Милюль Шильцын Вадим

– Клязьминское море во всей красе – гордо заявил Рудик.

Милюль поморщилась от разочарования. Да, воды тут было много. Но нигде не уходила она за горизонт. Нигде не было того единения земли и неба, которое возможно только в настоящем море. Тут и шторма то порядочного не дождёшься.

Все, кто был в катере, смотрели в окна, а Милюль заскучала: «Это и не плавание вовсе, а езда. Что за интерес, сидеть в кресле и нестись с бешенной скоростью, вместо того, чтобы прогуливаться по палубе, заходить в каюты, или в ресторан. Нет, сиди тут, как прикованный паралитик и пялься в окно. Вот бы сейчас выйти хоть бы на корму и подставить лицо утреннему ветру!» Но сделать так Милюль не решилась.

Дядя Стёпа, решив скрасить монотонность путешествия, крутанул какую-то ручку на светящемся изнутри приборе, и в салоне раздалась довольно мелодичная музыка, а приятный баритон запел песню со странным сюжетом про то, как в избушке на краю леса жила некто Зима, занимающаяся разнообразной, но бесполезной хозяйственной деятельностью.

Пока Милюль недоумевала о том, как это можно солить в кадушке снежки, куплет закончился и все, кроме Дяди Стёпы, подхватили припев, в котором описывался неуютный и мрачный быт героини песни. С нескрываемым удивлением Милюль наблюдала счастливые лица молодых людей, поющих:

«Потолок ледяной,

Дверь скрипучая!

За шершавой стеной

Тьма колючая!

Как пойдёшь за порог,

Всюду иней,

А из окон парок

Синий – синий!!!»

Нарисованная в припеве картина никак не вызывала в Милюль того энтузиазма, с которым все его исполняли. Когда же они радостно затянули второй куплет, не менее мрачного содержания, Милюль решила: «Я живу в абсурдном, сумасшедшем мире, где не только слова не соответствуют предметам, но и сами проявления человеческой души рождаются чёрт знает от чего и не имеют никакой связи ни со словами, ни с действиями».

Не успела Милюль как следует огорчиться от такого умозаключения, как песня закончилась и началась ещё более непонятная, которую молодёжный хор подхватил с тем же оптимизмом.

На этот раз содержание песни проследить было почти невозможно, потому как весь её текст состоял из невероятной тарабарщины, в которую изредка вкраплялись едва узнаваемые слова. Из куплета Милюль удалось уяснить, что лирический герой опечален неизвестной дамой, которая его «чаровала». Но на лицах поющих, как и в прошлый раз, не отразилось никакой печали. Напротив, они так и светились коллективной радостью. В припеве Рудик, Шурик, Вован и Алка лихо заорали абсолютно нелепый призыв – «не шукать вечорами» какую-то «червону руту».

Вслед за припевом пошла полная абракадабра из непонятных слов с перекошенными ударениями. Милюль никак не могла уразуметь, от чего все так радуются. Она и спросила напрямую:

– Кто-нибудь мог бы мне объяснить, что это вас так осчастливило?

– Да ладно тебе кукситься! – отозвалась Алка – гулять, так гулять!

«Они спят – поняла Милюль – им кажется, будто они бодрствуют, веселятся, поют, но на самом деле они находятся во сне. Как ещё можно объяснить такое поведение? Они произносят непонятно что и радуются, не утруждая себя попыткой осмыслить произносимое».

Катер сбавил ход, опустился на воду и тормознул довольно резко. Милюль, да и всех остальных даже качнуло вперёд.

– Ну вот, приехали – сообщил Дядя Стёпа.

Милюль смотрела сквозь стекло на поросший стройными соснами берег, на буйную осоку вдоль кромки воды, на далеко выступающий дощатый причал с железными перилами. Рудик, цепляясь за ручки, ловко вскочил на борт, прошёл к носу и, перепрыгнув на деревянные мостки, пришвартовал катер. Мотор замолчал. Наступила удивительная и непривычная тишина.

Давно уже Милюль не ступала на твёрдую землю, а потому и замешкалась, глядя как все, кроме Дяди Стёпы выпрыгнули на пирс, как побежала к берегу Алка, а юноши понесли туда же сумки и тюки. Дядя Стёпа обернулся к Милюль и улыбнулся ей:

– Чего сидишь, пигалица? Беги к своей стае.

– Это не моя стая – возразила Милюль – я вообще плохо понимаю, как тут оказалась.

– Эх, молодо-зелено! – вздохнул Дядя Стёпа – Надо бы всех вас выпороть, чтоб вели себя как положено. В наши времена девки так не напивались. Ну, да уж ладно, сделаем сноску на ваше сегодняшнее начало взрослой жизни.

– У Софьи сегодня двойной праздник – вернувшийся с берега Шурик вынимал рюкзаки и сумки из-за задних сидений – у неё сегодня день рождения.

– Вот оно как! – удивился Дядя Стёпа – Ну, тогда и я тебя поздравляю! Сколько тебе исполнилось, если не секрет?

Милюль пожала плечами. Она понятия не имела, сколько ей исполнилось. Можно бы было сказать: «Вчера исполнилось пятнадцать, позавчера одиннадцать, а два дня назад шесть» – но не стоило.

На выручку пришёл всё тот же Шурик. Вешая рюкзаки и сумки на плечи, он сообщил Дяде Стёпе:

– Соне сегодня исполняется восемнадцать лет.

– Ба! – развёл руки Дядя Стёпа – Да это же не просто день рождения, а редкостная дата! – Тут он мощно вздохнул и, жутко фальшивя, завыл:

«Вот уж облета-ает с белых яблонь цве-ет,

В жизни Ра-аз быва-ает восемнадцать ле-е-ет!..»

Резко прервав гимновое пение, Дядя Стёпа хлопнул себя по карману пиджака, потом по второму, и заговорил:

– Неспроста, видать, оно выходит! Так, значит, распорядилась сама судьба! Воля случая! Фата, понимаешь ли, Моргана! Погоди-ка немного, я должен тебя официально поздравить с наступлением совершеннолетия. Да где ж она?.. – он шарил по карманам пиджака и уже извлёк наружу носовой платок, расчёску, карманные часы с оборвавшейся цепочкой, зелёненькую книжицу, портсигар, огрызок карандаша, ржавый гвоздь, спичечный коробок, монеты.

Он выгребал и выгребал из карманов различные предметы, а Милюль смотрела на него и обречённо думала: «Настало время получать лягушку». Это была истинная правда. Покопавшись во всех карманах и пазухах, капитан достал именно её, ту самую царевну-лягушку, которую изо дня в день вручали Милюль разные люди, которая возвращалась к ней в начале каждого дня как неразменный рубль.

Протягивая брошь, Дядя Стёпа говорил что-то про её деда, про отца, которого он, Дядя Стёпа, сильно уважает, и что дед её сам вручил ему эту безделушку только что, этой весной, а теперь он её как бы возвращает, потому что сразу понял, что вещица непростая, что фамильная ценность.

Много он чего говорил, но Милюль слушала вполуха. Глядя на украшение, она корила себя за недостаток ума. Эта штуковина, как и события каждого дня, столь странные и необъяснимые, давно уже сложились в нечто общее, чему она, будь у неё получше с соображением, могла бы дать определение в общем. Жаль, но соображения не хватало. Или, может быть, отвлечённая на множество неразгаданных нюансов, она не находила времени на изучение ситуации в целом? Что, если попробовать теперь? Смогла же она только что найти точное определение тому состоянию, в котором находились её поющие попутчики, или как их…

– Это непростая брошка – сказал Шурик, который тоже разглядывал царевну-лягушку – она очень старинная.

– Конечно, старинная! – согласился Дядя Стёпа – я уж подумывал снести её в ювелирку, да закрутился там-сям, по делам, вот и забыл. Ну, ты чего замерла? Забирай подарочек.

Поблагодарив, Милюль взяла брошку, покрутила её в руке, да и приколола к груди.

– Так буду ходить. Может, она мне поможет. В прошлые разы я её всё откладывала.

Никто не обратил внимания на замечание про прошлые разы. Согбенный под грузом ноши Шурик вылез на пирс и направился к берегу, даже не протянув ей руку. Дядя Стёпа – напротив, помог Милюль выбраться из катера и сам направился следом.

На берегу возле старого костровища уже происходили приготовления к празднику. Алка вынимала из сумок разнообразную снедь. Вован складывал из кирпичей очаг. Рудик осуществлял общее руководство. Стоило Шурику поставить сумки на землю, как Рудик оказался рядом.

– Значит так, Шура, иди-ка ты в лес, да собери побольше хворосту. Что за праздник без костра? Вован, ступай с Шуриком за дровами. Я пока мангал соберу и палатки поставлю. Девушки, на вас ложится кухня. Режьте булки и салаты. Отдыхать, так отдыхать!

Перспектива заняться кухонным делом совсем не радовала Милюль. Ещё свежи были воспоминания о вчерашних упражнениях на камбузе. Поэтому Милюль робко спросила:

– Может, я тоже за дровами схожу, или за грибами?

– Какие ещё грибы в июне? – вскинул брови Рудик – не дури, Соня. Помогай вон Алке.

Алла оказалась умелой поварихой. Вот кого надо было бы вчера посылать на камбуз. Только не было её вчера. Довольно быстро она вместе с Милюль расстелила на траве большую клеёнку и стала выгружать из рюкзака банки, мешочки и ведёрки, а так же разнообразную посуду.

В ёмкостях находилась еда, но ещё не готовая и требующая знания, умения и терпения. Этих качеств Милюль была лишена напрочь. Алла заругалась, когда Милюль невзначай съела всего лишь огурец, потом стукнула Милюль по руке, когда та потянулась за батоном. Когда же Милюль откусила немного от большого прямоугольного куска сыра, Алка вышла из себя и приказала:

– Иди уже отсюда! Я тебя потом позову.

Милюль вздохнула и, стыдясь своей никчёмности, отправилась вслед за ушедшими в лес парнями. Пройдя среди многочисленных сосен, по жёлтой от опавшей хвои земле, она углубилась в густой осинник. Там, среди кустов и молодой поросли, Милюль пошла блуждать, радуясь то пробивающимся пучкам травы, то муравейникам, стоящим большими кучами среди леса. Она дивилась всякой растущей мелочи, заглядывалась на движение букашек, углядывая в нём неизвестный ей, но явно присутствующий смысл. Долго блуждала она среди леса, наслаждаясь присутствием незаметной на первый взгляд жизни.

Большой синий жук с мощным жужжанием пронёсся над её головой и врезался в зелёный ото мха берёзовый ствол. Упав на землю, он некоторое время дёргал ногами, пока не перевернулся, а, перевернувшись, устремился под куст волчьей ягоды. Присев на корточки, Милюль полезла посмотреть: куда это он направляется. Жук полз между тонких стволов куста. Он шёл по своим делам, неизвестным никому кроме него, а Милюль ползла за ним. Ползла она тихо, тише ветра, гуляющего в древесных кронах, услыхав же человеческие голоса, замерла, спрятанная в густом кустарнике.

– Понимаешь ли, Саня, какая история – говорил Вован Шурику – ты идеалист. Потому что не замечаешь, или делаешь вид, что не замечаешь, как в этом мире всё устроено. А устроено всё очень грамотно. Помнишь, в четвёртом классе нам говорили на уроке истории про древних людей, которые жили первобытно-общинным строем?

– Кто ж этого не помнит? – откликнулся Шурик.

– А помнишь, Саня, кто там входил в первобытную общину?

– Родичи. Это ты вообще, к чему?

– К тому, Саня, что ничего с тех пор не изменилось. Вот, к примеру, кто у тебя родичи?

– Хорошие люди.

– Говно они, а не хорошие люди!

– А в глаз? – обиженно спросил Шурик.

– Это мы ещё успеем – обнадёжил Вован – сначала надо разобраться по сути. Лично я ничего против твоих родичей не имею. Ну, инженеры и инженеры. Нормальное явление. И ты будешь таким же инженером с окладом в сто двадцать рублей.

– Сто восемьдесят – уточнил Шурик.

– Сто восемьдесят – согласился Вован – но ты знаешь, у меня с математикой всегда было плоховато. Мамаша моя всю жизнь вахтёром на заводе горбатится, но никакой существенной разницы между ней и твоими родичами я не вижу.

– Не мудрено – усмехнулся Шурик.

– Во-от – протянул Вован – теперь и мне есть, за что тебе глаз подбить.

– За что? – не понял Шурик.

– Да за высокомерие твоё! За то, что ты думаешь: прочитал много книжек и стал шибко умным. Это ошибка, Саня, непростительная ошибка. Я, знаешь, добрый человек, поэтому попробую тебе растолковать её по-дружески. Мы же друзья? – тут Вован так старательно хлопнул Шурика по плечу, что никаких сомнений в его дружественности не должно было остаться. Их, наверное, и не осталось, потому что Шурик обречённо согласился:

– Друзья.

– Ну и замечательно! – воскликнул Вован – Посмотри вокруг, друг Саша! И мать моя, вахтёрша, и твои родичи, инженера, все они одинаково пребывают на нижней ступени социальной лестницы. Денег еле-еле хватает, никакого тебе благосостояния, никакого веса в обществе. Придут они в магазин, или в прачечную, так их там обхамят и в очередь поставят. В рестораны они уж, наверное, лет десять не ходили. И правильно! Нечего им там делать. Не про них эти заведения. Отпуск мизерный и если удастся хоть одному из них разжиться путёвкой на курорт, в Крым, так сразу такое счастье наступает: ни в сказке сказать, ни пером написать. Теперь посмотри с другой стороны: мать моя хотя бы принадлежит к великому классу пролетариев. Хоть тут есть для неё какой-то почёт и уважение. Твои же родичи вообще какая-то прослойка. Сидят, поди, на кухне по вечерам и ругают Советский Союз. А это не хорошо. Родину надо любить, Саня.

– Мои родичи любят родину.

– И ты, поди, любишь?

– Люблю.

– За что же ты её любишь? За то, что всю жизнь будешь, как проклятый книжки читать и учиться, а потом станешь никому не нужным инженеришкой? Будешь сидеть в КБ с дохлым окладом и по вечерам, на кухне, ругать свою любимую родину? Ничего себе, любовь!

– Знаешь, Вова, не твоего ума это дело – заносчиво сказал Шурик.

– Конечно, не моего – согласился Вован – я просветить тебя, дурня, хотел, а-то живёшь и ничего вокруг не видишь. Хотел я тебе сказать, что твои и мои родичи, одинаково изгои. Низшая ступень. А вот у Рудика родичи – совсем другое дело. Там такой правительственный двигатель проложен, что тебе и не снилось! Его папаша сам крупный деятель и сын ещё более крупного партийного человека. Перед Рудиком, а не перед нами все пути открыты. Его любит Страна и он, соответственно любит её. Вот, окончили мы школу, окончим институты, а дальше что? У нас – ничего, а у Рудика – всё. Ему и развлечения и возможности. Захочет он стать инженером, так будет главным, захочет военным, так будет генералом, а песни захочет петь, так станет обязательным, официально лучшим певцом для всей страны. Это уже предопределено.

Так что я подумал, подумал, и решил вступить в его первобытную общину. Того же и тебе советую. Пойми, старик, Рудик это и вождь и прекрасный принц в одном лице! Не серди вождя, и твоя жизнь обретёт перспективы. Глядишь, и ты со временем станешь для потомков достойным и уважаемым родичем. Только тогда и только так ты научишь потомков любить родину.

– Знаешь, Вован, я у тебя советов не просил – сказал Шурик – и Рудик твой мне хоть одноклассник, но не вождь, не принц и не указ. Не знаю, чего ты так о нём печёшься.

Вован театрально вздохнул:

– Подойдём к вопросу с другой стороны. Ну, чего ты упрямишься? Я тебе откровенно намекаю: наш Рудик на твою Соньку глаз положил. Так ты не мешай ему! Не путайся под ногами-то. Он с ней побалуется, да забудет, а ты ему на всю жизнь станешь другом.

– Срал я на твоего Рудика! – упорствовал Шурик.

– Вот она, человеческая неблагодарность! Он к тебе по-человечески: пригласил на свой катер, кормит тебя, поит бесплатно, а ты ему только кукиш кажешь. Разве это хорошо, Шурик?

– Он меня на катер не звал! Меня Соня позвала.

– До чего же у тебя отрывочное восприятие мира! Ты видишь Соню, которая позвала тебя, но не видишь Рудика, который позвал Соню. Давай-ка, расширяй кругозор, Шурик! Иначе твой интеллект заставляет меня воспринимать тебя как жука.

Милюль поморщилась. Пять минут назад она с любопытством наблюдала за синим жуком, а теперь ей стало неприятно и за Шурика и за себя и за жука, который давно уполз бог весть куда.

– Хватит меня прессовать, Вова – попросил Шурик – нам сказали дров принести, так давай, вяжи дрова.

– А я тебя ещё не прессовал! – откликнулся Вован – Хочешь, покажу, как на самом деле прессуют?

– Ну, да, конечно! – огрызнулся Шурик.

Тут на поляне, где юноши вязали собранный сушняк, произошла короткая, но очень агрессивная потасовка. Видеть её Милюль не могла, потому как боялась шевельнуться и сидела неподвижно под листвой куста, но хорошо было слышно, как раздаются короткие и смачные удары. Милюль помнила разницу телосложений и догадывалась, кому достанется больше.

– Ну чо, ясно тебе? – раздался голос Вована.

– Иди ты на хер! – крикнул Шурик, и оплеухи возобновились. Милюль понимала, что на лесной поляне происходит не битва, а избиение того самого Шурика, который проявлял о ней заботу с момента её появления в этом мире, а может быть и раньше. Надо бы было выскочить и прекратить эту глупость, но Милюль предпочла сидеть неподвижно.

– Ну чо, хочешь ещё? – спросил Вован, тяжело дыша. В ответ ему раздалось мычание, ярко говорившее о состоянии собеседника. Вован прочёл краткую мораль:

– Зря ты дёргаешься, старик. Рудик, он как самолёт, летит сквозь пространство и всем приносит только пользу. Он и с моей Алкой уже давно переспал, да и забыл о ней. Алка теперь моя, и это на всю жизнь. Ну, побалуется он с твоей Сонькой, ну и чо? Она после этого тебя же, дурака, сильней любить будет. Не мешай Рудику, дурень, а-то он тебя в порошок сотрёт. То, как я тебе накостылял, раем покажется. Он с евонным папой такое с человеком сделать может… тебе и в голову не приходило! Это же ЦК партии! Ты чо? Совсем тупой?

– Иди ты нахуй, холуй… – раздался хрип избитого Шурика.

– Ах, так мы в героев-комсомольцев играть будем? – спросил Вован, и добавил, вслед за увесистым шлепком – На тебе!

Тишина была ему ответом. Помолчав немного, Вован сообщил:

– Ладно, пойду я. Ты уж меня сам догоняй, а по дороге подумай. Дрова взять не забудь.

Вован ушёл, а Милюль, выглянув из-за куста, увидела одиноко сидящую посреди поляны фигуру Шурика. Подходить к нему было нелепо. Что она могла бы сказать? Что бы он объяснил теперь ей, начни она задавать вопросы о многочисленных непонятных словах, произнесённых Вованом? Пятясь, она выбралась из кустов и неспешно пошла в сторону реки. Всё происходящее сегодня очень ей не нравилось. Ей не нравилась прилизанная причёска Рудика, не нравилась подслушанная лекция Вована про «принца и вождя».

– Тоже мне, принц! – усмехнулась Милюль – из детской сказки… – и тут она встала как вкопанная. Её осенило: – Точно! Вот оно, оказывается, что! Никакой это не сон случился со мною! Нет! Это именно сказка, но сказка необычная и страшная. Сказка, в которую я соскользнула как в воронку, или водоворот. Водоворот движется всё быстрее, всё глубже засасывает в себя и отрывает от нормального человеческого мира, где были нянечка, огромный лайнер, огромный человек и огромное море. Вначале я находилась лишь на краю сказочной воронки, я только слегка была задета ею, и не сразу заметила, когда это случилось.

Милюль присела на поваленное дерево и, подперев щеку кулачком, задумалась, припоминая начало зловещей истории. Не могло быть сомнений в том, что та злая ведьма в сиреневой шляпе заколдовала её! Именно тогда весь мир зашатался и раздвоился, а судьба совершила переворот, за которым начались остальные превращения. С каждым днём изменения всё сильнее и обратной дороги не найти. Даже земля, на которой она теперь сидит, совсем не та, которая могла быть давеча, и сказочный принц тоже оказался никуда не годным. Никак он не походил ни на Ивана-Царевича, ни на Иванушку-Дурачка. Он испорченный принц, как и вся испорченная сказка.

Милюль завершила ход печальных мыслей, подумав: «Сказка – дрянь. Надеюсь, что хоть еда в ней ещё не протухла». Ей опять хотелось есть. Голодное утро, разбавленное вредными и противными напитками, переходило в день и день этот требовал своего. Милюль поднялась и бодро зашагала к лагерю.

В центре поляны, обложенный с двух сторон кирпичными стенками, потрескивал костёр. Посреди поляны была расстелена «скатерть-самобранка», уставленная вожделенной едой и разнообразными бутылками. У сосен, растущих вдали от воды, раскинулись две палатки. Дядя Стёпа и Алка сидели на брёвнах у костра и курили. С другой стороны очага, стоя спиной к Милюль, беседовали Рудик и Вован.

«Подслушивать, так подслушивать» – решила Милюль, подкралась и замерла у них за спиной.

– Я ему и так и сяк объяснял – говорил Вован – но он ничего не понимает. Идеалист.

– Потому я и не хотел его брать – вздохнул Рудик – надо было хватать Соньку в охапку, да волочь на катер, пока пьяная.

– Вышло бы недопустимо шумно – выразил несогласие Вован.

– По-твоему будет лучше от того шума, который Шурик устроит здесь?

– Ну, я о нём позабочусь.

– Вот и позаботься. Выпей с ним мировую. Пускай Алка тебе поможет. Пейте, пока он не ухрюкается, или ещё чего придумай. Я буду не я, если сегодня на Соньку не залезу!

– Это зачем? – спросила Милюль.

Оба юноши подпрыгнули от неожиданности и обернулись.

– Ты чего подслушиваешь? – спросил Вован.

– Ничего – пожала плечами Милюль – никто не говорил, что нельзя.

– Ты давно тут стоишь? – засуетился, отводя глаза, принц.

– Да вот, только что пришла – сказала Милюль и, так и не выяснив, для чего ему приспичило залезать на Соньку, приблизилась к сидящей у костра Алке.

– Ну что, нагулялась? – спросила Алка, запрокидывая лицо и выдыхая дым вверх. Милюль неопределённо пожала плечами:

– Как-то тут всё чудно. Я ходила и всех подслушивала.

– Да ну? – оживилась Алка – Молодец какая! И что наподслушивала?

– Сама не поняла. С одной стороны говорят, будто Рудик принц, а я смотрю и вижу: не похож.

– Ублюдок он, а не принц – отрезала Алка – рассказывай, что говорят с другой стороны?

– С другой стороны сам Рудик зачем-то хочет на меня залезть.

– Можно было и не подслушивать – Алка махнула рукой – это видно невооружённым глазом. Ещё с Ленинских гор, когда он стал угощать нас портвейном.

На поляне появился Шурик. На лице его сиял свежий фингал, а через плечо был перекинут связанный верёвками огромный пук валежника. Он подошёл к костру и сбросил сучья на землю. Алка радостно воскликнула:

– О! Вот и наш лесоруб появился!

– Самое время! – возрадовался Рудик и, взяв топор, начал рубить принесённые Шурой сучки. Занимаясь этим делом, он, как бы походя, спросил – Чего это у тебя фингал под глазом?

– Это награда за моё неверие в то, что ты принц – зло ответил Шурик.

– Тогда правильно! – согласился Рудик – Я принц и наказан будет каждый, кто в этом усомнится.

– Пошёл ты нахрен! – посоветовал Шура.

– Не обижаюсь! – улыбнулся Рудик.

Огонь, засыпанный свежими дровами, на время угас, но потом постепенно вновь разгорелся. Милюль загляделась на пляшущее пламя. Отрываясь от древесины, жаркие языки взлетали вверх и растворялись в воздухе. Каждый новый огонёк рождался из древесной щёлки, жил мгновение, расширялся, выпрыгивал вверх и тут же таял. Их стремительный, моментальный полёт завораживал множеством хаотичных перемен.

Милюль отслеживала движение таинственных протуберанцев и воображала в каждом из них тысячи и миллиарды быстротекущих жизней. Она наблюдала, как в мизерных вихрях за доли секунд случается неисчислимая масса событий, конфликтов и ссор. Одни искорки хотели лететь в одну сторону, другие им мешали. Вокруг больших искр вертелись рои мелких сателлитов, и на них, возможно, тоже были свои вселенные и миры, живущие в непонятной, но искромётной борьбе. Долетая до верхней точки, все они исчезали, превращаясь в горячий воздух. Какое, сжатое до невероятной малости время протекало во вспыхивающих частицах костра? Как быстро происходила в них скрытая от медленного человеческого взгляда жизнь?

Милюль разнежилась и расслабилась, созерцая поток огненных залпов. Дрова превращались в головёшки, которые разваливались на рубиновые угольки. Угольки сваливались в кучки, а Рудик, как демиург, выравнивал их дымящимся кривым сучком в ровную, пышущую жаром поверхность. Лицо его раскраснелось, в глазах отражался огонь.

Милюль предположила про себя: «До того, как испортиться и прокиснуть, он, вероятно, вполне мог быть нормальным сказочным принцем». Вслух же сказала:

– Как здорово сидеть у костра. Такое ощущение, словно вселенная перед глазами!

– Огонь – чарующее зрелище – согласился Рудик. Но тут Вован, совершенно неожиданно, возразил:

– Это развлечение для пролетариата. Мы, серьёзные старики, должны смотреть на это дело по-новому. Нам это ни к чему, как театр.

– Глубокое решение – усмехнулся Рудик – ты, Вован, вообще ведущий мыслитель современности, как я заметил.

– Я тоже чувствую, как огонь завораживает – признался Вован – только стараюсь не обращать на это внимания. У огня своя жизнь, у меня своя.

– Верно – согласился Рудик – и нам пора насаживать мясо.

– Самое приятное дело: насаживать мясо на мясо! – сострил Вован и сам же громко заржал.

Алка обозвала его дураком.

Рудик отошёл от костра и вернулся с эмалированным ведром и небольшими железными рапирами без эфесов. Открыл крышку ведра и стал натыкать куски сырого мяса на одну из рапир. Взглянув на наблюдавших за ним одноклассников, сообщил:

– Есть у бати кухарка, тётя Глаша. Замечательно мясо маринует. Шашлык будет царский. Зря ты, Шурик, не поверил, что я принц.

– Кухарка? – переспросил Шурик.

– Ну, да – ответил Рудик – а что?

– Ничего – пожал Шурик плечами – всю жизнь думал, что твой предок коммунист. И по телевизору так говорили.

– Он и есть коммунист – невозмутимо ответил Рудик, откладывая полную рапирку и начиная насаживать мясные куски на следующую – не понимаю твоего удивления. Мой папа строит коммунизм для тебя, Шурик и для всех. Дело это нелёгкое. Если он будет сам себе щи варить, то коммунизм так никогда и не построится. Надо понимать: одно это одно, а другое, это другое.

– Мне уже третий день говорят о коммунизме – призналась Милюль – а я так и не поняла, что это такое.

– При коммунизме не может быть кухарок – заявил Шурик.

– Их застрелят? – спросила Милюль, но ей никто не ответил. Все засмеялись, загалдели, и тема разговора уплыла в сторону. Рудик окончил нанизывать мясо на шампуры, сгрёб горящие головёшки в сторону и аккуратно выложил шашлык над красными углями. От костра потянуло вкусным до головокружения запахом.

– Давайте будем есть – предложила Милюль, после чего моментально выхватила из ведёрка кусок сырого мяса и проглотила его, почти не жуя.

– Вот нифига себе! – среагировала Алка.

– Ты чо? – закричал на Милюль Вован.

– Не «чо», а «что» – поправила его Милюль и таким же образом съела второй кусок.

– Э! Так не пойдёт! – запротестовал Рудик – Фокусы фокусами, а шашлык требует серьёзного отношения! Прекрати, Софья, сырое мясо жрать. Глисты заведутся.

– Очень кушать хочется – улыбнулась Рудику Милюль и потянулась за третьим куском, но Рудик пресёк её поползновение, накрыв ведро крышкой:

– Хочешь есть, так ешь, а продукты не переводи!

– И правда – поддержала Рудика Алка – вон, сколько человеческой еды! – тут она повела рукой в сторону скатерти-самобранки.

– Давно пора заняться делом – почёсывая руки, подсел к скатерти Вован – а то сидим на дровах как филины, ждём неизвестно чего!

– Известно чего ждём. Шашлыков ждём – не согласилась Алка.

Вован схватил одну из бутылок и обратился к Шурику:

– Я с Сонькой солидарен. Пока зажарятся шашлыки-машлыки, мы слюнями захлебнёмся. Давай, Саня, выпьем за наше примирение, да начнём замаривать червячков.

Постепенно все, кроме Рудика, занятого приготовлением шашлыков, переместились поближе к скатерти. Вован то и дело наливал в стаканы гадкую жидкость, произносил тосты один нелепее другого и выпивал с Шуриком.

Милюль не слушала его болтовни. Всё её внимание поглотил сам стол. Как много тут оказалось еды! Хоть и не было ни стюардов, ни официантов, хоть и обеднел ассортимент, но количество блюд оказалось не в пример больше, чем вчера и позавчера.

Три маринованных огурца Милюль заглотила подряд, достав их из банки с рассолом. Нарезанную толстыми ломтями ветчину, она проложила слоями белого хлеба и тонкими ломтиками сыра. Получившийся бутербродище уничтожился в три укуса. Толстый батон розовой колбасы с белыми кружочками жира внутри лежал на отдельной тарелке и нарезан был не весь. Милюль не стала трогать резаные кругляши, а взяла оставшуюся, неразрезанную часть батона и съела его, кусая прямо так. Справившись с колбасой, она схватила открытую банку с надписью «Булгарконсерв» и алюминиевой ложкой выела из неё весь, находящийся там зелёный горошек. Три коричневые груши из другой похожей банки тоже стремительно съелись.

Милюль не чавкала, не жрала точно свинья. Она кушала очень аккуратно, хоть и быстро. Экономя время на прожёвывании, она заглатывала такие куски, которые могли проскочить в глотку, но соизмеряла их настолько точно, что ни разу не подавилась. Тем не менее, едва Милюль остановилась, чтобы перевести дух и негромко рыгнуть, её насторожила наступившая вокруг тишина. Оказывается, все сидящие за трапезой, включая Дядю Стёпу, не едят и не разговаривают, а молча смотрят на неё.

– Что-то не так? – поинтересовалась Милюль.

– Ты чо закуску мечешь? – преодолев оторопь, возмущённо воскликнул Вован.

– Разве нельзя?

– Можно! Но не так же! – Вован обратился ко всем – Видали? Она заглатывает как крокодил!

– Да-а-а – протянула Алка.

Шурик ничего не сказал, а Дядя Стёпа, сидевший до сих пор молча, насмешливо вымолвил:

– Закуска без выпивки называется едой.

– Ты чо, с цепи сорвалась? – не унимался Вован – Тебя год, что ли не кормили?

– Я люблю всё делать основательно – пояснила Милюль, сооружая новый многоэтажный бутерброд.

– Стой – стой – стой! – Вован вытянул вперёд левую ладонь, а правой рукой взял одну из бутылок – раз ты ешь основательно, так ты основательно и пей. Кто возражает?

Никто не возразил и Вован продолжил разливать содержимое бутылки по алюминиевым кружкам.

– Давайте содвинем бокалы за то, чтоб не было мучительно больно за бесцельно сожратую закусь. Кажется, так говорил классик?

Все подняли кружки. Милюль последовала общему порыву. Лишь Рудик, колдовавший возле костровища, не участвовал в разборе тары. Вован закричал ему:

– Рудольф! Питьё уходит от тебя!

– Ребята, я пас, – махнул рукой Рудольф, – мне ещё три минуты до полной готовности.

– Ну, пас, так пас, – великодушно разрешил Вован. – Дядя Стёпа, вам, как старшему, предоставляется слово, уважение и почёт.

– Спасибо – поблагодарил Дядя Стёпа – спасибо за уважение, а почёт пускай повременит. Ну, так что ж, я много говорить не умею. Скажу только вот что: ваши родители, весь наш Советский Союз растил вас от самых пелёнок. Вы ходили в школу, получали знания и жили в мире. Никакая атомная бомба на вас не упала, и за всё это время никакой враг вас не потоптал. Впереди вас ждут институты. Получайте высшее образование и становитесь настоящими гражданами. Учитесь и получайте. И скажите спасибо нам, старикам, за то, что мы это всё вам устроили. Мир и все возможности. Всё для вас, для молодых.

– Ура! – закричал Вован и, чокнувшись со всеми, запрокинул голову, пия. Остальные тоже чокнулись и выпили. Выпила и Милюль. Горячая волна, как и в тот раз, на катере, прокатилась по пищеводу, но, на этот раз растворилась в животе без ощутимых и разрушительных последствий.

– Теперь есть можно? – поинтересовалась она.

– Теперь не можно, а нужно – ответил Вован, жадно чавкая закуской.

Рудик закончил ворочать шампурами у костра и подошёл, неся веера готовых шашлыков к «столу». Веселье вспыхнуло с новой силой. Были открыты новые бутылки и зазвучали новые тосты «под шашлык». Застолье продолжило развиваться довольно мирно и весело.

Милюль совсем расслабилась. В сегодняшней компании ей оказалось ненужно отслеживать своё неизвестное прошлое и пытаться выстроить правильную линию поведения, а главное, сегодня было не голодно. Милюль ела от пуза, в то время как остальные выпивали и смеялись. Рудик так и сыпал байками и анекдотами:

– В тридевятом царстве жила-была царевна Несмеяна. Никто не мог её рассмешить. Плакала и плакала. Собрал царь всех мудрецов, которые были. Мудрецы думали, думали, ничего не придумали. Решили пойти, спросить у старого еврея. Искали его три дня и три ночи. Наконец, нашли. Окружили со всех сторон и спрашивают: «Ну, ты, жидовская морда, когда в Израиль уедешь?»

Взрыв всеобщего хохота увлёк Милюль. О ком шла речь в анекдоте, и в чём заключался юмор, совершенно её не заботило. Милюль смеялась за компанию.

– А вот ещё – вспомнил о чём-то Вован и тут же рассказал такую же несуразицу, но почему-то совершенно несмешную. Закончилось очередным тостом.

По подобному сценарию ситуация повторялась неизвестное количество раз. Милюль ела неизменно много и потому практически не пьянела.

По задумчивому лицу Дяди Стёпы трудно было понять, действует ли на него выпивка. А вот Вован, Шурик и Алка изрядно раскраснелись и захорошели. Они даже порывались петь, но неизвестная песня, как всегда с туманным содержанием, запуталась на первом же припеве, споткнулась и перестала звучать.

– Э-э-э – протянул Рудик – да я вижу, вы уже спеклись.

– Да – поддержал его Дядя Стёпа – вы отдыхайте, а мне пора на боковую.

Он поднялся, отряхнул капитанской фуражкой штаны и походкой морского волка, вразвалку пошёл к стоящему у мостков катеру.

– Во мужик! – сказал Вован, завистливо глядя ему в спину – Пьёт и не пьянеет.

– Он меру знает – разъяснил Шурик и икнул.

Вован косо глянул на Шурика, вновь налил в кружки и заговорил, обращаясь к Рудику: