Доноры за доллары Серегин Михаил

Все шло своим чередом. Отношения с подчиненными постепенно налаживались. Они признали наконец во мне начальника, хотя и с большим трудом. Я, правда, после памятного инцидента с Юдиным старался вести себя как тот мудрый король из сказки, отдававший только те приказания, которые будут выполнены. Встречаться с Юдиным по-прежнему было неприятно, хотя очевидных причин этому я не видел. Я наблюдал за его работай издали, но, не найдя никаких поводов больше не доверять ему, оставил терапевта в покое.

К тому же моя личная жизнь внезапно начала немного прихрамывать на обе ноги. Марина почему-то стала пропадать из поля зрения без объяснений. Все выяснения отношений заходили в тупик. Мою внезапно проснувшуюся ревность Марина жестоко высмеивала, а всяческие претензии пресекала резким: «Я тебе пока не жена». После этого я решил, что в свете последних событий она устала от неопределенности и стала искать впечатлений на стороне. Я не стал ничего выяснять и решил с головой погрузиться в работу, благо что ее у меня было непочатый край.

Воробьев теперь работал в хирургии, и его непосредственное начальство не могло на него нарадоваться. Еще бы, он мог оперировать даже самых тяжелых больных, причем после его операций все заживало с невероятной быстротой. Легкая была у Воробьева рука, и все это поняли достаточно скоро: клиент повалил косяком, Штейнберг благодушествовал. При этом даже после самой тяжелой смены у Николая находились силы пошутить и посмеяться с коллегами и приударить за хорошенькими медсестрами. Мы с ним встречались в курилке, где делились своими впечатлениями о нынешней жизни и свежими анекдотами.

Сегодня я сидел в курилке и ждал Воробьева, которого почему-то все не было. Миша Зодкин, студент мединститута и тусовщик по призванию, как всегда, развлекал публику историями из своей собственной славной жизни. Старожилы клиники слушали его со скептическими ухмылками, но все же не расходились – слог у Миши был изысканным, а истории он рассказывал и вправду замечательные. То с другом они в женское общежитие залезли и шороху там наделали, то с кем-то по крышам убегали от милиции – в общем, ходячая энциклопедия мистики и приключений. На этот раз Миша всем показывал, какой он ловелас.

– Такие там были цыпочки – это что-то! Ноги, груди – о-о-о! А одна такая миленькая, прямо ангелочек! Глазищи – во! И попа – ничего так. С ней я и зажег. Очень она мне понравилась. Говорю: «Детка, знаешь, что мне сейчас нужно?» А она мне в ответ…

– Освежить дыхание! – сострил кто-то из дальнего угла.

– Да нет… В общем, было круто! А потом я ей визитку Штейнберга всучил – мол, позвони мне, детка, если что!

Миша весело заржал, к нему присоединились его товарищи. Мне стало скучно, и я решил прогуляться до хирургии. Не успел я затушить окурок, как дверь открылась и в курилку ворвался Штейнберг собственной персоной, свирепый как всегда.

Присутствующие переглянулись, суеверно опасаясь, не установлены ли здесь подслушивающие устройства с выходом прямо на его кабинет.

Штейнберг досадливо поморщился и стал кого-то искать глазами в никотиновом тумане. У каждого, на ком останавливался его взгляд, на минуту перехватывало дыхание.

Наконец, не надеясь на зрение, Штейнберг грозно спросил:

– Заведующий терапией здесь?

Я вздохнул и двинулся своей несчастной судьбе навстречу.

– Иду, Борис Иосифович! – смиренно отозвался я.

Курилка проводила меня скорбными взглядами.

Идя по коридору, я старался попадать в ногу с размашистыми шагами босса. Тот нервно теребил в руках белую докторскую шапочку. Я терпеливо ждал, когда начнется буря. Ждать пришлось недолго.

– Это черт знает что, Ладыгин! – наконец разразился Штейнберг.

Я молчал и только быстрее перебирал ногами, подстраиваясь к его негодующему шагу. Штейнберг еще помолчал и вдруг внезапно остановился:

– Ладыгин, вас что, к нам конкуренты подослали?

– В смысле? – отчаянно тормозя подошвами, удивился я.

– В том смысле, что от вас нашей клинике одни неприятности и убытки! Вы специально?

– В чем я опять провинился, не понимаю? – пробормотал я, начиная уже раздражаться от постоянных нападок Штейнберга.

– Вы кого нам привели? Это не хирург, это коновал какой-то!

Я начинал подозревать, что случилось что-то совсем уже страшное.

– Зарезать человека на пустячной операции! Где его учили оперировать? Где?

Сообразив, что Воробьев, видимо, что-то сделал не так, в результате чего кто-то умер, я кинулся прямо к нему в хирургию, чтобы выяснить все досконально. Штейнберг поймал меня за рукав халата и угрожающе промолвил:

– Это уголовное дело, вы не понимаете, что ли?

– Я все понимаю, – заверил его я и все же сбежал.

В хирургии Воробьева я не застал. Мне сказали, что он сегодня заступает только в обед. Я стал выспрашивать у Головлева, который собирался домой после ночного дежурства, что у них сегодня случилось.

Головлев, намыливая сильные руки, повернул ко мне породистую большую голову и устало сказал:

– Девчушка сегодня ночью умерла. Ее вчера на «Скорой» привезли вечером – острое отравление и приступ аппендицита при этом. Ваш Воробьев ее прооперировал. Вроде все нормально было, если верить дежурной медсестре. А потом ночью у нее внутреннее кровотечение открылось – плохо зашили, видимо. Пока обнаружили, уже мало чем можно было помочь. Умерла. Даже после наркоза отойти не успела.

Головлев вытер руки вафельным полотенцем и стал переодеваться в гражданское, не обращая на меня больше никакого внимания.

Я постоял минуту, соображая, что теперь можно предпринять. Потом решил перехватить Воробьева по дороге и предупредить.

По дороге я забежал к себе в кабинет и предупредил дежурную медсестру, что по всем вопросам ко мне лучше обращаться после обеда. Для начальства я – на обходе.

А сам засел внизу и стал напряженно ждать Воробьева. Наконец он появился в конце дорожки, как ни в чем не бывало помахивая портфельчиком и озираясь по сторонам. Вот святая невинность!

Только он переступил порог клиники, я схватил его за рукав и потащил по боковому коридору, не обращая внимания на изумленные взгляды встречных медсестер.

– Эй, ты чего? – весело упирался Воробьев, подозревая меня в очередном розыгрыше.

Но, когда увидел мое встревоженное лицо, сразу понял, что все достаточно серьезно, и сам поспешил завести меня в уголок потемнее.

– Выкладывай, что у тебя стряслось? – озабоченно спросил он.

– Это не у меня стряслось, это у тебя стряслось! Девушке вчера аппендицит вырезал?

– Ну, вырезал.

– Умерла она ночью, ясно?

– Как умерла? – Голубые глаза Николая сделались огромными и полными суеверного ужаса.

– Так – умерла! Внутреннее кровотечение. Головлев говорит, что было что-то неправильно зашито.

– Какого черта! Я что, аппендикс удалить элементарно не сумею! – возмутился Воробьев.

– Наверное, умеешь. Но она-то умерла!

– Слушай, либо я чего-то не понимаю, либо что-то здесь не так, – пробормотал потрясенный Воробьев и в задумчивости сел на подоконник. – Что теперь делать? – растерянно спросил он.

– Что делать – не знаю. Знаю, чего не делать. Не попадайся Штейнбергу на глаза – он тебя съест.

– Съест – не съест… Какая, к черту, теперь разница! – возразил Воробьев и раздраженно пнул батарею ногой. – Девчонку жалко, – сокрушенно продолжал он. – Совсем сопливая была. Симпатичная такая, наивная. Говорит: «Доктор, а это не больно?»

Сентиментальность моего друга была делом привычным и резко выделяла его из среды других врачей, ко всему привыкших и циничных до глубины души. Вдруг Воробьева будто осенило. Он спрыгнул с подоконника и потащил меня по коридору.

– Стой, ты куда? – попытался я замедлить стремительное движение порывистого Николая.

– Пойдем-пойдем! Она в морге, наверное. Должен же я посмотреть, что с ней случилось! Нужно же иметь, чем крыть против всех обвинений!

Мы помчались в морг, стараясь быстрее миновать все людные помещения клиники и никому не попасться на глаза. Спустились в подвал. На пороге морга сидел санитар Фесякин и играл в тетрис. Он на минуту оторвал глаза от игры и недоуменно спросил у запыхавшегося Воробьева:

– Вы куда?

– Туда, – невозмутимо ответил Воробьев, открывая дверь морга.

Фесякину, видимо, этот ответ показался исчерпывающим. Он кивнул головой и снова занялся высокоинтеллектуальной игрой.

