Парижский паркур Кузнецова Юлия
Но самое главное – она ждет ответа.
– Интересно, как она его получает, – пробормотала я.
Оказалось, очень просто. Пару лет назад наши соотечественницы, узнавшие о трагедии мадам, взяли и написали письма от этих мужей. Мадам чуть не умерла от счастья! С тех пор она считает, что в приезд девочек она может получать письма с того света!
– Но как им удалось подделать почерк? – удивилась Ника.
– Мадам же оставляет письма своих мужей везде, – пожала я плечами.
– То есть она в курсе того, что письма пишут девочки?
– Думаю, да. Но заставляет себя поверить в то, что это мужья. Знаешь, мы ведь легко верим в то, что хотим.
– No Russian! – завопила Доминик обиженно.
– Это скорее философия, – хмыкнула Ника, – philosophy, Dominique.
– Вот почему мадам не обращала внимания на слежку Доминик и даже сама выдала ей этот дурацкий костюм, – сказала я и осеклась.
На пороге появилась мадам. В красном костюме с сигаретой в зубах.
– А-а, отшень гадкие девчонки!
В руках у нее был поднос, на котором высилась гора блинчиков, а также мисочки с вареньем и шоколадным кремом.
– Crpes, – сказала она.
И стала раскладывать свои крепы по тарелкам.
Вдруг меня осенило. Она же не плохая, мадам! Не сумасшедшая, не злая! Почему же она называет нас гадкими?! А потому, что она просто не понимает значения этих слов! Кто-то подшутил над ней, сказав, что «гадкие» – это «милые».
Я смотрела на мадам, а она, напряженно, на нас. Раньше я бы подумала, что она смотрит на нас, потому что презирает (мы гадкие!). Или хочет заколдовать.
Но теперь я знала, она смотрит так потому, что пытается понять – мы разгадали ее секрет?
Да, разгадали. Поэтому вместо сна провели следующие два часа, сочиняя письма.
Я придумывала, что мог сказать мадам перед смертью скрипач, Ника сочиняла, что написал бы бизнесмен, а Доминик, высунув кончик языка от старательности, записывала наши мысли, переводя их с английского на французский и старательно копируя почерк мужей мадам с писем, любезно оставленных на полочке с фотографиями.
Мы писали о любви, о благодарности, о радости проведенных вместе лет. Очень хотелось подбодрить беднягу мадам, два раза попавшую в такие жуткие ситуации.
Начинались письма одинаково: «Розетт, мон амур...»
Наконец письма были готовы, и Доминик понесла их в гостиную. Мы решили оставить письма на подносе у медведя.
Я растянулась на кровати, блаженно улыбаясь.
– Как хорошо... нет, как же мне сейчас хорошо! Слу-ушай, Ника! А знаешь, почему мадам называет нас гадкими?
Я изложила свою версию.
– Хани, ты гений, – сказала Ника, – надо не забыть завтра объяснить ей.
– Или оставить еще одну записку медведику, чтобы не смущать Розетт, мон амур!
– А я еще одну загадку разгадала, – помолчав, сказала Ника. – Почему, когда ты видела Жерома, у тебя все валилось из рук.
– И почему же?
– СЛУЧАЙНО. Безо всякой причины. Просто так.
Я на секунду замерла, а потом засмеялась. Ника присоединилась к моему смеху.
– А я потолстела?
– Ага! Но до Доминик еще далеко.
– Это не важно. Главное, я поняла, что могу это делать. Толстеть. А значит, анорексия мне больше не грозит! Я выздоравливаю!
– Угу, – сонно отозвалась я, – уф... как же спать хочется!
– Боюсь, тебе не дадут это сделать.
– Почему?!
– А ты не слышишь, как гудит мой мобильный? Оу, твой папа – просто ФСБ. Отслеживает каждый наш шаг.
– Он же звонил, когда мы ехали к Триумфальной арке, а я не подошла! – испугалась я, подскакивая и кидаясь к мобильнику.
Но это оказался не папа. Это была мама.
Голос у нее был очень грустным.
Глава 22,
в которой я узнаю ужасные новости, а Грей показывает, как можно наилучшим способом применить в жизни паркур
Я вышла на балкон и прижала к уху трубку.
