Облава на волка Серегин Михаил

Глава 4

Им пришлось дожидаться рассвета, чтобы въехать в Санкт-Петербург, миновав неизбежный пост КПП ГИБДД. Ведь раннее утро, как известно, самое благоприятное время для такого рода мероприятия – невыспавшиеся менты невнимательны еще и потому, что с рассветом не нужно вести утомительные процедуры регистрации для въезжающих.

Тем не менее Филин и Петя Злой заметно побледнели, когда впереди в запыленном пространстве лобового стекла вырос в синей утренней дымке контрольно-пропускной пункт дорожной инспекции. Семен же молчал, и что он чувствовал, когда джип проходил обязательный досмотр, никому не было известно.

Когда джип оказался в городской черте, Семен тут же позвонил по мобильнику человеку, которому в день отъезда из «Орлиного гнезда» посредством телефонного разговора рекомендовал его Седой, и уже через полтора часа джип стоял в подземном гараже одной из питерских многоэтажек, а Семен и его подручные сидели в близлежащем кабаке, отмечая все-таки состоявшийся въезд в город.

– До вечера подождем, – проговорил Семен, со стуком поставив пивную кружку на полированную поверхность столика. – Мне Кислый звонил – сказал, они уже на подходе, вроде все нормально у них, никакого шухера.

– Кислый во второй машине? – спросил Филин, обсасывая багровую рачью клешню.

Семен кивнул.

– А третья?

Семен вытер руки об узорчатую салфетку, предназначенную вообще-то для украшения столика, и полез во внутренний карман за телефоном.

– Я Сивого назначил за главного, – сообщил он, вертя в руках телефон, – Сивый себя сейчас виноватым чувствует, вот и лезет из кожи вон, чтобы доказать, что он еще… кое-что петрит в делах. Люди в таком состоянии – самые надежные. Вот Седой… – Семен понизил голос, – мне рассказывал про то, как у него по молодости – когда меня еще участковый из подвалов за уши вытаскивал – банда была. Так он часто специально сам своих ребят подставлял, а потом наезжал на них, чтобы они, чувствуя за собой вину и грех, пытались все это дело искупить. Понял? Психология.

– Да херня эта психология вся, – глотнув пива, выразился Петя Злой, – просто «братков» надо в ежовых варежках держать. Чтобы они не ширялись, не бухали и за бабами не очень-то бегали… И время от времени кого-нибудь лично мудохать. А Седой в этом плане… Я понимаю, что завалить кого-нибудь – ему по понятиям стремно, но перед пацанами надо пару раз хоть в нюхальник кого-то двинуть или еще чего в этом же роде. А то братва – я слышал – начинает Седого воспринимать уже как старика… Нет, все его уважают, и слово Седого – закон, но…

– Старик! – возмущенно пропыхтел Семен. – Думай, что базаришь! Попробуй с ним один на один выйти – он тебя в первую секунду уделает.

– Да я и не спорю, просто… – Петя Злой поднял руки, как будто собирался сдаваться в плен.

– Чего – просто?! – раздраженно перебил его Семен. – Тебя, Петя, один лишь раз прихватили – когда ты только школу закончил. Да и то по хулиганке – месяц в СИЗО отдохнул, а потом домой, условняк каждый день у участкового отмечать. Конечно, СИЗО – школа хорошая, но чтобы все понятия реально сечь, надо не только СИЗО, но и зону пройти. И не один раз. Понял?

Петя неопределенно пожал плечами.

– А если не понимаешь, то молчи!

Семен принялся было набирать номер на мобильнике, но запутался в цифрах и швырнул телефон на столик. Было видно, что он сильно раздражен.

– Никаких понятий для вас нету, – проговорил он, наливая себе в кружку еще пива, – молодых да быстрых. А раз человек в понятиях не разбирается, то далеко не уйдет. В лучшем случае бригадиром будет у таких же, как он, отмороженных. Понимаете? На воровских понятиях вся страна держится! Вся Россия! Это посильнее всяких законов будет! Понимаете?

– Ну уж и вся Россия, – осторожно проговорил Филин, – ты чего-то того… хватил. Я знаю, конечно, что всякий, у кого лопатник от бабок ломится, может в политику пролезть и страной управлять, но чтобы вся страна…

– А ты в любой двор зайди, подойди к мужикам, которые в домино играют или там… портвейн пьют – да расспроси получше. Они тебе складнее любого законника с десятью ходками все понятия разложат. У нас ведь какая страна – каждый второй хоть раз, да побывал на зоне… Я про Москву не говорю, я ее плохо знаю, но в моем родном Омске – как? Курицу у бабки спер – она на тебя заяву киданула. Прибежали двадцать мусоров с автоматами, тебя скрутили – и в камеру. А потом следователь, радостный от того, что на его счету будет еще одно раскрытое дело и он на тринадцатую зарплату сможет позволить себе воскресный поход в бар с женой, от этой самой радости тебе еще и изнасилование старушки пришьет и сундук с драгоценностями выдумает, местонахождение которого ты якобы под пытками у старой узнал, откопал и в Турцию продал, купив на вырученные деньги паленой водяры и напоив ею соседа, третьего дня отчего-то подохшего в своей комнатушке… Не ты ли и его заодно? А к тому времени и старушка от старости кончится – и ее на тебя повесят и напишут, что умерла от ран, полученных при пытках… И следаку – премия… И пойдешь ты в лагерь, как злобный рецидивист и маньяк. Видал я таких рецидивистов. У него срок, как у Чикатило, а он тараканов боится, которые по нарам бегают…

Семен перевел дух и двумя гигантскими глотками высосал кружку.

– Ты к чему это? – поинтересовался Филин.

– А к тому, – отдуваясь, проговорил Семен, – чтобы вы, падлы, поняли… Можно за цыпленка всю жизнь срок мотать и человеком остаться, а можно два вагона золота украсть, один себе оставить, а другой ментам подарить – и через два года уже в Государственной Думе заседать… Жопу жирную просиживать. Понятия, они ведь выдуманы не для того, чтобы козырять ими. А чтобы по совести жить. Не по такой совести, которую там священники выдумали или народные депутаты с президентом, а… Короче, понятно. И чтобы разговоров этих я больше не слышал! – повысил голос Семен. – Седой – то, Седой – се… Он всю жизнь правильно прожил, а вы только сопли под носом утерли и уже беретесь учить его. Усекли, братцы?

Петя и Филин покивали.

Семен поднял со стола телефон и набрал-таки номер.

– Алло, – проговорил он, – Сивый? Семен на связи. Как у вас там? Где вы? Что?

Семен на минуту замолчал, и лицо его просветлело.

– Вот это другое дело, – довольно сказал он, – это другой разговор. А вторая машина? Звонили?.. Отлично. Помните, где встреча назначена? Вас там уже ждут. А потом сразу сюда… В бар… Как он называется? – прикрыв ладонью телефонный динамик, спросил Семен, обращаясь к сидящим с ним за столом подельникам.

– «Едальня-наливальня у Пяти углов», – сказал Филин.

– «У Пяти углов», – проговорил Семен в трубку, – «Едальня-наливальня» какая-то… Тут на витринах всякие картинки намалеваны прикольные – не ошибетесь. Мужики через забор лезут, а один ссыт… Чего? Да это картинки на витринах такие, а не… Не я же рисовал… Ну, понятно, короче? Ага, давай, отбой. До связи. Все в порядке, – сообщил Семен, отключая телефон, – все путем. Они через КП проскочили. Сивый мусору даже сто баксов сунул… – Семен засмеялся, – грехи свои замаливает перед родной ГИБДД. И вторая тачка тоже в городе уже. Так что первая часть плана прошла хорошо… То есть – приемлемо, могло бы и лучше быть, без приключений.

– Без приключений редко когда бывает, – сказал развеселившийся тоже Петя.

– Это точно, – поддакнул Филин, – вот, помню, у меня день был как-то раз неудачный. С самого утра и до вечера. Утром тачку стукнул, «шестерку» какую-то протаранил, да еще и старушку зацепил. Этот лох, который на «шестерке» был, сразу развернулся и уехал, только я его и видел, а номера запомнить не успел – я вообще-то пьяный был. Так что на свои бабки пришлось мне тачану латать. А старуха, которую зацепил, вообще круто отмазалась – в больничке с концами перекинулась… Не утро, а одни убытки. Хорошо еще, что мусора не успели подъехать. Ладно… Зато они вечером меня цапнули. Причем, падлы такие, совсем ни за что. Иду пешком – тачану-то грохнул, вижу – кошелек на дороге, ну, я и поднял его сдуру. А в кошельке ничего нету, только патрон. И тут мусора откуда ни возьмись – патруль. Ваши документы, а что это за кошелек? Ага, гад, патрон в кошельке носишь!!! Хранение оружия! Я только потом догадался, что они сами, уроды сраные, кошелек-то подкинули. Они план таким образом выполняют, чтобы премии не лишиться и звание очередное получить. Ну, отмазался я, конечно, – пока меня везли, успел по мобиле адвокату звякнуть… А уж тот меня через два часа вытащил. И ведь что самое смешное – при мне тогда «ствол» был и две обоймы. А на «стволе» мокруха висит! Мусора меня даже не обыскивали – как кошелек увидели, так и обрадовались, в отдел поволокли. А там адвокат подъехал, все дела… Разбираться начали, даже до обезьянника не дошло… Вот такой денек был. А вот я еще вспомнил…

– Погоди, – прервал Семен Филина, разохотившегося рассказать очередную историю, которых у того было бессчетное количество. – Надо Седому звякнуть – отчитаться. Порадовать старика, сказать, что, несмотря ни на что, все-таки доехали до Питера. А потом надо это самое…

– Что? – не понял Петя Злой.

– Отметить приезд, – пояснил Семен, – не сильно, конечно, но бутылочку мы имеем право раздавить. Так или не так я говорю?

– Так, – сказал Петя Злой.

– Так, – сказал Филин.

Как Щукину ни хотелось поскорее выбраться из злосчастного города, с утра мучивший его голод все-таки оказался сильнее. К тому же нужно было хоть немного передохнуть после очередного крутого поворота событий и подумать, прибавив к и так значительному грузу тяжких раздумий еще одну загадку.

Повернув на одну из грязных окраинных улиц, Николай увидел полуподвальное помещение, на двери которого красовалась табличка «Кафе».

«Зайду», – решил Николай.

Через несколько минут он уже сидел за шатким пластиковым столиком и глотал дрянной кофе, запивая им чахлые сосиски, политые красно-коричневой бурдой, которая в меню пышно именовалась кетчупом «Особым». В чем заключалась особость кетчупа, Щукин не понял, но предположил, что в затхлом вкусе, напоминающем вкус несвежих помидоров.

«Итак, – меланхолично жуя, размышлял Щукин, – менты реально шли на меня. Хотели меня брать, но, чтобы драка не завязалась в людном месте, решили подделаться под обычную проверку документов. Понимали, что я сопротивляться буду, зная о возможном наказании, – ведь мне статья за преднамеренное убийство светит. Да еще и изнасилование пришили бы. Гондон-то я выбросил, но эксперты все равно докажут, что я Вероничку того самого… Ч-черт, кто же меня так настойчиво пытается подставить, а? Не жалея ни сил, ни средств… Интересно, кто? Врагов-то у меня много, и большинство желают мне смерти, причем надеясь, что перед кончиной я буду мучиться».

Тут размышления Николая были прерваны звучным:

– Привет!

Щукин поднял голову и увидел стоящего перед ним низенького и толстенького человечка с ленинской лысиной и лоснящимся лицом, сияющим радостью. Остатки волос толстяка были седовато-серыми, как старая половая тряпка.

– Здорово, – неприветливо ответил Щукин, – извини, братан, что-то я тебя не узнаю…

– Не узнаешь? – поразился толстячок, без приглашения бухаясь на стул рядом со стулом Щукина. – Да ты чего, Колян, опух? Я же Толик Лажечников… Ну, помнишь? Мы с тобой под Самарой одни нары утюжили… Во!

Толстячок до плеча закатал рукав свободно висящего на его жирном теле свитера, обнажив волосатую руку, на которой видна была давняя татуировка – ухмыляющийся черт с широкой ленточкой на рогах. На ленточке можно было прочитать надпись «Самарская ИТК, 19… – 19… гг.».

– Теперь вспомнил? – осведомился толстячок.

– Нет, – буркнул Щукин, – извини.

– Ну ты даешь! – хихикнул толстячок и почесал лысину. – У тебя что – память отшибло, а?

Память у Щукина не отшибло. Он прекрасно помнил этого самого Лажечникова и узнал его, как только взглянул на его лицо.

Анатолий Сергеевич Лажечников, или просто – Толя Ляжечка, начинал свою трудовую карьеру, работая фарцовщиком. Он, коренной москвич и потомственный интеллигент (папа – историк, профессор Московского университета, мама – довольно известная в то время балерина), еще со школы усвоил твердую истину – честным трудом добыть себе средства на сносное существование невозможно. Папа Ляжечки, например, подрабатывал тем, что за большие деньги писал кандидатские и докторские диссертации партийным деятелям, не особенно при этом напрягаясь, – какой же выживший из ума ученый пенек будет валить на защите секретаря комсомольской организации или университетского партийного организатора? А мама, будучи в силу особенностей своей профессии красивой и стройной до сорока восьми лет, когда она попала в больницу с почками и с тех пор стала с катастрофической быстротой толстеть, днем и ночью пропадала на репетициях и дома появлялась чаще всего в первой половине дня с огромными букетами цветов и картонными ящиками шампанского. Папа-профессор на это закрывал глаза, считая, видимо, поведение жены исторической необходимостью, обусловленной влиянием среды, – потому что среди поклонников маминого творчества встречались и партийные функционеры, люди в те годы довольно влиятельные и папой чрезвычайно уважаемые.

К тому же, кроме цветов и шампанского, маме дарили и шубы, и заграничную бытовую технику, и мебель, и предметы старины, не говоря уже о дефицитных продуктах, которые ни в одном общедоступном магазине купить было нельзя. Поэтому-то никто особенно не удивился, когда юного Лажечникова в один прекрасный день прямо из школы увезли в милицейском воронке. Как выяснилось позже, Толя вместе с двумя-тремя приятелями ошивался возле гостиниц, где жили интуристы, и, дождавшись на улице какого-нибудь представителя загнивающей капиталистической страны, предлагал ему в обмен на заграничные шмотки и безделушки традиционные русские сувениры или просто деньги. Со временем бизнес Толика начал процветать, потому что наладились постоянные торговые связи, и товаров, среди которых преобладали пластинки с записями иностранных групп и глянцевые мужские журналы с неприличным содержанием, стало столько, что переполненные ящики не умещались в Толиной комнате.

Но, как это часто бывает, став вполне обеспеченным молодым человеком, Толик не уберегся от неизбежного «стука» со стороны одноклассников и загремел в колонию с целым букетом статей, среди которых была и статья за хранение и распространение порнографии.

Так что школу Толик оканчивал за колючей проволокой, а родители его пытались оправиться от полной конфискации, опустошившей их благоустроенную квартиру.

Отсидев положенный срок, Толик вышел на свободу, явился с покаянной головой к папе, и тот, поломавшись немного, устроил сына, только что отмотавшего три с половиной года за спекуляцию, на торговый факультет экономического института – Толик Лажечников решил связать свою жизнь с коммерцией.

И связал. С той поры и до нынешних дней он с переменным успехом занимался разного рода бизнесом, время от времени получая небольшие сроки за экономические преступления и тому подобную ерунду. В конце концов он как-то раз крупно погорел (впарил одной североафриканской республике партию черной икры, оказавшейся обыкновенным гуталином, а удивительно настырный представитель руководства страны дозвонился-таки до российского правительства и потребовал разобраться, в противном случае пригрозив отнести аферу к разряду агрессивных акций, направленных на геноцид чернокожего населения, и стукнуть в ООН). Российское правительство дало указание ФСБ, и те в два счета нашли Ляжечку. Вот тут-то и начинался тот самый период биографии Ляжечки, прекрасно зная о котором Щукин не пожелал Ляжечку узнавать.

Дело в том, что за проданный под видом черной икры гуталин срок полагался не особенно большой, но в ходе расследования вскрылось такое количество темных делишек Ляжечки, что последнему реально грозила опасность провести за решеткой всю оставшуюся жизнь.

Но, порядком помариновавшись на предварительном следствии, Ляжечка получил всего-навсего три года, год из которых он отсидел в СИЗО, и со спокойной душой поехал в лагерь под Самару.

Почему срок он получил ничтожно малый и почему в кабинет к следователю именно в те часы, когда допрашивали Ляжечку, то и дело шныряли представители Федеральной службы безопасности, понять было несложно, и на зоне, где ни от кого никаких секретов быть не может, Ляжечку сразу отнесли в разряд «сук» – воров, продавшихся властям и работавших на лагерную администрацию.

Но трогать Ляжечку побаивались – все-таки он, скорее всего, ходил под «крышей» федералов.

«И чего ему от меня надо? – мрачно подумал Щукин, поедая сосиски и боковым зрением рассматривая радостно треплющегося о чем-то незначительном Ляжечку. – В лагере в друзья набивался и теперь вот… Двинуть, что ли, ему по жирному рылу и… Да нет, крик подымется, а я еще не доел. И кофе не допил…»

– А я тебя сразу узнал, – радостно болтал Ляжечка, – нисколько не изменился. Ха-ха… А помнишь, как в нашем отряде стукача Сапронова наказали? Приколотили его мошонку гвоздем к нарам. Он бы и рад побежать накапать на всех, а не может – муде-то болит! Так и сидел, пока вертухаи с вечерней поверкой не пришли! Помнишь?

– Помню, – кивнул Щукин, – помню, конечно. И тебя точно так же хотели наказать, но как-то… не пришлось.

Ляжечка сразу осекся, но через мгновение уже снова овладел собой.

– Да… – жиденько посмеялся он, – было дело… А что это ты жрешь? Фуфло какое-то… Сейчас я шашлычка закажу, бутылочку…

– Я не пью, – неприязненно поморщился Щукин.

– Ну да! – хохотнул Ляжечка. – От тебя за версту перегаром разит! Не пьет он… Вот что я тебе скажу, Колян… – Ляжечка вдруг понизил голос до шепота и оглянулся вокруг, хотя кафе было почти пустым. – Ты, конечно, догадывался, что я на зоне того… под мусорами ходил. Да. Теперь честно хочу сказать – ходил. Был вынужден. Меня сломали на предвариловке. А знаешь, как меня ломали, а? Знаешь, как чекисты ломать умеют, а? Они, падлы, отца моего старенького притащили к следаку – типа на очную ставку. Он жалкий такой сидит, седой весь, руки трясутся. Пять минут посидел, ни слова не сказал, а потом его вывели. И мне говорят – видел? Хочешь, чтобы завтра же он соучастником по твоему делу пошел? Ведь на его квартире два ящика гуталина нашли – я ему тогда притаранил, потому что у себя хранить уже негде было… Что мне было делать, а? Вот скажи, что бы ты сделал в таком случае, а?

Щукин пожал плечами.

– То-то, – цокнул языком Ляжечка. – А я пошел на договоры с легавыми только потому, что выжить хотел. Знаешь, сколько мне светило? Ну и план у меня был… Хочешь узнать какой?

– Нет, – ответил Щукин и отправил в рот очередную сосиску.

– А я тебе все равно скажу…

– Слушай, Толик, – сказал Щукин, в упор посмотрев на Ляжечку, – шел бы ты своей дорогой, а? А я своей. Не по пути нам с тобой, Ляжечка, понял?

Ляжечка сглотнул, несколько минут сидел молча, наблюдая за тем, как Щукин поглощает сосиски.

– Знаешь, почему я не в Москве? – спросил он вдруг у Щукина.

Тот промолчал, увлеченный очередным ломтиком колбасного изделия.

– Ну, спроси меня, почему я не в Москве?

– Пошел ты…

– А потому, – низко наклонившись к Щукину, проговорил Ляжечка, – что свалил я оттуда, понял? Сбросил мусоров с «хвоста» и удрал. Сюда, подальше от центра. Они ведь, гады, мне что предложили… Предложили под прикрытием работать. Ну, это знаешь – внедряешься по старому знакомству в какую-нибудь ОПГ, разнюхиваешь там все, цепляешь все связи, все нужные документы, накручиваешь братву на дело и бежишь к своему связному… Тот звонит куда надо и – чик. Всю ОПГ в полном составе берут мусора и крутят на полную катушку, имея на руках все собранные мною сведения. Круто? Только я подумал, подумал и решил унести ноги подобру-поздорову. Человек я немолодой уже и такой нервной работой заниматься не могу. К тому же, скажу тебе честно, претит мне на мусоров работать… – Ляжечка постучал себя ребром ладони по горлу. – Во как претит, – сказал он, – сил нет никаких. Короче говоря, в розыск меня объявили, – печально закончил он. – Не веришь, можешь в ментовку зайти, справиться.

«Ага, – подумал Щукин, – туда мне только и дорога. Зайду, спрошу у мусоров: простите, вы не подскажете, такой-то не находится ли в федеральном розыске? А они мне – что-то и ваша рожа, гражданин, нам кого-то напоминает. А посидите-ка пока в камере, а мы вспомним… Да и вообще, какое мне дело до этого Ляжечки? Чего он ко мне привязался?»

– Не веришь… – вздохнул Ляжечка и понурил голову. – А я думал, вот хоть знакомого встречу, поговорю, душу отведу… Скрываюсь тут второй месяц, как пес… И ни одного знакомого лица. Только от ментовских околышей прыгаю по кустам…

– Ляжечка, – прожевав, проговорил Щукин, строго и холодно глядя поверх лысой головы собеседника.

– А?

– Хочу тебе тоже кое-что сказать.

– Да? – обрадовался Ляжечка. – Что?

– Я с детства страдаю плохим пищеварением, – сообщил Николай, вертя в руках металлическую вилку, – и есть у моего организма одна особенность, не изученная еще докторами…

– Какая это? – заинтересовался Ляжечка.

– Принимать пищу я должен в тишине и спокойствии, – ровно продолжал Щукин, – а если какая падла мне помешает, то у меня в мозгу затемнение выходит и я могу эту падлу запороть. Понял? И ничего мне за это не будет, потому что у меня справка есть.

Ляжечка открыл рот, испуганно посмотрел на Николая и, дернув губой, неуверенно захихикал.

– Шутишь? – вопросительно проговорил он.

Щукин с самым серьезным видом прикинул у себя на руке вилку.

– Ладно, – поднялся Ляжечка, – доедай, я сейчас. Распоряжусь насчет шашлычка и бутылочки… Колбаска, сырок, пиво… Сухарики, хуе-мое… К тому же, Колян, у меня к тебе есть дельце… Хе-хе… Дельце очень прибыльное и почти безопасное. Только вот один я, боюсь, не справлюсь. Подмогнешь?

– Не собираюсь, – ответил Щукин, тем не менее оставаясь сидеть на своем месте.

– Да это просто удача, что я тебя здесь встретил! – всплеснул руками Ляжечка, словно от самого неподдельного счастья. – Ты себе представить не можешь, как мне херово здесь! Ни одного знакомого лица, постоянно прятаться приходится… Вылезаю только в этот кабак, и все. А тут тихо, хорошо на Северной Пустоши. Мусора не гуляют, патрули не чаще чем раз в месяц – по большим праздникам, кирнутых собирают. Ну а я в таких случаях из своей норы не вылезаю – дураков нет. На нарах париться я больше не собираюсь.

– Слушай, – спросил вдруг Николай. – А откуда бабки у тебя? Ведь ты, как я понимаю, сейчас на дно ушел? В одиночку ты не работаешь, я знаю… Тебе, для того чтобы хоть какое-то бабло поднять, надо замутить подлянку типа липового акционерного общества или на худой конец фирмы по реализации смазки для гондонов.

– Обижаешь! – развел руками Ляжечка. – А старые накопления? Я ведь тертая росомаха – у меня, кроме подкожного жирка, еще кое-какая бациллешка имеется. Первое правило честного человека – натырить побольше, чтобы побольше себе на черный день отложить.

– Понятно, – усмехнулся Щукин и профессиональным взглядом ощупал карманы Ляжечки.

Николай и сам не понял, почему он не ушел тогда – когда Ляжечка суетился насчет водки, шашлыка и прочего. Наверное, потому, что трепотня Толика про его отрыв от федералов казалась вполне вероятной, да и грязное кафе было вроде бы местом вполне безопасным, куда редко заглядывает милиция. А может быть, Николаю хотелось еще немного отдохнуть перед долгой и, судя по всему, трудной дорогой, а скорее всего, им снова овладел бес, сидящий в нем с рождения и требующий все новых острых ощущений.

Да и деньги Щукину нужны были, а Ляжечка вроде был при деньгах. Кто знает, как повернется дело дальше, – может быть, представится возможность маленько облегчить кошелек Толика.

В общем, Щукин остался в кафе.

Нет, это не означало, что он так легко согласился выслушать предложение Ляжечки… Просто… Сосиски были еще не доедены, да и не хватило бы их для окончательного насыщения, а сниматься с места только из-за того, что в кафе присутствует человек, который тебе неприятен, Щукин не собирался. Он за последние сутки и так порядочно побегал, то от милиции, то от неведомого кого-то, который явно наступал ему на пятки, а снова убегать – да еще от такого ничтожного существа, как Лажечников… Нет, Щукин себя уважал.

Глава 5

– А дельце простое, – сипел в ухо Щукина Ляжечка, – надо помочь одним достойным людям перевезти кое-кого… недалеко – в Швецию.

– Достойные люди – это кто? – жуя шашлык, осведомился Щукин. – Мусора, что ли? Или федералы?

– Да ты что! – возмутился Ляжечка. – Я же тебе говорил – я в розыске! Какие могут быть мусора!

«Между прочим, – подумал Щукин, – похоже, этот придурок не врет. Ведь проверить, в розыске он или нет, проще простого. Другое дело, что я этого не смогу, меня самого менты гоняют, как крысу в подвале, но Ляжечке-то откуда это знать»?

– Ну, так что за люди? – снова поинтересовался Щукин.

– Я и сам, честно говоря, не знаю, – сокрушенно ответил Ляжечка. – Понимаешь ведь – меньше знаешь, крепче спишь. Просто позвонили, просили помочь. Рекомендации передали через моих старых знакомых – тех, кому я не поверить не могу. Я потом звонил, выяснял – все нормально. Мои заказчики – люди серьезные и верные. К мусорам или федералам никакого отношения не имеют.

Щукин хмыкнул.

– Что? – снова спросил Ляжечка. – Все не веришь?

– Не верь. Не бойся. Не проси, – напомнил Щукин своему собеседнику нерушимые тюремные правила.

Тот рассмеялся.

– Ну, ты же не на зоне сейчас, – сказал он, – какой-то ты… Слишком подозрительный. Я вот тебе доверился, а ведь у меня гарантии нет, что ты сейчас не пойдешь и мусорам меня не сдашь…

– Ну, ты!..

Щукин даже поперхнулся.

– Думай, что говоришь! – рявкнул он на съежившегося Ляжечку. – Я тебе не мусорская сука, а честный вор! Это вот ты у нас, – добавил Николай, – не знамо чья с улицы Ильича…

Ляжечка помедлил немного, разлил по стаканам водку и заговорил снова:

– В принципе дело плевое, – шептал он на ухо Щукину, постоянно оглядываясь, – тут только… надо хватку иметь такую, как у тебя, чтобы незаметно провезти… того, кого надо… через границу. Я согласен выступить в роли организатора. А бабки после поделим. Я тебе тридцать процентов отдам.

Щукин опрокинул стопку и, прищурившись, посмотрел на Ляжечку.

– Хитрый ты жук, – констатировал он.

Ляжечка довольно захихикал.

– Хоть волосенки-то у меня выпали, но умишко еще остался, – сказал он, погладив себя по лысой голове. – Так ты согласен, Колян? Тридцать процентов от всей суммы – это бешеные бабки.

Щукин неопределенно пожал плечами.

– Ну, насчет процентов, это мы с тобой еще поговорим, а сейчас разложи мне все по полочкам. Кого, куда и зачем везти.

Толик даже взвизгнул от удовольствия и подпрыгнул на стуле, почувствовав доброжелательные нотки в голосе Щукина. Он налил еще водки.

– Значит, так, – заговорил Ляжечка, – объект – это девочка двадцати лет. Кто она такая? Дочь какого-то богатенького папика, кого именно, мне не говорят, но я так понял, что этот самый папик – жутко крутой тип, чуть ли не олигарх, ну или бандюк крутой. Не знаю, короче – денег у этого типа до хрена. Вот дочку-то его и вытащили в большую жизнь. Папик хватился и, конечно, в ФСБ стукнет или в ментуру, или по братве пробивать начнет, хотя его предупреждали, чтобы он шухер не поднимал и ни к властям, ни к кому не обращался. А если дочку его за кордон вывезут, тогда ментам и «браткам» уже не достать ее. Вот тогда можно будет и о выкупе поговорить. Но это уже не наше с тобой дело. Наше дело – девчонку переправить в Швецию. А это просто. Сажаем ее в тачку… То есть ты сажаешь ее в тачку и везешь в Питер. Потом маленько пережидаешь там на конспиративной квартире – и на паром. Знаешь, такие… «Силья Лайн» вроде, фирма… Или как там она еще называется…

– SILYA LINE, – вспомнил Щукин.

– Ага, ага…

– Где девчонку сейчас держат?

– В этом городке и держат, – сказал Ляжечка, – только где точно, я не знаю.

– Так-так… И на кого ты мне предлагаешь работать, тоже не скажешь?

– Нет, к сожалению, этого я сказать не могу, – проговорил Ляжечка, всем своим видом показывая, как ему жаль, – потому что сам не знаю. Так ты согласен, да?

Щукин кивнул, глядя при этом в сторону.

– Отлично, – просиял Ляжечка, очевидно, восприняв этот кивок как знак согласия. – Значит, я жду тебя через час на двадцатом километре – это недалеко от Сосновой Рощи, знаешь, да?

– Знаю.

– Тачка будет – синяя «шестерка». Номера – три, шесть, два. Запомнил?

– Ага.

– По рукам? – произнес Ляжечка, протягивая Щукину пухлую ладонь.

Николай скосил глаза на руку Ляжечки и откровенно зевнул.

– Ладно, – закуривая, сказал Щукин, – в принципе и этих сведений мне более чем достаточно. Город этот, где девчонку спрятали, маленький…

– Ты чего? – забеспокоился Ляжечка.

– Да ничего, – пожал плечами Николай, – раздумал я в этом деле участие принимать. Не нравится мне это дело. А вот пойти и ментам наводочку кинуть – можно. Надо привыкать приносить пользу родной стране… Позвоню сейчас, через часок в этом городке не протолкнуться будет от вооруженных и агрессивно настроенных людей. Кстати, в этом вонючем заведении есть телефон?

Ляжечка открыл рот и часто-часто заморгал белесыми ресницами.

– Колян, – сдавленно заговорил он, – шутишь, да? На понт берешь?

– Мне, Толя, бабки нужны, – проговорил Николай. – У тебя сколько с собой есть?

Минуту Ляжечка сидел, неподвижно глядя в одну точку и пытаясь понять, потом, когда наконец понял, одеревеневшей рукой достал толстый бумажник и шлепнул его на стол.

– Благодарю, – вежливо произнес Щукин, пряча бумажник в карман. – Лопатник-то оставить? Он дорогой – кожаный вон, с отделениями…

– Ты же согласился? – сглотнув, прошептал Ляжечка.

– Ага, – сказал Щукин, – согласился. Чего ты так забеспокоился-то? Я ведь у тебя в долг взял. Богатым буду – отдам. Неужто и вправду поверил, что я ментам стукануть могу? Нельзя, Ляжечка, людей по себе мерить.

Ляжечка поднял на Щукина глаза, и надежда заблестела в них.

– Договор наш в силе? – спросил он. – Ты будешь на двадцатом километре через час?

– А как же?! – засмеялся Щукин, вставая из-за стола. – Жди меня, и я приду. А пока у меня дела… Покедова!

И он покинул кафе, оставив несчастного Толю Ляжечку в полном недоумении.

Щукин шел по направлению к трассе, ведущей за город. На его душе теперь было легко и спокойно – приличная сумма денег грела карман, а впереди была долгая дорога, на все время которой он был довольно сносно обеспечен.

Про Ляжечку он не думал вовсе. Хотя версия Толика о его отрыве от федералов и объявлении в розыск была достаточно правдоподобна, сюжет с похищением дочери какого-то крутого толстосума казался Щукину несколько сомнительным. Если дело и обстояло так, как рассказал ему Ляжечка (а судя по тому, как он испугался, когда Николай пообещал позвонить ментам, именно так оно и обстояло), то каша заваривалась серьезная, а, как известно, в процессе подобной варки обычно избавляются от мелких исполнителей, как только они становятся ненужными, – после выполнения миссии. Это гораздо дешевле, чем платить какие-то деньги. Так что быть компаньоном Ляжечки Щукину не очень-то хотелось. Он, конечно, не прочь был ввязаться в какую-нибудь рискованную авантюру, но только при условии, что он сам всем будет заправлять, лично. А работать черт знает на кого, да еще когда впереди полная неизвестность – нет, это Щукину не очень-то нравилось.

У него были деньги, был выбор и была свобода. И он шел вперед.

Выбравшись на трассу, Щукин присмотрелся к первой попавшейся машине, мчащейся в нужном ему направлении, и усмехнулся.

– Похоже, начинается для меня удачное время, – пробормотал он, – после полосы хронического невезения.

И снова усмехнулся.

Дело в том, что в красной «девятке», которая после сигнала Щукина немного сбросила скорость и свернула к обочине, водителем была женщина. Да еще какая! Высший класс девочка.

Смазливое личико, с изрядным, правда, слоем косметики, но достаточно свеженькое, умело и со вкусом уложенная прическа и фигурка – насколько можно было определить на расстоянии – более чем приятна на вид, а значит, и на ощупь… «Девятка» остановилась. Щукин открыл дверцу, заглянул в салон и удовлетворенно кивнул, получив возможность получше оценить фигуру девушки.

– Подбросишь, красавица? – осведомился Щукин, разглядывая обтянутые очень короткой юбкой бедра девушки.

– А куда красавец едет? – без малейшего смущения поинтересовалась та.

Своего дальнейшего маршрута Щукин не знал даже приблизительно, поэтому неопределенно махнул рукой туда, куда, по всей видимости, направлялась прекрасная автолюбительница.

– Я в Питер, – сообщила девушка.

– О! – обрадовался Щукин. – И я туда же.

– Садись, – разрешила девушка.

Щукин немедленно плюхнулся на переднее сиденье в непосредственной близости от красивых ног умопомрачительной длины. Хлопнул дверцей и тут же, не успела «девятка» тронуться с места, завел разговор.

Николай давно научился сложному искусству веселить случайного собеседника так, что к концу разговора знал об этом собеседнике все, тогда как тот, пытаясь потом вспомнить о Щукине хоть что-нибудь определенное, только морщил лоб и растерянно щелкал пальцами.

Взвинченные последними событиями нервы Щукина успокоились, и уже через полчаса девушка – ее звали Анна – называла Щукина по-простому Сергуня, а на вроде бы случайное прикосновение его рук к своим стройным ногам реагировала звонким смехом.

Машина катила вперед, а Щукин чувствовал себя все лучше и лучше. Анна легко трещала ему о своей нелегкой, но и нескучной жизни, а он кивал в ответ, изредка вставляя комментарии к ее рассказу, вызывающие у девушки приступ неуемного веселья.

Как Николай выяснил почти сразу же, Анна была… проституткой. Работала она в Питере, а домой, в какую-то глухую деревеньку, ездила навестить родителей, которые, конечно, считали Анну студенткой, удачно устроившейся на престижную, хорошо оплачиваемую работу. Правда (этот случай Анна рассказала Николаю спустя пятнадцать минут после знакомства), как-то ее отец приезжал к ней. Причем умудрился попасть в то самое время, когда Анна принимала клиента – как она выразилась, очень серьезного человека с большим тугим брюхом, с неизменным пистолетом в кобуре под мышкой и со странным именем Капитон.

– Никогда такого имени не слышал, – сказал на это Николай, хотя он лично знал Капитона – довольно известного в Санкт-Петербурге преступного авторитета.

– Ну вот, – продолжала свое повествование Анна, – зависаем мы с Капитошей, значит, и вдруг звонок в дверь. Он меня спрашивает – ты ждешь кого-нибудь? А я ему – н-нет, никого. А он «ствол» из кармана тянет. Я уж испугалась – Капитон-то сильно пьяный тогда был – начнет палить вдруг… Ну и иду в прихожую…

Щукин слушал, кивая головой.

– Кто там? – негромко спросила Анна, подходя к двери.

– Это я, – ответил ей знакомый голос.

Анна медленно отперла дверь.

– Батя?.. – назвала она его, как привыкла называть с самого раннего детства.

– Привет, доча, – поздоровался ее гость, переступая через порог и сваливая на пол в прихожей тяжелый грязный мешок. – Вот… картошечки привез тебе. Да как ты похорошела! Да как ты выросла! – сказал он, хотя за то время, пока они не виделись, Анна не прибавила в росте ни сантиметра. – Прямо красавица стала!.. Я думал, ты в университете, думал, тебя дома не застану.

– У нас сегодня день научной работы, – вывернулась Анна, – я дома занимаюсь… Все нормально! – крикнула Анна сидящему в комнате Капитону.

– А это кого… тут?.. – угрожающе вдруг возник в дверном проеме комнаты мутноглазый Капитон в одних широких семейных трусах. – Х-хто это? – косноязычно осведомился он у Анны, которая незаметно облегченно вздохнула, когда увидела, что свой пистолет Капитон все-таки спрятал.

Растерянно пощипывал реденькие усики на бледном веснушчатом лице совершенно не похожий на Анну щуплый и низкорослый ее отец.