Мы довольно долго бродили по моргу, заглядывая во все холодильники. Ни одного трупа не было обнаружено.

– Фесякин, – строго спросил я, нависая над увлеченным игрой санитаром. – А где тело девушки?

– Какой девушки? – равнодушно поинтересовался Фесякин, по-прежнему не глядя на меня.

– Которая сегодня ночью сюда поступила, – ответил я, отнимая тетрис.

Фесякин наконец поднял на меня свои наивные глаза и сказал:

– Не знаю.

– Привет! Ты тут дежуришь и не знаешь? – подключился к беседе Воробьев.

– Здрасте, – отпарировал санитар. – Откуда мне знать – я полчаса как заступил.

– А кто дежурил до тебя – может, он знает?

– Кто дежурил – тоже не знаю. Но можно по журналу посмотреть, – недовольным тоном ответил Фесякин и нехотя поднялся.

Он открыл ящик стола, в котором лежал один-единственный журнал, вынул, открыл и стал перелистывать страницы, выискивая нужную запись. Наконец он удовлетворенно хмыкнул и помахал в воздухе каким-то листком:

– Все – забрали вашу девушку родные. И вот – расписку написали, что претензий к клинике никаких не имеют.

– А кто труп выдал?

– Тут не указано, – со скукой ответил Фесякин и снова засунул журнал в ящик стола.

– Отлично! – глубоко вздохнул Воробьев и стал медленно подниматься по лестнице.

Мне показалось все это несколько странным, и поэтому я на всякий случай посоветовал санитару ничего о нашем визите не говорить. Он снова был погружен в игру и моих слов, видимо, уже не понимал.

Я догнал Воробьева в коридоре первого этажа. Он шел, повесив голову и что-то сосредоточенно обдумывая.

– Слушай, Николай! Иди-ка ты к себе и никуда оттуда не высовывайся. Будут вызывать к Штейнбергу – иди и не бойся. К тебе никаких особенных претензий быть не может. Настаивай на том, что вскрытие при тебе не производили, а труп родственникам выдали. Поэтому твоя вина не доказана. Сошлись на расписку родственников, что к клинике у них никаких претензий нет, понял? И как можно дольше тяни время – мы что-нибудь придумаем.

Оставив товарища в подавленном состоянии, я поспешил в регистратуру, чтобы поточнее узнать все сопутствующие этому происшествию обстоятельства. Уж, по крайней мере, о том, кто входил и кто выходил, там должны знать.

В регистратуре было непривычно оживленно. Возле самой двери происходила какая-то возня, смысл которой мне удалось понять не сразу. Потом разобрал, что дежурная пытается вывести из клиники раскрасневшегося парня, а тот негодует и упирается.

– Молодой человек, – раздраженно басила дежурная. – Я вас в последний раз по-хорошему прошу – идите отсюда! Прекратите хулиганить, я охрану вызову!

Парень горячился и не в меру жестикулировал:

– Это вы прекратите хулиганить! Не надо меня охраной пугать и голову мне морочить! Вам что, трудно сказать, что с ней и где она?

Дежурная снова начинала свою песню.

Я понял, что здесь не обойтись без моей помощи. Подошел поближе, отстранил пожилую дежурную и, бережно, но крепко взяв парня за предплечье, молча повел его к выходу.

Парень сразу как-то сник и послушно шел за мной, совершенно не сопротивляясь. Пока мы шли по дорожке к воротам, где уже поджидали нас «гепардовцы» в пятнистой форме, поигрывая резиновыми дубинками, я заметил в его руке поникший букет цветов. Остановился и спросил:

– Вы вообще для чего сюда пришли?

Парень ошарашенно посмотрел на меня. Еще бы: очень последовательно – сперва наброситься на человека, а потом поинтересоваться, что он, собственно говоря, хотел. Но у меня были свои цели. Молодой человек помедлил немного и ответил:

– Я пришел навестить здесь свою знакомую. Ее к вам в клинику положили. А в регистратуре мне говорят, что такой у вас нет и не было. Ну как не было – я же точно знаю, что она должна быть здесь!

Становилось все более интересно.

– Откуда вы знаете, что она здесь? Она что, жила поблизости? Вы в курсе, что это – специализированная клиника и в нее не всех кладут?

