Учительница с того света Некрасова Мария

Глава I

Про Юлькино больное самолюбие и Надежду

Смешно было, когда Надежда приперлась к нам на репетицию и заявила, что солисткой теперь будет она. Типа Юлечка заболела, не в голосе, да и вообще: ну ее, эту Юлечку! Надежда лучше все знает, лучше поет, она, в конце концов, педагог!..

И вот карабкается этот педагог на сцену, а оттуда – на подиум. И вот возвышаются над залом эти полтора центнера юбок и бородавок. И поют:

Лично я заржал в голос, Надежда все равно меня перекрикивала. Леха плюхнулся лицом на клавиши и беззвучно трясся, пока она пела. Пашка и Димка побежали ржать на лестницу: все-таки они еще побаиваются Надежды. Не так, как Юлька, но тоже.

Понятно, что в это время никто из нас не играл, мы и песни такой не знаем, где ее Надежда взяла? Не иначе, сама сочинила. Никто не играл, Надежда пела под мой хохот и сдавленные звуки из-за синтезатора: Леха долго не мог успокоиться. А когда допела, сказала, что музыку напишет сама, а наша задача выучить и отрепетировать к выпускному.

Еле отбрехались тогда! Соврали, что у нас к выпускному давно готов целый концерт, куда ее песенка ну никак не влезет, потому что все расписано по минутам. Да! И все это сами, без солистки. Про «без солистки» Леха повторил дважды, чтобы до Надежды дошло: мы в ней не нуждаемся. А доходило до нее туго! Она такая: если ей что-то в голову взбрело, она сделает, и плевать на всех. Я ей битый час рассказывал, что программа уже отрепетирована и вокал там только мужской, что мы не успеем ничего изменить, даже если захотим, выпускной-то скоро. Надежда талдычила, как заезженная пластинка: «Ну вот эту одну песенку добавим, и все», – и так сорок раз в ответ на любую нашу фразу.

Спаслись мы тогда благодаря Пашке и Димке. Насмеявшись на лестнице, они не спешили обратно в зал. Постояли в дверях, послушали, оценили масштабы нависшей угрозы и завопили почти хором:

– Надежда Евгеньевна, там Юлька пришла!

Тут-то ее и сдуло. Убежала наша Надежда ловить Юльку. Мы тогда ушли через окно, чтобы не попасться ей на первом этаже, и репетировать в тот день больше не смогли.

Вот такой прикол, до сих пор вспоминаем. А вообще-то ничего смешного я в этой истории не вижу. К тому дню, как Надежда повеселила нас на репетиции, Юлька не появлялась уже год. Мы знали, что она жива и дома, только потому, что иногда она махала мне из окна, когда я бежал из школы в музыкалку. Ну и по «аське» списывались. Хотя подозреваю, что и здесь Надежда не давала Юльке спуску, а может, и сама садилась за компьютер, старательно маскируясь под Юльку, чтобы узнать наши тайны. Юлька «асечная» ни под каким предлогом не желала выходить из дома и не позволяла мне говорить плохого про Надежду. Даже защищала ее. Подозрительно? Ну вот, и «Скайпа» у них не было, хотя я сто раз предлагал установить, Юлька отказывалась. Я догадывался, в чем тут дело, и на всякий случай не говорил по «аське» ничего такого, из-за чего у Юльки могли быть неприятности с Надеждой.

А ведь она Юльке никто! Не мать, не бабушка, просто учитель, как и нам всем. Еще год назад, когда Надежда вела у нас историю музыки, она не уставала гнобить Юльку. У всех девчонок и ботаников больное самолюбие. А Юлька у нас – то и другое. Отличница, в школе и в музыкалке, солистка группы, звезда. Получит четверку – рыдает, лажанет на репетиции – будет повторять до посинения, пока не получится. Нас выбесит, себя измучает, но сделает как надо. Ей важно быть первой, такой человек, и Надежду это почему-то всегда злило.

Если Юлька отвечала на уроке хорошо (а по-другому она не отвечала), Надежда засыпала ее вопросами один другого мудренее и не успокаивалась, пока Юлька не споткнется. Тогда она ставила четверку и, наверное, считала, что день удался. У Юльки, по-моему, вообще других четверок не было, кроме как по истории музыки.

Ты скажешь: «Ерунда, мало ли кого не любят учителя». Да, ерунда, мы с ребятами этого вообще не замечали. А я сейчас вспоминаю и вижу: Юлькина история началась не год назад, а гораздо раньше. Может быть, в третьем классе, когда Надежда только пришла к нам в музыкалку; может, в пятом, когда она чуть не завалила Юльку на экзамене. Может, в седьмом, когда мы только сколотили группу и выпросили у директора Марлидовны зал для репетиций.

Сперва мы были вчетвером: я, Леха, Димка, Пашка. Но кому-то, Димке или Пахе, не помню, захотелось женского вокала. Чтобы, значит, все по-взрослому. Мы были против, но он уломал. Мы выбирали солистку всю неделю вместо репетиций. Девчонки, правда, были не в курсе, но мы это считали делом десятым, главное – выбрать. В конце концов у нас осталось две кандидатуры: Ленка из шестого и девчонка из восьмого, которую я до сих пор не знаю, как зовут, но вокал у нее то, что нужно. Спорили-спорили, решили бросить монетку. И тут открывается дверь, заходит Юлька. «Я, – говорит, – слышала, вам солистка нужна?» Мы про нее даже не думали и, конечно, не собирались менять решение. Леха уже с монеткой сидел и даже глаз на Юльку не поднял:

– Значит: орел – Ленка, решка – эта из восьмого, а ты, Юлька, будешь – ребро!

Я думал, Юлька обидится, а она только хихикнула вместе со всеми. Леха бросил. Монетка описала дугу и вошла сидящему Лехе между коленок. Ребром вошла.

Оспаривать такой результат было нельзя, да и Юлька пришла сама, а эти еще неизвестно, согласились бы или нет. Она как-то с ходу вписалась в группу: не выпячивалась, не лезла с советами, если не просят, слушалась Леху, как все, и говорила что-нибудь дельное, когда спрашивают. У меня появилось чувство, что она была в группе всегда. И что всегда-всегда к нам на репетиции заглядывала Надежда.

В самый напряженный момент, на самом сложном аккорде Надежда обязательно заходила и просила Юлю на минуточку. Ей всегда требовалась от Юльки какая-нибудь ерунда: спросить, почему в классе окна открыты и не знает ли она, где Иванов, еще что-нибудь в этом духе. Юлька безропотно выходила и отвечала, прерывая репетицию, мы недоумевали: что ей надо?

А в конце прошлого года мы должны были петь у старших на выпускном. Репетировали, готовились, через полчаса начинать. Леха и Юлька выходят на сцену проверить, все ли в порядке, и видят, что Юлькиного микрофона нет. И Надежда выходит из-за другой кулисы:

– Юлечка, я микрофон забрала, он директору нужен в другом зале...

Нормально?! Я не говорю о том, что во время выпускного в других залах ни занятий, ни репетиций нет. Микрофон в другом зале директору мог понадобиться только вместо палки: дверь закрыть и покурить. Но для этого у директора есть кабинет и швабра.

Микрофон Леха тогда нашел, уже у завхоза. А Юлька ничего не сказала. Мы ей: «Хоть директору пожалуйся, она ж могла концерт сорвать». А Юлька только отмазывалась: «Да ну ее! А вдруг микрофон и правда понадобился...»

Такой человек эта Надежда. Нас-то она не гнобила, так, поорет иногда, а вот Юльку не любила конкретно. И вроде ничего такого из ряда вон она не делала, но потихоньку всегда старалась насолить, это было видно.

Год назад наша администрация решила, что одних экзаменов весной нам мало и нужно раз в полгода устраивать зачеты. Кто это придумал и зачем? Наверное, затем, чтобы после итоговых контрольных в обычной школе мы в музыкалке не расслаблялись, а сдавали зачеты.

Леха тогда чуть группу не бросил: ходил на репетиции сонный, ворчал, что ничего не успевает... Мы с Димкой и Пашкой тоже зашивались, ни к чему не успевали подготовиться как следует, путали цифры с нотами. Правда путали: сам слышал, как Пашка с гитарой напевал под нос: «А равно си-бемоль». А Юлька ничего, не жаловалась, и в обычной школе все успевала (мы и там одноклассники), и здесь. Репетиций не пропускала, ботанка есть ботанка.

Но Надежда не могла пройти мимо. Зная, как мы загружены в середине года, она не отказала себе в удовольствии хорошенько погонять Юльку на зачете. Половины ее вопросов я не понял, а на вторую не ответил бы. Юлька держалась молодцом, но неожиданно для всех завалилась.

Лично мне показалось, что я слышал треск. Надежда, похоже, сама не ожидала такого эффекта: отправив Юльку на место осознавать произошедшее, она принялась валить всех без разбору.

...Но быстро утомилась, смирила гнев и на следующий день устроила нам пересдачу, где волшебным образом весь класс получил свои зачеты. Весь, кроме Юльки, которая не пришла.

Сначала мы думали, что она заболела, оказалось, нет. Впервые в жизни завалив зачет, Юлька пошла вразнос и прогуляла обе школы. Я не поверил, когда узнал! Мне, например, или, вон, Лехе по барабану: ну завалил зачет, ну подумаешь, сдам в другой раз. А Юлька со своим ботаническим больным самолюбием переживала. Да так, что прогуляла уроки, наверное, тоже впервые в жизни.

Назавтра в школу явилась Юлькина мать. Она орала сперва на Марлидовну, потом на Надежду, потом они орали втроем... Оказывается, Юлька, не получив зачета, задумала не просто прогулять, а бросить музыкалку. Говорю ж, самолюбие у нее больное! Первый раз в жизни завалила предмет и сделала из этого трагедию. Да какую трагедию – войну! Наша Надежда и так не подарок, а после того, как Юлькина мать на нее наорала, вообще встала в позу. Сказала: «Зачет не поставлю. Хочет бросать школу, пусть бросает, таким истеричкам в музыке все равно не место». Кто б говорил! Мы в это время были на перемене, а эти так орали из учительской, что слышала, наверное, вся школа, не только мы.

Димыч сказал: «Юлька повесится», – но не угадал. Юлька явилась в школу уже на следующий день и принялась бегать за Надеждой, извиняться и просить пересдачи. Но если нашу Надежду о чем-то просить, будет только хуже. Училка уперлась и ставить зачет не желала ни в какую. Нет, она честно звала Юльку на пересдачу, потому что не имела права не позвать, честно выслушивала, задавала вопросы... И не ставила зачета. Придиралась к какой-нибудь ерунде или спрашивала что-нибудь такое, о чем ни Юлька, ни мы понятия не имели. Юлька уходила ни с чем и опять бежала заниматься. Она даже на репетициях торчала в Интернете, выискивая материалы по истории музыки. Она не жаловалась, но мы-то видели, как она бесится оттого, что не может сдать зачет.

А Надежда, похоже, вошла во вкус! Сложные вопросы у нее быстро кончились, и начались игры со временем. Надежда назначала Юльке пересдачу то на утро, когда мы все в обычной школе, то на время других уроков, которые тоже лучше не прогуливать. Сперва Юлька отпрашивалась, мать писала ей записки. Потом Надежда что-то такое шепнула учителям, и Юльке верить перестали. Ей ставили прогулы, а зачета так и не ставили, а между тем приближалась весна и очередные экзамены.

Я не знаю, за что Надежда Юльку так возненавидела. Не знаю, чем это все могло закончиться, но накануне уже весенних экзаменов, куда Юльку не допустили из-за несданного зачета, случилось еще кое-что. Был в этом какой-то дурацкий сарказм: Надежда умерла. Тихо-мирно у себя дома, от какой-то стариковской болячки, так и не поставив Юльке зачет.

Глава II

Все можно исправить. Даже непоправимое

Это было, наверное, самое длинное и дурацкое лето в моей жизни. Мама хотела отправить меня на юг, но из-за этой истории с музыкалкой оставила в городе, типа наказала. А мне, может, и здесь хорошо! Здесь мой компьютер, мой инструмент, можно репетировать хоть весь день и никому не помешаешь – все разъехались. И в сквере почти никого, никто не трогает, не названивает по вечерам, не зовет гулять, сиди себе дома хоть до посинения.

Ну да, отстой. Это я себя уговариваю. Пытаюсь найти что-то хорошее там, где ничего хорошего нет. Весной меня почти выперли из музыкалки, а почему – вспоминать страшно. Страшно, когда вчера еще с человеком разговаривал, а утром приходишь – на первом этаже его портрет в черной рамочке. Я тогда ни о каких зачетах не думала: разревелась и пошла домой.

Потом директриса звонила. Пугала: «Ты до летних экзаменов не допущена, что думаешь делать?» А я, вот честно, ни о чем не думала. Было, конечно, обидно из-за непоставленного зачета, но разве можно сейчас об этом думать? Есть в этом что-то от предательства: твой учитель умер, а ты на следующий день бежишь к другому, потому что у тебя, видите ли, зачет. Вообще это было бы нечестно. Марлидовна говорила что-то о пересдаче, что осенью будет поздно, хотя бы зачет надо сдать прямо сейчас, она найдет того, кто примет. Грозилась выгнать. А мне не хотелось думать о школе.

Надежды в школе больше не было, и я спинным мозгом чувствовала, насколько всем на меня наплевать. Отвечаешь – тебя не слушают, кивают, думают о чем-то своем. Играешь или поешь в классе – на тебя даже не смотрят, уткнутся в журнал, хорошо, если глаза не закроют. А так можно «фанеру» включать и идти домой, никто не заметит. Надежда такой не была. Пусть она орала и занижала оценки, я чувствовала, что она болеет за меня. Я однажды ошиблась в датах, оговорилась просто, так она заставила меня повторить все даты за весь курс, начиная с третьего класса. Потому что ей было важно.

Скучала. Конечно, скучала, в школу идти не могла и летом даже не расстроилась из-за юга. Мама на меня шипела по вечерам: «Опять ты дома, пошла б погуляла!» А с кем гулять, когда все разъехались? Да и настроения не было. В конце концов ей надоела моя кислая мина, и она отправила меня в Питер к тетке.

Теть-Таня жила на самой окраине, где во дворах сушат белье и рамы окон снаружи выкрашены не в белый, а где в какой цвет. И зеленые видела, и синие, и красные. Я все время мерзла. Даже в жару здесь было ужасно ветрено. И еще было много странных соседей. Старушка на втором этаже с целой стаей кошек. Из открытого старушкиного окна во двор была подставлена доска, по которой кошки шастали туда-сюда. Старушка называла доску почему-то «Электромост», а по вечерам смачно вопила на весь двор, зазывая котов домой. Был дедулька с «Жигулями». Целый день сидел в машине или валялся под ней, но я ни разу не видела, чтобы он выезжал. И был, наконец... Нет, про него по порядку.

Мы с теть-Таней шли домой, она, должно быть, по заданию матери, вела со мной душеспасительную беседу на тему: «Как ты можешь бросить музыкалку, ведь это твоя жизнь». Они с мамой посменно трудились над спасением моей музыкальной карьеры: теть-Таня промывала мозги днем, мама – вечером по телефону. Я привыкла и даже не бесилась, а так, вяло отбрыкивалась, когда становилось уж совсем невмоготу. Я вообще стараюсь молчать в таких случаях. Пусть болтают себе вместо радио.

Теть-Таня вдохновенно рассказывала, как я гублю свою музыкальную карьеру. Я ей не мешала, и она увлеклась, вспоминая каких-то рок-звезд семидесятых годов и их отношения с учителями. При чем тут я?

Я демонстративно глазела то под ноги, то по сторонам. У нашего подъезда сидел дядька с лохматой собакой, было непонятно, где у собаки голова, а где хвост. Теть-Таня видела, что я ее не слушаю, злилась и повышала голос:

– ...А когда его учитель сказал: «Музыка – это не твое», – он оставил учебу. – Она сказала это так, что слышал, наверное, весь дом, окна-то открыты.

– Так и я так же сделала! Мне Надежда зачет не поставила, значит, тоже считала...

– Да кто тебе сказал... – и теть-Таня продолжила монолог на тему «Вернись в музыкалку, жизнь себе поломаешь!». Сколько пафоса из-за какой-то школы!

Нет, оставлять музыкалку было, конечно, жалко. Но тогда, стоя с теть-Таней у подъезда, я уже не видела выхода. Зимний зачет завален. Пересдавать поздно. Летние экзамены можно пересдать осенью, но я до них не допущена. Потому что зимний зачет завален. Не знаю, может, мать с теть-Таней и надеялись как-то уговорить Марлидовну, мне же ситуация казалась тупиковой и дурацкой. Такой дурацкой, что и шевелиться не хочется. И вот в этот момент, когда я так подумала, а теть-Таня опять повысила голос, читая нотации, до моих ушей донеслось:

– Все еще можно исправить.

Кроме дядьки с собакой, рядом были еще десятки открытых окон, эта необязывающая фраза могла доноситься из любого из них. Мало ли о чем люди говорят у себя на кухне, не обращая внимания на тех, кто шляется под окнами и может принять на свой счет это: «Все еще можно исправить». Когда кто-то умер, так и говорят: «Случилось непоправимое». А я уставилась на дядьку, как баран уставился бы на новые ворота, если бы ворота умели говорить и сверкать на солнце лысиной. Лысина кивнула, как будто здороваясь, и повторила, как для тупой:

– Даже непоправимое можно исправить. Приходите вечером к нам на занятия в спиритический клуб, во-он тот подвальчик...

Теть-Таня ошарашенно смотрела то на дядьку, то на окна. На ее лице так и читалось: «Караул, нас услышали враги!» Сама виновата: орет на всю улицу, вот и спалилась.

– Что за спиритический клуб? – Но теть-Таня уже очнулась и утроила бдительность. Бросив дядьке:

– Спасибо, другие планы. – Она буквально потащила меня в подъезд. По дороге громко нашептывая одно-единственное слово: «Секта!» Глаза при этом у нее были совершенно безумные, как будто она в этой секте уже побывала и ощутила все прелести промывания мозгов. А как я ее слушаю по двадцать часов в сутки? Я даже злорадно похихикала про себя и про сектанта, или кто он там, уже почти забыла. Но теть-Таня, видимо, решила, что я не расслышала, и дома принялась объяснять мне про секты, спиритические клубы и жизнь на Марсе. Это было хотя бы не о школе, так что первые пять минут я даже слушала. Потом сделала вид, что меня тут нет, а теть-Таня – просто сломанный приемник, который не выключается. Но уже через два часа я решила, что пора сматываться.

– Пойду погуляю.

– Погоди! Семь часов, скоро мама будет звонить! – Я уже стояла в прихожей. Часы и правда показывали семь. После теть-Таниных нотаций – беседа с мамой?!

– Вот поэтому я и хочу поскорее смотаться! – Я выскользнула за дверь и понеслась вниз по лестнице, как будто теть-Таня за мной гналась с телефонной трубкой, при этом не переставая болтать. А этот сектант звал к семи часам.

Нет, я не верила в эту эзотерическую чушь, я даже не делала теть-Тане назло. Но где в незнакомом городе можно укрыться на пару часов от теткиной опеки? А клуб прямо во дворе, далеко ходить не надо. И я решилась. Я спустилась в подвальчик у соседнего подъезда с тяжелой изрисованной дверью. На двери был жизнелюбивый плакатик с черной кошкой, разглядывающей хрустальный шар. Спиритический клуб – куда только не сунешься, чтобы сбежать от болтливой тетки! Впрочем, наверное, я вру. Когда этот с лысиной сказал: «Все еще можно исправить», – я на какую-то секунду немножко ему поверила. И спускалась в подвал, конечно, готовая разочароваться, но все равно надеялась на чудо.

Подвал освещался одинокой лампочкой, обернутой темно-зеленой бумагой. Под этой убогой лампочкой стоял убогий деревянный стол, я такие видела во дворах. Скамейки у стола, похоже, притащили оттуда же. У подвального окна с решеткой – древнего вида диван, судя по всему – трофей с помойки. Рядом – столик с электрическим чайником и одноразовыми стаканчиками. Оставшиеся несколько квадратных метров занимали люди. Человек десять, но в тесном подвале казалось, что их много. Женщины, мужчины, бабушки, парень, мой ровесник. Они болтали, разбившись на группки, значит, пришли сюда, наверное, не впервые, вон уже друг друга знают.

Дядька с лысиной стоял у окна и разводил кипятком чайный пакетик. Вокруг него увивался мальчишка лет, наверное, семи и явно что-то выпрашивал:

– Ну это нечестно, Иван Юрьич! Всем можно, а мне нельзя?

– Не тебе нельзя, а нельзя! – Иван Юрьич выудил пакетик из стакана и бросил в следующий, залив кипятком. – Просто нельзя! О чем ты с ним говорить будешь? Он тебе ничего не скажет, он хомяк.

– Хоть так посмотреть...

– Для «так посмотреть» такие вещи не делаются, пойми. У людей серьезные дела, которые они не успели завершить при жизни. Видишь, сколько желающих?

Пацан кивнул и убедительно захлюпал носом. Я подумала, что он, наверное, давно тут ошивается, добиваясь спиритического сеанса для хомяка. Вот ненормальный! А что там было про дела, которые не успели завершить при жизни?

Я шагнула к парочке и увидела, как просиял Иван Юрьевич. Похоже, пацаненок его здорово достал, а тут – отличный повод сменить тему разговора.

– Пришла? Отлично! Юля?

Я вспомнила, что тогда у подъезда теть-Таня сто раз громко назвала меня по имени, так что не удивилась и кивнула.

– Так это правда насчет незавершенных дел? Я думала, вы тут с духами разговариваете...

– С духами разговариваете! – передразнил этот, с лысиной. Обиделся? – Мы тут, девочка, не только разговоры разговариваем. Мы помогаем людям.

– А мне помочь не хотите! – встрял пацан.

– Иди уже со своим хомячком! Так вот, мы помогаем им закончить дела земные. Родственники обычно обижаются, если кто-то, например, завещание составить не успел...

– Наверное, от желающих отбою нет...

– Я сам выбираю клиентов. Ты здесь не случайно, поверь. Иначе бы ты просто не нашла этот подвал.

Я не знала, как реагировать. Может, тетка права? В секты, говорят, так и заманивают: «Вы здесь не случайно, вы избранные...»

– Что же во мне особенного?

– В тебе – ничего. А вот твое желание мне интересно. Обычно хотят общаться с духами родственников. А тебе, как я понял, учительница понадобилась, зачет поставить. – Я вспомнила, как громко болтала теть-Таня о музыке и моей музыкалке в частности, и не удивилась. – Интереснейший случай, фантастическая тяга к знаниям!

На «интереснейший случай» я обиделась:

– А парень с хомячком – что? Тоже уникум! Почему ж тогда вы ему не поможете? Неинтересно?

– Нельзя. Я вообще не знаю, как он сюда промылился. Загадка! Второй месяц ходит. Видно, мальчишеское любопытство и впрямь открывает все двери. Вот интересно человеку посмотреть на дух хомячка, что ты будешь делать!

Он говорил так спокойно и обыденно, и мальчишка с хомячком канючил так буднично, что я сразу поверила. И сразу стало страшно.

– Вы этих духов что, возвращаете? В тело?

– Нет... – Иван Юрьич даже посмеялся. – Тело на кладбище, как ты его вернешь? Бесплотного духа хватит для любых земных дел. Он напишет завещание твоей рукой, сам будет ее направлять, и почерк будет его. К тому же он не совсем невидимый, кое-кого можно разглядеть, а свежих даже потрогать.

Наверное, у меня в этот момент было очень изумленное лицо. Я надеялась на чудо, но оказалась не готова его принять так скоро и легко.

– Сейчас увидишь, что я рассказываю! Держи номерок. – Он сунул мне бумажку с цифрой «восемь» и подтолкнул к большому столу.

Все уже рассаживались. Я думала, это будет как в кино: сядем по кругу, возьмемся за руки, поставим в центр стеклянный шар. Но стол был прямоугольный и скамейки только две – по кругу никак не сядешь. И тесно. Меня зажали с двух сторон: женщина с огромным амулетом на шее и девчонка-студентка. Высоченный стол доходил мне чуть ли не до шеи. Неуютно было ужасно. Я подумала: «Неужели я сюда за зачетом пришла?» – и даже улыбнулась про себя: какая же глупая ситуация. Я верила и не верила. Я ждала чуда, но была готова увидеть какой-нибудь дешевый фокус вроде голоса из колонок под столом или намагниченных предметов. Наверное, мне просто нечего было делать.

Иван Юрьич быстро вывел парня с хомячком, вернулся и повелительным тоном заявил:

– Александра!

Та, кого назвали Александрой, бабушка напротив меня, вздрогнула и по-школьному привстала:

– Я...

– Я знаю, у вас умер муж.

Бабушка закивала, и все почему-то закивали вместе с ней, даже мужчины. Я подумала, что здесь так принято, и тоже кивнула.

– Я знаю, он кое-что не успел сделать. Вы нам расскажете?

Бабушка еще раз кивнула, встала опять, как школьница, и отчеканила:

– Он не успел попрощаться с нашим сыном. Тот был в отъезде.

– И вы хотите, чтобы он сделал это сейчас? Где же ваш сын?

– Должен приехать сегодня ночью, – виновато пробормотала бабушка-школьница, глядя в пол. – А утром он опять уезжает...

– Не нужно оправдываться. – Иван Юрьич успокаивающе поднял ладонь. – Ваш муж может пробыть с вами сутки, после чего вы с ним вернетесь сюда. Только обещайте мне, что вернетесь!

– Вернусь, вернусь непременно! – затараторила бабушка-школьница, как будто ее уже подозревали во лжи. – Завтра в это же время – обязательно.

– Обязательно, – подчеркнул Иван Юрьич. – Потому что если вы не вернетесь через сутки, будет что? – Он посмотрел на остальных, как будто ждал, что ответ ему скажут хором, как в детском саду. И ему сказали:

– Потеря контроля! – Хором, как в детском саду. Я сидела с открытым ртом: люди, похоже, и правда приходят сюда не в первый раз, если все знают. Хотя, может, я опоздала и не слышала, что Иван Юрьич говорил в самом начале. Он одобрительно кивнул и продолжил свой детсадовский опрос:

– А что такое потеря контроля?

Девчонка рядом со мной подняла руку.

– Да?

– Бесплотный дух на земле обретет новую плоть и уже не захочет вернуться туда, откуда пришел. Он попытается занять место кого-то из живущих на земле.

– Вот! – Иван Юрьич поднял палец и сделал многозначительную паузу. – Я хочу, чтобы вы все это усвоили. Спиритические сеансы не прощают разгильдяйства. Вам ясно, Александра?

Бабушка-школьница испуганно закивала, и все вместе с ней.

– Тогда начнем! – Иван Юрьич ополоснул руки прямо из стаканчика с чаем и этими мокрыми руками стал делать пассы над головами сидящих. «А в пакетиках-то был не чай», – и это, кажется была, последняя моя внятная мысль за тот вечер.

За бабушкиной головой заструился воздух, как бывает от дыма. В струйках можно было разглядеть черты лица старика, белую, как у Деда Мороза, бороду и клетчатую рубаху. Старик был бесцветный, серо-белый, как будто нарисованный карандашом.

– Ты звала меня, Шура?

В этот раз я закивала первой, и все закивали со мной. Если это фокус, то классный, а если нет... На этом мысль остановилась. Кажется, мои одноклубники были удивлены не меньше моего. Они таращились на старика с открытыми ртами, те, что ближе сидели, без стеснения трогали его. Значит, все-таки они здесь впервые? Или нет, просто так и не привыкли видеть чудеса?

Невозмутимость сохранял только Иван Юрьевич. Он придирчиво оглядел старика, сам себе кивнул, типа: «хорошая работа» и велел:

– Идите домой. У вас мало времени.

Бабушка-школьница встала и, торопливо и бессвязно благодаря, пошла к двери со своим стариком. Она еще не вышла, а Иван Юрьич уже вызвал следующего:

– Иван!

Иваном оказался парень, мой ровесник. У него умер отец, не успев то ли сказать, то ли подписать что-то важное, я уже не вникала. За Иваном была моя соседка-студентка, у нее умерла бабушка, оставив неразрешенными какие-то имущественные вопросы... Я не успевала следить и удивляться каждому вызванному духу. Я только кивала вместе со всеми, когда требовалось кивать, и прощалась, когда мои одноклубники уходили, прихватив с собой духа для важных земных дел.

Когда подошла моя очередь, мы уже остались втроем: я, Иван Юрьич и пацан с хомячком: просочился в дверь, когда кто-то выходил. Он уже не хныкал, а только сидел с открытым ртом и смотрел мне за спину. Оборачиваться Иван Юрьич не велел, но я кожей чувствовала, как струится теплый воздух за моей спиной, как проступает из воздуха силуэт Надежды. Что я делаю? Я не думала об этом. Я хотела чуда, и оно случилось. Я знала, что с ним делать, хоть это было и глупо. На фоне моих одноклубников и их просьб мой зачет выглядел вполне сносной причиной побеспокоить бесплотный дух. Пацан с хомячком опять же... Когда Иван Юрьич сказал: «Иди домой», – я встала и пошла, чувствуя за спиной шаги Надежды. Как-то теть-Таня отнесется к таким гостям?

Глава III

Взорвать школу оказалось на удивление просто

Больше всего хотелось поскорее выскочить из этого подвала: вроде и не страшно там, а все равно чувствуешь себя уязвимой. Я взлетела по ступенькам, отошла так, чтобы Иван Юрьич меня не видел, когда сам будет выходить. Села на лавочку у детской площадки и только тогда обернулась.

Здесь, на улице, при свете, силуэт было почти не видно. Я несколько секунд вглядывалась в дерево за спиной, даже пальцем в него потыкала. Воздух заструился чуть правее у кустов, и я разглядела прозрачный силуэт духа. Он был не так похож на Надежду, как оригинал, даже не так, как минуту назад в подвале. В размытых чертах лица сложно было узнать мою учительницу и вообще человека. Надежда при жизни была круглолицей, а теперь ее лицо было похоже на рисунок морды бульдога. Говорить об учебе с этим? Просить зачет? А если поставит, то как? Я все-таки сумела себя одернуть, банально и грубо: «Сама вызвала, вот и отдувайся», – и вслух сказала дурацкое:

– Здравствуйте.

– Здоровались. – Губы у духа не шевелились, колебался на воздухе весь силуэт. Нельзя было толком разглядеть ни выражения лица, ни даже позы. – Здоровались еще в подвале. – Надежда всегда любила точность. – Ты позвала меня ради зачета.

И вот тут мне стало неловко за мой фокус. Стыдно стало, чего уж там. Кто я такая, чтобы дергать чужие души с того света. И ради чего?!

– Я не...

– Ну говори, говори! Соври хотя бы, что соскучилась! Я ведь желаю тебе только добра, а ты – малолетняя эгоистка, для тебя важны только твои дела, а на остальных тебе наплевать! – Мне было не нужно видеть ее лицо, я прекрасно его помнила. Помнила выражение, с которым Надежда говорила подобные вещи. Часто говорила. И я вполне их заслуживала, тогда и теперь, только теперь, кажется, перешла все границы.

Вытащить духа с того света ради галочки в журнале... Господи, о чем я думала?! Интересно, она может, например, меня убить? То, что хочет, я уже слышу по голосу...

– Меня выгоняют из школы...

– Правильно выгоняют! Правильно. Выгоняют. Таким, как ты, в музыке не место. Ты же в руках себя держать не умеешь! Ты вообще не можешь нормально учиться, странно, что тебя раньше не выгнали, самовлюбленную истеричку!

Над кустами струился рисунок морды бульдога, сделанный теплым воздухом. А я видела Надежду, как при жизни. Когда она говорит страшную правду, возражать ей нельзя, потому что нечего. И всякий раз хочется плакать.

– Я не хочу уходить из школы...

– Да?! Если бы ты не хотела, ты бы сдала зачет вовремя! Сколько времени у тебя было?! Полгода! За это время сто раз можно подготовиться и сдать! А ты устраивала мне концерты: то не приходила, то не знала какой-нибудь ерунды...

– Я все знала!

– Не ври! – И тут она спросила про... Не помню, про кого, потому что раньше даже фамилии этого музыканта не слышала. Столько лет учусь и не слышала. Этого не может быть, я должна была хоть краем уха...

Я, как все последние полгода, лихорадочно припоминала весь курс истории музыки. Память раскрывала страницы учебников одну за другой, даже с пометками на полях, пятнами на страницах и оторванными уголками. Я сканировала все в поисках одной знакомой фамилии, уже зная, что не найду. Если поисковик не ответил на первый запрос, его бессмысленно переспрашивать. Можно попробовать поменять формулировку...

– А кто это? – Ой, нельзя было говорить!..

– Вот видишь! Ты и этого не знаешь! Зачем ты вообще училась столько лет и чему ты училась?! И ты хочешь, чтобы я после этого поставила тебе зачет?! – И она опять была права! Она всегда была права, чем доводила меня регулярно. Что ей сказать? Что возразить? Нечего.

Я не привыкла сдаваться, но это был крайний случай, как все, что связано с Надеждой. Я ужасно устала за эти полгода с этим зачетом и уже поняла, что мне его не сдать. Куда полезла, спрашивается? Зачем устроила эту клоунаду с вызовом духов? Ведь сделала только хуже! Только еще раз напомнила себе, что неудачница.

– Простите, что побеспокоила. Пойдемте в подвал, Иван Юрьич, наверное, еще не ушел. Простите, что побеспокоила... – Перед ней я почему-то всегда извиняюсь по два раза, а то и больше. Одного ей всегда бывает мало.

– Подожди-подожди! – Струи теплого воздуха синхронно сделали рывок вперед и оказались почти у меня перед носом. На нарисованной морде бульдога стали заметны бородавки. Они добавили сходства с Надеждой, хотя я все равно видела перед собой не дымку и силуэт, а ту учительницу, которой уже нету. – Что значит: «Пойдемте в подвал?!» Со своими приятелями будешь так разговаривать! Ты думаешь, я зря на тебя столько времени угробила?! По-твоему, зря я пришла сейчас, хотя не обязана была?!

Я даже обрадовалась. Я знала, что ей не все равно, что она всегда меня выручит, если что, и не откажет в помощи. Пусть себе орет и ругается, надо судить о людях по делам... Я молчала. Я ждала целых несколько секунд и дождалась.

– Поставлю я тебе этот зачет, хоть ты и не заслуживаешь. Задним числом поставлю, Марлидовна решит, что ошиблась, и позволит тебе осенью пересдать экзамены. Но чтобы это в последний раз! – Оттаяла. Я даже позволила себе хихикнуть и увидела, что струйкой нарисованная морда бульдога тоже странно скривилась. Я была рада, что все закончилось хорошо. Только...

– Ой, а журнал-то в Москве!

– Не принесла? Ну да, тебе бы никто не дал. Что ж, поехали! Пей мою кровь, разгильдяйка!

Я, конечно, принялась благодарить и даже не думала, что скажу теть-Тане. После такой беседы с Надеждой упросить теть-Таню отпустить меня в Москву будет плевым делом. Даже врать ничего не буду: скажу, что еду по школьным делам, сдавать зачет. Отпустит, никуда не денется. Даже если не поверит, отпустит все равно.

Надежда в квартиру со мной не пошла. Понимает: не пригласить не могу, а приглашать – только теть-Таню пугать, оно нам надо? Я ворвалась в комнату, объявила, что мне нужно срочно в Москву, решить кое-какие школьные дела, и побежала собираться. Отбрехиваться, конечно, пришлось. Сперва теть-Таня позвонила матери, убедилась, что та не в курсе, и они вдвоем обсудили новость. Видимо, решили, что я еду забирать документы (вместо того, чтобы меня спросить), и теть-Таня попыталась повторить свои утренние лекции на тему «Не бросай музыкалку». Второй раз это слушать было выше человеческих сил, я объявила, что еду сдавать зачет. Тогда теть-Таня бросилась опять звонить матери.

Новость они обсуждали все время, пока я собиралась. Теть-Таня периодически оставляла трубку и подходила ко мне, чтобы задать очередной дурацкий вопрос: «А кому ты будешь сдавать, если Надежда Евгеньевна умерла?»; «А у тебя летом зачет примут?»; «А ты готова?»; «А с тобой не поехать?». И тут же возвращалась передать ответ матери. В другое время я бы на них наорала, но тогда была в отличном настроении и терпеливо отвечала на все вопросы и комментарии. В конце концов, теть-Танино занудство только прибавляло мне скорости: собралась я очень быстро, они с матерью еще болтали, а я уже стояла в прихожей. Впрочем, пусть болтают дальше, если им нравится. Долгие теть-Танины прощания мне тоже не нужны. Еще небось навяжется провожать.

Я крикнула в комнату: «До свидания!» – и выскочила, захлопнув дверь. Пока теть-Таня сообразит да закончит возиться с замком, я буду уже далеко. Наверное, это некрасиво, вот так уезжать, но меня ждали дела, и у меня было мало времени. Надежде через сутки нужно вернуться в подвал. Мы с трудом успеваем.

Во двор выскочила, не увидела на лавочке никого и даже испугалась: где же Надежда? Сразу, конечно, вспомнила, что говорила не с ней, не с человеком, а с бесплотным духом, которого с двадцати метров не разглядишь, даже посмеялась, а все равно стало страшновато. Вдруг передумает или обманет? В конце концов, это же дух... Мистика! Так быстро все случилось, я опомниться не успела, как оказалась в этом спиритическом клубе, даже не подумала толком, все произошло само собой. Но мысли о неудаче я отгонять умею. Прошла во двор, к лавочке, увидела, как струится под деревом теплый воздух, рисуя морду бульдога, и успокоилась.

– Я готова.

– Вечно ты заставляешь себя ждать! Ладно уж, поехали.

Всю дорогу до вокзала Надежда рассказывала, что я должна буду сделать, чтобы получить зачет. Выходил целый квест: зайти в школу к Марлидовне, выкрасть журнал. Принести его Надежде, чтобы она расписалась, а потом подкинуть в учительскую. Как объяснить директрисе, что вчера еще никакого зачета не было, а сегодня – вот он, причем Надеждиной рукой? Тогда я об этом не думала, и, как выяснилось, правильно делала.

Да, меня совершенно не волновало, что у меня нет билета. С Надеждой я почему-то чувствовала себя уверенно и не сомневалась, что билет на ближайший поезд для меня найдется и что доедем мы в лучшем виде, быстро и без приключений.

Так и вышло. Правда, нам достался сидячий вагон и не в экспрессе, но билетов вообще не было, так что я радовалась и этому. С сидячим местом глупо вышло. Билет я взяла один (а кто бы мне продал билет на духа?!) и место получила одно. На плацкартной полке мы бы спокойно расселись, а тут... Конечно, я уступила единственное место Надежде и всю дорогу простояла в проходе над пустым на вид креслом. Конечно, пассажиры, как и я, различали полоски струящегося воздуха у спинки, но если не знать и не приглядываться, то мало ли какой там рисунок на обивке кресла! В общем, со стороны, наверное, смотрелось придурковато: пустое сиденье и я рядом стою, никого не пускаю (пытались присесть пару раз, может, безбилетники, может, так, ошиблись). За ночь я, конечно, вымоталась, но зато была ужасно рада, когда наконец увидела Москву. Я хотела заскочить домой, хоть умыться нормально, но Надежда не пустила, сказала, что у нас мало времени. Она была права: ведь тем же вечером нас ждали в спиритическом клубе, чтобы вернуть дух туда, откуда он пришел. Так что к школе мы поехали прямо с вокзала.

– Ты все запомнила? Повтори!

– Значит так: захожу в школу, говорю охране, что иду в библиотеку, забыла кое-какие учебники сдать.

– Если просят показать?

– Показываю вот это. – Я извлекла из сумки «Историю музыки», свою личную, без библиотечного штампа, но вряд ли охрана будет столь дотошной.

– Дальше.

– Иду на третий этаж, где библиотека и учительская. В коридоре взрываю вот эту штуку и забегаю в библиотеку, там почти наверняка никого нет, Еленсанна вечно не на месте...

– А если на месте?

– Если на месте, говорю: «Ой, там что-то кинули в окно!» и спокойно копаюсь на стеллажах, пока все не выбегут из учительской.

– Как ты узнаешь?

– Оставлю дверь приоткрытой. Когда из учительской все выбегут, пойду туда. Третий стеллаж слева, вторая полка, там журнал. Возьму, положу в рюкзак, быстро выбегу и принесу вам.

– Если поймают?

– Все отрицаю. Говорю, что пришла узнать, нет ли у меня долгов в библиотеке, а журнал в коридоре нашла...

– ...И несла сдавать в милицию, – пошутила Надежда, но смеяться я не могла. Может, и кощунственно так говорить, но бесплотный дух Надежды был куда занимательнее оригинала. То, что она меня подговорила выкрасть журнал, – еще куда ни шло, надо же куда-то зачет поставить! Хотя могла бы и просочиться в школу одна, никто бы ее не заметил... Но чтобы выкрасть этот журнал, мне предлагалось взорвать в коридоре огромных размеров петарду. Не буду врать, что никогда не делала ничего подобного, но не в школе, это точно. Меня, конечно, уже почти выгнали к тому времени, и мне решительно было нечего терять... Все равно неловко и страшновато. И Надежда-то, оказывается, хулиганка, а я не знала.

– Ой, а как вы подпись-то ставить будете?

– Твоей рукой... Да ты не волнуйся, почерк будет мой. Ты просто возьмешь ручку, остальное сделаю я.

– Как это?

– Да элементарно! Вон кусочек кирпича подбери.

Я глянула под ноги, взяла кусочек кирпича на асфальте, захотела выпрямиться, но не смогла, так и осталась на корточках. Рука же с кирпичом, как чужая, сама собой вывела на асфальте «Юлька дура». И почерк был Надеждин.

– Ой...

– Иди уже! Время теряем.

– Ой!.. А почему тогда вы сами не идете... Подписались бы хоть рукой Марлидовны, вас же не увидит никто.

– Потому что это надо тебе! Иди и принеси мне журнал. Можешь самостоятельно хоть что-то сделать?!

Что ж, не поспорить. Я поправила рюкзак на плечах, представляя, как запихиваю туда классный журнал между полотенцем и зубной щеткой, пожелала себе удачи и пошла.

Охранник сидел в той же позе, в какой я видела его последние шесть лет, а вот книжка с кроссвордами была новой – умнеет рядом с музыкой. Хотя, может, старую он просто выкинул, не разгадав... Быстро, пока он не успел поднять глаза и открыть рот, я пробормотала что-то про библиотеку и была удостоена кивка: проходи, мол, разрешаю. До третьего этажа спокойно дойти не дали: встретила на лестнице Тоху и полчаса выслушивала, как я не права, что не прихожу на репетиции. И группа-то без меня пропадет, и вообще. «Хоть бы в сквере показывалась, без тебя скучно...» Он мне это все говорил-говорил, а я видела, что не издевается парень, не смеется надо мной, а правда не понимает ни черта. Некоторые басисты – редкие дурачки.

Про группу я не вспоминала со дня смерти Надежды. Не потому что забыла, а потому что приказала себе забыть. В тот день уже стало понятно, что из школы я вылечу. И как я могла после этого петь в школьной группе? Меня бы, конечно, потерпели там полгодика, а потом... Иногда лучше выгнать себя самой, не дожидаясь, пока это сделают другие. А сквер? Да то же самое: в сквере сидят все наши, обсуждают уроки, новые игрушки и кто сколько раз кого на перемене послал. Тем, кто не в теме, там делать просто нечего. Не хочу быть не в теме, не хочу быть изгоем. Лучше уж вовсе не приходить, чем сидеть в уголке и слушать, как другие болтают, и думать: «О чем это они?» Но Тохе этого не объяснишь, он такой попрыгун-стрекозел, ничего серьезнее инструкции к зубочистке в жизни не читал. Сказала ему, что занята с пересдачами, но как освобожусь, обязательно приду. Он, похоже, поверил.

– Правда придешь? Когда? А то Леха скоро уезжает, опять не в полном составе будем...

– Сегодня-завтра постараюсь сдать, значит, в среду ждите. – Я вообще-то надеялась, что в этот момент не вру. Даже сама поверила: а что? Подпишет сейчас Надежда зачет, сегодня-завтра Марлидовна допустит меня к летним экзаменам, которые сдавать все равно не раньше осени, но на душе будет уже легче, и времени свободного будет хоть отбавляй... Поверила. И на третий этаж бежала уже веселая и с петардой наготове.

Взорвать школу оказалось удивительно просто: купленную по приходе Надежды петарду я сунула за щиток батареи, оставив снаружи фитиль. Подожгла, убрала зажигалку и спокойно зашла в библиотеку.

– Юля? – Еленсанна оказалась на месте, но это не порушило моих планов. Я сказала, как научили:

– Пришла узнать, не должна ли я вам каких учебников. Дома вроде нет, но проверьте... Да, там это... В окно что-то кинули.

В этот момент должен был раздаться взрыв, и Еленсанна, и все учителя из учительской должны были как миленькие выскочить в коридор, освободив мне подступ к журналу. Но случилось странное.

Вошла Марлидовна, злющая. Она держала в руке мою петарду с горящим фитилем. Она сказала:

– Юля! Зачем ты сунула это за батарею?!

Я завопила:

– Сейчас взорвется! – И Марлидовна среагировала. Глянув округлившимися глазами на горящий фитиль, она без промедлений швырнула петарду в стеллажи с книгами. Да еще и крикнула: «Вспышка справа!» – хотя, может, мне и показалось.

Бабахнуло хорошо. Петарда оказалась явно посильнее обычной новогодней. Препарированные взрывом книги летели в окно, в нас, в потолок и шумно плюхались на пол. Дощатые стеллажи разнесло на составные части, но, к счастью, разлетелись они недалеко: в глаз доской вроде никто не получил.

На взрыв, как было задумано, сбежались все, кто был в школе. Они врывались, хлопая дверью, видели дым и убегали обратно, наверное, за водой, а может, и восвояси. Я стояла у входа рядом с Марлидовной и думала, что теперь мне ни за что не отмазаться. Обстановку неожиданно разрядила Еленсанна. Она вынырнула из-за стойки, как в кукольном театре – глаза у нее были стеклянные, – и выдала:

– Марина Леонидовна, вы взорвали библиотеку!.. Родителей в школу! – Последнее относилось ко мне.

Марлидовна сориентировалась быстро. Цапнула меня за плечо и поволокла по коридору к себе в кабинет, на ходу шипя:

– Зачем ты это сделала? Я же видела, что это ты!.. – Последнее, наверное, затем, чтобы я не вздумала врать, будто петарду кинули в окно.

Больше всего хотелось разреветься и свалить все на Надежду. Ведь это ее идея. И я тогда чуть не проговорилась, но вспомнила вовремя: ведь никто не поверит, что школу взорвал бесплотный дух недавно умершей учительницы. А что подумают про меня, если я такое ляпну, лучше и не думать. И не ляпать.

Я молча ревела в кабинете Марлидовны. Так паршиво мне не было с того дня, как я в первый раз завалила зачет. Марлидовна ворчала: «Если ты на отчисление, так что же теперь, школу взрывать?!» – и звонила моей матери. Я уже представляла, что она скажет, что скажет мать... В общем, кошмар.

Рядом со мной почти перед носом заструился воздух. Надежда все-таки соблаговолила подняться со двора, узнать, в чем дело. Я была злющая и уже приготовилась высказать ей, но она как всегда опередила:

– Я же повторила тебе сто раз: прежде чем поджигать, убедись, что рядом никого нету. Ты все испортила и себе, и мне. Теперь тебя не восстановят, даже если я тебе поставлю хоть сто зачетов. – Она говорила тихо, ведь рядом была Марлидовна. И она опять была права. От ужаса я разревелась еще громче.

Глава IV

Страницы: 123 » »»