Проект «Сколково. Хронотуризм». Книга 2 Логачев Александр

— С кем? — Павел не сразу понял сути вопроса, сделал несколько шагов вперед и осмотрелся.

Кирпичная плита, на ней медный котел с кипящей водой, рядом небольшая блестящая кастрюлька, накрытая крышкой, и чайник. На стене над плитой в ряд развешена чистая посуда — сковородки, ковшики разного размера и большие кружки. Вдоль стен полно мешков, ящиков и бочек — с провиантом, не иначе. Вон в том, дальнем открытом ящике явно лежит лук, а в соседнем, кажется, морковь. В бочках, скорее всего, солонина — в девятнадцатом веке единственным средством консервирования таких скоропортящихся продуктов, как мясо и сало, была соль. Впрочем, это ситуацию почти не спасало, особенно при дальних переходах. Пересоленное мясо было почти несъедобным, тем более что из-за ограниченного количества воды на корабле его не удавалось вымочить в достаточной степени. Солонина в бочках приобретала своеобразный цвет красного дерева с прожелтью, а при дальнейшем хранении — коричневато-зеленоватый, и мясо начинало источать натуральный трупный запах. Павел вспомнил некстати, что впоследствии, когда появились консервы, матросы называли волокнистую говядину из банок «каболка» или «дохлый француз». Павел чуть скривился от отвращения и посмотрел сначала на полки, уставленные горшками и мисками, на колоду для рубки мяса, на поленницу дров, на перевернутый котел у переборки. Помещение настолько тесное и неудобное, что тут с трудом поместится один человек, и передвигаться он сможет только боком. У противоположной от плиты стены расположен большой, грубо оструганный кухонный стол, на нем лежат засыпанные мукой доски. А рядом с перевернутым низким табуретом, уткнувшись макушкой в ножку стола, скорчившись в три погибели, лежит кок. И не двигается, не отвечает на зов — словом, никак не реагирует на вторжение. И давно забыл о том, что ужин готов, — судя по запаху, мясо давно успело пригореть.

— Он что, спит? — подала голос Сара.

— Не похоже.

Павел осторожно шагнул вперед и остановился, повернувшись спиной к плите. От огня и нагретых кирпичей исходил сильный жар, дрова потрескивали еле слышно, а в котле булькала кипящая вода. Декорации еще те: позади почти адское пламя и несколько десятков литров кипятка, впереди покойник. А в том, что кок «Марии Селесты» мертв, Павел уже не сомневался. Неестественная поза, вывернутая правая рука со скрюченными пальцами, поворот головы — все говорило об этом. Осталось лишь убедиться — Павел взял кока за плечи и приподнял над полом. Голова человека мотнулась, повернулась в сторону, и Павел увидел широко раскрытый рот Хэда, его выпученные, невидящие глаза и бледную, с синим отливом кожу на его перекошенном от конвульсий лице. А перед смертью бедолагу несколько раз основательно вывернуло. Павел попытался аккуратно уложить тело обратно, но не удержал, и покойник со стуком рухнул на пол. Правая рука Хэда выпала из-под тела, и Павлу показалось, что кок с досадой ударил кулаком по усыпанным песком доскам пола. Сара вскрикнула негромко, но тут же зажала себе рот обеими руками, втянула голову в плечи и зажмурилась. Женщина попыталась отступить назад, но споткнулась обо что-то в темноте и едва не упала. Павел кинулся ей на помощь, но тоже оступился и врезался плечом в переборку в сантиметре от котла с кипятком.

— Он тоже… — Последнее слово Сара произнести не смогла.

Павел молча кивнул в ответ.

— Надо сказать им, я позову Бенджамина. — Сара развернулась, рванулась бежать, но застыла на месте. — Патрик, Патрик там кто-то есть. — Она вытянула руку вперед, указывая в темноту коридора.

Павел ринулся к двери, напоминая сам себе слона в посудной лавке: задев плечом, уронил на пол медный ковш, падая, тот зазвенел, как гонг. А в затихающих переливах звона Павел услышал только звуки чьих-то шагов — по коридору прочь от камбуза бежал человек. Павел подхватил с пола злосчастную посудину, водрузил ее на полку, но было уже поздно — беглец исчез.

— Это врач, — шепотом заявила Сара, — это он, больше некому. Нас осталось только шестеро, Софи давно спит, а Бенджамин и Альберт не будут прятаться в темноте, как крысы. Это фон Штейнен, что ему нужно? — Она подняла на Павла глаза, они сверкнули в темноте по-кошачьи, но искры в них тут же погасли.

— Этот человек слишком опасен, вам нельзя идти одной, — начал Павел, но Сара лишь замотала головой.

Из ее прически выбились несколько длинных прядей и упали женщине на лицо, но Сара легко смахнула их назад. И, не говоря ни слова, развернулась, подхватила подол длинного платья и убежала в темноту.

Павел боком, еле-еле поворачиваясь в тесном помещении, вернулся на камбуз и остановился в дверях, стараясь держаться подальше от раскаленной плиты. Он снова осмотрел камбуз — полки с посудой, мешки и ящики, посыпанный песком пол, низкий закопченный потолок. Но раз за разом взгляд сам собой возвращался к фигуре убитого кока. Он явно умер не своей смертью и, скорее всего, знал своего убийцу и подпустил его к себе близко, на расстояние вытянутой руки. Эдварда Хэда не зарезали, не задушили, он не исчез бесследно, подобно Ариану Мартенсу. Кок «Марии Селесты» стал шестой по счету жертвой — его кто-то напичкал отравой. Кто? Безумный фон Штейнен, конечно. Не Амазонка же, о призраке которой Хэд сам рассказал «Патрику» несколько часов назад? Хотя если рассуждать таким образом, то можно предположить, что Мартенса подобрал проходивший мимо «Летучий Голландец». В таком случае все становится на свои места.

Павел посмотрел на тело кока еще раз и заметил лежащую на краю стола курительную трубку Эдварда — ту самую, что несколько часов назад Хэд курил на палубе. Павел зачем-то взял ее в руки, осмотрел — обычная глиняная поделка, закопченная, пахнущая табаком и дымом. Павел собрался вернуть трубку обратно, но передумал. По знакомому пути он быстро прошел по коридору, касаясь руками переборок, и быстро добрался до матросского кубрика. Постоял немного на пороге в нерешительности, но все же вошел внутрь. И осторожно, словно боясь потревожить кого-нибудь или разбудить, положил трубку Эдварда Хэда рядом с остальными. Вышел быстро, закрыл за собой дверь и направился к кают-компании. Теперь о происшедшем надо сообщить капитану. И не забыть рассказать Ричардсону о том, что фон Штейнен действительно наплевал на приказ помощника капитана. Обезумевший врач-убийца наверняка затаился в одном из судовых помещений, и найти его надо немедленно, пусть даже на это уйдет вся ночь.

«Но кто же тогда?» — Павел уже почти смирился с мыслью, что тайна «Марии Селесты» так и останется тайной. Ничего не поделаешь, можно, конечно, повторить «тур», но зачем? Уже все понятно и так — причиной всему именно неучтенный пассажир, Клаус фон Штейнен, или как его там на самом деле. Потерявший рассудок человек за свои действия и поступки не отвечает, он просто подловил поодиночке и перебил оставшихся в живых, не пощадил и двухлетнего ребенка. А сам сел в шлюпку и затерялся в океане. «Зимняя Атлантика — не лучшее место для прогулок». — Кто это сказал? Капитан? Его помощник? Кажется, да, это был он. Надо поторапливаться. Павел вышел из матросского кубрика, прикрыл за собой дверь и в полной темноте по качающемуся под ногами полу побрел вперед. Но уже через несколько секунд сорвался на бег, бросился вперед со всей скоростью, на которую только был способен, — его подстегнул пронзительный, полный ужаса и боли женский крик. Длился он секунду, не больше, и прекратился резко, так, словно Саре не хватило дыхания или кто-то заткнул ей рот. Не разбирая дороги, Павел рванул по темному коридору на едва заметный во мраке отблеск огня, падавший из распахнутой двери кают-компании. Сутки, проведенные на «Марии Селесте», даром не прошли, Павел успел изучить и запомнить все коварные и узкие места корабельных переходов и коридоров, поэтому до кают-компании добрался быстро и почти без потерь. Если не считать разбитого колена, на которое приземлился, но всего один раз: попал в резонанс с качкой и врезался в темноте во что-то острое и твердое. И успел — в последний момент, чтобы перехватить, заставить остановиться бегущую ему навстречу Сару. Разминуться им не удалось — Павел прижался спиной к переборке и обхватил женщину за талию, Сара вскрикнула, отпрянула назад и еле удержалась на ногах.

— Что? — выдохнул запыхавшийся от бега Павел. — Что, говорите? — пришлось даже хорошенько встряхнуть женщину за плечи, чтобы заставить ее прийти в себя.

— Он убил их — Бенджамина и Альберта! Что мне делать теперь, что? Софи! Пустите меня! — Сара с силой оттолкнула Павла к переборке, и тому пришлось разжать объятия. Женщина вырвалась и кинулась прочь по проходу, застучала каблуками по ступеням лестницы трапа, ведущего вверх, на палубу.

— Стойте! Стойте, подождите меня, он может быть где угодно!

Павел мог кричать так еще очень долго: Саре было плевать и на его предостережения, и на возможную опасность. Она была уже далеко, звуки ее шагов давно стихли, а Павел все еще подпирал стенку коридора. Он смотрел на распахнутую дверь кают-компании, на яркий теплый свет, на часть покрывавшего пол ковра и все не решался сделать шаг. Минуты текли неспешно, в борта «Марии Селесты» били волны, и поскрипывали доски переборок. Где-то далеко послышался глухой стук, и Павел встрепенулся. Он вытащил из кобуры «Беретту», снял пистолет с предохранителя и сразу успокоился: против огнестрельного оружия шансов нет ни у призрачной Амазонки, ни у морских чудовищ, ни у обезумевшего фон Штейнена.

— Кто не спрятался — я не виноват, — пробормотал Павел и шагнул вперед, вошел в распахнутую дверь.

Бриггс лежал на ковре лицом вниз, рядом с телом капитана валялась трехзубая серебряная вилка. По положению тела, по вытянутым рукам и скрюченным пальцам было видно, что Бриггс пытался ползти, после того как упал с дивана, но умер, не успев добраться до двери. Ричардсон полулежал на столе в той же позе, что и кок, рядом с головой помощника капитана по столу перекатывалась пустая рюмка, на льняной скатерти расплылось янтарного цвета пятно от пролитого виски. Полупустая бутылка лежала на боку, ее содержимое частично оказалось в желудках покойников, частично впиталось в ковер на полу, здесь же вперемешку лежали осколки от разбитых тарелок и рюмок. Павел наклонился над телом капитана «Марии Селесты», взял его за руку и перевернул человека на спину. Почти та же картина, что и с коком на камбузе: глаза вытаращены, рот открыт, да еще и одежда на груди разорвана, на коже видны глубокие царапины. Бриггс умер от удушья, это несомненно, но ни странгуляционной борозды, ни следов пальцев убийцы на шее капитана Павел не видел. Как и на шее Ричардсона — труп того Павел откинул к спинке дивана, осмотрел синюшное лицо, перекошенный в предсмертной гримасе рот и ворот сорочки с вырванными с корнем пуговицами. Людей отравили, опоили какой-то нервно-паралитической дрянью, вызывающей почти мгновенную смерть от удушья. Да, эта отрава была другой, следов рвоты не видно. Чего же они наглотались и во что могли добавить яд, интересно? В виски? Вряд ли — бутылки были закрыты фабричным способом, и Павел помнил, что Ричардсону пришлось повозиться, чтобы «скрутить» емкости с виски шею. Что остается? Еда? Тоже сомнительно — тот же Ричардсон не подпустил бы фон Штейнена и близко к столу, а давно выкинул бы врача за борт. Если бы смог догнать, конечно. Почему фон Штейнен? А кто еще? Кок, чтобы потом покончить жизнь самоубийством, наглотавшись другой отравы? Сара?

Павел уселся на уголок дивана, положил «Беретту» себе на колени. «Теперь ты знаешь, как они умерли. Доволен?» Вопрос остался без ответа. Сейчас, в это мгновение, на корабле оставались четверо, и одному предстоит скоро исчезнуть. «Время! Сколько сейчас времени?» — Павел заозирался по сторонам. Большие механически часы, настоящий деревянный Биг-Бен, стоящий в углу кают-компании, показывали половину третьего ночи. «Сейчас шесть часов пятнадцать минут утра! Завтра в это же время вы вернетесь назад!» — мгновенно всплыли в памяти напутственные слова Косовского. Значит, на разгадку тайны остается три часа с четвертью. Через это время оболочка растворится полностью, желудочный сок начнет разрушать микросхему и турист вернется из своего путешествия назад. Или ему осталось не три часа, а гораздо меньше — надо учитывать наличие часовых поясов. Кажется, в 1872 году на такие мелочи внимания не обращали. И все же…

Сара появилась стремительно, она словно прошла сквозь стену и остановилась в дверях кают-компании, не решаясь перешагнуть через комингс. Она спокойно, даже не изменившись в лице, разглядывала лежащий на полу труп своего мужа. Затем мельком глянула на тело Ричардсона и перевела взгляда на Павла, вернее, на зажатый в его руке пистолет.

— Сара, вам надо уйти и запереться в своей каюте. Фон Штейнен где-то здесь, он очень опасен, — проговорил Павел и осекся.

Сара решительно покачала головой и закуталась в накинутый на плечи темно-коричневый плащ:

— Нет, Патрик, нет. Я не смогу сидеть там, как крыса в норе, и ждать, когда он доберется до нас. Софи спит, она спокойная девочка, я закрыла ее. Вот. — Сара продемонстрировала Павлу небольшой ключ и спрятала его в карман пальто. И тут же спросила — требовательно и любопытством: — Что это у вас в руках? Похоже на пистолет. Вы позволите? — Она протянула руку, и Павел, как под гипнозом передал женщине «Беретту».

— Какой маленький! И очень удобный, совсем не тяжелый. Их делают в Австралии, да? В… Я забыла, как называется ваш город.

— Нет, это итальянский. Я купил его в прошлом году, — честно признался Павел и тут же добавил: — Оставьте его пока у себя, только поставьте на предохранитель. Смотрите, что нужно сделать. — И он показал Саре, как обращаться с пистолетом.

— Благодарю вас. — Сара убрала «Беретту» в карман своего пальто. — Современное оружие мне нравится значительно больше старинного. Оно ржавое и бесполезное, а от этого, мне кажется, будет толк, — заявила она и спокойно, словно речь шла о чем-то постороннем и неважном, предложила: — Надо убрать их, и поскорее. И Хэда тоже. Не думаю, что мы попадем в Гибралтар к назначенному сроку, а ледника на «Марии Селесте» нет.

— Вы хотите, чтобы я помог вам выкинуть их в море? — не веря своим ушам, уточнил Павел, и Сара тут же ответила:

— Если вам не трудно, Патрик. Или вы можете предложить другой выход? Вам не нужно беспокоиться, все объяснения с властями я возьму на себя. В шкиперской есть второй комплект парусины, он нам пригодится. Подождите меня здесь, я сейчас все принесу.

Ошеломленный Павел остался наедине с покойниками. Да, надо признать, что Сара права: бригантина — это торговое, грузовое судно, а не плавучий морг. Правда, по правилам полагается сделать запись в вахтенном журнале о смерти на «Марии Селесте», вернее, о смертях. И делается эта запись только после доклада врача или фельдшера. Сейчас явно не тот случай, поэтому на несоблюдение некоторых правил придется закрыть глаза и провести ритуал погребения тел в море с отступлениями от традиций. По обычаю же тело зашивается в парусину, к ногам прикрепляется тяжелый груз, все помещается на специальной, чисто оструганной доске, выносится на шканцы, ставится на небольшое возвышение и покрывается флагом. Два специально назначенных матроса встают в изголовье и берут края флага в руки. По сигналу горна — специального напутственного сигнала умершему — доска приподнимается и тело выскальзывает за борт из-под флага. На церемонии обязаны присутствовать все офицеры и матросы, не занятые работой. Такая почесть отдается всем служившим на корабле и погребаемым в море, без различия положения. О погребении в море, широте и долготе места погребения также делается запись в вахтенном журнале. Но сейчас все пройдет значительно проще и быстрее. Сара уже возвращается, в коридоре слышен звук ее шагов, но она идет медленно, не торопясь. Рулон парусины, наверное, слишком тяжел для нее, надо помочь.

Но Павел так и не смог стряхнуть с себя оцепенение, вернулось странное, словно пережитое уже когда-то чувство, что он «шагнул» через экран и оказался в кадре. Но лишь сторонним наблюдателем — картинка движется, декорации меняются, люди вокруг говорят и действуют. Но не видят чужака, вернее, не обращают на него внимания — он для них не существует. Как и они для «зрителя», их жизнь для него — лишь средство развлечься и нескучно провести немного времени, вот и все. Поэтому Павел не тронулся с места, он лишь поднял голову и посмотрел в темноту за дверным проемом. И даже не удивился, когда в кают-компанию вошел фон Штейнен. Вернее, вошел — это громко сказано, доктор появлялся из мрака по частям, как материализующийся на глазах призрак. Сначала на светлые доски переборки легла худая, покрытая желтоватым загаром кисть руки, потом через комингс переступила нога в короткой, обтрепанной внизу штанине и стоптанном ботинке, потом там, где у людей находится голова, блеснуло что-то. Неярко и коротко, но Павел все же зажмурился на мгновение, а когда открыл глаза, врач из разрозненных частей уже собрался в единое целое и теперь смотрел себе под ноги. Фон Штейнена Павел не видел всего несколько часов, но человек за это время изменился так, словно минул десяток лет. Неучтенный пассажир «Марии Селесты» и утром выглядел неважно, но сейчас внешне он походил на восставшего из могилы мертвеца. Или не погребенного, что почти одно и то же. Сходство доктора с зомби усиливала оборванная, окончательно превратившаяся в лохмотья одежда и землистого цвета кожа на лице. Бледность смешалась с загаром, и получилось нечто невнятное, словно кто-то пытался осветлить глиняное изваяние.

Доктор на Павла внимания не обратил, его заинтересовали покойники. Фон Штейнен присел на корточки рядом с трупом капитана, смотрел с минуту или чуть больше на его лицо, оттянул нижнее веко и надавил пальцами на глазное яблоко покойного:

— Он не дышит, а в его глазах я вижу «кошачий зрачок», этот мертв, живой человек смотрит по-другому. Его зрачок останется круглым, живым и круглым. Теперь посмотрим второго. — Врач подобрался к телу Ричардсона.

Павел отстраненно наблюдал за манипуляциями врача — тот вел себя так, словно все произошедшее было для него в порядке вещей.

— И этот, пульса нет, кровь больше не бежит по его венам. Она скапливается на спине, и скоро там появится синее пятно, — со знанием дела заявил фон Штейнен, и уселся на пол, рядом с телом Бриггса. — Они скоро окоченеют, и вам надо поторапливаться, — сообщил врач, стянул с носа погнутую блестящую оправу для очков без стекол и бережно убрал ее в нагрудный карман своего грязного, с оторванными пуговицами пиджака.

Павел механически кивнул в ответ: осознание происходящего, как защитная реакция психики, запаздывало, и он мог пока только «записывать» информацию на носитель, но не усваивать ее. А фон Штейнен явно был в своей тарелке — он поджал под себя ноги и раскачивался теперь вперед-назад, что-то невнятно бормоча себе под нос. И то улыбался, то лицо его искажала гримаса отчаяния, страха или боли — врач говорил сам с собой, только почему-то решил озвучить свой внутренний диалог.

— Их убили, их тоже убили, как и остальных, всех, всех, кто был на корабле, — выдал фон Штейнен и замолк, уставился на Павла мутными, прищуренными глазами. И не отводил требовательного взгляда, пока собеседник не вступил в диалог.

— Кто? — зачем-то спросил врача Павел. — Вам известно, кто это сделал?

— Да, да, — радостно заговорил тот, — да, я знаю. Этих, — он ткнул пальцем сначала в тело капитана, а потом указал на труп Ричардсона, — убила Phyllobates terribillis, ужасный листолаз. Яркий, как игрушка, — красный, желтый, полосатый. Эта мелкое земноводное помещается в чайную ложку, но его яда хватает, чтобы убить ягуара. А человеку надо еще меньше, достаточно капли из его желез.

— Кто? — переспросил Павел, но врач его уже не слышал, он снова говорил сам с собой, только «беседа» приняла уже иное направление:

— Мальчишку на кухне прикончила Bufo marinus, у кока остановилось сердце. Но он мучался недолго — конвульсии, аритмия и рвота быстро заканчиваются параличом, да. Я осмотрел его — глупец, он пытался таким образом вылечить больной зуб. Теперь ему не больно, совсем не больно. — Фон Штейнен захихикал, потирая руки.

— А Лоренсоны? Кто убил братьев? — В безумной речи доктора Павлу удалось уловить крохотные искры истины. В том, что говорил врач, явно скрывалась правда, но сквозь слои потока сознания безумца до нее надо было еще докопаться.

— А, эти… Strychnos toxifera, стрихнос ядоносный. Индейцы смазывают им концы стрел, а раненное этой стрелой животное погибает от остановки дыхания. Как и Лоренсоны — в них попали стрелы, и они умерли, один за другим, от удушья при ненарушенном сознании.

— А Мартенс?

Но здесь ответа Павел не получил, фон Штейнен нахмурил брови и принялся водить пальцем по ковру, повторяя линии его узора.

— Ты не знаешь или убил его не ты? — не отставал Павел. И в тот же момент понял, что «Беретту» Саре он отдал напрасно.

Врач взвился с пола, как укушенный осой, и заорал, вернее, попытался, но на выходе получился лишь тонкий, истерический визг:

— Я никого не тронул пальцем, но это все мои вещи, мои, мои! Они исчезли, покинули меня, как пауки, — я вез их в университет, чтобы доказать, чтобы мне поверили! Кто-то украл их и выпустил из банки! Я вез их тысячи километров, а они пропали! Мне не нужно никого убивать, мне надо лишь вернуться домой, домой… — Вспышка ярости прошла, и фон Штейнен без сил после припадка привалился спиной к переборке.

Тысячи километров? О чем он говорит, какие тысячи километров? Да кто он, в конце концов? Место и время для беседы сейчас явно неподходящее, но другого не будет, да и время поджимает. Надо использовать его с толком.

— Послушайте, фон Штейнен, Клаус, я не хотел вас обидеть, честное слово. Давайте поговорим о другом. Расскажите мне о себе. Я знаю, что вы учились в университете в Брисбене…

— В Бристоле, черт возьми, в Бристоле! Неужели так трудно было запомнить это с первого раза! Да, я учился там, и сразу на двух факультетах — на медицинском и биологическом. И после того, как их закончил, несколько лет назад, меня пригласили как специалиста по естественным наукам в экспедицию, на Амазонку. И я согласился, да, согласился и сразу поехал. Там было хорошо, очень хорошо, до тех пор, пока я не поссорился с Карлом. Он пригрозил выгнать меня и сказал, что не заплатит мне жалованье. Тогда я ушел сам — я знал джунгли лучше, чем эта кабинетная моль. — Фон Штейнен даже сплюнул от злости, а воспоминание о застарелой обиде вернуло краску на его лицо. Теперь перед Павлом бесновался чуть порозовевший, но с безумным взглядом и едва понятной речью зомби. Он прокричал несколько коротких, отрывистых фраз на свистящем, похожем на птичий, языке и заговорил уже по-человечески, только очень быстро: — Я ушел, но река разлилась, и мне пришлось возвращаться. Я шел назад к лагерю другой тропой, и это сохранило мне жизнь. Их убили — всех, кто был в лагере, и, наверное, ночью. Но не тронули ничего, все собранные нами материалы остались на месте, охотники забрали только их сердца и мозг. Экспедиция Карла не пропала, не было никакого несчастного случая на Мазаруни, я единственный, кто вернулся тогда из джунглей. А в тот день, утром, я ходил среди мертвых, живой и невредимый, я не знал, что мне делать. Оставаться — смерть, уходить — тоже, возвращаться домой — виселица. Чтобы на моем месте сделали вы, Патрик?

Этот вопрос застал Павла врасплох.

— Не знаю, — честно ответил он безумцу, — наверное, попытался бы вернуться домой.

— Вот я и попытался! — Фон Штейнен задрал голову вверх и захохотал, как филин в ночи.

От его смеха по спине Павла пробежала холодная струйка липкого пота. Все понятно, все просто, как грабли: этот тронувшийся умом несчастный действительно врач, он пережил такое, что простому смертному хватило бы на девять жизней. И вот теперь, когда он оказался в безопасности, все повторилось. Немудрено, что врач пытался залить воспоминания виски, да еще наверняка и припасенными впрок амазонскими корешками да травками не пренебрегал. И эффект себя ждать не заставил: от врача и ученого осталось полуживое нечто, лишь отдаленно напоминавшее человека. «Вот кто бочку открыл!» — мелькнула в голове шальная мысль-догадка. Хотя постойте — еще вчера утром Павел сам видел, как врач прикладывался к бутылке из темного стекла. Очень похожей на ту, что валяется сейчас на столе.

— Но они вернулись за мной, нашли, выследили. И даже пробрались на корабль! — доверительно сообщил Павлу фон Штейнен и сделал шаг по направлению к собеседнику.

Павел отшатнулся, предостерегающе выставил вперед правую руку, но врач на такие мелочи внимания не обращал.

— А я ждал их, ждал и знал, что они придут! И не позволил им захватить корабль — я выкинул хронометр и секстант за борт, чтобы их не успели захватить и использовать! Я знаю, что без этих приборов не найти дорогу в море! Теперь мои преследователи утонут, как едва не утонул я в притоке великой реки, когда искал дорогу через джунгли! — торжественно провозгласил фон Штейнен, но тут же загрустил, и на его лице появилась гримаса отчаяния. — А компас я не успел спрятать — капитан вернулся раньше, чем я смог закончить свою работу.

И замолчал со скорбным лицом, уставился невидящим взглядом в переборку над головой Павла, забормотал что-то быстро и невнятно себе под нос, продолжая вести диалог с невидимым собеседником. Но пауза могла прерваться в любой момент, глаза фон Штейнена то распахивались, едва не вылезали из орбит, то вновь превращались в узкие, окаймленные редкими ресницами щели. Здесь диагноз легко поставит и неспециалист — у врача явная мания преследования, помноженная на шизофрению, плюс злоупотребление крепкими напитками. Не будем также забывать о «волшебных» зельях. По Клаусу фон Штейнену горькими слезами плачет психиатрическая больница, а именно то ее отделение, где содержат буйнопомешанных, социально опасных, утративших человеческий облик больных. Надо как-то отвлечь этого несчастного, перевести разговор на другое и ни в коем случае не говорить шизофренику, что он шизофреник. Лучше всего поговорить о том, что беспокоит несчастного. И Павел решился — он выпрямил спину, уверенно уселся на узком диване, улыбнулся ободряюще и, глядя врачу в глаза, попросил его задушевным шепотом:

— Кто пришел за вами, Клаус? Расскажите мне, и я помогу вам расправиться с ними.

— О, это страшные существа, чудовищные и грязные. Я хотел бы назвать их людьми, но не могу, — живо откликнулся фон Штейнен, сделал шаг к Павлу и уселся рядом с ним на краешек дивана. Но тут же сполз на пол и быстро вернулся к собеседнику, только в желтых от загара и грязи пальцах врач сжимал подобранный с ковра столовый нож. — Карл называл их аураке, эти индейцы — жители долин — бежали от варварства испанских конкистадоров в джунгли, но так и не смогли приспособиться к новой жизни. Они крайне любопытны и любят рассматривать незнакомые им вещи. В их характере есть лживость, но эта лживость похожа на хитрость животного, которое притворяется мертвым, для того чтобы его не трогали. Эта хитрость вызывается чувством самосохранения и самозащиты. Их жилища похожи на ульи, и каждая семья имеет по два дома сразу. Я прожил у них почти полтора года, прежде чем мне удалось сбежать.

Серебряное острие ножа с силой врезалось в столешницу, но ткань скатерти выдержала удар. Павел следил за руками доктора и особенно за превратившимся в оружие столовым прибором очень внимательно, не двигаясь и не говоря ни слова. Он верно угадал настроение безумца — тот снова говорил сам с собой, но уже громко и отчетливо:

— Да, я тоже попал к ним в руки, когда выбрался из реки на другой берег. Они ждали меня, они знали дорогу, по которой я пойду, схватили, притащили в свое стойбище и заперли меня в одной из своих хижин. Я сразу понял, что они замышляют, и перестал есть — сказал, что у меня болит зуб. И они поверили, да, поверили и даже решили подождать, пока я поправлюсь и отъемся настолько, что мною можно будет пообедать. Они даже откармливали меня, как свинью. — Врач уже не смотрел по сторонам, он сосредоточился на остатках окорока. Руками он хватал с блюда ломти копченой свинины, кидал на скатерть, разрезал их ножом и отправлял в рот. Потом дотянулся до перевернутой бутылки с виски, схватил ее, вылил остатки в первую попавшуюся под руки рюмку и одним глотком выпил ее содержимое. Помолчал немного, пережевывая еду, и снова заговорил, уже спокойнее и тише:

— А через месяц или полтора один из их воинов подавился рыбьей костью, и так неудачно, что разодрал себе глотку в кровь и даже начал задыхаться. Видели бы вы его соплеменников — они собрались вокруг несчастного и громко обсуждали, когда он умрет, они уже делили между собой его части тела — кому что достанется в пищу. А знаете, Патрик, на что они вешали корзины в своих хижинах? — Фон Штейнен отвлекся от своей трапезы и неожиданно подмигнул Павлу.

— Нет, не знаю, — честно ответил он, — думаю, что на специальные приспособления, на какие-нибудь крючки…

— Вы чертовски сообразительны! Да, именно на крючки! Но из чего они их делали? Вам в жизни не догадаться, ваши австралийские аборигены на такое вряд ли способны. Аураке — практичные и невероятно мстительны люди, члены этого племени обязаны убить и съесть врага, тем самым отомстить за смерть сородича. Идея возмездия настолько овладела ими, что индейцы готовы грызть даже камни, если те причиняли им боль. Так вот, о крючках — их делали из частей рук жертв. Их высушивали, пригибая пальцы к ладони, и прибивали к стене. В моем жилище было две таких вешалки, — поделился воспоминаниями фон Штейнен и впился зубами в последний стянутый с блюда кусок окорока.

Павел смотрел в переборку прямо перед собой и сдерживался уже из последних сил: он боялся, что его вывернет прямо здесь и сейчас, на светлую когда-то скатерть. Поэтому внимательно, не упуская ни одной подробности, изучал лежащий на столе рисунок в рамке под стеклом — изображение чайного клипера. Акварель была выполнена мастерски, в правом нижнем углу из-под края деревянной багетной рамки виднелась подпись художника и дата создания рисунка. Павлу сейчас казалось очень важным рассмотреть именно эту часть картины, он щурил глаза и вытягивал шею. Словом, делал все возможное, лишь бы не смотреть на труп капитана «Марии Селесты», на мертвого Ричардсона и на безумца, сидящего рядом. А наевшийся фон Штейнен развалился на диване рядом с Павлом, посидел так с минуту, выпрямился рывком и снова заговорил:

— Так вот, Патрик, этот несчастный умирал в грязи рядом с порогом моей хижины, и я вдруг решил помочь ему. Но сначала объявил, что попрошу своих богов о помощи. Аураке согласились, но я думаю, не из-за своей любви к ближнему, нет — они тоже любят зрелища, Патрик. Они пришли все — мужчины, женщины, старики, дети, все, кто жил в селении. Пришел вождь со своими женами и детьми — меня окружила настоящая дикая, первобытная орда. Они оставили мне крохотный пятачок, а сами столпились вокруг и орали что-то, хлопали в ладоши, а кто-то из них даже кольнул меня острием копья пониже спины. Я прочел «Отче наш», перекрестился и достал из своего саквояжа свечу, зажег ее от поданной мне головешки. Когда воск достаточно расплавился, я сначала оглушил умиравшего булыжником по голове, раскрыл ему рот, задул свечу. И впечатал застрявшую в глотке индейца кость в теплый воск. Выждал немного и выдернул прилипший к свече обломок у него из горла. Патрик, вы знаете, я разочаровал зрителей, — в голосе фон Штейнена Павел услышал грустные и одновременно торжественные нотки, — они жаждали крови, а я не дал ее им. Этот здоровяк через четверть часа пришел в себя и даже сумел подняться на ноги. Клянусь, он провалялся, отплевываясь кровью, больше суток, я говорю это вам совершенно точно. Так вот, зрители разошлись, спасенный чужими богами несчастный уполз в свою хижину, а я вернулся в свою. И на следующий день к моему жилищу выстроилась очередь — слава о могуществе моего бога разошлась быстро. Зато аураке передумали и есть меня не стали, я был нужен им живым. Но с того дня я не знал покоя ни днем ни ночью — к счастью, индейцы не тронули мой инструмент, и я мог даже делать несложные операции. Но все куда-то подевалось здесь, на этом чертовом корабле, все исчезло — и мои прекрасные скальпели, пережившие со мной то время, и мои настойки, и пауки…

Врач с досадой ударил рукоятью ножа в центр тяжелого блюда, и оно разлетелось на пять крупных осколков.

— Мне пришлось стать одним из них, чтобы выжить, — выучить их язык, есть их пищу, научиться охотиться и даже участвовать в ритуалах. Мне даже полагалась жена, и не одна, — с достоинством сообщил еще одну подробность своей жизни в джунглях врач, — и мне пришлось согласиться. У них интересные обычаи: жена и дети живут отдельно от мужа. И жена никогда не осмелится войти в хижину своего супруга и лишь смиренно приносит ему пищу на порог его жилища. Так было и со мной, но моя жена боялась меня, она всячески давала мне это понять, а ее родители меня, кажется, ненавидели. Зато они все вздохнули свободно, когда я покинул их, а этого момента мне пришлось ждать почти два года. Я сбежал, заявив однажды, что мне необходимо совершить жертвоприношение своему богу. И отправился, словно на охоту, за мной никто ни шел, не следил, не сопровождал, как обычно. И у меня все получилось — я перебрался через реку и почти через месяц блужданий по джунглям добрался до небольшого поселка. К счастью, племя, обитавшее там, оказалось мирным — они выращивали кукурузу и овощи и помогли мне построить лодку. Река привела меня к другому поселению, и там я наконец впервые за долгое время встретил белого человека. Он не стал меня ни о чем расспрашивать, а просто дал одежду и назвал мне мое новое имя. Так из Пауля Фердинанда и превратился в Клауса фон Штейнена. Этот добрый человек подсказал мне, что делать дальше, и благодаря его помощи я добрался до Нью-Йорка, где и сел на эту чертову бригантину. Я думал, что все закончилось, что все позади, но я говорил вам, что аураке очень мстительны, они помнят любое, даже самое крохотное зло и готовы мстить за него до смерти — своей или обидчика, неважно. И они настигли меня, выследили даже здесь, здесь, среди воды. — Речь врача снова стала бессвязной, глаза его распахнулись, а губы задрожали, как у готового расплакаться ребенка. Но руки фон Штейнена не дрожали, пальцы его правой руки стиснули рукоять ножа, а левой врач старательно, как расческой, приглаживал вздыбленные седые волосы на голове.

— Подождите, Клаус, простите, Пауль, — встрепенулся Павел.

Врач снова был близок к аффекту, а нож, даже столовый, в умелых руках представлял собой грозное оружие. Надо отвлечь человека от рвущих душу воспоминаний, хоть уже поздно. Шизофрения, если переводить дословно, означает «расщепление души», разум врача почти мертв, вернее, навсегда остался там, в разгромленном индейцами племени аураке лагере пропавшей на Амазонке экспедиции. Увидевший изуродованные трупы товарищей человек по определению не может пережить это без последствий для своей психики, и случившееся несколько лет назад объясняет все. Не хватает только одной детали, и пока непонятно, является ли она частью общей картины или ею можно пренебречь.

— Подождите, — еще раз успокаивающим голосом повторил Павел, — подождите. Я вспомнил, что вы говорили о пауках, что вы везли их тысячи километров, а потом они исчезли. Что произошло? — И снова шарахнулся назад, влип спиной в переборку кают-компании.

— Если бы я знал! — проревел врач. — Если бы я знал! Исчезли не только Loxosceles, они опасны, очень опасны! Их яд вызывает некроз, но это не смертельно. Но если человека укусят несколько пауков, то на его теле образуется множество язв и гангренных струпов и ему придет конец! Понимаете, Патрик, почему я так берег их, но они покинули меня! Исчезло все, все. — Фон Штейнен даже зажмурился, задрал голову к потолку и не то простонал, не то провыл коротко от боли, бессилия и осознания своего безумия одновременно. И в тот же миг со скоростью выпущенного из пращи камня метнулся к Павлу и вдавил отнюдь не тупое, а прекрасно заточенное полукруглое острие столового ножа в переносицу собеседника: — Их украли у меня, украли, и украл тот, кто преследовал меня, кто устроил все это.

Врач был абсолютно трезв — он говорил спокойно, уверенно и рассудительно, таким тоном рассуждал профессор в швейцарской клинике, когда показывал Павлу спектрограмму его крови. Или когда подавал на подпись счет — объяснял подробно, обосновывая цифру в конце каждой строки.

— Аураке? — полуутвердительно прошептал Павел, не сводя глаз с расширенных зрачков врача, за которыми лишь угадывался ореховый цвет радужки. Что он употребляет, интересно? Листья коки? Гуараны? Или что-то покрепче: священные грибы южноамериканских индейцев, например? «Тело бога» — вызывающие яркие галлюцинации психогенные грибы, которые использовали в ритуалах только избранные и посвященные — жрецы и вожди племен. А скорее всего, и то, и другое, и третье. Да еще надо помнить про виски. И про спирт из открытого бочонка в носовом трюме.

— Нет, Патрик, нет, это слишком сложно для них, здесь поработал некто более изобретательный и хитрый, чем те недоразвитые существа. Знаете, почему они не сожрали меня в первые же часы, после того как я оказался в их селении? Я плакал, я ползал на коленях в грязи и умолял их о пощаде, чем вызвал лишь отвращение к себе. Предназначенный на съедение враг, по их мнению, не должен просить о снисхождении, если он ведет себя не так, значит, он трус. А трусость врага вместе с его мясом может перейти к тому, кто его съел. Вот вам и пример хода их мысли, Патрик.

Павел чувствовал, как из раны на переносице тонкой теплой струйкой течет кровь. Он свел глаза к носу, но толком разглядеть ничего не успел — матовый блеск серебряного лезвия притягивал взгляд к себе. Врач держал нож крепко, его пальцы с обломанными грязными ногтями Павел видел в нескольких сантиметрах от своего лица. «Сколько времени? Сколько сейчас времени?» — эта мысль билась в голове, как кровь в висках. Павел покосился влево, потом вправо — вот он, деревянный Биг-Бен, но циферблат часов отсюда не виден, слышно только негромкое ритмичное тиканье. И такой же ровный дробный стук в такт механизму доносится из коридора, только он учащается, приближается, замирает, и наступает тишина. И тут же, через мгновение, она исчезает — то ли в очередном взрыве паров спирта, то ли от звука выстрела. Острие ножа проползло по переносице вверх, до линии роста волос на лбу, и отъехало к левому виску. Последнее, что слышал Павел, был глухой стук упавшего на ковер тяжелого ножа и разом навалившуюся темноту и тяжесть. Она погребла его под собой, вдавила в диван, не позволяя сделать ни единого вдоха, перед глазами замерцали зелено-алые, с рваными краями пятна. И без того низкий потолок кают-компании пошел вниз, как гигантский пресс, светлые доски стен, наоборот, расползлись по сторонам, исчезли в искрящемся тумане. Остался только голос — знакомый, встревоженный и требовательный:

— Патрик, Патрик, вы меня слышите? Вы целы? О, Боже! — Звуки пропали, но ненадолго — они вернулись вместе с потоком ледяной соленой воды, обрушившейся на голову.

Павел закашлялся, приподнялся на локтях и открыл глаза. Врач исчез, вместо него рядом с диваном стояла Сара, и в руках у нее Павел увидел большой медный ковш с круглыми боками.

— Патрик, как вы меня напугали! Я думала, что он убил вас, у вас кровь на лице, — быстро-быстро, без запинки проговорила женщина и поставила ковш на стол, прямо на осколки блюда.

Под тяжестью медной, да еще и наполненной водой посудины они жалобно хрустнули, но Сара не обратила на это никакого внимания. Она протянула Павлу руку и помогла сесть. Тот поднес ладонь ко лбу, кончиками пальцев коснулся переносицы — действительно, кровь. Она еще сочилась, а рану немного пощипывало от соленого «душа».

— Где фон Штейнен? — спросил Павел и снова закашлялся, поэтому расслышал лишь часть ответа.

— Он здесь, и все наконец кончено. Надо торопиться, Патрик, вы обещали мне помочь, — проговорила Сара и вскочила на ноги.

— Да-да, конечно. — Павел тоже поднялся и осмотрелся.

Фон Штейнен лежал под столом лицом вниз, одна рука врача скрылась под его тощим телом, вторая вытянулась и оказалась на груди мертвого Бриггса. А рядом с напольными часами, на досках пола, не покрытых ковром, Павел увидел свою «Беретту».

— Мне пришлось выстрелить, я сделала все так, как вы сказали. Только отдача оказалась очень сильной, и я выронила пистолет. Сейчас, подождите, — перехватив взгляд Патрика, ответила Сара.

Она потянулась за пистолетом, но Павел опередил женщину, вскочил с дивана, подхватил с ковра «Беретту» и убрал во внутренний карман пиджака.

— Ничего страшного, вам он больше не понадобится. Фон Штейнен, вернее, Пауль Фердинанд мертв, и ваш муж, к сожалению, тоже. — Павел пытался найти приличествующие моменту слова, но Сара перебила его:

— Я знаю. — Она мельком глянула на тела убитых, потом подняла взгляд на Павла и повторила, уже тише, но требовательно, с напором: — Я знаю, Патрик. Помогите мне.

Павел кивнул, взял со стола льняную салфетку и прижал ее к переносице. Постоял так с минуту, потом отбросил покрытую бурыми пятнами тряпку на диван и принялся за работу.

Давно наступившая ночь принесла с собой ветер и дождь. Неуправляемую бригантину швыряло на волнах, качка усилилась, под ногами в трюме хлюпала вода. Похоже, что доски под разошедшимися медными листами наружной обшивки «Марии Селесты» еще не успели разбухнуть, а заделать щель между ними было уже некому. Свернутый рулон парусины так и остался лежать в проходе рядом с дверью кают-компании, там, где оставила его напуганная жестами и действиями фон Штейнена Сара. Они все-таки втащили сверток в кают-компанию и кинули у порога. Потом попытались разрезать толстую неподатливую ткань, но скоро бросили эту затею.

— Так мы провозимся до утра, — заявила раскрасневшаяся, с растрепанными волосами женщина. Она легко вскочила на ноги, попыталась пригладить выбившиеся из прически пряди, но тут же махнула на них рукой. — Беритесь, Патрик, мы вытащим их так. Надеюсь, они простят нас.

Сара застегнула свой плащ на все пуговицы, подняла высокий воротник и схватила фон Штейнена под мышки. Павлу ничего не оставалось, как взять того под колени и, с трудом балансируя от сильной качки, двинуться к трапу по темному проходу первым. Труп врача сгинул в волнах бесшумно, как призрак, — Павел не слышал даже плеска воды за бортом. Впрочем, он и не прислушивался — назад, в трюм, возвращались бегом. Сара маячила впереди черной тенью, она обернулась только один раз, убедилась, что «Патрик» не отстает, и больше назад не смотрела. Вторым вытащили Бриггса, за ним отправился Ричардсон. Сара не плакала, руки ее не дрожали, лицо не выражало ничего, в глазах женщины не было слез. Сейчас она напоминала Павлу хорошо отлаженный и запрограммированный на определенные действия механизм. И он с равным усердием будет выполнять любую задачу — убирать мусор, грузить ящики или выносить и топить в волнах Атлантики трупы экипажа бригантины. Сара командовала ровным голосом, рассуждала логично и здраво. Все переполнявшие ее эмоции либо исчезли, либо были загнаны глубоко внутрь, чтобы, после того как все закончится, поднять голову и напомнить о себе. Павел склонялся к последней версии, но пока в облике и поведении Сары ничего не менялось. Она лишь замерла у борта на несколько мгновений дольше, чем требовалось, свесилась вниз и что-то прошептала негромко. А может, Павлу это просто показалось: поднявшийся ветер и плеск волн не позволили ему хорошенько расслышать слова женщины.

— Патрик, не стойте здесь. Вы и так промокли, не хватало еще и простудиться. Остался Эдвард, он последний, идите за мной.

На камбузе за время их отсутствия ничего не изменилось, если не считать того, что дрова в плите давно прогорели, а вода в котле почти выкипела. Тесное помещение заполняли клубы пара, он вырывался в коридор и мгновенно исчезал, растворившись в холодном воздухе. С камбуза несло гнилью, запахами подгоревшей еды и испортившихся продуктов — переполненное ведро с отбросами сейчас можно было легко найти по мерзкому «аромату». С телом Хэда пришлось повозиться — уже наступило трупное окоченение. Павел кое-как вытащил труп кока в коридор и вместе с Сарой вынес его на палубу. На этом все было кончено, тело последнего члена экипажа бригантины «Марии Селесты» рухнуло в Атлантический океан, на борту корабля остались три человека. И одному из них вскоре тоже предстояло исчезнуть.

— Патрик, возвращайтесь в кают-компанию и ждите меня там, — непререкаемым тоном распорядилась Сара, — вы промокли насквозь и можете заболеть. Еще этого нам не хватало для полного счастья. Да идите же! — Она схватила Павла за руку и потянула за собой, к трапу.

Павел послушно следовал за ней, он двигался как в тумане, ничего не видел перед собой и отвечал невпопад. Эмоции, чувства, способность реагировать на происходящее — все исчезло, осталась лишь одна нудная, неотступная и назойливая мысль. Он, Павел Сергеев, только что стал соучастником преступления и собственноручно помог избавиться от всех улик, то есть от трупов убитых. Правда, вместе с жертвами был наказан и их убийца, но легче от этого не становилось. Последние полчаса Павел даже перестал чувствовать холод, страх и вполне нормальное для данной ситуации отвращение — он сам превратился в неодушевленное существо. Но ненадолго — тепло и яркий свет керосиновых ламп в кают-компании сделали свое дело, и Павел почувствовал, что пиджак стал тяжелым и холодным, волосы на голове мокрыми прядями прилипли ко лбу. Отличная, сшитая из шерсти и кожи кепка (идеальное дополнение к костюму мужчины будущего) осталась в каюте вместе с дивным непромокаемым саквояжем. Но о том, чтобы пойти туда и забрать свои вещи, Павел даже не думал — он сбросил мокрый пиджак, уселся на диван, привалился спиной к переборке и прикрыл глаза. Все, путешествие подошло к концу, можно расслабиться и успокоиться. Убийца членов экипажа «Марии Селесты» мертв, тайна раскрыта, и одной загадкой океана стало меньше. Все получило простое и вместе с тем жутковатое объяснение. Все восемь человек стали жертвой безумца, хорошо, что хоть двоим удалось уцелеть. Саре и ее дочери наверняка удалось тогда выжить — женщина не первый раз в море, она легко могла справиться со спасательной шлюпкой. Продовольствия на борту полно, времени на подготовку к эвакуации тоже. Скоро — Павел приоткрыл глаза и посмотрел на напольные часы, — часа через три она соберет все, что сочтет необходимым, и покинет «Марию Селесту». Этот участок океана довольно оживленный, здесь ежедневно проходит множество судов — как в Европу, так и в Новый Свет, спасательная шлюпка не останется незамеченной, и ее пассажиров подберет первое же проходящее мимо судно. О том, что произошло на «Марии Селесте», Сара будет молчать всю оставшуюся жизнь, а Софи еще слишком мала, чтобы вспомнить и рассказать впоследствии хоть что-то. Возможно, Саре удалось добраться и до одного из Азорских островов. Да, скорее всего, так оно и было — Павел вспомнил об одном из протоколов допроса капитана судна, обнаружившего покинутую людьми «Марию Селесту»: «Комиссии известно, что в последнюю неделю ноября в районе Азорских островов не отмечалось штормов. Мы это знаем на основании более пятнадцати выписок из вахтенных журналов судов, находившихся в вышеуказанном районе в указанное время». Значит, Саре повезло. Неудивительно, что корвет «Кондор», отправленный тогда комиссией Британского адмиралтейства на Азорские острова с заданием обследовать побережье острова Санта-Мария и выяснить у местных жителей, не появились ли там Бриггс и его команда, никого не обнаружил. Командир корвета «Кондор», вернувшись после обследования Азорских островов, доложил комиссии, что жители острова Санта-Мария не видели никаких чужаков и ничего не знали о случившемся. Вот и разгадка… Что ж, минувшие сутки оказались, как никогда в жизни, насыщены событиями — сначала взрыв, потом серия исчезновений и смертей матросов, выходки потерявшего разум в джунглях Амазонки врача. Кстати, он что-то говорил о пропавшей в тех краях экспедиции и о несчастном случае на Мазаруни, и те слова не были бредом душевнобольного человека. «Вернусь — выясню», — пообещал сам себе Павел и еще раз посмотрел на напольные часы в углу кают-компании. Сейчас почти пять часов утра, до назначенного времени остается час с небольшим, и надо чем-то заполнить образовавшееся «окно». Интересно, как пройдет возвращение…

— Патрик, просыпайтесь. Нам немедленно надо поесть, а сначала выпить. И поживее, не заставляйте женщину ждать.

Сара уже собрала со стола грязную посуду, подобрала с ковра осколки разбитых тарелок и валявшиеся вилку и нож. Исчезла и покрытая пятнами скатерть — прямоугольный низкий стол покрывал новый, светло-серый кусок льняного полотна с вышивкой по центру. И откуда-то появились новые рюмки и столовые приборы, и даже тарелки были другие — не строгие, белые, а с красивым цветочным узором по краям.

— Вот, это все, что мне удалось найти. Немного, но, думаю, что для завтрака подойдет. — Сара отошла к двери кают-компании и со стороны полюбовалась на дело своих рук.

Павел уселся на диване и тоже смотрел на сервировку, на расставленные блюда с нарезанным сыром и копченым мясом и, украдкой, на Сару. А та, казалось, не замечала взглядов «Патрика» — она вернулась к столу, поправила складку скатерти и поменяла местами несколько тарелок. Потом хлопнула себя по лбу, тряхнула мокрыми от дождя волосами и выбежала прочь. Павел посмотрел ей вслед, затем снова на стол. Есть хотелось зверски, и хоть выбор блюд и небогат, но, для того чтобы утолить голод, этого хватит.

— Открывайте. — Сара со стуком поставила на стол перед Павлом запечатанную бутылку с виски и уселась на диван у противоположной переборки.

Пробка не желала поддаваться, и с ней пришлось повозиться. Сара с нетерпеливой улыбкой наблюдала за действиями Павла и постукивала по столу черенком серебряной трехзубой вилки. Неожиданно пробка сдалась, Павел наполнил обе стоящие на столе рюмки и поднял свою.

— Подождите, Патрик, ну что вы в самом деле! — Сара схватила свою рюмку, вытянула руку с ней через стол и легонько коснулась стеклянным боком рюмки Павла.

«Мне казалось, что это должны быть поминки. Похоже, что я ошибся».

Но возражать или говорить что-либо Павел не стал. Раздался тихий звон, Сара улыбнулась, откинулась назад и одним глотком осушила почти половину своей рюмки. Но тут же сморщилась, скривилась, зажмурила глаза и встряхнула мокрыми, даже не напоминавшими теперь былую прическу волосами.

— Надо поесть, я сейчас умру от голода.

Сара перенесла на тарелку ломоть копченого мяса, ловко разрезала его и принялась быстро жевать. Следом за мясом отправились остатки виски. Сара поставила рюмку на стол и, чуть приподняв тонкие брови, посмотрела на Павла. Тот намек сразу понял и быстро наполнил опустевшую посуду.

— Ешьте, Патрик, ешьте и пейте и ни о чем не думайте. Мы столько пережили за последние сутки, что заслужили эту передышку.

Сара, разделавшись с первой порцией мяса, потянулась за следующей. Павел тоже не устоял, голод заставил забыть об осторожности и о данном ранее себе обещании не прикасаться к еде. К тому же виски был настолько восхитителен, что все подозрения, страхи и даже усталость улетучивались сами собой. Его рюмка тоже опустела, чтобы вновь наполниться. «А почему бы и нет? Все закончилось, можно отметить это событие». Павел поднял свою рюмку и протянул ее через стол. Сара улыбнулась и ответила на приглашение — две посудины «поцеловались» с торжественным звоном.

Перебродивший ячмень и солод делали свое дело — стало тепло и легко, лампа под низким потолком загорелась ярче, а в глазах сидящей напротив женщины появились зеленые с золотом искры. «А этот Бриггс был не дурак, у него хороший вкус». Павлу на мгновение стало неловко перед сгинувшим в волнах Атлантики капитаном «Марии Селесты», но только на мгновение. Вы только посмотрите на его жену, она нисколько не опечалена потерей, ей хорошо и весело, она охотно пьет крепкий алкоголь и так же охотно, с аппетитом закусывает. Сейчас Павел словно увидел себя со стороны: на пустом неуправляемом корабле остались только двое. Впрочем, здесь есть еще и третий — дочь Сары Бриггс, но ее присутствие ничего не меняет. А эти двое — что они делают в кают-компании, на полу которой еще полтора часа назад лежали три трупа? Эти двое пьют виски, едят мясо и сыр, бригантина несется по волнам, а вся ее команда либо давно лежит на дне океана, либо мирно покоится в желудках акул. Картинка получилась жутковатая, попахивающая сюрреализмом. Хорошо, что здесь нет айсбергов…

— Сара, что вы будете делать дальше? — спросил Павел порозовевшую от выпитого Сару, но попытка проверить еще одно, уже последнее, предположение провалилась.

— Я? Даже не знаю… Хотите, я сыграю вам что-нибудь?

Сара вскочила с дивана, не забыв прихватить с собой полупустую рюмку с виски, и подбежала к пианино. Она откинула его пыльную деревянную крышку черного цвета и вытащила из-под инструмента низенький вертящийся табурет. Сара уселась на него, допила все, что оставалось в рюмке, и отдала ее Павлу. Затем задумалась на мгновение и положила свои тонкие, украшенные кольцами пальцы на клавиши.

— Правда, у меня пока получается не очень хорошо, Альберт всегда говорил, что он бы предпочел послушать кошачий концерт, чем мою игру, — кокетливо сообщила женщина и заиграла простенькую, незатейливую пьеску.

Да, покойный ныне Альберт Ричардсон был прав: слушать такое исполнение было невыносимо, даже после хорошей дозы выпитого. «Ничего, пусть бренчит. Может, от этого ей станет легче». Павлу удалось сохранить серьезное выражение лица и даже придать ему некоторую, подходящую моменту одухотворенность. К счастью, пьеска оказалась недлинной и мучения скоро завершились. Сара поклонилась слушателю и вернулась за стол. Но от порции виски отказалась, покачала головой и улыбнулась «Патрику». Павел улыбнулся в ответ и бросил быстрый взгляд на часы — до возвращения оставалось чуть больше сорока минут. «Надо как-то сказать ей». Но в одурманенную голову ничего путного не приходило. «Простите, дорогая, но я вынужден вас покинуть, мне пора домой. Нет, не в Австралию, в Москву. Но сначала я должен заехать в Сколково. Что такое Сколково? Да какая вам разница, дорогуша? О, кажется, началось, прошу простить меня» — нет, так не пойдет. Саре сейчас и без того не сладко, как бы с ней не приключилось что-то вроде припадка, когда она увидит, как «Патрик» растает в воздухе. Надо действовать мягче, ведь она останется здесь совсем одна, и помочь ей будет некому. А Сара должна позаботиться и о своем ребенке. Странно, что она ни разу за все это время не вышла, чтобы проверить, как там девочка.

Хотя нет, вот молодая женщина поднимается с места, выходит из-за стола и, кажется, собирается выйти. Но нет — Сара осталась на месте, она схватила со стола акварель с изображением клипера «Флайинг Клауд», прижала картинку к груди и закружилась в обнимку с ней, как в вальсе. И что-то напевала при этом себе под нос, но каждый раз, поворачиваясь лицом к Павлу, женщина смотрела на него пристально, даже чуть настороженно. Она словно ждала чего-то или не решалась что-то сказать — просто тянула время. «Она не выглядит убитой горем вдовой, на глазах у которой умер муж. На самом деле она чему-то очень рада, даже счастлива… Какая чушь лезет в голову… Черт, не надо было столько пить». Здравая мысль пришла в голову слишком поздно: качался уже не только пол под ногами, а также и переборки, и тяжелый стол, и пианино с открытой крышкой и длинным рядом черно-белых клавиш. На столе слабо тренькнули столкнувшиеся боками тарелки, опрокинулась пустая рюмка, из которой пил Павел, а его нож свалился на ковер.

— Я подниму.

Сара аккуратно положила акварель на скатерть, нагнулась и подхватила с ковра нож. И уселась на диван рядом с Павлом, чуть прикусила нижнюю губу и улыбнулась несмело. «Черт, как не вовремя!» — Павел едва не произнес это вслух. Время вдруг словно сорвалось с цепи и рвануло вперед со скоростью хорошего чайного клипера. До возвращения оставалось всего полчаса, и продлить «тур» невозможно ни за какие деньги. «Чек-аут» наступит с минуты на минуту, надо что-то делать — объясняться, говорить, извиняться, наконец. «Надо будет все повторить, вернуться сюда в это же время». Павел снова глянул на часы. Сейчас почти половина шестого утра, надо запомнить. Можно на сутки, можно больше, ведь бригантину найдут только через неделю… Хотя нет, двадцать четыре часа — это сейчас максимальный срок, на большее сколковские умники пока не способны…

— А вы не из Австралии, Патрик. Откуда угодно, только не из Австралии. Но мне, честно говоря, глубоко наплевать на это, — очень тихо проговорила Сара и отвела назад упавшие ей на лоб пряди каштановых волос.

— Верно, не из Австралии, — признался Павел, — я приехал из России.

— Из России? — Сара чуть наморщила лоб и посмотрела в потолок. — Я слышала название этой страны от Бенджамина.

— Если вы посмотрите на карту Северного полушария, то обнаружите ее в самом верху, подо льдами Арктики, — сообщил Павел, — не в смысле подо льдом, а на рисунке, на плане земного шара, ну, вы понимаете…

Коварство крепкого напитка из ячменя и солода проявилось в полной мере. Мысли путались, в висках застучало, а горло перехватил спазм. Павел закашлялся и потер обтянутую высоким воротом водолазки шею. Сара молча и очень внимательно наблюдала за ним и все сжимала в правой руке подобранный с пола тяжелый серебряный нож.

— Вы мне очень помогли, Патрик, вы даже не представляете, что вы для меня сделали. Я очень благодарна вам и очень признательна… — с самым серьезным видом произнесла Сара, но Павел тут же перебил ее:

— О какой благодарности вы говорите! Это я должен благодарить вас, я! За то, что не оставили меня болтаться в море на плоту в окружении акул. Там подошла одна — огромная тварь с черной спиной. — Спазм повторился, и последние слова Павел произнес невнятно.

— Может быть, принести вам воды? — заботливо предложила Сара, но Павел отрицательно помотал головой:

— Нет, просто в горле першит. Я, наверное, действительно простудился от дождя и ветра. Мне редко приходится путешествовать вот так, на парусниках, почти под открытым небом, — Павел говорил первое, что приходило ему в голову. Мысли его сейчас были только об одном: надо вернуться сюда, на покинутую людьми «Марию Селесту», обязательно надо вернуться, и как можно скорее. Может, даже и через несколько дней. Хотя тот профессор в швейцарской клинике говорил что-то о повторном обследовании, но черт с ним — и с профессором, и с обследованием. Осталось — Павел глянул на Биг-Бен в углу кают-компании — всего двадцать пять минут. Надо запомнить это время и сказать им, в лаборатории. А как объяснить свое появление здесь, практически из воздуха? «Пусть сами что-нибудь за мои деньги придумают», — с неожиданной неприязнью и даже злостью подумал Павел. Но тут же отвлекся.

— Патрик, у вас здесь рана, вы помните об этом? — Сара наконец отложила нож и осторожно, кончиками пальцев дотронулась до переносицы Павла.

— Правда? Я уже забыл! — отозвался Павел, схватил Сару за руку и сжал ее тонкие пальцы. — Я обо всем забываю, когда вы рядом. Простите, я не должен вам этого говорить. — Но опомнился он поздно.

Однако Сара не нашла в его словах ничего неуместного или оскорбительного для себя, она продолжала улыбаться и не произнесла ни слова. А голова Павла закружилась еще сильнее, он почувствовал, что ему не хватает воздуха, а пальцы его рук разжимаются сами собой. И тонкая, с гладкой прохладной кожей кисть женской руки ускользает из них… Почувствовав, что капкан ослаб, Сара медленно поднялась на ноги, но никуда не ушла — остановилась перед Павлом и смотрела на него не мигая. Так, наверное, смотрит на свою жертву змея. Вспомнив изучающий взгляд профессора в швейцарской клинике, Павел подумал, что тот, когда был студентом и препарировал лягушек, именно так — пристально и сосредоточенно — наблюдал за мучениями земноводных. Но видеть такой взгляд у молодой и привлекательной женщины, которая еще несколько мгновений назад сидела рядом и смотрела совсем по-другому… Павел почувствовал, что на лбу у него выступила испарина, а по спине снова пробежал ручеек липкого ледяного пота. «Что происходит? Осталось немногим более пятнадцати минут, всего четверть часа». Павел казался сейчас сам себе тряпичной куклой, игрушкой, брошенной ребенком на диван. И от этих жутких ощущений, и от выражения лица стоящей перед ним Сары Павлу показалось, что время идет очень медленно, даже слишком. И вот-вот готово остановиться для него навсегда.

— Что ты чувствуешь? Боль, резь в желудке, у тебя отнялись руки и ноги? — быстро, один за другим задавала вопросы Сара и так же быстро кивала, услышав утвердительный ответ.

— Да-да, все так, откуда ты знаешь? — еле ворочая языком, проговорил Павел. Кожа на его лице онемела, как после анестезии, левую сторону рта перекосило, губы растянулись и застыли в этом положении.

Сара чуть нагнулась, вгляделась в лицо Павла и отошла назад, уселась на диван у противоположной стенки кают-компании.

— Надо же, он не наврал мне, — с удивлением, вернее, с недоумением протянула женщина и снова уставилась на Павла.

— Кто? — Это короткое слово ему пришлось повторить дважды, с первого раза ничего не вышло. Горло в очередной раз сжал спазм, и заканчиваться он не собирался. Для дыхания осталось лишь узкое, диаметром с нитку или волос, отверстие, и Павел чувствовал, как через него в легкие просачивается воздух.

— Клаус, конечно, — ответила Сара, не сводя с «Патрика» взгляда. — Если я все правильно запомнила, а он еще не полностью пропил свои мозги, то этот яд, которого ты наелся, парализует все мышцы организма, в том числе и дыхательные. В первую очередь яд поражает мышцы лица и шеи, затем мышцы конечностей, туловища и в последнюю очередь парализует дыхательную мускулатуру. После этого наступает смерть.

«Клаус? При чем здесь этот несчастный? Какой яд?» — мысли Павла путались, а Сара говорила так спокойно и уверенно, словно читала по книге или повторяла заранее отрепетированную речь. И не сводила с обездвиженной жертвы взгляда. Пока все шло именно так, как она и предсказывала, — говорить Павел уже не мог, из его глотки вырывалось лишь невнятное мычание, голова отказывалась поворачиваться, а руки тяжело повисли вдоль тела. Павел вспомнил рассказ фон Штейнена, особенно поразивший его фрагмент о том, как в племени индейцев аураке обходились с пленниками. Вернее, с частями их тела — с руками, например… Ослабевшее тело вновь покрылось липким потом, к горлу подкатил тяжелый скользкий комок, но сведенные спазмом мышцы глотки заставили его сползти обратно. Павел чувствовал себя наколотым на булавку жуком — лапки еще кое-как шевелятся, но это уже рефлексы, непроизвольные сокращения мышц. Борьбу за жизнь насекомое проиграло в тот момент, когда позволило заманить себя в ловушку, вернее, сломя голову ринулось туда само.

— Патрик, вы должны понять меня. Ваша смерть — это вынужденная мера, вы сами подписали себе приговор, когда Мартенс увидел вас с форштевня. И первым ринулся к шлюпке. Кстати, он доставил мне больше всего хлопот, с ним пришлось повозиться. Я столкнула его за борт после того, как они отправили туда тело Эндрю Джиллинга, Мартенс отправился следом. Мне пришлось взять с собой Софи и большой иглой уколоть ей палец, чтобы заставить девочку заплакать. Мы с ней составили неплохой дуэт и заглушили крики Мартенса, барахтавшегося в ледяной воде.

«Боже, да она действительно сумасшедшая! Несчастный фон Штейнен был прав, тысячу раз прав. Только это не сезонное аффективное расстройство и не какой-то там синдром, стресс или психоз, а кое-что похуже». — Не в силах повернуть голову, Павел уже из последних сил косился на напольные часы, а Сара продолжала:

— Пока все пытались помочь нам с Софи, бригантина успела уйти очень далеко, и Мартенс отправился следом за беднягой Эндрю. Вот с ним у меня все получилось легко и просто. Фон Штейнен за порцию виски был готов продать душу дьяволу. Впрочем, по его рассказам, он давно расстался с ней в джунглях Амазонки, а в Европу возвращалось настоящее чудовище в облике человека. Вы бы видели, Патрик, что он вез в своем багаже! — Сара брезгливо скривила губы и дернула плечом. — Какой только дряни там не было! — продолжала она, глядя в стену перед собой и иногда — на почти парализованную жертву. Она помолчала немного, накручивая на указательный палец правой руки длинную темную прядь волос, и заговорила снова: — Одни пауки чего стоили! Врач носился с ними, как с малыми детьми, и без конца был готов говорить о них. Loxosceles — так, кажется, он их называл. Единственное, что я поняла и запомнила, — их укус ядовит, но не смертелен для человека. Но только в том случае, если это был один паук. «А что будет, если жертву укусят сразу несколько?» — подумала я и решила проверить. Я принесла фон Штейнену очередную бутылку виски из запасов Бенджамина, дождалась, когда врач напьется и уснет, и выкрала у него банку с пауками. Потом зашла в каюту Джиллинга и выпустила там этих тварей. Их было штук пятнадцать, не меньше, и они разбежались по каюте Эндрю. И покусали его, а потом передохли от холода. Тот весь покрылся язвами, у него началась лихорадка, а Бриггс почему-то решил, что у Джиллинга чума, очень испугался и запретил всем приближаться к каюте своего второго помощника. На запрет наплевал только фон Штейнен — он несколько раз в день заходил к Эндрю и, кажется, что-то заподозрил. Поэтому мне пришлось поторапливаться. — Сара вслед за Павлом посмотрела на стрелки напольных часов.

«Десять минут, всего десять минут» — за это время можно умереть и вновь воскреснуть. Павел не мог уже двигать ни руками, ни ногами, он полулежал на диване и почти ничего не видел перед собой. Взгляд сфокусировался в одной точке — на часовой и минутной стрелках Биг-Бена, и даже спокойный и ровный голос женщины доносился издалека, напоминая собой шум ветра в парусах и плеск волн за бортами бригантины:

— Да, мне пришлось поторапливаться. Тем более что на мою голову свалились еще и вы, и весь мой план оказался под угрозой. После Мартенса я прикончила братьев Лоренсонов — это оказалось самым сложным. Постоянный ветер на палубе мог помешать мне, да еще и необходимость таскать с собой эту неудобную духовую трубку. Я тренировалась раньше, но по ночам, другого времени, как вы понимаете, у меня не было. Этот дурачок-кок однажды увидел меня, и на следующий день матросы только и говорили о том, что на «Марию Селесту» вернулась ее прежняя хозяйка. — Сара усмехнулась злорадно и одновременно торжествующе и продолжила: — Если вы захотите убить кого-нибудь, Патрик, никогда не используйте духовую трубку. Это чертовски громоздкое, тяжелое и неудобное оружие, хоть и бьет оно наверняка. Фон Штейнен, когда показывал мне, как ею пользоваться, говорил, что племена, которые используют духовое ружье, никогда не возьмут в руки лук, и наоборот. Впрочем, это сейчас уже не важно, главное, Патрик, что вы опять помешали мне, когда вылезли из трюма раньше времени и побежали к Клаусу. Он тоже оказался проворным и сообразительным — подобрал стрелы и даже успел выкинуть их за борт. А Лоренсоны умерли почти мгновенно и от той же отравы, от которой скоро умрете вы. Но не так быстро — на стрелах яда было значительно больше, чем здесь. — Сара перегнулась через стол, схватила лежащий на нем серебряный нож и бросила его Павлу на колени.

И никакие силы в мире не могли заставить его отбросить прочь одно из орудий убийства. «Это не женщина, это исчадие ада и отродье гремучей змеи одновременно. Семейка Борджиа по сравнению с ней просто стайка невинных овечек. Бедняга Бриггс — интересно, он хотя бы подозревал, с каким чудовищем он делит кров и постель?» Павел сделал еще одну попытку пошевелиться, но тут же едва не задохнулся. Сара чуть склонила голову к плечу, умолкла, наблюдая за дергающейся жертвой, как птичка следит за пытающимся уползти жуком, и снова заговорила:

— Эта дрянь, по словам фон Штейнена, изготовлена индейцами северной части бассейна Амазонки, живущими на реке Солемоэ, а само ее название и означает «яд». Мне пришлось попрактиковаться, чтобы точно рассчитать количество отравы. Я думала, что она действует, только попадая в кровь, но фон Штейнен сказал мне, что это не обязательное условие. Яд можно проглотить или втереть в кожу, но он все равно подействует. Наш кот, Хельмут, был первым — он наелся отравленной селедки и благополучно издох. И стрелы с наконечниками из рыбьих зубов, смазанные ядовитой смолой, тоже не подвели. Братья Лоренсоны умерли, их похоронили, а мне нужно было избавиться от улик. Я уже выходила из каюты фон Штейнена, когда наткнулась на этого любопытного немецкого осла. Я говорю о Гондешале, он выследил меня и даже не постеснялся спросить, а какого, собственно, черта я делаю в каюте врача. И скалился, как портовый сутенер, перебирая все причины, толкнувшие меня на это. Я попросила его подождать немного, вернулась в каюту врача, нашла его саквояж с инструментами и вытащила оттуда самый большой скальпель, или как он правильно называется. Потом вернулась в коридор, сказала все еще ждущему меня Гондешалю, что сейчас все ему объясню. Он поверил, вытаращил глаза, и я дважды воткнула скальпель ему в живот. Это было совсем не сложно, Патрик, — я провела свое детство в деревне и видела, как режут кроликов, свиней и коров, и сама неоднократно помогала родственникам. Потом мне пришлось долго мыть руки и переодеваться, а скальпель я бросила за дверь каюты врача. Если бы в тот момент вы попались мне на пути, Патрик, я убила бы и вас, — заявила Сара, — но вы вернулись чертовски вовремя. Я как раз возвращалась, чтобы проверить, действительно ли этот негодяй мертв, и вы стали моим алиби, а потом любезно проводили меня в каюту.

«Господи, где были мои глаза, о чем я думал в тот момент?» — Еще не угасшая память услужливо подбросила Павлу воспоминание о его собственных недавних поступках. Но попытка закричать, выругаться да и просто застонать не удалась — пересохшее горло и онемевшие губы отказывались подчиняться. Но кто? Кто мог предположить, допустить даже на мгновение, что Сара способна совершить хоть десятую часть того, в чем призналась только что? И, похоже, это еще не все.

Сара умолкла, чуть прикрыла глаза и запрокинула голову. В наступившей тишине Павел отчетливо слышал только тиканье напольных часов и доносившийся издалека грохот. Похоже, что это гремит в такт качке неплотно прикрытая дверь матросского кубрика, каюты или камбуза — не важно. А грудь уже сдавило с такой силой, словно Павел лежал под упавшей на него бетонной плитой. Он не мог ни пошевелиться, ни произнести ни слова и чувствовал, что ему не хватает воздуха. Вдохи становились короче, тонкий, с нитку, просвет в дыхательном горле сжимался еще сильнее, а сердце пульсировало все быстрее из-за недостатка кислорода.

— Сейчас вы умрете, Патрик, хоть и ни в чем не виноваты, — грустно, но одновременно обыденно, так, словно говорила о приговоренной к отрезанию головы курице, проговорила Сара. Она прикусила нижнюю губу и неожиданно вытерла заблестевшие от слез глаза. — Мне пришлось это сделать, пришлось. Мне не хотелось убивать того мальчишку, Хэда, — он был безобидный дурачок, но меня вынудили к этому обстоятельства. Он умирал долго, и его смерть не была легкой, зато мне почти не пришлось ничего делать. У кока болел зуб, болел долго, почти неделю, и Эдвард мучился молча. Фон Штейнена он боялся так же сильно, как и выдуманной им Амазонки, тогда на помощь Хэду пришла я. В тот день я решила, что хватит поить врача виски, для этого ненормального сойдет и спирт. Я открыла один из бочонков в трюме и начала потихоньку сливать из него ректификат. Фон Штейнену было все равно, чем надираться, он был рад и этому пойлу. А вчера, перед тем как меня засек Гондешаль, я побывала в каюте врача еще раз. И нашла еще одну склянку с отравой — это яд Bufo marinus, гигантской жабы. Она ядовита вся, полностью, — кожа, внутренности и кости, смертельно опасны даже ее икра и головастики. Фон Штейнен рассказывал мне, что в Аргентине ядом некоторых видов местных жаб лечат зубную боль. Кожная слизь животных действительно иногда дает отличный болеутоляющий эффект, если ее приложить к десне возле больного зуба. Я сказала об этом Хэду и отдала ему пузырек с ядом. Правда, мне пришлось наврать, что это «лекарство» прописал ему врач, а в пузырьке — жабья слизь. Он поверил мне и испытал на себе чудодейственное средство. Мне осталось только взять со стола в кухне пузырек и спрятать его в мешок с мукой. К этому времени Бенджамин и Ричардсон были уже мертвы. Я стащила у доктора склянку с ядовитой смолой — Strychnos toxifera или Chondrodendron tomentosum — кажется, я говорю правильно, и смазала ею зубцы вилок и ножи. Наконец-то мне удалось избавиться от него.

Сара хлопнула в ладоши, вскочила с дивана и снова закружилась по кают-компании. За этим каштаново-изумрудным вихрем исчез циферблат часов, и Павел уже не видел стрелок. Он даже не мог закрыть глаза — веки не слушались, не мог произнести ни слова — губы отказывались подчиняться. Рук и ног он не чувствовал уже давно, осталось только сознание и способность понимать происходящее, понимать и запоминать.

Сара снова уселась на диван, запрокинула голову, рассмеялась, как девчонка, и заговорила — уже просто так, в пространство, глядя в потолок:

— Эта грязная лживая скотина Бриггс сломал мне жизнь, и, если бы мне дали вторую попытку, я поступила бы с ним точно так же. С ним и с этой сволочью Ричардсоном — он покрывал все похождения моего муженька, знал наперечет всех его девок во всех портах и уже открыто посмеивался надо мной. И даже предлагал свои услуги: все равно супружеской верности пришел конец, так чего стесняться? И второй помощник — Эндрю Джиллинг, он тоже старался держать меня в курсе и только что не показывал на меня пальцем, когда я появлялась на борту «Марии Селесты». Это было ужасно, Патрик, ужасно и отвратительно одновременно. Сначала я не верила им, потом плакала и ревновала, потом от позора пыталась наложить на себя руки. А потом мне стало наплевать на Бриггса и на Ричардсона с Джиллингом, но ненадолго — мне захотелось убить их. И я сделала это, сделала, пусть даже для этого мне пришлось прикончить не только их. Ведь, убей я одного только мужа, подозрение пало бы на меня, а так кто подумает, что женщина способна на такое?

«Теперь уже никто. Даже комиссия Британского адмиралтейства признала свое бессилие и прекратила попытки объяснить произошедшее на „Марии Селесте“. Адмиралы, профессиональные военные, моряки и политики и все, кто пытался разгадать загадку бригантины за последние полтора столетия, сдались перед россыпью ничем не связанных между собой фактов, никто так и не смог свести их воедино. Впрочем, исследователи рассматривали наиболее правдоподобные, на их взгляд, гипотезы. Ведь даже в тифозном бреду они вряд ли могли представить себе жену капитана „Марии Селесты“ с духовой трубкой в руках. Или со скальпелем. Или со склянкой с ядом. Все верно, и женщине точно ничего грозит. Концы надежно спрятаны в воду, а Атлантика умеет хранить свои тайны». Пальцы правой руки Павла чуть шевельнулись. Но была ли это короткая судорога, или нервные окончания в мышцах еще не парализовала амазонская отрава — непонятно. Или это — начало агонии?

Звуки голоса женщины — то громкие, то приглушенные расстоянием — накатывали, как волны прибоя на каменистый берег, переворачивали пеструю гальку и с шипением отступали назад. И в этом шелесте и плеске Павел уже с трудом различал слова — признания или исповеди убийцы своему единственному слушателю и последней жертве:

— И знаете, Патрик, кого мне жалко больше всех? Нашего кота — это был прекрасный, воспитанный и очень чистоплотный зверь. Софи так любила играть с ним, и кот ни разу не оцарапал девочку. А сегодня, вернее, вчера вечером мне пришлось дать дочке снотворного, чтобы она не плакала и не звала меня. И не отвлекала Бриггса — он ненавидел детский плач и становился невменяемым, таким же, как фон Штейнен. А вы, Патрик, вы производите впечатление приличного человека, поэтому я не позволю вам долго мучиться. Я убью вас так же, как и безумного врача, — вы оба оказались здесь случайно, и оба очень помогли мне. Я оценила эту игрушку и намерена оставить ее себе.

Сквозь заполнивший каюту зеленоватый туман Павел смог рассмотреть в руках у Сары свою «Беретту».

— Я пристрелю вас, а ваше тело скину в океан. Рыбам все равно, от чего вы умерли — от болезни, яда или пули. Они охотно обглодают ваши кости, а я со своей девочкой буду дрейфовать на «Марии Селесте» до тех пор, пока не увижу землю. Я видела карту и знаю, что до Азорских островов недалеко — не больше десяти-пятнадцати миль. Затем я спущу на воду шлюпку, возьму с собой запас еды и воды и доберусь до берега. А там я что-нибудь придумаю, у Бриггса в каюте есть деньги — английские фунты стерлингов и доллары, у меня есть кое-какие драгоценности, хотя и без них я не пропаду. Никто и никогда не узнает правды о том, что здесь произошло, пусть люди думают все, что им угодно. Я затеряюсь в этом мире, как песчинка на морском берегу, и мне плевать, что я больше никогда не увижу своего сына. Он слишком похож на своего отца, а одно его имя вызывает во мне отвращение и ненависть. Прощайте, Патрик.

Сара приблизилась к Павлу, нагнулась и коснулась губами его лба. Павел скосил глаза в сторону и через силу, как во сне или в бреду, под наркозом, поднял правую руку и схватил Сару за запястье. Женщина вскрикнула, вырвалась и отшатнулась, рука Павла тяжело рухнула на обитое шерстяной тканью сиденье дивана, пальцы сжались, как крючки «вешалки». А в них появилось что-то длинное и блестящее, и Павлу сначала показалось, что это оправа очков с разбитыми стеклами, похожая на ту, что гордо таскал на носу несчастный фон Штейнен. Сара подняла пистолет и снова вскрикнула, опустила «Беретту», лицо женщины размыло туманом, контуры фигуры расплылись, а изумрудно-зеленый цвет ее платья слился с густевшим мраком. Сара прокричала что-то — коротко, отчаянно и жалобно, но было поздно. Последняя жертва ускользнула из ее рук, сбежала, чтобы поведать миру о женской любви и коварстве, древнем, как океан, как сама жизнь и смерть. А вот и она, «девушка с косой», снова здесь, только уже близко, но так близко, на расстояние вытянутой руки она приблизилась к Павлу впервые. Подошла легкой походкой, остановилась напротив и медленно, словно нехотя, подняла голову и стащила с нее капюшон черного плаща. И улыбнулась во всю свою мерзкую бездонную пасть. Но очень быстро, словно устыдившись, прекратила гримасничать и, как хамелеон, изменила цвет — ее одежды стали белыми. Это что у нее — новая униформа? И помощники появились, причем сразу несколько… А улыбка — это не улыбка вовсе, а медицинская маска на лице человека, и тот что-то бормочет из-под нее невнятно. Но по голосу понятно, что чего-то хочет, и это что-то нужно отдать ему немедленно, прямо сейчас. Не отходя от кассы, вернее, от больничной койки, на которой пришел в себя Павел.

— С возвращением, а мы уж волноваться начали, — промурлыкал начальник клиентского отдела Косовский из-под маски, — надеюсь, вам понравилось ваше путешествие. Правда, финал немного подкачал, но это ничего, мы, знаете ли, ко всему готовы, в каком только виде наши туристы не возвращались. И не всегда целиком, знаете ли. Вы еще легко отделались, диагностика и реанимация у нас на высшем уровне, вы сразу попали к лучшим специалистам, так что не переживайте — вашей жизни больше ничего не угрожает. Отдыхайте, а я к вам еще загляну.

Представитель «Сколкова» растворился в воздухе, как черт, а на том месте, где он только что маячил, Павел увидел стойку капельницы. И тянущуюся от нее вниз прозрачную пластиковую трубку с какой-то жидкостью внутри. Павел хотел рассмотреть еще что-нибудь, попытался приподняться на локтях, но сил не хватило. Да еще и голова закружилась и запульсировала болью, поэтому пришлось быстренько улечься обратно и прикрыть глаза.

Пребывание в медицинском центре «Сколкова» для Павла оказалось непродолжительным, врачи здесь отлично знали свое дело и по некоторым параметрам могли легко дать фору своим швейцарским коллегам. Господин Косовский навещал пациента ежедневно, интересовался здоровьем и самочувствием туриста и стремительно исчезал. В одну из таких встреч по требованию Павла он принес те вещи, которые оставались в банковской ячейке. При последнем свидании, уже в своем кабинете, Сергей Рудольфович был словоохотлив и многоречив — дело касалось оплаты не включенных в первоначальный счет услуг.

— Реанимационная терапия, дополненная после идентификации яда специфическими средствами, лабораторные исследования. Еще химические антидоты, симптоматическая терапия, искусственная вентиляция легких, — нудно перечислял оказанные туристу медицинские услуги господин Косовский, сверяясь со строчками на экране ноутбука. Потом умолк на секунду, порылся в бумагах в папке перед собой, нажал одним пальцем несколько клавиш и продолжил: — Плюс МРТ — у вас подозрение на черепно-мозговую травму, плюс обработка открытой раны на лобной части головы и противогематомные мероприятия.

«Это он про синяк на лбу и шишку», — сообразил Павел и подал Косовскому свою кредитку. Тот вцепился в банковскую карточку, как гиена в кусок падали, извинился и выбежал мелкой рысью из кабинета, но очень быстро вернулся обратно.

— Вот, прошу вас. — Сергей Рудольфович мило улыбнулся и вернул Павлу кредитку. — Очень приятно было с вами пообщаться.

— Мне тоже. — Павел оторвал взгляд от рыб и кораллов, населявших аквариум за спиной Косовского, убрал кредитку и поднялся с кресла.

Косовский вскочил со стула, оббежал стол и распахнул перед клиентом дверь своего кабинета. Секретарь в приемной приторно-вежливо улыбнулась Павлу и даже соизволила проводить его до дверей в конце коридора и передать его с рук на руки охране.

— Всего доброго, — проворковала она напоследок, — мы будем рады видеть вас в «Сколково» еще раз и даже готовы предоставить вам скидку на следующее путешествие.

Павел ничего не ответил, он уже шагал за юношей в сером костюме. Тот подвел туриста к массивной стальной двери «камеры хранения» в самом торце коридора первого этажа и нажал кнопку звонка. Выждал несколько секунд, толкнул металлическую махину и пропустил Павла вперед, сам шел в двух шагах позади «объекта».

— Прошу вас. — Высокая, очень худая женщина в черно-белой униформе подала Павлу опись. — Проверьте и распишитесь. — Перед Павлом на стойку лег пластиковый пакет.

— Это не мое. — Павел отложил предложенную женщиной авторучку и с изумлением уставился на упакованный в прозрачный пластик тяжелый серебряный столовый нож и изящный, свернувшийся, как змея кольцами, золотой браслет.

— Все это было найдено при вас в тот момент, когда вы вернулись, — пояснила сотрудник «камеры хранения» и аккуратно пододвинул «артефакты» на край стойки, к клиенту. — Перевеса не было, а хронотурист, как вам известно, может перемещать на себе вещи и оставлять их в прошлом, также он может перемещать на себе предметы из прошлого навсегда. Это все принадлежит вам, забирайте. — Тон, которым все это было произнесено, сделал дальнейшую дискуссию невозможной. Да, в самом деле — Косовский что-то говорил об этом, когда давал Павлу договор на подпись. А тот пропустил это предупреждение мимо ушей, ведь не за сувенирами же он на «Марию Селесту» отправлялся. Но все получилось так, как получилось.

— Давайте.

Павел расписался в реестре, нож, запакованный в пластик, он убрал во внутренний карман пиджака. А с выскользнувшим из пакета браслетом не знал, что и делать, — пристроил его сначала в один карман, потом в другой, потом вытащил и уставился на тонкую золотую цепочку, украшенную несколькими драгоценными камнями. Застежка у браслета отсутствовала — похоже, что она разорвалась, когда Сара пыталась освободить свою руку. Часть украшения осталась на «Марии Селесте», часть была здесь. На судне осталась «Беретта» с семью патронами, саквояж, набитый фантиками от шоколадок, пиджак от охотничьего костюма «мужчины будущего» и прекрасная кепка-шляпа, сшитая из кожи и шерсти. И стреляная гильза… «Интересно, нашли ее или нет? Попали ли эти предметы в отчеты Британской адмиралтейской комиссии? Придется возвращаться», — вспомнилась ему старая примета. Второй раз? Нет, этого не будет, это не его случай. Он и так увидел и узнал все, что хотел, и даже больше. Но вместо радости и ожидаемой эйфории Павел чувствовал лишь неловкость. Не отпускало ощущение, что все это он подсмотрел в замочную скважину и в финале получил дверью по лбу от главных действующих лиц трагедии, разыгравшейся в океане почти полтора века назад. И за дело получил, между прочим, — нечего совать свой нос в чужие тайны. Но кто ж знал, что все вот так обернется?

Да, все произошло совсем не так, как он себе представлял, легкой прогулки не получилось. Да еще и «сувениры» эти… Что теперь прикажете делать с ними? Еще и врачи ценных указаний на прощание надавали — что можно, чего нельзя, на что внимание обратить. Не хотел, а все-таки придется в Швейцарию лететь, чтобы с профессором проконсультироваться. Но первым делом — в офис, «отпуск» и так слишком затянулся. А «сувениры»… Потом, сейчас не до них.

И уже поздним вечером суматошного, шумного и бестолкового дня, добравшись наконец до дома, уже в кабинете, Павел достал «добычу», положил ее перед собой на стол. «У нее все получилось, это несомненно. Штормов в те дни не было, а в спокойном море, да еще и с „Береттой“ в кармане Сара легко осуществила финальную часть своего плана. Она затерялась среди людей, как песчинка на морском берегу, исчезла, сгинула во времени. А это…»

Павел откинулся на спинку кресла и долго не сводил взгляда с укрытого прозрачным пластиком столового серебряного ножа и тусклого, желтого, с разноцветными камнями-вставками браслета. Но распаковывать нож не стал, так и убрал «сувениры» в папку из красного картона с потрепанными завязками, положил ее на самое дно сейфа. Пусть лежат здесь как напоминание, как предостережение и память. Прав проповедник: нет ничего нового под солнцем, род проходит, и род приходит, ветер возвращается на круги своя, а женщина, как тысячу или сто лет назад, сегодня и через поколения, не остановится ни перед чем как в своей любви, так и в ненависти.

Страницы: «« ... 23456789

Читать бесплатно другие книги:

Она была поистине роковой женщиной. Она принесла гибель всем мужчинам, с которыми была близка, – все...
Ее величали «некоронованной королевой Франции». 20 лет она держала в руках одного из самых ветреных ...
Само ее имя стало символом сладострастия и порока. Ее прозвали «ЛОЛИТОЙ ВОЗРОЖДЕНИЯ» – с 12 лет она ...
Екатерина Медичи… Одна из самых знаменитых женщин прошлого, осмелившаяся оспорить у мужчин право упр...
Автор романа, Неля Алексеевна Гульчук, – кинорежиссер-постановщик и сценарист. В 1972 году с отличие...
Двадцать первого декабря 2012 года планета Нибиру, название которой переводится как Неумолимый Разру...