Парень полез в карман, зябко поводя плечами и щурясь от резкого ветра. Охранники недоуменно поглядывали на нас и переминались с ноги на ногу, не решаясь уйти или приступить к более решительным действиям. Он порылся там некоторое время и достал смятый и неровно оборванный по краям листок бумаги. Протянул его мне и спросил:

– Это телефон вашей клиники?

Я посмотрел на листок и утвердительно кивнул.

– Ну вот видите, все правильно. – Парень поднял воротник куртки. – Мне этот телефон дали соседи. Они по нему «Скорую» вызвали, на которой ее увезли. У нее сильная боль была в боку…

Я минуту подумал, посмотрел на охранников, на парня, на входную дверь. Потом взял его за локоть и повел обратно в клинику.

Регистраторы встретили нас удивленными взглядами, но ничего не сказали. Я подошел к окошку и спросил:

– Клавдия Федоровна, где у нас Хоменко?

– У зама в кабинете – компьютер чинит.

Я кивнул головой молодому человеку:

– Пойдемте. Как, кстати, вас зовут?

– Дмитрий, – хмуро ответил он.

Потом посмотрел на букет, который выглядел уже очень жалко, и выбросил его в первую попавшуюся урну.

– Меня – Владимир Сергеевич, – вежливо ответил я и заспешил по боковой лестнице на третий этаж.

Парень молча последовал за мной.

В кабинете заместителя не было никого, кроме Хоменко, который отсоединял и присоединял какие-то проводки в серой коробке. Увидев меня, он расплылся в радушной улыбке:

– А, привет, Владимир Сергеевич! Какие-нибудь проблемы с вашей электроникой?

– Да нет, ты нам нужен по другому делу. У молодого человека здесь знакомая лежит. А в регистратуре с ним почему-то общаться не захотели. Ты не мог бы глянуть, где нам ее искать? Для тебя же нет ничего невозможного, а?

Хоменко еще радушней заулыбался:

– Ну, возможно или невозможно – это вопрос. Но если это кто-то в компьютер положил, значит, кто-то и достать сможет.

– Тогда пойдем, что ли, в регистратуру, – заторопил я компьютерного светоча нашей клиники.

– Зачем? Мы и здесь неплохо покопаемся, – уверил меня Хоменко и стал подключать раскуроченный на вид компьютер к сети.

Я непроизвольно зажмурился, ожидая взрыва. Не тут-то было: компьютер тихонько зажужжал, экран засветился. Хоменко потрещал клавиатурой и спросил у парня:

– Как, говорите, фамилия вашей знакомой?

– Ряхова, – отозвался тот. – Ряхова Наталья Александровна.

– Хоменко, – удивился я, пока тот, пощелкивая «мышкой», вглядывался в экран. – Ты уверен, что в этом компьютере есть информация о больных, которые поступили в клинику?

Хоменко весело заржал:

– Наивный ты у нас, Владимир Сергеич! Объясняю в последний раз: компьютеры соединены в единую клиническую сеть, и информация является общей, то есть – через любой компьютер можно посмотреть все, что угодно, ясно?

– Ясно, – согласился я, по-прежнему мало что понимая.

Между тем Хоменко, видимо, закончил свои изыскания и выдал результат:

– Никакой информации о вашей знакомой тут, увы, нет.

Мы оба посмотрели на парня. Он угрюмо смотрел куда-то мимо нас.

– Спасибо, Хоменко, – наконец нарушил тишину я. – Мы, пожалуй, пойдем.

В коридоре я остановил парня.

– Ну, вы теперь убедились, что здесь нет вашей знакомой?

Тот молчал.

– Она, наверное, где-нибудь в другом месте, в другой клинике. Попробуйте обратиться к участковому врачу по месту прописки. А лучше – узнайте у родственников.

– Нет у нее участкового врача. И родственников у нее тоже нет, – ответил он, с ненавистью глядя на меня.

После собрания коллектива, на котором Воробьеву только что не били морду, мы решили немного расслабиться и поэтому покинули клинику немного пораньше. Я повел Николая в ближайший недорогой и симпатичный бар, чтобы привести в чувство и поделиться новыми фактами – до собрания нам так и не удалось поговорить.

Воробьев сидел над рюмкой, подперев подбородок рукой и глядя в пространство перед собой. Весь его вид говорил, что он убит горем и не собирается ни пить, ни есть, ни общаться с кем бы то ни было. Я дал ему возможность некоторое время пожалеть себя, а потом, отодвинув тарелку с недоеденными пельменями, сказал:

– Парень, слушай сюда. Тебе, конечно, досталось, но мы тебя отстояли – и это главное. Проколы случаются у каждого, и Штейнберг об этом знает лучше всех. Рыдать над своей поруганной честью будешь как-нибудь в следующий раз. Сейчас – получи информацию к размышлению.

