Жестокое милосердие Сушинский Богдан
— О Скорцени наслышан, — слегка склонил русоволосую, с едва заметной проседью, голову Курбатов. — Вас, господин Штубер, знать не имею чести. Но готов говорить как солдат с солдатом.
Они вошли в дом, в котором хозяйничали молчаливая полнотелая украинка лет пятидесяти и, почти такого же возраста, худощавый жилистый сержант-власовец.
— Прежде всего меня интересует цель вашего рейда от Маньчжурии и почти до западных границ Совдепии, — молвил Штубер, взявшись за рюмку с самогоном, самого духа которого он терпеть не мог, и с грустью посматривая на миску с исходящей паром картошкой «в мундирах», рядом с которой стояла миска с квашеной капустой.
— Прекрасный был рейд, «сабельный», как говорит наш атаман Семёнов. Почти не скрываясь, шли; по-казачьи, не боясь. Наоборот, всех вокруг в страх повергали — армейцев, чекистов, милицию, компартейных жидомасонов. Словом, красиво, лихо шли, — решительно покачал он головой, поминая рюмкой водки тех диверсантов, которым до линии фронта дойти было не суждено, — как юнкера — в психическую атаку, под барабанную дробь.
— То есть у вас не было конкретного задания, конкретной цели?
— Какая цель, какое задание?! — по-крестьянски крякнул подполковник, припечатывая рюмку к столу и исподлобья посматривая на полковника Лоттера, демонстративно усевшегося в стороне, поскольку тот не желал принимать участия в «застолье диверсантов». — Душа казака чего прежде всего требует, господа? Куража! В сабельную атаку, в рукопашную, под пулеметный огонь, да хоть черту в зубы, — но обязательно под кураж. Иначе казак — не казак. Вот так мы и шли, господа хорошие, каждодневно рискуя, погибая, кровью врагов и собственной кровью захлебываясь, но… под наш, — повертел он кулаком перед захмелевшими, кровянистыми глазами, — особый, казачье-диверсионный кураж!
— Если под кураж, — едва прикоснулся барон губами к самогону, — то это многое объясняет. Это нам, неказакам, тоже знакомо.
Штубер коротко перевел полковнику суть сказанного Курбатовым, но тот, похоже, и сам уловил смысл, поэтому едва заметно кивнул. И тут же попросил барона поинтересоваться, каковы теперешние планы командира русских диверсантов.
— В Берлин, — все так же решительно молвил Курбатов. — Нам обязательно нужно войти в Берлин.
— Повергая своими диверсиями в ужас германские оккупационные власти? — с холодным ехидством поинтересовался Лоттер.
— Почему же «повергая диверсиями»? — спокойно парировал Курбатов. — Союзники мы… пока что. Просто мне нужно попасть в Берлин. Обязательно в Берлин.
— И тоже для куража? — лениво расковыривал вилкой одну из картофелин барон фон Штубер.
— Если хотите, и для куража. Чтобы, представ перед японским командованием, перед самим командующим Квантунской армией, атаман Семёнов мог сабельно рубануть: «А все-таки мои казаки прошли этот путь — от Харбина до столицы рейха. И сам фюрер восхищен их подвигом!» И когда газеты оповестят весь мир об этом рейде, в Европе поймут: жива еще белая армия атамана Семёнова! Есть кому держать саблю в руках, чтобы сражаться с коммунистами! Не умерло еще русское казачество!
Штубер и полковник Лоттер вопросительно переглянулись.
— Надеюсь, вы, князь, понимаете, что по Германии вам следует пройти спокойно и благородно? — спросил полковник.
— Понимаю, конечно.
— Что любой, даже самый случайный, конфликт способен не только физически погубить вас, но и превратить из героя-казака во врага рейха?
— Но ведь вы для того и прибыли сюда, чтобы помочь мне в этом походе, — невозмутимо произнес Курбатов. — Или я что-то не так понимаю?
— Ситуацию вы оценили верно, — не стал разочаровывать его Штубер. — Накануне приезда сюда у меня состоялся телефонный разговор со Скорцени. Так вот, он готов взять вас под свое покровительство…
— Но с обязательным условием… — заметил Курбатов.
— Скорцени в «обязательных условиях» не нуждается. Он может позволить себе просто… покровительствовать. Тем не менее он хотел бы уже сегодня получить четкое представление о ваших планах на будущее и ваших действиях в Берлине.
Курбатов опустошил еще одну рюмку, съел, буквально проглотил, картошину, даже не пытаясь очистить ее, и, упершись руками о стол, какое-то время покачивался на нем, как это обычно, куражась и набивая себе цену, делают сильные, уверенные в себе люди.
— В моих ближайших планах — загул в берлинских пивных, который Скорцени вряд ли заинтересует. Как вряд ли заинтересуют его и мои походы по берлинским борделям.
— Я понимаю, что вы основательно одичали в своих маньчжурских лесах, князь, — внутренне вспыхнул Штубер. — Но если спешно не научитесь вести себя в порядочном обществе, то и сами вы Скорцени тоже вряд ли заинтересуете. Разве что вы, князь, намерены прямо отсюда вновь отправиться через всю Россию в свою объяпошенную Маньчжурию… Но тогда нам просто не о чем говорить. Подтвердите это свое намерение, и мои люди завтра же вышвырнут вас за линию фронта, как нашкодивших котов.
Однако той естественной паузы, которая обязательно должна была наступить после подобной стычки и которой так ждали Штубер и полковник Лоттер, не наступило.
— Будет проще, если я узнаю, что именно Скорцени, или вы с полковником Лоттером, способны предложить мне, — ничуть не стушевался Курбатов.
— Вам приходилось слышать о «Фридентальских курсах», возглавляемых Скорцени? — не стал нагнетать ситуацию и барон.
— О диверсионной школе в замке Фриденталь под Берлином, — похмельно кивнул головой Курбатов, оторвав взгляд от окна, за которым старый боевой мерин все еще обхаживал норовистых, необъезженных кобылиц. — Правда, в самых общих чертах.
В течение нескольких минут Штубер посвящал диверсанта-«маньчжура» в замысел этой элитарной диверсионной школы, в которой готовили руководителей национально-освободительных движений, будущих повстанческих вождей и глав правительств; руководителей диверсионных школ и региональных резидентов разведки.
— При этом Скорцени как личный агент фюрера по особым поручениям, — заключил барон фон Штубер, — готов сразу же включить вас в состав интернациональной диверсионной группы, созданной специально для выполнения этих самых «особых поручений фюрера». И к которой имеет честь принадлежать ваш покорный слуга.
— Вот это уже конкретный разговор. С учетом, что в эту же школу будут зачислены и двое диверсантов, которые пришли со мной.
— Естественно. Мало того, я уже рассматриваю эту вашу группу, как основу группы для выполнения особых поручений в России и на ее окраинах. Куратором «диверсионных групп восточного направления», как вы уже поняли, приказано быть мне. Что же касается атамана Семёнова, то он будет официально уведомлен о вашем прибытии в Берлин и о нашем восхищении «рейдом подполковника Курбатова».
— С того момента, когда я окажусь на улице Берлина, вступает в силу приказ главнокомандующего армией генерал-лейтенанта Семёнова о присвоении мне чина полковника.
— Вот оно в чем дело! — простодушно улыбнулся Штубер. — А я-то думаю, почему вдруг вы так рветесь в Берлин? Будем считать, что приказ этот уже вступил в силу: через два дня вы будете в Берлине. А в радиограмме, которую получат в штабе Семёнова, будет сказано, что мы «восхищены рейдом полковника Курбатова», — тотчас же уточнил Штубер, с грустью подумав при этом, как же легко даются высокие чины в армиях некоторых самозваных «главкомов-атаманов»!
— С этой минуты, — объявил полковник Лоттер как старший по чину, — вы, подполковник Курбатов, и ваши люди, — кстати, где они сейчас?…
— В деревне, знакомятся с местными достопримечательностями.
— …Так вот, вы и ваши люди, если только они обнаружатся, вступаете в полное распоряжение гауптштурмфюрера СС барона Вилли фон Штубера. Замечу, одного из тех, кто принимал участие в операции по похищению Муссолини, а также в некоторых других, не менее громких, хотя пока еще засекреченных операциях.
Курбатов удивленно взглянул на Штубера, поднялся, вышел из-за стола и, щелкнув каблуками, отвесил офицерский поклон.
— Простите, не имел чести знать об этом, барон фон Штубер. Наслышан о вашей итальянской операции, и считаю, что это диверсионная классика.
— Так подражайте же, подражайте! Вы, как мне сообщили, давно намереваетесь нанести «диверсионный визит вежливости» на подмосковную дачу Кровавого Кобы, то есть товарища Сталина, — и Штубер поднялся из-за стола. — Чтобы затем швырнуть его к ногам своего атамана. Или, может, меня неверно информировали?
— Ну, в общем-то, можно было бы и нанести такой визит, — явно подрастерялся Курбатов, пытаясь вспомнить, когда, где, а главное, в какой стадии опьянения, мог бахвалиться по этому поводу.
Он пока что не догадывался, что ничего подобного барону фон Штуберу слышать не приходилось, что тот явно блефует и откровенно провоцирует его. Однако в этом блефе уже ясно просматривалось то задание, к которому его станут готовить в школе замка Фриденталь.
— Надеюсь, вы понимаете, что, осуществив подобный «визит» на дачу, на которой Сталин проводит сейчас большую часть служебного времени, вы сразу же затмите своей славой даже славу Скорцени после его операции по похищению Муссолини? Не скрою, Скорцени — человек слегка завистливый, но обещаю, что он первым пожмет вам руку и лично представит к самому высокому ордену рейха. Кстати, есть еще один русский «диверсант от Бога» — некий лейтенант Беркут. Если нам удастся заполучить его в нашу группу, можете считать, что вам одинаково будет кого похищать — хоть Сталина, а хоть Черчилля.
Задумавшись, Курбатов несколько раз нервно повел головой, как бы мысленно полемизируя с самим собой.
— Думаю, господин Штубер, — наконец произнес он, — что в любом случае теперь у нас с вами есть идея, с которой можем представать хоть перед Скорцени, а хоть перед самим Гитлером.
— И правилна мыслите, таварищ Курбатов, — сказал Штубер, неожиданно спародировав Сталина, и держа при этом вилку так, как обычно «вождь всех времен и народов» держит курительную трубку. — Поэтому есть мнение таварищей из ЦК и лична таварища Берии, немедленна отправиться вместе с вами в Подольск.
— Зачем, позвольте узнать?
— Для асуществления вашей давнишней мечты, таварищ Курбатов, — загула в местных пивных и рейда по его провинциальным борделям.
Их сдержанный, но единодушный смех был покрепче рукопожатия «двух высоких договаривающихся сторон».
— Вы всех так лихо вербуете? — по-немецки и вполголоса поинтересовался полковник Лоттер, когда они направлялись вместе с Курбатовым к машине. Просто русский на несколько мгновений задержался, чтобы еще раз полюбоваться любовными игрищами лошадей. — Признаю: это было сделано ювелирно.
— Мой давний, стандартный метод вербовки, — иронично ухмыльнулся Штубер, пожимая плечами. — Учитесь, пока я жив, полковник абвера Лоттер.
10
При въезде в городок Корбачу нужно было свернуть на трассу, но тут его машину оттеснили две небольшие колонны, одна из которых шла по шоссе, другая выходила из боковой дороги.
— Подождем, пристроимся, — успокоил Беркут Звездослава, пытавшегося проскочить между ними. — Еще неизвестно, какую встречу готовят нам здесь.
— Думаете, успели сообщить?
— О той машине, что на хуторе, возможно, еще нет. Но что исчезла эта, в которой мы сейчас катаемся… Думаю, уже подняты на ноги и контрразведка, и гестапо, и полевая жандармерия.
— Однако шлагбаума на въезде нет.
— А странно.
Городок показался мирным, совсем нетронутым войной. Аккуратные кирпичные домики с островерхими черепичными крышами, невысокие металлические ограды, старательно ухоженные дворики…
— Немцы, — кивнул Корбач в сторону одного из таких двориков.
— Где? — не понял Беркут.
— Живут здесь, говорю, немцы. Разве не видно? Аккуратности да умению вести хозяйство нам бы у них стоило поучиться. А всему остальному…
— У каждого народа есть чему поучиться, если, конечно, не помнить зла.
Корбач пытался свернуть за угол, но чуть было не раздавил мотоцикл эскорта, который пристроился у заднего борта замыкавшей колонну танкетки.
— Вся колонна стоит, господин обер-лейтенант, — доложил Беркуту обер-ефрейтор, уже успевший до этого сойти с мотоцикла и прогуляться по улочке.
— Выясните, что произошло. У нас — раненый, дорога каждая минута.
— Идет проверка документов. Ищут захваченные партизанами машины.
Пристроившиеся на подножках Корбач и Беркут переглянулись.
— Что делаем? — полушепотом спросил Звездослав по-немецки.
— Они ищут эти машины в немецких колоннах?! — несколько запоздало отреагировал Андрей. — Тогда, конечно, успех им гарантирован. Вот что, обер-ефрейтор, пересаживайте раненого в коляску мотоцикла и гоните к госпиталю. А мы подождем своей очереди. Мотоциклистов, тем более — с раненым в коляске, задерживать они не станут.
Пока раненого перегружали на коляску заднего мотоцикла, Громов осмотрелся. Свернуть было некуда. А тут еще вечер оказался на удивление ясным, светлым. Ранняя луна словно бы пыталась заменить солнце, превращая довольно пасмурный день в светлую ночь.
— Сдавай назад! — скомандовал лейтенант Корбачу, как только оба мотоцикла умчались. — Сворачивай в первый же переулок.
Сзади, почти вплотную, подъехали еще две машины, и пока Беркут требовал от водителей сдать назад, пока Корбач осторожно и неуклюже выбирался из очереди и, юркнув в тесный переулок, пробирался им, почти касаясь бортами оград и ломая ветки, — время было упущено. И вот уже в конце переулка вновь появился мотоцикл. Осветив их фарами, водитель начал яростно сигналить, требуя остановиться.
— Кажется, приехали, — осуждающе бросил Арзамасцев, когда машина остановилась и Беркут вышел из кабины. — Кто мне теперь объяснит, какого черта нужно было переться в этот город?
— Молчать! — по-немецки гаркнул лейтенант, направляясь к мотоциклу, на котором был только водитель. Андрей узнал его: за рулем сидел солдат, который вел мотоцикл обер-ефрейтора. — Что случилось, почему вы вернулись?
— У нас неприятности, господин обер-лейтенант, — мрачно объяснил рядовой, сходя с мотоцикла. — Машину с раненым пропустили, а обер-ефрейтора задержали. Офицер полевой жандармерии просит вас подъехать и объяснить, откуда и куда мы едем.
— Разве обер-ефрейтор ему этого не объяснил?!
— Капитану полевой жандармерии вообще непонятно, как мы здесь оказались. Ведь наш батальон участвует в антипартизанской акции — обер-ефрейтор сам сообщил ему об этом. А еще обер-ефрейтор сказал, что вы…
— Что именно он сказал?
— Мне бы не хотелось повторять его слова. Поедем, господин обер-лейтенант, иначе нас просто-напросто арестуют как дезертиров, — почти взмолился солдат. — Моих товарищей уже задержали, а меня вот послали за вами.
— Решение, конечно, безумное, — проворчал Беркут и бегло, незаметно окинул взглядом пустынный переулок: ни души, моторы работают…
— Поторопитесь, господин обер-лейтенант, — вновь взмолился мотоциклист. — Уверен, что, как только вы появитесь, сразу все прояснится.
— Хорошо, — беззаботно согласился он. — Поехали спасать ваших товарищей.
Не садясь в мотоцикл, водитель начал разворачивать его, но тяжелый удар ребром ладони в висок, а потом и удар ножом в шею прервали его усилия. Вместе с подоспевшим Арзамасцевым Беркут уложил тело мотоциклиста в кузов машины и вновь вернулся к мотоциклу.
— Теперь эскортировать буду я, — сказал он Корбачу, подъехав через несколько минут к грузовику. — Двигайся за мной, попытаемся обойти городок.
— Ох и доиграемся же мы, лейтенант, ох и доиграемся! — нервно пробубнил Кирилл. — Какого черта опять лезем на рожон?
— В машину, — сдержанно осадил его Андрей, уже в который раз пожалев, что вместо этого нервного ефрейтора рядом с ним не оказалось сержанта Крамарчука, Мазовецкого или хотя бы Колара. Господи, сколько же мужественных ребят осталось лежать в доте и возле него, на Змеином плато, на окраине сел и подольских перелесков!
Тело убитого немца они оставили в первом же попавшемся овраге, но бросать мотоцикл Беркут не захотел. Загрузив в коляску трофеи — автомат, магазины с патронами и подсумок с гранатами, они осторожно выбрались на едва накатанную у опушки леса дорогу, несколько часов колесили по ней, объезжая небольшие села, и лишь на рассвете, наткнувшись на заброшенный полусожженный лесной хуторок, замаскировали машину в ельнике и решили несколько часов отдохнуть.
Это был прямо-таки райский уголок. Три холма, между которыми расположилась усадьба, придавали этой местности какую-то особенную красоту и даже таинственность; кроны величественных сосен, обступавших дом, создавали удивительный узорчатый шатер, укрывавший людей и постройки от дождя и жгучих лучей солнца; а каменистый склон ручья, протекавшего по глубокому руслу и полукругом охватывавшего эту равнину, вполне мог бы стать основанием для крепостной стены — с башнями и переходными мостиками.
— Ты бы смог остаться здесь, а, лейтенант? — поднялась к нему на вершину холма Анна. — Я имею в виду — навсегда. Остался бы?
— Только для того, чтобы всю жизнь любоваться окрестными пейзажами?
— А я ожидала, что ты скажешь: «Если с тобой, Анна, то, конечно же, остался бы!…» — Сейчас она выглядела уставшей: круги под глазами, посеревшие щеки, запыленные взлохмаченные волосы. Короткая спортивная куртка ее тоже покрылась пылью, брюки измялись.
Однако девушка не придавала этому никакого значения и старалась казаться значительно бодрее, чем была на самом деле.
— А если бы именно так и сказал, что тогда?
— Не хитри, сначала скажи мне, бедной польке, правду.
— Корбач! — окликнул Беркут бродившего по двору парня, ничего не ответив Анне. — Сними с коляски пулемет и замаскируйся с ним вот здесь, в кустах под сосной. Великолепный обзор. Через час я тебя сменю. Через два часа — в путь.
— Значит, так ничего и не скажешь бедной польке… — разочарованно вздохнула девушка, привалившись спиной к стволу сосны и положив автомат на колени. Причем Беркут заметил, что проделала это девушка так, словно укладывала спать ребенка.
— Извини, не скажу.
— Не можешь простить бедной польке тех двоих немцев-любовников в сарае?
— Хочется верить, что происходило это не по твоей воле.
— Но простить все-таки не можешь…
— Послушай ты, «бедная полька», зачем ты опять заводишь разговор о случае в сарае? — сухо осадил ее Андрей, еще раз оглядывая окрестности в доставшийся ему от обер-лейтенанта бинокль. — Давай раз и навсегда договоримся: твоя интимная жизнь меня не интересует, а того, что происходило в каком-то там заброшенном строении, я попросту не видел. Как-то не довелось. Бывает же такое?
— И того, что происходило через несколько дней на чердаке, — тоже? — коварно ухмыльнулась полька.
— Того — тем более.
— В таком случае мне не пришлось видеть, как после этих ухаживаний за мной ты преподносил «уроки поведения» своему ефрейтору. Может, заключим по этому поводу «вечный мир», а, пан лейтенант-поручик?
— Иди, отдыхай, Анна, тебе это крайне необходимо. И есть у тебя на всю эту роскошь ровно два часа.
— Благодарю за великодушие, но, по-моему, в этом доме частенько ночуют партизаны или какие-то бандиты. Во всяком случае, там полно сена, все разграблено и затоптано. Кажется мне, что и хозяева отсюда не уезжали, а нашли вечный покой где-нибудь поблизости.
— Тебе не дают покоя их привидения? Можешь устроиться на одном из соседних холмов или в кабине.
— Почему не здесь?
— Потому что здесь ты будешь отвлекать часового, — едва заметно улыбнулся Андрей.
Как бы он ни старался урезонить эту девушку, каким бы несвоевременным ни казался ее флирт, все-таки она не могла не нравиться. Даже в этих мешковатых брюках, неуклюжих сапогах и тесноватой мальчишеской спортивной куртке.
— С чего ты взял, что я собираюсь его каким-то образом отвлекать?
— Я пекусь не о нравственности твоей, а о нашей общей безопасности.
— Жаль… — Беркут так и не понял, к чему относилось это ее «жаль», а посему промолчал. — А ведь если бы не было войны, если бы не боязнь того, что завтра сюда нагрянут немцы, я бы, наверное, никуда из этих мест не уезжала. Оставила бы с собой кого-то из вас двоих: тебя или Звездослава, но не ефрейтора, конечно, женила на себе…
— Если бы не война, хозяин этого хутора еще хорошо подумал бы, прежде чем пустить тебя, а вместе с тобой — и нас, на порог. Но есть один человек, который наверняка принял бы твое предложение и не захотел бы уйти отсюда, жаль только, что он остался в Украине. Кстати, тоже поляк.
— Это ты о ком? — недоверчиво уставилась на него Анна.
— О поручике Владиславе Мазовецком, бойце моего отряда. Это он страстно мечтал побывать в своей Польше. Я же попал сюда по воле злого рока. Если только сумеем добраться до тех мест, где мы базировались; если Владислав окажется жив, и если… — Запутавшись в этих почти безнадежных «если», Беркут в конце концов махнул рукой и начал спускаться с холма, но все же на ходу договорил: — Словом, если все это случится, то обязательно познакомлю тебя с ним! Все-таки родная кровь, возможно, вы даже земляки…
— Значит, все-таки возьмешь с собой! — подхватилась Анна.
— А куда тебя денешь? — пожал плечами Андрей. — Все равно ведь не отстанешь.
— Ну, ты сам посуди: куда мне теперь без вас? Ведь, кроме вас, у меня теперь вообще никого нет. Не только в Польше, но и во всей Европе — никого!
11
Нет, это уже был даже не сон, а настоящее возвращение в прошлое. Перенесенный во времени, Беркут снова оказался в доте, на склоне днестровской долины, и все, что он видел — изгиб реки, каньон, дот на вершине утеса, лодки с вражеским десантом, цепи немцев, — все это открывалось ему через прорезь амбразуры, все было вполне осязаемым и совершенно реальным.
Он явственно ощущал запах гари, слышал взрывы снарядов, которыми немцы прикрывали с того берега свой десант, прислушивался к голосам бойцов из соседнего отсека, и вновь видел рядом с собой Крамарчука, Газаряна, Абдуллаева, медсестру Марию…
Вот почему, услышав крик Корбача: «Лейтенант, немцы!», он, прежде чем окончательно проснуться, скомандовал: «Дот, к бою! Пушкари, к орудиям!», и только тогда увидел удивленно уставившихся на него Арзамасцева и Корбача. В соседней комнате возилась с одеждой Анна, которой постелили на единственной сохранившейся лежанке.
— Не понял… — растерянно проговорил Беркут, медленно поднимаясь и сходя с устроенного им на полуразрушенной печи сеновала. — Мне что — приснилось, будто кто-то крикнул?…
— Не приснилось, я кричал, потому что в долине действительно немцы, — зачастил Корбач. — Две машины и мотоцикл. Приближаются к хутору.
— Если немцы — это не страшно… Было бы сложнее, если бы вдруг нагрянули польские партизаны: в этих мундирах — хоть стреляй, хоть объясняйся с ними, результат один. Где пулемет?
— На холме.
— Убрать! Отходим к ельнику, поближе к машинам. Уехать мы уже не успеем.
— Заметят, — согласился Корбач, — а дорога плохая. И немцы уже рядом.
— Потому и говорю: к ельнику, пусть еще поблаженствуют.
Они залегли за гребнем едва заметной возвышенности, между холмом и ельником, выложив при этом весь свой арсенал: пулемет, автоматы, по две гранаты на каждого и запасные магазины.
— А ведь еще можно драпануть, — напомнил Арзамасцев, когда, оторвавшись от машин, мотоциклисты въехали во двор, чтобы осторожно осмотреть дом и полуразрушенные пристройки. — Без машин, по-тихому; лес — вот он, рядом.
Он лежал между Беркутом и Анной, — которая, на удивление, спокойно готовилась к бою, правда, гранаты как-то опасливо отодвинула от себя, — и Андрей видел, как, излагая план отступления, Кирилл мелко вздрагивал. Лейтенанту странно было видеть такое, но Арзамасцева действительно бил такой озноб, словно он раздетым лежал на снегу. А ведь день выдался по-июльски теплым.
— Уйти еще можно — в этом ты прав, — согласился Андрей, положив руку ему на плечо. — Бросить машины и уйти…
— Тогда почему не уходим? — раздраженно спросил Кирилл, выждав несколько минут. — Если можно, то чего ждем?
— Немцев, — спокойно ответила за Беркута Анна. — Пока остальные подъедут.
— Вот именно, — согласился лейтенант. — Дадим бой — и уйдем. Если, конечно, позволят обстоятельства.
«В общем-то, он прав, — подумал Беркут, наблюдая, как два мотоциклиста (третий с мотоцикла не сходил), обследовав чердак и кусты, принялись внимательно всматриваться в ведущую к дому дорожку. — У нас еще действительно была возможность "уйти по-тихому", и это было бы благоразумно. Видно, во мне все еще сидит комендант пограничного дота: "Без приказа не отступать!", "Дот не оставлять, пока не иссякнет боевой ресурс гарнизона!", "Сражаться до последней возможности!"».
— Ой, кажется, они заметили следы колес! — вдруг подала голос Анна. — Так и есть, пошли по следу. Остановились и пристально всматриваются в нашу сторону.
Она замолчала. Все четверо замерли в напряженном ожидании. Солнце слепило немцам глаза, особенно тому, в очках. Он заслонялся от лучей поднятым вверх автоматом и показывал рукой на лес. Беркут не мог слышать, что именно он говорит, но по тому, как его сослуживец спокойно пошел за холм звать остальных, понял: немцы решили, что машина и мотоцикл ушли в лес. Интерес фашистов к следам во дворе как раз тем и вызван был, что они искали исчезнувшие машину и мотоцикл.
— Ефрейтор, — вполголоса проговорил Андрей, — передай Корбачу: из пулемета огонь по кузовам. Пока немцы не успели сойти и расползтись. И пусть постарается повредить моторы обеих машин. Сам отсекай их от дома, а ты, Анна, — от высотки, у въезда во двор. Я буду на ней…
Прихватив две гранаты Ягодзинской, лейтенант осторожно подполз к небольшой ложбинке, пробежал по ней к подножию холма и залег там. Взобраться на вершину незамеченным он сумел бы только тогда, когда бы машины въехали во двор и все немцы оказались по ту сторону холма.
Как только борт задней машины исчез за гребнем, Андрей взбежал наверх и, еще толком не осмотревшись и не видя машин, метнул во двор одну за другой две гранаты. Не успел отгреметь взрыв второй из них, как открыл огонь Корбач. За ним, чуть с опозданием, — Арзамасцев и Анна.
Приподнявшись у сосны, Громов увидел развороченный борт задней машины и пламя на капоте передней, мечущиеся по двору фигуры немцев, очевидно, решивших, что они окружены; и теперь уже прицельно метнул третью гранату, положив ее между первой машиной и мотоциклом. В ответ из сарая кто-то швырнул гранату на холм, но она взорвалась метрах в десяти от вершины; кроме того, Беркута прикрыл толстый ствол старой сосны.
Понимая, что как только немцы придут в себя, они сразу же попытаются сбить его с высотки, последнюю гранату лейтенант метнул за машины, где у руин сарая залегло человек десять гитлеровцев, и, подкрепив ее несколькими длинными очередями по окнам дома и руинам, побежал к своим.
Уже у оврага в спину ему вдруг ударила сильная взрывная волна. Лейтенант бросился на землю, инстинктивно накрыл голову руками, и лишь когда прогремел еще один взрыв, чуть слабее, понял: взрываются не снаряды и не гранаты, а баки машин.
— Корбач, к машине! — скомандовал он. Поднялся, дал еще две очереди и, на ходу меняя магазин, побежал дальше. Его заметили, пули скосили кусты впереди него, позади, сбили кору с дерева, за которым он приостановился.
— Корбач, оставь мне пулемет! Я прикрою! Все к машине! Уходите по редколесью!
Уже падая рядом с Корбачем, он увидел, как тот скосил двух немцев из жиденькой цепи, которую они организовали, пытаясь атаковать кустарник. Остальные залегли и ползком попятились. Трое солдат из тех, что после взрывов засели в сарае, не выдержали, оставили руины и побежали в долину, к ручью, очевидно, надеясь уйти по его склону подальше от хутора.
Еще несколько минут лейтенант сдерживал немцев, прочесывая короткими очередями проемы окон, руины сараев, остатки машин и, лишь когда закончилась лента (вторая колодка осталась в коляске мотоцикла), подхватил пулемет и, перебегая от дерева к дереву, начал отходить к ельнику. Машины уже не было, а мотоцикл оказался выкаченным из кустарника и ждал с заведенным мотором.
«Молодец, Корбач! — мысленно похвалил поляка, зная, что Арзамасцев не проявляет к технике абсолютно никакого интереса. — А ведь неплохой боец. Да и офицер мог бы получиться не хуже. Только бы сберечь его, пока не пробьемся на Украину, к своим!»
Мотоцикл он вывел, ориентируясь по звуковым сигналам грузовика, которые, остановив машину на просеке, давал Корбач.
— Бросай мотоцикл, лейтенант! — крикнул Арзамасцев. Он стоял в кузове с оголенной рукой, которую Анна неумело, торопливо перевязывала. — И эту таратайку — тоже. Уходим лесами, так надежнее.
— Корбач, — не отреагировал на его призыв Беркут, — веди машину, я следую за тобой!
— Но горючего километров на двадцать, не больше.
— Это значит, что мы окажемся на целых двадцать километров ближе к границе!
Просека вывела их на хорошо накатанную лесную дорогу, но Корбач остановился, не зная, в какую сторону свернуть. Лейтенант взглянул на полуденное солнце, вспомнил, в какой части горизонта оно восходило, когда они отдыхали на хуторе, и прикинул, где может быть восток. Но по его расчетам получалось, что дорога вела с юга на север.
— Давай туда, — махнул Беркут на север, — до первого поворота направо.
Проехав еще с километр, они оказались перед незасеянным полем, по левому краю которого виднелись какие-то строения. Пробиваться по этому тряскому полю было сущей пыткой. Беркуту казалось, что ему вообще не будет конца и что ухабы уже вытрясли из него душу.
Но самое ужасное ждало беглецов впереди. Когда они уже были где-то посреди поля, их вдруг начали обстреливать из винтовок. Две пули пробили борт машины, одна застряла в коляске. Однако ни мотоцикл, ни машину партизаны не бросили. Ответный огонь тоже не открывали. Стреляли, очевидно, трое или четверо, засев в полуразрушенных строениях. Вот только ни одного из устроивших эту засаду никто из группы Беркута так и не заметил.
Проехав поле и перелесок, партизаны еще какое-то время наблюдали за проходившей рядом дорогой. Дальше начиналось болото, а значит, путь был только один — к шоссе. В бинокль Беркут увидел мост, однако поста, как ему показалось, там не было. Значит, километров пять-шесть еще можно было пройти по нормальной дороге.
— Корбач, перелей горючее из мотоцикла в бак машины. Оставь мне ровно столько, чтобы можно было доехать вон до того мостика. Он где-то в километре отсюда.
Корбач выцедил в ведро все, что можно было, и показал Беркуту: не горючее, а слезы. Но все же километров на пять должно было хватить.
— Их-то мы и проедем, — невозмутимо произнес Беркут, стараясь в любой ситуации сохранять хладнокровие и невозмутимость.
У моста, пропустив мимо себя несколько машин, Андрей развернул мотоцикл поперек дороги и, смочив в бензине тряпку, поджег. Издали он потом видел, как постепенно у моста скапливалась колонна. Но подступиться к мотоциклу никто не решался, считали, что бак полон, и боялись взрыва.
12
Остановив первую попавшуюся подводу, Корбач расспросил возницу, где они находятся. Узнав название местности, Беркут сразу же определился по карте. Получалось, что до границы было не более пятидесяти километров. Всего-то! Правда, их еще нужно было пройти, но все же!…
— Да какая разница: граница — не граница?! — неожиданно взвинтился ефрейтор Арзамасцев. — Что здесь немцы, что там немцы! Будто там будет легче! И вообще, нужно было идти в сторону Белоруссии, оттуда ближе к России, к линии фронта.
— Это ошибка многих: вместо того, чтобы сражаться в тылу врага, нанося ему как можно больший урон, наши командиры устремились к линии фронта, зря положив своих людей задолго до подхода к ней или же во время перехода. Все, видите ли, панически боялись оказаться в окружении. А при чем здесь окружение, если мы сражаемся на своей земле?!
— Что бы ты, лейтенант, сейчас ни говорил, а партизанить на Украине я не собираюсь. С меня вот так, — провел большим пальцем по глотке, — хватит, понял? Через линию фронта, только через линию!…
— Божественно. Поэтому подумаем, как нам запастись бензином, — совершенно невозмутимо подытожил Беркут. — Если верить карте обер-лейтенанта, где-то рядом должна проходить железка. Здесь даже нанесен переезд, — вопросительно взглянул он на Корбача. — Это в трех километрах, максимум в четырех.
— Попробую дотянуть. Но что дальше? Переезд, судя по обозначению, вроде бы нерегулируемый.
— Молодец, читаешь карту. Ничего, попробуем «отрегулировать».
До переезда они не дотянули метров триста. Уже казалось, не на горючем, а исключительно на силе воли водителя машина вползла в рощицу и, уткнувшись радиатором в ствол осины, чисто по-человечески обессилено вздохнула, застонала и заглохла.
Пока Арзамасцев, Корбач и Анна ломали ветки и маскировали грузовик, Беркут внимательно следил за переездом. Это лишь на карте он был нерегулируемым, в действительности же там было все, что полагается в военное время: шлагбаум, дежурный в форме железнодорожника и лениво прохаживающийся по насыпи часовой с автоматом. В бинокль лейтенант даже рассмотрел, как часовой несколько раз останавливался и внимательно всматривался в их сторону. Очевидно, заметил ехавшую по дороге машину и теперь пытался понять, куда же она исчезла.
— Анна, остаешься в машине. Как только увидишь кого-либо вблизи, уходи в лес. Если нам не повезет, тебя это тоже не касается. Ни в коем случае не выдавай себя. Огонь открывай только в том случае, если будем отходить и ты сможешь прикрыть нас.
— Слушаюсь, пан лейтенант-поручик, — спокойно и очень серьезно ответила Анна и сразу же отошла в сторону, чтобы не мешать мужчинам совещаться.
— Понял, как ты ее вымуштровал? — оскалился Арзамасцев. — Никогда бы не подумал. А ведь девка эта — такое прости господи…
Беркут заметил, как, неожиданно побледнев, Корбач нервно сжал рукоятку автомата.
— Прекрати хамить, Арзамасцев, — одернул его лейтенант. — Не заставляй нас с Корбачем давать тебе уроки поведения в порядочном обществе.
— Причем я сделаю это первым, — сквозь зубы процедил Звездослав. — Не знаю, как там у вас, в России, а у нас здесь, в Польше…
— У нас тоже, Корбач, у нас тоже… — поспешно согласился Андрей. — Нет такого народа, у которого было бы так принято. Но не стоит ссориться.
— Тем более — из-за какой-то бабы, — так ничего и не понял Кирилл.
Беркут удрученно посмотрел на него, выдержал паузу, нужную для того, чтобы считать инцидент исчерпанным, и, попросив Корбача взять ведро (вдруг удастся выпросить горючего — лейтенант предусматривал и такой вариант), пошел к шлагбауму. По мере их приближения прогуливавшийся до этого часовой все ближе подходил к переезду, все пристальнее всматривался в офицера и солдата и нервно подергивал висевший у него на животе автомат, словно кого-то отталкивал от себя.
«Неужели и он уже знает о пропавшей машине, о том, что группу возглавляет обер-лейтенант, и все остальное, что положено знать о подобных происшествиях?» — с нарастающим беспокойством думал Андрей, внимательно следя за часовым.
Вот из будки вышел дежурный. Без фуражки, с расстегнутым кителем, он запоздало бросился к шлагбауму и закрыл его, когда поезд уже буквально надвигался на переезд. Эшелон шел медленно и казался бесконечным. Все это время Беркут и часовой стояли друг против друга и, используя каждый просвет, старались присмотреться, оценить, выяснить намерения… Часовой даже присел, стараясь лучше разглядеть обер-лейтенанта, а затем еще с минуту как-то странно пританцовывал, словно эшелон отсрочил его объятия с другом детства.
Но когда наконец прогрохотал последний вагон, они еще несколько секунд продолжали стоять друг против друга, не в состоянии поверить, что никакой преграды между ними уже не существует и настала пора действовать.
Только сейчас Беркут заметил, как дежурный поспешно и неуклюже — из-за плеча, через голову — снимает карабин.
«Неужели они не понимают, что эту дуэль им не выиграть? — Лейтенанта всегда неприятно поражало неумение людей, взявшихся за оружие, вести себя в боевой обстановке. Неумение воевать. — Если уж они считают нас партизанами, то по крайней мере могли бы укрыться в домике или хотя бы залечь за насыпью».
— Вы почему стоите здесь один? — раздраженно спросил он, надвигаясь на часового. — Был четкий приказ дежурить на переездах по двое.
— Я этого не знал, господин обер-лейтенант, — медленно, словно во сне, прошлепал губами часовой, испытывающе глядя в глаза офицеру. И Беркут понял, что потребовать у него документы этот рядовой уже не решится. Теперь уже не решится. — Мне приказано. Вот, с железнодорожником…
— А о том, что бандиты захватили машину и мотоцикл и буквально терроризируют все окрестности, вы слышали?
— Так точно, господин обер-лейтенант. Но в нашей округе они еще не появлялись. Если бы они появились у переезда, мы бы закрыли шлагбаум и сообщили по телефону.
— Ага, дали бы они нам сообщить! — по-польски проворчал дежурный, сразу же потеряв интерес к офицеру и его людям, и, открыв шлагбаум, побрел к будке.
Лейтенант взглядом приказал Арзамасцеву и Корбачу: «За ним» и, все еще не отводя глаз от мешковатой фигуры железнодорожника, спросил у часового:
— Вы слышали, что он пробормотал, когда вы сказали, что сообщите о бандитах?
— Я не понимаю по-польски.
— Вот именно! — повысил голос обер-лейтенант. — А он по-немецки отлично понимает! И не только он один. И знает обо всех наших намерениях. Вы вообще-то доверяете ему? — взял он часового под руку.
— Никак нет, господин обер-лейтенант. Полякам я вообще не доверяю, кто бы они ни были.
Читать бесплатно другие книги:
