Холод Малиогонта Щупов Андрей

Доноры

Погоня казалась беглецу хищным зверем, вроде пумы или полярного волка, что с подвыванием семенил следом, время от времени облизывая огненным языком спину и икры бегущего. Он бежал по заброшенным кварталам уже довольно долго, но по-прежнему не мог оторваться от преследователей. Все обильнее кровоточило плечо, и оставалось только радоваться, что его ранило не в ногу. Пока он способен был передвигаться, сохранялась возможность и уцелеть.

Человек остановился. Впереди его поджидало освещенное пространство, и почти с ненавистью он взглянул на зависший в высоте ярко горящий фонарь. Он прекрасно знал, что произойдет с ним, едва его увидят под этим безжалостным светом. Вот тогда они точно не промахнутся, сопоставив прицел с мушкой самым роковым для него образом.

Рукой беглец зашарил на груди. Темный футляр с коротким отростком антенны оказался в ладони.

— Рупперт, откликнись же наконец! Я ранен, мне нужна помощь. Срочно нужна помощь!..

Рация безмолвствовала, шуршание эфира напоминало шипение множества разбуженных от спячки змей.

— Ты слышишь меня, Рупперт! На этот раз мне не оторваться. Молодчики Поджера разыгрались всерьез. Если хочешь, я аннулирую договор. С этой самой минуты…

Первая пуля взвизгнула над головой, вторая отколола от угла здания, за которым он прятался, приличный осколок. Кирпичная крошка больно хлестнула по щеке, беглецу стало по-настоящему страшно. А рация в руке продолжала испускать равнодушное шипение.

Торопливо прицелившись, мужчина дважды выстрелил из пистолета в фонарь. Затея не удалась. Стрелок он был не ахти какой. С таким же успехом можно было бы пытаться перемахнуть улицу единым прыжком. И, еще раз вглядевшись в темноту, доносящую до него топот преследователей, беглец решился. Лопатками оттолкнувшись от каменной стены, с шумом дыша, он помчался через залитую мертвенно-бледным сиянием улицу. И тотчас позади ожесточенно загрохотало. Ночные загонщики не собирались жалеть патроны. Уже на середине проезжей части человек споткнулся, неловко пробежав еще немного, перешел на вялый бессознательный шаг. Его повело влево, и мужчина описал почти замкнутый круг, прежде чем растянуться на тротуаре. Уже в упавшего, в него вонзилось еще несколько пуль.

Спустя пару минут, подвывая сиреной, на улицу вылетел автомобиль с полицейской мигалкой. Голубые блики метнулись по стенам домов. Держась настороже, из машины выбрались двое в униформе. Один из полицейских склонился над лежащим, внимательно вглядываясь в обагренные кровью руки убитого. На правом мизинце он обнаружил то, что искал — массивное кольцо необычной конфигурации.

— Да, это он, — полицейский оглянулся на коллегу. — Черный Дик будет доволен. Его подопечный благополучно скончался. Если он до сих пор на связи, можешь передать это ему прямым текстом.

— Нет уж… Передавай сам, если желаешь. Мне эти забавы никогда не нравились. — Полицейский, прячущийся за машиной, мрачновато следил за дальним, теряющимся во мраке концом улицы. В руках его тускло поблескивал револьвер.

— Можешь расслабиться, мы им не нужны. — Его коллега выпрямился в полный рост, с любопытством посмотрел на фонарный столб. — Бьюсь об заклад, его погубил свет. Рупперт говорил, что он малый из юрких. Если бы не этот фонарь — как знать, возможно, пареньку удалось бы смыться.

— Возможно. Но надолго ли?

— Тоже верно, — полицейский кивнул. — А все оттого, что их не учат как следует стрелять. Дурацкая предосторожность.

— Только не болтай об этом на каждом углу.

— Это уж само собой. — Вернувшись к автомобилю, напарник с кряхтением втиснулся на переднее сидение, щелкнул тумблером машинной рации.

— Вызываю дежурного ОПП. На связи патрульная машина спецсопровождения.

Откликнулись почти сразу, и полицейский коротко доложил о случившемся.

— …Все верно, мертвее не бывает. Шесть или семь пуль в туловище, одна в затылок. Судя по всему, работали ребятки из шайки Поджера. Их тут целая кодла по улицам сновала. Насолил им ваш птенчик… Ну, да!.. Вдвоем мы, понятно, не стали вмешиваться. Что?..

Он с усмешкой взглянул на коллегу. Покачав головой, снова поднес к губам микрофон.

— А чего вы, интересно, от них ждете? Что от всей этой швали они станут защищаться голыми руками?

— Олухи, — пробормотал второй полицейский. Прислушиваясь к разговору коллеги, он продолжал следить за улицей. — Грязные олухи…

— …Да, рассмотрел. У него «парабеллум». Номер, разумеется, вытравлен, обойма легонькая, как перышко… Конечно же, расстрелял все до последнего патрона и, очень надеюсь, кого-нибудь зацепил…

Рация зашуршала помехами, в голосе объяснявшегося с патрульной машиной сквозило очевидное раздражение. Продолжая прислушиваться и по мимике товарища догадываясь о смысле произносимого, второй полицейский снова несдержанно чертыхнулся.

— Их бы сюда сейчас! И носом ткнуть в спину этого парня!..

Когда с переговорами было покончено, патрульный в кабине откинулся на спинку сидения, расслабленно вытянул ноги.

— Ну, что там они сказали?

— Сказали — сидеть и ждать. Не дергаясь, не проявляя инициативы. Подъедет группа Малькольма, заберет тело. — Патрульный вновь обратил взор к фонарю. Со злостью процедил: — А все из-за того, что бедолагу не научили как следует стрелять.

Вытащив револьвер, он выстрелил, почти не целясь. Фонарь брызнул осколками. Улица, двое полицейских, машина и тело убитого погрузились во мглу.

Десять лет в одном классе, за одной партой — это внушает надежды. Так ему по крайней мере казалось еще пять минут назад. Действительность убедила Виктора в обратном. Черт его знает, чего ждал он от этого звонка, но с неожиданным ужасом он вдруг понял, что не в состоянии больше слушать однокашника. Все эти округло-безличные «ладненько» и «ясненько», прилетающие с того конца провода, раздражали его, вздымали в душе неясное озлобление. Разговору не суждено было стать спасительной соломинкой, напротив, Виктор еще больше утвердился в правильности выбранного решения. И даже не в правильности, а в некой роковой закономерности. Естественно, все вокруг было неправильно. Все до последней мелочи. Своей очевидной неправильностью поражал весь мир, вся вселенная, и мозг, измученный безуспешным поиском того, что можно было бы считать правильным, прибег к последнему из оставшихся выходов.

Увы, беседа с однокашником не помогла. В голосе, бубнившем из трубки, звучало все то же вежливое бездушие. Какого рожна он вообще затеял этот разговор!.. Виктор нервно прикусил губу… К нему, столь рано познавшему прелести эмиграции, исколесившему пол-Европы, испытывали в Отечестве нездоровый интерес. Хуже всего было то, что даже самым близким людям передалось это шкодливое любопытство. А как же! Эмигрант, прошедший войну и плен, избравший местом поселения чужбину! Тут, кто хочешь, стушуется. Здешние же новоиспеченные друзья и приятели понятия «эмиграция» не понимали вовсе. Возможность раскатывать по планете измерялась наличием свободного времени и толщиной кошелька. Не более и не менее. Да и к войнам они относились поспокойнее. Политические убеждения превращались в нечто осязаемое лишь с приближением к границам нефтяного Востока и той же непредсказуемой России…

Непринужденно объяснив, что живет он нормальненько, однокашник переметнулся на тему торговли машинами и компьютерами, и в интонациях его впервые промелькнули нотки заинтересованности. Виктор стиснул зубы. Это было уже чересчур! Открыть в друге детства, стопроцентном русском «Ванюшке», местного люмпена-капиталиста — это надо было специально додуматься и подстроить!.. Не дослушав фразы, он положил трубку.

Виктор снова исчез. На потрепанном жизнью диване третьесортного гостиничного номера очутился мужчина по имени Вилли — с седыми, переходящими в неряшливые баки висками, с глубокими, прорезавшими лоб морщинами.

Вялым движением вновь образовавшийся Вилли провел ладонью по подбородку. Колючая трехдневная щетина останется теперь, видимо, навсегда. Заставить себя побриться у него просто не хватит сил. Да и кого заинтересует такое пустяковое обстоятельство, что тридцатилетний покойник выглядит на все сорок! Умирать можно в любом возрасте. Были бы, как говориться, под рукой петля и надежный крюк.

Тусклым взглядом он обвел комнату. Серая малометражная берлога, в которой довелось провести не одну тысячу унылых часов… Тоненько журчала вода в ванной, за стеной страстно переругивалась латиноамериканская парочка. Все было до омерзения знакомо: дешевая гостиничная мебель, пожелтевшие, со следами потертостей обои. Кран в ванной протекал с самого въезда сюда, громкоголосые соседи с руганью просыпались, с руганью отходили ко сну.

Петля и крюк…

Вилли взглянул на простенькую пластмассовую люстру. Ее, конечно, придется снимать, иначе получится неловко — три серых запыленных плафона и под ними он — нелепое синелицее создание, показывающее миру вздувшийся язык. Без особых усилий Вилли представил себя стоящим на шатком стуле с обвившей шею веревкой. Прелестная картинка!.. И что же дальше, дружок? Какие-нибудь мудрые мысли напоследок или небольшая проникновенная речь?.. Он усмехнулся. Что же вы предпримите в свою последнюю минуту, сеньор? Что скажете такого, что следовало бы услышать потомкам?.. О том, что жизнь полна помоев по самый край, что хороших людей меньше, чем плохих, что за долгие годы, можно сказать, десятилетия, он, Виктор Пицеренко, мужчина с высшим образованием, не урод и не лодырь, прошедший огонь, воду и медные трубы, так и не обзавелся ни одним мало-мальски приличным товарищем?

Впрочем… Вилли вспомнил о Майкле. Микки или Майкл — звать можно было как угодно, в зависимости от настроения. Он скверно поступил, что забыл Майкла. Тот в самом деле любил его. Викки и Микки образовывали в совокупности довольно славный дуэт, в унисон роняющий слезу по временам «Битлз», неплохо исполняющий последнюю песнь «Варяга», «Йестедей» Пола Маккартни и гремуче-веселящее «Взвейтесь кострами…».

Да… Майкл, пожалуй, и впрямь огорчится, когда узнает. И на похороны обязательно явится. Посочувствует и ему, и себе, потому что только с Вилли у него получались настоящие «рашен загуль». Эти самые «загуль» Микки чрезвычайно уважал, видя в них одно из таинств великой северной державы. К таинствам подобного рода он желал приобщаться примерно раз в месяц. И раз в месяц он с германской пунктуальностью приходил к Вилли с сумкой, забитой разнообразными продуктами, а также с неизменной литровой бутылью виски. О своей очередной готовности к «загуль» он не забывал оповестить заранее. К таким мероприятиям он готовился ответственно, чрезвычайно опасаясь возможных препятствий. По его мнению, секрет посвящения в таинство Вилли знал доскональнейшим образом. Других русских знакомых у Майкла не водилось, и так уж получалось, что месяц от месяца дружба их крепла. «Без загуль ви такие же как ми, — вещал он. — Скучни и жадни сухарь». Вспомнив изречение приятеля, Вилли невольно улыбнулся и тут же с досадой отметил, что Виктор в нем все еще силен. Этот самый Виктор отчаянно не хотел умирать, и снизойдя до собрата, Вилли великодушно предложил привести сколь-нибудь убедительные доводы в пользу продления жизни. У Виктора подобных доводов не нашлось, но и прошение о помиловании он рвать отказался.

Так или иначе, но петлю и крюк Вилли, посидев еще немного, забраковал. Он вообразил, как, опрокинув под собой стул, он ринется вниз, подгоняемый зовом земли, распахивая рот, судорожно напрягая мышцы спины и шеи. Вышедшие из повиновения руки будут скользить по веревке, силясь подтянуть задыхающееся тело; ноги, пожалуй, сами собой забросятся на край шкафчика, стоящего неподалеку, тем самым ослабив нагрузку вдвое, а там, глядишь, хитрец-Вилли дотянется и до чертового крюка. Спастись ему скорее всего не удастся, но помучается он крепко. Словом, вариант не годился. Лучше уж сразу разбежаться забиякой-козелком и сигануть в окно головой.

Зажмурившись, Вилли полюбовался своим возможным полетом. Ноги как у финиширующего велосипедиста, лицо и руки во множественных порезах. Хотя, вероятно, бултыхать ногами он не будет. Лететь вниз — дело привычное — что с парашютом, что без. Не дай только Бог угодить на какого-нибудь случайного пешехода. То-то будет причитаний в газетах: «свихнувшийся эмигрант-камикадзе убивает невинных ситизен…»

Качнув головой, Вилли отверг и этот вариант. Пошлая это шутка сигать из окна. Да и на кого он будет похож там, на лощеном европейском тротуаре? Мокрое месиво без лица, без единой целой косточки, с расколотым черепом и выпученными от внутреннего кровяного удара глазами. А если поблизости окажутся дети?.. Его передернуло. Вода в ванной зажурчала звонче, на более высоких тонах закричали соседи за стеной.

Вилли снова погладил заросший подбородок, ногтями попытался уцепить какой-нибудь волосок, но не сумел.

Однако, мыслеохотливый сеньор, этак вы ни к чему не придете! Если уж действовать, то действовать решительно, без раздумий. Несколько оживившись, Вилли в последний раз обежал глазами комнатку. Через час-другой сюда заявится посыльный от хозяина и принесет розовую квитанцию счета. А чуть позже, вполне возможно, ворвутся гаврики из казино и ножами начнут полосовать по груди и по спине. Кажется, его долг у них до сих пор на счетчике. Сколько же всего там набежало?..

Не очень искренне зевнув, он посмотрел на столик, где внушительной пирамидкой лежали таблетки асептозола. Хитрец, ничего не скажешь! Заранее предусмотрел все. А может, не предусмотрел — предощутил. Мозг в подобных обстоятельствах мало чего стоит… Прозорливый Вилли застенчиво вздохнул, укрывшийся в недрах души Виктор грозно выругался. Как бы то ни было, но средством для трусов они запаслись заранее, еще не зная, воспользуются этим или нет.

Итак, средство для трусов! Поздравляем, сеньор, от всей души поздравляем!..

— И что с того? — с вызовом спросил он. Голос в пустой комнате прозвучал неожиданно громко. Даже крики за стеной на мгновение стихли.

В самом деле, бегство из жизни — всегда трусость. Это почти аксиома. Так почему же не воспользоваться соответствующим снадобьем? Не каждый сумеет, как Хемингуэй…

Вилли придвинул поближе графин с водой и потянулся к таблеткам.

— Не опоздать бы, — Люк бросил взгляд на часы и дробно пристукнул каблуком. Это была его первая операция и он заметно нервничал.

Таппи намеренно неторопливо пошевелился у стены, меняя позу, рассеянно прищелкнул пальцем по висевшей на поясе рации.

— Не спеши, парень. За ним наблюдают в четыре глаза. Когда будет пора, тебе скажут. А до того времени…

Его перебил короткий гудок рации.

— Внимание, восьмой и четырнадцатый! Немедленно ответьте!..

— Мы здесь, Рупперт, — Таппи поднес рацию к губам. — В десяти шагах от его комнаты.

— Так вот, он почти готов, ребята. Еще немного, и отбросит копыта. Малькольма я уже выслал. В общем, вперед, мальчики!

— Ясно. — Отработанным движением Таппи зафиксировал рацию на кожаном поясном ремне.

— Ключи были заготовлены заранее, и дверь высаживать не пришлось. Ворвавшись в номер, они миновали темный узкий коридор и набросились на человека, полулежащего на диване. Темный загар, серебряные виски — они попали туда, куда нужно. Громко икая, Вилли Пицеренко силился отхлебнуть из стакана. Глаза у него успели помутнеть, на непрошенных гостей он даже не обратил внимания. Выбив посудину из рук самоубийцы, Таппи рывком подтянул мужчину к себе, животом ловко уложил на колено.

— Какой-нибудь тах, живо!

— Сколько он их уже сожрал, интересно? — шумно пыхтя, агент подставил пластиковую посудину и покосился на стол, где оставалось всего несколько таблеток. — Давай, парень, напрягись. Потом будет легче.

Люк попробовал надавить потерпевшему на поясницу, но неожиданно пробудившаяся жертва с мычанием лягнула его в живот. Следующее, что сделал Вилли, это ухватил за ступню агента, видимо, пытающегося заставить его сблевать в собственном номере, и с силой крутанул вокруг оси. Исторгнув изумленный вопль, Таппи упал. Влетевший в комнатку с чемоданчиком и шприцем наготове Малькольм в нерешительности попятился.

— Долг вам нужен, да?.. — криво улыбаясь, Виктор шагнул навстречу. Я вам все верну, гады! Сполна верну!.. — шатаясь, как пьяный, он сделал еще один шаг и рухнул на старенький коврик.

— Ну и буйвол! — Таппи, потирая ногу, поднимался с пола. С любопытством глянул в сторону Люка. Тот был в порядке, но тоже держался за живот. — Стало быть, не ошиблись — взяли того, кого нужно. Давай, Малькольм, действуй.

Он все еще не понимал, что им понадобилось от него. Лишь догадывался, что спасение в гостиничном номере они организовали не зря. То есть, в самом начале он вообще об этом не задумывался. Слишком уж плохо себя чувствовал. Ему промыли желудок, напичкали антибиотиками, и около суток Виктор провел без сна, исходя потом, содрогаясь от мучительных спазмов. Размышлять над смыслом происходящего Виктор (а теперь он был Виктором и только Виктором, потому что снова жил и хотел жить) начал только сегодня, когда боли наконец отступили и он впервые самостоятельно прошествовал по длинному больничного цвета коридору.

Чем можно напугать человека, еще совсем недавно покушавшегося на свою жизнь? Оказывается, есть и такие вещи. Кто-то в больничной палате вполне серьезно назвал его донором. Нельзя сказать, чтобы душа у Виктора ушла в пятки, но мысленно он тут же поджался. В руках невидимых барабанщиков замелькали стремительные палочки, организм играл всеобщий сбор. Как всякий обыватель, он был наслышан об ужасах подпольных трансплантаций. Бессердечные охотники бродили черными призраками среди беспечного населения, выискивая наиболее здоровые экземпляры. Он подходил по всем параметрам — не наркоман и не калека, безработный эмигрант с минимальным количеством знакомых, человек, о котором не всполошатся родные и близкие. Так или иначе, но мысль о подобных вещах вызывала у него дрожь и омерзение. Приведись ему выбирать, он, не колеблясь предпочел был выстрел в упор, нежели шанс превратиться в объект кражи живых органов. Кости, глаза, кожа, почки, селезенка, сердце… Честно говоря, в подобные преступления он все еще не верил, столь черными они ему казались. Вот кого он сам, опустившийся на войне до самого страшного, согласился бы уничтожать десятками и сотнями. Суд для таких, кто без содрогания взрезал на прозекторских столах похищенных детей с их нежно-розовыми внутренностями, способными омолодить какого-нибудь разжиревшего мафиози, Виктор считал недопустимой роскошью. Потому что есть грешки и есть грехи, и преступление-поступок значительно отличается от преступления-ошибки. Первых карают, вторых только осаживают.

Уже через несколько часов он был готов действовать и с трудом сдерживал себя, чтобы не выдать раньше времени возвращающихся сил.

К великому удивлению, руки у него так и оставались свободными, никто не следил за ним, и когда он, нарочито покачиваясь, выбрел в коридор, охрана не остановила его окриками, за спиной не защелкали взводимые курки. И тогда окольными путями к Виктору вновь вернулась мысль о казино. Он побывал там всего раз, но успел угодить в ловушку, в которую попадаются лишь самые отъявленные простофили. Виктор проиграл последние деньги и еще остался им должен. Не то, чтобы очень уж много, но вполне достаточно для получения власти над человеком, когда в страхе перед грядущим должник соглашается на что угодно.

Слово «мафия» вертелось в голове все назойливее, вытесняя гипотезу о мультитрансплантации и ее черных хирургах.

Но если так, если он должник, то в каком качестве его поместили сюда?.. Место это напоминало больницу весьма отдаленно. Не походило оно и на казематы, где порой месяцами отбывают срок похищенные заложники. Разгуливая по просторным коридорам, Виктор все более запутывался в своих невеселых предположениях. И когда вечером за ним пришел высокого роста санитар, он ощутил смутное облегчение.

— Вас ожидает Дик Рупперт, — пояснил санитар. Имя это Виктору ни о чем не говорило, тем не менее он покорно проследовал за гигантом, обряженным в белое.

— Забудь о казино, парень! Мы не мелкая шушера, мы — вполне законное предприятие и работаем в тесном контакте с полицией. — Дик Рупперт стоял у окна, отчего Виктор не мог толком его рассмотреть. Впрочем, и тот темный силуэт, который он созерцал, выглядел довольно внушительно. Рыхлая громада под метр девяносто пять с массивными плечами и ястребиным профилем. Голос был под стать фигуре. Рупперт говорил, совершенно не напрягаясь, но голос его царствовал в кабинете, заполняя пространство до последнего кубического сантиметра. Временами в низкой раскатистой хрипотце слышался неприятный металлический лязг, и лязг этот выдавал небрежение к произносимому. Появлялось ощущение, что Рупперт снисходит до собеседника, втолковывая банальные вещи на банальном, привычном человечеству языке. О подобных голосах и подобных интонациях, вероятно, мечтают втайне мастера пыточных дел, дипломаты и юные командиры взводов. В сущности Рупперт и был командиром. Во всяком случае, замашки его вполне подходили под ранжир командирских. В мирной жизни таких субъектов называют «босс» или как-нибудь в том же духе. Беседуя с Виктором, хозяин кабинета все так же стоял у окна, время от времени прихлебывая из бутылки, прячущейся на добрых три четверти в огромной руке. Виктор видел лишь темно-коричневое донце и увенчанное колечком пены горлышко.

— Тогда что вам от меня нужно? — он постарался, чтобы голос прозвучал достаточно твердо. И все равно сравнение оказалось явно не в его пользу. «Блеяние овечки и рык тигра», — со злостью определил он про себя. Словно компенсируя акустический недостаток, Виктор более вольготно развалился в кресле. Манера Рупперта вести разговор, не отходя от окна, начинала его всерьез раздражать. Почему-то вспомнились фильмы, где следователи допрашивали арестованных, наведя на них слепящий электрический свет. Рупперт к электричеству не прибегал, но и заоконным мутнеющим сиянием не брезговал.

— Я уже сказал: мы работаем на закон. Фактически мы — та же полиция, но… — Рупперт поставил опустевшую бутылку на подоконник и скрестил на груди руки. — Дело в том, парень, что поле нашей деятельности более специфично. Если полицию можно определить как симбиоз закона и пули, то мы сочетаем несколько иные ингредиенты — скажем, пулю и науку.

— Обходя закон, на который вы работаете, стороной? Так вас надо понимать?

— Замечательно!.. Ты складно научился говорить по-английски! Рупперт хмыкнул, оставляя таким образом выпад Виктора без внимания. Честное слово! И не подумаешь, что русский.

— Так как насчет закона?

Словно осуждая его напористость, Рупперт покачал тяжелой головой.

— Ты ошибаешься, парень. О законе я выразился совершенно верно. Мы не только с ним дружим, но, смею надеяться, в самом скором времени сумеем превратиться в его первооснову. Хотя это не совсем то, о чем я собирался с тобой толковать. Речь ведь идет не о нас, а о тебе. — Рупперт поерзал обширным задом по подоконнику. — Попробую выразиться яснее: чего ты хочешь и что ты имеешь? Давай начнем плясать от этого. Кое-что мы о тебе разузнали, и потому могу сказать, что имеешь ты, парень, не очень сладкое прошлое и примерно такое же безрадостное будущее. Вот почему ты уже ничего не хочешь и сам в добровольном порядке вызвался внеочередником в ад. Сделаю небольшое признание: мы как раз нуждались в добровольцах и полагали, что ты нам подойдешь. Так что все случилось весьма кстати. Думаю, подойдем тебе и мы. В самом деле! Твоя жизнь стала тебе в тягость. Практически ты уже отказался от нее. Мы вмешались в самый последний момент и потому на спасенную жизнь вправе предъявить энные претензии.

— Право на мою жизнь?! — Виктора даже подбросило в кресле. — Да кто вас просил вмешиваться? Это было частным делом, касающимся одного меня! Подумать только! Чьи-то права на мою жизнь… Надо же! Да пошли вы к дьяволу со своими претензиями!

— Прекрасно понимаю тебя, парень, — Рупперт благодушно махнул рукой. — Но поверь мне, я знаю и другое: жизнь — штука переменчивая. Сегодня тебе плохо, а завтра может статься и так, что ты ужаснешься замысленному в прошлом. И в принципе это «завтра» сейчас в твоих руках. Как ты решишь, так и будет. Откажешься сотрудничать с нами — пожалуйста. Возвращайся в свою каморку и ломай голову над тем, как расплачиваться с кредиторами. Или доводи свое маленькое предприятие до конца. На этот раз тебе никто не помешает, могу дать свое слово.

Виктору показалось, что Рупперт улыбнулся. Мавр сделал свое дело. Подразумевалась сдача позиций и классический вопрос: «А что можете предложить мне вы, мистер Рупперт?» Виктор упрямо сжал челюсти. Надо будет — объяснят и без его заискивающих вопросов…

Некоторое время Рупперт в самом деле молчал. В конце концов пошевелил крупными плечами и одобрительно заметил:

— А вы мне нравитесь, Вилли. Ей-богу, мы с вами сработаемся.

Впервые он назвал Виктора по имени и обратился к нему на «вы».

— Так вот, Вилли, взамен мы хотели бы предложить вам работу. Работу весьма необычную, сопряженную с риском. Скажу прямо: может быть, мы даже предлагаем вам смерть. Никто не гарантирует счастливого исхода. Все будет зависеть от вас. Повторяю: летальной концовки я не исключаю. Но даже в этом случае подобная гибель не будет похожа на то стыдливое мероприятие, что затевалось в гостиничном номере с горсткой зажатых в ладони дамских транквилизаторов. В нашем деле смерть носит по-настоящему мужской характер. Зачастую это смерть героическая, а главное, далеко не бессмысленная. Наши волонтеры погибают на боевом посту, как погибает солдат, защищающий родину. Они помогают городу и делают этот мир немного чище и светлее. Кроме того, смерть вовсе не обязательна. Семьдесят процентов сотрудничающих с ОПП, как правило, остаются целы и невредимы. В случае ранений мы, разумеется, предоставляем экстренную медицинскую помощь. А в квалификации наших врачей, думаю, вы уже успели убедиться. В итоге же, выполнив работу по контракту, вы становитесь обладателем кругленькой суммы в пятьдесят тысяч долларов.

— Полсотни кусков?

— Именно!

— Но вы до сих пор не упомянули о сути работы.

Рупперт грузно отошел от окна и опустился в кресло напротив Виктора. Лицо у него оказалось гладким, неприятного желтоватого оттенка. Глаза ничего примечательного собой не представляли. Главной эффектной деталью внешности Рупперта оставался его хищный нос.

— Мы называем это «работать донором», Вилли.

— Донором?

— Да, донором. Ибо по своей сути это не что иное, как чистой воды донорство. Нет, нет!.. Вы снова меня неправильно поняли. Речь идет не о переливании крови и каких-либо опасных операциях. Вы делитесь с человечеством не кусочками кожи и не глазной роговицей, вы делитесь с ним спокойствием и счастьем.

— Не понял?

— Да, Вилли, да. Спокойный ток жизни — это тоже своего рода капитал, и, как всяким капиталом, им вполне можно делиться. Вы, конечно, можете заявить, что в вашем случае никаким спокойствием не пахнет, но уверяю вас, вы попадете впросак. В том-то и заключается парадокс! Даже тогда, когда человек не в состоянии помочь самому себе, он может помочь окружающим. Хотите примеры — пожалуйста! Человек, неизлечимо больной, собирается с духом и отправляется устранять опасную утечку на какой-нибудь атомной станции. Ничем не ухудшая собственного безнадежного положения, он оказывает существенную помощь другим.

— Вы собираетесь предложить мне службу на урановых рудниках? Или хотите, чтобы я потаскал на загривке нитроглицериновые запалы?

— Вы слишком спешите с выводами. — Рупперт озадаченно поскреб поросшую темным ежиком макушку. — Не следует понимать меня столь буквально… То, чем занимаемся мы, достаточно невероятно. Собственно говоря, мы эксплуатируем открытие, до сих пор как следует не изученное, но которое уже сейчас способно приносить ощутимую пользу. Я не принадлежу к числу краснеющих по любому поводу моралистов. В конце концов человек тысячелетиями разжигал огонь, поджаривая пищу, согревая продрогшую плоть. При этом он знать не знал ничего о плазме, о ее действительной природе и возможностях. Нечто подобное происходит и сейчас. Нынешний наш огонь спасает правопорядок в городе, все прочее — второстепенно.

— Что за скверная привычка ходить вокруг да около? Скажите прямо, чего вы хотите?

Рупперт поморщился.

— Прямо… Если бы это было так просто, я сказал бы давно. В будущем мы намереваемся сажать наших потенциальных доноров перед компьютерами. Знаете, бывают такие обучающие программы — парочка лазерных дисков — и все в порядке!.. Так было бы значительно проще, но, увы, пока мы вынуждены беседовать вживую.

Глаза Рупперта изучающе взглянули на Виктора.

— Представляете ли вы себе, что такое фактор риска?.. Нет, нет, не спешите с ответом! Наперед заверяю вас: ничего об этом самом факторе вы не знаете. Более того, и мы знаем немногим больше, однако с помощью специальной аппаратуры мы способны изменить ваш индивидуальный фактор, увеличив до предельно допустимого. Такой вот забавный парадокс… — Руки Рупперта пришли в движение. — Попробую обрисовать… Итак, вообразите себе замкнутую систему. Скажем, десяток среднестатистических жителей города. Фактор риска одного из них искусственно увеличен. Что произойдет в таком случае?

Виктор неопределенно пожал плечами.

— А произойдет, Вилли, удивительная картина. Все беды и несчастья девятерых автоматически перекочуют на испытуемого десятого. Так солнечный свет, равномерно рассеиваемый по поверхности, с помощью линзы фокусируется на одной крохотной точке. Всем вместе им было просто тепло, одному станет чертовски жарко. И он молодец — этот десятый! Он замечательный парень, потому что собственной грудью закрывает амбразуру, огонь из которой косит всех подряд.

— Не очень понимаю, к чему вы клоните?

— А я уже обмолвился. Мы способны создавать подобную фокусировку. Да, да, Вилли! Медленно, но верно, наука добрела и до этой тайны.

Виктор изобразил на лице презрительную усмешку. Все это очень напоминало гадание цыганки. Размеренная речь вещуньи, доверчивый взгляд простачка. Да только он-то отнюдь не простачок!

— Чепуха! По счастью, манипулировать бедами не в состоянии пока никто. Если вы, конечно, не имеете в виду некие божественные силы. Это не камешки, что можно пересыпать с ладони на ладонь.

— Верно, не камешки, — Рупперт кисло улыбнулся. — И тем не менее, к означенному явлению мы сумели подобрать ключик. Вероятно, не самый универсальный, но кое-каких результатов с помощью этого ключика мы достигаем. В той самой системе, которую я описал, девятеро из десятерых будут страдать намного меньше. Разумеется, за счет возросших мучений десятого. Такая вот немудреная игра. Увы, но баланс поддерживается лишь подобной несправедливостью.

— Словом, вы предлагаете мне стать этим десятым?

— Совершенно верно. И только на одну-единственную неделю. Большего срока вам не выдержать. Ровно одну неделю при поддержке всех муниципальных служб вы будете оберегать город от различного рода неприятностей.

— Почему только город, а не всю страну, не весь земной шар? Давайте поднимем планку выше, а?

— Не ерничайте, Вилли. Вы сами, должно быть, догадываетесь, почему. Вспомните пример с фокусирующей линзой. Чем больше площади вы попытаетесь охватить, тем вернее сгорите от немыслимого жара. Само собой, никаких норм в данной области никто еще не разработал. Мы, если можно так выразиться, пионеры-первопроходцы, однако не следует излишне рисковать. Мы предпочитаем не спешить, и отличие наших доноров от обычных обывателей позволяет экспериментировать без особых потерь.

— Отличие?

— Да, конечно! Опасность, которую зачастую мы все не замечаем по рассеянности, всегда готов встретить лицом к лицу наш подопечный. Кстати сказать, это далеко не случайные люди. Как правило, мы подбираем людей с надлежащей биографией, с надлежащей закалкой. Это немаловажное условие успеха, так как работа их сродни работе каскадера. Но главное — это то, что физически и морально они готовы к жестокой борьбе, и там, где рядовых граждан караулит катастрофа, граничащая с гибелью, донор обычно отделывается легким испугом.

— Однако очень уж просто вы это произносите — «легким испугом».

— Так оно и есть. Если вы убеждены в неизбежности атаки, вы заранее сгруппируетесь, избрав оптимальный способ защиты. К тому же — вы отнюдь не семилетний ребенок и не дряхлая полуслепая старушка. Не забывайте: приступая к работе донора, вы защищаете и их. В данном случае трудности могут быть самыми незначительными. Многие из них вы попросту не заметите. К примеру, тот же ребенок по невнимательности попадает под машину, — в вашем случае это исключено. Старушка или старик спотыкается и, падая с лестницы, ломает себе шею. Ваши кости куда крепче, да и лестниц вы, по всей вероятности, будете избегать. Лестниц, подвалов, оживленных улиц и многого-многого другого.

— И все же тридцать процентов ваших подопечных погибают.

Рупперт развел руками.

— Это и есть тот непредвиденный риск, за который мы щедро платим. Мы стараемся помогать своим людям по мере сил, но основная сила — они сами.

— Стало быть, семь дней я должен держаться настороже, глядеть в оба и быть готовым к самому непредвиденному?

Рупперт кивнул.

— Но я еще не оправился от чертовых таблеток. Много ли я навоюю в таком состоянии?

— Об этом не стоит волноваться. Наши медики творят чудеса. Не думаете же вы, что служба ОПП посылает на улицы недееспособных доноров? Более других мы заинтересованы в вашем успехе, а значит, и в вашем здоровье. Вас снабдят всем необходимым — вплоть до специальной одежды и концентрированных продуктов питания. Вы получите рацию и всегда сможете связаться с дежурным службы.

— Объясните, что такое ОПП?

— Отдел профилактики происшествий. Наверное, не самая удачная аббревиатура, но в дальнейшем мы придумаем что-нибудь более звучное. А пока, в стадии эксперимента…

— Вы хотите сказать, что мы — единственный город, практикующий подобное донорство?

— Единственный город и единственная служба. Все держится в строжайшем секрете, и это понятно. Пока набирается статистика, разглашать данные опыта в каком-то смысле даже опасно. Поэтому с персонала службы берется специальная подписка. Кстати, дать обет молчания придется и вам.

— Пятьдесят тысяч за семь дней, — Виктор в сомнении покачал головой.

— Если вы полагаете, что это чересчур щедро, то вы ошибаетесь. Ко всему прочему мы даже согласны урегулировать все ваши проблемы с долгами. Работа стоит того, и поверьте мне — вам придется изрядно попыхтеть. С самого начала каверзные события посыплются на вас, как из рога изобилия. Не сомневаюсь, что вы с ними справитесь, и все-таки труд окажется не из легких. Семь дней, а далее вас сменит очередной донор.

— Мой долг в казино…

— Считайте, что он уже погашен.

Виктор сидел молча, Дик Рупперт почесывал указательным пальцем переносицу. Складывалось впечатление, что за время беседы с Виктором хозяин кабинета устал и мысленно подгоняет минуты, чтобы, расставшись с гостем, достать из холодильника очередную парочку бутылок и, сидя на излюбленном подоконнике, в одиночестве распить их.

— Я вам не верю, — тихо произнес Виктор. — Все это какой-то дурацкий фокус. Если бы вы дали мне более убедительное подтверждение…

Глядя на него, Рупперт внезапно откинулся на спинку кресла и хрипло рассмеялся. Хищный нос его стал еще более похожим на клюв. Впрочем, клекот гигантского ястреба длился недолго.

— Вас в самом деле не взять голыми руками! Могучий скепсис здорового интеллекта!.. Честное слово, я сразу понял, что мы сработаемся. Можете называть это профессиональным чутьем. — Лицо его вновь стало серьезным. Хорошо, Вилли. Обычно никаких разъяснений мы не даем, но я попрошу доктора Борхеса сделать для вас исключение. Кое-что он вам, возможно, расскажет.

— Борхес? Кто это?

— Родной брат покойного Джозефа Борхеса, того самого, что открыл связь событийности и квантовой материи. Сейчас Мэрвил продолжает его дело. — Рупперт сокрушенно вздохнул. — Братья-биологи, золотые головы! Физика, математика, генная инженерия — чем они только не занимались. Вдвоем они не то бы еще сумели, но, увы, Борхес-старший не дотянул до реализации программы. Младшего нам приходится беречь, как зеницу ока.

— А отчего умер старший?

— Отчего? — Рупперт промычал что-то неразборчивое. Выпятив губы, посмотрел в сторону, словно искомый ответ находился там. — По-моему, у него были нелады с сердцем. Так что, скорее всего, инфаркт. Ну да, разумеется, инфаркт.

К Борхесу он попал лишь на следующий день, когда, согласно обещаниям Рупперта, чудо-медики отдела профилактики происшествий совместными усилиями поставили его на ноги.

— Вы желаете знать, как действует наша аппаратура? — брови Мэрвила Борхеса, худощавого человечка с рыжей всклокоченной шевелюрой, удивленно шевельнулись. На ученого он совершенно не походил — скорее уж на нескладного подростка, слишком рано обзаведшегося очками и житейскими морщинами. Они сидели в просторном зале, заполненном гудящими машинами. Впрочем, в настоящий момент гудения не было слышно, так как незадолго до начала разговора доктор задействовал на переносном пульте загадочную комбинацию клавиш, в результате чего на них опустился выполненный из прозрачного материала колпак. На первый взгляд это было обычное стекло, но, судя по прекрасной звукоизоляции, в своем предположении Виктор ошибался.

— Я хотел бы знать принцип. Разумеется, во всей вашей технике я не пойму ни бельмеса. Но хотя бы что-то в общих чертах.

Похоже, такое признание несколько удовлетворило Мэрвила.

— Рупперт говорил что-то о линзе, аккумулирующей отрицательную событийность. Но каким образом этого можно достичь? Насколько я понял из его слов… — Виктор замолк, остановленный движением руки доктора.

— Уверен, это была аналогия и не более того. Суть явления неизмеримо сложнее. Здесь нужно базисное знание природы кварков и глюонов, квантовой теории поля, глубинной хромодинамики и кое-чего еще. Кроме того неплохо бы разбираться и в нейронной биофизике, полистать кое-что из литературы вообще непопулярной в научных кругах. Я имею в виду книги Сатрема, Керши, Ауробиндо. Только в таком случае я мог бы еще как-то беседовать с вами. Но вы ведь даже не сумеете ответить, есть ли какое-то различие между квантом действия и постоянной Планка.

Виктор покраснел.

— Тем не менее суть ваших объяснений я смог бы понять. Если верить тому же Рупперту, принцип весьма прост, сложна технология.

— Дело Рупперта — доноры и организация охраны, — Борхес пренебрежительно сморщился. — Свой исключительный нос ему следует совать куда угодно, но только не в науку. Дело в том, что, не представляя себе, что такое мю-мезоны и дельта-кванты, вы навряд ли осмыслите результат того разрушения, которое причиняют вашим акспесным оболочкам данные частицы.

Заметив недоумение на лице Виктора, ученый хмуро принялся объяснять.

— Акспесные оболочки, если трактовать упрощенно, представляют собой биологический экран человека. Такова по крайней мере их основная функция. Это довольно тонко структурированная и одновременно мощная система защиты, связанная с нашими ноонейронами. Каким образом осуществляется эта связь, мы до сих пор не имеем ни малейшего понятия, но дело не в этом. Так или иначе, внутри нас и вне нас этот экран существует. В некотором смысле он подобен кожному покрову, предохраняющему человеческую плоть от воздействия ультрафиолета, механических повреждений, вирусного десанта. Увы, защитные свойства кожи существенно ограничены, это не кевлар и не броня. Примерно то же самое и с биологическим экраном. Океан событийности овевает нас со всех сторон. Иногда в нем разыгрываются настоящие штормы, достаточно редко царит штиль. И только благодаря прочности экранов мы ощущаем мощь волн лишь время от времени. Кстати, и здесь наблюдается своего рода дарвиновский отбор. Припомните, за некоторыми из нас упорно держится слава везунчиков, так называемых любимцев Фортуны. Других, напротив, постоянно преследуют неудачи. Это тоже свойство экрана. Там, где одним сходит с рук невероятное, другим не удаются элементарные пустяки. Статистическая событийность беспощадна. Она разит ударами в малейшие трещинки на экране, мгновенно распознавая самые уязвимые места. Чем больше мы пасуем и теряемся, тем более хрупкой становится оболочка и тем безжалостнее хлещут по ней океанские волны.

Подушечки пальцев Борхеса мягко сомкнулись друг с другом. Чуть позже сошлись и ладони. Доктор походил на изготовившегося к молитве монаха.

— Массированным облучением мы, Вилли, разрушаем экран. Да, да! Дробим его в куски и заставляем рассеиваться. Если можно так выразиться, человек выходит отсюда абсолютно обнаженным перед житейскими бурями. А далее действует та самая статистика, о которой говорил вам Рупперт. Среди тысяч невидимых вы начинаете светиться вызывающей расцветкой. Мы отпускаем вас в ночь, предварительно окатив люминесцентной жидкостью, и событийность обрушивается на вас, временно оставив город в покое.

— Рупперт толковал о недельном сроке!

— Правильно, это оговорено и в контракте. Именно такой срок необходим для полного восстановления экрана.

— Значит, экран способен восстанавливаться?

— Разумеется! Не думаете же вы, что мы выпускаем отсюда калек, обреченных на бедствия в течение всей жизни! По счастью, природа и здесь постаралась предусмотреть все. Порежьте себе палец, и через пару дней от раны не останется и следа. То же мы наблюдаем и тут. Через шесть-семь дней — наш экран в общем и целом восстанавливает свои защитные свойства.

Глаза Борхеса странно блеснули из-под очков. Он глядел на сложенные перед лицом руки, но иногда украдкой посматривал и в сторону Виктора.

— Вы хотите знать что-то еще?

— Да! То есть… — Виктор сглотнул образовавшийся в горле ком. — Если правда все то, что вы мне тут рассказывали…

— О! В этом вы убедитесь очень скоро, — Борхес хихикнул.

— Вероятно. Но у меня есть еще один вопрос, — Виктор озабоченно потер лоб. — Если существует некий событийный океан, хотя я с трудом представляю себе, что он собой представляет, то это ведь страшно! Получается, что на рубеже двадцать первого века человек овладел наконец возможностью управлять потоками событийности!..

Борхес снова перебил его.

— Должен заметить, что если это и можно именовать управлением, то довольно пассивным.

— Неважно. Так или иначе, но вы переступили черту, за которой происходит коловращение судеб. То, что казалось вечной загадкой, внезапно приоткрылось… Я хотел спросить вас: верите ли вы, что подобным образом можно действительно излечить Землю?

Мэрвил Борхес путаным мальчишечьим движением снял очки и принялся протирать их платком.

— Это не вопрос веры, дорогой мой. Я ученый. А ученые — это слепцы, семенящие по дорожкам, указываемым жизнью. Кроме того, частенько лечение начинают, не будучи уверенными в том, что используемая методика и лекарства окажутся достаточно эффективными. Что-то надо делать — и мы делаем. Со временем все разъяснится. Пока же мы работаем немногим более двух месяцев, однако смею вас уверить, результаты есть и эффект несомненен! Об этом ясно говорят многочисленные сводки, поступающие из полицейских участков. Кражи, ограбления, просто несчастные случаи — все скачет вниз, как только мы выпускаем очередного донора.

— Значит, я у вас вроде живца, — Виктор усмехнулся.

— Мне не хотелось бы употреблять подобный термин. Донор — существо, сознательно идущее на риск во благо окружающих. И кстати, вы можете еще отказаться, — последнюю фразу Борхес произнес с медлительной осторожностью. — В конце концов мы придерживаемся принципа добровольности, и если вы передумали, еще не поздно переменить решение.

— Поздно, мистер Борхес. Уже поздно. — Виктор задумчиво посмотрел на правый мизинец, отягощенный массивным кольцом. — Вы сами видите, меня успели оснастить всеми необходимыми аксессуарами: индивидуальным датчиком, ботинками скалолаза, рацией и прочей чепухой.

— Эта чепуха в самом скором времени спасет вам жизнь. И уверен, не однажды. — Снова водрузив очки на нос, доктор закинул ногу на ногу, руками обхватил колено. — Вам следует понять одно: вы участвуете не в каком-нибудь театрализованном шоу, здесь все всерьез. И дело, к которому вы подключаетесь, безусловно привлечет к себе в скором времени внимание десятков и сотен политических деятелей. Вполне возможно, наша программа станет программой номер один. Мы расширим деятельность, наводнив донорами города, устроив донорские здания и донорские банки. Да, да! Работа над неодушевленной материей также не стоит на месте. Правонарушителей, словно магнитом, будет тянуть к одним и тем же местам. Они не смогут с собой ничего поделать. Работа полиции сведется к минимуму: круглосуточное дежурство, арест и препровождение в камеру.

Мэрвил Борхес не сдержал довольной улыбки. Покосившись на него, Виктор оперся о рукояти кресла и медленно поднялся.

— И все равно не могу поверить. Слишком уж все просто.

— Это вам только кажется. — Борхес по-детски закачал ногой. — Кстати, вы зря встали. Дельта-квантование проходит именно здесь. Окружающий нас стеклопластик — не что иное, как защита обслуживающего персонала от дельта излучения.

— Вот как? — Виктор снова опустился в кресло. Борхес, напротив, поднялся.

— Минуточку терпения. Я обговорю кое-какие детали с Руппертом. И если никаким корректив нет, то, наверное, и начнем.

— Долго это все проходит?

— Тридцать-сорок секунд. И беспокоиться нет оснований. Процедура совершенно безболезненная.

— Я понимаю, — Виктор с иронией кивнул. — И спасибо за объяснения, док!

Борхес его уже не слышал. Прозрачный колпак поднялся и опустился. Доктор стоял уже наружу, ловушка захлопнулась.

Коренастый инструктор с дубинкой в полусогнутой руке шел чуть впереди. Следом за Виктором шагал Таппи — один из тех, кто брал его пару дней назад в гостинице. Они не слишком задержали его здесь. Отчасти Виктор был даже разочарован. Доноров выбрасывали на улицу, едва объяснив суть дела. При всем при том — в определениях донорской профессии никто не скупился на высокие слова, и отчего-то ему казалось, что говорят они это вполне искренне…

Монотонным голосом инструктор напутствовал его последними наставлениями:

— Одежду и ботинки рекомендуем не снимать. Куртка и брюки из особого кевларового волокна. На груди расположена пара керамических пластин. То же самое со шляпой. Под внешним фетром — стальная каска…

— То-то она такая тяжелая!

— Лучше будет, если ты потерпишь эту тяжесть. Она спасет тебя от множества мелких неприятностей.

— Ага, вроде того кирпича, что падает на голову, — Виктор нервничал, и язык его работал сам по себе. В эту минуту он просто не способен был сдерживаться.

Инструктор скосил на него равнодушный взгляд и тем же монотонным голосом продолжил:

— Датчик с мизинца снимать также не рекомендуется. Без него мы не сможем следить за твоим передвижением. Рацией пользуйся лишь в крайнем случае. Частоты могут прослушиваться случайными радиолюбителями. Таких в последнее время развелось сверх головы. По той же причине запрещается разговор в эфире открытым текстом. С основными кодовыми словами тебя ознакомили. — Инструктор зло взмахнул дубинкой, задев стену. Крупная голубая искра звонко треснула на металлическом кончике резинового оружия.

— Славная вещица! Почему мне не выдали такую?

Инструктор пропустил его слова мимо ушей. Судя по всему, игра в вежливость кончилась, и Виктор начинал понемногу заводиться.

— Я, кажется, задал вопрос! Ты не слышал, сержант? Почему мне не дали никакого оружия? Рупперт ничего не говорил об этом.

— Вооружение доноров запрещено инструкцией. Мы руководствуемся статьями закона и не намерены разводить стрельбу на городских улицах.

— А если будут стрелять в меня?

— За это тебе и платят, приятель. Кроме того, есть рация. Приспичит, выходи в эфир. Глядишь, кто-нибудь и откликнется.

Инструктор задержался перед массивной, выходящей на улицу дверью. Лязгая тяжелыми замками, снова покосился на Виктора. В глазах у него таилась усмешка.

— Удачи тебе, донор! — крепкая рука хлопнула Виктора по плечу. Готовый увидеть ту же ехидную усмешку, он обернулся к Таппи. Но нет, этот парень глядел на него иначе — даже, похоже, сочувствовал. Прежде чем шагнуть за порог, Виктор благодарно ему улыбнулся.

Теплый ветер шевелил волосы новоиспеченного донора. Окрашиваясь в малиновые тона, солнце неторопливо уползало за крыши. Виктор взглянул на часы. Десятый… — и всего ничего до полуночи. Инструктор говорил, что утро и день проходят терпимо. Главные донорские злоключения начинаются с приближением ночного времени. Что ж, великолепно! Его выпустили под самый занавес!..

Озираясь по сторонам, Виктор двинулся по улице. Пока ничего не происходило. Или ЭТО не происходит так сразу?..

Ветер с шорохом подволок к его ногам измятую газету. Осторожно переступив через нее, он приблизился к витрине. На кого он похож в этом балахоне? Виктор повернулся чуть боком. Наверное, не так уж страшно, но четверо из пяти с уверенностью отнесут его к категории бродяжек. Впрочем, если этот кевлар в самом деле чего-то стоит, можно и потерпеть. Он пристукнул по асфальту каблуком. Вот ботинки ему нравились! Мягкая и вместе с тем прочная кожа, высокие, как у сапог, голенища, ребристая подошва, позволяющая ступать без опаски, надежно ощущая под собой землю. Глубоко вздохнув, Виктор подмигнул отражению в витрине.

Что-то не спешит его заметить океан событийности. Или он не такой уж зрячий?.. Виктор ощутил, как губы сами собой вытягиваются в кривую насмешливую дугу. Занятно! Он приступил к работе, в которую до сих пор не верил. Ни Борхес, ни Рупперт так и не убедили его. Шапок-невидимок не бывает. Как и ковров-самолетов. Эти же деятели утверждали обратное. И ничего в том не было удивительного, что втайне от окружающего мозг Виктора продолжал вновь и вновь прокручивать ситуацию, пытаясь отыскать скрытый подвох, некий зловещий умысел, ускользнувший от внимания хозяина. В сущности реальных объяснений могло быть сколько угодно. На доверии простачков процветает добрая треть человечества…