Ваша карта бита Серова Марина

Она оказалась в боксе, куда я вошла через красную металлическую дверь, ничуть не опасаясь неизбежной встречи с хозяином машины. Его я, можно сказать, в глаза не видела, и была уверена, что и он меня – тоже. Ждать же его снаружи глупо. Тут наверняка не один вход-выход. В голове крутилась первая, глуповатая, но пригодная для знакомства фраза, кое-как объясняющая мое здесь появление. Я даже приготовилась к нелюбезной встрече, но того, с чем столкнулась на деле, предположить не могла. В боксе оказалось пусто! То есть машина стояла и водительская дверца была приоткрыта, словно покидали ее в спешке. А вдоль стены, облицованной подобранными по форме обломками белого кафеля, громоздились картонные ящики вперемешку с ворохами оберточной бумаги и обрывками веревок. Этот завал источал густой запах мясных копченостей, и я подумала, что, оставляя здесь машину на долгое время, да еще с незакрытой дверцей, хозяин рискует заполучить новый стойкий аромат в ее салоне.

– Люди! – крикнула я от двери и, как полагается в таких случаях, постояла, дожидаясь ответа. В стене, напротив картонно-веревочной груды, оказался еще один выход из помещения.

Ответа не последовало, тишина была полной, и я решила не терять понапрасну времени.

«Скопцов Андрей Семенович», – с фотографии на водительском удостоверении, опрометчиво забытом в «бардачке», на меня смотрел умными глазами из-за очков в темной оправе мужчина с резкими, будто проведенными резцом, морщинами на худощавом лице. Подбородок с ямкой, зачесанные назад волосы и аккуратный, чуть вздернутый нос. Теперь я узнаю этого Скопцова, где бы ни повстречала.

Будем знакомы, Андрей Семенович.

Не услышав, а скорее почувствовав постороннее движение, я бросила права на место и выскользнула из машины. Похоже на то, что знакомство с Андреем Семеновичем все-таки состоится.

– Я так и думал, что это опять ты.

Знакомый голос. Знакомый облик. Длинный кожаный плащ и руки в карманах. Вот взять и спросить его, а где, мол, господин Скопцов? Похоже, эти ребята устроили на меня простенькую облаву, и я в нее попалась, как дилетантка. Но здесь нет тела Тамары Роминой, которое мне надо у них отобрать, и поэтому на сей раз бить я буду всерьез, безжалостно – так, как следует бить, защищая свою жизнь и имея в виду, что второй в любой момент может прийти на помощь первому. Если способен.

– Ты преследуешь нас.

По интонации – не утверждение и не вопрос, среднее.

– Кто ты, резвушка? На ментиссу не похожа. Частный детектив?

Когда хотят просто убить, не задают лишних вопросов.

– Телохранительница Степанова, – соврала я первое, что пришло в голову.

– Ни хрена! – удивился он. – Боевиков насмотрелась, пигалица. «Телок» должен охранять тело, а ты по улицам шляешься. Зачем? Здесь, – он широко повел руками, – Степанова нет.

– Его и в подстанции не было, – вырвалось у меня ненароком.

Он шагнул ко мне, и я отступила, сохраняя дистанцию. Судя по улыбке, ему понравился мой маневр, убедил в моей слабости. Ох уж это мужское высокомерие!

– Скажи все-таки, телохранительница, ты преследуешь нас по поручению Степанова, да?

Я смотрела в его колючие глаза и молчала.

– Ну, больше не будешь.

Он широко шагнул и вскинул руку, намереваясь схватить меня. Я увернулась и полусогнутой напряженной ладонью двинула его в ухо по всей науке. Он затряс головой, подарил мне возможность восстановить дистанцию и костяшками кулака крепко достать его челюсть. Удар толкнул его на машину, а я развернулась и, расставив ноги, утвердилась, как положено, чтобы боковой, ребром ладони в шею, получился жестким. Но ударила мимо, просто махнула рукой, ни за что не задев. Потому что в этот момент, за мгновение до победного торжества, сзади на мою голову накинули что-то вроде мешка, ударили по темени и подсекли ноги. Проделано все было непрофессионально, но проворно, неожиданно и потому успешно. Не успела я оправиться от легкого потрясения, грохнувшись на цементный пол, как сверху навалились и заломили обе руки за спину так, что я вскрикнула от резкой боли в плечах. Справились! Прекратив бесцельное сейчас сопротивление, чтобы избежать чего-то, вроде проламывающего затылок удара, а момент для него был подходящий, и голова тряпьем обмотана кстати, я, задыхаясь от боли, выкрикнула:

– Скопцов!

Все оказалось верным. Возня за моей спиной прекратилась, и я услышала насмешливо-добродушное:

– Аюшки?

– Полегче, Андрей Семенович, больно!

Мое положение не улучшилось, но раздался короткий смешок, почти одновременно с возгласом битого:

– Вязать ее, мартышку!

– Давай, – согласился Андрей Семенович, и от сердца отлегло – значит, проламывать мою голову они пока не собирались.

Загрохотали раскидываемые в спешке картонные коробки, зашуршала бумага, и запястья заломленных рук стянула тонкая, но прочная веревка. Они сорвали мешок с моей головы, и веревка впилась в шею. Сразу стало трудно дышать. А стоило шевельнуть руками, как делалось еще хуже. Больно!

– Потерпи! – попросил Скопцов, переворачивая меня на бок.

В стеклах его очков я увидела отражение своего перекошенного лица со вздувшейся на лбу жилкой.

– Кончать ее надо, – предложил он, той же веревкой обматывая мои лодыжки.

– Несомненно, – согласился его напарник. – Как? И куда потом денем?

– А вот! Там, внизу, канал ливневой канализации. Помнишь, в прошлый раз слесаря возились? И сегодня – суббота.

– Ну и что? – не понял его убийца Роминой.

– По субботам бассейн чистят, спускают воду. В ливневку ее! А как бассейн сольют, потоком унесет ее в Волгу с концами.

– И концы в воду! – нервно хихикнул убийца, и я поклялась, что, если удастся выпутаться, смех этот ему ни за что не забуду.

Они совещались, стоя надо мной и не обращая больше на меня, беспомощную, как спеленатый младенец, никакого внимания.

– Стукни ее, Сергей, а я в люк опущу, – предложил Андрей Семенович.

– Я что, профессионал, что ли? – возмутился тот. – Думаешь, так это просто – человека мочкануть? Вот если бы в драке… – он призадумался, покусывая губу. – Или как Томку, когда очень надо и иного выхода нет. А с этой, – он глянул на меня как на неодушевленный предмет, – нет нужды. Давай, в люк ее. Я помогу. Развязать ее там некому. Смоет, как дерьмо в унитазе.

– Лучше бы все-таки… – сомневался Скопцов. – С гарантией, знаешь ли.

– Суббота! – рявкнул, зверея, Сергей. – Про бассейн ты сам говорил! Нет? Хорошо, давай молоток, – решился он. – Только грязь с пола ты смывать будешь!

У меня закружилась голова и сами собою зажмурились глаза.

– Ладно, открывай люк, – сдался Андрей Семенович.

Вот так. Приговорили они меня.

Сергей, чистюля, снял плащ, пиджак, бросил их в машину и, оставшись в надетой на рубашку шерстяной безрукавке, отошел в сторону, загремел там чем-то тяжелым, железным.

– Слушай! – осенило Скопцова. – У нас целые полиэтиленовые мешочки есть? Надеть пару ей на голову, завязать на шее веревкой – сама задохнется. Все будет ей лучше, чем тонуть…

– Нету у нас мешочков, – угрюмо отозвался Сергей. – Напяливай этот, которым свалил ее. И иди сюда, помоги, в самом деле.

– От этого толку мало, – Скопцов в сомнении поднял мешок, расправил его, осмотрел. – Целый. Ну, хоть крики глушить будет.

Я с трудом удержалась от стона, когда он надевал на мои голову и плечи этот мерзкий саван, до того стало больно от врезавшейся в кожу веревки.

Больно, больно, больно! Больно было, когда палачи меня тащили, больно было, когда опускали в люк, когда бросили на жесткий, холодный пол. Где-то наверху заскрежетала и с глухим стуком упала на место тяжелая крышка люка. Все стихло.

С десяток минут я провела в неподвижности, расслабляя нервы и прислушиваясь. Ни голосов, ни шагов, ни единого звука не доносилось сюда с поверхности. Надо думать, что и отсюда туда – тоже. Впрочем, кричать – последнее дело. В таком, как у меня, отчаянном положении крик – это верный путь к истерике. А она парализует волю и сжигает силы. О том, что безвыходных положений не бывает, любят говорить люди, которые в них никогда не попадали. Что, если попробовать пошевелиться? Выяснить пределы подвижности? Веревка на шее – от рук. Ноги же просто связаны в лодыжках и коленях.

Я попыталась согнуть ноги, оставляя при этом неподвижными руки. Получилось даже подтянуть колени к груди. Пользы от этого мало, вот разве лежать стало удобнее. Не помню, говорили ли бандиты, когда именно начнут спускать воду из бассейна? Воду!

Захотелось не просто кричать, а взвыть. Дать себе волю и забиться в истерике. Окунуться в этот кошмар, может, легче будет. А если найти в себе силы сесть, согнуться вперед, то обязательно задушусь натянувшейся веревкой. Веревкой от колбасы. Тьфу!

Где-то далеко-далеко, а, может, мешок на голове приглушает звуки, что-то утробно вздохнуло и зажурчало, слава богу, пока коротко. Интересно, каковы размеры моего каземата? Какая масса воды проходит через его сечение в единицу времени? Какова будет ее скорость? Умру я легко. Подхватит потоком, донесет до поворота, а там ударит о стенку. А не так уж и тихо здесь, оказывается. И не одиноко.

Я только сейчас, когда ощутила осторожное прикосновение к коже чуть выше запястья, поняла, что за звуки слышу вот уже около минуты. То ли поскрипывание, то ли попискивание. И шуршание.

Крысы!

Стыдно мне не было ни в тот момент, ни после, когда он вспоминался против воли. Было мерзостно.

Я завизжала. Лежа на боку, головой в мешке, почти в помойке, завизжала, не выдержала, почувствовав присутствие рядом этой пакости. И дернулась непроизвольно всем телом. Впившаяся в горло веревка задушила крик, и полыхнувшая с новой силой боль прекратила истерику.

Потом вместе с восстановившимся дыханием пришло необыкновенно острое ощущение своего бессилия. Кусать губы – вот все что я вольна была сейчас делать.

Через некоторое время я поняла, что крыс прибыло против прежнего. Они заметно смелели и вскоре бегали уже по всему моему беспомощному телу. А когда взбирались на голову, то топот лап по мешковине становился почти оглушающим. Но наибольшая их активность чувствовалась у запястий и вдоль спины. Судя по злобному писку, между ними вспыхивали короткие, отчаянные потасовки за место возле веревок. И они теребили их всем скопом изо всех сил. Крысы грызли веревки. Но я поняла, что они спасают меня. Я, несмотря на мурашки, бегающие по спине, уже была им почти рада и готова терпеть укусы их грязных зубов сколько угодно. Надежную казнь выдумали мои убийцы, но того, что здесь обитают вечно голодные крысы, бандиты не знали. А если знали, то не придавали этому значения. Веревки же, которыми я была связана, пропахли копченым мясом и пропитались жиром.

Вскоре я почувствовала, что веревки рвутся. Одна, другая… Совсем легко стало дышать. Я со стоном разогнула руки, онемевшими, затекшими пальцами растерла запястья. Сесть удалось не сразу, а заняться связанными ногами – много позже, только когда начала проходить боль в руках. Но первое, что я сделала, почувствовав, что мало-мальски владею пальцами, – сорвала с головы проклятый мешок и отбросила его в сторону. Крысы злобно и разочарованно пищали, но их беготне по моему телу теперь пришел конец. Я даже поблагодарила их, но только после того, как поднялась на ноги.

Люк, через который я сюда попала, найти не удалось. Крутясь по полу, избавляясь от веревок и вскриками распугивая крыс, я потеряла направление, в котором он был. Но какое это имело значение в сравнении с тем, что я опять распоряжаюсь своим телом и могу двигаться! После перенесенного это казалось почти свободой. А существование здесь крыс вселяло надежду на то, что вода не заливает тоннель полностью, и есть шанс уцелеть, даже если не удастся отсюда выбраться так быстро, как хотелось бы.

То, что пол тоннеля имеет небольшой уклон, я почувствовала сразу, как двинулась по нему. И двинулась, конечно, в сторону уклона, осторожно нащупывая дорогу ногами и скользя пальцами по шершавой стене. Не хватало еще рухнуть в какой-нибудь колодец! А уклон – это направление к Волге. Если не встретится на моем пути никакой дыры, ведущей наружу, добреду до водосброса, а там, хоть вплавь, но выберусь на вольный воздух. О потоке воды из бассейна мне и думать теперь не хотелось.

Вскоре я добралась до поворота, а за ним, через несколько десятков метров, забрезжил свет, показавшийся мне райским сиянием. Он исходил из короткого и узкого бокового отхода, заканчивавшегося решеткой, перекрывающей выход на поверхность. У меня от радости даже слезы на глаза навернулись. Не скажу, что с решеткой я справилась быстро, но в конце концов сдвинуть мне ее удалось. А когда глаза окончательно привыкли к свету, я выбралась на дорогу, прямо под колеса пустой, стоящей у бордюра машины, и положила решетку на место, представив себе ребенка, проваливающегося в бетонную яму и из нее – в тоннель, в мчащийся по нему к Волге водный поток.

Невероятно, но я даже почти не испачкалась. Уклон тоннеля не давал воде застаиваться лужами на полу, а ежесубботние промывки исключали скапливание там грязи. Саднило руки, особенно покусанные крысами запястья. Ими, во избежание неприятностей, следовало заняться всерьез и как можно скорее.

Медленно шагая, я вернулась на улицу, на которой оставила машину. При виде ее, блестящей стеклами под лучами скупого ноябрьского, но такого приветливого солнышка, мне наконец-то стало хорошо.

Но это состояние мгновенно улетучилось, когда я подошла ближе и увидела сидящего в моей машине человека. Готова поклясться, что запирала ее перед тем, как отправиться к воротам гаража спорткомплекса.