Свет Валаама. От Андрея Первозванного до наших дней Коняев Николай

Глава шестая

1881 год. Выстроено каменное здание монастырской фермы и при ней коровник со всеми строениями.

1882 год. Выстроен каменный амбар в монастыре для хранения в нем провизии и разных хозяйственных принадлежностей.

1883 год. Надстроен каменный внешний корпус для бывшей прежде больницы и ризницы.

1884 год. 18 августа открылось новое здание монастырской библиотеки, где и были сосредоточены все книги. В войну 1939–1940 годов помещение ризницы, находившейся над библиотекою, выгорит, но библиотека сохранилась благодаря каменным сводам потолка.

1885 год. Выстроены смологонный и кожевенный заводы; тут же вблизи них устроены две печи для обжигания извести.

1886–1887 годы. Устроены две каменные пристани для пароходов в главном монастырском заливе.

1887 год. Разобран старый монастырский собор, выстроенный в 1794 году. Вместо него началось строительство нового собора, который стоит и поныне.

1892 год. 26 июня освятили нижний монастырский собор во имя преподобных Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев.

1893 год. 14 июня освятили боковой придел нижнего храма во имя Благовещения Божией Матери.

1896 год. 19 июня освятили верхний соборный храм во имя Преображения Господня.

1899 год. 18 июля в Сергиевском скиту освятили каменный храм во имя преподобного Сергия, Валаамского чудотворца. 27 июля на Тихвинском острове освятили каменный храм во имя Тихвинской иконы Божией Матери 1900 г.; 8 июля – освящена на Германовом Поле каменная часовня во имя свв. равноапостольных Константина и Елены.

1901 год. 18 и 21 октября освятили двухпрестольный храм Валаамского подворья в Москве. В 1925 году здание этого подворья реквизировано правительством СССР, а в 1991 году возвращено.

1903 год. Освятили каменный храм в Германовском скиту во имя преподного Германа, Валаамского чудотворца.

1906 год. 30 июля и 29 октября состоялось освящение верхнего и нижнего храмов в Воскресенском скиту.

1908 год. Надстроен верхний этаж для новой больницы, внешнего монастырского корпуса.

1911 год. Освящены деревянный храм Гефсиманского скита и деревянная часовня на горе «Елеон».

«Бурная Ладога часто окутывает Валаам страшным шумом и ревом непогоды. Стонут от бури могучие леса. Вой ветра в трубе, хлест ливня в окно – все это заставляет содрогаться инока в его келье. Одно спасение – теплая печь, которую сам зимою натопишь, как хочешь. Уютная божничка в красном углу манит своей мерцающей лампадкой в заоблачную даль. Там находит уют и тепло душа инока, покончившего все счеты с жизнью…» – вспоминал о старом Валааме архимандрит Афанасий…

Трудами игуменов Назария и Дамаскина, попечением святителя Игнатия (Брянчанинова), молитвами десятков валаамских подвижников удалось возродить старчество на острове, и дивные засияли здесь отцы…

Чтобы рассказать о каждом из них, требуется многотомное повествование, даже одно только краткое перечисление и то займет немало места…

Поэтому, не дерзая совершить необъятный труд, просто приведем несколько сцен жизни Валаама, дающих представление не столько об упоминаемых подвижниках, сколько о характере монастырской жизни, об уровне поступков и свершений, о самом духе предреволюционного Валаама…

Рассказывая о последних годах жизни игумена Дамаскина, мы не раз упоминали его келейника Александра. Еще при жизни игумена, на скиту Всех Святых, Александр попросил игумена благословить его на скитское житие. Игумен Дамаскин перед образом преподобного Александра Свирского дал благословение…

Дивный старец Алексий возрос из юноши-келейника.

Монастырское летописание запомнило его в момент обретения мощей старца Клеопы… Случилось это в 1893 году, когда скончался старец Арсений… Рыли могилу и нечаянно задели гроб белобережского старца. Через образовавшийся пролом видно стало часть головы отца Клеопы, неизреченное благоухание разлилось над могилой…

Отец Алексий спустился тогда в могилу, поцеловал открывшуюся голову Клеопы и сказал, как всегда говорили валаамские иноки, встречая друг друга:

– Отец Клеопа! Христос посреде нас!

Необычное благоухание, разлившееся из могилы, сделалось еще сильнее. Не нарушая вечного покоя богоугодного старца, гроб прикрыли землей…

Рассказывают, что однажды в келью отца Алексия заглянул игумен Гавриил.

– Что, отче Алексие, – спросил он. – Не скучно ли тебе здесь, в таком уединении?

– Нет, – ответил отец Алексий. – Я очень доволен и всегда радуюсь и утешаюсь. Благодарю Бога, благодарю и Вас за доставленное мне такое духовное утешение. По силе моей я забочусь молитвенно беседовать с Богом, и Господь меня утешает. Слава Богу! Мне ничего более не надо, я всем доволен, одного желаю – спастись. А те вражие бесовские голоса, которые иногда слышу, особенно в ночное время, перекликивающиеся со свистом вокруг скита, немало меня ни смущают, пусть их, пусть делают, что хотят, мне таковые не страшны. Едино мне на потребу, чтобы быть всегда с Богом…

Огромное число паломников посещало в те годы Валаам, и на Алексия было возложено игуменом послушание поучать народ собеседованиями вне храма…

На одном из таких поучений и увидел его побывавший в те годы на Валааме будущий архиепископ Феофан Полтавский.

Однажды Феофан вышел из монастырского храма и собирался уединиться в лесу, чтобы всецело отдаться той радостной молитве, что приходила к нему здесь… Но тут он заметил большую толпу народа со старцем иеросхимонахом Алексием…

Он шел впереди, а за ним – богомольцы, в большинстве своем женщины. Старец Алексий двигался, опустив голову, занятый, по уставу монашескому, непрестанной молитвой.

Отец Феофан находился в чаще и оттуда наблюдал прохождение иеросхимонаха в полной схиме и большую толпу богомольцев. При виде этой необычной процессии у него непроизвольно мелькнула мысль, что напрасно иеросхимонах Алексий окружает себя женщинами, да к тому же молодыми… Нарекания могут быть…

Не успел он додумать свою мысль, как старец поднял голову и, повернув ее в сторону будущего архиерея, громко выкрикнул:

– И за Христом ходили!..

В толпе никто не понял смысла произнесенных слов. Хотя все и взглянули в сторону Феофана, но его за густой чащей не было видно. А слова были прямым ответом на его мысль…

«Старец Алексий, – вспоминал потом архиепископ, – как бы обращался ко мне: Что ты смущаешься?! Ведь и за Господом Иисусом Христом ходили многие женщины и даже были и богатые между ними: “Которые служили Ему от имений своих”… (Лк. 8, 2–3) Но разве эти женщины, что ты видишь, идут за мною?! Они идут за Тем же Спасителем Христом, за Его Божественным словом, которое поручено мне, недостойному, пересказывать им!»

Владыка Феофан оставил замечательный портрет отца Алексия:

«Старец иеросхимонах Алексий был так красив, как Ангел Божий. На него порою было трудно смотреть, – он весь был как бы в пламени. И это особенно было видно, когда Старец стоял на молитве в алтаре. В это время он весь преображался, его облик становился непередаваемо особым, – крайне сосредоточенным и строгим. Он, действительно, был весь огненным. Недаром сказано в псалме: “Творяй… слуги Своя пламень огненный”» (Пс. 103, 4).

Еще Феофан Полтавский подчеркивал, что когда отец Алексий чувствовал, что присутствующие в алтаре невольно наблюдают за его молитвою, он старался скрыть своё состояние юродством. Обычно подходил к стене и, выдавая себя за рассеянного богомольца, по своей тени на стене поправлял и приглаживал на голове свои волосы…

Рассказывал архиепископ Феофан и о духовной прозорливости старца Алексия… В то время его беспокоила мысль: в аскетических правилах монаху предписывалось как можно меньше уделять внимания своей внешности. Но Церковь благословила ему быть ученым монахом, и теперь ему предстояло спасаться в миру. А как, живя в миру, совсем не заботиться о своей внешности?…

С этими мыслями и вошел будущий владыка в келию старца Алексия. Ему он собирался рассказать обо всем этом и ожидать его решения, которое, как отец иеромонах был совершенно убежден, будет и ответом Божиим на поставленный вопрос…

Старец принял иеромонаха Феофана очень и очень радушно. Усадил его и потом сказал:

– Минуточку подождите!

А сам взял зеркало, поставил его на тот же стол, за который усадил гостя, взял гребень и старательно причесался. После этого все убрал со стола и, обратившись к Феофану, сказал:

– Ну а теперь уже будем разговаривать!

Так, без всяких слов, старец Алексий дал ответ на такой же немой вопрос, с каким иеромонах-профессор прибыл в обитель Валаамскую и вошел в келию старца: как вести себя в будущем?

Иеросхимонах Никон… Схимонах Николай… Схимонах Сергий… Монах Антоний… Монах Афанасий… Иеросхимонах Антоний… Схимонах Феоктист… Схимонах Пафнутий… Схимонах Агапий… Старцы Онуфрий и Галактион… Схимонахи Иоанн и Никита… Иеросхимонах Исаия… Схиигумен Феодор… Схимонах Авель… Схимонах Мелетий… Старец Аполлоний… Схимонах Пионий… Иеросхимонах Михаил… Иеросхимонах Ефрем… Схимонах Николай… Иеросхимонах Евлогий… Иеросхимонах Иустиан… Схиигумен Лука… Иеромонах Иувиан… Отцы Сергий и Герман… Схиархимандрит Косма… Архимандрит Афанасий… Архимандрит Герасим…

Сколько великих подвижников, сколько пресветлых старцев просияло на Валаамских островах! А сколько заблудших овец словесных было спасено этим светом, сколько людских душ отогрелось в их теплых лучах…

И сколько здесь, даже и не помышляя о том, чтобы учить других, спасалось пресветлых старцев…

Кажется, с первого дня, когда вырубили на отвесной гранитной скале футшток, ежедневно наблюдал за уровнем воды в Ладоге иеродиакон Памва. И метеорологической станцией ведал он. Трудясь Богу, трудился отец Памва и науке, являясь корреспондентом Главной физической обсерватории…

Был он болен, страдал ногами и редко ходил в братскую трапезу, «продовольствовался» у себя в келии. Остатки своего обеда отец Памва всегда выкладывал на подоконник для ворон, которых почему-то очень любил.

Жил он тихо, и так же тихо, как и жил, после кратковременной болезни, 27 ноября 1883 года, иеродиакон Памва христиански скончался. Но 30 ноября его хоронили, и этот день надолго остался в памяти валаамских насельников.

Историю похорон иеродиакона Памвы рассказал отцу Иувиану его духовник – старец Антипа (Половинкин), и Иувиан записал ее, сохранив для нас…

«В то время, когда в монастырском соборе происходило отпевание о. Памвы, все пернатое воронье царство со всего Валаама слетелось в монастырь и густо усеяло крышу собора, оглашая воздух печальными и жалобными криками, как бы оплакивая утрату своего благодетеля, столько лет питавшего и жалевшего их…

Как только отпевание кончилось, братия простились с умершим, гроб с прахом его понесли к месту вечного упокоения.

Лишь только гроб о. Памвы вынесли из собора и погребальное шествие направилось в сторону церкви Петра и Павла, все воронье дружно поднялось с соборной крыши и с теми же печальными криками сопровождало похоронное шествие.

У церкви св. ап. Петра и Павла была отслужена обычная лития, во время которой пернатые друзья почившего разместились на крыше этой церкви и соседних корпусов.

По окончании литии шествие, сопровождаемое летавшими в воздухе воронами, направилось далее.

У западных ворот монастыря, выходящих на монетный, была совершена вторая лития, в течение которой вороны на время разместились на близрастущих деревах и затем опять сопровождали погребальное шествие до самого кладбища. Кладбищенские дерева были усеяны воронами, которые по-прежнему не переставали оглашать воздух криками своей печали и горя.

Наконец гроб опустили в могилу, пропели вечную память новопочившему и, зарыв могилу, все братия ушли с кладбища. Но почивший о. Памва не был одиноким: пернатые его друзья не оставили его, целый день кружились над его могилою, и все время слышался их печальный и грустный крик… Так благодарное пернатое воронье царство почтило память своего благодетеля и проводило его до самой могилы!»

После Памвы за состоянием воды в Ладожском озере наблюдали другие иноки монастыря и вели эти наблюдения до самого последнего дня, пока не пришлось им покинуть Валаам…

1921 год. Сильное понижение уровня воды в Ладожском озере.

1924 год. Необычайное повышение уровня воды в Ладожском озере, принявшее характер бедствия. Разница ладожского водного горизонта между 1921 и 1924 гг. выразилась в сумме 9,5 фута.

1939 год. 1/14 января. В полдень этого дня исполнилось ровно 80 лет непрерывного ведения монастырских наблюдений над уровнем воды в Ладоге.

При этом произошло следующее знаменательное совпадение: первая дата монастырских водомерных наблюдений, произведенная 1 января 1859 г., в буквальной точности и сходстве совпала с другою датою этих наблюдений, произведенных спустя 80 лет при одних и тех же атмосферных условиях 1 января 1939 г. Столь исключительное и редкое явление в истории валаамских водомерных наблюдений побуждает нас прежде всего воздать славу и благодарение Господу Богу, Владычествующему над морями Вселенной, за Его всесильную помощь в деле совершения научных наблюдений.

1939 год. 4/17 октября. Горизонт Ладоги понизился до самой последней предельной точки монастырских наблюдений: 0.00 миллиметра.

1939 год. 20 ноября/3 декабря. Начало воздушных налетов на остров Валаам и сбрасывание с самолетов бомб…

Глава седьмая

«Безбрежно и спокойно раскинулась Ладога, чуть шевелит широкими, пологими волнами, – писал, вспоминая валаамские скиты, М. Янсон. – Отошла ранняя обедня, и будто не одни только люди, но и все окрест помолилось, успокоилось, ушло внутрь, к сердцу, подальше от суетливых мятежных мыслей. Суровы громадные сосны над пугающими обрывами серых скал. Наклоняются, заглядывают вниз. А там, среди хаоса громоздящихся камней, нежданно-светлая, ясная улыбка коврика Богородицыной травки или изумрудная, крохотная полянка, и у самой воды, точно с разбегу, неожиданно для себя, стала нежная, стройная березка Троицына дня и трепещет-возносится над темной водой и серо-черными изломами камней.

Мерно постукивают в уключинах весла, плыть далеко. И радостно, что далеко, что надобно потрудиться и что поболит спина. Едем ведь к мечте детства, к порыву юности, светлой думе зрелости, скорбному вздоху старости. Не обманет ли светлая сказка, не оттолкнет ли грубая действительность? Сложна и запутана жизнь, есть ли в ней место мечте, вздоху сердца?!

Вот и Порфирьевский остров. Перед ним – скрытая водой каменная луда. Надо обходить ее, искать дорогу. Вот широкий, привольный заливчик, с вытащенной в ракитник лодкой. Залитая солнцем полянка, а за ней на взлобочке – часовня преподобного Серафима Саровского. Будто сам угодник стоит здесь и молится над тихим местом, над гладью воды, у стены сомкнувшегося леса. Дорожка поднимается полого, и видны тщательно возделанные гряды, кусты смородины. И в звенящей тишине ясно, ласково светит солнце. Молодые дубки стоят полукругом поодаль и точно любуются на дорогую часовенку. Сам отец Феодор сажал их, заботливо, любовно подвязывал им, молодым еще, подпоры. Завернула дорожка в лес, под ветви елей, в полусумрак зеленый, через корявые корни. Выбежали к тропке из леса крохотные, нежно-розовые колокольчики линией и кадят на проходящих слабым, чуть миндальным дыханием. Где же? И как-то будет?… Ласково гладят по голове ветви яблонь, и склонясь подходим к домику. А на завалинке – отец Феодор, в сиянии седых, волнистых кудрей и пушистой, отеческой бороды.

– Дальние?

– Ох, дальние…»

Многие приезжавшие на Валаам паломники отмечали, что здесь, в лесном сумраке, по-новому звучат привычные слова молитв… Слышно «как ту же хвалу Создателю всяческих щебечет лесная пташка и, мягко приникая к окну, шепчет гибкая ветвь. Как из переполненной чаши, переливается молитва из церковки и струится окрест, наполняет тихие воды и чуткую лесную глушь и все, что живет в ней…»

А каким благоуханным и проникновенным виделось паломникам ночное служение в лесном храме!

«Поет на клиросе отец Николай, а с подоконника заводит свою песню голубенький, под цвет иконостаса, чайник. Заботливыми, но плохо гнущимися пальцами оправляет отец Николай огонек под чайником. Сейчас принесет его в алтарь. “Благословенна теплота святых Твоих… Теплота веры”.

– Шире открой!.. Бери, бери… – наставляет отец Феодор…

– Благодарю Тя, Господи Боже мой, яко не отринул мя еси грешнаго… Ты бо еси истинное желание и неизреченное веселие любящих Тя… и Тя поет вся тварь во веки…»

«Бывают в жизни человека моменты, когда, влекомый тайным голосом, точно повинуясь велению своего ангела-хранителя, он устремляется на совершение того или иного делания, которое своими последствиями имеет благотворное и спасительное на него влияние. Так и в моей детской жизни было непреодолимое стремление в Кронштадт, к отцу Иоанну… – пишет в своих воспоминаниях монах Иувиан (Красноперов). – Сегодня батюшка о. Иоанн благословил меня в Валаамский монастырь. Этим актом благословения благоговейно чтимого мною святого пастыря исполнилась вся цель моей жизни: мне надлежит жить и спасаться на Валааме и своею жизнью в святой обители оправдать высокое благословение о. Иоанна Кронштадтского…

Такие думы тихим роем окружали меня в вечер и глубокую ночь достопамятного в моей жизни 30 октября.

Конечным результатом моего двукратного свидания с отцом Иоанном Кронштадтским явились слова, сказанные мне батюшкой. В первый раз: «Отчего же не пожить?» (подразумевается на Валааме) – и наконец во второй и последний раз: «Да Господь благословит», – но эти слова для меня так дороги, незабвенны и велики по тем последствиям, которые они имели потом на всю мою дальнейшую жизнь, что поистине составляют для меня драгоценнейшее и любезнейшее наследие, навсегда оставленное мне праведником о. Иоанном».

Драгоценно это благословение батюшки, приходом которого была в начале века вся Россия, и для нас…

Ведь отец Иоанн Кронштадтский дал тогда благословение на иноческое служение человеку, которому предстояло стать валаамским летописцем в самый, может быть, сложный и трагический период в истории монастыря… Задача летописца не только в том, чтобы сохранить для будущих кандидатов и докторов от истории фактологию событий, а в том, чтобы запечатлеть духовный опыт, который обретается во время нелегких испытаний, в том, чтобы в потоке бурных перемен сохранить, удержать нить, связующую прошлое с будущим… Валаамскому летописцу, отцу Иувиану (Красноперову), с этой задачей справится удалось.

«6 марта 1917 года в полдень на Валааме получено грустное известие о совершившемся перевороте в России и об отречении Царя от престола. Первое впечатление от последнего известия было ощущение сиротства, ибо Русь святая немыслима без царя! С повечерия этого дня прекратилось у нас молитвенное возглашение Царя и Царствовавшего дома…»

«С этого дня у нас утратилась всякая надежда на победный исход войны: насколько мы были уверены в победе до переворота, настолько потеряли всякую уверенность после падения царской власти, перешедшей теперь в руки лиц, не отвечавших своему значению и народному доверию.

По случаю падения в России государственной власти в Финляндии началось брожение: были случаи погромов русских школ и избиения русских граждан. Толпа береговых хулиганов собралась идти на Валаам с целью грабежа и погрома, но милосердие Божие отвратило их злое намерение, и обитель осталась невредима в эти тревожные дни.

Следующие дни 7 и 8 марта были проведены в большой тревоге: возможность нападения на Валаам окрестных хулиганов подтверждалась, слухи об этом росли и ширились, увеличивая и без того подавленное настроение. В целях самозащиты на колокольне был установлен посменный дозор из братии, а по ночам по всем путям в монастырь и в самой обители устанавливался караул из лиц, могущих владеть оружием. Настроение братии было таково, что многие исповедовались и причащались Св. Тайн, на случай смертной опасности.

9 марта впервые был совершен молебен Божией Матери и преподобным отцам нашим Сергию и Герману о ниспослании обители помощи и о сохранении ее от бед и разорения. Большой монастырский (апостольский. – Н.К.) колокол, в неурочный день тревожно гудевший с колокольни, призывал всю братию только в молитве и в надежде на небесную помощь искать подкрепления в эти бедственные дни.

С падением на Руси царской власти печать известного направления с сатанинской злобою набросилась на бывшего Царя, на духовенство и на монашество…

Валаамский монастырь не был исключением в море глумления и незаслуженного бесчестия: в апреле 1917 года в газете “Живое слово” был помещен ряд статей под названием “Монастырские исповеди”, в которых православно-русские обители бесчестились и поносились так, как только на это способны те, в сердцах которых нашли место сребреники Иуды.

Свобода слова, понятая разными борзописцами как безнаказанная возможность клеветать на всё без разбора, нашла широкое применение…

Как только назрела и прорвалась смрадным гноем наша безбожная и самоубийственная революция, вылезли из своих грязных нор газетные гады, разбойники печати и словесные гиены и обрушились гнусной клеветой на все святое…»

Мы уже приводили выдержки из Иувиановского Летописца, когда рассказывали, насколько прозорливыми оказались советы святителя Игнатия (Брянчанинова), касающиеся юридического устроения отношений Валаамской обители с финскими властями…

Может быть, благодаря этим советам, в точности исполненным игуменом Дамаскиным еще в середине прошлого века, когда никому и в голову не приходило, что территория Российской империи может претерпеть какие-то изменения, и удалось устоять Валааму в хаосе революционных лет, когда русофобская, антиправославная истерия захлестнула и Финляндию, и саму, теперь уже ставшую советской, Россию…

Но чашу исповедничества пришлось пить тогда и валаамским инокам…

Как только рухнула Православная Россия, на вселенское православное монашество ополчилось «обновленчество экуменического масштаба». Чтобы упростить Православие и сделать его удобным для практического употребления, Патриарх Константинопольский начал войну против тех Поместных Церквей, которые противились переходу на новый календарный стиль…

На Валааме духовником тогда был отец Маркиан, который через год, приняв великую схиму, станет отцом Михаилом…

Печальные события начались 25 июня 1924 года, когда новый епископ Карельский посетил Валаам…

Монахи были предупреждены, что неподчинение установлениям Финской Церкви грозит высылкой с Валаама.

В ноябре валаамские монахи подали просьбу о сохранении хотя бы празднования Пасхи по старому стилю, но и в этом им было отказано.

Отец Михаил, духовник братии, ободрял хранить верность традициям Святой Православной Церкви. Часто служил он в дальних скитах и поощрял других отцов следовать ему.

Отец Михаил часто посылал своих духовных чад по ночам с просфорами в Гефсиманский скит, и те неизменно исполняли послушание, проходя каждую ночь по шесть километров. Гефсиманский скит стал местом, куда собирались на службы по старому церковному календарю…

Архимандрит Афанасий оставил проникновенные воспоминания о своем старце: «Нужно уметь заглянуть в глубину духовной жизни Валаама, чтобы рассмотреть отдельных исполинов духа в его недрах. Первым таким исполином был Духовник сего монастыря отец Михаил… Навсегда врезался в мою душу его образ. Это был совсем обыкновенный человек, но именно потому-то, очевидно, это был действительно настоящий человек. Мы говорим: “Людей много, а человека нет”. И вот я увидел пред собою настоящего человека. Словами этого не выразишь. Но всякий и без того понимает, потому что образ настоящего человека живет в каждом из нас. И когда встретишь такого человека, то почувствуешь, что ты как бы сливаешься с ним в одно, как будто твои искаженные черты накладываются на его нормальные и исправляются, а ты сам становишься нормальным человеком. Сказывается это, прежде всего, в том, как подходит к тебе этот настоящий человек. Он принимает тебя всем сердцем. Этого одного достаточно, чтобы и ты раскрыл ему все свое сердце…»

Еще в начале девятнадцатого века белобережскими старцами, учениками великого Паисия Величковского, на Валааме было восстановлено старчество…

Каждому при постриге назначал игумен своего старца-руководителя. Редкие монахи могли быть старцами. Но те, которые становились ими, поддерживали стройность жизни монастыря. Таким старцем и был валаамский духовник – отец Михаил…

Когда из Лондона приехал на Валаам греческий митрополит Германос – представитель Патриарха Константинопольского в Западной Европе – многие валаамские монахи во главе со своим духовником отцом Михаилом и наместником отцом Иоасафом отказалась с ним сослужить…

Потом, когда отец Михаил по суду был лишен права священнодействия и сослан в отдаленный скит Тихвинский, один из учеников спросил, не сожалеет ли он о своем поступке…

– Нам святые каноны не позволяют быть с нарушителями их! – твердо ответил старец.

Репрессии, которым подвергли монастырь, были чрезвычайно суровыми. Наместник, казначей, ризничий, благочинный и духовник были отстранены от исполнения своих должностей. Всех их сослали в скиты на острова… Отец Михаил отбывал ссылку на Тихвинском острове, который называл в шутку «нашим Валаамским Сахалином». В конце 1926 года сорок исповедников были насильственно высланы с Валаама.

Однако гонения на «старостильников» на этом не прекратились. Их продолжали преследовать…

Но твердым, как валаамский гранит, оставался исповедник отец Михаил.

Он так и не признал нового стиля… Почти десять лет совершал исповеднический подвиг, пока, надорванное исповедническими страданиями, выдерживало его сердце…

«1934 года мая 21-го в мире, во Христе, скончался иеромонах Михаил: во Христе он умер, во Христе он живет. Отец Михаил наш, Кронштадтский житель, жил в Скиту Св. Иоанна Предтечи; в 3-м часу дня поехал один в лодке, чтобы перевезти к себе в гости о. Иувиана канцелярщика, и на середине залива скончался в лодке от разрыва сердца, и лодку погнало в озеро с ним, а он лежал на боку, и в лодку уже набралось много воды. В скиту услышали крик и сильный звон в било. Один рясофорный послушник певчий Валентин тоже был в скиту в гостях. Он поехал на лодке и увидал отца Михаила упавшего, и лодку его на буксире привезли к берегу и после привезли в монастырь. Ему было 65 лет».

Глава восьмая

«Капитан высматривает в трубу. Налетает туча, сечет дождем. Теперь ничего не видно. Говорят, как бы туманом не хватило, тогда – прощай. Вон матросы уж слушать стали – не позывает ли? Что позывает? А колокола валаамские, как видимость пропадает, монахи позывают, “сюда, в тихую пристань, к преподобным!” Серебряный звон, хороший, ясный. Нет, не слышно серебряного звона, не синеют острова Валаамские. Томительные часы проходят. Дождь переходит в ливень, визжит ветер, хлопают паруса. Богомольцы в кучке поют: “Не имамы иные по-мощи… не имамы иные наде-э-жды… разве Тебе, Владычице…”

– Валаам видать! – слышу я. – Слава Создателю… показался! Перед нами высокий темно-зеленый остров. Пеной кипит округ него озеро-море. На гранитную скалу бежит “Александр”, вот ударит! Ближе – остров дробится на острова. Видны проливы, камни, леса. Древностью веет от темных лесов и камней. Из-за скалистого мыса открылся Монастырский пролив, великолепный. Слева, совсем на отлете, каменный островок, на нем белая церковка, крест гранитный, позади – темный бор. Это маяк и скит, страж Валаама и ограда – Никольский скит…

“Чтимый Святитель бодрствует на водах, благословляет входящих в тихие воды монастырские, указывает путь «и сущим в мори далече”.

Входим в пролив, двигаемся в отвесных скалах. На них, высоко, леса. Воздух смолистый, вязкий. И – тишина. Чувствуются лесные недра. Покой. Богомольцы как бы передают охватывающие их чувства. Поют: «Свете тихий, святы-ые славы… Бессме-э-рт-ного Отца-а Небесного…». Сердце дрожит во мне. “В раю вот так-то… – слышится чей-то возглас. – Лучше и быть нельзя».

Таким увидел Валаам писатель Иван Шмелев, посетивший монастырь еще во время свадебной поездки, двадцатилетним, «шатнувшимся от церкви», верящим в науку и социальный прогресс студентом…

И вот сорок лет спустя, в Париже, приехавший с Валаама писатель Борис Зайцев передает его юношескую книжку «На скалах Валаама», хранившуюся в монастыре, просфорку, землицу с Валаама и образок… Он рассказывал Шмелеву о неторопливом пути к скиту, о могиле иеросхимонаха Антипы в лиственной роще, о скитской ограде, о том, что ничего сурового нет в этой святой земле. Наоборот, светло, особенная, чуть ли не райская тишина…

– С тем и уехала, что в раю побывала… – вспомнил он слова одной француженки…

Этот достигший Парижа лучик валаамского света пробудил в душе Ивана Сергеевича Шмелева, может быть, самые главные воспоминания жизни…

Об этом он и пишет в письме Борису Зайцеву:

«Травку с Валаама Ольга Александровна вложила за стеклышко рамки с снимком нашего сына, – у меня на столе стоит, смотрит сейчас… Он был с нами на Валааме, – во чреве матери, под сердцем… теперь в сердце, больном. Хотел бы, перед недалеким концом, окинуть взором беглым все, на что молодые глаза смотрели безмятежно, юные глаза… Сколько было после!..»

Об этом напишет И.С. Шмелев и в предисловии к очерку «Старый Валаам» вспоминая поездку в Гефсиманский скит, встречи с валаамскими подвижниками, и спустя много лет постигая их сокровенный и судьбоносный смысл:

«…Живые нити протянулись от “ныне” – к прошлому, и это прошлое мне светит».

Сколько мореплавателей нашло путь в непогоде благодаря колоколам и огням скитов Валаама! Сколько заблудившихся в тумане безверия душ спасли звуки апостольского колокола… Скольким «шатнувшимся от церкви» юношам указали путь огни маяков на монастырских соборах?

Скорее всего, что Иван Шмелев не знал этих стихов монаха Викентия, напечатанных в 1935 году в Таллине в сборнике «Валаам, Альбом стихотворений», но очерк его о Валааме явно перекликается с ними…

«Валаам остался на своем граните, – “на луде”, как говорят на Валааме, – на островах, в лесах, в проливах; с колоколами, со скитами, с гранитными крестами на лесных дорогах, с великой тишиной в затишье, с гулом лесов и волн в ненастье, с трудом – для Господа, “во Имя”. Как и св. Афон, Валаам поныне – светит. Афон – на Юге, Валаам – на Севере. В сумеречное наше время, в надвинувшуюся “ночь мира” нужны маяки».

Впрочем, разве могли не перекликаться мысли двух православных русских людей о Валааме, когда на Родине, в России, расстреливали священников, сбрасывали колокола, взрывали храмы…

Валаам тогда – как тут снова не вспомнить о прозорливости святителя Игнатия (Брянчанинова)! – остался на своем граните… Невозможно постигнуть это, но когда смолкли на Руси все колокола, апостольский колокол Валаама продолжал звучать с прежнею силой…

Валаамская твердыня православия непоколебимо стояла до тех пор, пока снаряд, залетевший в колокольню Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, не разбил тысячепудовый «первозванный» колокол…

И заглушил последний удар его, как вспоминают очевидцы, грохот разрывов артиллерийских снарядов… Задрожала земля, словно само небо обрушилось на нее… Грудою тяжелых обломков, перемешанных с камнями и кирпичной пылью, затих этот – не на охтинских заводах г-жи Стуколкиной, а в пустынножительской душе игумена Дамаскина отлитый! – колокол… И тогда и сдвинулся Валаам со своего гранита… Тяжелым и душным туманом затянуло святые острова…

В ноябре 1939 года была объявлена война СССР с Финляндией. Советские самолеты начали бомбить Валаамский монастырь.

«Все подробности пережитого нами лихолетья во время эвакуации монастыря передать нет возможности… Одно только можно смело сказать, что милость Божия не оставляла нас, грешных, при переживании всего того, что пришлось испытывать в это горестное время… – пишет монах Иувиан. – По выезде из монастыря мы расположились в трех школах, в незначительном расстоянии друг от друга».

20 ноября первая группа «старостильников» во главе с отцом Иоасафом прибыла на Новый Валаам.

Поместье Папинниеми, где разместился Новый Валаам, расположено в живописном месте, на пологом южном берегу озера Юоярви. Озеро со всех сторон окружено дремучими лесами. В 1939 году здесь еще не было хорошей шоссейной дороги, и связь с внешним миром поддерживалась главным образом водным путем. Поэтому в обители царили покой и уединение…

Место это было найдено достаточно чудесным образом. Игумен со старшей братией долго ездил по Финляндии, осматривая продающиеся имения. И вот в усадьбе министра Саастамойнена в деревне Папинниеми увидели на стене в главном здании икону преподобных основателей Валаама Сергия и Германа. Это было воспринято как указание свыше, и остановились именно на этой усадьбе.

Монахи шутили потом, что преподобные Сергий и Герман основали и Новый Валаам…

Разместились в трех зданиях. Часть братии – по одному в келье, а часть – за недостатком помещений – по двое или по трое в одной келье.

Церковь разместилась в отдельном здании, здесь же – и братская трапеза, и кухня. Храм получился уютный и достаточно вместительный. Богослужение совершалось торжественно, с полным соблюдением церковного устава, пение, как и положено на Валааме, происходило на два клироса.

Почти вся ризница и иконы были валаамские…

Удалось вывезти в Папинниеми 20 000 книг монастырской библиотеки. Их разместили в деревянном сарае…

Устроили даже деревянную колокольню, на которой разместили церковные колокола и самый большой из них – в 100 пудов, так что церковный звон далеко разносился вокруг по финляндской округе.

– Но, увы, увы… – вздыхает летописец. – Возраст нашего братства престарелый, молодых совсем мало. Здесь у нас свое хозяйство: поля, огороды и лес. Самим нам приходится все это обслуживать, садить овощи, сеять хлеб и кормовые травы. Самим убирать, жать, косить и сушить сено. Самим молотить хлеб, приготовлять на зиму дрова. Рабочих нет, да и невозможно их принять, так как средства монастыря оскудевают…

Редели и ряды иноков…

24.10.1946. «У нас в монастыре еще не кончился сорокоуст по иноку Симону. Еще есть два покойника: иеромонах Василий скончался первого ноября в шесть тридцать утра, а иеромонах Михаил второго в одиннадцать часов ночи. Похоронили четвертого числа обоих в одной могиле. Еще есть много кандидатов в вечную жизнь – о. Василий шестидесяти восьми лет, а о. Михаилу шестьдесят три года. Всего семьдесят два инока от семидесяти трех лет до восьмидесяти четырех. Вот какая наша братия! И мне уже семьдесят три года. Тоже жду перехода. Думаю, что свечка жизни моей скоро погаснет. Упомянутые иеромонахи скончались мирно. Перед самой кончиной причастились Св. Христовых Тайн. Помяни их, Господи, во Царствии Твоем».

25.3.1949. «Отец Антоний очень слаб. Я его соборовал. Едва ли поправится. И другие старички есть слабые. Монах Аристовул отошел к праотцам. Сапожник, он и раньше был больной, ходил – рот открыт и язык вываливается. Сейчас ходил к о. Антонию. Как видно, поправится, только, конечно, полежит».

3.8.1949. «Сегодня, третьего августа, я отпел и проводил на кладбище монаха Терентия, семидесяти шести лет, который баню топил. Вчера скончался скоропостижно. И еще есть старички, уже созревшие для перехода в будущую жизнь».

16.8.1951. «Иеромонах Антоний скончался двадцатого июля в шесть часов сорок минут вечера замечательно спокойно, точно уснул. Утром я причастил его. Некоторое время изнемогал, но терпел и не жаловался».

11.5.1952. «В пятницу похоронили двоих, берлинского игумена Гавриила и о. Иоанна Калинина, одноногого. Один умер в десять часов ночи, а другой через час. В этом году умерло пять человек. Редеют наши ряды… Сегодня иду я в трапезу, смотрю – несколько человек тащат о. наместника. Упал и не может встать. Поместили в келью в другом корпусе. Пока в сознании, но вставать и ходить не может. Конечно, не жилец».

24.10.1952. «Печенгский иеромонах Иона скончался двадцать третьего числа в семь часов вечера. В этом году умерло уже десять человек».

30.1.1953. «Сегодня хоронили монаха Христофора, восемьдесят два года ему было. Скончался, мирно сидя на стуле».

23.1.1955. «Умер монах Павел, во вторник похоронили. О. Роман слаб, я его соборовал, и еще есть кандидаты, зрелые к переходу в иную, вечную жизнь. Остарело наше братство. Все же теплится монастырская жизнь помаленьку».

23.1.1955. «Что-то долго нет от вас письмеца? Наверно, все еще болеете. Нас тоже посетила эта болезнь. Почти все болели. Я – не особенно. Теперь хожу причастить больных. Есть некоторые старички, очень болеют. Все же хорошо устроено, насколько могли, приготовлено, и гробы тоже есть».

17.3.1955. «Отошли к праотцам шесть иноков: Нил, Роман, Ананий, Павел, Евсевий и Диомид, и еще Мария – портниха. Она, бедная, поскорбела и много пролила слез, но кончина блаженная. Причащал ее за сутки перед смертию. Еще хотела причаститься. Я пришел, а она уже кончается. Проговорила она Наталии: “Все же добили меня”. Потом тихо отошла, как уснула».

17.3.1955. «О. Руфин за три дня до смерти все хотел келью оклеить бумагой. Все же приготовился к Вечной хорошо. Дал мне деньги на булки и сказал: “Когда ударят в колокола о смерти моей, дай сорок марок о. Иувиану, пусть напишет моему племяннику о кончине моей”. Упокой его, Господи, во Царствии Своем».

14.11.1955. «О. Валериан мирно скончался в воскресенье в одиннадцать часов ночи, похороны в среду. Накануне я причащал его. Он был очень полный. Вероятно, помнишь его. А болезнь сделала его совсем тоненьким, точно скелет».

24.11.1955. «Схимонах Иларион, звонарь, страдает от болезни. Кричит, больше по ночам. Теперь стало ему полегче. Сегодня ел суп и хлеб. Он в моих годах».

13.12.1956. «Сегодня в двенадцать часов похоронили двух иноков, Гервасия и Евтихия. Первому восемьдесят три года, второму восемьдесят один год. Посетил я о. Евагрия. У него пухнут руки и ноги, и одышка у него. Все же не унывает, сознает, что приходит конец этой временной жизни. Готовится к переходу в другой, вечный мир. Он сказал мне: “Вот я теперь, по совету преподобного Серафима Саровского, утром до обеда читаю Иисусову молитву, а с обеда Пресвятой Богородице”».

20.1.1957. «Монах Евагрий мирно скончался. Блаженная его кончина. Все время был в памяти и мирный. Утром причастил его, и в десять часов скончался. Какие были деньги и пожитки, раздал монахам. Я посещал его, и он благодарил меня за посещение. В болезни никого не беспокоил. Да упокой его, Господи, во Царствии Своем».

Печален и скорбен этот список…

Как триста лет назад валаамским монахам, поселившимся в монастыре Василия Кессарийского в Старой Ладоге, казалось, что иссякает протянутая из далеких веков валаамская нить, угасает возжженный преподобными и святыми мучениками валаамский светильник…

Какая странная закономерность судьбы Валаама… Бежать в годы первой русской смуты от шведов, оставив святые острова… И в результате второй русской смуты тоже бежать, только теперь уже в сторону Швеции, и снова оставить монастырские святыни…

«Сегодня ходил я на кладбище, – записывает в эти дни схиигумен Иоанн. – Погода хорошая, дорога сухая. Обошел все могилы, прочел доски на крестах. Кто когда умер, сколько лет жил в монастыре и каких лет от рождения. На Новом Валааме лежат в могилах сто пятьдесят четыре инока. Всех вас я знаю, и ваши тела лежат в могилах. Ибо закон смерти неумолим. Когда и где родились знаем, а когда и где умрем – не знаем. Человек взят из земли, в землю и пойдет, а душа от Бога, к Богу и пойдет.

Где-то вы, честные отцы, находитесь? И как вы там поживаете? (выделено нами. – Н.К.) Я глубоко верю, что вы не умерли, а только перешли в другой, невидимый мир…

Наше иночество все престарелое. Большинство ходит с палочкой. Уже приготовили несколько могил и гробы сделали.