Овернский клирик Валентинов Андрей

3

Разговор с Его Высокопреосвященством состоялся под вечер следующего дня. Весь день Орсини был занят – или делал вид, что занят. Он добросовестно осмотрел источник, столь полюбившийся отцу Эрве, выпил воды, напоил свою свиту, а затем лично вытащил из воды трех карпов. После этого он сумел как-то незаметно побеседовать с моими учениками, подзывая их к себе одного за другим. После разговора Пьер едва стоял на ногах, вытирая со лба обильный пот и не в силах связать два слова не только по-латыни, но и на родном «ланг д'уи». Брат Ансельм, напротив, был спокойнее, чем обычно, и даже улыбался. Странно, но мне показалось, что Его Высокопреосвященство выглядел после беседы с ним несколько смущенным. Похоже, у двух итальянцев нашлась какая-то общая и весьма интересная тема.

Я делал вид, что все это меня не касается, стараясь думать о вещах приятных. Хотя бы о том, что визит легата Святого Престола в Нотр-Дам-де-Шан сразу же обеспечит наплыв паломников, и отец Сугерий должен быть мне за это признателен. И что он не даст меня в обиду, даже если Джованни Орсини возжаждет моей крови. Конечно, легат Его Святейшества может все – даже закрыть Сен-Дени, но делать этого, конечно, не станет. Более того, у аббата Сен-Дени достаточно влияния, чтобы защитить свою паству, пусть даже такого грешника, как я. И что следует обязательно поговорить с Пьером, на которого красная шляпа Орсини подействовала излишне сильно.

Его Высокопреосвященство удалился в свою келью, дабы, как он объяснил, разобраться с некоторыми документами, а я отправился на поиски нормандца. Далеко ходить не пришлось – Пьер обнаружился на том самом месте, где вчера мы ловили рыбу. На этот раз он даже не взял с собой удочки – просто сидел на бревне, о чем-то сосредоточенно размышляя. Я остановился, не решаясь приблизиться. Размышляющий Пьер – зрелище редкое.

– Отец Гильом! – он все-таки услышал, как я подошел. Я улыбнулся и присел рядом.

– О чем ваши мысли, брат Петр?

– Мысли? – похоже, это слово его озадачило. – А, мысли… Я не думать… Не думаю.

Я был несколько разочарован, но затем сообразил, что «мыслями» Пьер, очевидно, считает нечто серьезное. Свои собственные размышления он к этому разряду не относит.

– Надеюсь, беседа прошла успешно?

– А? – парень задумался. – Беседа? Мы не беседовать… Не беседовали. Его Святейшество…

– Его Высокопреосвященство, – усмехнулся я. – Брат Петр, будьте внимательнее.

– Высоко… преосвященство, – сосредоточенно повторил он. – Он хвалить… хвалил, как я разговаривать на латыни.

Я представил себе, как Орсини воздает хвалу моему нормандцу, и еле сдержал улыбку. Но я был благодарен Его Высокопреосвященству – поддержка Пьеру очень пригодится.

– И еще он рассказывать… рассказывал. Как хорошо быть священником в деревне. Как его – священника – все уважают, как дарят подарки… Он спрашивать… спрашивал, не нужно ли поговорить с отцом Сугерием, чтобы меня скорее высвятили… посвятили.

«А о чем еще он спрашивал?» – хотел поинтересоваться я, но сдержался. Пьер и сам скажет.

– Он спрашивал про брата Ансельма. Он хвалил брата Ансельма. Он хвалил вас, отец Гильом. Он называть… называл вас очень ученым и очень умным.

Ну конечно!

– Он, наверное, хотеть… хотел, чтобы я рассказал о вас что-то. Но я не рассказывал что-то. Я молчал. Он очень хитрый, Его Высоко… преосвященчество…

– Высокопреосвященство, – механически поправил я.

– Высоко-прео-священс-тво, – с немалым трудом выговорил Пьер. – Он решил, что я – совсем глупый.

На физиономии Пьера внезапно расцвела усмешка. Орсини явно недооценил моего нормандца.

– А я вспомнить басня… Басню. Про то, как лиса хотела обмануть зайца.

Никогда не думал, что изучение басен будет столь полезно. Впрочем, Пьер и без чтения «Робертова Ромула», похоже, не из тех простаков, которые позволяют себя дурить. Даже тем, кто в красных шляпах.

– Он хотел узнать что-то, – повторил нормандец. – Про вас что-то, отец Гильом. И про брата Ансельма что-то. Он думать… думал, что я не заметить, как он хвалил брата Ансельма, но еще даже не разговаривать с ним.

– Не будем судить Его Высокопреосвященство, – примирительно заметил я.

Брат Петр внезапно хмыкнул и проговорил что-то на «ланг д'уи». На этот раз его нормандский выговор был поистине чудовищным.

– Так говорят у нас в деревне, – повторил Пьер. – «Наша хитрость в рогоже, да при поганой роже… А ничего тоже!»

– Как-как? – Я невольно рассмеялся, и Пьер с удовольствием повторил еще раз.

Орсини вызвал меня под вечер. Его Высокопреосвященство сидел, обложившись свитками и делая записи в небольшой книжечке.

– Садитесь, брат Гильом, – начал он, не отрываясь от работы. – По вашей милости пришлось тащить весь этот груз с собой. Кое-что перепуталось, и я, грешен, уже несколько раз поминал вас не лучшим образом.

– Прошу меня простить, – смиренно ответствовал я. – Если б я знал, что так нужен Вашему Высокопреосвященству…

– То спрятались бы куда-нибудь подальше, – коротко рассмеялся он. – Брат Гильом, завтра утром мы возвращаемся в Сен-Дени. Как вы уже, наверное, догадались, мне нужна ваша помощь. Я специально приехал сам, а не послал своих людей, чтобы вы часом не решили отложить нашу встречу на неопределенное время. Для начала – прочтите.

Холеная белая рука метнула в мою сторону небольшой свиток. Я еле успел перехватить его.

– Читайте! – нетерпеливо бросил Орсини.

Я пожал плечами и развернул пергамент. Епископ округа Памье извещал Его Высокопреосвященство о том, что некий Умберто Лючини исчез после поездки в село Артигат и все попытки найти его оказались безуспешными.

– Это был ваш человек, Ваше Высокопреосвященство? – поинтересовался я, начиная кое-что понимать.

– Один из лучших моих людей! – Орсини дернул щекой. – Его, конечно, не найдут. Я догадываюсь, кто его убрал и за что. Но дело не в этом…

Кардинал замолчал, давая мне возможность справиться с удивлением. Памье – это, кажется, неподалеку от Тулузы. Места, конечно, неспокойные. Вальденсы, а в последние годы – катары[5]. Неудивительно, что кардинальского посланца «убрали», как изволил выразиться Его Высокопреосвященство. Но я-то тут при чем?

– Полгода назад Курия получила сведения, что в округе Памье творятся странные дела, – кардинал заговорил спокойно, негромким, чуть глуховатым голосом. – Епископ – монсеньор Арно де Лоз – лихоимец и прелюбодей, здешний сеньор – Гуго д'Эконсбеф – катар и, возможно, сатанист, церкви пустуют, крестьяне справляют шабаши и поклоняются козлу с кривыми рогами. А над всем этим стоит его светлость граф Тулузский, который делает все, чтобы оградить своих достойных подданных от нашего вмешательства…

– Ну и что? – достаточно невежливо поинтересовался я. – «И ты, Вифлеем, земля Иудина, ничем не меньше воеводств Иудиных…»[6]

– Не богохульствуйте, брат Гильом! – Его Высокопреосвященство вновь скривился, но я видел, что он вполне меня понимает. То, что творилось в округе Памье – обычная картина для всей Окситании. Конечно, такие рассказы, точнее, россказни, следовало сразу же делить пополам, а еще лучше – на четыре, и только после этого обсуждать. Но то, что южнее Луары неспокойно, а графы Тулузские менее всего жаждут допускать в свои владения представителей Рима, – дело ясное. – Обычно мы решаем такие вопросы без особых трудностей, хотя и не так быстро, как хотелось, – продолжал Орсини. – Граф Тулузский тоже не желает открытого скандала, так что в принципе можно отрешить епископа от должности и посоветовать сеньору д'Эконсбефу иногда появляться в церкви, дабы не смущать подданных. Это мы сделаем. Но в округе Памье произошло кое-что еще…

Он постучал пальцами по столу и развернул следующий свиток – побольше, но читать его не стал. Было заметно, что Его Высокопреосвященство колеблется.

– Некоторое время назад в округе Памье произошло… точнее, было совершено нечто подпадающее как под уголовный, так и под церковный суд, – на этот раз слова подбирались очень тщательно. – Дело громкое, и в Курии сочли, что местные власти излишне затягивают его решение. Более того, мы посчитали, что дело расследуют неверно, пытаясь спрятать некоторые важные улики…

Я все еще не понимал. Что ж, и такое случается…

– Да, дело громкое, неприятное, но все же мелкое, поэтому я решил не ехать сам, а отправить туда брата Умберто. Он человек опытный и имеет крепкую руку…

– Имел, – не удержался я. Орсини невесело улыбнулся.

– Имел… Вполне вероятно, что кто-то из уже упомянутых – монсеньор епископ или сеньор д'Эконсбеф – позаботился об этом… Я перечитал отчет брата Умберто и обнаружил там нечто мною ранее не замеченное. Это случилось как раз в день моего приезда в Сен-Дени. Я тут же вспомнил о вас, брат Гильом. Помоему, такое совпадение – указание свыше…

– Совпадение? – Пора было объясниться. – Ваше Высокопреосвященство, если вы ищете замену брату Умберто, то я – наихудшая из кандидатур!

– Вы прочитаете отчет. – Кардинал нетерпеливо мотнул головой. – Прочитаете внимательно, не пропуская ни одной буквы. На полях имеются мои пометки, они вам помогут. Это вы сделаете до утра. Утром, по дороге в Сен-Дени, мы продолжим разговор.

Белая холеная рука нетерпеливо дернулась, но я не спешил уходить.

– Ваше Высокопреосвященство, уже темнеет…

– Ну и что? – резко бросил Орсини. – Ведь работаю же я по ночам!

– Для этого нужен свет, – как можно спокойнее пояснил я. – Отец Сугерий отправил нас ловить рыбу, а не переписывать книги. У нас нет ни одной свечки.

На самом деле запасливый Пьер захватил их с полдюжины, но мне захотелось немного позлить итальянца. Желание, конечно, грешное…

– Зажжете лучину! – лицо Орсини вновь дернулось, и я еле сдержал улыбку.

– Увы, Ваше Высокопреосвященство, мое зрение…

Уста посланца Курии отверзлись, и я услышал нечто, в иных обстоятельствах стоившее бы Его Высокопреосвященству суровой епитимьи. Самым невинным выражением было упоминание крови Вакха[7]. Белая рука вновь дернулась и принялась рыться в одном из ящиков. Миг – и в мою сторону полетела связка свечей. Свечи были на загляденье – розовые, витые, с тонкими золочеными ободками. Я поклонился, оставив Его Высокопреосвященство наедине с его проблемами. Кажется, я его разозлил, и это доставило мне некоторое удовлетворение.

…Округ Памье находится в предгорьях Пиренеев и входит в графство Фуа. Но вот уже полстолетия, как он перешел под крепкую руку графов Тулузских, которые присылают туда своих представителей. Сейчас там правит Гуго д'Эконсбеф, получивший эти земли в ленное владение двадцать лет назад. Его замок стоит неподалеку от Памье – небольшого городка, где проживают несколько сот обывателей. Окрестные крестьяне сеют просо, ловят рыбу в реке Лезе, но главным образом разводят овец. Говорят в округе Памье на «ланг д'ок», но в предгорьях встречаются села, где господствует наречие басков…

Все эти подробности, приводимые добросовестным братом Умберто, я прочел с некоторым недоумением. Обычный окситанский округ, более того, вполне благополучный, ибо брат Умберто особо отметил, что ни вальденсы, ни катары в этом округе себя никак не проявили, с чем я мысленно поздравил нашу Святую Католическую Церковь. В иных местах, особенно ближе к Тулузе, положение дел не в пример хуже. Фраза Его Высокопреосвященства о пустующих храмах показалась явным преувеличением.

Абзацы, где говорилось о грехах и грешках местного епископа, а также о слухах, связанных с сеньором д'Эконсбефом, я пропустил, почти не читая. Это могло быть правдой, но столь же вероятно, что папского посланца вводят в заблуждение те, кому упомянутые сеньоры не по душе. Такое тоже встречается, причем сплошь и рядом. В подобных случаях надлежит договориться с графом Тулузским и прислать специальную комиссию, на что намекнул и сам Орсини. И незачем тревожить этими делами брата Гильома из Сен-Дени, который менее всего мечтает заниматься ревизией зарвавшихся церковных и светских иерархов.

Наконец в начале очередного абзаца я увидел знакомое название «Артигат». Небольшое село на берегу Лезы, несколько десятков домов, где живут в основном рыбаки и овцеводы. Именно туда собрался брат Умберто, и именно там он бесследно сгинул. Я вздохнул и стал читать внимательнее.

Поначалу я ничего не понял. Добросовестный брат Умберто излагал историю некоего Санкси де Гарра, приехавшего в Артигат из Басконии, супруга Бертранды де Ро. Обвенчались они двадцать один год назад, от коего брака имеют единственную дочь Жанну, которой в этом году должно исполниться двадцать…

Глаз зацепился за странную деталь – крестьяне почему-то писались с приставкой «де», словно Куси или Роганы. Впрочем, брат Умберто объяснил и это. «Де» – всего лишь местная традиция. Де Гарр мог владеть хутором Гарр, мельницей Гарр или одноименным сараем, а также быть потомком какого-то Гарра, то есть из его рода. Ну, с традицией не поспоришь.

Я хотел уже читать дальше, надеясь добраться до сути, но тут заметил на полях мелкие аккуратные буквы. Его Высокопреосвященство говорил о каких-то пометках… «Смотри выше». Это же перо подчеркнуло дату – год переезда семьи Гарров в Артигат. А выше…

Искал я недолго. Гарры переехали в Артигат в тот же год, когда сеньор д'Эконсбеф получил в свое ленное владение данный округ. И Орсини не счел это случайным совпадением.

Я ожидал, что речь пойдет о Санкси де Гарре, но ошибся. Брат Умберто писал о его дочери. Итак, Жанна де Гарр, «ликом миловидна, нравом резва, местным наречием владеет плохо, ибо в детстве изъяснялась по-басконски…».

Я невольно усмехнулся. Устав Святого Бенедикта, определявший последние двадцать лет мою жизнь, достаточно терпим даже к таким заблудшим овцам, как я. Когда мне начинает до смерти надоедать рыба, отец Сугерий хмурится и наставительно предписывает употреблять мясо «здравия для». Я и употребляю, причем без особых угрызений совести. О напитках горячительных и говорить не приходится, ибо, как говорится, «славься сок вина священный, порожденный гроздью пенной; стол, тобой благословенный, полон благодатию»[8]. Все так, но по поводу дочерей Евы компромиссов не предусматривалось. Их надлежит избегать в любом случае, а ежели таковое невозможно, беседовать, потупив очи и только о предметах духовных. Любопытно, а читать о них дозволено? Вероятно, да, иначе Его Высокопреосвященство не стал бы подвергать меня такому искушению.

…Итак, Жанна де Гарр – миловидная резвушка, болтавшая с подругами на смеси басконского и «ланг д'ок», до четырнадцати лет росла в отцовском доме, училась прясть и шить, чистила рыбу и ходила за коровами. Но в четырнадцать лет…

Я невольно вздрогнул. В четырнадцать лет Жанну де Гарр направили прислуживать в замок д'Эконсбефа. Напротив этого абзаца стояла пометка, сделанная рукой Орсини, но этого и не требовалось. Еще одно совпадение?

Теперь я читал внимательно, действительно не пропуская ни единой буквы. Два года Жанна прислуживала в замке, за что ее родители получали столько-то ливров в год. Жалоб ни с чьей стороны не имелось. Через два года, когда Жанне исполнилось шестнадцать, отец забрал дочь из замка, ибо «приспело ей выходить замуж». Жениха звали Арманом де Пуаньяком, он был из Артигата, причем из весьма зажиточной семьи. Свадьбу должны были сыграть осенью, после стрижки овец и уборки проса, но за неделю до этого важного события упомянутая Жанна исчезла из деревни…

Есть! Как изволил выразиться Его Высокопреосвященство, «нечто подпадающее как под уголовный, так и под церковный суд». Под уголовный – если девицу де Гарр зарезали разбойники, и под церковный – если вышеозначенная девица, нарушив брачное обязательство, сбежала с каким-нибудь цыганом…

Как я понял, эти и подобные им версии были разработаны весьма тщательно. Девицу де Гарр искали долго, но безуспешно. Родители пропавшей уже заказали поминальную службу, но через четыре месяца, ранней весной, Жанна де Гарр вернулась…

К сожалению, именно в этом месте брат Умберто был немногословен. Девица де Гарр была подвергнута церковному покаянию, помирилась с родителями, с женихом, но… Но ничего не сообщила о том, где изволила пребывать все эти месяцы!

На полях, рукою Орсини, было выведено: «Д'Эконсбеф?» Что ж, очень может быть. Правда, ниже сказано, что девственность означенной Жанны была подтверждена, но знаем мы эти деревенские хитрости! По-видимому, обе семьи – и де Гарров, и Пуаньяков – хотели замять скандал. А может, некто – не д'Эконсбеф ли? – позаботился выплатить им несколько полновесных ливров…

Итак, свадьба. В положенное время – через девять месяцев – Жанна, теперь уже де Пуаньяк, родила ребенка мужского пола, крещенного в местной церкви и получившего имя Пелегрен. Три года прошли без особых происшествий, но ранней весной – опять весной! – в город Памье к монсеньору епископу приехали три монахини из монастыря Святой Агнессы, что неподалеку от славного города Милана. Среди них была сестра Цецилия, которая заявила епископу, что она и есть… Жанна де Гарр!

Я перевел дыхание и еще раз внимательно прочитал это место. «Которая и заявила епископу, что она и есть Жанна де Гарр». Да-а, очень впечатляет. Но позвольте, как же так?

…Означенные монахини привезли с собой послание от архиепископа Миланского, где подтверждалась личность сестры Цецилии, в миру – Жанны де Гарр. Сестра Цецилия, не желая выходить замуж за Армана де Пуаньяка, предпочла бежать и, добравшись до Милана, обратилась в обитель Святой Агнессы, прося принять ее в сонм невест Христовых. При этом сестра Цецилия утверждала, что замуж ее хотели выдать насильно, более того, Арман де Пуаньяк уже был женат. Мать-аббатиса сочла сие объяснение достаточным. Три года сестра Цецилия мирно пребывала в монастыре, пока случайно не узнала о том, что происходит у нее на родине. Тогда она обратилась к аббатисе, та – к архиепископу…

…На полях Орсини пометил: «Почему Милан?» и «Доказательства двоеженства?» С доказательствами было туго. Арман де Пуаньяк, как пояснял брат Умберто, был не женат, а помолвлен, но его невеста утонула в озере незадолго до свадьбы. Да, не везет этому Арману с невестами, но это еще ничего не доказывает. Что касаемо Милана, то объяснений не последовало. Остается предположить, что девица де Гарр стремилась уехать подальше от дома, оказавшись вне юрисдикции как графа Тулузского, так и Его Величества Людовика Французского. Предосторожность нелишняя.

Дальше – больше. Сестру Цецилию немедленно опознали все – родители, соседи, бывший жених, приходской священник. Да-а, теперь понятно!.. Что сказал бы в этом случае досточтимый Петр Ломбардский[9], с которым мы дискутируем уже лет десять? «Ищи ведьму!» И не только сказал, но и изложил все сие в опусе, который назвал «Сентенциями». Я бы переименовал его труд в «Бреденции», но, увы, отца Петра слушают, причем весьма внимательно…

Итак, местный суд посчитал, что жители Артигата были околдованы и совершили это… Стоп! «Местный суд»? Почему не епископ, не сеньор д'Эконсбеф?

Я быстро перечитал начальные абзацы донесения Умберто Лючини – и понял. Жители Артигата и соседних сел имеют древнюю привилегию – судиться собственным судом. Епископ и сеньор могут вмешиваться лишь в случаях, когда суд покажет свою полную некомпетентность. К данному делу это, похоже, не относится…

Итак, местный суд привлек к дознанию некую вдову де Пио, жительницу означенного села, подозреваемую в ведовстве. Оная вдова, будучи в сговоре с… А действительно, с кем? С женихом? С родителями Жанны? Итак, будучи в сговоре с кем-то, применила свои колдовские способности, придав неизвестной облик пропавшей девицы де Гарр. Возможности вдовы де Пио оказались достаточны для того, чтобы обман длился три года и закончился лишь с появлением подлинной Жанны.

Запахло горящим хворостом. Бедная вдова де Пио! Очевидно, кто-то хотел побыстрее закрыть это странное дело. Наверное, она лечила коров и выводила бородавки у детей. Ясное дело – ведьма! Говорил я отцу Петру, что такие книги, как его «Сентенции», ведут лишь к разжиганию инстинктов темного мужичья, но увы!.. Даже отец Бернар, пусть он и гипсовый, тоже понял, к чему ведут подобные теоретические изыски. Но отец Петр по-прежнему заготавливает хворост, и кому-то это очень нужно…

Вдове Пио было посвящено несколько объемных абзацев, украшенных тщательно выполненными рисунками. Брат Умберто постарался, перечисляя найденные у ведьмы неоспоримые доказательства ее злодейств. Ну конечно! Семь связок с грибами, старый веник и веник новый, горшок с неким зельем… Я вновь помянул отца Петра Ломбардского, как вдруг глаза скользнули по одному из рисунков. Табличка, вернее, осколок того, что когда-то было овальной табличкой. Странные, неровные значки… Я всмотрелся и покачал головой. Для провинциальных ведьмоловов это, конечно, доказательство. А вообще-то обычный полуунициал[10], причем старый, нынешним грамотеям почти недоступный. Интересно, откуда это у почтенной вдовы?

Первая попытка прочесть оказалась неудачной. Я уже подумал, что брат Умберто – тоже из числа грамотеев, еле освоивших буквы, как вдруг в памяти стало всплывать нечто знакомое. Вначале показалось, что я брежу. Нет, не может быть! Я прочел еще раз, затем еще – и только тут увидел на полях знакомый почерк Его Высокопреосвященства. Он тоже заметил. Пометка гласила: «Овернский Клирик! Почему?»

«Овернский Клирик» – именно так я подписал свою книгу «Житие Святого Иринея Лионского». Впрочем, в Риме быстро узнали имя автора, да я и не надеялся сохранить инкогнито. Орсини, поминая «покушение на ересь» назвал меня полным именем: брат Гильом из Сен-Дени, именовавшийся прежде Андре де Ту из Оверни. Графский титул он не упомянул, и я – о, суета сует! – в первый миг ощутил нечто вроде уязвленной гордости.

Я еще раз проглядел надпись и стал, не торопясь, читать дальше. Да, интересно. Особенно интересно, что сказала по этому поводу вдова Пио.

Оказывается, она ничего не сказала, оказавшись женщиной тертой. Вдова тут же потребовала сеньориального суда, сославшись на один из старинных кутюмов[11] Тулузского графства. К тому же добавила, что она – женщина благочестивая, чья преданность католической вере доказывается ее многолетней службой сеньору д'Эконсбефу. И незачем ее, почтенную вдову, обвинять в грехах дэргов…

Я перечитал еще раз: «обвинять в грехах дэргов…». Его Высокопреосвященство тоже заинтересовался этой деталью, поскольку на полях стояло уже знакомое: «Овернский Клирик!»

Так… Из всей этой путаницы становилось ясным одно важное обстоятельство. Вдова Пио была знакома с д'Эконсбефом еще до того, как он переехал в округ Памье. Возможно, табличка тоже как-то связана с этим знакомством. И вдова, ощущая, что запахло хворостом, поспешила дать сигнал. Иначе… Иначе она не отвечает за грехи дэргов!

Брат Умберто, составлявший отчет, тоже это уловил, ибо заметил, что одновременно арестованная Жанна, точнее, та, что себя за нее выдавала, потребовала сеньориального суда, опять-таки ссылаясь на старинный кутюм.

А еще говорят, что чудес больше не встречается! Две неграмотные крестьянки, едва ли знающие вообще, что такое кутюм, делают сильный и почти беспроигрышный ход, надеясь если не избежать, то отсрочить суд. Конечно, им это подсказали. Но кто?

Его Высокопреосвященство уже решил для себя эту задачу, ибо на полях стояло: «Д'Эконсбеф!» Может быть… Во всяком случае, логично. Обе женщины взывали к тому, кто был в этом замешан, иначе они не станут молчать.

И тут наконец вмешался епископ. Его легисты[12] легко доказали, что кутюмы графства Тулузского никак не относятся к округу Памье, ибо тот находится в графстве Фуа, хотя и подчинен Тулузе. Но, очевидно, у арестованных все же хватило времени, чтобы обдумать защиту. Ибо как только обе они были вызваны в Памье к епископу, то вдова Пио решительно заявила, что ее оговорили, причем назвала соседей, с которыми у нее были какие-то свары из-за имущества, а та, что называла себя Жанной де Гарр, обвинила в самозванстве… сестру Цецилию! Кто-то очень умный и наблюдательный подсказал ей, что письмо от архиепископа Миланского снабжено несколько странной печатью…

Именно в этот момент брат Умберто прибыл в Памье. Вначале он пытался разобраться, вновь опросив свидетелей. Результат оказался двояким – показания менялись, и чаша весов склонялась на этот раз не в пользу сестры Цецилии. И тогда посланец Орсини рассудил, как он считал, здраво: арестовать не только сестру Цецилию, но и прибывших вместе с нею монахинь и вместе со всеми остальными отправить в Тулузу, чтобы получить в дальнейшем разрешение от графа Тулузского перенести разбирательства в Рим. Арест состоялся, но отправка почему-то задерживалась.

Сопоставив даты, я понял, что брат Умберто узнал что-то важное и решил вновь съездить в Артигат. Он отправил отчет и уехал.

Больше кардинальского посланца никто не видел…

Я еще раз перечитал подробности этого любопытного дела и пожалел, что отец Сугерий не отправил меня ловить рыбу куда-нибудь за Рейн, а еще лучше – за Эльбу. Совершенно очевидно, что за всем этим сумбуром крылось что-то вполне земное. И сие земное весьма вероятно имело местопребывание в замке сеньора Гуго д'Эконсбефа. Заниматься этим делом чрезвычайно не хотелось, вместе с тем я понял, почему Его Высокопреосвященство вспомнил обо мне. Оставалось узнать, чего он от меня хочет…

4

Отец Сугерий редко сидит на месте. Или стоит – меня всегда поражало, как он умудряется выстаивать литургию, особенно праздничную. Мы все привыкли, что отец аббат бегает, причем в буквальном смысле. Если предстоит беседа один на один, он приглашает гостя – или кого-то из братии – в свою келью, усаживает на знаменитое цветное одеяло, застилающее его ложе, и начинает бегать от окна к двери, разговаривая на ходу. Он как-то обмолвился, что если перестанет бегать, то мы можем заказывать ему мраморную плиту вместе с эпитафией.

Итак, отец Сугерий совершал свою обычную пробежку, а я сидел на том самом знаменитом одеяле. Знаменитым оно стало еще много лет назад, еще до того, как я попал в Сен-Дени. Братья-бенедиктинцы шепотом передавали друг другу, что новый аббат знаменитого монастыря накрывает свое ложе цветным – цветным, представляете! – одеялом. Конечно, устав Святого Бенедикта – вовсе не образец суровости, но цветное одеяло у аббата Сен-Дени! Велик соблазн для малых сих!

Отец Бернар в нашу первую встречу сразу же потребовал подробно описать келью отца Сугерия. Слушал он молча, и голубоватый гипс его лица дышал ледяным холодом. Я не мог умолчать об одеяле, но уже знал, что грозный голос из Клерво не прогремит, ибо привез от отца Сугерия согласие на отрешение от должности королевского сенешаля Этьенна де Гарланда – давнего недруга отца Бернара. Ради этого гипсовый истукан был согласен стерпеть многое – даже цветное одеяло…

То ли по забывчивости, то ли по другой причине, но Орсини не обязал меня хранить все слышанное от него в тайне. Поэтому мне было что рассказать отцу Сугерию, который вызвал меня сразу же по возвращении из Нотр-Дам-де-Шан, отправив предварительно Его Высокопреосвященство с визитом к молодому графу Корбею. Наследник под стать папаше – первым не нанесет визит даже кардиналу.

– Печально, печально, брат Гильом… – Отец Сугерий подбежал к окну и покачал головой. – Как не вовремя!..

– Да, отче, – согласно кивнул я.

– Мы как раз собирались ехать на заготовку леса для ремонта, – донеслось уже от двери.

– И смотреть эскизы нового алтаря, – подлил я масла в огонь.

– Алтаря! – Аббат на миг остановился и схватился за голову. – Ах, брат Гильом, я, конечно, уважаю желание Его Высокопреосвященства, но почему именно вас? Ах, говорил я вам, что вашу книгу!.. Ваша книга!..

Отец Сугерий сразу же уловил, в чем суть. Он действительно не советовал обнародовать «Житие Святого Иринея». Бог весть, может, он и был прав.

– В округе Памье происходит нечто, по мнению Его Высокопреосвященства, не совсем обычное, – осторожно начал я. – По его высокоученому мнению, тут дело рук не только человеческих…

– Но почему туда надо посылать именно вас? – воскликнул отец Сугерий, вновь оказываясь у двери, и совершенно нелогично закончил: – Ах, брат Гильом, это все ваша книга!..

– В моем скромном труде я обратил внимание на мысль, высказанную Святым Иринеем в его знаменитом трактате «Пять книг против ересей» о том, что Церковь недооценивает мощь и влияние Врага рода человеческого. Что волею Творца тому, кого именовать здесь не будем, дано на земле больше власти, чем нам кажется. Святой Ириней писал о ведовстве, оборотнях, ламиях…

– Ламии! – отец Сугерий даже подпрыгнул. – Брат Гильом! Брат Гильом! Что вы говорите? Вся эта мерзкая нечисть, вами поминаемая, есть лишь следствие темных суеверий, как и сказано в каноне «Епископы»[13]!

Я невольно улыбнулся. В догматике отец Сугерий не особо силен. Вернее, силен как раз настолько, сколько требуется аббату, управляющему не только монастырем, но зачастую – всем Королевством Французским.

– Именно это я и решился написать в своей книге. Увы, Его Высокопреосвященство рассудил несколько иначе, не только восприняв, но и, так сказать, углубив мысли Святого Иринея. Он считает, что мы просто слепы и Враг рода человеческого уже открыто вышел на бой. Положениям канона «Епископы» он противопоставляет не только слова Иринея, но и мысли Оригена, Григория Назианина, Иоанна Дамаскина и ныне здравствующего отца Петра Ломбардского.

Аббат фыркнул – в оценке отца Петра и его творений мы с ним не расходились.

– Но тогда… – Отец Сугерий на миг остановился и недоуменно заморгал. – Зачем же посылать в этот, как его, прости господи, Памье вас, брат Гильом, если вы не разделяете его взглядов?

– Вероятно, чтобы меня разубедить, – я невольно усмехнулся. – К тому же, если я не справлюсь…

– Не говорите так! – Аббат взмахнул руками. – Его Высокопреосвященство – дворянин, он на такое не способен!

Отец Сугерий, по слухам – сын сапожника, все еще сохраняет какие-то иллюзии по отношению к сословию, к которому я когда-то принадлежал.

– Есть еще одно обстоятельство, – нерешительно заговорил я, думая, стоит ли сообщать об этом аббату. – В деле двух Жанн де Гарр есть нечто напоминающее некоторые эпизоды жития Иринея…

Отец Сугерий вновь моргнул и на мгновенье замедлил ход, поравнявшись со мною:

– Помилуйте, добрый брат Гильом, неужели из-за сходства с историей сына купца из Массилии?

Вот уж не думал, что наш славный аббат настолько помнит мою книгу! Тем более история с сыном Авла Росция, купеческого сына из Массилии, была помещена в «Дополнениях», как явно апокрифическая.

– Истинно так, отче, – кивнул я. – Сходство имеется, хотя там речь шла об обмане еще более злокозненном, ибо в роли лже-Авла выступал сам Нечистый. Но дело не только в этом. В» Деяниях Иринея», кои я использовал, хотя и осудил за многие явные вымыслы, рассказана история об Иринее и колдунах-дэргах. Там приводятся их заклинания, которые автор «Деяний» не постыдился переписать…

– Дэрги, которые суть логры[14], – край ризы отца Сугерия прошелестел рядом со мною, но голос донесся уже от окна. Я, не удержавшись, улыбнулся.

– Лограми славного короля Артура посчитали дэргов жонглеры из Окситании. Скорее всего дэрги – один из друидских орденов, с которыми действительно сталкивался Святой Ириней. Но важно другое. У женщины, которую заподозрили в колдовстве, найдена небольшая каменная табличка с надписями. Это заклинания – те самые, что считаются дэргскими. Она и упомянула дэргов…

– Ах, зачем вам было переписывать такое! – воззвал отец аббат уже от двери. Я невольно пожал плечами.

– Я и не думал переписывать эту чертовщину…

Отец Сугерий на бегу перекрестился и погрозил мне пальцем.

– …Но «Деяния Иринея» упомянул, а Его Высокопреосвященство оказался внимательным читателем. Эти «Деяния» имеются в библиотеке Болонского университета, где я работал. И вы верите, брат Гильом, что в округе Памье действует та же нечисть, с которой боролся Святой Ириней?

– Я верю, отче, что в округе Памье столкнулись дикие суеверия местных овцеводов с хитрыми замыслами кое-кого из числа людей весьма грамотных и просвещенных. Но Его Высокопреосвященство верит в иное. Он желает, чтобы я доказал присутствие в округе Памье самого Врага и подготовил показательный процесс.

Отец Сугерий замедлил ход, и я сообщил ему то, что услыхал в завершение нашей беседы с Орсини, когда мы уже подъезжали к Сен-Дени.

– Пример Памье должен показать всей Церкви опасность происков Врага и послужить поводом к организации особой службы, подчиненной непосредственно Риму. Эта служба будет производить самостоятельное расследование случаев ведовства и ереси.

– Самостоятельная служба? – Аббат проговорил это медленно, но таким тоном, что я поспешил встать.

– Да, отче. Самостоятельная служба, которую в Риме хотят назвать Святейшим Обвинением[15]. Она будет выше местных церковных и… королевских властей.

– Королевских?

Отец Сугерий испуганно моргнул, но тут же его лицо изменилось. Глаза засветились недоброй усмешкой, губы скривились, щеки начали наливаться краской. Таким нашего добрейшего аббата мы видели редко, разве что в тех случаях, когда он получал послание из Парижа об очередной глупой затее нашего Христианнейшего Короля.

– Рим желает создать самостоятельную судебную систему на территории Королевства Французского!

– Не только во Франции, – попытался вставить я, – но и во всех католических…

– Королевства Французского! – упрямо повторил аббат, и глаза его блеснули молодым задором. – Этот итальянец, этот потомок горлорезов из Кампаньи…

Я решил выждать и просто полюбоваться отцом аббатом. Меня, да и всех остальных, всегда удивляло, как мог отец Сугерий, казалось, по уши увязший в перестройке главного Храма Сен-Дени, в склоках по поводу окрестных лесов, в ссорах с бравыми рубаками де Корбей, в собирании с миру по нитке жемчуга для Большой Дароносицы, управлять Королевством Французским. В Париже он бывал нечасто, даже письма посылал туда не каждую неделю…

– И это перед Крестовым походом, когда Его Величеству придется покинуть Францию, когда Ее Высочество, забыв о своем долге, готова предать интересы королевства[16], когда этот безбожный англичанин…

Аббат шумно вздохнул и сделал быстрый жест. Я не поверил своим глазам – такое могла показать торговка рыбой своей соседке в пылу ссоры. Очевидно, зрение начало подводить.

– Вот ему! – вновь показал аббат незримому Орсини, и я успокоился по поводу своих глаз. – Выкуси, итальяшка!

Я попытался сдержать улыбку – уже в который раз, – и вновь безуспешно. Отец Сугерий перевел дух и вновь пустился в бег.

– Сегодня же напишу в Клюни… и отцу Бернару в Клерво… И, конечно, в Париж… Нет, в Париж я лучше поеду… Брат Гильом!

Аббат остановился и посмотрел мне прямо в глаза:

– Вы, конечно, помните, мой возлюбленный брат, что вы не только сын Святой Католической Церкви, но и верный подданный Его Величества.

Я кивнул, на этот раз без всякой улыбки:

– Да, отче. Я подданный толстяка Людовика и не забываю об этом. И я не для того оставил меч, чтобы сжигать людей на кострах.

– Истинно так, истинно так, брат Гильом! – бесконечный бег возобновился. – Такие, как этот итальяшка, предпочитают убивать больных, вместо того чтобы бороться с болезнью!

Отец Сугерий продолжал совершать пробежку, а я невольно вспомнил письмо, которое он послал гипсовой статуе из Клерво. «Вы помните все заповеди Христовы, брат Бернар, кроме главной – возлюби ближнего своего». А ведь речь шла о том же Абеляре, которого любить у отца Сугерия нет особых причин…

– Но это вовсе не означает, – аббат, не прекращая бега, ткнул в мою сторону пухлым пальцем, – что вы должны проявлять мягкость или нерешительность при выполнении миссии, порученной вам Его Высокопреосвященством. Ежели непорядки в округе Памье действительно имеют место, то вы окажетесь достойным звания верного сына Сен-Дени!

Я вновь кивнул.

– Да-да! Будет очень важно, что непотребства в графстве Тулузском пресечет именно посланец Сен-Дени. Его Высокопреосвященство обещал наделить вас всеми полномочиями, я же в свою очередь напишу его светлости графу Тулузскому… Кроме того, вам понадобятся деньги…

– Монаху-бенедиктинцу достаточно чаши для подаяний, – не преминул ввернуть я.

– …И, возможно, немалые деньги, – пухлый пальчик вновь погрозил мне. – Я дам вам письмо одному ломбардцу. У него контора в Тулузе, и он мне кое-чем обязан. Кстати…

Аббат остановился, и тон его из делового стал несколько озабоченным:

– Его Высокопреосвященство намекнул, что поездка может быть несколько опасна. Мог, конечно, и не намекать! Ехать в это катарское логово!.. Отец Гильом, вы свято чтите и выполняете устав Святого Бенедикта, вы – образец для молодых братьев, но… Но ваша кольчуга и ваш меч по-прежнему хранятся в нашей часовне.

Свое оружие я отдал именно туда, не желая передавать его моему недостойному младшему брату. Отец Сугерий не возражал, чтобы меч, кольчуга и щит, побывавшие в Святой Земле, хранились в часовне. Иногда, не удержавшись, я приходил взглянуть на них, а пару раз даже притрагивался к знакомой рукояти…

– Думаю, грех не будет столь страшен. Если вас, брат Гильом, это волнует, то я приму этот грех на себя.

Соблазн был велик. Видят Господь и Святой Бенедикт, сколь он был велик! Но я сдержал себя:

– Нет, отче. Я клялся, что никогда не возьму в руки меч. Когда-то я не вступил в орден Святого Иоанна, потому что не хотел быть монахом с мечом в руках…

– Похвально, похвально, брат мой… – в голосе аббата прозвучало явное разочарование. – Меч – понятно, но, может, кольчуга? И кинжал… Небольшой… Ну, совсем маленький…

Я не выдержал и рассмеялся. Аббат вздохнул и на миг остановился у окна.

– Его Высокопреосвященство справедливо решил, что вам не следует ехать одному. Он высказал мудрое пожелание, чтобы вас сопровождал брат Петр из Нормандии, ибо заметил, сколь он предан и почтителен, а также сколь наделен от Господа разнообразными способностями.