Складская история Дьяков Виктор

8

То, что хозяйка явно благоволит новичку, стало окончательно ясно, когда она вызвала бригадира и уже прямо без полунамеков его предупредила, что если он и его земляки, будут хоть в чем-то ущемлять Рахима, она найдет возможность на них воздействовать, начиная от штрафов и кончая увольнением. Клавдия все-таки решилась последовать совету Анны Николаевны, уже без труда отметая свою прежнюю робость. И она сразу убедилась, что угроза возымела действие. Бригадир, этот наглец, который совсем недавно мог одним своим ором «забить» хозяйку… Он по настоящему перепугался. По всему, Анна Николаевна оказалась совершенно права, такого «теплого» места эти слабосильные и не первой молодости янгиюльцы вряд ли бы еще где смогли найти. Одобрила Анна Николаевна и выбор Клавдии, когда та показала ей Рахима.

– Хорош, какой чистый, симпатичный и крепкий. И главное, сразу видно, что скромный. С таким куда приятнее дело иметь, чем с наглецом. Как ты собираешься сократить с ним дистанцию? – тут же Анна Николаевна задала «практический» вопрос.

Клавдия потупилась и, слегка покраснев, заявила:

– Да я, вообще-то, просто парню хочу помочь, чтобы не заклевали.

– Перестань Клава, я давно живу на свете и потому отлично вижу, что он тебе нравится. Не из желания же ему помочь ты стала краситься, душиться, завиваться, одеваться по моде. Вон даже с голым пупком спокойно среди мужиков ходишь, а совсем недавно о том и думать не смела. Сказала «а», говори и «б». Продолжай в том же духе, но особенно не тяни, пока лето не кончилось. Плохо, что твои рабочие здесь же на территории склада ночуют. В этой конторе или подсобке вам никак нельзя. Потому, думай. Если совсем ничего получаться не будет, могу для свиданий свою дачу вам предоставить, – понизила голос Анна Николаевна.

– Да что вы, у нас до этого далеко, да, скорее всего, и не дойдет, – словно испугавшись, попыталась возразить Клавдия.

– Дойдет, это я тебе говорю. Главное, чтобы у тебя желание было, а у него… Поверь, он долго не выдержит, таких вот разговоров один на один. Если у него со здоровьем все в порядке, то на русскую женщину твоей внешности он не сможет смотреть без вожделения. Уж это-то я точно знаю…

Момент для сближения наступил довольно быстро, буквально через два дня после разговора с Анной Николаевной. Сын Клавдии с утра отправился в Москву, чтобы передать сестре деньги. Дочь за два года студенческой жизни в столице уже настолько «омосквичилась», что даже в каникулы приезжала к матери не более чем на несколько дней. Сейчас же она вдруг позвонила и чуть не в панике просила денег, вроде бы квартирные хозяева подняли цену за проживание и требуют деньги вперед. Это был, скорее всего, повод, чтобы вытянуть из матери дополнительные средства. В другое бы время Клавдия сама в выходной съездила и разобралась. Но сейчас она отправила сына. Вернуться он должен был поздно вечером, так как собирался поболтаться по Москве.

После обеда Клавдия решила использовать складскую машину в личных целях. Ввиду того, что заказов на вторую половину дня не было, она распорядилась погрузить часть возвратного горбыля, чтобы отвезти к себе домой, в сарай и в дальнейшем использовать в качестве дров. У нее был договор с деверем, что некондиционную доску она использует по собственному усмотрению. Для разгрузки она взяла с собой… конечно же Рахима.

Когда подъехали к дому водитель опрокинул кузов, свалив доски у самого забора и уехал. Рахим принялся перетаскивать их в сарай. Носил он их где-то около часа. За это время Клавдия переоделась и приготовила еду. И когда работа была закончена, она вышла из дома, облаченная в дорогой атласный халат, купленный тоже по совету Анны Николаевны. Она позвала Рахима:

– Пойдем, поешь, передохнешь. Рабочий день кончился…

Рахим, увидел хозяйку на этот раз одетую по домашнему, но как… Халат так подчеркивал ее объемы… Он вновь смутился, но от предложенного угощения не отказался, ибо был голоден. Бригадир, ведавший деньгами, сдаваемыми на общее питание, мухлевал, покупая дешевые продукты и часто в недостаточном количестве. Потому, вкалывающему в полную силу, да еще молодому и здоровому Рахиму, того питания явно не хватало.

Дом хозяйки не произвел на Рахима особого впечатления. Он, конечно, был гораздо лучше мазанки, где проживало его семейство, но… Он думал, что это будет что-то вроде тех кирпичных особняков под черепичными крышами, окруженных железным забором. Такие он видел из окна электрички, когда ехал от Москвы. Нет, это оказался хотя и добротный, но всего лишь бревенчатый дом под железной крышей. За домом находился небольшой сад, где росли несколько невысоких кривых яблонь и сливы окруженные кустами смородины и крыжовника. Тут же был и огород с грядками, засаженными всевозможной овощной растительностью. Сад и особенно огород нуждались в срочной прополке. До них у Клавдии руки доходили редко, она целыми днями пропадала на складе, ну а чтобы заставить сына прополоть грядки, это надо у него над душой стоять, а она не имела такой возможности. Забор… Большинство заборов в центральной России удивляло едва ли не всех южан. Забор из штакетника – этого ни один южный человек понять не мог, ведь это же все равно, что ходить в рубашке усеянной дырками, такая рубашка не греет, такой забор не защищает от постороннего взгляда. Но, конечно, Рахим не высказал никаких «критических» замечаний. Он поблагодарил за приглашение, снял свои кроссовки, одел поданные тапочки и прошел на кухню, где был накрыт стол, успев мельком увидеть и гостиную. Внутреннее убранство дома тоже оказалось средним. На полу паласы и дорожки, на стенах ковры, в стенке хрусталь, фарфор и какие-то книги. На стене в рамках семейные фотографии, на подоконниках цветы. В этой в общем-то стандартно-советской обстановке имелись и постсоветские новшества: на кухне стояла стиральная машина «БОШ», в гостиной ЖК телевизор «Хундай» с большим экраном, в стенке стоял музыкальный центр «Шарп». Что понравилось Рахиму, как человеку от природы чистоплотному, то что в доме едва ли не стерильно чисто, все веяло уютом и какой-то основательностью, прочностью устоявшегося быта. Удачно вписывалась в «интерьер» и сама хозяйка в своем красивом атласном халате. На его мягко-розовом фоне как-то по-особому белели ее открытые шея и начало груди. Когда хозяйка стала наливать борщ в тарелку, Рахиму показалась что грудь под халатом колыхнулась так, словно там ее ничто не сдерживало, то есть на ней не было бюстгальтера. Впрочем, запах вареной говядины исходивший от борща сразу же отвлек его от «скользкой» мысли. Рахим, предчувствуя как насладится вкусом настоящего хорошего мяса, уже взял ложку, когда Клавдия ему вдруг сказала:

– Может выпьешь?

Бутылка водки, появилась в руке хозяйки, красивой полной руке, обнажившейся до округлого локтя, оттого что широкий рукав халата опал, когда она подняла бутылку. Рахим, блаженно вкушавший дух борща, этот дурманящей запах говядины… он не сразу разобрал слова хозяйки, словно враз забыл русский язык.

– Я… я не знаю, я не пью,– наконец, растерянно залепетал он.

Видя, что, тем не менее, Рахим активно не противится, а всего лишь отказывается, то ли из вежливости, то ли от смущения, она налила рюмку, пододвинула и успокоительно произнесла:

– Одну можно, после работы, как у нас говорят, с устатку, и для аппетита тоже.

Рахим несмело взял рюмку и в несколько глотков выпил, чуть задохнулся и тут же зачерпнул салата из свежих помидоров и огурцов, вовремя пододвинутых хозяйкой. Не мешкая, он принялся за борщ – водка действительно обострила и без того его волчий аппетит. Борщ не узбекская пища, тем не менее, сейчас он казался ему невероятно вкусным. Давно уже не евший хорошей домашней пищи, Рахим наслаждался. Все внутри, каждая клетка его организма буквально ликовала, кровь быстрее струилась по сосудам – так было ему хорошо. Он мгновенно забыл о выпитой водке – настолько легко и без всяких негативных последствий она пошла.

– Еще выпьешь? – вновь как-то по-домашнему, буднично прозвучал вопрос.

Рахим, наконец, поднял глаза от уже опустевшей тарелки, посмотрел на хозяйку… И будто увидел ее впервые, так как смотрел на нее уже глазами другого человека, мужчины, после длительного полуголодного периода, наконец, получившего качественное питание и это питание в его молодом здоровом организме запустило некие процессы, обострило чувства, которые из-за отсутствия оного оказались несколько притуплены. И сейчас он вдруг до мельчайших подробностей увидел, почувствовал физически, насколько стоявшая перед ним женщина налита спелой плотью, какая она роскошная… чистая. Сам чистоплотный он очень страдал от соседства с любой грязью. А начиная с поезда, грязь преследовала его везде и всюду. И в их вагончике чисто было только тогда когда по очереди «дневалил» Рахим, его соседи и убирались плохо, и сами мылись нерегулярно. И вот сейчас он наслаждался не только питательной пищей, он наслаждался уютом и чистотой дома и… он начал испытывать ранее никогда неведомое ему удовольствие от созерцания самой хозяйки. Он видел перед собой не женщину, которая была чуть моложе его матери… Хотя, конечно, русских женщин с узбечками равнять нельзя – это Рахим понимал. Узбечки в результате многочисленных родов и наследственно плохого питания после тридцати лет очень быстро старились. В сорок они, как правило, смотрелись уже старухами и не могли вызвать у того же молодого парня соответствующего желания. Но тут он видел перед собой сорокалетнюю русскую и все меньше воспринимал ее как хозяйку, значительно старше его и все больше как просто очень привлекательную женщину. Конечно, она привлекала его внимание и раньше, когда он впервые ее увидел в «топе», и когда они остались одни в подсобке. Но тогда все равно что-то мешало, да и он тогда был совсем другим, ибо не выпил предварительно водки и не съел тарелку чудесного борща с мясом. И потому сейчас он уже совсем по иному реагировал на то, как под атласом халата колышутся эти умопомрачительные округлости. Ох уж эти округлости. Может от того, что Рахим вырос в среде, где почти не было женщин с добротными телами, оттого он сейчас так реагировал.

Отец, как-то в разговоре с родственниками о политике и жизни в советские времена, приводил пример из речи некоего депутата Верховного Совета СССР от Узбекистана, на одном из последних советских перестроечных съездов в Москве. Тот депутат в открытую обвинял советскую власть в том, что женщины в Узбекистане, особенно в сельской местности, доведены чуть ли не до физического истощения от плохого питания и хлопковых авралов. Отец доставал сохранившуюся с тех времен пожелтевшую газету и цитировал слова депутата:

– Разве это женщины, ни тебе курдюка, ни тебе груди…

Затем отец высказывал и свое мнение:

– Ну вот, свалили советскую власть, Узбекистан теперь независимый, суверенный. И что? Разве что-то изменилось в нашей жизни, все как было, так и осталось, а кое что и гораздо хуже стало…

Слова отца подтверждались тем, что не только мать, но и сестры и жена Рахима, выросшие уже в постсоветское время, не могли похвастаться женской статью, как и подавляющее большинство прочих жительниц их кишлака, да и всех соседних тоже. Рахим также видел русских женщин в Узбекистане, особенно много их было в Ташкенте. Но там они не произвели на него особого впечатления, ибо в основном были почти также худы, как и узбечки, кроме того смотрелись какими-то пугливыми, пришибленными, они даже боялись сидеть в общественном транспорте, все включая старух. Отец говорил, что такими они стали после падения Союза, когда в первые годы узбекской независимости произвол в отношении русских, в том числе и изнасилования, считались едва ли не доблестью. И только попав в Россию, он увидел, что здесь русские женщины совсем другие. И в поезде, и в электричке, и здесь в поселке Рахим видел очень много женщин средних лет и даже старше имеющих то, что полностью отсутствовало у большинства узбечек – приятную, притягательную для мужского глаза полноту, и «носящих» ее непринужденно с достоинством. Молодые девушки нет, те в основном худы, голенасты и имели сходство с мальчишками-подростками. Рахиму, который насмотрелся на женскую худобу у себя в семье и кишлаке, они совсем не нравились. Другое дело женщины средних лет… И вот именно такая стоит перед ним, в халате под которым, видимо, ничего нет и она спрашивает, будет ли он еще пить…

Рахим молча смотрел на хозяйку и чувствовал, что изнутри у него как бы разгорается неуправляемое пламя. Что это было… следствие того, что он уже больше месяца, как уехал из дома не был с женщиной, или борщ вкупе с водкой, то ли это свободное колыхание под халатом груди, бедер, живота, ягодиц? Клавдия поняла его «пограничное» состояние и больше не спрашивая, налила вторую рюмку, после чего, взяв пустую тарелку, отвернулась к газовой плите, чтобы подать второе. Рахим вторую рюмку пил, не сводя глаз со спины, зада и тускло белеющих икр хозяйки. Когда она подала второе, жареную картошку с сардельками и увидела, что рюмка уже пуста… Она присела на стул, и чуть улыбнувшись краешками губ, вновь наполнила рюмку гостя и на этот раз еще одну – себе. Дождавшись, когда Рахим в том же искрометном темпе «смолотил» и второе, она спросила:

– Может еще?

– Можно, – Рахим отвечал уже без смущения, твердо.

Водка, сытная закуска, а главное недвусмысленность поведения, в то же время вроде бы ничего не обещавшей хозяйки, придало ему смелости и уверенности. Он уже не был рабочим, зависимым от своей работодательницы, он был мужчина, оставшийся наедине с женщиной, причем мужчина уже познавший женщину, но давно бывший без оной. Еще более, без малого два года эта женщина была без мужчины. И никакой разницы в возрасте и прочих условностей, национальных, религиозных не играли никакой определяющей роли. И дальше Рахим повел себя как мужчина. Когда Клавдия в очередной раз повернулась к плите, чтобы положить в тарелку добавки, он осторожно, но крепко придержал ее за рукав халата:

– Может, сначала выпьем… вместе?

Клавдия с готовностью опустилась на стул взяла рюмку… Выпили без всяких тостов и слов, Рахим третью как воду, намного легче чем две первые, Клавдия задохнулась, закашлялась, закрыла ладонью лицо с выступившими слезами и не глядя на гостя зачем-то быстро вышла в сени…

9

Больше они не пили, ибо трех рюмок ему и одной ей хватило, чтобы избавиться от последних пролегающих меж ними условных границ. После того, как Рахим доел «добавку» он уже настолько сильно «хотел», что отказался от компота, всем своим видом выражая желание, что на третье он хочет только хозяйку. Он уже сам проявлял мужскую инициативу. Правда, прежде чем подойти к ней, хлопотавшей как ни в чем не бывало у плиты и раковины, он с минуту стоял, поднявшись со стула, собираясь с духом, потом решился, сделал два шага и обнял ее… сзади. Сначала осторожно… потом, не почувствовав отпора смелее. Клавдия перестала мыть посуду и стояла, словно оцепенев, не оборачиваясь. Он стал все сильнее прижиматься, ощупывать ее поверх халата, ощущая через халат… Он развернул ее к себе, ее глаза были полузакрыты, а он уже всем своим телом ощущал ее грудь и живот, а руками гладил ее бедра. Она по прежнему не противилась… Все происходило молча, с затаенным дыханием и его и ее. Он проник под халат и обнаружил там кроме тела лишь трусы. Пака он мягко оглаживал ее, она стаяла в прежней замеревшей позе, лишь вздрагивая, когда его мозолистые ладони касались самых нежных мест, но вот его руки проникли под трусы, оглаживая уже низ живота. Она до того совершенно безмолвная и, казалось, бесчувственная, почти не реагирующая на его прикосновения… Клавдия, вдруг, довольно громко охнула, ее колени подогнулись она стала приседать, пытаясь, не пригибая к помощи рук, воспрепятствовать дальнейшему его «продвижению» вниз. Таким образом, она опустилась почти на корточки, когда он выпростал из под халата сразу обе свои руки, подхватил ее и поднял, поднял легко, скорее вскинул, будто и не было в ней восьмидесяти с лишком кило…

Со дня смерти мужа прошло уже более полутора лет. Но в последние лет пять совместной жизни, их интимные отношения полноценными назвать было никак нельзя. Пьющие мужчины в «этом деле», как правило, не очень «сильны». Потому «голод» Клавдии «копился» не с того дня, когда мужа в последний раз госпитализировали, а значительно раньше. Сейчас ощутив всем своим «застоявшимся» телом жар и крепость объятий сильного молодого парня, она… Она сначала встала в ступор, словно в старой детской игре получив команду: «морская фигура замри». Но как только его рука коснулась кончиков ее волос на лобке… Здесь она словно очнулась, инстинктивно стала приседать и… оказалась поднятой на руки, поднята высоко, ей даже показалось, что сейчас она будет подброшена к потолку… Муж уже наверное последние лет пятнадцать, как только она стала «входить в тело» не решался ее поднимать на руки. Не возникало у него такого желания, да он и не в состоянии был это сделать.

Почувствовав то, чего она не чувствовала уже лет двадцать, то есть поднятой в воздух крепкими мужскими руками… Клавдия окончательно пришла в себя и уже властно и внятно прошептала:

– Отпусти!

Рахим, казалось, готовый на любые безумства, ощущая вес и в то же время податливость этого большого и в то же время нежного тела, совершенно не оказывающее ни малейшего сопротивления… Одно это слово, произнесенное, образно говоря, громким шепотом, было словно ледяной водопад обрушившийся на его разгоряченную голову. Он осторожно поставил хозяйку на ноги и отпустил с растерянно-виноватым видом, его плечи ссутулились, он словно ожидал наказания за неслыханную дерзость. Клавдия, видя состояние гостя, поспешила направить ситуацию в прежнее, но более управляемое «русло»:

– Иди в спальню… раздевайся и ложись. Постель разобрана… Я сейчас… Иди, спальня там…

Рахим опять испытал почти мгновенную смену настроения. То, что у него только что «опустилось» вновь «воспряло». Он едва не теряя тапочки, которые оказались ему малы, пошел туда, куда его направили, в небольшую с зашторенным окном спальню, где обнаружил разобранную кровать, занимавшую едва ли не половину всей комнаты. Кровать с высокой, резной округлой спинкой казалась просто огромной. Такие кровати он видел в мебельных магазинах, в кинофильмах, но сам на такой не спал никогда. Они с женой спали на обыкновенной железной кровати-полуторке, которую в качестве приданного подарили ее родители. Да и вообще на сколько он знал, вся его родня, соседи спали либо на таких же полуторках, либо их заменяли разобранный диван или тахта. И вот теперь у него впервые в жизни появилась возможность не только лицезреть, но и лечь на такую чудо-кровать… Однако Рахим всем своим чистоплотным нутром почувствовал, что не может на нее лечь, на эти белоснежные простони, под это небесно-голубое одеяло. Он не чувствовал самого себя достаточно чистым, достойным этой стерильной белизны и голубизны. Последний раз они всей бригадой ходили в баню пять дней назад. Но прошедшая пятидневка оказалась чрезвычайно жаркой, как по погоде, так и по интенсивности работы – потеть приходилось регулярно. Хоть Рахим ежедневно обмывался до пояса, он все же не был уверен, что от него не разит потом. Ведь ему сейчас предстояло снять с себя не только то, что выше пояса, но и то, что ниже…

Клавдия, быстро убрав со стола, прошла в большую комнату, сняла с себя все, что оставалось на ней под халатом, то есть трусы, и пошла в спальню. Но Рахим еще не лег в постель. Сняв с себя рубашку, майку и кроссовки он никак не мог решиться снять и брюки.

– Ты что? Ложись, – как можно мягче, вполголоса сказала Клавдия, подумав, что парень стесняется показать свое исподнее. – Ложись, я смотреть не буду, – попыталась она его подбодрить, только что такого горячего, сильного, решительного, а тут вновь оробевшего.

– Я эээ… я не мылся давно… от меня пахнуть будет… наверный… Я сам-то не чувствую, – смущенно признался Рахим.

– Ничего страшного, ложись, все будет нормально, – успокоила его Клавдия и вышла…

Рахим, собравшись с духом, снял с себя все и словно в благоухающую ванну забрался под одеяло. Одежду он задвинул под кровать, чтобы она своим возможным запахом о себе не напоминала… Клавдия вошла, неслышно ступая по ворсистому ковровому покрытию, остановилась возле кровати, на которой она спала последние пять лет своей супружеской жизни, когда они с мужем решили сменить свой старый продавленный диван, на вот это большое красивое… Но, увы на этом ложе любовь у них случалась не часто.

Рахим лежал под одеялом ничком, укутавшись до подбородка. Их взгляды встретились… Там на кухне еще несколько минут назад он был хозяином положения. Когда она оказалась на его руках, ему казалось, что дальше все зависит от его действий, его желания. Но как быстро все изменилось, и вновь все решает она. Улыбка чуть тронула губы Клавдии, когда она не спеша стала развязывать пояс своего халата. Вот одна пола халата чуть приоткрылась и Рахим, наконец, увидел тело, то которое он уже чувствовал, трогал, но до сих пор так и не видел. Он увидел одну грудь, большую, вислую, полживота, одну ногу очень полную в районе так называемой ляжки. Замерев, он в нетерпении ждал, когда и вторая пола халата распахнется, или он вообще будет снят. Но хозяйка словно играла с ним, оставаясь в том же «полураспахнутом» состоянии, она повернулась, подошла к окну, чуть раздвинула шторы на уровне своего лица, посмотрела на улицу и вновь их задернула. Там же у окна, стоя спиной к кровати, она сняла халат и положила его на стоящий рядом стул. Рахим, наконец, увидел ее совсем обнаженно, но только сзади.

Видел ли Рахим до того полностью обнаженных женщин? Несмотря на то, что он был женат на этот вопрос однозначно не ответить. И да, и нет. Вот так специально, нарочито, явно желая произвести впечатление, перед ним еще не раздевалась ни одна женщина. Жена? Ложась спать, она всегда раздевалась одна, до него и ждала в постели. Да и совсем обнаженной она даже в постели никогда не лежала – это было не принято. Рахим лишь однажды, мельком видел жену совсем голой, когда она в саду мылась под душем. Она была обыкновенной узбечкой, его жена, как раз такой, про которых тот депутат из перестроечных времен сказал, ни тебе курдюка, ни тебе грудей. Она была дочерью друга отца. Когда ей исполнилось двадцать лет друг отца, у которого подрастало еще четверо детей, чтобы успеть сбыть с рук старшую дочь, пока совсем не «перезрела», согласился отдать ее фактически без калыма. То являлось «секретным договором», для всех непосвященных калым был заплачен, но на самом деле… Ни Рахима, тогда только пришедшего из армии, ни его невесту не спрашивали, хотят ли они связать друг с другом жизнь – ведь эта женитьба оказалась выгодна обоим семьям. Впрочем, в кишлаке особого выбора и не имелось, там все девушки выглядели примерно так же, все они были дочерьми дехкан, сначала с утра до конца рабочего дня горбатившихся на колхозных хлопковых полях, а после той работы до самого темна на своих приусадебных участках. И все они, и их родители, да и деды с прадедами за редким исключением досыта никогда не ели. Потому многие девушки там фактически не имели того, что зовется женскими прелестями.

Как раз все это и даже в избытке Рахим видел сейчас у своей хозяйки, этой уже немолодой русской женщины. Его мать была чуть старше, но ее груди высосанные детьми давно были, что называется, пустые. Конечно с возрастом женщина «нагуливает тело», но лишь при условии нормального быта и питания. В кишлаке не было ни того ни другого, потому у матери, сколько ее Рахим помнил, груди напоминали «заячьи уши» и бедра несмотря на пять беременностей были не по женски узки, ноги тонки. Здесь же у его хозяйки… Сейчас, когда она стояла к нему спиной особенно отчетливо было видно какие мощные у нее бедра и ляжки. А складки на талии и возле подмышек… они не смотрелись как жировые излишки, напротив, они добавляли привлекательности, притягательности своей визуальной мягкостью, нежностью. Она повернулась… грудь несколько обвисла вниз, в то же время она смотрелась не увядшей и свисала не от пустоты и дряблости, а под собственной тяжестью, наполненная нежной мякотью. Тяжел был и живот выдающийся вперед, особенно в районе пупка, вместе с грудью они сильно колыхались даже при незначительном движении. Видя, как он смотрит на это колыхание, Клавдия неспешно с той же полуулыбкой приближалась к кровати. Он оказался весь во власти вновь накатывающего желания обладать, насладиться этим роскошным без малейших следов увядания или рыхлости тела. Вот он уже перед самыми глазами видит колыхание этого умопомрачительного живота…

У его жены фактически не было живота, у матери… Вообще то у многих узбекских женщин в возрасте животы были, но то были какое-то убожество, выглядевшее полным анахронизмом на фоне чахлых грудей и отсутствия бедер и зада. И вот здесь он в очередной раз убеждается, как в гармонии со всем телом красит женщину живот, большой, круглый со складками по бокам, как он органично «вписался» во все ее одновременно и сытое и красивое тело. Хозяйка явно испытывала его терпение… или просто сама получала удовольствие от того, что давала ему возможность рассмотреть себя получше. Она встала возле кровати и уперла руки в бедра… Ему хотелось выскочить из под одеяла, схватить, сжать, поднять, бросить на кровать, раздвинуть своими смуглыми мускулистыми ногами эти манящие белые ляжки, вонзится в этот черневший под животом лобок… Но, помня произошедшее на кухне, он сдержался. Дождался когда она, так же не спеша, легла под одеяло. Но стоило им на мгновение соприкоснуться. Тут уже его, что называется, «прорвало»…

По первому разу все случилось слишком быстро, видимо «прелюдия» оказалась чрезмерно «насыщенной» и Рахим слишком долго сдерживался, оттого «разряд» получился ранним. Он смутился, но она все поняла:

– Ничего… полежи, отдохни, я сейчас…

Она вновь будто не ощущая наготы поднялась и вышла из спальни… Вернулась через несколько минут, все это время ходя по дому голой и по спальне тоже с минуту походила вокруг кровати, словно что-то искала. Он же вновь созерцал это молочно-белое, колышущееся, в которое он только что с таким наслаждением вошел, окунулся… и вновь захотел войти, окунуться. Вторично он уже действовал спокойно и «пил» ее не спеша, смакуя удовольствие, сначала гладил и ласкал ее буквально везде, и руками и губами, начиная от круглых щек и пухлого подбородка и кончая загорелыми икрами, потом легко и мощно «вошел» и был «там» в несколько раз дольше чем в первый раз. Она охала и стонала, явно сдерживаясь, но иногда вскрикивала довольно громко, порывалась «выйти наверх», но он не позволил – он вновь стал хозяином положения, мужчиной и был «сверху». Впрочем, и внизу ей было несказанно хорошо. Она закрыла глаза и делала естественные встречные движения, и когда они совпадали эти встречные движения, его и ее… Он в эти моменты входил в нее наиболее глубоко, и в именно тогда она не могла сдержаться и вскрикивала. Одновременно руками он продолжал делать все что хотел, мял ее груди, засовывал ей по спину нащупывая там те самые складки, которыми любовался, когда она стояла у окна, мял иногда довольно крепко зад и ляжки… Она негромко постанывала от всего этого, но вскрикивала только от самых глубоких «проникновений»…

После второго раза она вновь ушла и что-то делала в сенях, а когда вернулась, увидела, что он по-прежнему в постели и ждет ее…

– Как, ты еще хочешь!?

Муж Клавдии никогда не мог более одного раза, даже в молодости. Она, конечно, знала, что «это» некоторые мужики могут делать, даже по два и более раз подряд, но столкнулась с таким впервые…

Он «взял» ее еще дважды. После последнего раза уже изрядно уставшая, но удовлетворенная и счастливая Клавдия, видимо, опасаясь, что Рахим и на этом не остановится, едва ли не взмолилась:

– Хватит, миленький… надо вставать. Через час-полтора должен приехать мой сын…

Но она опасалась напрасно, Рахим тоже был «опустошен». Потому он тут же послушно достал из под кровати свои вещи, быстро оделся… Она дала ему сверток с домашними пирожками, что оказалось кстати – он вновь проголодался, хоть и совсем недавно сытно поел. В каком-то полусамнанмбулическом состоянии Рахим шел через поселок в направлении склада, шел и жевал пирожки, никого и ничего не замечая вокруг. Последний пирожок он доел возле самых ворот…

10

Они стали «встречаться» на самом складе. В подсобке Клавдия оборудовала нечто вроде спаленки: топчан, матрац простыни… Рассказывая Анне Николаевне о своей «победе» она высказала опасение, что рабочие наверняка догадываются об их отношениях и могут разболтать, дойдет до широкой огласки, узнают родственники, дети. На что Анна Николаевна поспешила ее успокоить:

– Клава, меньше всего опасайся своих узбеков. Кто-кто, а эти будут держать язык за зубами. Ты ведь их уже пугнула, и каков результат? … Ну вот. Поверь, я знаю их ментальность, если ты поставишь себя с ними настоящей хозяйкой, то ты для них госпожа, и вольна делать все что хочешь. Тем более, что им некуда больше идти. Ты не узбеков бойся, а своего шофера. Он ведь местный? … Ну вот…

С шофером Клавдия поговорила тем же вечером, когда он подвозил ее до дома. Она начала с намеков, но шофер, бывший одноклассник мужа, тем не менее, никогда с ним не друживший, скорее даже наоборот… Он сразу все понял и с полуулыбкой выслушал все ее «окольные» рассуждения. Нажав на тормоза уже возле дома, он повернулся к ней и, опершись на баранку, ответил не в пример ей прямо:

– Клава, мне от тебя нужна только зарплата, и ты ее платишь в срок. Я всем доволен. Где еще я у нас в поселке заработаю тридцать тысяч на своей машине. Вон мужики за меньшие деньги в Москву мотаются, за полтораста верст, а я тут каждый день дома с семьей. Да я спасибо говорить и в ноги тебе кланяться должен. Потому, что ты и с кем ты… это твое дело и меня не касается. Я ничего не знаю, и знать не хочу.

Когда Клавдия уже сошла с подножки, он, перегнувшись через сиденье и поманив ее, полушепотом добавил:

– Знай, я тебя ничуть не осуждаю. Ты такая классная баба и всю жизнь с этим своим уродом Колькой промучилась. Хоть напоследок поживи. А за меня не беспокойся, я – могила…

То, что Рахим стал любовником хозяйки, сразу же подняло его «статус» среди янгиюльцев. Они уже не смели над ним посмеиваться, даже бригадир стал с ним вежлив. Более того, когда что-то надо было согласовать с хозяйкой, он сначала советовался с Рахимом, а то и просил, что называется, «замолвить слово». Рахим не отказывался помочь, и когда они закрывались в подсобке, после любви он озвучивал просьбы своих «коллег». Так он упросил ее разрешить иметь на территории склада жаровню, чтобы готовить шашлыки. Клавдия даже сделала встречное предложение:

– Скажи им, что если они перестанут таскать со штабелей доски и продавать их налево, я увеличу зарплату на тысячу рублей каждому. Но если будут продолжать, начну увольнять…

К концу лета поток заказчиков заметно снизился, и у них появилось значительно больше времени и возможностей, чтобы уединяться в подсобке. Со стороны, это, наверное, смотрелось странно. На узком топчане, в душной нагретой солнцем через крышу подсобке лежат совершенно не одетые и ничем не прикрытые белотелая пышная женщина средних лет и смуглый, поджарый с хорошо «прорисованными» мускулами молодой парень. Они только что насладились друг другом и ведут этакий деловой разговор. Так они отдыхали, перед очередной «порцией любви». В то же время через дощатые стенки подсобки слышалось, как рабочие грузят очередную машину – Рахим уже свыкся со своим новым положением и не стремился бежать работать тогда, когда его приглашала к себе хозяйка. Он теперь в основном «работал» у нее в подсобке.

Хоть Рахим теперь реже работал на погрузке, тем не менее, в конце месяца, расписываясь в ведомости за зарплату, он увидел, что ему начислили столько же сколько и прочим грузчикам, десять тысяч. Более того, Клавдия уже безо всякой ведомости дала ему еще четыре. Рахим смутился, но деньги взял.

В сентябре Анна Николаевна ввиду приближения окончания дачного сезона уже реже заезжала на склад, находясь теперь в основном в своей московской квартире. После двухнедельной «разлуки» в самом конце месяца, в дождливый пасмурный день она приехала проведать свою «воспитанницу». Увидев Клавдию, как всегда восседавшую в своей конторке, она с удовлетворением констатировала:

– Прекрасно выглядишь Клава, молодец! Вот что любовь с женщиной делает за какие-то полтора месяца. Тебя, милая, не узнать, словно персик спелый, того и гляди, сок брызнет.

– Тише, Анна Николаевна, здесь клиенты по территории ходят, образцы нашей продукции смотрят, – зарделась смущенная такими комплиментами Клавдия.

– Да, ладно, куда они денутся твои клиенты, а о чем говорим, не поймут, – усмехнулась Анна Николаевна, но голос понизила и оглянулась на дверь. – Встречаетесь по-прежнему здесь? – она кивнула на дверь в подсобку.

– Да, – еще более покраснела Клавдия.

– Молодец, рада за тебя. Так и надо жить. Как в песне поется: «Брать свое и не украдкой». А результат налицо. Ты сейчас смотришься лет на десять моложе своего возраста. Полтора месяца назад ты была похожа на Гундареву в последние годы жизни, а сейчас даже не времен «Труфальдино» и «Двух стрел», а как в твоей любимой «Сладкой женщине». А вообще как самочувствие?

– Ну, вы уж скажите, – с улыбкой махнула рукой еще более польщенная Клавдия. – А самочувствие… Так-то вроде все отлично, только вот полнеть стала, чувствую одежда мала становится, как бы это потом боком не вышло.

– Да все нормально, от этого бабы обычно в груди и бедрах наливаются, как раз там, где нужно. И ты тоже… можно сказать баба в самом соку, хоть замуж выдавай, – рассмеялась Анна Николаевна.

– Ох, не знаю, зачем мне сейчас замуж, – вновь отмахнулась Клавдия, не решившись произнести того, что и так было яснее ясного – меня вполне устраивает то, что есть, живу как в сказке и ничего менять не хочу. Тем не менее, не удержалась и не смогла не признаться. – В прошлом году я дни считала до конца этого строительного сезона, скорее бы кончился, а сейчас не хочу, чтобы кончался. Но уже совсем скоро конец, закрываем склад до весны.

– А на будущий год планы есть?– поинтересовалась Анна Николаевна.

– Хочу Рахима уговорить, чтобы опять приехал, да и чтобы рабочие все те же были. А вы верно говорили про них. Они и в самом деле, будто ничего и не видят. Спасибо вам. Поверите, я за всю свою жизнь, кажется, так счастлива не была. Все так хорошо, разве что бюстгальтер на размер больше покупать придется, да юбки расшивать, – теперь уже рассмеялась Клавдия.

Последний день они провели вместе, когда по крыше подсобки стучал холодный ноябрьский дождь. Склад уже не работал. Весь материал был продан, даже не кондиция пошла по дешевке. Янгиюльцы получили расчет и уехали днем ранее, а Рахим задержался. Потрескивали дрова в раскаленной до красна буржуйке, на улице было сыро, промозгло и холодно, здесь же тепло и сухо. Сейчас им совсем никто не мешал. Разговаривали лежа в постели, совершенно без одежды – это стало их любимой привычкой.

– Ты должен приехать не позднее середины апреля,– она лежала на боку, слегка навалившись на него, он на спине, ее округлый молочный живот терся о его смуглый плоский в «квадратиках» мышц брюшного пресса. – Если даже денег на дорогу не будет, дай телеграмму, я вышлю.

– Не знаю… как там будет. Жена уже родит тогда, – хоть и не сильно но «придавленный» Рахим не мог себя ощущать также естественно и свободно, его мысли путались.

– Тем более, вам же деньги в будущем году очень нужны будут. Я бы могла тебя бригадиром сделать… Нет, лучше не надо, тогда ведь ты все время с рабочими будешь. Лучше пусть будет так, как было. Я ведь тебе все равно платить буду больше чем даже бригадиру, помимо ведомости. Обещай, что приедешь! – она еще более повернулась и навалилась на него всей своей пышностью, словно пытаясь силой вырвать согласие.

– Не знаю я, как там всё будет, – Рахим снизу гладил живот Клавдии, время от времени запуская в него пальцы, словно пытаясь измерить его глубину. Осторожным движением он привел ее в прежнее «полубоковое» положение, ибо при всей мягкости и желанности ее тела говорить, испытывая его полновесное давление, было не легко. – Тут еще надо чтобы дядя не поехал. Если он поедет у нас может ничего не получится… Тогда он узнает и там все про меня расскажет. Если дядя не поедет, тогда я наверный точно приеду.

Клавдия вновь наваливается сверху:

– Хоть так, хоть так приезжай, даже с дядей. Чего-нибудь придумаем, я его на лесопилку на больший заработок устрою, и здесь его не будет…

Рахим на этот раз не выдержал, снизу «вошел» в Клавдию и она тоже больше не могла говорить, ибо мерно, то приподнималась, то вновь опускалась на него. Не могли они говорить и несколько минут спустя, когда временно обессиленные лежали рядом, пышнотелая белотелая женщина и смуглый мускулисто-худощавый парень, как бы являя собой наглядное доказательство закона бытия – притягиваются противоположности.

Деверь вместе с Клавдией обходили опустевший склад.

– Ну, что вроде все опечатали, кроме вагончика, где сторож сидеть будет? – говорил деверь, не могущий скрыть довольной торжествующей улыбки.

Его хорошее настроение было обусловлено тем, что прошедший сезон получился очень удачным. На своей лесопилке он впервые выручил более трех миллионов рублей чистой прибыли. Клавдии тоже перепало немало, более восьмисот тысяч. То есть, если даже делить на весь год она имела около семидесяти тысяч рублей в месяц. Во всем поселке кроме деверя, никто не имел такого ежемесячного дохода. Но она не радовалась. Когда опечатывали ее контору с подсобкой, у нее едва не выступили слезы. И когда деверь, в очередной раз потирая руки, проговорил:

– Удачный, очень удачный год!

Клавдия тяжело вздохнув, подтвердила:

– Да… очень,– и чуть помедлив, уже про себя добавила, – и счастливый…

(В оформлении обложки использована фотография с сайта: https://pixabay.com/ru/склад-цемент-строительство-76148/ по лицензии Public Domain)