Николай на мои слова никак не реагировал. Я продолжил:

– Ты знаешь, мне сегодня посчастливилось познакомиться с парнем, который мне рассказал одну душещипательную историю про одну свою хорошую знакомую.

Воробьев, который обычно понимал все намеки с полуслова, пропустил все мной сказанное мимо ушей и продолжал рассеянно разглядывать противоположную стену. Ну, не страшно, дальше будет веселее.

– Так вот, эта знакомая приехала в Москву из сибирской деревни поступать в театральный институт и, как это часто случается, не поступила. Осталась жить в Москве, и никого-то у нее, сироты, не было, кроме одного молодого, очень молодого человека. Устроилась она работать в какое-то танцевальное шоу, и они поссорились. И перестал молодой человек навещать девушку. А когда соскучился и пришел, добрые соседи ему рассказали, что случилась с девушкой неприятность – заболела она. И вызвали ей соседи «Скорую» по телефону, который она сама им дала. Увезла «Скорая» девушку в неизвестном направлении. Пошел молодой человек в этом направлении и нашел клинику – закрытую и специализированную. Но не было в той клинике девушки – вот в чем секрет.

По мере того как рассказ приближался к своей кульминации, взгляд моего друга становился все более осмысленным.

– А звали эту девушку – Наташа Ряхова.

Николай с удивлением уставился на меня:

– Вообще-то так звали мою пациентку, которая умерла!

– Вот то-то и оно! – заметил я.

– Стоп, а кто же тогда тело забрал, если у нее в Москве никого не было, как тот парень говорит?

– Меня это тоже заинтересовало.

– А может, твой парень врет?

– Зачем ему? Да к тому же нет у меня оснований ему не верить – уж очень он убедителен.

– Интересненько! – оживился Воробьев. – Я и думаю: что за родственники странные – никаких у них к клинике претензий. Деваха с пустячным диагнозом, молодая и здоровая – а у них к нам никаких претензий!

– Я думаю вот что. Здесь определенно какая-то собака зарыта, причем не одна. Нужно потихонечку разведать, кто в этом деле принял самое активное участие, и побеседовать с ними в непринужденной, неофициальной обстановке. А там – как веревочке ни виться…

– Так что же мы тут сидим? – взвился Воробьев. – Пойдем же обратно!

– Куда ты? Рабочий день уже кончился, ты все равно никого сейчас не найдешь.

Коля разочарованно сел на свое место и вздохнул.

– Пока составим список лиц, которые тем или иным образом имели отношение к этому случаю.

Я расстелил салфетку и достал из кармана карандаш.

– Итак, первое – дежурный на телефоне, который принял вызов «Скорой», и бригада машины, которая выехала по вызову. Второе – непосредственно ты и твоя операционная компания.

– Там все было безупречно. Все работали, как обычно, я ничего не заметил.

– Заметил – не заметил, а ты пока у нас тоже в подозреваемых, – поддел я Николая.

Тот снова надулся и отвернулся к окну.

– В-третьих, – продолжал я составлять «черный список», – медсестра, которая обнаружила труп. Потом идет патологоанатом, который засвидетельствовал смерть и делал вскрытие. И последний человек – тот, кто выдал тело из морга, взял расписку с родных и сделал соответствующую запись в журнал. Вот, собственно говоря, и все. Да – еще в регистратуре узнать, где данные о девушке. Таким образом, с завтрашнего дня начинаем внутреннее расследование под кодовым названием «Кто украл тело?». Звучит, конечно, довольно попсово, но зато очень емко. В свете всего сказанного не вижу повода, чтобы не выпить!

Подведя итог, я поднял рюмку и выжидающе посмотрел на Воробьева. Тот, как завороженный, рассматривал исписанную мной салфетку и пить не собирался. Пришлось опрокинуть рюмку мне одному.

– А ты парню сказал, что произошло? – вдруг спросил Николай.

– Нет, – ответил я, морщась и закусывая бутербродом. – Честно говоря, духу не хватило. Я у него просто телефон взял – на случай, если что-то узнаю.

– Нехорошо это, нехорошо, – покачал головой Воробьев и стал задумчиво жевать салат.