– Гаечка....
– Что случилось, мамуль, почему похоронный голос? Тебя выгнали из МГУ?
– Хуже...
Я заволновалась. Что может быть хуже?! Мама же молится на свой универ.
– Что-то с папой?! Он не дозвонился до меня ночью, и ему теперь плохо?!
– Нет, дорогая. Это я звонила с его телефона. Не могла удержаться. Новости связаны с Никой.
– Может, поговорим дома? Мы же завтра уже прилетаем.
– Солнышко, я... Вечером я звонила Никиной маме, чтобы договориться о том, кто вас поедет встречать. А она мне выложила одну вещь...
– Мамуль, не томи. Что там у нее? Сумочку не того цвета купила? Или тональный крем потеряла?
– Они соврали Нике, – мрачно сказала мама, – нет никакой роли. Это было вранье от начала до конца.
Я опустилась прямо на пластиковый стул, в котором по-прежнему плавали листья. И подскочила, потому что промочила джинсы.
– Они договорились с гентом. Придумали всю эту историю с девушкой, которая должна потолстеть для роли. Нет ни роли, ни сериала.
– Когда они собирались сказать ей? – выговорила я.
– Не знаю...
– А я знаю. Я скажу сегодня, – прошептала я, оглянувшись на Нику через балконную дверь.
Она спала.
– Ты что? Зачем? А если она перестанет есть! Вы хотя бы вернитесь оттуда!
– Но ты ведь не стала ждать, пока мы вернемся! Ты же зачем-то мне об этом рассказала?!
– Просто хотела тебя подготовить! Она поправилась?
– Да, немного...
– А вдруг они так обрадуются, что выложат ей прямо в аэропорту?
– Не надо, – прошептала я, – она... с ума сойдет. Она ведь какая-то странная. Нервная, вспыльчивая.
– Вот-вот, – грустно сказала мама, – я попыталась объяснить им, что не стоит ей говорить, пока она не придет в норму не физически, а психически, но...
– Ладно, мам. Я решу эту проблему.
– Дорогая, но ты ведь не знаешь, как Ника может отреагировать на...
– На правду? Не знаю. Но она уже должна к ней привыкать. Она должна знать, что родители ее обманули. Что никакой роли в сериале нет. И сериала нет. Она имеет право знать.
Последние слова я произнесла громко. Слишком громко. Потому что Ника открыла глаза. И подошла к балкону.
– Да, Елену Алексеевну выписали, но, боюсь, она не сможет приехать, как думаешь, вы доберетесь сами?
– Да, мама... – автоматически сказала я, – мы все сделаем сами.
Я повесила трубку. Ника открыла балконную дверь.
– Ника...
Я потерла подбородок. Что ж, я все равно собиралась ей обо всем рассказать.
– Не надо, – прервала меня Ника, – не нужно.
Она подошла к трельяжу и сбросила свои пузырьки с лаками и кремами. Они попадали, один скатился прямо на пол, но Ника перешагнула через него и снова двинулась к балкону.
Я смотрела на пузырек с красным лаком на полу, все терла подбородок, словно собираясь стереть его с лица, и никак не могла подобрать слова. Да и как можно утешить человека, который родителям верил, как дурак, а они все наврали.
Причем не про себя наврали, а про тебя, про то, что у тебя главное в жизни есть. Это как если бы мне они сказали, что мои комиксы напечатали отдельной книгой и продают в книжном магазине у нашего дома, а потом признались, что все – вранье.
Брр! Меня даже передернуло. Что же сказать Нике? Любые слова кажутся нелепыми и искусственными. Вроде того, как в кино говорят после смерти героя: «Я соболезную», вместо того чтобы брякнуть: «Ох, ужас какой и кошмарный кошмар!»
Но Ника решила мою проблему со словами. Она вышла на балкон и, опершись на перила, посмотрела вниз.
Меня обжег страх с ног до головы, словно в меня кипятком плеснули.
– Ника! Ника! Ты! Куда?!
– А туда же, куда и ты, – сквозь зубы сказала она, перелезая на пожарную лестницу, – тебе можно, а мне нельзя?
– Что – нельзя?
– Паркуром заниматься!
– Каким паркуром?! Я никогда не занималась паркуром на крыше! Я же новичок!
– Это ты так говоришь. А может, ты врешь?! Если папа с мамой врут, то чего вдруг я должна поверить тебе?
Она зло посмотрела на меня и стала подниматься по лестнице. Вдруг ахнула. Ее рука соскользнула с перекладины. Видимо, ладони стали влажными.
– Ника!
Она резким движением вытерла руку о джемпер и продолжила карабкаться. Я последовала за ней, прямо задыхаясь от страха.
На крыше Ника огляделась.
– Ну, что, с чего начнем? – спросила она ядовито, – с прыжков по крышам?
– Да какие прыжки! Ника! Грей же сказал, по крышам запрещено прыгать. Могут вызвать полицию.
– В моем случае им надо будет вызвать катафалк, – пробормотала Ника, подходя к перилам на той стороне, что кафе.
– Что-о?
– Не подходи! Иначе я прыгну вниз!
– Ты и так прыгнешь!
– Прыгну. Но с крыши на крышу.
– Зачем?! Это же абсолютное идиотство!
– Пусть! Они же считали меня идиоткой! Я докажу, что я абсолютная идиотка. Я привыкла во всем быть лучшей, знаешь ли, хани.
Она сказала это с гордостью, но я видела – она готова расплакаться.
– Ника, – я тоже боролась с подступающими к горлу слезами, – Ника, пожалуйста... Ты покалечишься... Придется возвращаться в больницу.
– А мне и так придется! – зло крикнула она, утирая глаза рукавом. – Ты еще не поняла, почему я так много ем?! Я знала это с самого начала! Я просто прикрывалась ролью! У меня булимия! Это обратная сторона анорексии! Тоже болезнь! Теперь я ем не мало, а много, но это не значит, что я счастлива! Это значит, что я схожу с ума! Раньше у меня была причина, понимаешь? Я сходила с ума и знала, что подстрахована. Ролью. Что ожирение, к которому приведет булимия, пригодится для чего-то важного. Самого важного в моей жизни... А теперь...
Она попятилась к краю крыши спиной.
– Хоть развернись! – крикнула я, не замечая слез, струящихся по моему лицу. – Посмотри, куда будешь прыгать!
– А зачем? – она словно была не в себе. – Какой в этом смысл?
Она вдруг села на перила.
– Не смей! – бросилась я к ней изо всех сил, с ужасом видя, как она откидывается на спину и...
И вдруг валится обратно.
Грей!
Он обхватил ее руками и толкнул вперед. Ника, к моему изумлению, вытянула руки и идеально спружинила на них, перенеся массу тела.
А потом она упала ничком на землю. То есть на крышу. Грей по-прежнему крепко держал ее в кольце своих мощных рук, чтобы она не дернулась.
Я медленно опустилась на колени.
Он поднял на меня глаза.
– Вот это совпаденьице, – пробормотал он, – я вообще-то с тренировки шел. В последний раз решил на крышу вскарабкаться. Думал, мадам наша не будет против...
Я подползла к ним и приняла на колени Нику. Она закрыла лицо руками и дрожала.
Грей смотрел на нее несколько минут.
– Брошу-ка я курить, – сказал он неожиданно.
– Здорово, – проговорила я.
Надо было что-то сказать. Ника убрала руки от лица и посмотрела на меня.
– А ты – дура! – набросилась я, одновременно обнимая и целуя ее. – Настоящая дура! Удушу тебя сейчас!
Вечером мы молча упаковали вещи. Потом сели каждая на своей кровати. Ника уткнулась в телефон, я рисовала. Точнее, срисовывала собор Сакре-Кер с открытки. Иногда поглядывала на Нику, но она на меня не смотрела. Напряжение висело в нашей комнате, как сизый дым в гостиной мадам – плотно.
– Привет!
В комнату постучался Грей.
– Вы завтра улетаете?
Он сел на кровать рядом со мной. Ника вздернула нос и поднялась, собираясь выйти.
– Погоди, – остановила я ее, подаваясь вперед, – до Москвы все время будешь рядом со мной.
– Я же ему мешаю, – язвительно сказала она, указав подбородком на Грея.
– Мне? – искренне удивился он. – Почему?
Она отмахнулась. Достала из сумочки наушники, заткнула уши со словами: «Не собираюсь я ваши секреты подслушивать». Подсела к трельяжу и стала перебирать косметичку.
– Я просто хотел сказать спасибо, – Грей тоже подался вперед, чтобы сидеть вровень со мной.
– Кому?
– Тебе. Ты меня вытащила. Вы вместе меня вытащили.
Он посмотрел на Нику. Потом – прямо перед собой, на сцепленные в замок руки.
– Я тебе говорил, я не тренирую девушек.
Напряжение в нашей комнате достигло такой концентрации, что я, казалось, ощущала его кожей, даже мурашки волной побежали от запястий до локтей.
– Я преподаю паркур в одной группе. У нас классические тренировки по два часа. Занимаемся и в залах, и на улице. Летом...
Он помолчал, словно пересиливая себя.
– Летом в группу пришла девочка. Девушка, – поправил он сам себя, – старше тебя и...
Он посмотрел на Нику.
– Короче, она занималась, как обычный новичок. Потихоньку делала прогресс. Что-то где-то не получалось. Она училась преодолевать. Работать. Ей сначала не давались роллы. Помню ее счастливую улыбку, когда они ей дались.
Он снова замолчал. Я боялась сказать хоть слово. Мне казалось, что все взорвется от напряжения.
– А потом на тренировку пришел ее папа. С серым лицом. И сказал, что я во всем виноват.
Я посмотрела на Нику. Она уставилась в косметичку, явно забыв, зачем ее взяла. И музыки в наушниках не было слышно.
– Она прыгнула с балкона, – наконец сказал Грей.
– Куда?
– Вниз. Три этажа.
– И что это был за элемент?!
– Самоубийство, – горько усмехнулся он, – но он у нее не получился. Она выжила. Теперь передвигается на коляске. Травма позвоночника.
– Но почему тебя-то обвинили?
– Ну, меня никто не обвинял. Кроме ее отца. И... меня самого. Она хотела поговорить со мной в тот день, понимаешь? Сказала, у нее в личной жизни «заварушка». Но у меня времени не было, да и странно было бы слушать любовные переживания кого-то, кого ты просто тренируешь. А ей хоть кто-то нужен был. Чтобы выслушать.
– Вот почему ты так напрягся при слове «заварушка»! – воскликнула я, а сама подумала, что если бы Грей выслушал меня тогда, то все могло бы произойти по-другому.
Он мог пойти с нами, и тогда мы не провалялись бы связанными и с заклеенными ртами в трейлере. А может, он бы отговорил нас от вылазки, и тогда страшно себе представить, что было бы сейчас с Куаном и его сестрой.
– Да, – сказал Грей, – я чувствую свою вину. Хотя она оставила записку. Что-то вроде «никого не винить». В паркуре она научилась преодолевать себя, а в личной жизни – нет...
– Как ты это пережил?
– Начал курить, – он снова усмехнулся, – а из того болота мама вытащила. Вот, смотри!
И он показал на свой кулон. Большой дельфин в обнимку с маленьким.
– Так это мама с ребенком? – потрясенно сказала я. – А я думала, девушка тебе подарила!
– Мама выволокла меня и отправила сюда. В твоем возрасте, наверное, не понтово признаваться в любви к родителям, но я ей здорово благодарен. Ладно. Я так зашел, попрощаться. Сам уже выезжаю.
Он протянул руку, я пожала ее.
– Спасибо тебе, – сказала я, – но как понять – выезжаешь? Я думала, ты, как истинный трейсер, по крышам до аэропорта поскачешь.
– Вот именно, что я трейсер, – засмеялся он, – а не псих, насмотревшийся киношек про паркур. Паркур – это совсем не экстрим, каким его там выставляют. Я просто прокладываю свой путь. Ну, давай. Пиши, если надумаешь заниматься.
Я кивнула. И добавила с хитрой улыбкой:
– Так значит, ты все-таки тренируешь девушек?
Когда за ним закрылась дверь, я подошла к Нике. Она сидела как окаменевшая за столом и по-прежнему смотрела в косметичку. Я погладила ее по голове.
– Я видела, что вы паркуром занимаетесь, – вдруг призналась она, – даже костюм спортивный нацепила. Видела, красный такой, от-кутюр? Думала, к вам присоединиться. А потом решила, что буду тебе мешать охмурять этого красавца.
– Какого красавца?! Он просто друг. Я по-прежнему не могу выкинуть Зета из головы. Такая вот несчастная влюбленная дурочка.
Ника развернулась ко мне, прижала мои ладони к щекам и проговорила:
– Жизнь – штука хрупкая, да?
Я обняла ее и прошептала:
– Все будет хорошо. Только вот если еще хоть раз на крышу залезешь... Я тебя собственноручно с нее сброшу!
Глава 23,
в которой все просят друг у друга прощения
Утром мы сердечно попрощались с сияющей мадам, обнялись с Доминик, оставив ей на память «заколдованный фонарик», и поехали в аэропорт на самом красивом поезде на свете, разрисованном граффити.
Перед самым вылетом нам позвонила Оля. Полиция нашла родителей Куана и Суонг! Дети возвращаются домой. Их будет сопровождать представитель посольства.
Преступников, которых поймали благодаря нам, будут судить. Их обвиняют в похищении и принуждении к незаконному труду. Обвинение серьезное, так что на свободу мадам Дарбо и ее приспешники выйдут не скоро.
Мы с Никой бросили чемоданы и обнялись.
А еще Оля рассказала забавную вещь.
– Куан очень переживал, что вы подумаете, что это он заманил вас в трейлер! Сказал, вы показали ему большой палец.
– Ну да, я имела в виду, один он там или нет, – сказала я, – я бы указательный показала, но Ника была уверена, что это неприличное что-то.
– Указательный у них неприлично показывать, – согласилась Оля, – но большой тоже имеет значение не «один», а «давай сюда»! Вот он и кивнул. Он же хотел выйти!
Я засмеялась и пересказала историю Нике.
Потом позвонил Жером и попросил прощения за то, что вчера дал лишь адрес, где много трейлеров, а не поехал с нами. Потому что утром он открыл газету и прочел о наших приключениях у Триумфальной арки. Больше всего он испугался за Нику, в газете написали, что ее избили, но мы успокоили Жерома и пообещали приехать к нему в гости, если он придумает с нами какую-нибудь экспозицию.
С Жерома все и началось – каждый час перед нами кто-нибудь да извинялся. Сначала моя мама. Прислала эсэмэску (при том, что она даже слово-то это неправильно выговаривает, говорит «сэмээска») на мой новый телефон: «Прости, что взвалила все это на тебя». Потом пришло сообщение Нике: «Детка! Прости нас! Мама и папа».
– Если еще мадам напишет, что извиняется за то, что сфотографировала нас ночью, то это уже ни в какие ворота не залезет, – проворчала Ника.
– Тем более мы знаем, зачем она это делала на самом деле. Очередной раз привлекала наше внимание, – вздохнула я, – мы ведь могли и не догадаться обо всем, и тогда она не получила бы писем. Ой, хани! Харри ап, посадку объявили!
Мы сели в самолет и еще не успели взлететь, как я достала альбом. Срочно, срочно надо было все зарисовать! Грея, Куана, нашу мадам, Доминик в костюме Шерлока Холмса, Жерома, Олю и ее кудрявого полицейского! И не забыть про бояр!
Мои мысли заметались. Как? В виде комикса? Тогда какого – японского или американского? Или вообще – сделать классический рисунок?
У меня руки дрожали от нетерпения. Как же я соскучилась по своему любимому занятию!
Неужели всего неделю назад мне не хотелось рисовать?! Не верится.
Принесли еду, и мы дружно от нее отказались. Ника теперь мечтала привести себя в норму. А я не хотела портить впечатление от парижских бриошей и улиток с изюмом. Впрочем, багеты я теперь не скоро смогу есть.
Родители долго нас обнимали и трясли. Никины – все извинялись и прижимали ее к груди, любуясь ее округлой фигурой. А мой папа обнял меня и сказал:
– Что? Не обошлись все-таки без ЧП?
– Т-ты о чем? – растерялась я.
– Как о чем?! А телефон кто потерял?
– А! Точно, пап, прости, – пробормотала я.
А моя мама спросила:
Читать бесплатно другие книги:
