Чисто пивная история Маслов Александр

Кто бы мог подумать, что ключом к Двери в другие миры может стать обычное пиво. Впрочем, пиво не совсем обычное… Я говорю о марке «Оболонь». Сейчас об этом многие знают: моя теща, соседи по подъезду, участковый и некоторые зеленые лопоухие уроды. И в системе Лиры тоже знают – немало разговоров было, причем неприятных.

Ну а ежели вы с этим архиважным свойством «Оболони» не знакомы, то расскажу все по порядку.

Дело вышло так. У Зинки – жены моей День рожденья 13 января, ровно под старый Новый Год. И решил я, как заведено, поздравить ее. Сначала досрочно: на работе за здоровье благоверной с ребятами немного выпили. Потом по пути домой купил букет гвоздик, духи дорогие и восемь бутылок «Оболони Пшеничное» – частью для гостей, частью лично для себя.

Шел я к автобусной остановке. А путь мой мимо сапожной мастерской Павла Глотова лежал. И отчего-то так случилось, что я не смог его мастерскую никак миновать.

Зашел. Пашка сидит, подошву на дамские туфельки клеит. Меня с цветами увидел, весь просиял, туфельку отставил и ко мне навстречу с расспросами – ведь не виделись недели три.

– Ты, – говорю я, – закрывай свою лавочку. Дело есть, – улыбаюсь и ставлю на стол две бутылки пива.

– Понял, – ответил Павел, проворно щелкнул задвижкой двери, зашуршал свертком – на столе появилась колбаса.

– Ничего ты не понял. День рожденья сегодня у Зинки моей. Вот, иду поздравлять. Наверное, уже гости там, теща, моя двоюродная сестра. Давай быстренько, Паш, – я пробки ножичком поддел, колбасу надрезал и дожидаюсь, когда он настроится на всю торжественность момента.

Выпили мы по одной, закусили слегка. Потом еще открыли, впуская в душу радость, разомлев и разговорившись. Знаете ли, пиво – не водка: его можно пить для своего удовольствия весьма много, без всякого ущерба настроению и даже уму. В процессе его приятного усвоения обязательно наступает момент, когда самое далекое становится близким, понятным словно откровение друга. И после того, как я открыл еще по бутылочке, такой момент сполна настал – далекое приблизилось к нам вплотную.

– Ну, поехали! – словно заклятие проговорил Пашка, наша посуда встретилась с волшебным звоном.

Тут-то и случилось. Воздух над обувной полкой стал плотным, будто куриное яйцо и засветился пшенично-золотистыми отблесками. И за этим Дверь открылась – невидимая прежде Дверь в другой мир. Причем, открылась так мощно, что Павел икнул и сел мимо стула.

– По-ехали, – повторил он, судорожно сжимая бутылку и глядя, как за сияющим овалом, черт его знает как и почему возникшем посреди мастерской, просматривается крайне чужеродный пейзаж.

– Ерунда какая-то, – пробормотал я, вытянув руку и пробуя на ощупь странное образование. – Брехня это, Паш. Галлюцинация… Хотя в День рожденья моей жены может всякое быть.

– Или под Новый год, если теща под елкой, – ляпнул зачем-то Глотов. – Серега, а давай поглядим чего это там. Давай!

– Ну и давай, – согласился я, взял сумку с «Оболонью», букет цветов и шагнул к призывно-светящейся Двери.

В общем, признаюсь я вам честно, зря мы туда вошли. Во-первых, жара там как в бане. А во-вторых, воняет в некоторых местах так, что глаза на лоб лезут. Но пейзаж ничего, красивый и в меру странный: грибочки малинового цвета, большие, величиной с пятиэтажный дом, за ними бугры начинаются, блестящие, будто из стекла. Небо оттенка яркой бирюзы, и бабочки многокрылые летают. Я изловчился, поймал одну, хотел ей усики оторвать, но она оказалась существом агрессивным – нагадила мне на руку.

Пошли мы с Пашкой по дорожке мимо этих здоровенных грибов, мимо зарослей, одетых клочками синей шерсти, и мимо красных пальм с какими-то шарами на верхушках. Идем, сами на Дверь оглядываемся – вдруг захлопнется, оставит нас навсегда в чужеродном мире. Только любопытство было выше всякого страха, шли мы дальше, обливаясь потом и морща носы от неблагодатного наполнения воздуха. Когда добрались до бугорков тех стеклянных, Павел заметил, что рядом из земли то ли ветка, то ли проволока толстая торчит, а на ней штуковины вроде дамских бус с разноцветными камушками и крошечными непонятными знаками.

– Удивительные штучки, – восхитился Глотов и, хитро покосившись на меня, предложил: – Возьмем, а? Исключительно, как память об инопланетном мире.

– Чего ж не взять. Зинке подарю, комплектом к духам и букету, – согласился я, не видя особых препятствий.

Пашка из-за пояса пассатижи вынул и давай эти бусы откусывать. Пока он откусывал, я их разглядывал, удивляясь чужепланетной ювелирной работе, разглядывал и рассовывал по карманам.

Когда на проволоке «бус» осталось немного, случилось совсем непредвиденное. Один из стеклянных бугров дернулся, заскрипел и отъехал в сторону. Выскочило из образовавшегося отверстия трое коротышей. Каждый ростом метра с полтора, все лысые, лица зеленые, уши огромные – видно по всему, народ не наш. Выскочили, галдят о чем-то и в нас пальцами тычут.

Я перепугался крепко, хотел броситься к Двери, которую было едва видно за местной порослью, но пересилил себя и говорю им:

– Привет, дорогие братья! Мы к вам с планеты Земля с целью исключительно дружеской и познавательной!

После моих слов ушастые еще больше всполошились. Какой-то приборчик достали, верещат будто голодные поросята.

– Эй, мы с Земли! Земляяяяяяяя! – попытался объяснить им Пашка, рисуя пальцем в воздухе круг и поднимая руку к небу. – Вот, черти! Не понимают. Тупые, наверное, – заключил он после третьей попытки контакта и стал пятиться к тропе.

Тем временем наши братья по разуму приборчик свой настроили, нацепили его на шею старшему, как выяснилось потом, и обратились к нам на вполне понятном языке:

– Эй, безухие! Чего вам здесь надо?! Вы нарушили границы территории Бербенбом и подлежите расчленению!

– В смысле: «расчленению»? – Павел вопросительно глянул на меня, и когда через мое трагическое молчание до него дошел смысл сказанного зеленым, ноги Глотова ослабли, и рухнул он с возгласом: – Братья, помилуйте! За что?!

– Надо так, – глухо ответил старший из братьев и подошел ближе.

– Земляяя… черти тупые… – продолжил он, с подозрением поглядывая на сумку с оскудевшим запасом «Оболони».

– Пивка хотите? – робко предложил я. – Пивка… – и щелкнул себя пальцем по шее.

– Угрожаешь, безухий? – гуманоид нахмурил тонкую, подвижную будто червяк, бровь.

– Что вы! При нашем-то миролюбии! – поспешил я успокоить его. – Просто пивка ради праздничка…

– Дринк! – пришел на помощь Пашка. – Бир гуд дринк-дринк! – он, открыл рот, тыча туда большим пальцем, потом наклонился к сумке, в которую косился чертов инопланетянин, и проворно достал прохладную бутылку «Оболони».

– Мудрейший Крюбрам, он нам выпить предлагает, – догадался второй зеленомордый, стоявший за старшим. – А что? Я согласен. Испытаем их продукт.

– Потом выпить, – сказал мудрейший Крюбрам, но бутылку у Павла взял. – Потом… после расчленения. Нет, лучше гермутации – с этими словами он усмехнулся почти по-людски, извлек из-за спины устройство, похожее на крошечную дрель. – С тебя начнем, – мудрейший направил острие в сторону Глотова.

– Братцы! – Павел на секунду застыл от страха и осознания всей межпланетной несправедливости, потом завопил и бросился по тропинке, приведшей нас сюда.

Я бежал за ним, высоко выпрыгивая и петляя, как сайгак при ружейной пальбе, – фиолетовые разряды из устройства Крюбрама со свистом проносились мимо. До Двери, светящееся спасительным золотистым отблеском, оставалось меньше половины пути, когда фиолетовая молния настигла меня. Ударила между лопаток и разлилась по телу колючей, смертельной истомой. В глазах потемнело, весь мир стал окутываться синеватые тона, превращаясь в огромную трагическую гематому. Мои ноги передвигались медленнее, будто укорачивались. И весь я сам стремился к земле, но все же бежал, бежал, изо всех сил матерясь и размахивая букетом гвоздик.

Я влетел в овал Двери в самый последний миг – она тут же захлопнулась, оставив в воздухе слабое мерцание и резкий запах озона.

– Все! Все, Сережка! Спаслись, брат! – запричитал Глотов, обнимая обувную полку. – Изуверы космические! Расчленить меня! – он со стоном выдохнул и, еще подрагивая от пережитого, повернулся ко мне.

Лицо его отчего-то потемнело, а глаза выпучились, словно было перед ними явление удивительное и страшное.

– Серега… – с осторожностью произнес он. – Нет, ты не Серега… – Павел попятился, шаря рукой на рабочем столе, нащупал ручку молотка.

– А кто же? – вырвался из меня справедливый вопрос. Тут же в моем растревоженном идиотским приключением сознании возникла мысль, что Глотов в чем-то прав: уж слишком свободно сидел на мне костюмчик, рукава куртки неестественно удлинились, и в ботинках образовалось свободное место. Чувствуя себя совсем неуютно, я закатил один из рукавов и вскрикнул, увидев трехпалую кисть, больше похожую на клешню.

– Паша! Паша! – взмолился я, мучаясь догадками о произошедшем, постепенно догадываясь и содрогаясь от ужаса положения. – Это я – Сергей Томин. Рыбалку на Белой помнишь? Шашлыки на даче Сарычева? А Зинку мою?

– Да… да… – теплея лицом, ответил он и опустил молоток. – Сережка, друг, что же они сделали с тобой!.. – Глотов сокрушенно качнул головой и потянулся за початой бутылкой пива.

– Зеркало дай, – попросил я.

Он указал на простенок позади меня.

Я повернулся и увидел то, что и ожидал: со стекла, покрытого шелушившейся амальгамой, на меня смотрел зеленомордый субъект с огромными ушами, ничем не напоминавший прежнего Сергея Томина.

– Что делать будем? – Глотов включил еще одну лампочку, пристально разглядывая существо, бывшее недавно его давним другом – Сержем.

– Мне к Зинке надо, – я глянул на часы, висевшие над его рабочим столом – было без четверти семь. – Срочно надо. В любом виде и позарез.

– Ну не таком же виде!

– Паша… А давай ты проводишь меня и объяснишь ей все. Я же сам не смогу! Я же погибну просто!

– Я-то провожу, – он допил остаток пива из бутылки и прищурился. – И объясню. Только ты представляешь, что будет?

– Может по пути рассосется это? – я обвел длинным кривым пальцем вокруг своей рожи. – Не знаю, как в автобусе будем ехать. Не представляю. Нужно загримировать меня. Вот! – я схватил с полки баночку с черным сапожным кремом. – Ну-ка намажь мне физиономию. Лучше быть черным, чем зеленым или голубым.

– Эт точно, – Пашка макнул кусок поролона в крем и принялся втирать его в мое несчастное лицо. – А с ушами что делать? Ведь под шапку такие не залезут.

– Изолента или пластырь есть?

– Пластырь, – Глотов извлек из аптечки пакетик с красной окантовкой. – Только перцовый.

– Ничего. Ты мне уши согни и к затылку приклей, а сверху шапку наденем, – я сел на табуретку и мужественно пережил процедуру по маскировке ушей и других подозрительных частей головы.

Автобус пришлось ждать долго, и я изрядно замерз в чужом для нового тела климате. Злой январский ветер вольно гулял под непомерно широкой курткой, шарил ледяной лапой по груди и спине. От этого внутри меня что-то булькало, переворачивалось и мучительно стонало. Вдобавок я почувствовал, что инопланетный организм все сильнее выражает потребность в пище: мигом вспомнилась сумка с колбасой и пивом, доставшаяся банде Крюбрама; вид бездомной собаки, сидевшей возле мусорника на противоположной стороне улицы, пробудил еще больший аппетит, а теплая рука Павла, лежавшая у меня на плече, вызвала небывалое слюноотделение.

– Пашшша… – подрагивая, прошипел я. – Не могу больше – жрать хочу. Пойду в ларьке чипсы куплю.

– Это нервное, – понимающе сказал Глотов. – Не надо никуда ходить. На, закури лучше, – он достал из кармана пачку «Явы», но тут подошел автобус.

Мы зашли в последнюю дверь и устроились на задней площадке, спиной к излишне любопытным пассажирам.

В салоне было потеплее, и я, чуть согревшись, начал думать над бедой, постигшей меня. Путем нестройных и скорбных размышлений я пришел к выводу, что вернуть мне прежний облик возможно только вернувшись в мир Крюбрама и как следует отпинав мерзавца в каком-нибудь темном углу.

– Пашка, – тихо сказал я. – А как мы попали туда? Ведь трезвые почти были.

– Трезвые, – согласился он, дружески прикрывая меня могучим телом от насмешливых взглядов каких-то девиц. – Попали мы туда через Дверь – овал такой светящийся, – пояснил он очевидное.

– Не, Паш, я не дурак, и все помню. Ты лучше объясни, из-за чего этот овал получился.

– Охотно, – Глотов сдвинул шапку на лоб, почесал затылок и изрек: – «Оболонь» во всем виновата. Я так понимаю: пиво это имеет свойство склонять народ к межпланетному общению, из-за чего получаются Двери.

– Ну… это ты загнул, друг. Ведь, не первый день мы пивом балуемся, – ответил я, подавляя острое желание укусить его за руку.

– Не первый, но впервые я почувствовал космическую э-э… эйфорию, и сказал: «Поехали!». Помнишь? Точно как Гагарин, проложивший нам путь туда, – он с чувством вскинул вверх палец. – Как я это сказал, в мозгу моем что-то треснуло, и получились Двери – портал межпланетного общения.

– В мозгу треснуло, – передразнил я, не в силах принять гипотезу Глотова – уж слишком фантастической она казалась для моего гермутировавшего разума.

– Мальчики, билетики берете? – раздался позади меня голос кондукторши.

Я обернулся и полез в карман за проездным. Пашка зазвенел мелочью.

– Негритенок ваш? – спросила кондукторша Глотова. – Какой хорошенький! – восхитилась она и потрепала меня по голове.

Тут лейкопластырь на моем затылке отклеился, и уши стрельнули так, что шапка улетела к очкастому старичку.

– Иии! – завизжала кондукторша, бросаясь по проходу.

– Хи-хи-хи! Чебурашка! – засмеялись девицы на последнем сидении.

По салону автобуса прошел изумленный ропот.

– Товарищи, это сын мой! – попытался оправдаться Глотов – ропот превратился в дружный хохот. – Переодетый сын! – не сдавался Павел. – С карнавала школьного едем. Ну, костюмчик на нем такой. Да вы не бойтесь! – он любезно улыбнулся кондукторше, приходившей в чувства. – А черный от гуталина.

– А по натуре зеленый как кузнечик, – девица в мохнатой шубе издевательски усмехнулась, увидев мою салатного цвета шею, показавшуюся из-под шарфа.

– Сама обезьяна пластилиновая! – вспылил я, гневно вытянув к ней руку.

Народ в автобусе на мгновенье затих и взорвался дружным воплем – вид моей трехпалой клешни был для всех крайне неожиданным.

Площадка возле нас мигом опустела.

– Милиция! – кричал кто-то. – Скорее милицию!

Кондукторша, пробивалась к водителю, не прекращая реветь громче бензопилы. Девицы и парень с сумкой лезли к двери через сидения. Старик в очках потянулся за валидолом.

Едва автобус доехал до остановки, Глотов подхватил мою шапку и, рванув меня за воротник, метнулся к двери.

Не задерживаясь на глазах у бунтовавшей толпы, мы побежали в ближайшую подворотню и нырнули в подъезд. Там, в тепле возле батареи Пашка привел меня в надлежащий вид: снова приклеил уши к затылку, подтянул спадавшие брюки и плотнее обмотал шарф вокруг шеи.

Две остановки нам пришлось идти пешком. Я замерз окончательно и еле переставлял ноги, кутаясь от пронизывающего ветра и понося неуютную, злую жизнь. Мне очень хотелось назад, под теплое небо неведомой планеты. Хотелось взять бутылку пива, сказать заветное: «Поехали», и, булькая с блаженством волшебным напитком, открыть таинственные Двери.

Уже возле моего дома Глотов, пока я прятался за тумбой объявлений, купил три «Оболони» в соседнем ларьке. Пить ее мы пока не стали, потому что неясно было, как сложатся дела в ближайшее время, как перенесет уготованное испытание моя жена, и соблаговолят ли вообще открыться Двери в теплый и подлый мир, который отныне мне очень многим обязан. А еще Пашка купил мне несколько пачек чипсов, которые я с жадностью схрустел, разрывая пакеты один за другим. От чипсов стало легче, даже теплее.

Мы вошли в мой подъезд, постояли недолго, убеждаясь, что никого на лестнице вверху нет, и поднялись на четвертый этаж.

На звонок нажал Глотов: я бы не достал до кнопки, да и не было сил вот так вот взять и заявить жене о своем существовании при полном отсутствии прежнего тела. Вдобавок мне от чего-то стало плохо: внутри забулькало, запыхтело, и меня стала раздувать неведомая сила. Наверное, это было от страха или чипсов, которых я слопал три пачки.

Павел позвонил второй раз.

– Иду, иду, – послышался голос Зины, следом звон посуды и быстрые шаги.

– Бежим! – крикнул я и вцепился в рукав Пашиной куртки. – Умоляю! А то лопну сейчас! – взмолился я и бросился по лестнице вниз.

– Хулиганы! – возмутилась сверху моя жена и захлопнула дверь.

Мы выбежали из подъезда, и там Глотов призвал меня к ответу:

– Ты чего, Серега? Совсем сдрейфил? – он слегка потрепал меня за плечо. – Пойдем. Надо Зинке сдаваться. Надо! Нет другого выхода. Уж доверься – все беру на себя.

– Плохо мне, Паш. Дует чего-то. Из нутрии дует, – я почувствовал, как странные процессы в чужеродном теле пошли быстрее. В животе зашипело, надулись щеки, ноги и все шесть пальцев на руках.

– И правду, ты опух чего-то, – Павел настороженно оглядел меня. – Очень опух.

– Держи, Пашка! – внезапно я ощутил, что земная гравитация больше не действует на мое чужеродное тело. – Ой, держи! – заорал я, взлетая воздушным шариком над растерявшимся Глотовым.

Он среагировал слишком поздно. В прыжке схватил меня за брючину, сдергивая еле державшиеся брюки. Я дважды перевернулся, выронил букет гвоздик, и продолжил полет, которым теперь управлял ветер. Меня понесло на пятиэтажку, откуда мы только что выскочили. На всех языках вселенной сердце в груди бешено выстукивало «SOS». В желудке трещало и хрустело, будто полчище мышей разбиралось там с вагоном чипсов. На девятой или десятой секунде полета я стукнулся головой об водосточную трубу. От удара потерял шапку и крепко стрельнул ушами. Меня снова развернуло. Теперь я поднимался вертикально. Брюки черным шлейфом болтались ниже ботинок, ночной морозец ледяными зубами ел голые ноги и привыкшую к теплу задницу.

На уровне третьего этажа я понял, что лечу точно к своей родной лоджии, стекло в которой сейчас было сдвинуто, и виделись там два тусклых огонька сигарет. Пожалуй, это был шанс, единственный шанс хоть как-то зацепиться за некогда близкий мне мир. Высунув из рукава трехпалую клешню, я попытался схватить прутья ограждения – они предательски выскользнули. Но к счастью пришли на помощь бельевые веревки, натянутые вдоль нашей лоджии, на миг я запутался в них и успел схватиться за окостеневший на морозе Зинкин халат. Крепко держась за хрустящую ткань, я всплыл к отодвинутому стеклу, откуда сладко несло табачным дымом и теплом. Тут же увидел свою двоюродную сестру с тещей, стоявших ко мне вполоборота.

– Лидия Петровна! – негромко позвал я. – Стекло еще чуточку отодвиньте, – в этот момент одна из прищепок на Зинкином халате отскочила, и я поднялся выше, так, что зубы мои встретились с бетонным углом пятого этажа, а голые ноги со всем остальным оказались ровно против изумленного лица Лидии Петровны.

Она взвизгнула совершенно дурным голосом и запричитала что-то из Библии.

– Это я, зятек! Умоляю! Замерз слишком, – крикнул я, стараясь втиснуть обнаженную часть тела на лоджию.

– Зин! Это свои! Свои пришли! – заорал снизу Пашка.

– Зинка! – раздался похожий на сирену голос двоюродной сестры. – Скорее сюда! К тебе тут педерасты зеленые лезут! Ах ты гадина! Гадина такая! – она схватила что-то тяжелое и принялась молотить меня по ногам и другим частям тела, приговаривая: – Маньяк! Извращенец балконный!

– Дорогие мои, сжальтесь! – стонал я, все еще пытаясь пробиться к заветному теплу домашнего очага, но чья-то злая сила толкнула меня прочь, и я полетел, поднимаясь выше над пятиэтажкой, в сторону стадиона и парка.

Более получаса Пашка предано бежал за мной, удивляя редких прохожих возгласами:

– Серега, не улетай! Держись! Держись, друг!

Некоторые принимали его за полоумного, другие поднимали взгляды к ночному небу и восхищенно восклицали:

– О! Смотрите! Смотрите! Чебурашка без штанов летит!

Возле парка гравитация снова начала обретать надо мной желанную власть, и я полетел ниже, цепляясь ремнем за верхушки деревьев. Потом, потяжелев от инея, насыпавшегося в брюки, опустился еще метров на пять. Вскоре Павел изловчился поймать меня за штанину и поволок к новостройкам нашего микрорайона – я слишком замерз, чтобы осилить обратный путь домой.

В одном из подъездов Глотов, устроившись возле батареи отопления, постарался привести меня в более сносный вид и, пока я грелся, вскрыл бутылку пива.

– Не могу я больше, – оправдался он, понимая опасения, завихрившиеся в моей голове. – Сил уже нет, и нервы сдают.

– Ты только «поехали» не говори, – я теснее прижался к батарее, глядя, как волшебный напиток пенится под запотевшим стеклом.

– Не скажу… сейчас, – он со вкусом отпил и вытер губы. – Но, придет время, очень даже скажу. Нужно только к этому времени подготовиться. Ведь должны же мы вернуть украденное – твой настоящий облик!

– Да, Паш… – я взял бутылку из его рук неловкой клешней и тоже глотнул из горлышка. – Только я не представляю, как это сделать. Где искать Крюбрама? И возможно ли теперь что-то изменить вообще?

– А пойдем ко мне, – предложил Глотов. – У меня можно поэкспериментировать с Дверью и лучше подготовиться к нашей вылазке.

– Не, друг. Нужно сначала вернуться к Зинке. Хоть она и стерва, но поймет все и в беде не оставит. Нужно… тем более у нее сегодня День рожденья.

Отгремели, рассыпались разноцветными искрами и растаяли фейерверки – старый Новый год народ все же праздновал. И была кому-то радость, кому-то исполнение желаний, кому-то холод, печаль и угрюмые мысли.

В скверном настроении мы одолели путь от новостроек до центральных кварталов микрорайона. Был уже первый час ночи, когда Глотов завел меня, дрожащего словно в приступе эпилепсии, в подъезд, растер заботливо шарфом лицо и руки, и мы поднялись на четвертый этаж.

Звонок у двери моей квартиры снова нажал Пашка. Слушая приближающиеся шаги, я спрятался за его спиной.

Зинка дверь открыла не сразу: посмотрела в глазок, повозилась с неисправным замком, потом выглянула и сказала:

– Чего тебе Глотов? Время знаешь сколько или совсем глаза залил?

– Зин, ты это… только не серчай, – Павел, переминаясь с ноги на ногу, улыбнулся со всей возможной дружелюбностью. – Не серчай и не бойся. Хорошо? Я тут твоего привел, – он поймал меня за воротник и вытащил на всеобщее обозрение.

– Моего?! – она застыла, открыв рот и хлопая накрашенными ресницами. – Ты рехнулся вконец! Я по Африке не гуляла даже во сне!

– Да твой это! Твой! – продолжил убеждать Пашка. – Ты на внешность не смотри. Душа-то родная. Вот забирай, пожалуйста. А лучше нас двоих на кухню чайком горячим отпаивать.

– Глотов! Ты с ума сошел! – Зинка в сердцах топнула ногой. – Не надо мне негритят! Да еще таких уродов! У него что скарлатина? Чего он в зеленке? Чего он таращится на меня, как идиот?!

– Ну что там у вас? – раздался из-за ее спины до жути знакомый голос, через мгновенье я увидел самого себя в махровом халате и с очень странной, ехидной улыбкой на лице.

– Сережа… – только и смог выговорить Глотов.

Пакет с пивом едва не выскользнул из его рук. Я почувствовал, как мой друг теряет равновесие.

– Ты, Пашшша, в такое время сюда больше не захаживай. Не надо, – как-то недобро произнес субъект в махровом халате. – И вообще не надо. Я человек семейный и мне лишних проблем не хочется.

Зинка расплылась в сладкой улыбке, с восторгом посмотрела на второго «меня» и чмокнула в щеку.

– Паш, идем отсюда! Идем! – поняв все, я взял Глотова за рукав и настойчиво потянул за собой.

Он почти не сопротивлялся, переставлял ноги по ступенькам и бессвязно бормотал:

– Ты, Пашшш… Я, Сережжж…

– Паша, друг мой! – сказал я, когда мы опустились на первый этаж. – Сядь! Вот сюда сядь! – я подвинул к нему ящик, стоявший в углу. – Послушай внимательно: тот, который с Зинкой, он – не я. Понимаешь?

– Понимаю, – Пашка кивнул и зашуршал полиэтиленом, извлекая бутылку «Оболони».

– Слушай дальше: я – настоящий Сергей Томин. Самый настоящий. А тот, что с Зинкой – это сам Крюбрам или кто-то из его подлейших соратников.

После этих слов Павел внимательно посмотрел на меня и взгляд его прояснился.

– Точно! – через секунду воскликнул он. – Это Крюбрам! Я его подлую сущность нутром чую. Ведь не мог настоящий Сереж Томин сказать мне такое!

– Настоящий Томин никогда не выставит друга за дверь. И не будет перед Зинкой выпендриваться, – произнес я с достоинством и положил ему клешню на плечо.

– Что ж делать теперь, Серж?! У меня это в мозгах никак не укладывается! Выходит, Крюбрам забрал не только твое тело, но еще и жену, квартиру, твое положение. Завтра он пойдет на работу вместо тебя.

– А в четверг у него будет зарплата… В субботу он поведет Зинку в кино. Господи, она целует его так, как меня не целовала никогда! – от этой мысли стало особо больно и тошно.

– Но как он мог попасть сюда, в наш мир?! Да, сумка с «Оболонью» у них осталась, – вспомнил Глотов. – Только откуда им известен секрет Двери?! И как он нашел твою квартиру?!

– Вероятно, часть моей памяти осталось в том теле, – предположил я, понимая, что это немногое объясняет. Было слишком много вопросов, от которых кружилась, ныла голова, вопросов, на которые не было ответа.

Мы просидели часа полтора, глядя, как за дверью подъезда падает снег, и размышляя с жаром над ситуацией, из которой не было никакого разумного выхода. От мыслей, что отвратительный субъект, завладевший моим телом, лежит в постели с Зинкой, меня посещали приступы отчаянной злобы. Я сигнал безобразные трехпалые клешни и скреб ими стену, потом ругался, рылся в карманах, перекладывая с места на место красивые и бесполезные «бусы», взятые на память о чужом мире. Звенел ключами от собственной квартиры – теперь тоже ненужными, дразнящими до дурноты, словно память о любимом человеке, которого не увидишь больше никогда.

Потом в моей больной голове возникла опасная затея. Я крепко сжал связку ключей и сказал:

– Идем. Только тихо.

Мы поднялись на четвертый этаж.

Я прислушался, выждал несколько минут и почти беззвучно открыл дверь.

Первое что бросилось в глаза при мерцающем огоньке зажигалки – это дорогое мужское пальто, висевшее над Зинкиной дубленкой в прихожей. У меня никогда не было такого пальто. Я кивнул Пашке и крадучись двинулся дальше.

Ночник над журнальным столиком мазал желтым тусклым светом стены спальни. На кровати, согнувшись, лежала моя жена, обнимая во сне ненавистного лже-Томина. Хотелось прямо сейчас броситься на него, вцепиться клешнями в горло и душить, пока не станет он тщедушным и зеленым, дрожащим от холода, страха, никчемным существом. Я с трудом подавил этот справедливый и могучий позыв, ожидая, пока Глотов обследует карманы чужого пальто и, возможно, найдет то, что способно меня спасти.

– Есть! – наконец прошептал он и на цыпочках подошел ко мне, протягивая устройство, похожее на крошечную дрель.

Рукоять удобно легла в клешню, через миг я ощутил неприятное покалывание в позвоночнике, и прибор ожил, мигнув красным глазком.

– Буди его! – попросил я Глотова. – Не могу во сне. Хочу видеть его рожу.

– Сам, – Павел качнул головой и попятился.

Я раздумывал с минуту. Было боязно. Ведь кто знает, как работают инопланетные чудеса. Слишком велик риск, что наша затея пойдет не так, и зыбкие надежды провалятся к чертовой матери.

– Сукин пес! – прошептал я и приблизил свободную клешню к лицу лже-Томина. – Эй, вставай! – я сунул ему палец в ноздрю, резко дернул на себя.

Он вскочил с шальным воплем. Свалился на пол, бегая взглядом между двух фигур, застывших в полумраке.

Пашка нащупал кнопку на стене и включил свет.

– Как спалось, мудрейший Крюбрам? – поинтересовался я, направляя на него острие «дрели» и опасаясь реакции Зинки, которая тоже проснулась – в глазах ее мерцал льдистый колючий ужас, рот беззвучно открывался и закрывался, за неимением подходящих слов.

– Все, спектакль окончен! Вернем вам настоящее лицо! – я нажал выступ на неведомом оружии и фиолетовая молния с визгом вонзилась в лже-Томина. И тут же по мне побежали синие электрические змейки. В глазах потемнело, отблески люстры казались кроваво-красными. Откуда-то издалека доносился срывающийся крик моей жены.

– Земляяя… Дурачье безухое! – прошипел Крюбрам, отступая к двери на кухню. – Нужно вас расчленить! Продать фрингам!

Я уже начал приходить в себя и теперь отчетливо видел, что его тело снова стало маленьким и зеленым, а моя рука, сжимавшая хитрую дрель, имеет пять нормальных пальцев.

– Сереж! Сережааа! – голосила Зинка, забившись в угол, и натянув до подбородка одеяло.

– Ну все, все Зин! Инопланетяне, «Оболонь», понимаешь? – попытался объяснить я.

– Мерзавец! – она вдруг вскочила и бросилась на меня с кулаками.

Удерживая ее истерический порыв, я не мог даже прийти на помощь Глотову, сцепившемуся с Крюбрам, который настойчиво пытался прорваться на кухню.

Тут снова что-то вспыхнуло. Воздух возле телевизора сгустился, заблестел. С мощным шлепком открылась Дверь.

– О, черт! – выругался Павел, глядя, как из светящегося овала выпрыгивают три зеленых существа, оставляя на паласе куски жирной инопланетной грязи.

– Мудрейший! – вскрикнул первый из зеленых. – Гермутировать будем?

– Или сразу грах-перды? – переспросил второй.

– Бабу их возьмем! – решил третий, не дожидаясь ответа Крюбрама.

Я не рискнул снова пустить в ход дрельку, пребывая в оцепенении тела, ума и слишком опасаясь последствий использования этого инструмента, которые нельзя было предугадать.

Фиолетовая молния ударила в Зинку – крик ее стих; жалкая, зеленая, с большими ушами она упала на пол и приблизила клешню к лицу и сразу лишилась чувств. В отместку я только успел метнуть табуретку в лысую голову убегающего Крюбраму. Меньше чем через минуту Дверь захлопнулась.

Разумеется, это не конец длинной цепи событий, открытых необычным свойством пива «Оболонь». Может, я как-нибудь соберусь мыслями и расскажу, как мы спасали тело и грешную душу Зинки. А если вы этого не дождетесь или вам захочется чего-нибудь волнующего, небывалого лично для себя, то откройте бутылку «Оболони» и не забудьте сказать с вдохновением: «Поехали!».