Закон десанта – смерть врагам! Зверев Сергей

– Это смутно мне напоминает… – начал Вадим.

– Вы тоже мне смутно напоминаете, – перебил его Макс, – одного парня с военной выправкой, сошедшего сегодня утром с Н-ского поезда и отправившегося в пристанционный буфет. Он ехал во втором вагоне, я – в третьем. Бедняжка, подумал я тогда. В этом дурацком буфете парню предложат ледяной чай и очень неприятное обслуживание. А по его виду он не привык пить ледяной чай.

– Так оно и вышло, – согласился Вадим. – Но кипяток я успел набрать в поезде, а растворимый кофе ношу с собой, так что не пропал. Могу предложить – в термосе еще осталось.

Тут и вспомнили про холодное межсезонье. Первым запрыгал очкарик, лишенный теплой одежды и жировых запасов. За ним и другие с недоумением обнаружили, что не май на дворе, пора прятаться. За прошедшие четверть часа к компании никто не вышел. Мнения разделились – одни предлагали отсидеться в автобусе, другие – исследовать территорию, в частности, дом, отогреться, а заодно и прояснить по возможности ситуацию. В случае похищения обязаны иметься похитители, иначе как-то глупо и не по-людски. Первые резонно возражали, что в могилу никогда не поздно – едва ли похитители за дверьми готовят радушный прием с фуршетом. На что вторые не менее убедительно утверждали, что чему быть, того не миновать, температура в автобусе через час сравняется с температурой окружающей среды, и вообще, держать в нем оборону – это полный параноидальный бред. Решила за всех опять же Валюша. Никто не видел, как она исчезла. Девчонка крутилась подле автобуса, а затем ее куда-то унесли черти. Опомнились, когда распахнулась дверь на крыльце ротонды, и недовольный детский голосок сообщил:

– Эй, вы там зимовать собрались? А в доме, между прочим, тепло и никого нет.

Вадим поражался сочетанию в этой девочке пугливости и бесшабашной отваги. Кроме того, этот ребенок в суждениях и взглядах на жизнь мог заткнуть за пояс любого взрослого. Очевидно, последние в этой жизни крупно досадили Валюше, раз она взяла себе за правило обороняться от них всеми доступными ей методами.

В доме действительно было сравнительно тепло. Еще удивительнее было наличие электроэнергии, что наводило на мысль о дизель-генераторе, припрятанном где-то неподалеку. Нажатием выключателя активировались две маломощные лампочки – одна над дверью, другая слева – у деревянной лестницы. Дом не выглядел жилым. Если в нем и протекала жизнь, то довольно скрытая. Пахло плесенью и пылью. Облупленные стены напоминали тюремные. Холл представлял собой урезанный сектор окружности. Слева по дуге – окно с видом на беседку, в конце дуги – обшарпанная лестница. Справа от входа – стена с дверью, она заканчивалась уходящим направо коридором. В конце коридора имелась еще одна лестница, с нее неплохо обозревалась предыдущая, поскольку обе находились на одной линии. Второй коридор, перпендикулярный первому, насквозь просматривался от входной двери. Он завершался мутным, непробиваемым стеклом. Коридор отделял два глухих простенка, за каждым – помещения. Двери последних выходили в холл; одна практически у спуска со ступеней, другая напротив – на повороте к правой лестнице.

Протяжно скрипнув, двери отворились. Особых тайн убранство помещений не открывало. То, что слева, предполагало, видимо, кухню. Под решеткой с вентиляцией имелась допотопная плита со съехавшими к центру конфорками. При повороте рукоятки плита включилась, но нагревалась вечность. В шкафах и холодильниках – пустота («Мышь повесилась», – презрительно поджав губы, сказал Борька), лишь в одном из шкафов громоздилась пустая посуда, ржавые ложки, вилки, окаменевшая соль, да на подоконнике – пепельница в виде оскаленного черепа, набитая окурками двадцатилетней давности. Проржавевший кран с трудом провернулся – воды не было. Соседнее помещение когда-то служило столовой – здесь тоже не функционировал рукомойник, имелись три стола с толстым слоем пыли, разбросанные стулья. Пожелтевший календарь 83-го года – с целомудренной девицей в сарафане, обернутой вокруг березки. Последнее помещение на этом этаже вообще непонятно для чего предназначалось. Начиналось оно туалетом с неработающим унитазом (для чего комнатка, впрочем, понятно), а завершалось небольшим залом, вместившим в себя две ободранные тахты, кресло и трухлявый длинный шкаф с пустыми полками. «Комната охраны», – предположил Макс Журбинцев, на что осталось лишь пожать плечами – охранять-то вроде нечего.

На втором этаже дела обстояли проще. Лестницы уходили дальше – на третий этаж. А между ними, в передней части здания, раскинулся обширный холл – пустой и гулкий. За лестницами и вместительным санузлом с загородкой для душа по хорде окружности тянулись четыре комнаты – абсолютно одинаковые сегменты круга с мутными окнами на задний двор, скрипучими половицами и остатками обоев на стенах. Дверные ручки кто-то свинтил, но проблем с открытием не было – трухлявое дерево давно перестало представлять гладкую поверхность. В каждой комнате имелось по четыре кровати. Вариант почти армейский – типовые четвероногие лежаки со стальными дужками. Ни белья, ни матрасов – только ржавые пружинные сетки, издающие при контакте с телом душераздирающий стон. В изголовье кроватей – стандартные тумбочки (внутри ничего, кроме пыли), под кроватями – догнивающие половики. У дверей встроенные шкафы – сплошная затхлость, на потолке крючья от люстр, вполне пригодные, чтобы повеситься. Никаких лампочек, светильников, лишь черные от грязи выключатели образца семидесятых (сейчас такие и не делают).

– У меня дежавю… – простонала Лариса Рухляда, грузно оседая на кровать. Сетка затрещала. – У меня такое ощущение, что я была в этой комнате… – ее глаза опять наполнились слезами, подбородок дрожал. Жанна опустилась напротив, закусив губу, уперлась взглядом в окно. Она тоже что-то вспомнила. И упорно гнала воспоминания.

– Третий этаж на замке, – уныло бухнула Валюша, появляясь в комнате, где собрались почти все «пострадавшие». – Там две двери и обе железные.

– Вот именно, – за спиной девочки возник Борька Уралов, – эти двери можно только динамитом. Интересно, там что? Или кто?

Лариса опустила голову и съежилась. Комната страха – самое место для соплей.

– Влипли, – ругнулся красавчик Мостовой, – да еще и заплатили.

– Самое время подумать о деньгах, – согласился Макс Журбинцев. – А если присовокупить сюда билет на поезд, автобус до вокзала… или такси – это уж кто как добирался…

– Мы заплатили давно, – не обращая внимания на его иронию, проговорила Лариса. – Мы заплатили много лет назад и платим по сей день и будем платить, пока нас не сведут с ума одного за другим…

– Бредит, – вздохнул Гароцкий.

– Послушай, Кассандра ты наша, – разозлился Мостовой, – хватит капать на мозги, без тебя на душе тоскливо. Ну, давай разляжемся и начнем стонать, пока нас тут действительно не замочат. Выбираться надо, пока нет никого – подкоп рыть, напряжение отключать… Неужели нет никого, знакомого с электричеством? Не поверю. Я бы и сам попробовал, но я больше по радиоделу…

Он выдохся, замолчал и как был, в гневе, растрепанный, со сверкающим взором, раздувшимися ноздрями, так и замер, уставясь почему-то на Вадима.

«Видимо, считает, что я электрик», – подумал Кольцов.

Видок у Мостового в неистовстве был вполне эффектный. Даже Жанна, прикусив губу, вперилась в него с каким-то девчачьим интересом.

– Знойный мужчина, мечта поэтессы, – констатировал очкарик Коля.

Мостовой вздрогнул и посмотрел на Колю, как на ничтожество. Сырко стоически выдержал взгляд. Он тоже сидел на койке, набычась, сжав рот, и его очки в полутьме загадочно поблескивали.

«И этот непрост, – подумал Вадим. – Первый страх проходит, люди начинают демонстрировать свои качества».

– Ладно, горожане, не надо рыпаться, – объявил Уралов. – Все мы, как я погляжу, горазды на подколки и втайне верим в свою исключительность. Займемся из интереса чем-нибудь общественно-полезным. Идея номер один. Но сразу предупреждаю – бездарная. Пойдемте на улицу.

Голова у Вадима разболелась со страшной силой. Череп давило со всех сторон – до физической боли. В висках стучали молоточки. Кольцов знал – если бездействовать, голова превратится в огненный шар, поплывут круги перед глазами, и ему останется только соболезновать… Он машинально оттянул молнию на боковом кармашке сумки, бросил в рот горсть таблеток. Дикая боль настигала всегда внезапно – в среднем раз в месяц. Переносить ее на ногах – лучший вариант. А если рядом кровать, и нет воли сохранять вертикальное положение, то начинаются галлюцинации – его уносит в воспоминания, истинные и ложные, раздутые до крайностей, и тогда он запросто может лишиться сознания…

Вадим спустился во двор последним, когда Борька Уралов уже ковырялся в кабине автобуса, а остальные неприкаянно болтались без дела.

– У него получится, – вещал коренастый Макс, – Этот парень от скуки на все руки, не то что автобус – подбитый танк заведет.

– Готово! – выпалил из кабины Борька. Ему удалось, видимо, сцепить в раскуроченной панели нужные проводки: движок глуховато зарычал, заработал с перестуком, наращивая рев. Не давая ему заглохнуть, Борька щедро давил на акселератор.

«Бесполезно, – продираясь через частоколы боли, подумал Вадим, – мы не одни в этом лесу… И на этой территории не одни… За нами будут наблюдать, пока мы без толку копошимся. А попробуем сбежать, они выйдут из тени…»

– А ну, расходись, честной народ! – гаркнул Борька, являя в окно улыбающееся лицо, – этюд со смертельным исходом, алле-оп!

– Ну уж хренушки, выходи, – Журбинцев распахнул дверцу. – Ты, мавр, свое дело сделал, так ступай к едрене фене. Доверься специалисту.

Борька вредничать не стал. Вылез из кабины и на вопрошающие взгляды «блокадников» охотно пояснил:

– Этот парень – каскадер… Не-е, ребята, правда, он сам в автобусе рассказывал. Помните мыло «Горячие денечки»? Как эфэсбэшник из самолета в море ахнул? У него там какие-то проблемы с главарем мафии образовались, ну, он и решил не дожидаться. Семьдесят метров – и с концами в воду. Это Максик наш трудился – по семьсот рэ за трюк.

«Бесполезно… – будто кто-то сверлом дырявил мозг. – Бесполезно, бесполезно… Не пробьет автобус стальные врата – он не танк. Ему и разогнаться-то негде…»

Но хотеть-то не запретишь. Максим медленно повел машину, давя шиповник, протиснулся между беседкой и домом, какое-то время ворочался в «зеленке» за беседкой. Наконец грузно развернулся. Еще не миновал беседку, как двигатель взревел: словно всадник пришпорил коня – первая передача, вторая… Он выжал из машины все, что мог. Зрелище впечатляющее – наращивая скорость, автобус помчался к воротам. Удар был беспощаден, при таком не выживают, но за секунду до столкновения сжатое в пружину тело вырвалось из кабины и, кувыркаясь, полетело под забор – в заросли полыни.

Шлепок был смачный. Кабину расплющило, как пластилиновую, оставшуюся часть словно присоской прилепило к воротам. Последние устояли. Более того – всей своей на три четверти распотрошенной массой автобус перегородил ворота, создав желающим выехать дополнительные непреодолимые трудности.

Толпа издала возглас разочарования. Уралов помог подняться копошащемуся в кустах Журбинцеву.

– Давай уж руку, вредитель… Ладно, не расстраивайся, лучше тебя все равно никто бы не сделал. Я говорил – бездарная идея.

Головная боль окончательно озверела. От таблеток толк появится не скоро, через четверть часа, не раньше – если вообще появится. Народ принялся разбредаться, а Вадим уже не мог сохранять нейтральный вид. Как он оказался в помещении, нареченном Максом комнатой охраны? Машинально кинулся туда, где имелось ближайшее койко-место? Он растирал виски, но не помогало, Кольцов стиснул зубы и уткнулся в вонючий валик тахты. Когда за его исцеление взялась кудесница, он был уже почти никакой… Она заставила его повернуться на спину, взяла голову обеими руками, сжала какие-то точки за висками… И когда боль из пульсирующей стала тупой и ровной, принялась равномерно водить ладонями в прямой близости, посылая под корку импульсы «противоядия». Вадим открыл глаза, увидел свою блондинку – Катю Василенко. Она еще не завершила процедуру. Личико было бледное, сосредоточенное, руки работали, совершая над макушкой больного загадочные пассы. Из-за плеча блондинки выглядывала любознательная мордашка Валюши.

– Вам легче? – озабоченно спросила Екатерина, не прерывая манипуляций.

Вадим разлепил губы:

– У вас попугай на плече, вы знаете?

– Знаю.

– Сам ты попугай, – оскорбилась девчонка.

– У меня на месте головы – паровозная топка. Но сейчас уже лучше, Катюша, спасибо. Вы врач? У вас так здорово получается, просто не верится. А я всегда считал, что врачи не лечат, а зарабатывают…

– Я менеджер турфирмы «Баттерфляй», вы забыли, а ведь я вам говорила.

– Сбойчик в программе, – ехидно хихикнула Валюша, – глючит, как наркоша, и памяти осталось на два дырявых байта. Я вам тут не мешаю, ваше нежнейшее величество?

– Да черт с тобой, оставайся, – пробормотал Вадим. – Но только не в качестве семейного урода. И крыльями поменьше хлопай. – Он, сдерживая дыхание, приподнялся – боль стихала, вместе с болью угасала долбежка под черепом – словно поезд, уходя, постукивал по стыкам рельсов.

– Ужаснейшая штука, эта головная боль, – убирая со лба руку, вздохнула Катя. – У меня такие же приступы. Как по заказу – раз в два месяца. Сама себя врачую. У вас прошло?

– Бесследно, – пробормотал Вадим, вслушиваясь в последние «паровозные гудки». Удивительные дела творятся в этом доме…

«Идея номер два» по эмоциональности и накалу страстей не уступала первой.

– Я не знаю, какой там ток пропущен по проволоке, – объявил Борька. – Триста пятьдесят вольт, пятьсот или сорок тысяч, но замкнуть можно все, что угодно. Если соединить все три провода – а это либо три фазы, либо ноль и две фазы – произойдет короткое замыкание, выбьет трансформаторы, и линия, соответственно, обесточится. Не знаю, какой от этого прок, перелезть через спираль мы все равно не сможем, но попытка не пытка, верно?

– Мы попробуем взлететь? – удивился Макс.

– Попробуем, – кивнул Уралов. – Я вижу два варианта в создавшейся ситуации. Замкнуть проволоку длинным штырем или притянуть верхние провода к нижнему. Первый вариант – непроходной: во-первых, нет штыря, во-вторых, этот номер можно провернуть, только сидя на стене, свесив ножки. Для второго варианта тоже нужно найти подходящий инструмент, но это реально.

Сказано – сделано. В результате недолгих поисков из-под крыльца был извлечен обросший плесенью садовый инвентарь: две лопаты, грабли, ржавое ведро с лягушкой.

– Отлично, береза – самый подходящий материал, – сказал Борька, берясь за черенок граблей. – Пробойный предел – сорок тысяч вольт на миллиметр площади – практически безвредно. А теперь давайте подумаем, как взлететь.

Взлетал Борька довольно неуклюже. Из столовой совместными усилиями приволокли стол – массивный и прочный – и приставили к стене. Журбинцев уперся руками в стену в позе «братка», прибранного омоновцем, Вадим и Мостовой стали помогать Борьке взойти на плечи Максу, а остальные стояли в качестве благодарных зрителей.

– Хреново у вас получается, – комментировала антрепризу Жанна, – синхронности не хватает. Мостовой, ты не сачкуй – посмотрите на этого лентяя, девоньки! Ты нормально держи, за задницу. Брезгливый какой. И ногу поставь – видишь, у Макса пятка скользит…

Самое противное заключалось в том, что тоководное ограждение ниспадало «елочкой». Верхний ряд служил макушкой, последующий отступал от вертикали, третий уходил еще дальше. Вытянувшись во весь рост, Борька легко цеплял верхний ряд, но тянул его в пустоту. Для зацепа следующего требовалось подняться выше, чего он сделать из положения, в котором оказался, не мог. Несколько раз он пытался натянуть провод, но очень быстро вспотел.

– Все, не могу… – отдуваясь, Борька опустил грабли.

– Бросай… – прохрипел Макс. – Ты не баба, держать тебя часами… Мне и бабу-то держать невелика охота…

– Слезай, Борис, – поддержал Вадим, – мартышкин труд. Ну, замкнешь ты эту проволоку – все равно не перелезем. Надо переправу из фуфаек мостить, а где мы их возьмем? А у нас женщины…

Не успел он договорить – Уралов уже сполз. Грабли полетели в одну сторону, сам в другую. Свалился он не очень изящно, но неплохо – Вадим успел поддержать, и Борькин затылок не пострадал. Мостовой даже пальцем о палец не ударил, чтобы помочь, – стоял и злобно фыркал, выражая недовольство видением дел. «При чем тут бабы, – красноречиво говорила его физиономия, – самим спасаться надо, не до баб…»

Идея номер три в интерпретации Борьки звучала следующим образом: не гнать коней по бездорожью, а сесть за стол и обсудить положение вещей. Тарарам с автобусом не произвел впечатления на скрытых злодеев. Дом молчал. И лес помалкивал. По истечении получаса, когда стало очевидно, что явление хозяев откладывается и дальше, «гости» собрались в столовой. У кого имелись съестные припасы, выкладывали в центр стола. Горка получалась приличной, но какой-то бесполезной. Лимонад в пластиковой бутылке, остатки пива «Крюгер», несколько пачек печенья; Вадим выставил термос с кофе, Лариса – пирожки с печенкой, Мостовой, помявшись, присовокупил к «общаку» аккуратно нарезанные бутерброды с салом, а Коля с Катей, словно сговорившись, – по полпалки одинакового сервелата производства одного и того же мясокомбината.

– Не густо, – посетовала брюнетка Жанна, завершая натюрморт сыром «Хохланд» и крохотной упаковкой персикового нектара.

– Не густо, – согласился Макс, – зато имеем возможность подвести первые итоги.

– А что тут подводить? – всколыхнулся Мостовой, весьма остро отреагировавший на потерю сала. – Жратвы нет, воды нет, тепла нет, освещение только в холле, выйти нельзя, сотовой связи нет, и вообще я не понимаю, где я…

– А через пару часов стемнеет, – добавил очкарик, вороша спутанную шевелюру.

– Сотовая связь действительно не работает, – невозмутимо подтвердил Борька, – по крайней мере, у меня и Мостового. Остальные проверили? Сомнительно, согласен, лично мой роуминг распространяется только на Томск, глухомань вообще не в счет…

Все молчали. Имеющие мобильники давно убедились в отсутствии связи. Да и кому звонить? Родным? – «Ах, родные, мы тут влипли в историю…» Или в томскую милицию? – «Приезжайте скорее, господа омоновцы, мы не знаем из-за чего, не знаем почему вдруг пали жертвой дурного розыгрыша, вам случайно не известен лесной массив между Славянском и Любимовкой – всего-то верст сто, если поперек. Ехать мимо елочек, спросить у дятла…» Бред. Ни один службист в Российском государстве, будь он даже трижды порядочный, не пойдет на это сомнительное предприятие. А что говорить о непорядочных, которых большинство?

– Понятно, – расценил молчание Борька, – можете выбросить свои железки и забыть о техническом прогрессе.

– И все же здесь кто-то есть, – опять стал гнуть свою линию бородатый Гароцкий. – Повторяю для тех, кто расслабился: водитель не отправился пешком в обратную дорогу. Он что, скороход? Как открылись ворота? Тот же самый водила – воспользовался пультом при подъезде к объекту? Чушь собачья – не было у него никакого пульта. И самое интересное – кто поднял шлагбаум в лесу? Автоматика? Система распознавания «свой-чужой»? Извините, но здесь не Форт-Нокс…

– Послушайте, накормите, в конце концов, ребенка, – не выдержала Жанна. – Она проест глазами все наши припасы, а потом возьмется за нас.

– Да-да, – кивнула Валюша.

– Перебьется, – нахмурился Вадим, – наберись терпения, Валентина. Прошло совсем немного времени с тех пор, как мы сели в автобус. Будешь есть вместе со всеми. Правильно я говорю, Катя?

Блондинка зарделась. Она совсем забыла, как родила и взлелеяла в автобусе это беспутное чадо.

– Ну, я не знаю, Вадим…

– Бедное создание, – покачала головой Жанна, – с такими приемными родителями долго не протянешь. Лично я бы сбежала уже к обеду.

– А куда тут сбежишь? – хмыкнул Борька.

– Послушай, Кольцов, – оголодавший ребенок желал заполучить свое, – а почему ты не спросишь, когда я ела последний раз ДО ТОГО, как села в автобус?

Вадим невольно стушевался. Ему совершенно невдомек было, где и сколько бродяжил этот несносный ребенок. Он с резонным городским простодушием считал, что опрятная ухоженная девочка должна быть сытой.

– На, ешь, – подпихнул Вадим к краю стола пачку печенюшек-розочек, – до лимонада сама дотянешься. Пиво не тронь. И не чавкай.

– Боже, – вздохнула Жанна, – какие штампы. Своих детей, конечно, не имеется, Вадим?

– Пронесло, – он перехватил настороженный взгляд блондинки. – Не родили как-то на скорую руку.

Чего нервничаем? Ах, уже не нервничаем.

– Вот и не заводи.

– Мы отвлеклись, – пропыхтел разогнавшийся Гароцкий (Вадим уж начал подозревать в этом потном еврее классического зануду). – По всем приметам, за нами наблюдают. При этом третий этаж заперт, подвал не поймешь где, а суженность пространства в районе левой лестницы – надеюсь, вы заметили? – явно противоречит внешним параметрам стены. Можно допустить так – из подвала на третий этаж ведет потайная лестница. А из «овощехранилища» на улице – проход в подвал. Это не противоречит образу закрытого объекта, напротив, способствует. Вспомните, спецслужбы любят подобные штучки. Таким образом, сохраняется теоретическая возможность слежки за нами. Предлагаю до поры до времени опустить вопрос, кому понадобилось за нами следить…

– А еще лучше это делать, находясь среди нас, – брякнул Вадим.

Толстяк прервал свое программное заявление. Валюша громко поперхнулась розочкой.

– А ты к чему это сказал? – спросил Коля, блеснув очками. Журбинцев хлопнул Валюшу по спине. Вадим с усмешкой оглядел уставившийся на него народ.

– Да так, навеяло. Посудите сами – очень удобно. Если кому-то действительно хочется за нами наблюдать. Много ли разглядишь с третьего этажа? Лично я не вижу здесь ни одной видеокамеры.

Вадим правильно сделал, что сморозил эту глупость. Может, и не глупость. И реакция была интересной. Валюша посмотрела на него со щенячьей преданностью – мол, знай наших, так держать, Кольцов! (Она воспринимает этот ужас как развивающую игру, догадался Вадим.) Побледневшая Катя как-то ненароком отодвинулась от Коли Сырко, который вдруг помрачнел, стянул очки и принялся их протирать о колено. Борька Уралов с Максом особенно в лице не менялись, но как-то странно переглянулись. Макс откашлялся, однако высказываться не стал. Борька заскреб ногтями по столешнице, потом потянулся к сигарете. То же самое проделала Жанна, – медленно прикурив, бросила на стол пачку, положила ногу на ногу и откинулась на спинку стула. В холодных глазах появился блеск стали. На прочих она не смотрела – их реакцию она представляла. Только на Вадима – не мигая. «Любопытно, – подумал он, – я интересен ей как распространитель вредоносной крамолы или еще почему-то?»

Остальные откровенно перепугались. Про Рухляду и говорить не стоило – если бы от страха в самом деле умирали, она была бы первой. Практически парализованная, Лариса не шевелилась, только ресницы над огромными коровьими глазами бешено дрожали. Гароцкий традиционно вспотел; Мостовой стрелял глазами в присутствующих, пытаясь сообразить, правильно ли он понял слова Кольцова и почему ему так страшно.

– А еще некоторым кажется, что они здесь были, – негромко продолжал Вадим. Не стоило замыкаться на одной теме, – необычное дежавю, согласитесь. И не только Рухляду – многих из нас терзают сомнения, но они не признаются, а судорожно ищут причину, в чем дело. Охотно причисляю себя к последним. Да, я убежден – это уже происходило. Дом, кровати наверху, выщербинка в лестничных перилах, как будто две параллельные насечки, выбитые крупным зубилом…

– Это не дежавю, – высказался определеннее Макс. Он смотрел в стол, предпочитая не показывать глаза, в которых поселился ужас.

Вадим сглотнул.

– А еще некоторым, не будем показывать на них пальцем, кажется, что мы… знакомы. Не все и не со всеми и… не совсем с теми людьми, что здесь сидят…

– Сам-то понял, что сказал? – удивилась Валюша.

– Главное, чтобы другие поняли. А они понятливые, у них развеялись последние сомнения.

– Ну, тогда я набитая дура, – пожала плечами Валюша.

– А это твоя личная проблема. Ну так что, господа… – тишина угнетала, Вадиму хотелось говорить. – У кого тут не развеялись последние сомнения? Пройдите наверх. Постойте у окна с видом на двор. Посидите на кровати, откройте тумбочку, встаньте голыми ногами на половик под кроватью. Эффект дежавю обещаю. Да что вы, в самом деле, скромничаете, господа? Мы с вами одного возраста – кому-то тридцать три, кому-то тридцать четыре. Так и должно быть. Давайте признаемся – да, нас снова собрали вместе. Неприятное обстоятельство, но пока ничего летального, расслабьтесь.

– Не-е, ни хрена не догоняю, – протянула Валюша. – Ты хочешь сказать, вы знакомы друг с другом?

– Более-менее.

– И не помните?.. Послушай, Кольцов, ты из меня полную-то идиотку не делай. У ребенка без вас жизнь тяжелая, так мне еще и в ваши отношения вникать?

Кто мог, улыбнулся. Особенно это удалось Борьке, чей зловещий череп от натянутой улыбки стал вылитым «Веселым Роджером».

– Это было так давно, деточка, – утробно проворчал Борька, – двадцать с лишним лет назад. Все эти дяди и тети были маленькими детьми. А этот дом, будь он неладен, назывался школой…

Тишина царила безупречная. Даже ветер в тайге на время стих. По оконной раме карабкался огромный бледно-серый паук. Не очень хорошая примета.

– И вы забыли о том, что с вами было? – недоверчиво спросила Валюша.

– Ну, как бы да, – кивнул Борька. – Остались отрывочные воспоминания, неясные образы, ночные глюки, головная боль. Сужу, впрочем, по себе.

– Ужасная головная боль, – поправил Вадим.

– И ничего конкретного. Кошмарный детский сон – ни черта о нем не помнишь, но вроде был.

– Чудеса в решете, – Валюша почесала макушку вместе с помпоном. – Вы хотите сказать, через двадцать лет я забуду и вас, и эту берлогу, и автобус, и то, как вы тут парили мне мозги? Да вы что, смеетесь?

– С тобой иная ситуация, девочка, – подала голос «роковая» брюнетка. Вопреки ожиданиям, ее голос потеплел. – Мы были младше тебя. Твои мозги не подвергали психологическим нагрузкам, не выжигали память, не гипертрофировали, доводя до абсурда всего лишь одну грань твоей многогранной сущности. Она ведь у тебя многогранная, да?

«Ну вот и все, – тоскливо подумал Вадим, – ОНО вернулось…»

А ведь он кривил душой. Лукавил с самим собой. Изначально, еще до приглашения в областное управление ФСБ, он понял: прошлое возвращается. Это плохо – когда не помнишь прошлого, но боишься его каждой клеточкой тела. Он пытался вытравить воспоминание за время многолетней службы в армии – не вытравил. Он чувствовал интерес к своей персоне. Спиной чувствовал. То отмечаясь ежемесячно в окружной комендатуре, то покупая сигареты в киоске, то входя во двор, где плотно сидели старушки. Даже в теткиной квартире, временно приспособленной под жилье… Звонок из ФСБ лишь подтвердил его опасения. «Зайдите, пожалуйста, такого-то числа в кабинет номер двести пять. Пропуск вам выпишут. Если вас, конечно, не затруднит». Обязательно затруднит, но кому это интересно? Кабинетик был небольшой, стильно обставленный. Чекист невысок, невзрачен, рукопожатие крепкое. О нем здесь знали – о службе в 76-й дивизии ВДВ, о неудавшейся семейной жизни, о боевых заслугах, о длительном в связи с ранением отпуске, в котором ему еще пребывать и пребывать. «Уважаемый Вадим Алексеевич, товарищ лейтенант, – голос не вкрадчивый, располагающий к доверию, – двадцать лет назад вы стали жертвой бездумного, вредного, совершенно бессмысленного эксперимента. Московскими товарищами проведено расследование, в деле поставлена точка. Скажите спасибо одному бывшему воспитаннику этой, с позволения сказать, школы. Он нанял ловкого адвоката, сумевшего доказать моральный ущерб. Отныне вам положена солидная денежная компенсация и ряд льгот со стороны государства. Поздравляем, Вадим Алексеевич. Вам предстоит обратиться в институт психологической коррекции при НИИ мозга для краткого медицинского обследования и составления необходимых документов. Данный институт занимался вами в 82-м году, и только его заключение имеет юридическую силу для подготовки требования на возмещение. В институте до сих пор хранится ваше досье, уж не взыщите. Но вам совершенно незачем волноваться – это пустая формальность, без которой, увы, дело не сдвинется с места. Базовый НИИ располагается в Томске, а институт психокоррекции, к сожалению, в районном центре Любимовка – ну, вы понимаете, у нас всегда такие «тихие» организации формировали подальше от людских глаз. Сейчас это предприятие полностью перепрофилировано. Вам подскажут, как туда добраться (и подсказали – двухчасовым автобусом из Славянки). Однако нас уже торопят – вас не затруднит появиться в институте 16 сентября, в понедельник, то есть через два дня?.. О какой сумме, вы спрашиваете, может идти речь? Простите, Вадим Алексеевич, я не бухгалтер, моя должность гораздо скромнее, спросите об этом у сутяги-адвоката, он сегодня на коне – целое НИИ «обул», но, думаю, речь идет о нескольких тысячах долларов. Распишитесь, пожалуйста, в том, что вы ознакомлены»…

Кольцов вышел из кабинета с твердой решимостью: еду. И уже через тридцать шесть часов, по мере удаления от родного края, с изумлением подумал – ловцы человеческих душ не зря едят свой хлеб. Они талантливые проводники требуемых идей – не мытьем, так катанием, не убеждением, так гипнозом. В том вагоне и включилось пресловутое «чувство опасности», которое он впоследствии безжалостно изгнал, поскольку нуждался в деньгах и больше всего хотел поставить ТОЧКУ!

С той же легкостью купились остальные – даже обеспеченные. Невзрачный человечек из 205-го кабинета умел убеждать. Это не был гипноз в чистом виде, он никого не усыплял, но действовал превосходно. Никто не усомнился, что человек говорит только правду и ничего, кроме правды, плюс дополнительный крючок с наживкой – денежная компенсация (не слишком большая, чтобы не спугнуть, и не слишком маленькая, чтобы ею пренебречь). Он пропустил всю компанию поточным методом – 12 и 13 сентября, назначая каждому индивидуальные часы, естественно так, чтобы люди не встретились друг с другом.

– Черт, – сплюнул в сердцах Борька, – нас тупо переиграли. Как удобно – не надо насильственных мер, сами прибыли. Да еще и в один день, гуртом, практически на блюдечке – кушайте нас.

– Подожди, – поморщился Вадим, – самокритику потом. Нужно приблизиться к главному – зачем нас снова собрали ЗДЕСЬ? Не проще ли свести всех нас в подвале здания, где нам пудрили мозги, а не заставлять тащиться в тридесятое царство?

– Логично, – взъерошив волосы, согласился Коля, – свистать всех в подвал. Твои предложения?

– Нам нужно вспомнить ВСЕ о своих днях в этих стенах. Не ночные кошмары, а реальные события. Пусть обрывки. Что мы делали, чему нас учили, а главное, чем это закончилось. Воспоминания каждого – ничто, но если их суммировать, получится картинка. Она поможет понять, для чего нас здесь собрали.

– А нам это надо? – злобно фыркнул Мостовой. – Мы сидим тут, говорим по душам. А через минуту… они войдут, и эти наши воспоминания можно сливать в унитаз.

– Нет, Вадим прав, – кисло заметил очкарик. – Войдут, так войдут, будем шумно удивляться. Но мы не можем сидеть и смиренно ждать, пока это случится. Нерационально.

– И просто пресно, – зевнула Жанна.

– Много не скажу, – хмуро бросил Макс, – мы были в своей возрастной группе белыми воронами. Одаренные ребятишки, отобранные по ряду параметров для научной темы. Кто курировал работу, думаю, не загадка. Любой закрытый институт, любая секретная лаборатория так или иначе упирались в КГБ. Или в ГРУ.

– Поздравляю, – ядовито заметила Валюша, – вы у нас, оказывается, юные дарования, – пачка с печенюшками, похоже, лишь обострила у нее чувство голода, что и вылилось в убийственный сарказм. – И по какой же части вы у нас вундеркинды? Скрипачи, художники? Бандуристы? Юные Моцарты, Нади Рушевы и Аркадии Гайдары, которые в четырнадцать лет командовали конными дивизиями?

– Не в четырнадцать, а в шестнадцать, – поправил Макс, – и не конными дивизиями, а пешим полком, причем хреново командовал. У меня серьезное опасение, господа, что если мы не съедим эту очаровательную крошку, она съест нас.

– Съедим, – успокоил Борька. – Жратва завтра кончится, там и разделим.

– Помолчи, Валюша, – оторвался от дум Вадим, – уважай взрослых хотя бы для виду.

– Я давно молчу и уважаю, – пожала плечами девчонка. – Сижу, слушаю, горжусь вами. Не каждый день попадаешь в компанию непревзойденных.

«Боже, – думал Вадим, – душить детей жестоко, но надо же с ними что-то делать!!! Кто это сказал? Хармс?»

– Подождите, – вернулся с заоблачных высот Коля Сырко, – вы отвлекаетесь от темы. Мне кажется, каждый из нас был одаренным по-своему. Если я увлекался компьютерами – тогда они еще назывались ЭВМ, – то не помню, чтобы кроме меня кого-то еще замыкало по этой линии. Я помню двух учителей – мы занимались индивидуально – не помню их лиц, но вижу глаза – у одного колючие, у другого пустые с каким-то скользким взглядом… Двадцать лет меня пытают их глаза… Уже будучи взрослым, я понял – один из них был моим психологом, другой – технарем… – Коля замолчал, глаза поблекли.

Через час на тайгу спустились сумерки. Свет в оконце померк, резче стала чувствоваться затхлость. Никто не замечал. Люди жили прошлым, погружаясь в него, как в болотную трясину. Поначалу выдавливали из себя слова, но вскоре осваивались, втягивались, освобождаясь от комплексов. Из слов складывались фразы из обрывков воспоминаний каждого участника забытой драмы – единая картина…

Прошлое поросло быльем. Никто уж не скажет, в чью больную высокопоставленную голову пришла идея создать дрессированную группу одаренных детишек. Воспитать, взлелеять, сплотить в неразрывный дружный коллектив… и выбросить за ненадобностью. И весьма напрасно – тот же Гиммлер в тридцать девятом нашел бы применение такому коллективу. И Хрущев бы нашел, и оба Буша, и Саддам Хусейн. Но только не наши. Дряхлеющие советские товарищи сами по себе были боги – им конкуренты не требовались. Идея, безусловно, шла из центра, однако реализацию поручили местным товарищам. Сибирь издавна считалась исключительным полигоном для «человеческих» испытаний – тихо, далеко и контингент подходящий: от элиты интеллигенции до замшелого отребья – зэков, бичей, сектантов. И одаренных ребятишек здесь хватало – хоть лопатой греби. Отбор был тщательный, мам и пап заранее обрабатывали, обещав невиданные блага чадам: единственный в Сибири элитный интернат, эксклюзивное обучение, прямая дорога в МГИМО… Если мамы и папы ерепенились, их чад оставляли в покое – находили других, поле выбора бескрайнее. Хватило одного города с миллионным поселением. Помещения нашлись в Томской губернии – в 70-е годы в экстазе гонки «разоружения» понастроили множество закрытых объектов – от специализированных центров «психокоррекции» и «психохимических» лабораторий до подземных заводов по сборке боеголовок. Дети не помнили, как попали в школу. Об этом позаботились наставники, а по возвращении домой – напуганные родичи. Остались мутные обрывки о пребывании на «даче»; свидания с родными – детей сажали в нарядный автобус и везли в ближайший райцентр, где мамы умилялись, глядя на своих сытых, хорошо одетых и явно поумневших детенышей. Коля Сырко уже тогда был помешан на электронике. В 81-м году в возрасте десяти лет это дитя Винера из ничего собрало действующий компьютер! Какие-то бракованные платы отец приносил с завода, что-то Коля покупал; остальное подбирал на свалках «Электроагрегата» и завода радиодеталей. Он заткнул за пояс тогдашние популярные «Бейсик», «Алгол», «Фортран», создав легкий и универсальный язык программирования «Чайка» (сам назвал). Ни одна новинка в зарождающемся мире компьютеров не проходила мимо Коли. Он подписался на все тогдашние журналы по ЭВМ, ориентировался во всех без исключения новшествах. Чем занимался Коля по ночам, тоже можно представить. И неизвестно, как скоро бы он тронулся рассудком, не загреми в «спецшколу»… Через полгода он вернулся домой другим человеком – сгорбленным и рано повзрослевшим. Но страсть не утихла. К сожалению, Коля родился под несчастливой звездой. Не обладая организаторскими способностями, он валил дело за делом, учрежденные им фирмы рушились на вторую неделю работы, его кидали все кому не лень, и кончилось тем, что в полном безденежье Коля добрел до должности младшего программиста в техотделе корпорации «Сибкомп», где и собирался скорбно досидеть до пенсии.

Володя Мостовой считался гением в радиотехнике. В четыре года будущий «мачо» собрал свой первый детекторный приемник, в десять распаял и вновь спаял папину «Спидолу», за что был выпорот, в двенадцать модернизировал львовский телевизор «Электрон», превратив его в безламповый аналог импортного образца 21-го века, из-за чего и попал в Томскую губернию. В тридцать четыре года телевизор бы он уже не собрал, но зато являлся вторым директором компании «Глобальные телесистемы» и очень неплохо жил.

Максим Журбинцев в розовом детстве срывал аплодисменты в спортзале. Гуттаперчивое, не ведающее усталости тело, – сотни подтягиваний на турнике, тысячи отжиманий с одного подхода; абсолютный чемпион района в беге и прыжках. Призер турниров по акробатике, плаванию, спортивной гимнастике. Естественно, устроители акции не могли обойти такой сгусток клокочущей энергии. Вернулся Макс изрядно помрачневшим, раздавленным. Насилу доучился в школе, поступил в политех, умудрился его окончить, да так бы и закис где-нибудь в проектной шарашке, не подвернись старый приятель, ставший режиссером. Теперь Макс периодически летал в Москву, под прицелом кинокамер падал с небоскреба, катился с обрыва, взлетал на машине над городом, а получив деньги, удалялся в родную Сибирь, где их и проматывал. То есть Макс не процветал. Но к этому стремился.

У Борьки Уралова с пеленок обнаружилась тяга к автомобилям. К одиннадцати годам он проштудировал все имеющиеся в стране журналы «За рулем» и собрал действующую модель автомобиля «ЗиС», заказав шпунтики и шпенделечки для нее дяде Пете – старому пьянице, работающему мастером в ЖЭУ. К сожалению для потомков, с пеленок у Бориски обнаружилась не только тяга к технике, но и безалаберность, а также разгильдяйство. Поэтому к текущему моменту он не стал родоначальником принципиально нового российского автомобиля, от которого бы ахнул мир, а держал банальный автосервис, жил с женой в двухкомнатной хрущобе и мечтал о деньгах.

У печальной домохозяйки Ларисы Рухляды с младых ногтей талант был вообще аховый – она предсказывала будущее! Не всегда, не всем, частенько ошибалась, но тенденция прослеживалась. Ничего не могла с собой поделать: посмотрит на человека – и в слезы: дескать, скоро этому дядечке станет больно, а потом совсем ужас – соберутся люди и тоже станут плакать. Таким нехитрым образом она предсказала смерть родному дяде, его сынуле-наркоману, пообещала соседу скорый пожар на даче, а его жене – большую чистую любовь, вследствие чего и была благополучно выдворена из отчего дома – для дальнейшего совершенствования. По возвращении Ларисе строго-настрого запретили ворожить, да она и сама чувствовала – способности теряются. Все реже в присутствии людей Ларису охватывал животный ужас, частил пульс, и трясло, как припадочную. Все реже оживали в мозгу картинки, где присутствуют человеческое горе и кладбища. Но страх не покидал. Она боялась людей – нигде, по сути, не работала, а едва подвернулся приличный муж, стала вести затворнический образ жизни. Замужем она была уже несколько лет.

Брюнетка Данович обладала фотографической памятью плюс уникальной способностью совершать в уме математические действия. Любые. Вплоть до высчитывания синуса заданного угла и решения задач нелинейного программирования. Замкнуло ее лишь на теореме Ферма, которую Жанночка, естественно, доказать не смогла (а кто бы смог?), что ее бесконечно расстроило. И в четырнадцать лет она с облегчением рассталась с математикой, заявив окружающим, что ей «в другую сторону», а лавры потерпят. Кто-то ведь должен и горшки обжигать. Но амбиций у Жанночки было больше, чем у Наполеона. Поэтому профессию она себе избрала гордую и денежную: владела сетью оздоровительных центров города и области, где правила железной рукой. Жизнь удалась, откуда взяться сумасбродству? Ее взбесило собственное поведение – бросить все, купить билет на занюханный поезд да рвануть неизвестно куда, где туманы, запахи тайги и люди не живут. Словно не она принимала решение, а некий подлый бес, сидящий в ней.

Антон Гароцкий щелкал ребусы. Оттого и вышел из него зануда, раскладывающий по полочкам все, с чем сталкивался. В то время, когда мальчишки во дворе дрались и ломали деревья, Антон разгадывал головоломки в журнале «Наука и жизнь». Умение мыслить логически и огромный интеллект позволяли ему это делать влегкую, независимо от направленности загадок: логических, языковых, математических. В двенадцать лет Антон был представлен некоему седовласому свеилу – профессору логики из СО РАН – с подробным докладом о необходимости пересмотра канонов науки о способах доказательств и опровержений. Старичок умилился, а за Антоном через месяц явились люди в штатском и увезли друга парадоксов в неизвестном направлении из Сибири в Сибирь. Как и большинство жертв «спецшколы», сияющих высот в жизни Антон не достиг. Опустошенный морально, он окончил Институт народного хозяйства, лет пять мыкался по мелким конторам, пока не нашел свой потолок: место аналитика в отделе планирования продаж продуктово-посреднической компании.

О способностях Кати Василенко уже можно было догадаться: экстрасенсорика. Но и с этой особы за двадцать лет городской жизни «дары» природы осыпались, как штукатурка. От повышенной чувствительности осталась только целебная энергетика в виде слабых импульсов, которые в редких случаях Катя выдавливала из подушечек пальцев. Иначе говоря, она снимала боль. Не ахти какой талант, тем более, если пустить его не на добычу пропитания, а на благородный альтруизм, да и тот она сознательно зарывала в землю. Очень хочется быть, как все, лаконично объяснила Екатерина.

– Так будь ею, – проворчал Вадим, – дело-то нехитрое. Но не забывай, Кать, когда ты помогаешь людям, Бог видит и однажды воздаст тебе за твою доброту.

– А чем порадует нас последний герой? – осведомился Уралов, открывая об угол столешницы пробку с бутылки – не вынесла душа. – Уж не думаете ли вы, мин херц, увильнуть?

– А мне скрывать нечего, – с вызовом ответил Вадим. – Сногсшибательными талантами, по великому счастью, не обладаю. Заурядная личность. Чем приглянулся кураторам этой «спецшколы» – ума не приложу. Говорю искренне. Учился в Н-ском архитектурном институте. Зачем туда поступил – сам не знаю; очевидно, хотел податься по стопам покойных родителей. Прилежанием в учебе не отличался. Отчислили с четвертого курса и в двадцать два года загремел в армию. «Случайно» вскрылось, что обладаю хорошим здоровьем. О головных болях не распространялся. Служил в Псковской десантной дивизии; как раз началась Первая чеченская война, участвовал в штурме Грозного…

– О, боже, – пробормотала Катя, а Валюша беззвучно приоткрыла ротик.

– Псковская дивизия в тот январь понесла серьезные потери, – уважительно заметил Макс.

– Сто двадцать человек, – вздохнул Вадим, – по официальным данным. А сколько пало в действительности, лучше промолчим… Отделался контузией. В общем, выжил. Остался на сверхсрочную. В девяносто седьмом по личной рекомендации командира дивизии гвардии генерала-майора Семенюты Станислава Юрьевича поступил в Н-ское общевойсковое командное училище. В 2001-м закончил, вернулся лейтенантом в дивизию. Еще не отгремела Вторая чеченская… Боевые командировки, занимал должность командира взвода разведроты, участвовал в ноябрьской операции по уничтожению Шамиля Ирисханова – ближайшего дружка Басаева, работал в Аргуне – там под Новый год наши провели несколько успешных спецопераций…

– Ты вроде женатый был, – заметила Катя.

Вадим поморщился.

– В училище женился, – признался он неохотно, – привез жену с собой в дивизию. Развелся в 2002-м…

– Да уж, о себе ты не любитель рассказывать, – усмехнулся Борька.

– Да нет, никаких секретов, – отмахнулся Вадим. – Жилье было. Просто характерами не сошлись. Да и образ жизни у меня, знаете ли, еще тот. После училища в боевых действиях участвовал немного, хотя и пришлось поколесить. Последняя боевая операция – ликвидация наемников аль-Гамида в горах у села Автуры. Январь текущего года. Был тяжелый бой, потеряли много наших… – Вадим помялся. – Получил ранение… Да чего там, – он скрипнул зубами, – кое-как выжил. По кусочкам в госпиталях собирали. Три месяца лечения, два месяца реабилитации, санаторий под Кисловодском. Душа не выдержала – сбежал из здравницы. Но какой из меня тогда вояка? Отправили в отпуск по ранению. Сейчас живу в Н-ске, в квартире покойной тетушки, в ноябре формально мой отпуск кончается. Вроде оклемался, раны худо-бедно зажили…

– Поедешь дальше служить? – поежилась Катя.

– Поеду, – пожал плечами Вадим, – мы люди подневольные. Да, если честно, ничего другого не умею. Поздно переквалифицироваться в гражданские. На боевые операции, понятно, уже не отправят, буду салаг обучать военному делу. В Черехе – это поселок под Псковом, где стоит наш парашютно-десантный полк, – за мной зарезервирована сносная квартира…

– Ты и с парашютом умеешь прыгать? – зачарованно прошептала Валюша.

– Ерунда, – усмехнулся Макс. – У них в дивизии даже свинопасы с хлеборезами умеют прыгать с парашютом. Гораздо труднее прыгнуть БЕЗ парашюта.

– А за какие, интересно, заслуги ты был причислен к нашему братству? – хмыкнул Коля Сырко.

Очень трудно было что-то предположить. Вадим долго колебался.

– Я не верю своим воспоминаниям, поскольку не знаю, где память, а где воображение. Проще ориентироваться на сны – там присутствуют законченные эпизоды. Правда, сны частенько перебиваются рекламными роликами, – он бледно улыбнулся. – Новое слово в сновидениях, да?.. – они мутны, двояки, но именно они – отражения пережитого… Я рисую, высунув язык, какие-то картинки, а напротив сидит человек с водянистыми глазами, просто смотрит на меня. По коже бегают мурашки. Он берет из ящика три картонки, раскладывает передо мной. Это причудливые, зловещие фигуры, образованные зигзагообразными линиями и заштрихованной зоной внутри них. «В одном из них опасность, – цедит человек, – она убивает твою маму и скоро доберется до твоих дружков… Где опасность?» Я боюсь прикоснуться к листку – там кривые когти и звериная пасть… Я отталкиваю листок и отдергиваю руку. Слезы катят градом… «Правильно, – невозмутимо комментирует наставник. – А теперь я переворачиваю эти листы. Постарайся держать себя в руках…» Мне страшно, я не могу сидеть на месте. Я мечтаю снова, как и прошлой ночью, оказаться под одеялом, где не нужно ни думать, ни трястись от ужаса…

Слова выговаривались с трудом. Вадим замолчал. Но и публика молчала, ожидая продолжения монолога.

– Передо мной четыре двери. Позади человек с пустыми глазами. На нем серый свитер под горло. Трясусь от страха, пот заливает глаза… Убежать невозможно – этот дядька схватит меня за шиворот и надает тумаков. «Иди, – говорит он бесцветным голосом. – За тремя дверьми верная смерть, за четвертой все в порядке, там твое спасение. Иди, Вадик, смелее, тебе дается лишь одна попытка. Если хочешь жить, ты поступишь правильно». – «Что там?» – шепчу я, а человек уже подталкивает меня: «Вперед, мальчишка, за тремя дверьми голодные гадюки, они чувствуют твою кровь… Учти – ошибешься дверью, они вопьются тебе в ногу!»

Вадим чувствовал, как пульсирует жилка на виске. Пора тормозить – второй приступ головной боли ему не одолеть. Кольцов замолчал на полуслове.

Эмоции, переживаемые им в полной мере, отразились на физиономии Вадима. Никто не требовал продолжения исповеди.

– Судя по твоему участию в нашей «корпоративной вечеринке», ты не ошибся дверью, – участливо заметил Борька.

– Ничего загадочного, – вывел резюме Коля Сырко, – интуиция. Врожденное чувство опасности. Вспомни свои молодые годы вне этой школы. Ты идешь темными закоулками домой. Неважно, откуда – от девчонки, с дискотеки. Зимой со второй смены. Часто к тебе приставали гопники? С просьбой закурить, карманчики обшарить или просто так морду набить? Ко мне только и делали что приставали – не умела гопота городская проходить мимо меня.

Вадим неопределенно пожал плечами.

– Да нет, не особенно. Конкретного мордобоя даже не припомню.

– Правильно, не припомнишь. Ты интуитивно чувствовал, каким проходным двором можно идти, а какой пустырь лучше обогнуть.

– Какого же черта его сюда принесло? – проворчал Мостовой. – Такую явную опасность – и проворонить.

– Мы уже не те, что раньше, – тихо заметила Катя.

– Да чувствовал я ее, – отмахнулся Вадим. – Не придал значения. Разве дурной голове объяснишь? Посмотрите на Ларису – почему она здесь? Такая девушка лишний раз за хлебом не выйдет. Посмотрите на Жанну – она виртуальная? Ей что, денег не хватает? Времени девать некуда? А вот Мостовой – он любит приключения в разгар дождливой осени? С финансами у него не порядок? Не знает толк в житейских радостях? Борька правильно сказал – нас тупо облапошили. Сыграли на любопытстве и жарком стремлении поставить точку. Ведь подсознательно каждый из нас хотел узнать, что же с ним такое стряслось в 82-м году.

– А ранение твое? – буркнула Валюша. – Мог бы заранее почувствовать, что прилетит. Не полез бы под пули в неподходящий момент…

Вадим сглотнул. И промолчал. Не хотелось заострять внимания на том самом «неподходящем моменте». Кому, если вдуматься, он интересен? У людей свои проблемы (и немалые), его боевое прошлое публике до лампочки. А вспоминать лишний раз историю с ликвидацией аль-Гамида…

– Не хочет говорить, – констатировала Валюша.

– Пусть молчит, – вступился за Вадима Борька, – имеет право на молчание. Будем тихо радоваться, что в наших рядах имеется человек, способный постоять не только за себя.

Прошло еще полчаса. Стемнело. Борька крутанул колечко своей «Зиппо» и поставил ее зажженной на середину стола. Язычок пламени тянулся ровно, без колебаний и копоти. В этом доме сквозняков не было. Его строили давно, но со странной любовью – заботясь о будущих поколениях.

– На четверть часа хватит, – прошептал Борька.

– Не жалко? – хмыкнул Макс.

– С бензобака солью. Там бензина – до этой матери…

У сидящих вокруг стола лиц не было видно. Лишь фрагменты – у кого носы, у кого черные провалы глазниц, озаренные бледным мерцанием. Остальное отступало в черноту, пряталось.

– Почему все связанное с занятиями вызывает жуткий страх? – прошептала Катя. – Это абсурдно… Наши наставники были нормальными людьми – не людоедами, не педофилами, не уголовниками. Они выполняли работу, за которую получали деньги («Неверно, – подумал Вадим, – палач тоже получает за свою работу»)… Может, не совсем этичную, но все же работу… Почему мы их боялись? Почему мы ненавидели эту школу? Почему ни о чем не догадывались наши родичи в дни свиданий? Ведь не двойников же посылали к ним на встречу! Я помню эти свидания. Смутно, но помню. Мама привезла мне на зиму шубку из ламы – она еще шутила: «Этот зверь зовется ламой…» – и желто-розовый шарфик, который связала бабушка.

– Нас обрабатывали с помощью психических штучек, – окутывая компанию дымом сигарет, процедила Жанна. – Поэтому в нужные моменты мы были как шелковые. Во все остальные – сами собой, но под плотным энергетическим воздействием. Отсюда страх.

– Как рубильником – вверх-вниз, – сипло провещал Гароцкий. – Полагаю, на нас обкатывали какую-то программку из новинок. Или тест на восприимчивость. Психологи, итить их…

– Куда там психологи – психи… – Екатерина вдруг тяжело задышала. – Они ставили передо мной ширму и требовали определить, какой предмет за ней лежит. Не угадать – а увидеть и доложить. Разрешали сделать одну ошибку на десять тестов. Я допустила две – они дважды подсунули мне чертика на блюдечке: знаете, такое уральское литье из города Миасса? Это сбило меня с толка. Я не помню, чтобы на меня орали. Они вообще никогда не повышали голоса. Но наказывать умели… Я сидела в абсолютно темной комнате, плача от страха. Никого и ничего: ни людей, ни окон, ни мебели – я бы наткнулась. Только дверь, которую я нашла на ощупь. Я просила выпустить меня, стучалась – вы не представляете, как давит это на голову – сидение в кромешной тьме. В ответ – ни звука. Не помню, сколько времени прошло – я пыталась успокоиться, унять дрожь, но вдруг начался такой кошмар! – из всех щелей мне в уши полез многоголосый писк! Застучали лапки по полу, зацарапали когти… Я чуть с ума не сошла. Как представила эту крысиную армию, лезущую из всех дыр, – как она окружает чувствительную маленькую девочку с босыми ножками… Я была на грани смерти, честно. Помню, сил кричать уже не было, я просто села на пол, сжала голову руками – «не кусайте бедную Катеньку, не кусайте…» – и поплыла…

– Магнитофон, – компетентно заявил Борька, – В 82-м уже вовсю практиковалось стерео. А где-то, возможно, применяли квадро – для пущего задора. Не живыми же крысами тебя пугали – откуда крысы на спецобъекте КГБ?

– Трудно осмыслить даже в тридцать три года, – прошептала Катя. – А в одиннадцать… как бы я смогла?

Борька вздохнул.

– Ну, это понятно.

– Перестаньте вы вспоминать, – проговорила Рухляда. Ее голос опять дрожал, – не соберете вы полезной информации, а только вберете в себя зло. Оно нас погубит, оно уже разлагает нашу волю, а впереди такая чернота, из которой выберутся не все…

– Без устали безумная девица… – забубнил Борька.

Мостовой взвизгнул:

– Заглохни, Кассандра!

– Выберутся не все – это уже окрыляет, – рассудительным тоном изрек Макс. – По крайней мере, кто-то выберется. Я бы предпочел, чтобы победил сильнейший.

– А я – чтобы умнейший, – обиженно выпалил Коля Сырко.

– Что-то в нас сидит, – вдруг сказал Вадим, – и не дает покоя. Не в этом ли причина наших осенних сборов?

Огонек продолжал коптить, но уже не стоял неподвижно – дрожал с небольшой амплитудой. Это не значило, что в комнату заглянул ветерок – просто кто-то усиленно дышал.

– Весьма вероятно, – пробурчал Борька, – или, скажем так – отчасти возможно. Не будем пугать себя заранее.

– Да что в нас сидит? – не вникла Жанна. – Наши таланты закопаны в землю, наши способности давно забыты и аннулированы…

– Да нешто, Жанночка? – ухмыльнулся Макс. – Ты забыла, сколько будет квадратный корень из трех тысяч?