Черный передел Бегунова Алла
– Сержант Чернозуб?…
Кирасир не спеша перевел взгляд с потолка на великосветскую даму, столь бесцеремонно донимавшую часового. Тут лицо его, похожее на маску, дрогнуло, ожило, и он широко улыбнулся:
– Так точно! Сержант Чернозуб, ваш-выско-бродь!
Аржанова растерялась.
Она никак не ожидала увидеть на столичном дворянском празднике в роли живой скульптуры, так сказать, элемента художественного оформления интерьера, участника своей крымской экспедиции, доблестного сержанта Новотроицкого полка Макара Чернозуба. Именно ему Анастасия была в немалой степени обязана спасением из цепких рук Казы-Гирея в караван-сарае у деревни Джамчи. Конечно, она знала, что разговаривать с часовым запрещено, но хотела немедленно задать ему сто вопросов о том, как он попал сюда, почему разнообразные его воинские таланты ныне не востребованы, и что она может сделать для него сейчас.
Так они с Чернозубом и стояли друг против друга в полном молчании, пока второй унтер-офицер не скосил на них глаза и не кашлянул. Молодая женщина отступила в сторону, прикрыв веером лицо. Взгляд Чернозуба сделался печальным.
– Ваш-выско-бродь, – прошептал он. – Будь ласка, берить мени с собою.
– Куда, сержант?
– Да хоть куда…
Заиграли фанфары. Это означало, что императрица прибыла в Аничков дворец. Толпа потекла из гостиных в Большой зал. К торжественному появлению там Екатерины Алексеевны гости выстроились в две шеренги, образовав широкий проход от дверей к центру помещения. Оркестр на хорах грянул любимый марш царицы – «Гром победы, раздавайся!» Ведомая под левую руку хозяином бала Потемкиным, государыня вступила в зал и медленно пошла мимо участников праздника, сердечно им улыбаясь. При ее приближении дамы приседали в глубоком реверансе, кавалеры становились на одно колено.
Анастасия не видела Екатерину II больше года. Самодержица Всероссийская за это время несколько не изменилась. То же немного полноватое свежее лицо, ясные бирюзовые глаза, светлые волосы, уложенные в простую прическу с бриллиантовой диадемой. По зимнему времени платье на ней было закрытое, из светло-алого бархата, с большими присборенными рукавами-буф и отделкой из меха горностая. Через правое плечо у нее проходили две орденские муаровые ленты, наложенные одна на другую. Внизу – владимирская, красная, с черными полосами по краям, поверху – андреевская, голубая. Звезды только двух орденов: серебряная восьмиконечная св. Андрея Первозванного – и золотая четырехконечная св. Георгия сияли у нее на груди.
Полнейшая тишина установилась в зале. Ее величество обратилась к присутствующим с краткой речью. Она говорила по-русски совершенно правильно, хотя и с каким-то трудноуловимым акцентом, не по-петербургски и не по-московски растягивая некоторые гласные. Она приветствовала гостей, собравшихся в столицу из разных губерний империи как представителей российского дворянства, служащего отечеству верой и правдой. Она желала им благополучия и процветания и удачи в том важном деле, какое ныне привело их в Санкт-Петербург.
Аржанова не поняла смысл последнего высказывания. Стоявшие рядом с ней гости охотно объяснили, что губернским балом во второй половине февраля каждого года открывается так называемая «ярмарка невест», мероприятие неофициальное, но, без сомнения, значительное. Продолжается оно, как правило, до Великого поста. Действительно, в зале находилось немало девиц юного возраста в светлых, простых, недорогих, совсем не придворных платьях и с прическами, украшенными лишь искусственными цветами. Сопровождали милых девушек солидные матроны, увешанные драгоценностями, в вечерних туалетах из бархата и парчи, но часто скроенных по позапрошлогодней моде. При объявлении менуэта, открывающего праздник, они быстро расселись по стульям, выставленным вдоль стен, и приступили к наблюдениям.
Согласно традиции, первой парой в этом менуэте должен был идти хозяин или хозяйка бала с самым почетным из гостей. Таким образом, впереди колонны танцующих Анастасия увидела князя Потемкина и Екатерину Алексеевну. Императрица, несмотря на свои пятьдесят два года с лишним, двигались легко и грациозно. Менуэт явно доставлял ей огромное удовольствие.
Подчиняясь ритму и мелодии танца, а также командам распорядителя бала, гости то шли мелкими шажками вперед, то кружились на месте, то кланялись друг другу. Аржанова стояла слева от колонны исполняющих менуэт пар и потому близко видела только кавалеров. К ее великому удивлению вскоре рядом с ней очутился никто иной, как князь Мещерский, адъютант светлейшего и начальник ее охраны при поездке в Крым. Выглядел он по-прежнему превосходно. Обходительный и красивый, одетый в щегольский кафтан обер-офицера Новотроицкого кирасирского полка, Мещерский ловко скользил по паркету и держал за руку довольно симпатичную девушку лет семнадцати.
Адъютант увидел вдову подполковника не сразу, потому что был всецело занят танцем и куртуазным разговором с дамой. Но все-таки их взоры встретились, и князь споткнулся, выполняя команду распорядителя: «Vis-a-vis!». Много разных чувств отразилось на его лице в тот момент. Последнее из них Анастасия определила бы как растерянность. Однако закончив менуэт, молодой офицер отвел девушку на место, раскланялся с ее суровой мамашей и поспешил через весь зал к Анастасии. Она ждала секунд-ротмистра у окна, под гобеленом с гербом Курской губернии, постукивая по руке сложенным веером.
– Какая неожиданная встреча! – сказал Михаил Мещерский, кланяясь.
– Согласна с вами, – Анастасия протянула ему руку, и князь галантно поцеловал ее.
– Кажется, вы снова путешествовали?
– Да. Такова моя планида, – она вежливо улыбнулась ему.
– У нас говорят, ваше путешествие было удачным.
– Все может быть…
Это там, на дорогах полуденного полуострова, они состояли в одной дружной команде, чувствовали и думали одинаково. Посланные туда с особой миссией, они старались преодолеть преграды, избежать, насколько это возможно, опасностей и вернуться домой живыми и невредимыми. Здесь, на празднике в роскошном Аничковом дворце, среди веселых и беззаботных гостей Потемкина, встретившись, они внезапно ощутили, что уже далеки друг от друга.
Возможно, действовали законы службы в секретной канцелярии. Они требовали сохранения тайны при любых обстоятельствах, неразглашения ее в общении с любыми людьми. Анастасия, как человек недавно принявший присягу, старалась с чрезмерной точностью исполнять абсолютно все пункты всех без исключения инструкций. Князь Мещерский не был посвящен в детали операции «ПЕРЕБЕЖЧИК». Аржанова, в свою очередь, не знала, чем занят адъютант светлейшего ныне. Однако прошлое связывало их крепко. Потому, словно бы ожидая чего-то необычного, почти волшебного, они продолжали стоять рядом и смотреть, как участники праздника танцуют модный, но довольно сложный по своим движениям и позам, очень длинный танец – французскую кадриль.
Вдруг Мещерскому пришло в голову, что вдова подполковника с этой кадрилью хорошо знакома. Он решительно повернулся к ней и с поклоном произнес:
– Permettez – moi de vous inviter а danser. Pour deuxieme tour…
– Oui, certainement. Avec plaisir![11]
Они вступили со второй фигуры и сразу взялись за руки, чтобы шагом «pas chosse» двигаться через центр зала навстречу другой паре, находившейся напротив них – прапорщику лейб-гвардии Преображенского полка и юной красавице в бежевом платье. Затем надо было меняться партнерами, затем кружиться на месте, затем вообще покидать партнера и танцевать в одиночестве, но всегда возвращаться к нему и сжимать его руку.
Переходы, перемены и сольные номера превращали французскую кадриль в танец оживленный, вполне подходящий для светского общения и знакомства. Все видели всех. Например, если Анастасия поворачивала голову направо, то в поле ее зрения попадала самодержица всероссийская. Она танцевала с молодым человеком лет двадцати пяти, в мундире Кавалергардского корпуса. Кавалергард, добрый молодец, рослый, красивый, идеального телосложения, уверенно вел свою августейшую партнершу по паркету и, как казалось Анастасии, смотрел на нее слишком смело. Но и она, изредка поглаживая его руку в белой лайковой перчатке, делала это отнюдь не с материнской нежностью.
Мещерский тихо сказал Аржановой, что кавалергарда зовут Александр Ланской, он – из дворян Смоленской губернии, в столицу приехал шесть лет назад, стал обер-офицером в лейб-гвардии Измайловском полку. Потемкин его заметал и взял в адъютанты.
– Так он – ваш сослуживец? – спросила она.
– О нет! Куда мне до него! – воскликнул князь. – Теперь он – флигель-адъютант императрицы, полковник. Он – ее фаворит!
По разумению Анастасии, такая информация являлась конфиденциальной. Она посмотрела на Михаила Мещерского в сомнении. Молодой кирасир только пожал плечами. Здесь, в Санкт-Петербурге, объясни он, это – секрет Полишинеля. Разные придворные группировки ведут борьбу за должность фаворита, занимающую определенное место в системе монархического правления. Последнее соревнование выиграл Потемкин, и Ланской – его креатура.
При имени своего возлюбленного Анастасия повернула голову налево и увидела светлейшего князя. Никогда бы она не подумала, что он способен так сильно влиять на императрицу. Сейчас Потемкин смеялся и что-то весело говорил очаровательной брюнетке по возрасту младше его раза в два, весьма вольно прислонившейся к могучему плечу губернатора Новороссийской и Азовской губерний. Конечно, Мещерский знал и ее: Екатерина Энгельгардт, одна из пяти племянниц Светлевшего. Великосветская молва приписывала ей роман с вельможным дядей и даже… беременность от него.
Французская кадриль все шла и шла. Движения и позы повторялись, туры следовали один за другим. Но Анастасия и Мещерекий не жалели об этом. Они беседовали. Благо, тема была поистине неисчерпаемой. Князь пересказывал дворянке из Курской губернии столичные сплетни. Главные их персонажи периодически появлялись перед ними и исполняли соло в центре зала, то продвигаясь вперед, то отступая на прежнее место, и неизменно – скользящим шагом «pas-chosse».
В конце концов, музыканты устали.
Оглушив толпу танцующих громоподобным ударом, смолк большой турецкий барабан. Флейты, чьи тонкие голоса оттеняли мощное гудение валторн, закончили партию. Скрипки на прощание рассыпали целый каскад легких и прекрасных звуков под сводами зала.
– За сим объявляю перерыв! – распорядитель бала стукнул о пол длинным жезлом. – Ее величество будет играть в вист. На первую партию государыне благоугодно пригласить… – тут он заглянул в листок, незаметно извлеченный из-за обшлага кафтана, – …пригласить госпожу Одинцову из Московской губернии, госпожу Кулаковскую из Санкт-Петербургской губерний и госпожу Аржанову из Курской губерний…
Мещерский посмотрел на Анастасию с особым любопытством и спросил:
– Вы знаете, где императрица играет в карты?
– Нет, – ответила она.
– В Красной гостиной. Я провожу вас.
– Благодарю, – она кивнула. – Если вы имеете свободное время, князь, то милости прошу ко мне в гости.
– Где вы остановились?
– Опять у Земцова.
– Тогда в среду, во второй половине дня.
– Отлично. Жду вас к ужину.
Они подошли к Красной гостиной. Караула перед ее дверьми уже не было. Анастасия с сожалением подумала, что, наверное, опять потеряла сержанта Чернозуба и ни о чем не договорилась с ним. Но к ее радости, великаны-кирасиры отсалютовали им палашами внутри помещения, перед палаткой из ярко-алой тафты. Императрица находилась там. Лакеи суетилась, придвигая ее кресло к карточному столу вплотную.
– Здравствуйте, госпожа Аржанова, – Екатерина Великая приветливо улыбнулась вдове подполковника. – Коль вы прибыли ранее других дам, ваше место будет здесь… Не возражаете?
Императрица, страстная любительница карточной игры, указала на кресло напротив себя и таким образом назначила Анастасию в свои партнеры.
– Очень рада, Ваше Величество! – молодая женщина присела в глубоком реверансе.
На самом деле Аржанова играть в карты не любила. Это пошло от покойного супруга. В Ширванском пехотном полку – в отличие от иных воинских частей Российской императорской армия – картежников не жаловали. Командир полка полковник Бурнашов, командиры обоих батальонов подполковник Аржанов и премьер-майор Волков сему пагубному увлечению не предавались и своих обер-офицеров, сколь могли, от оного удерживали. Если и играли, то на маленькие, копеечные ставки и, может быть, не более одного раза в неделю, в воскресенье, после полкового обеда у Бурнашова дома.
Кое-какие ходы, употребляемые в висте, Анастасия все-таки знала и сумела бы, скажем, разыграть «Маневр Пита» при подходящих обстоятельствах. Однако удастся ли ей исполнить его с Екатериной Алексеевной, кто при этом проиграет, а кто выиграет, она не задумывалась. Одно пребывание за карточным столом с государыней представлялось ей весьма достойной наградой для человека ее звания и положения в обществе.
Буквально в следующую минуту в палатку вошли обе благородные дамы. Они увидели Анастасию, уже сидящей напротив царицы, и с трудом скрыли свое разочарование. Но этикет жестко диктовал им правила поведения. Они постарались мило улыбнуться красавице из Курской губернии и заняли места за столом, покрытым тонким сукном светло-зеленого цвета. Екатерина II взяла колоду карт в руки, перетасовала, раздала и объявила, что козыри – «пики».
Она знала всех участниц игры.
Евдокия Ивановна Одинцова, женщина крупная, дородная, привезла на губернский бал шестнадцатилетнюю дочь. Когда-то, во время путешествия государыни по провинциям, царский поезд остановился в деревне Одинцово, что расположена недалеко от Москвы. Евдокия Ивановна подала императрице собственноручного изготовления свежайшие яблочные зефирки. Ее Величество их попробовала, заинтересовалась рецептом и потом около часа беседовала с Одинцовой, удивляясь ее обширным познаниям в области кулинарии. Рецепт освоили на придворной кухне, а его изобретательница стала лично известна Самодержице всероссийской.
Софья Степановна Кулаковская, невысокого роста, худощавая, с быстрым взглядом карих глаз, ничего не пекла, не варила, не мариновала. Она родила десять детей. Пять из них умерли во младенчестве, пять – все мальчики – выжили. Теперь они, молодцы, как на подбор, с отличием служили в одном полку – Санкт-Петербургском драгунском, – пребывая в разных чинах, от поручика до секунд-майора. Это случайно выяснилось на императорском смотре, и царица, восхищенная до глубины души, пожаловала их родительнице бриллиантовый перстень, именной рескрипт и ежегодную пенсию в двести пятьдесят рублей, а также пригласила бывать у нее в Зимнем дворце запросто.
Анастасия Петровна Аржанова, таланты которой лежали в сфере, весьма далекой от домоводства и воспитания подрастающего поколения, тоже очень нравилась императрице. Она давала повод судить о женщинах, как о натурах разносторонних, способных на смелые, решительные поступки. Своею красотою они не кичились, полагая сие лишь Божьим даром, к которому обязательно надо приложить еще и собственные знания и умения. На исключительные познания госпожи Аржановой в тюркско-татарском языке, в географии Крыма и в обычаях крымско-татарского народа, государыня сейчас особенно рассчитывала, так как ситуация на юге империи складывалась далеко непростая…
Открыла партию в вист госпожа Одинцова. Она пошла девяткой «червы» к тузу «червей», что находился у госпожи Кулаковской. Та «червами» же и возвратила ход. Анастасия медлила, раздумывая над картами. На руках у нее имелось тринадцать цветных картинок, отпечатанных на атласной бумаге в городе Берлине. Все масти были представлены, и самое главное, среди них – козырный туз «пик». Однако начала она не с него. На светло-зеленое сукно Анастасия положила короля «червы». Екатерина Алексеевна выразительно на нее посмотрела и сбросила девятку той же масти. Аржанова продолжала: туз, валет, девятка, все – «бубны».
Одинцова тяжело вздохнула и возвратила «трефы»: дама, девятка, восьмерка, пятерка, двойка. Невероятное совпадение! У царицы нашлись дама, восьмерка, пятерка, двойка, но – «бубей». Кулаковской пришлось взять туз «трефы» и сыграть одной частью: «червы» – туз, дама, валет, десятка. Анастасия отбилась козырным тузом, затем отдала семерку «пик», импассируя «червовую» десятку, принадлежавшую Кулаковской. Екатерина Алексеевна добавила в этот расклад козырную шестерку «пик».
Игра набирала ход.
Анастасия уже чувствовала, что партия в вист складывается удачно. Они с государыней понимают друг друга без слов, и «Маневр Пита» будет осуществлен с наибольшей пользой: десять взяток как минимум. Оторвавшись от созерцания карт, она оглянулась. Сказочные синие тени лежали на красной драпировке. Свет от восьми канделябров, расположенных в разных местах палатки, падал перекрестно и немного искажал силуэты. Но присмотревшись, можно было узнать всех участников сцены.
Великаны-кирасиры держали обнаженные палаши на правом плече, царица поправляла обшлаг присборенного рукава-буф. Госпожа Кулаковская нервно перебирала карты. Госпожа Одинцова пыталась делать ей какие-то знаки. Неподвижная фигура госпожи Аржановой казалась еще выше из-за прически с локонами. Адъютант светлейшего секунд-ротмистр князь Мещерский стоял с той стороны палатки, рядом со своим начальником. Григорий Александрович Потемкин, поглядывая на дам, играющих в карты, разговаривал с графом Людвигом Кобенцелем, австрийским посланником.
Вторая партия виста была «дипломатическая». На нее получили приглашение граф Сольмс, посланник прусского короля, господин Корберон, французский поверенный в делах, и сэр Джеймс Гаррис, английский посланник. Они собрались у входа в палатку и, тихо беседуя, ждали окончания игры, которая несколько затянулась.
Анастасия вновь бросила взгляд на карточный стол.
Она прекрасно помнила, какие карты уже выбыли из игры, и потому имела приблизительное представление о том, что находится сейчас на руках у ее партнерш. Например, у государыни из четырех прежних козырей остался один, самый крупный – валет «пик».
Пришло время пустить его в дело. Екатерина Алексеевна так и поступила. На ее «пикового» валета Анастасия положала свой валет «бубей» и тем сразу разблокировала масть. Блестящий финал! Десять взяток «Маневра Пита», о которых Аржанова мечтала в начале игры, действительно достались им. Весьма довольная результатом, царица поднялась из-за стола и сердечно поблагодарила дам за превосходную партию в вист. Анастасии она успела шепнуть: «Мы еще увидимся!»
Иностранные дипломаты поклонились, приветствуя трех российских дворянок, выходящих из ярко-алой палатки. Наибольшее их внимание привлекла молодая высокая и стройная красавица, чьи длинные локоны спускались на шею, выгодно оттеняя ее серо-стальные глаза и матового цвета кожу. Господин Корберон также заметил, что ей единственной императрица сказала какую-то фразу уже после игры.
Исполняя должностные обязанности, три посланника через свою агентуру навели справки о дамах, коим выпала честь провести с Екатериной Алексеевной около получаса за карточным столом на таком пафосном мероприятии, как губернский бал. Ничего интересного они не обнаружили. Впрочем, некий осведомитель в Дворцовой конторе, отвечающий за сохранность коллекций Малого Эрмитажа, сообщил французскому поверенному в делах про госпожу Аржанову следующее. Она – небогатая помещица из Курской губернии и каким-то непонятным образом раздобыла четыре древне-греческие камеи большой цены и замечательного качества. Эти камеи Аржанова в январе прошлого года преподнесла самодержице всероссийской в подарок.
Не прошло и двух дней после праздника в Аничковом дворце, как доктору математических наук Отто Дорфштаттеру, старшему шифровальщику Санкт-Петербургского «черного кабинета» курьеры доставили три пакета с посольскими печатями. В них находились закодированные депеши. Это граф Сольмс, господин Корберон и сэр Гаррис составили для правительств собственных стран отчеты о бале, какой почтили присутствием первые лица Российской империи.
Молодой математик не так давно приступил к работе. «Черный кабинет» оборудовали в здании Государственной коллегии Иностранных дел. Во флигеле на втором этаже он занимал две просторные комнаты. Дорфшаттеру выделили там отдельное помещение. Штат набрали, следуя его советам. В нем состояли: стенографисты, копиисты, переводчики. Режим работы русского учреждения Отто установил точно таким же, как в Вене.
Статский советник Турчанинов остался доволен служебным рвением и деловитостью «ПЕРЕБЕЖЧИКА». У них произошла встреча с глазу на глаз, при которой оба говорили по-французски. Петр Иванович похвалил австрийца и спросил, какие у него еще есть пожелания. Дорфштаттер задал вопрос об Амалии Цецерской.
Секретарь Кабинета Ее Величества был готов к такому повороту разговора. Очень пространно он поведал доктору математических наук о том, что польская дворянка уехала из Санкт-Петербурга в Варшаву. Она хотела повидаться с Отто, но ситуация того не позволила. В Варшаве у нее тяжело заболела мать, и Амалии прошлось собираться чуть ли не в два дня, чтобы вовремя успеть к престарелой родительнице. Конечно, Цецерская вернется в российскую столицу, но вот когда это произойдет, он, Турчанинов, не знает. Однако берет на себя обязательство непременно известить о том господина Дорфшаттера.
Старший шифровальщик выслушал всю историю внимательно, в знак согласия кивая головой и задавая дополнительные вопросы, кои свидетельствовали о том, что в ее правдивости он не сомневается. Он даже позволил себе предаться воспоминаниям о первой встрече с Амалией в оперном театре.
Турчанинов расстался с ним, будучи в полной уверенности, что «ПЕРЕБЕЖЧИК» клюнул на нехитрую приманку.
На самом деле Дорфштаттер не поверил ни одному слову русского начальника.
Цецерская являлась к нему во сне. Сны математик считал сублимированным отражением действительности. Следовательно, красавица по-прежнему жила в этом городе, туманном, холодном, величественном. Теперь, получив свободу, Отто часто бродил по его улицам, вглядываясь в лица прохожих, в проезжающие мимо экипажи, в окна домов. Да, она находится здесь, и он ее найдет. Он выучит их язык, столь сложный для европейца из-за своих падежей, родов, приставок и окончаний. Он досконально разберется в городском плане и вычислит район, где может пребывать эта женщина, совсем не богатая, но и не бедная, не так уж много таких районов в Петербурге. Он будет исполнять свои обязанности очень добросовестно, и в конце концов завоюет их доверие, они скажут ему правду…
Бывший житель Вены умело вскрыл пакеты, не повредив печатей на них, сел к столу у окна, где было много света, и стал колдовать над полудипломатическими, – полушпионскими посланиями.
Код, используемый графом Сольмсом, он взломал еще раньше, чтобы продемонстрировать новым хозяевам свои исключительные способности. С надменностью прусского аристократа граф считал, что судьба занесла его в страну варваров и азиатов, которым никогда не постичь загадок немецкого разума. Он не желал менять шифр, освоенный два года назад, хотя по правилам тайной переписки это следовало делать регулярно. Недаром Потемкин называл его дураком. Но существенного значения данное обстоятельство пока не имело, так как Пруссия занимала сейчас нейтральную позицию по отношению к России. Отчет графа Сольмса был кратким, сухим и достаточно объективным.
Веселый и общительный выпускник Оксфордского университета сэр Джеймс Гаррис сделал хорошую карьеру: в 24 года – чрезвычайный посланник и полномочный министр в Берлине, в 31 год – в Санкт-Петербурге. Он имел важное поручение от своего правительства – как можно скорее добиться союзного договора с Россией. Великобритания очень в нем нуждалась. Она вела борьбу с восставшими североамериканскими колониями, и в этой борьбе европейские государства ее не поддерживали.
Глава Государственной коллегии Иностранных дел канцлер граф Панин к договору с англичанами отнесся отрицательно. Но светлейший князь Потемкин встречался с Гаррисом. Он помог молодому дипломату получить аудиенцию у царицы. Екатерина II внимательно выслушала пространный доклад о современном политическом положении Европы и Англии. Однако определенного ответа еще не дала. Потому сэр Гаррис пользовался каждым удобным случаем, чтобы напомнить Ее величеству об этом. Во время партии в вист он также затронул данную тему, правда, в шутливой и образной форме.
Весь отчет английский посланник написал на родном языке, и Дорфштаттеру пришлось вызывать второго переводчика. Последние же два обширнейших абзаца были исполнены на латыни. Проанализировав текст, Отто пришел к выводу, что он закодирован при помощи так называемой «решетки Кардано», изобретенной миланским врачом и автором многих научных трудов Джилорамо Кардано, жившим в XVI веке.
«Решетка» – всего лишь лист бумаги или кусок ткани, в котором проделано множество отверстий – «окошек». Они располагаются в определенной системе, имеют нумерацию. «Решетка» накладывается на первоначальное послание, с первого взгляда вполне безобидное, и тогда сквозь «окошки» проступают буквы секретной депеши. Этот тип кодирования получил наименование «шифра перестановки».
Перед Дорфштаттером лежал уже расшифрованный отчет графа Сольмса. Следовательно, он знал тему и основные детали донесения. Это во многом ему помогло. После трех часов напряженной криптоаналитической работы Отто нашел ключ к английской «решетке Кардано» и прочитал депешу. Кроме диалога сэра Гарриса с царицей об англо-русском договоре в нем приводились имена дам, игравших в вист, и краткие справки о них.
Многостраничное донесение господина Корберона молодой математик отложил на следующий день. Французская дипломатия славилась по всей Европе своей изобретательностью в ведении тайной переписки. Однажды в венском «черном кабинете» так и не смогли вскрыть очередной их код. Разведке императора Иосифа II пришлось пойти на банальную кражу. Ночью ключ от кода изъяли из шкафа в спальне секретаря французской миссии, а к утру положили обратно. Дорфштаттер отлично помнил эту операцию.
Господин Корберон, составляя подробный отчет, как и сэр Гаррис, первую его половину написал на родном языке. «Против входной двери был устроен маленький храм, посвященный дружбе, со статуей богини, держащей в руках бюст Государыни, – читал Отто Дорфштаттер. – Эти маленькие покои очаровательны. Есть одна комната, вся убранная тонкими лакированным вещами из Японии, другая – из Китая. Кабинет, где находилась Государыня, весь затянут прекрасною китайскою тафтою в виде палатки… Там же я обратил внимание на прекрасную хрустальную люстру, отлитую на заводе князя Потемкина. В другом маленьком кабинете стоит диван, обитый богатой материей, которую вышивала сама Государыня…»[12]
Досадуя на французскую склонность к пустой болтовне, старший шифровальщик сразу перевернул три страницы. На четвертой и пятой он обнаружил неалфавитный и нецифровой шифр, в котором чередовалась знаки нескольких типов:
Несмотря на экзотический вид тайнописи, доктору математических наук не составило труда сразу соотнести знаки с буквами французского алфавита, гласными и согласными, и слогами, ударными и безударными, а все их вместе взятые – со словами, которые мог употребить Корберон, описывая игру в вист с императрицей. К вечеру он взломал код и практически полностью расшифровал депешу.
Его удивил резкий контраст между открытым текстом – с восторженными описаниями Аничкова дворца и губернского бала – и закрытым, наполненным сплетнями и домыслами весьма сомнительного свойства о важных персонах, участвовавших в празднике. Похоже, французский поверенный в делах хотел всячески очернить Екатерину II, ее двор, ее столицу, ее гвардию и армию, а также всю огромную страну перед своим сюзереном – французским королем.
Отто Дорфштаттер, человек в секретной канцелярии новый и далекий от дипломатических баталий, просто не знал, что Франция занимает по отношению к России откровенно враждебную позицию. Провозгласил такую политику Людовик XVI в 1762 году, поставив перед своими дипломатами и разведчиками одну задачу – постепенно удалить Россию от европейских дел, добиться полной ее изоляции.
Франция вмешалась в конфликт в Польше в 1769 году. Она стала поддерживать конфедератов, чьи партизанские отряды сражались против короля Станислава Понятовского и русских полков, его защищавших. Оружие конфедераты закупали на французские деньги, их действиями руководили французские офицеры-инструкторы. Но Польшу русские все-таки успокоили.
В Турции, благодаря интригам французской дипломатии, правительство султана Мустафы III решилось на новую войну с северным соседом. Боевые действия вспыхнули в сентябре 1768 года. Однако победы османам эта война не принесла. Наоборот, после Кучук-Кайнарджийского мирного договора, подписанного в 1774 году, к России отошли обширные территории в Северном Причерноморье, а Крымское ханство получило независимость от прежнего своего колонизатора – Оттоманской Порты.
Некоторые признаки специальной операции имело и «народное» восстание под руководством Емельяна Пугачева. Бунт сильно осложнил внутреннее положение в империи и очень порадовал ее врагов, ведь первая Русско-турецкая война была в самом разгаре. Пугачев получал финансовую помощь от французов и турок. В частности, известно, что в начале 1774 года король Людовик XVI направлял своего эмиссара с 50 тысячами ливров для самозваного «Петра III» через Турцию, Крым и Северный Кавказ в Россию. Другое дело, что русская внешняя разведка, умело действуя в Стамбуле, этому вояжу сумела воспрепятствовать.
Документы, подтверждающие связь Емельяна Пугачева с французскими спецслужбами, попали в распоряжение секретной канцелярии весной 1774 года, при аресте полковника, командира Владимирского драгунского полка Франца Анжели, тридцати девяти лет от роду, по происхождению француза. На русскую службу он поступил в 1770 году, участвовал в боях Русско-турецкой войны и даже удостоился награды – ордена Св. Георгия 4-й степени.
Чувствуя себя в полной безопасности, Анжели осмелел и стал чуть ли не в открытую встречаться с французскими офицерами, попавшими в плен к русским в Польше. После этого за ним установили наблюдение, но бравый полковник ни о чем не догадывался.
Изменив внешность и костюм, он тайно выехал за рубеж и вскоре вернулся обратно в Россию, но не один, а с помощником – неким графом Валисом, который выдавал себя за камергера Венского двора. По приказу Екатерины II, знавшей об операции своей разведки, шпионов нашли в Могилевской губернии и арестовали. После допросов их выдворили из страны, не подвергнув никакому наказанию…
Если кто и интересовал теперь господина Корберона, так это те люди, близкие к императорскому двору, которые были бы способны оказывать Франции услуги совершенно определенного рода.
Как правило, таких людей умелые вербовщики находят.
В них всегда есть некая червоточина. Что может заставить их изменить Родине? Да что угодно: жадность, глупость, трусость, слабоволие, болезненная жажда мести.
Надеясь на подобную находку, французский поверенный в делах уделил госпоже Аржановой в шифрограмме целых шесть предложений, довольно-таки длинных. Конечно, он не написал начальству о том, как, покоренный ее красотой пригласил дворянку из Курской губернии на танец и потом говорил ей комплименты в буфетной комнате за чаем. Корберон дал в отчете лишь профессионально точный психологический портрет молодой женщины. В нем умело сочеталось краткое описание ее внешности и черт характера, которыми, по предположению дипломата, она обладала.
Все это находилось в конце донесения, и Дорфштаттер невольно задержал взгляд на последних строчках. Он снова и снова перечитывал рассказ о решительном взгляде серо-стальных глаз, о светло-каштановых волосах, о гибкой, сильной фигуре, о привычке в минуты раздумья покусывать нижнюю губу, о хорошем, но несколько архаичном, книжном французском языке.
Незнакомка, словно живая, вставала перед глазами старшего шифровальщика и явно кого-то ему напоминала. От волнения у него запотели стекла очков и он протер их платком. Отто на всякий случай решил переписать для себя эти шесть сложноподчиненных предложений. Только после этого он отдал расшифрованный текст для изготовления двух копий: для канцлера графа Панина и для статского советника Турчанинова.
С копиистом, сидевшим в общей комнате за перегородкой, у окна, Дорфштаттер немного поговорил о русском языке, который начал усиленно изучать. Чиновник вызвался помогать ему и сейчас протянул очередной список русских слов по теме «Город», снабженных переводом на немецкий и транскрипцией. Отто поблагодарил его и вышел. Погруженный в глубокую задумчивость, он в коридоре чуть не сбил с ног истопника, тащившего вязанку дров. Но закрыв дверь кабинета, доктор математических наук бросился к столу, перечитал свою выписку из французской депеши и вдруг, расхохотавшись, хлопнул себя ладонью по лбу: перед ним лежало описание Амалии Цецерской!
Глава четвертая
Метель
Неизвестно, кто первым назвал Санкт-Петербург Северной Венецией. Действительно, три реки сразу омывали его набережные: величественная Нева, извилистая Мойка и Фонтанка, пошире, чем Мойка, но уже, чем Нева. Фонтанка в начале XVIII века как бы отгораживала град, заложенный царем Петром, от чахлых финских лесов и непроходимых болот и топей. К царствованию Екатерины II город шагнул далеко за ее пределы, хотя и застраивался там не каменными, а деревянными домами.
На сей раз вздумалось Анастасии гулять не по Невскому проспекту, а по набережной Фонтанки. Не переходя Аничков мост, она свернула на левую сторону и почти сразу увидела на другом берегу дворец, принадлежавший Шереметевым, – «Фонтанный Дом». Далее пошла она к Летнему дворцу, любимому жилищу покойной императрицы Елизаветы Петровны, и долго смотрела на это пышное строение, возведенное как раз на слиянии Мойки и Фонтанки. Пожалуй, в нем и вправду было что-то венецианское, изысканное, легкое и воздушное.
Но совсем не по венециански внезапно почернело низкое небо и холодный, пронзительный ветер закружил у ног Аржановой белую поземку. Она даже оглянуться но успела, как густо повалил снег, закрывая от нее сплошной пеленой Летний дворец, реку Фонтанку и ее набережную на той стороне с одинаковыми трехэтажными домами. Ветер все усиливался, и скоро Санкт-Петербург медленно, как тонущий корабль, опустился в пучину февральской метели – непроглядной, сырой, колючей.
Подхватив рукой подол платья, Аржанова заторопилась домой. Но путь от набережной к дому архитектора Земцова лежал совсем неблизкий. Она решила сократить его и пройти дворами. Однако за углом большого особняка ее чуть не сбил с ног бешеный порыв ветра, а снег ударил прямо в лицо. Глазам стало больно. Повернувшись к ветру боком, Анастасия побежала по узкой тропинке между сугробами.
Почему-то эта тропинка привела ее к глухой стене. Держась за кладку, молодая женщина с трудом пошла вдоль нее и вскоре обнаружила калитку. За калиткой был сад, за садом – пустырь, за пустырем – чей-то каретный сарай, за которым теснились покосившиеся бревенчатые хибарки. Больше в разгулявшейся метели не просматривалось ничего. Она поняла, что заблудилась.
Некоторое время она брела куда глаза глядят, как вдруг в безудержной пляске снега стали проступать каменные дома, хотя и не такие богатые, как на набережной. В окнах желтели огоньки, из труб валил серый дым и стлался, подчиняясь порывам ветра по самой земле. На крайнем строении Анастасия различила название: «улица Караванная».
Какие восточные караваны с верблюдами могут проходить по здешним лесам и болотам, ей было абсолютно непонятно. Еще более Аржанова удивилась, увидев дверь из полированного дуба с бронзовыми украшениями и наведенной сусальным золотом вывеской по-русски: «Волшебная лампа Аладдина», ниже то же по-французски: «La lampe magique d’Alladine», ниже – то же самое, но уже арабской вязью. Замысловатый сей декор напомнил Анастасии торговые заведения в Херсоне и Бахчисарае, принадлежавшие греческому коммерсанту Микису Попандопулосу, по совместительству – резиденту русской разведки в Крыму.
Ветер не ослабевал.
Продрогшая до костей и уставшая, Аржанова пожелала, чтобы за дубовой дверью сейчас действительно очутился ее крымский знакомый во всем своем великолепии – подвижный, как ртуть, маленький, толстенький, в парчовом кафтане с позументами, с черной косичкой на спине, задорно загнутой вверх, и с неподражаемым русским говором: «Стлафстфуйте, Анастасия Петлофна!» Поколебавшись совсем немного, она все-таки открыла дверь.
На звон колокольчика из глубины дома вышел не грек Попандопулос, а настоящий… турок – молодой, горбоносый, с усами, в красной феске и халате до пят. С крайним недоверием воззрился он на посетительницу, одетую в казакин и платок, повязанный по-деревенски, с берестяной корзиной в руках.
– Селям алейкум! – поздоровалась Анастасия.
Турок безмерно удивился, но ответил:
– Алейкум селям.
– Бугунь сувук, – продолжала она. – Мен ушююм. Ичери кирейим де.
– Бу – алтын салону.
– Пек яхшы. Парам вар, – Анастасия достала кошелек и показала ему золотые рубли.
– Буйрун![13] – турок открыл перед ней двери в торговый зал.
Точно прикоснувшись к волшебной лампе Аладдина, Аржанова из северной столицы, продуваемой ледяным ветром, перенеслась в теплые причерноморские края. В комнате жарко пылал очаг, вся ее обстановка была выдержана в восточном стиле. Красно-сине-желтый ковер на полу, низкий шестигранный столик «къона», вдоль одной стены – узкий диван «сет», вдоль второй – застекленные шкафы, наполненные изделиями из золота и серебра. Из этой комнаты широкий дверной проем вел в другую. Там, в легком полумраке, она различила две неясные фигуры. Скрестив ноги по-турецки, на плоских подушках «миндер», положенных на пол, сидели и курили кальян два почтенных рыжебородых мусульманина.
Турок предложил ей снять казакин и подойти к очагу погреться. С трудом действуя одеревеневшими пальцами, Аржанова развязала платок, сняла верхнюю одежду, запорошенную снегом. Теперь приказчик воочию убедился, что перед ним не бедная жительница городского предместья, а молодая красивая госпожа. Атласный чепчик, обшитый брюссельскими кружевами, прикрывал ее волосы, короткий синий сюртучок и юбка с воланами из дорогого тонкого сукна подчеркивали стройную фигуру, три золотых кольца с бриллиантами сверкали на руках. Подобострастно склонился перед нею услужливый сын Востока: «Хош кельдинъиз, сайг мусафир!»[14]
Она повернулась к витринам с товаром, Выбор был огромен. В двух шкафах слева находились всевозможные женские украшения, и от их разнообразия просто рябило в глазах. Три шкафа в центре занимала золотая и серебряная посуда с чеканкой: кофейники, чайники, кувшины, фляги, подносы, шкатулки. Кроме этого, в лавке «Волшебная лампа Аладина» имелось и художественно отделанное оружие, в основном, восточные кинжалы и сабли с гравировкой, резьбой, таушировкой золотом, чернением.
Что-то до боли знакомое заметила Анастасия за стеклом и тотчас указала на это изделие приказчику. Турок, удивившись интересу к оружию, проявленному прекрасной посетительницей, достал нужный предмет и передал ей. В руках у Аржановой оказался турецкий кинжал «бебут», похожий на тот, которым действовал Казы-Гирей, собираясь пытать ее в караван-сарае при деревне Джамчи.
Анастасия вынула клинок из ножен и провела пальцем по его острию, ближе к концу изгибавшемуся наподобие клюва хищной птицы. Она как бы вновь ощутила его холодное прикосновение к своей груди. Ровно и неглубоко тогда рассек ей кожу вражеский кинжал. Кровь немедленно заполнила этот тонкий след и каплями стала падать на грязный глинобитный пол.
Чтобы отогнать видение, молодая женщина резко вложила кинжал обратно в ножны и взвесила оружие на руке. Совпадало почти все: общая длина – 35 см, длина клинка – 23,4 см, ширина его у пяты – 4 см, а также два параллельных дола посередине клинка и маленькие фигурные отверстия у него наверху.
– Сколько стоит? – спросила она по тюркско-татарски.
– Пять рублей серебром, госпожа.
– Ты шутишь со мною. Его цена – не более двух рублей.
– Но клинок – булатный, взгляните еще раз на эту старинную турецкую работу, – приказчик достал клинок снова и показал ей на линии рисунка, еле проступающего на глади металла и характерного именно для булата. – Вещь будет служить вам вечно, враги задрожат от ужаса, когда увидят ее в ваших прелестных ручках.
– Может быть, ты сочиняешь стихи?
– Нет, просто люблю оружие.
– Я тоже его люблю. Три рубля, и ни копейки больше!
Хозяин «Волшебной лампы Аладдина», привлеченный разговором покупательницы с приказчиком, уже спешил в торговый зал с вежливой улыбкой на устах. Следом за ним шел и его гость, с которым хозяин только что курил кальян. Этот человек в черной каракулевой крымско-татарской шапке, в шелковом лиловом кафтане, перепоясанном цветным поясом, увидев Анастасию, вдруг остановился, как вкопанный.
– Анастасия-ханым! – услышала она его удивленный возглас и поспешно обернулась…
Таким образом ей пришлось задержаться в ювелирном магазине на улице Караванной почти на полтора часа. Следуя законам восточного гостеприимства, сначала ее угостили отличным кофе, затем пловом с мясом молодого барашка. Теперь, скрестив ноги по-турецки, она сидела на подушке «миндер» за столиком «къона», где стоял поднос со сладостями и фруктами, и слушала повествование о нынешних делах в Крыму. Вел этот рассказ Темир-ага, недавно прибывший в Санкт-Петербург во главе крымско-татарского посольства.
Темир-ага и Анастасия уже встречались в Крыму. Эта встреча произошла в октябре 1780 года в доме Али-Мехмет-мурзы, мухараса (члена ханского совета – дивана), исполняющего в ханстве обязанности министра иностранных дел.
Темир-ага был рад снова видеть госпожу Аржанову. Он знал, что она состоит в дальнем родстве со светлейшим князем Потемкиным, богата и знатна, что ей во время ее путешествия по полуострову оказывал знаки внимания его повелитель – сам светлейший хан Шахин-Гирей. В ту пору Темир-ага пребывал в должности второго дефтердара, то есть заместителя министра финансов. По просьбе своего сводного брата Али-Мехмет-мурзы он подготовил тогда для русской путешественницы краткий отчет о финансовом положении страны и получил от нее подарок – золотую табакерку с полудрагоценными камнями.
Скитаясь в метель по петербургским дворам и задворкам у реки Фонтанки, Анастасия устала физически. Однако разговор с крымским посланником стоил ей еще больших сил, но только – умственных и душевных. Во-первых, она с трудом понимала речь Темир-аги, поскольку тюркско-татарский язык уже подзабыла, во-вторых, сейчас ей следовало контролировать свое поведение и наблюдать за собеседниками, ведь Аржанова внезапно очутилась среди чужаков, принадлежащих к тому миру, в котором она действовала, как разведчик, и значит, под маской.
Улыбаясь, Анастасия слушала Темир-агу и кивала головой в знак согласия, на самом деле думала о том, что имеет полное право прервать затянувшуюся беседу. Она еще не получила никакого нового задания и пользовалась заслуженным отпуском. Но что-то настораживало ее в неторопливой речи крымчанина. С верноподданническим воодушевлением описывал он новые подвиги своего повелителя. Впрочем, эта манера восточной речи, витиеватой и многословной, насыщенной цветистыми сравнениями, обычно скрывающими суть дела, не могла обмануть Аржанову. Сводный брат давнего ее поклонника Али-Мехмет-мурзы сообщал ей сейчас некую весьма важную информацию.
Год после ее путешествия в Крым прошел у Шахин-Гирея насыщенно. Хан торопился осуществить в стране свой план реформ, каковой давно согласовал с правительством Екатерины II, получив на это немалые финансовые средства от русских.
Так, для укрепления обороноспособности государства он заставил подданных рубить и вывозить лес, ломать камень, рыть землю под фундаменты и возводить на них казармы, армейские склады и крепости, не платя им за это НИЧЕГО. Он призвал отроков из благородных семейств на военную учебу, желая сделать из них офицеров и унтер-офицеров новой, регулярной пехоты и артиллерии, но не озаботился тем, чтобы перевести гнусные для всякого мусульманина командные слова инструкторов-христиан на тюркско-татарский язык. Более того, хан решил одеть их всех в однообразные мундиры со знаками отличия, как принято в армиях у неверных, и таким образом глубоко оскорбил всех ревнителей ислама и древних татарских традиций.
Зная нравы и обычаи вольных сынов крымских степей и гор, Анастасия понимала, что Темир-ага повествует ей о поступках Шахин-Гирея, прямо ведущих к мятежу. Это русский народ терпеливо вынес на могучих плечах такие же преобразования царя Петра и сумел создать великую империю. Беззаботным же обитателям южного полустрова больше всего хотелось жить по-старому и без особых потрясений. Они были готовы вновь вернуться под власть османов, а не бороться за собственную свободу и независимость.
Наиболее важное сообщение Темир-ага припас напоследок. По его словам выходило, будто правитель одними военными реформами не удовлетворился. Как настоящий самодержец XVIII века он посягнул на власть духовенства, совершенно безграничную в мусульманских странах. Улемы, помня времена пророка Мухаммада, и сейчас хотели вмешиваться абсолютно во все. Твердя о соблюдении канонов веры, они контролировали и семейную жизнь прихожан, и общественную, и государственную.
Для начала хан потребовал, чтобы они отчитывались о своих доходах. Потом обложил священнослужителей налогом, равно как и кади – судей, вершивших дела по законам шариата. Все они, далеко не бедные жители полустрова, зароптали.
А Шахин-Гирей, словно нарочно пренебрегая их влиянием и тайной властью, совершил и вовсе невероятный поступок. Он заставил имама соборной мечети в Карасу-базаре выдать свою восьмую дочь за первого сына Сейран-аги, командира отряда бешлеев, то есть ханских гвардейцев… без калыма!
В знак сочувствия имаму Аржанова покачала головой. Но гораздо большее впечатление на нее произвел следующий рассказ Темир-аги. Хан, понимая, что его положение становится все более шатким, решился на превентивные меры. Он издал фирман, или указ, о сборе оружия, имеющегося у его подданных, в ханские арсеналы для лучшей сохранности и надежности, обещая в случае военных действий немедленно раздать оное обратно.
Рациональное зерно в этом, безусловно, было. Но надо знать традиции крымско-татарского народа. Потомки кочевников, с молоком матери впитавшие любовь к двум предметам: лошадям и холодному оружию – обиделись. Правда, далеко не все воины имели вожделенные для них булатные сабли – «шамшир», изделие персидских мастеров, и «килидж», и «пала», производимые в Турции. Но с какой стати отдавать хану семейные реликвии, пусть это кинжалы, копья. сабли, даже изготовленные здешними ремесленниками, или увезенные при последнем набеге из Польши, Венгрии, Валахии?…
Мусульмане были очень любезны с ней.
Крымский дипломат преподнес госпоже Аржановой подарок – турецкий кинжал «бебут», приглянувшийся ей ранее. Хитро блеснули при этом серые, совсем не татарские, глаза Темир-аги, и она прочитала в них надежду: может быть, теперь в секретной канцелярии светлейшего князя Потемкина осознают, что восстание в Крыму против Шахин-Гирея, а следовательно – против русских, близко, как никогда.
Владелец ювелирного магазина «Волшебная лампа Аладдина» открыл перед знатной покупательницей оба шкафа с женскими украшениями, чтобы она могла выбрать что-нибудь подходящее для себя. Но Анастасия решила пока воздержаться от покупок, хотя купец особенно расхваливал серьги с изумрудами. Тогда он выразил надежду, что госпожа Аржанова порекомендует его торговое заведение своим знакомым, и положил в ее берестяную корзину символический презент – расписную фанерную коробочку с рахат-лукумом.
Приказчик по распоряжению хозяина проводил молодую женщину до Невского проспекта. Он освещал дорогу большим фонарем и развлекал спутницу чтением стихов восточного поэта Низами, жившего в XII веке в городе Гяндже. Турок, с восхищением поглядывая на Аржанову, цитировал поэму Низами «Хосров и Ширин». Почему-то он выбрал отрывок, где описывалось купание красавицы Ширин в реке и ее нечаянная встреча с царевичем Хосровом Парвизом:
- «В воде сверкающей и роза станет краше.
- Еще нежней Ширин – в прозрачной водной чаше…
- Она была, что клад, а змеи, тайны клада
- Храня, шептали всем: «Касаться их не надо!».
- Наверно, выпал ключ из пальцев садовода,
- Гранаты двух грудей открыли дверцы входа.
- То сердце, что узрит их дале вдалеке,
- Растрескается все – как бы гранат – в тоске.
- И Солнце в этот день с дороги повернуло
- Затем, что на Луну и на воду взглянуло.
- Парвиз, улицезрев сей блещущий хрусталь,
- Стал солнцем, стал огнем, пылая несся вдаль…
- Жасминогрудая не видела его
- Из змеекудрого покрова своего…»
Метель продолжалась, но без прежнего остервенения. На пересечении улицы Караванной с главной магистралью столицы Анастасия остановилась. Она сказала, что дальше пойдет одна, так как дом ее уже виден. Не хотелось, чтобы они знали точно место ее жительства. Турок только почтительно поклонился. Скоро его фигура растворилась в снежной замяти.
Кинжал, главное ее сегодняшнее приобретение, лежал на дне берестяной корзины, которую Анастасия держала в правой руке. Медленно шагая по каменным плитам тротуара, она думала о том, удастся ли когда-нибудь применить это холодное оружие против Казы-Гирея, нанесшего ей рану не тяжелую, но памятную, как клеймо, выжженное на плече преступника палачом. Однако, чтобы увидеть двоюродного брата хана и резидента турецкой разведки в Крыму, придется снова ехать на полуостров.
Она почти дошла до особняка архитектора Земцова, когда некто в меховой шапке, закутанный в плащ с ног до головы, выступил из тени подъезда большого соседнего дома и двинулся за Аржановой. Свист ветра скрадывал звук его шагов. Снег, размывал очертания фигуры. Незнакомец, быстро догнав Анастасию, теперь шел след в след за ней и совсем не скрывался. Похоже, он даже хотел, чтобы молодая женщина обернулась и увидела его.
Аржанова сразу почувствовала преследование. Конечно, она не испугалась. Она обрадовалась. При подготовке операции «ПЕРЕБЕЖЧИК», когда они примерно месяц жили в Варшаве, Антон и Рудольф неоднократно отрабатывали с ней данную ситуацию. Они учили Анастасию не оглядываться и не выдавать себя, а сосредоточенно готовиться к нападению и осуществить его неожиданно для противника. В Вене навык не пригодился: операция прошла быстро, и в поле зрения австрийской разведки они не попали.
Но сейчас Анастасия внутренне собралась, как рысь перед прыжком. Она наклонила голову и ускорила шаги, перехватив ручку корзины удобнее для удара. До особняка оставалось уже немного. Но, видимо, и незнакомец знал, где находится ее жилище. Буквально в трех метрах от двери он схватил ее за левую руку и, не открывая лица, глухо скомандовал:
– Стоит на мест, каспажа Аржаноф!
В ту же секунду, резко повернувшись на каблуках, она нанесла ему удар берестяной корзиной по голове, метя в верхнюю ее часть, то есть в глаза и лоб. Незнакомец отшатнулся к стене дома и, пытаясь удержаться на ногах, оперся о нее рукой. Но это ему не помогло. По стене он сполз на тротуар. Круглые очки в металлической оправе слетели с его носа и разбились вдребезги, а на лбу образовалась обширнейшая ссадина с глубокими царапинами и кровоподтеком.
Дело в том, что в корзине Анастасия уже третий день носила довольно-таки тяжелую вещь – толстую рукописную книгу в кожаном переплете «Краткий лексикон тюркско-татарских слов с толкованием на русский и некоторые правила грамматики». Эту книгу она получила в отделе переводов секретной канцелярии светлейшего князя Потемкина в ноябре 1780 года. Теперь «Краткий лексикон» ей привезли аржановцы в Санкт-Петербург. Анастасия понемногу читала его, во время ясной, солнечной погоды устраиваясь в очищенной от снега и льда беседке Летнего сада.
Книга превратила легкую корзину в снаряд, вполне подходящий для обороны. Но и этого показалось Анастасии мало. Из корзины она выхватила турецкий кинжал с кривым клинком. Теперь она была вооружена по-настоящему и хотела ударить преследователя. Пусть не смертельно, коротким и прямым движением руки, а скорее демонстративно – длинным и скользящим ударом. Решительно склонилась она к незнакомцу, все еще сидевшему на тротуаре, и услышала знакомым голос:
– Oh, mein Gott! – воскликнул Отто Дорфштаттер, напуганный ее выражением лица. – Was hast du, teuerer Freund Amalie?
– Einigermaen! – ответила Анастасия, схватила его за руку, помогла встать на ноги и подтолкнула к своей двери. – Jetzt fix!
– Nein, das kann ich nicht finden… – начал было доктор математических наук, тут же сослепу споткнувшись о порог и с трудом отыскивая дверную ручку.
– Schweiaden, Otto![15] – приказала Аржанова.
Открыв им двери, Глафира с самым невозмутимым видом осмотрела странного визитера. Она взяла из его рук меховую шапку, помогла снять плащ, стряхнула с этих вещей снег и разместила их на вешалке. Молодой математик стал беспомощно озираться в полутемной прихожей. Анастасия, раздевшись, молча взяла его за руку, привела в гостиную и усадила на диван. Только сейчас ощутил он боль от удара и потрогал ссадину на лбу. Она распухала прямо на глазах, наливалась синим цветом, кровоточила. Анастасия своим платком вытерла кровь.
– Никогда больше так не делайте! – спокойно сказала она с отменным южно-баварским акцентом.
– Почему… – старший шифровальщик поднял на нее глаза. – Почему вы напали наменя?
– Я вас не узнала. Из-за метели.
– Да, погода ужасная, – произнес он в задумчивости. – Но все-таки я вас нашел.
– Стоило ли трудиться?
– Думаю, вы знаете, Амалия, как сильно я люблю вас.
– Что теперь вы хотите делать?
– Быть здесь в гостях. Не только стрелою Купидона ранен я в сердце, но теперь получил удар по голове. Между прочим, она – мое главное достояние, и вы будете меня лечить…
– Лечить?
– Конечно. Как истинная христианка и добрая женщина, вы не выгоните страждущего из своего дома. Тем более – в метель.
– Ладно. Вам лучше прилечь, – Анастасия с беспокойством наблюдала, как опухоль со лба переходит на висок и щеку, нависает у Дорфштаттера над глазом.
– А жаль, что вы не ударили меня кинжалом, – продолжал старший шифровальщик, удобно устраиваясь на подушках, которые Аржанова заботливо ему подкладывала. – Две недели под вашим присмотром, это – как минимум. А ваш строгий начальник господин Турчанинов примерно наказал бы вас…
– За что?
– Вы полностью парализовали бы работу «черного кабинета». В то время как нерасшифрованной корреспонденции – уйма…
– Какую несусветную чушь вы городите, Отто! – Анастасия беззлобно усмехнулась.
В гостиную вошла Глафира с подносом, уставленным посудой. Там находились две склянки: одна со спиртом, вторая – с коричневатым настоем травы «бодяги» – для обработки раны и остановки кровотечения: графинчик анисовой водки – для общей анестезии; толстый моток корпии, вата и плошка с колотым льдом – для компресса. Прежде всего, горничная налила раненому водки, и он с удовольствием опрокинул в рот высокую серебряную чарку.
– Интересно, кто это съездил ему по башке с такой невероятной силой? – пробормотала Глафира, смачивая в спирте ватный тампон.
– Я! – призналась Анастасия.
Обычно горничная одобряла все без исключения действия своей госпожи.
– Так, может, вытолкать его отсюдова к чертовой матери? – спросила она. – Еще нашу лучшую водку, шаромыжник этакий, пить тут станет…
– Глафира, не болтай лишнего! – перебила ее Аржанова. – Произошла досадная ошибка. Сейчас обработай ссадину спиртом, затем присуши царапины травяным настоем и наложи компресс. Слава богу, что нет сотрясения мозга.
– Подумаешь, цаца какая! Чай, неспроста вы ему засветили-то?
Анастасия ничего не ответила верной служанке.
В содеянном она и вправду не раскаивалась. Однако, как поступать теперь с настырным «ПЕРЕБЕЖЧИКОМ» и каким образом докладывать об инциденте начальству, она не знала.
Судя по всему, бывший подданный императора Иосифа II был далеко не так прост, как всем поначалу показалось. Если статский советник Турчанинов сгоряча назвал его сумасшедшим, то ей, изучившей характер доктора математических наук более внимательно, следовало быть настороже и рекомендовать своему руководству другие меры конспирации. Ведь сумел же Отто Дорфштаттер каким-то способом узнать ее настоящую фамилию и найти в немаленьком столичном городе дом, который она арендовала. Неужели одна любовь вела его в этих изысканиях?
Совершенно удовлетворенный нынешним оборотом дела, старший шифровальщик лежал на диване. Он извлек из внутреннего кармана своего камзола запасные очки и теперь рассматривал комнату. Голова раскалывалась от боли, но зато гибкая фигура Амалии склонялась над ним, и Отто мог бы положить ладонь на ее божественную грудь. От такой мысли улыбка тронула его по-детски пухлые губы. Суровая служанка, не спускавшая с него глаз, возможно, угадала это тайное желание и крепко прижала спиртовой тампон к самой глубокой царапине, пересекающей его лоб, правую щеку и скулу.
– Oh, es tut mir weh![16] – завопил Дорфштаттер, спрыгивая с дивана на пол…
Около пяти часов вечера в особняк на Невском проспекте пожаловал еще один гость – адъютант светлейшего князя Потемкина. Денщик нес за ним огромный букет тюльпанов, коробку с марципановыми пирожными и бутылку шампанского. Как настоящий столичный франт, князь Мещерский надел для неофициального визита к даме не форменный офицерский кафтан, а наряд, ныне входящий в большую моду в Санкт-Петербурге и называемый «французским фраком». В отличие от кафтана, он плотно облегал фигуру, застегивался только на три пуговицы сверху и имел узкую спинку, стояче-отложной воротник, скругленные передние полы, фалды длиной ниже колен. Такой дымчато-серый фрак из сукна очень шел молодому кирасиру.
Михаил Мещерский дольше, чем обычно, задержался у зеркала в прихожей. Он поправлял на шее жабо из плиссированной белой кисеи, одергивал короткий дымчато-серый жилет, рукой приглаживал свежеуложенную куаферу – букли в два ряда над ушами, валик волос надо лбом и большой черный бант на затылке, у начала косы. Что скрывать, он всегда хотел привлечь к себе внимание госпожи Аржановой. Было в ней всегда нечто совершенно необъяснимое для него и волнующе-загадочное.
Однако нравиться красивой женщине, играющей в вист с императрицей, – целая наука. Потому он не обольщался. Но сегодня у него появился шанс. По поручению светлейшего секунд-ротмистр привез дворянке Курской губернии приглашение на аудиенцию к царице, назначенную на эту пятницу. Тему будущей беседы ему сообщили. Государыня хотела предложить сотруднице секретной канцелярии «Флоре» вновь поехать в Крым. За «Флорой» – формирование команды, определение даты выезда, маршрута и всех прочих условий работы экспедиции. Цель ее – помощь светлейшему хану Шахин-Гирею в событиях, назревающих сейчас на полуострове.
Мещерский уже говорил с Потемкиным об этом. Губернатор Новороссийской и Азовской губернии не возражал против поездки своего адъютанта в Крым. Тем более, что молодой офицер уже изучил географические, природные, социально-политические особенности края. Но светлейший подчеркнул: последние слово за Аржановой. Теперь она как человек опытный и проверенный будет решать абсолютно все.
Взяв из рук слуги букет цветов, Мещерский наконец вошел в гостиную. Анастасия улыбнулась и сделала шаг навстречу. С поклоном секунд-ротмистр вручил ей цветы, поцеловал руку и собирался сказать комплимент, но тут, к его великому удивлению, в гостиной возник новый персонаж. Это был молодой человек в кафтане горохового цвета, невысокий, худощавый, в очках и с головой, перевязанной корпией. Держался он уверенно и ошарашенному его появлением адъютанту кивнул весьма небрежно.