Кишиневское направление Гладкий Виталий
Судя по группировке сил противника, можно было сделать вывод, что русские будут наносить удары в двух направлениях: на днестровском участке фронта – в районе Тирасполя и западнее Прута – в районе Ясс. Похоже, что северная группировка противника – 2-й Украинский фронт под командованием маршала Малиновского – попытается прорваться на юг между реками Прут и Серет, чтобы отрезать армейскую группу Думитреску и помешать ее отходу на запад.
А вторая группировка в районе Тирасполя – 3-й Украинский фронт под командованием маршала Толбухина – скорее всего, получила задание сковывающими действиями удерживать на месте войска армейской группы «Думитреску» до тех пор, пока северная группировка не блокирует переправы через Прут.
Но так ли это?
Русская разведгруппа… Лейтенант Маркелов… Досадные промахи, нелепые случайности. И это в такой ответственный момент!
В данный момент штандартенфюрер даже под пытками не признался бы, что дал маху. Дитрих был уверен, что разведчиков скоро схватят или ликвидируют.
Он бросил на поимку русских лучших своих людей из спекоманды, а все пути отхода к линии фронта перекрыты егерями. Это опытные солдаты. Для них горная и лесистая местность – родной дом. Русских они точно не упустят.
И все же где-то в подсознание штандартенфюрера угнездился червь, который неустанно прогрызал дыру в его самообладании и уверенности в благополучном исходе поисков. Этот юнец Маркелов, вопреки его самонадеянным ожиданиям, оказался твердым орешком…
Полковник в который раз открыл папку с грифом «Совершенно секретно». Вот оно, донесение радиста при штабе группы «Думитреску», который зафиксировал неизвестный передатчик в своем тылу – очень мощный передатчик! – и успел записать несколько цифровых групп неизвестного кода.
Неизвестного? Черт возьми, как бы не так! Это был код радиста разведгруппы Маркелова, как установили специалисты РСХА. Правда, код расшифровать не удалось, но разве это главное?
Передатчик обнаружили спустя три дня после его выхода в эфир. Судя по сигналу, он явно был стационарным, но вычислить координаты местонахождения оказалось довольно сложно. В конце концов сошлись во мнении, что работала рация комендатуры города. Остальные варианты отпали.
Дитрих перелистывал бумаги: показания радиста, часовых, начальника радиостанции, дежурного и дневальных по казарме… Ничего существенного.
Все румыны (черт бы побрал таких союзников!) утверждали, что на момент передачи комната связи была заперта и опечатана, один радист лежал в госпитале с лихорадкой, а второй находился в увольнении. Результат проверки… Все точно, радист наслаждался жизнью в солдатском борделе. Круг замкнулся.
Конечно, можно было подключить к разработке гестапо. Не исключено, что среди румынских солдат кто-то помог русским. Но кто?
И как русские разведчики проникли в комнату связи? Ведь все печати были целыми (на это имеется соответствующая запись в журнале дежурств), а ключ от комнаты находился под замком у ответственного дежурного. Мистика.
Впрочем, это уже было неважно. Он проиграл. Проиграл по-крупному. Это несомненно…
Генерал Фриснер был раздражен. В течение пяти минут он гневно выговаривал начальнику штаба 4-й румынской армии генерал-майору Гаврилеску:
– …Почему до сих пор не закончено перевооружение частей вашей армии? Почему не выполнятся распоряжения и приказы штаба группы войск? К дьяволу ваши оправдания! Меня это не интересует! Германия дает вам первоклассную технику, и потрудитесь оправдать оказанное доверие!
Генерал бросил трубку и приказал дежурному офицеру связи:
– Соедините меня с генерал-полковником Думитреску.
В ожидании разговора с командующим 3-й румынской армией Фриснер нервно ходил по кабинету, вглядываясь в стены, увешанные оперативными картами. Переговорив с генералом Думитреску, командующий группы армий «Южная Украина» подошел к буфету и налил рюмку коньяка. Истрепанные нервы генерал-оберста требовали немедленного подкрепления.
Затишье на оборонительных рубежах группы армий «Южная Украина» его раздражало. По всему было видно, что русские вот-вот начнут генеральное наступление и готовятся к нему очень тщательно. Фриснер сознавал: сил для упреждающего удара явно не хватает, несмотря на то, что за последние две недели из рейха прибыло пополнение в людях и технике.
Попытки фронтовой разведки добыть более достоверную информацию о дислокации и численности русских частей, а также о замыслах советского командования не увенчались успехом.
Генерал Фриснер посмотрел на календарь – 18 августа. Немного подумал, затем решительно тряхнул головой, соглашаясь со своими мысленными выводами, и вызвал начальника штаба группы армий генерал-майора фон Грольмана.
– Пишите, – приказал Фриснер.
– Момент… – Фон Грольман разложил на приставном столике листки бумаги и сел. – Это будет приказ?
– Нет. Скорее воззвание.
Начальник штаба удивился, но не подал вида. В своих поступках Фриснер был непредсказуем. Не то, что бывший командующий Шёрнер…
– Вы готовы? – спросил Фриснер.
Он на минуту-две отвлекся, мысленно шлифуя формулировки будущего воззвания.
– Так точно, – по-военному коротко отчеканил фон Грольман.
– Ну что же, начнем… «Всем немецким и румынским командирам (до командира дивизии включительно), – продиктовал Фриснер заглавие. – В ближайшие дни следует ожидать и на нашем фронте начала крупных наступательных операций противника, которые будут сопровождаться на отдельных участках многочисленными ударами, преследующими цель ввести в заблуждение или же сковать наши войска. Мы плечом к плечу с нашими испытанными союзниками сумеем встретить это наступление врага с твердой решимостью и верой в боевую выучку наших войск, в нашу хорошо подготовленную систему обороны. Задача остается прежней: упорная оборона главной полосы всеми имеющимися в распоряжении средствами. От высшего командира и военачальника и до последнего солдата – каждый должен проникнуться стремлением оборонять свои позиции до конца. Противник, вторгшийся в главную полосу обороны, должен быть разгромлен контрударами и контратаками. Задача ближайших дней – непрерывным усиленным наблюдением, действиями разведывательных групп и разведкой боем еще и еще раз уточнить и выяснить, где пройдут направления его главных ударов. Оборону на этих направлениях надлежит усилить за счет решительного ослабления сил на других, не атакованных участках. В этой связи я требую от всех командующих и войсковых командиров точных, не приукрашенных и своевременных донесений об обстановке. Тенденциозные донесения мешают командованию правильно оценить обстановку, в результате чего с действительно угрожаемых участков фронта оттягиваются силы в тот момент, когда там дорог каждый человек». Все. Внизу – только моя подпись. Гриф – «Совершенно секретно». Регистрируйте как обычно – в оперативном отделе.
– Разрешите исполнять?
– Да. Вы свободны, генерал.
Немного подумав, Фриснер вызвал штандартенфюрера Дитриха.
– Ты стал плохо выглядеть, Рудольф. Что случилось? – спросил генерал-оберст.
– Язва… – уклончиво ответил Дитрих, стараясь не встречаться с генерал-оберстом взглядами.
– Печально. Сочувствую… – Фриснер остро прищурился; сегодня Дитрих был каким-то отстраненным, чересчур официальным. – Какие новости?
– В районе Шерпени разведчики 6-й армии обнаружили большое скопление войск противника. По всем признакам русские готовятся к наступлению именно в районе Кишинева.
– Судя по докладу Бунтрока, это подтверждают и захваченные твоей спецкомандой «языки»…
– К сожалению, улов наш весьма скромный. И что-либо добавить к тем сведениям, которые у нас имеются, нам не удалось.
– Тогда на чем основывается твоя уверенность в том, что советские войска ударят именно по 6-й армии?
– По данным радиоразведки, в районе кишиневского выступа сосредоточены две армии в составе нескольких корпусов – вот перечень… – Полковник Дитрих положил перед Фриснером отпечатанный на машинке лист бумаги. – Кроме того, отмечено продвижение танковых частей русских в районы, близкие к месту предполагаемого наступления на Кишинев. Это уже согласно данным воздушной разведки. Также установлено, что русские перебрасывают сюда соединения, которые были до этого на флангах, и из резервов.
– Значит, Рудольф, наша игра удалась? – Фриснер впился колючим взглядом в лицо полковника. – И русские поверили, что мы ждем их на флангах? Я так понял смысл твоего доклада?
– Да, господин генерал, – твердо ответил Дитрих. – Я не сомневаюсь в том, что русские приняли нашу дезинформацию за истинное положение вещей.
– И ты можешь дать гарантию, что русские разведчики, которых, кстати, ты упустил, Рудольф, – генерал недовольно сдвинул брови, – не смогли сообщить в свой штаб о наших замыслах?
С ответом штандартенфюрер замешкался лишь на долю секунды. В его строго очерченном, «нордическом», лице что-то дрогнуло, но уже в следующий момент он ответил твердо и уверенно:
– Я готов дать такую гарантию. Часть русских разведчиков уничтожена, остальные окружены, и скоро я доложу вам об успешном завершении операции по их ликвидации.
– Я буду очень рад, Рудольф, – смягчился Фриснер, – если мы оба окажемся правы в наших предположениях и выводах. Слишком много поставлено на карту. Слишком много…
Фриснер внимательно прочитал бумаги, которые дал ему полковник. Изредка он делал пометки на полях, и тогда лицо генерала хмурилось – его хроническая недоверчивость даже, казалось бы, к общеизвестным, неоднократно доказанным истинам была хорошо знакома Дитриху.
– Рудольф, а теперь мне хотелось бы услышать твою оценку политической ситуации в Румынии на сегодняшний день.
– Обстановка в армии накаляется. Я об этом докладывал ранее. Даже высшим румынским чинам уже верить невозможно. По крайней мере лично я не рискнул бы принять на веру все их верноподданнические разговоры. Лидеры румынских партий развернули лихорадочную активность по установлению контактов с западными союзниками СССР. Насколько мне известно, они направили своих эмиссаров в Анкару и Каир, производят зондажи в Мадриде и Стокгольме. Кроме того, 66 видных ученых, членов Академии и профессоров Бухарестского университета обратились к Антонеску с письмом, призывая немедленно прекратить войну. Они сделали это еще весной, но маршал почему-то не посчитал нужным сообщать нам об этом факте… м-м… прискорбном факте. То, что образован Национально-демократический блок коммунистов, социалистов, царанистов и либералов, который ставит целью добиться выхода Румынии из войны и присоединения ее к Объединенным Нациям, устранения Антонеску и установления в стране конституционного демократического режима, вам уже известно. К счастью, полного согласия между участниками блока до сих пор нет. Лидеры либералов и царанистов продолжают маневры, добиваясь сепаратного договора с западными державами и высадки в Румынию англо-американского десанта. (Что по понятным причинам пока невозможно). В то же время они пытаются подвигнуть Антонеску согласиться на перемирие.
– Как ведет себя король Михай?
– Затаился. Изображает беспечного гуляку, учится искусству пилотажа. Скорее всего, играет роль, предложенную ему советниками из ближнего круга.
– С маршалом Антонеску он не конфликтует?
– Пока нет. Но я так думаю, это дело времени. А вот адъютант короля полковник Ионеску и генерал Михаил явно что-то затевают.
– Что именно?
– Трудно сказать. Осторожничают. Но нам стало известно, что король хотел отправить в Москву генерала Аурела Алдю с целью заключить перемирие. Однако возникшие трудности военного и технического характера, – тут штандартенфюрер тонко и загадочно ухмыльнулся, – воспрепятствовали выполнению миссии генерала Алди. Тем не менее по специальным дипломатическим каналам американцы и англичане проинформированы о решении партий и короля.
– Проклятье! – Фриснеру на мгновение изменило самообладание. – И это в такой момент… в такой момент, когда нужно собрать в кулак все силы, всю волю, все возможности, чтобы отразить наступление русских! Предатели!
На лице Дитриха не дрогнул ни единый мускул. Его серо-стальные глаза казались покрыты ледяной коркой – словно он находился не в кабинете командующего группой армий «Южная Украина», а в ледяной и таинственной Арктике, и его совершенно не волновали переживания генерал-оберста.
Впрочем, об Арктике штандартенфюрер знал не понаслышке. В качестве офицера абвера он участвовал в тайной операции германского флота, связанной с переходом вспомогательного крейсера «Комет» по Северному морскому пути при помощи советских ледоколов. В секретных документах германского флота он значился как «Shiffe-45» («Корабль-45»), а сама операция получила название «Фалль Грюн».
По соглашению с советским правительством крейсер, вышедший 9 июля 1940 года из Бергена, включался в следовавший на Дальний Восток конвой. С первого взгляда крейсер нельзя было отличить от немецкого грузового судна типа «Донау», что должно было обмануть русских лоцманов. К сожалению, русские распознали обман, но пока связались с руководством в Москве, пока пришел ответ, «Комет» уже прошел Берингов пролив, благополучно выполнив задание командования.
«Комет» рвался в Тихий и Индийский океаны для нарушения британских коммуникаций. Действуя в этих двух океанах, немецкий крейсер потопил девять судов и только в ноябре 1941 г. вернулся в Германию. Кроме того, успешная проводка крейсера «Комет» дала возможность командованию германского военно-морского флота рассматривать Севморпуть как одну из коммуникаций в планах ведения войны на море.
В 1942 г. советские навигационные карты и лоции, которыми пользовались на борту крейсера, помогли германскому флоту провести операцию «Вундерланд» в советском Заполярье…
Натура у Дитриха и впрямь была холодной, нордической. Хладнокровный и дальновидный (как и положено разведчику), Дитрих уже просчитал свои дальнейшие действия на несколько ходов вперед. Досадная накладка с Хольтицем не изменила его планов, лишь слегка подкорректировала.
Стоя над трупом капитана, штандартенфюрер не стал рвать на себе волосы от отчаяния. Для этого он был слишком прагматичен. Просто его мысли, наткнувшись на преграду, потекли, как вешняя вода, по другому руслу.
Вот и сейчас, в кабинете Фриснера, мысли Дитриха вырвались из черепной коробки и унеслись в такую даль, что штандартенфюреру на секунду стало жутко. Он вдруг отчетливо понял, что нужно немедленно возвращаться в Берлин. Под любым предлогом.
Иначе в случае поражения группы армий «Южная Украина» очень много шишек достанутся именно той службе, которая меньше всего их заслуживает, – фронтовой разведке. И в частности, ему, как спецпредставителю РСХА.
Что за этим может последовать, Дитрих уже знал на примере некоторых своих коллег…
«Если уже и Фриснеру изменяет выдержка, то, похоже, наши дела идут совсем худо, – с тревогой думал Дитрих, возвращаясь в свой кабинет; при всей своей широкой информированности, штандартенфюрер конечно же не знал, что в точности творится на других фронтах; он мог лишь догадываться, анализируя доступные ему материалы. – Нужно срочно звонить Шелленбергу[51]… Только он может отозвать меня отсюда в такой момент. Бригаденфюрер[52] относится ко мне доверительно, так что шанс есть…»
19 августа, к исходу дня, генерал Фриснер собрал совещание командующих 4-й, 8-й армиями и 4-м воздушным флотом. Предполагая, что самое позднее 20 августа советские войска начнут наступление, было принято решение о перегруппировке сил с целью укрепления наиболее угрожаемых участков фронта (участка 29-го немецкого корпуса и 6-го румынского корпуса в районе Ясс), а также рассмотрели план отвода группы армий «Южная Украина», получивший название «Вариант Медведь». Совещание проходило без румынских командующих.
После совещания генерал-оберст Фриснер позвонил Дитриху. Его голос был тихим и усталым:
– Русские предприняли наступление на флангах. Значит, это разведка боем. Кажется, теперь мне понятны их замыслы… – Голос генерал-оберста окреп, приобрел жесткость: – Все-таки главные удары русских будут нанесены по флангам! Дай Бог, чтобы это было не так, чтобы наши замыслы не оказались ошибкой… – Он на некоторое время умолк, и Дитрих слышал лишь тяжелое дыхание Фриснера; наконец генерал-оберст продолжил – уже гораздо тише и с угрозой: – Мне будет очень жаль, господин штандартенфюрер, если обнаружится, что вы ввели штаб группы армий в заблуждение…
«Неприятности для того и существуют, чтобы их преодолевать, – хладнокровно думал штандартенфюрер Дитрих, сидя в машине, которая везла его на аэродром; он уехал, не попрощавшись с Фриснером, – генерал-оберст как раз инспектировал позиции. – Удачи вам и всего наилучшего, мой генерал. Играйте дальше без меня. Все, что было в моих силах, я сделал. Думаю, вам будет на ком отыграться, если ваш замысел окажется пустышкой. Например, полковник Бунтрок, начальник разведуправления группы армий. Самая подходящая кандидатура. И все же нужно было сказать Фриснеру на прощанье, что не разведчики дали добро на эту бессмысленную войну с русскими, а политики и генералы. Чтобы потрафить фюреру в его устремлениях на Восток, Канарису приходилось лгать и изворачиваться, изображая СССР колоссом на глиняных ногах; уж мне-то об этом известно лучше, чем кому-либо из офицеров вермахта. Иначе его расстреляли бы гораздо раньше…»
Дитрих всегда был везунчиком. Вот и теперь, едва он принял решение позвонить Шелленбергу, как шеф VI управления РСХА сам вспомнил о штандартенфюрере и приказал ему немедленно возвращаться в свой кабинет, находившийся в здании РСХА по улице Принца Альбрехта, 8. За Дитрихом даже прислали из Берлина самолет.
И все же, несмотря на то, что такие вызовы в карьере разведчика случались довольно часто, штандартенфюрер немного волновался. Он чувствовал, что в его судьбе произойдут какие-то крупные изменения. Неужели Шелленберг снова пошлет его в Южную Америку?
Возможно, весьма возможно… Ах, как хотелось бы! Похоже, не зря перед отъездом в Кишинев Дитриха вызвал Шелленберг и очень долго расспрашивал про южно-американскую агентуру и о связях штандартенфюрера в руководстве Аргентины. Нет, не зря!
Шеф никогда не теряет время попусту, тем более – на бессмысленные разговоры с подчиненными…
В открытые окна «опель-капитана»[53] влетел горячий ветер, который принес запах гари и еще чего-то, очень неприятного. До слуха штандартенфюрера донесся нарастающий грохот артналета. Постепенно в разрывы снарядов начал вплетаться зловещий несмолкающий вой – будто наступил конец света и все дьяволы вырвались из преисподней.
Дитриху хорошо был знаком этот звук. Это начали «петь» русские «катюши». Штандартенфюрер зябко втянул голову в плечи, будто ему вдруг стало холодно, и уже открыл рот, чтобы приказать водителю ехать побыстрей, но тот словно подслушал мысли Дитриха и нажал на педаль газа до упора.
Это уже была не разведка боем. На кишиневском направлении войска 2-го и 3-го Украинских фронтов перешли в решительное наступление…
Из истории Великой Отечественной войны 1941-45 гг. «Для сокрытия подготовки к операции, а также с целью заставить Фриснера верить в то, что наступление советских войск надо ждать только в районе Кишинева, по указанию Ставки проводились мероприятия по оперативной маскировке. Для этого в районе Шерпени 5-я ударная армия генерала Н.Э. Берзарина демонстративно готовила наступление. 18 августа 1944 года советские войска провели операцию по овладению Шерпенами и соединению двух плацдармов – Шерпенского и в районе Спеи.
В этом бою принимали участие два штурмовых батальона и отдельная рота. Противник силой до батальона под прикрытием артиллерийского и минометного огня и при поддержке 15–20 самоходных орудий пять раз контратаковал наступающие советские войска. К концу дня советские войска были отведены на исходные позиции. Ложное сосредоточение войск проводилось также в полосах наступления на правом крыле 2-го Украинского фронта.
Командование 3-го Украинского фронта провело оперативную маскировку на этом участке фронта. Немецкое командование укрепляло оборону, ожидая наступление советских войск в районе Дубоссары, Григориополь, так как с точки зрения классической тактики эта полоса была наиболее удобной – в случае прорыва здесь открывался кратчайший путь на Кишинев. Проведенные мероприятия были удачными. Командование группы армий “Южная Украина” считало, что противник будет наносить удары в двух направлениях: на днестровском участке фронта в районе Тирасполя и западнее Прута в районе Ясс. Но предположения немецкого командования были ошибочными.
Оперативный замысел советского командования заключался в следующем:
1) Северная группировка противника. 2-й Украинский фронт попытается прорваться на юг между реками Прут и Серет, чтобы отрезать армейскую группу “Думитреску” и помешать ее отходу на запад.
2) Южная группировка в районе Тирасполя. 3-й Украинский фронт в начальном периоде будет сковывающими действиями удерживать на месте войска армейской группы “Думитреску” до тех пор, пока северная группировка не блокирует переправы через Прут.
Уложившись в указанный срок на подготовку к операции, оба фронта 19 августа, во второй половине дня, провели контрольную разведку боем на широком участке. После получасовой артиллерийской подготовки советские войска, силами не более батальона перешли в атаку.
С помощью разведки боем прощупывалась оборона противника, определялось эшелонирование сил и выявлялись наиболее уязвимые места…»
22 августа 1944 года. Из сводок Совинформбюро. «Войска 2-го Украинского фронта, перейдя в наступление, при поддержке массированных ударов артиллерии и авиации прорвали сильную, глубоко эшелонированную оборону противника северо-западнее города Яссы и за три дня наступательных боев продвинулись вперед до 60 километров, расширив прорыв до 120 километров по фронту.
В ходе наступления войска фронта штурмом овладели мощными опорными пунктами обороны противника – городами Яссы, Тыргу-Фрумос, Унгень, а также заняли более 200 других населенных пунктов, в том числе крупные населенные пункты Гэнешти, Круча, Дорошкани, Войнешти, Сокола, Мироняса и железнодорожные станции Унгень, Кукутени, Сырка, Тыргу-Фрумос, Чиуря, Бырнова.
Войска 3-го Украинского фронта, перейдя в наступление, при поддержке массированных ударов артиллерии и авиации, прорвали сильно укрепленную и развитую в глубину оборону противника южнее города Бендеры и за три дня наступательных боев продвинулись вперед до 70 километров, расширив прорыв до 130 километров по фронту.
В ходе наступления войска фронта освободили более 150 населенных пунктов, в числе которых районные центры Молдавской ССР Каушаны, Чимишлия, Волонтировка, районные центры Измаильской области Манзырь, Тарутино, крупные населенные пункты Киркаешти, Урсойя, Заим, Тараклия, Стурзень, Лейпциг, Березина, Красна, Фараонь, Слобозия, Пуркарь и железнодорожные станции Киркаешти, Каушань, Заим.
Наши войска перерезали железную дорогу Бессарабская – Белгород Днестровский (Аккерман).
На других участках фронта – поиски разведчиков, в ряде пунктов идут бои местного значения».
Эпилог
В один из сентябрьских дней 1945 года на небольшой украинской станции ненадолго остановился эшелон, состоящий из вагонов-теплушек, в которых ехали солдаты Красной армии, возвращаясь в родные края после победы над гитлеровской Германией. Несмотря на раннее утро, перрон полнился людьми. Это не были будущие пассажиры поезда. И встречающих среди них не наблюдалось.
Основную человеческую массу, запрудившую крохотный перрончик, составляли женщины – и совсем пожилые, и в годах, и молодухи, на щеках которых играл здоровый румянец, а тугие, обтянутые ситцевыми кофточками груди вызывали невольные вздохи вожделения у солдат, толпившихся возле раздвижных дверей вагонов.
Ну и, понятное дело, тут же вертелись вездесущие пацаны. Они вьюнами ввинчивались в толпу и плавали в ней и впрямь как юркие рыбешки в воде, выныривая в самых неожиданных местах, едва не под колесами паровоза.
В руках женщин почти не было видно цветов, как в первые дни и недели после Победы. Первый заряд эйфории уже прошел, уступив место тревоге и извечному вопросу солдатки: «Вернется ли мой?…»
Этот вопрос так явственно читался в глазах женщин, толпящихся на перроне, что некоторые ветераны, просоленные походным потом, как тарань, и обвеянные всеми ветрами Европы, не выдерживали его напора и тушевались. Они закуривали «козьи ножки» и укрывались за густой дымной завесой от женских взглядов, из которых буквально струилась неземная печаль вперемешку со страданиями.
Правда, гостинцами солдатиков все же привечали. В основном это были фрукты – яблоки и груши. Год на это добро выдался урожайным, и бабки только успевали передавать полные ведра с краснобоким наливным угощеньем в крепкие солдатские руки.
На станции сошли только двое – капитан и старшина. Едва они ступили на перрон, как горящие надеждой взоры всех женщин обратились в их сторону. Что касается молодок, то у тех и вовсе оборвались сердца, рухнули в какие-то космические глубины – и капитан, и старшина были писаными красавцами. По крайней мере так показалось женщинам.
Возможно, этому восприятию поспособствовали многочисленные ордена и медали, которые едва помещались на груди бравых воинов. В их сиянии русоволосый капитан и цыганистый с виду старшина виделись едва не полубогами войны. Тем более что ни роста, ни стати им было не занимать.
– Счастливые… – с тоской прошептала молодица в черном цветастом платочке; с мая сорок пятого не было такого дня, чтобы она не приходила на станцию встретить очередной эшелон.
Этот шепот пронесся над толпой как тихое дуновение ветерка. И все сразу поняли, кто именно счастлив – те женщины, которые дождались двух таких соколов.
– Бабушка, скажите, пожалуйста, как добраться до Бережков? – спросил капитан у старушки, которая стояла немного в стороне от остальной массы женщин.
Он был совсем еще молод, но в его ладно скроенной фигуре уже чувствовалась мужская сила, а крепкие мозолистые пальцы могли завязать в узел толстый гвоздь.
– А вон тудой идить, – показала старушка. – Тилько до Бережкив далэко…
– Ничего, мы дойдем, – бодро сказал капитан. – Мы привычные…
Забросив за плечи туго набитые вещмешки, капитан и старшина размеренным, но быстрым шагом пошли по дороге, на которую указала старушка.
Все пристанционные пути были забиты разбомбленными составами с немецкой техникой. Но теперь она годилась лишь на металлолом.
– Да-а, – протянул старшина, – неплохо поработали наши летуны… Я всегда им завидовал. Одна бомба, точно положенная в цель, – и Гитлер капут, двух-трех взводов фрицев как не бывало. «Чому я нэ сокил, чому нэ литаю…» – затянул он украинскую песню.
– Ну, мы, Иван, тоже кое-что сделали, – возразил ему капитан. – И немало… – Он невольно прикоснулся к своим наградам.
– Эт точно, командир… – Старшина весело подмигнул. – Приеду домой, налеплю из глины фрицев, – тех, кого лично отправил на тот свет; я почти всех их помню – обожгу фигурки в печи, и выставлю на полку в сарае, возле свиней. Думаю, этих жмуриков на батальон наберется.
– Зачем?
– А ежели кому-нибудь из-за бугра захочется еще раз проверить нас на прочность, то приведу этих сукиных сынов в свой свинарник на экскурсию. Гляди, ума у них и прибавится.
– А почему фигурки поставишь именно в свинарнике?
– Потому что только у свиней есть неистребимое желание совать свое рыло в чужой огород.
Капитан весело рассмеялся. Старшина к нему присоединился, и какое-то время радостный смех оглашал лесную дорогу, по которой они шли в Бережки.
Казалось, что не было особых причин для буйного веселья, но это смеялась сама молодость, избежавшая лап хищного кровожадного зверя, которого капитан и старшина совсем недавно добивали в его берлинском логове. Об этом свидетельствовали совсем новенькие медали «За взятие Берлина», искрящиеся мелкой латунной зернью.
Это были Маркелов и Татарчук. Старшина уволился из армейских рядов вчистую, а капитана не отпустили, лишь дали месяц для отдыха. В разведотделе армии ему намекнули на какую-то новую деятельность по его фронтовой «специальности», и пока ехали в эти края, Маркелов терялся в догадках.
Разведчики решили навестить деда Петра Пригоды, своего погибшего друга, чтобы передать старику личные вещи внука и кое-какие документы. Так они договорились еще в 1943 году: если кому-нибудь из них будет не суждено дожить до победы, то родным об этом сообщат кроме военкомата с его похоронками и фронтовые товарищи.
Миссия была тягостной, и Маркелов, и Татарчук это хорошо понимали, но не сдержать слово не имели права…
Хату Петра Пригоды разведчики нашли не сразу. Конечно, Петро много рассказывал о своем селе, но оно так изменилось за годы оккупации, что, пожалуй, и сам Пригода мог его не узнать.
Село почти полностью было сожжено карателями и напоминало кладбище, где вместо надгробий торчали печи с трубами. Лишь в центре каким-то чудом уцелели школа (вернее, ее стены; они были кирпичным, очень толстыми и прочными, дореволюционной постройки) и церковь; снаряд прошил ее насквозь, но внутри не взорвался.
Что касается хаты Пригоды, то немцы, наверное, вообще не приняли ее за жилище, настолько старой она была, а потому пожалели порции зажигательной смеси из огнемета. Если на хату смотреть с расстояния в сто – сто пятьдесят метров, то она казалась замшелым холмиком, потому как стояла на спуске к реке и была закрыта кустарником. А ежели отойти чуть дальше, то и вовсе виднелся лишь дымоход, напоминающий трухлявый пень на пригорке.
И все же село подавало признаки новой жизни. Кое-где дымили временные жилища – землянки, по улицам бегала немногочисленная голопузая ребятня, а возле некоторых хат уже бойко стучали топорами плотники – в основном старики и подростки. Маленькая девчушка семи-восьми лет гнала на выпас козу. По тому, как она нежно с ней обращалась, сразу становилось понятно, что эта рогатая непослушная животина – главная кормилица в семье.
Но наиболее пострадавшая от фашистских захватчиков главная улица, по которой шли бывшие разведчики, в основном была безлюдной. Может, потому, что люди работали на полях, наверстывая упущенное за годы оккупации. Так что разведчиков сопровождал только конопатый пастушок, малец лет пяти, лихо управляющийся при помощи длинной хворостины с небольшим стадом гусей – гнал их к реке.
Разведчики выбрали его в качестве провожатого – чтобы не скучно было идти, одарив большим куском сахара.
Пацан был в таком восхищении от своей миссии и от столь ценного лакомства, которого он, пожалуй, еще и не едал в своей короткой жизни, что лишился дара речи. Пастушок заговорил лишь тогда, когда разведчики подошли к хате деда Макара. При этом он сподобился лишь на один жест (ткнул пальцем в сторону покосившихся ворот) и на одно-единственное слово:
– Тама…
Дед Макар в глубокой задумчивости ковырялся возле поленницы – складывал дрова. Он оказался в точности таким, каким его описывал Петро: худощавым, жилистым и, несмотря на годы, быстроглазым. На нем была изрядно застиранная сорочка из комплекта солдатского исподнего, ватная безрукавка и широкие шаровары, все в заплатах.
Услышав шаги, дед Макар вздрогнул, резко поднял голову и посмотрел на разведчиков таким острым взглядом, что у Татарчука вдруг засосало под ложечкой. Так у старшины всегда случалось, когда ему грозила смертельная опасность.
«А дед-то непрост, далеко непрост… – подумал Татарчук. – Зуб даю, как говаривал Коля Ласкин, что старый Пригода не только партизанил, но еще и слыл за снайпера в партизанском отряде…»
О том, что он воевал в партизанах, дед довольно скупо сообщил внуку в письме, которое отправил на фронт едва деревню освободили советские войска. Что касается Петра, то он писал ему почти каждую неделю, хотя его родное село и было под оккупацией, и когда наконец заработала почта, дед Макар получил целый мешок солдатских писем-треугольников, откуда и узнал адрес полевой почты внука.
– Здравствуйте! – сказал Маркелов и, по устоявшейся привычке, козырнул.
– Здоровеньки булы, хлопци, – сдержанно ответил дед Макар.
Сдержанность старого партизана происходила не от его неприветливого характера. Дед Макар уже почти год не получал весточек от внука. Петро как в воду канул. Но и похоронка на него не приходила. Поэтому дед Макар утешал себя мыслью, что внук выполняет какое-то секретное задание, потому что Петро не удержался и весьма прозрачно намекнул в одном из писем на свою фронтовую «специальность».
«Разведка, есть разведка… – думал дед Макар, в который раз перечитывая длинными зимними вечерами при свете каганца письма внука. – Мне ли этого не знать…» Партизанские разведчики иногда пропадали месяца на два, их уже начинали считать погибшими, а они все-таки возвращались живыми и здоровыми, с массой ценных сведений.
Поэтому нежданный визит боевых офицеров заставил старое сердце тревожно сжаться, и деду вдруг захотелось срочно присесть на колоду, потому что ноги почему-то стали ватными. Но он стойко выдержал искус, лишь оперся рукой на козлы для распиловки бревен.
– Проходьтэ, будь ласка, – пригласил дед Макар разведчиков. – Вы по дилу, чы як?… – помимо воли вырвался у него вопрос.
Маркелов мысленно взмолился: «Матерь Божья! И как теперь, и что теперь ему сказать?…» – но старался выглядеть спокойным. Что касается Татарчука, то Иван резко помрачнел и опустил голову, старательно избегая взгляда старого Пригоды. Душа старшины в этот момент залилась слезами.
Дед все понял сразу, без слов. Он мгновенно сгорбился и постарел лет на десять. Старик неверными шаркающими шажками подошел к колоде, сел и обхватил голову руками. Разведчики тоже молчали – стояли едва не по стойке «смирно», сняв фуражки. Так продолжалось довольно долго. На подворье воцарилась гнетущая тишина. Даже воробьи, как показалось Татарчуку, перестали чирикать.
Наконец дед Макар тяжело вздохнул и поднялся. Его глаза были наполнены слезами, но он мужественно превозмог невыносимую душевную боль и страдание. Старик тихо сказал:
– Пидэм, сынкы, в садок… помянэм мого внучка…
В саду стоял длинный стол и две такие же длинные скамьи по бокам. Наверное, дед Макар готовился встречать внука всем селом, потому что и стол и скамьи были новенькими.
Старик поставил на стол бутылку самогонки, квашеную капусту, соленые грибы, миску жареных карасей и сказал глухо:
– Выбачайтэ… хлибця нэма. Фрицы весь забралы…
С этими словами он возвратился в хату, а когда спустя несколько минут вернулся, то уже был одет в почти новый, но немного великоватый для него пиджак (судя по размеру, его носил до войны Петро) и видавшие виды темно-коричневые штаны в тонкую светлую полоску. Под пиджаком виднелась украинская сорочка из домотканого полотна, вышитая черными и красными нитками.
Но внимание разведчиков привлекла не одежда деда Макара, а награды. Их было несколько, в том числе и царские: три солдатских «Георгия», орден Красной звезды и две медали – «Партизану Отечественной войны» II степени и «За победу над Германией».
«Так вот в кого пошел Петро, – подумал Татарчук с уважением. – Какие люди! Богатыри…»
Пока дед Макар отсутствовал, Маркелов хотел выложить на стол свои запасы: консервы, колбасу, буханку хлеба, галеты, шоколад и поставить бутылку казенной водки, но Татарчук придержал его за руку.
– Не положено, – сказал он строго. – Потом можно будет… Даже нужно. Оставим деду часть продуктов и деньги. Им тут сейчас худо, ой, как худо. Ты сам видел.
– Почему не положено? – удивился капитан.
– Это поминки, командир. Мы должны, в знак уважения, отведать хлеб-соль того человека, которого поминаем.
– Понял, извини…
Дед Макар молча разлил самогон по граненым рюмкам и поднял глаза на Маркелова. Капитан уже стоял, намереваясь что-то сказать. Он был взволнован до крайности.
– Макар Денисович! Кх, кх! – Маркелов прокашлялся. – Я не могу красиво и долго говорить… скажу лишь одно – ваш внук Петро был настоящим патриотом, храбрым солдатом, и он выполнил свой долг до конца. Но самое главное – он был нашим другом. Мы были за ним, как за каменной стеной. Он был лучшим из нас. Иван!
Татарчук достал из вещмешка сверток, развернул его и положил на стол перед дедом Макаром кусок рытого заграничного бархата темнокрасного цвета; на нем были прикреплены боевые награды Петра Пригоды. Много наград.
– А еще от имени командования части, – продолжил Маркелов, – я уполномочен сообщить, что ваш внук за выполнение ответственного задания и за проявленный при этом героизм награжден званием Героя Советского Союза. Все необходимые бумаги, «Золотую Звезду» и орден Ленина вам вручат позже, в официальной обстановке…
Разведчики рассказывали деду про его героического внука добрых два с половиной часа. Старика интересовали малейшие подробности боевых будней Петра. Казалось, что от этих повествований у деда Макара прибавляется сил.
Прощаясь, Татарчук передал ему и все «имущество», оставшееся от внука: трофейный перочинный нож, золингеновскую опасную бритву с бруском для правки, немецкую зажигалку, несколько фотографий и два письма, которые Петро написал, да так и не успел отправить.
Когда капитан и старшина ушли, дед Макар в какой-то растерянности немного помыкался по двору, а затем пошел в сад, упал на зеленый спорыш, и безысходный стариковский плач, взмахнув невидимыми крыльями, высоко поднялся над селом, чтобы улететь в те недосягаемо далекие заоблачные края, где обретался его внук…
Маркелов и Татарчук подошли к станции, когда солнце уже висело над самым горизонтом. Она была пустынна. Следующий эшелон должен был подойти в десятом часу. Настроение у разведчиков оставляло желать лучшего.
Усевшись на чудом уцелевшую скамейку под зданием вокзала, – а она явно была довоенной – разведчики закурили. Огромный солнечный диск висел прямо перед ними, касаясь нижним краем дальних лесов. Он уже утратил яркость, и на него можно было смотреть практически не щурясь. Тишина и спокойствие вечерней поры изливались на израненные души разведчиков целительным бальзамом.
Неожиданно в каком-то из уцелевших домов пристанционного поселка заиграл патефон и в предвечернюю тишину вплелись слова любимой песни фронтовиков:
- Вспомню я пехоту,
- И родную роту.
- И тебя – за то, что ты дал мне закурить.
- Давай закурим, товарищ, по одной,
- Давай закурим, товарищ мой!
– Эх, командир! – в эйфории воскликнул Татарчук. – Жизнь-то какая начинается!
– Да, Иван, начинается… – ответил Маркелов; он по-прежнему был суров и сосредоточен. – Только трудно сказать, какая она будет. Просто – жизнь… – В этот момент капитан показался Ивану гораздо старше своих лет…
Где-то вдалеке прогудел паровозный гудок и растаял в полупрозрачном мареве, окрасившем небо в розовый цвет.
Читать бесплатно другие книги:
