Заклятые пирамиды Орлов Антон

Мир Сонхи

Дирвен Кориц ненавидел три вещи: миндальное мороженое, дурацкие законы и Госпожу Развилок. Но насчет законов лучше помалкивать, чтобы не нажить новых неприятностей, это он в свои почти пятнадцать лет уже накрепко усвоил, а Госпожа в Рогатом Венце – и вовсе не вещь, а богиня, вот и оставалось срывать злость на мороженом. Тем более что с него-то все и началось.

Каждому доводилось читать или слышать сказки о детях, которые плохо себя вели, из-за чего попадали в плен к злым колдунам, демонам Хиалы или волшебному народцу, но потом выполняли три невыполнимых задания, а то и вовсе сбегали и в конце концов возвращались домой. Это мог быть хоть мальчик, хоть девочка, хоть близнецы. У иных историй развязка была плачевная: главного героя во что-нибудь превращали насовсем либо съедали. Но начиналось все одинаково – с мелкой вины, с капризов, с незнания, чем обернется твоя выходка. С ерунды вроде миндального мороженого.

После смерти мужа Сонтобия Кориц пробавлялась тем, что вязала перчатки на продажу. Овдаба – благословенная страна, где нет нищих и никто не умирает с голоду. Вдова получала из государственной казны пенсию, которой хватало на еду, на уголь и на регулярный взнос хозяйке доходного дома, а Дирвен учился в бесплатной школе для бедных. Живи да радуйся. Изготовление нитяных перчаток для грязной работы и шерстяных для холодной погоды позволяло Сонтобии накопить денег на что-нибудь нужное сверх необходимого, а порой и на приятное излишество вроде сахарного печенья, воротничка из дешевых кружев себе или нового мячика Дирвену.

В тот день все сложилось удачно: в лавке «Огородная всячина» у нее взяли, не торгуясь, полсотни пар перчаток из толстой суровой нитки. Теперь в самый раз должно было хватить на приглянувшиеся карминовые занавески с оборками и вышитыми геранями. Сонтобии давно хотелось повесить на окно что-нибудь яркое.

Сына она взяла с собой, и на обратном пути завернули на вокзал посмотреть на поезда. Они поднялись на переброшенный через перроны узорчатый мостик, и Дирвен с восхищением глядел сверху на подползающий пассажирский состав: на тягловом вагоне красовалась выкрашенная бронзовой краской драконья морда с огромными иллюминаторами, за которыми виднелась полость кабины и вагоновожатый с помощником. Не маги, но все равно волшебники, потому что им послушны амулеты. Поезд мчится по рельсам благодаря силе специальных артефактов, с которыми могут управиться одни лишь амулетчики с их особым даром. Или маги, но тем и других забот хватает.

Когда Дирвен насмотрелся на это чудо, они с мамой вышли на площадь перед вокзалом, похожим на маленький нарядный дворец. В расписных палатках продавали мороженое, пирожки и жареные орехи.

– Мама, купи мне миндальную мороженку!

Сонтобия собиралась сегодня же завернуть в лавку за теми занавесками. На днях ей сказали, что осталась последняя пара. Если сейчас раскошелиться на лакомство, покупку придется отложить.

– Мама, я хочу миндальное мороженое! У тебя же есть деньги! Ну, пожалуйста, купи мороженку!

– Пойдем! Не капризничай.

Дирвен решил во что бы то ни стало настоять на своем. Усевшись на тротуар, он продолжал хныкать, а когда мама, рассердившись, дернула его за руку, громко разревелся – пусть ей будет стыдно, что он мучается без мороженого!

На них пристально смотрела худощавая девушка с застенчивым и в то же время несколько хищным выражением на некрасивом нервном лице. Нет, не злая колдунья из сказки. Крейса Винанглиц была внештатным осведомителем при городском Надзоре за Детским Счастьем. Она жила небогато, но за каждый выявленный случай родительского жестокосердия ей причиталось денежное вознаграждение. Это и решило дальнейшую судьбу Дирвена.

Через два дня Сонтобию вместе с сыном вызвали в суд. Упрямый и злопамятный Дирвен все еще не простил ей того, что ему не купили миндального мороженого, вместо этого занавески какие-то дурацкие повесили, и охотно соглашался с обвинителем: да, с ним плохо обращаются, да, держат впроголодь, потому что денег все время не хватает. Когда ему хочется поиграть в мяч, мама заставляет его чистить картошку, морковку и лук для супа, а сама сидит и вяжет, не отрываясь, свои перчатки, недавно он даже порезался кухонным ножом – вот след на пальце! Он думал: пусть судьи хорошенько маму наругают, тогда она будет каждый раз покупать ему мороженое или что-нибудь еще, и ему больше не придется возиться на кухне с готовкой, потому что заставлять ребенка работать – незаконно.

Суд вынес решение: поскольку достаток у Сонтобии Кориц ниже того уровня, который позволил бы обеспечить ее десятилетнему сыну Дирвену счастливое детство, забрать у жестокосердной и малообеспеченной матери мальчика и отдать на воспитание почтенной госпоже Фронгеде Хентокенц, с присвоением ему фамилии Хентокенц.

У мамы лицо стало белое, как отбеленное полотно. А Дирвену тогда подумалось: это же все не по-настоящему… Разве они не понимают, что Дирвен с мамой на самом деле любят друг друга, просто поссорились из-за мороженого? У них и раньше случались ссоры, если никто не хотел уступить, а после они мирились. Да никуда он с этой чужой теткой не пойдет! Дирвен ревел и брыкался, но двое слуг почтенной приемной матери закутали его в плед, вынесли из зала суда и запихнули в карету.

Госпожа Хентокенц была бездетной вдовой и входила в городской Совет наблюдателей при Надзоре за Детским Счастьем. В первый месяц Дирвен дважды сбегал к маме из ее богатого особняка, но его ловили и привозили обратно, и пригрозили на третий раз отправить в исправительный приют. Он сделал вид, что покорился. До него уже дошло, что все это не понарошку: словно дурачился на льду, а тонкая корка под ногами возьми да и проломись – и, уже захлебываясь, понимаешь, что обжигающе холодная вода забирает тебя в свое темное лоно по-настоящему, никакая это не игра.

Фронгеда заботилась о нем с умилением и тщанием, как будто расставляла вазочки с искусственными цветами, перед тем как пригласить в дом гостей. Дирвена наряжали не хуже чем дорогую куклу в витрине магазина игрушек, закармливали сладостями, выпускали погулять в аккуратном садике около особняка, показывали знакомым. Перевели в платную частную школу, туда и обратно его сопровождал ливрейный лакей – молодой еще отставной солдат, от такого не удерешь.

Дирвен тосковал, не хотел у нее жить, но ненавидеть госпожу Хентокенц не мог: она была не злая и на свой лад его полюбила.

Во всяком случае, то умилительно-собственническое чувство, которое Фронгеда испытывала к присвоенному чужому ребенку, она искренне считала любовью и сильно удивилась бы, начни кто-нибудь это оспаривать.

Возненавидел он миндальное мороженое – если бы не оно, ничего бы не случилось! И дурацкий закон, из-за которого его разлучили с мамой, и заодно все остальные дурацкие законы, какие есть на свете. Да еще Двуликую Госпожу, повелевающую вероятностями: ну чего ей стоило сделать так, чтобы никто не обратил внимания на их с мамой размолвку из-за пустяка?

Ему было тринадцать, когда он взбунтовался: побил вазы и фарфоровые статуэтки, которых в особняке у госпожи Хентокенц было видимо-невидимо, пообрывал гобелены, исчеркал углем натюрморты в золоченых рамах – и сбежал из этой уютной тюрьмы, прихватив с собой немного денег и несколько штук амулетов. Он был уже достаточно большой, чтобы соображать: к маме нельзя, там его будут искать в первую очередь. Лучше всего добраться до какой-нибудь дальней деревни и наняться в батраки, а потом, когда он вырастет, можно будет вернуться домой и помириться с мамой.

Спустя восьмицу Дирвена разыскали и увезли в исправительный приют. Там его поили «зельем послушания», но среди амулетов, которые ему удалось припрятать, была овальная бусина, защищающая от колдовских снадобий. «Спасай меня, амулет!» – мысленно молил и приказывал Дирвен, когда в него силком вливали очередную порцию горькой дряни.

Он долго болел, зелье выходило из него с вонючим липким потом и помутневшей мочой, но так и не оказало должного воздействия. Ему бы догадаться еще тогда, что он заправский амулетчик не хуже вагоновожатых, но он решил, что все дело в замечательной бусине. Казалось странным, что никто не интересовался, куда он подевал украденные артефакты, только стыдили, что без спросу взял деньги.

Впрочем, Фронгеда знала, что эти амулеты не представляют почти никакой ценности – завалявшиеся безделки, разве что отдать их воспитаннику вместе со старой шкатулкой, пусть играет. Она о них даже не вспоминала, переживая из-за того, что Дирвен так ужасно с ней поступил.

Сбежать из приюта ему удалось с месяц назад. Стащив на рынке сухарей, леденцов и копченую курицу – в этом ему помог бронзовый кругляш с хитрым ликом Ланки, бога воров и торговцев, – он добрался перелесками до Бегоны и двинул на заграничную сторону, понадеявшись на «Удачу водоплавателей». Так и закоченел бы возле берега в ледяной воде, если б случившийся рядом маг его не вытащил.

Больше его не вернут в приют и не будут пичкать мерзкими снадобьями, от которых другие становились похожи на дрессированных собачонок, прилежно выполняющих команды. Дирвен отправится с учителем в южную страну Ларвезу, а потом, когда ему исполнится двадцать (если появишься в Овдабе до совершеннолетия, там опять захотят позаботиться о твоем «детском счастье»), приедет за мамой, чтобы забрать ее с собой.

Засыпая поздно вечером в пахнущей старыми одеялами комнатушке на приморском постоялом дворе, он представлял себе, что сидит в кабине подходящего к перрону поезда с роскошной драконьей мордой спереди. Он теперь не кто-нибудь – амулетчик-вагоновожатый! А мама случайно там оказалась, потому что проходила мимо. И она его сначала не узнала, а потом узнала и обрадовалась, и они вместе поехали жить в Ларвезу, чтобы никогда больше не разлучаться…

Мир Сонхи

Зинта решила, что поменяет свою судьбу на что угодно другое – и дальше будь что будет.

Утром ее разбудили воодушевленные выкрики, доносившиеся с пустыря за домом:

– Я говорю «нет» индивидуализму! Я говорю «нет» индивидуализму! Я говорю «нет» индивидуализму!..

Сосед с первого этажа, чтец-просветитель из Отдела Добромыслия при городской Управе. С первыми лучами солнца он выходил на пустырь в рубахе навыпуск и тренировочных шароварах, с непокрытой седеющей головой, и делал нехитрую гимнастику, перед тем как отправиться на службу. Почтенный человек. Но все же Зинта сердито подумала, что проорать свое «нет» индивидуализму можно было бы и не у нее под окнами.

Улгер болезненно морщился и прятал голову под подушкой, но глаз так и не открыл. Его все еще привлекательное, хотя и несколько обрюзгшее лицо даже во сне выглядело страдающим. А Зинте все равно пора вставать, ей предстоял обход пациентов – беготня по всему городу.

Они с Улгером по-прежнему делили кровать с потускневшими шарами на столбиках, хотя близости между ними не было уже больше года. Табачного цвета диван во второй комнате продавлен, словно на нем демоны резвились, и вдобавок слишком короткий, а больше спать негде.

Зинта вышла на цыпочках, чтобы не потревожить Улгера. Как бы там ни было, она была ему благодарна за недолгий романтический период в своей жизни, которая иначе напоминала бы чисто выметенную дорогу, пролегающую через местность, где все одинаково сглажено и неброско.

Умывшись, наскоро съела сваренное с вечера на общей кухне яйцо и ломоть хлеба. Замужние женщины в Молоне носили юбки до колен и шаровары либо длинные юбки, а поверх надевали передник – он мог быть и затрапезным, из серой холстины, и шелковым с оборками, и сплетенным из дорогих кружев, но непременно был, как знак семейного положения. Она раньше тоже с удовольствием его носила, пока у них с Улгером не разладилось. Лекарка имела право на профессиональное одеяние без дополнений, чем Зинта теперь и пользовалась: она прежде всего служительница Милосердной, а потом уже чья-то жена.

Туника, удобные штаны, куртка с карманами. Для прохладной погоды еще и плащ с капюшоном все того же серо-зеленого цвета. Через плечо на ремне лекарская сумка, к поясу пристегнуты фляга и кинжал длиной с ладонь, в ножнах с тисненой руной Тавше.

Ритуальное оружие Зинте вручили полтора года назад, на церемонии в храме, когда богиня приняла ее под свою длань. Оно предназначалось не для боя. Вделанный в рукоятку лунно-белый кабошон, меняющий цвет, позволял отличить живого человека от неупокоенного мертвеца, от демона, от песчанницы, от вышедшей на берег русалки или другого опасного существа, способного прикинуться человеком. Также кинжал служил проводником божественной целительной силы, которую лекарь испрашивал для помощи больному. И еще он мог быть использован для освобождения, если недуг неизлечим, а мучения слишком тяжелы, но дух не может самостоятельно вырваться из телесной оболочки.

Зинта была плотная, ладная, не высокая и не маленькая, легкая на подъем. Светлые волосы немного ниже плеч она обычно стягивала тесемкой на затылке. Круглое лицо, небольшой прямой нос, ясные и серьезные серые глаза. Не красавица, но миловидная, и все же с мужчинами ей не везло, если не считать Улгера. Возможно, она выглядела слишком строгой и деловитой, это отпугивало, к тому же Зинта держалась до того просто, что кавалерам это казалось пресным. Чрезмерной застенчивости в ней не было, но не было и того, что называют «изюминкой».

Она не пыталась притворяться другой, чем на самом деле, зато очень любила читать книжки про тех, кто на нее не похож.

Лекарей в Апне хватало, но Тавше не над каждым из них простерла свою длань, и кое-кто завидовал удостоенным. Было бы чему. Прервать чужую жизнь, пусть даже человек, истерзанный затянувшейся агонией, сам об этом просит, та еще привилегия. После своего первого раза Зинта несколько дней ходила как потерянная. Хотя это совсем не то, что настоящее убийство: просто рисуешь в воздухе острием ритуального кинжала руну, которая на миг вспыхивает бледным отсветом, – и дух свободен. Того, кто полон сил и хочет жить, этим способом в серое царство Акетиса не спровадишь, и все равно двадцатитрехлетней лекарке было тогда не по себе. Теперь-то уже привыкла. А если пропускаешь через себя целительную силу богини, самочувствие после этого такое, словно весь день таскала мешки да по дороге еще и падала под их тяжестью – кости и мышцы ноют, перед глазами плывет, и вдобавок зверски хочется есть.

Сегодня ей пришлось дважды зачерпнуть божественной силы, чтобы подлечить загноившиеся раны у детей, пострадавших от когтей Шуппи-Труппи. Эти раны исчезнут сами собой, если тварь будет убита, но добрые маги до сих пор не преуспели. Поговаривали, что в скором времени мерзкую шестирукую обезьяну по крайней мере изгонят за пределы людского мира и новых жертв больше не будет.

Когда Зинта, пошатываясь от слабости, вернулась для ежевечернего отчета в лечебницу, старший лекарь, пряча в пышных пегих усах злорадную усмешку, отправил ее на лекцию. Он эту девчонку недолюбливал, поскольку его богиня особой милости не удостоила, невзирая на седины и заслуги. В придачу его задевало то, что Зинта разговаривает с ним без завлекающих ужимок, не в пример другим молоденьким лекаркам. Пренебрегает!

Она попросту не имела привычки кокетничать, но такая мысль ему в голову не приходила, хотя он считал себя человеком, не впустую пожившим на свете и изрядно проницательным.

В помещении с беленными известкой стенами и разномастными стульями, пожертвованными в городскую лечебницу в разное время разными лицами, чтец-просветитель из Отдела Добромыслия рассказывал о преимуществах коллективного мышления перед индивидуальным. Зинта изо всех сил старалась не уснуть: она все это уже слышала не единожды, работников лечебницы загоняли на такие полезные мероприятия каждую восьмицу.

– …Считается, что некоторые древние маги, жившие в мире Сонхи сотни тысяч лет назад, могли раскалывать горы, поднимали на море гигантские волны, заставляли парить в воздухе каменные глыбы величиной с дом. Наши маги, объединившись, делают силой коллективного разума то же самое!

Стул попался шаткий, с коварным норовом – задремав, Зинта чуть не опрокинулась. Вот был бы стыд.

– …Да, да, сохранились свидетельства, что они умели обращаться в демонов, в том числе в летающих… Но скажите на милость, зачем? Демонов нам и так хватает! Лезут из Хиалы, как поросята в огород, а если еще и маги начнут в них превращаться, многовато покажется!

В аудитории раздались смешки. Зинта выпрямила спину, силясь держать слипающиеся глаза открытыми.

– …Коллективный разум всегда утвердит свои преимущества перед одиночкой-индивидуалистом! Среди возвратников иногда попадаются маги, в том числе такие, кто покинул Сонхи в отдаленную пору. Возвратники, ушедшие путешествовать по другим мирам не раньше десяти тысяч лет тому назад, подвергаются просвещению и вливаются в ряды наших достойных магов-коллективистов. Те, чье отбытие датируется давними эпохами, занимаются учеными изысканиями в Накопителях, а также приносят пользу, делясь своей силой с практикующими коллегами, как тучные удобрения питают корни злаков. Еще ни один из них не показал превосходства над объединенным разумом современных волшебников! Как известно, маг-возвратник принадлежит той стране, на территории которой он появился, и если вам посчастливилось найти мага-возвратника, вам полагается денежное вознаграждение, поэтому о каждом случайно обнаруженном иномирце надо немедленно сообщить добрым властям. Однако не забывайте о том, что среди демонов Хиалы попадаются шутники, которые притворяются людьми-иномирцами, чтобы завлечь кого-нибудь себе на забаву. Заметив иномирца, бдительно наблюдайте за ним издалека и постарайтесь поскорее известить о чрезвычайном казусе магов, амулетчиков, добрую полицию, ближайшую Управу…

Хвала Милосердной, все-таки высидела до конца и не уснула! Теперь добрести до трактира – и поесть.

Лекари на городской службе получали скромное жалованье, слишком много их было в Апне, и Зинте приходилось экономить, но уж миску каши с мясом можно себе позволить.

Домой она вернулась, когда медленные весенние сумерки уже начали окутывать окрестные кварталы. Старый двухэтажный дом, опоясанный крытыми деревянными галереями, был построен квадратом, окружая со всех сторон внутренний двор. Обитатели владели им на паях – обычная для молонских доброжителей-коллективистов форма собственности. Одна из квартирок на втором этаже принадлежала Улгеру Граско, молодому человеку с печальным одухотворенным лицом, осуждаемому соседями за вопиющее ничегонеделание и периодическое пьянство. Мужу Зинты.

Она с упрямым и усталым видом проскочила мимо кучки теток в цветастых, как расписные вазы, передниках. Соседки пытались ее остановить, чтобы высказать все, что они думают об Улгере, но Зинта не поддалась.

– Ты что-нибудь принесла? – спросил муж подавленным голосом, когда она сбросила боты.

– Нет. Нам выдают деньги в конце восьмицы, перед беззаботным днем. Ты же знаешь.

Он слегка скривился, наградил ее долгим измученным взглядом и выразительно отвернулся.

На Зинту тоже нахлынуло уныние, словно оно было заразным. Собственное жилище с потертыми тряпичными ковриками и старенькой, но уютной мебелью давно уже напоминало ей пруд, в котором она безнадежно утонула с камнем на шее. В казенной лечебнице и то лучше.

Если бы все было по-прежнему, как в ту пору, когда влюбленный Улгер Граско за ней ухаживал… Но спустя год после свадьбы он к ней охладел, потом у него завелась Карилла, которая позже его бросила, потом Нальва, которая тоже его бросила. Зинту душила горечь, но желания отомстить она не испытывала – будь у нее иной нрав, Тавше вряд ли простерла бы над ней свою длань. Не желая пересудов, она даже делала вид, что Карилла и Нальва ее приятельницы и бегают в гости к ней, а не к Улгеру. После разлуки со второй подружкой тот новую не завел, но и с Зинтой налаживать отношения не стал, а начал страдать, то втихую напиваясь, то впадая в похмельную меланхолию. Он не буянил, лишь понуро переругивался на галерее или на общей кухне с соседями. Этот мир был слишком дурным местом, чтобы его тут поняли и приняли.

– Ты все потратила на свои нужды. Тебе нет дела ни до кого, кроме себя, – припечатал Улгер, когда жена, сбросив плащ и сумку, шагнула к настенному рукомойнику.

– Почему ты так считаешь? – вздохнула Зинта.

– Да я уже сколько раз говорил тебе о твоих недоброжительских недостатках! Это же бесполезно, ты ничего не слышишь. Ты громко хлопаешь дверью, когда уходишь по утрам, хотя я просил не хлопать. Придираешься к тому, что у нас в нужнике мокрый пол, хотя видишь, что мне и так плохо, а я ведь не знаю, почему он мокрый – отсыревает, наверное… Ты не смотришь, что делаешь. Вчера ты выбросила бутылку, не посмотрев, а в ней еще оставалось на четверть портвейна. Ты не разделяла моего вызова обществу, который я бросал им вместе с Кариллой и Нальвой, только делала вид… И тебе жалко денег!

Боги не обделили Зинту терпением, но в этот раз она не выдержала:

– Хватит! Я устала, между прочим.

– Я тоже устал… – измученным голосом жертвы, отвечающей своему палачу, произнес Улгер, ухватившись за косяк. От него слабо несло дешевым крепленым вином. – Вы втроем… Ты, Карилла и Нальва – вы все вместе меня сломали!

– Как это? – она изумленно распахнула глаза. – Ты чего городишь?

– Вы все втроем меня не поняли, хотя я перед вами душу настежь открывал!

– А тебе, интересно, есть дело до чьей-то чужой души? – Зинта уперла руки в бока, ее все-таки прорвало. Рано или поздно это должно было случиться.

– Ты опять повысила на меня голос, хотя знаешь, что я это плохо переношу. Когда я состарюсь и буду болеть, ты мне даже стакана воды не подашь!

– Не говоря уж о стакане портвейна, – не утерпев, пробормотала она себе под нос.

– Я давно уже чувствую, что ты меня ненавидишь!

После этого обвинения Улгер отступил в спальню и захлопнул дверь, потом всхлипнули пружины – он повалился ничком на кровать.

Зинта тяжело уселась на табурет, но, с минуту посидев, решительно встала. Забросила на плечо лекарскую сумку, без которой не выходила из дому, сорвала с крючка плащ. С нее хватит.

Говорят, иной раз человек может изменить свою судьбу – если попросишь о милости Госпожу Вероятностей, если та услышит, и снизойдет, и дарует тебе развилку… Зинта решила пойти в храм Двуликой прямо сейчас, не откладывая, пусть на ночь глядя. Пока не передумала.

Мир Сонхи

Для экзорцизма выбрали каменисто-песчаное местечко на берегу океана, в стороне от деревень и дорог. Группа магов, отвечающих за Врата, выехала туда загодя, чтобы сделать разметку и сотворить подготовительные заклятия. Небольшой круг, выложенный белой галькой, обозначал границы того участка, где сначала раскроется, а потом будет запечатан выход в междумирье – в одну из его необитаемых областей, где нет ничего, лишь смутно угадываются за безмерной пустотой далекие странные миры, невесть кем населенные.

Предполагалось вышвырнуть туда Шуппи-Труппи – так, чтобы вернуться обратно в людской мир злыдень не смог. Никакой щелки не должно остаться, это обеспечат специалисты по Вратам. А то, чтобы тварь оказалась за порогом, забота экзорцистов.

И те и другие были уверены, что выполнят свою задачу, дело оставалось за малым: каким образом заманить сюда Шуппи-Труппи? Ведь для того, чтобы кого-то изгнать, прежде всего нужно, чтобы он как минимум появился.

У молонских магов было на этот случай несколько прожектов, ни один из которых не сулил обязательного успеха, но радикальное решение предложил заграничный коллега, командированный для помощи и обмена опытом Светлейшей Ложей. Роль приманки сыграет вытребованный им из Ларвезы ученик-амулетчик.

Ловить на живца надежней, чем плести вероятностные уловляющие чары, которые сработают или нет, еще вопрос. Мастерство Светлейших, сумевших перебросить из своей резиденции в Молону живого человека, тоже внушало уважение: с такими коллегами-конкурентами следует считаться и не ссориться. Однако молчаливый парнишка с шевелюрой пшеничного цвета, одетый как сын молонских горожан (это правильно, тварь на здешних детей натаскана), выглядел слишком смирным и дисциплинированным. Ни слова не проронил, ни на шаг от учителя, никакого своеволия. Все это похвально, спору нет, но ведь Шуппи-Труппи на тех, кто слушается старших, не нападает.

– Он справится, – сухо и категорично возразил Орвехт, когда местные коллеги поделились сомнениями.

Оставалось только поверить ему на слово.

Суно в глубине души тоже беспокоился. По его расчетам, Дирвен, защищенный амулетом, не должен был пострадать, и все же чувство ответственности заставляло мага раз за разом придирчиво пересматривать мысленный план экзорцизма, выискивая слабые места.

Дирвен молчал, словно воды в рот набрал, как ему было велено. Если он заговорит по-овдейски, коллеги заподозрят, что дело нечисто. Орвехт уже связался с Ложей, и Дирвена Корица задним числом зачислили в школу амулетчиков, но с молонцев все равно станется предъявить на него права, если пронюхают, откуда он взялся. Это же самородок чистого золота! А овдейцы так увлеклись «детским счастьем», что проглядели у себя под носом амулетчика с недюжинными способностями. И они тоже могут затребовать его обратно, если поймут, какого маху дали. Что ж, Суно собирался выиграть эту партию и благополучно доставить ценную находку в Ларвезу.

Он все-таки добился того, чтобы мальчишка рассказал ему свою историю. Без легких чар не обошлось, но Орвехт должен был все выяснить. Торжество глупости, как обычно… Впрочем, не только глупости, еще и людской корысти.

Если бы у всех небогатых овдейцев отбирали детей под предлогом того, что бедность мешает детскому счастью, правительство Овдабы разорилось бы на приюты, а в стране начались бы волнения. Очевидно, это происходит, когда находится заказчик. В нашем случае – госпожа Хентокенц из городского Совета наблюдателей при Надзоре за Детским Счастьем. Дирвен, на свою беду, хорош собой, и влиятельная бездетная дама положила на него глаз, едва увидела их с матерью в зале суда. Разумеется, судьи уважили ее желание. По Хартии Личных Прав Фронгеда Хентокенц имеет право завести ребенка – не важно, каким способом, а Дирвен, в свою очередь, имеет право на счастье… Но сколько бы он ни кричал, что хочет вернуться к маме, слушать его никто не станет: только суд может решить, где и с кем ребенок будет счастлив. Его мнение в расчет не принимается, ибо он несовершеннолетний. Да, по законам Овдабы он должен жить счастливо, однако не ему решать, в чем означенное счастье заключается. А не желаешь быть счастливым – в исправительный приют.

Опять же такие ссоры, как между Сонтобией и Дирвеном, вовсе не редкость, и если цепляться к каждой, овдейские суды будут завалены делами, как осенние леса палыми листьями – век не разгребешь. Но на беду матери и сына, поблизости случилась расторопная девица Крейса Винанглиц. Вероятно, пострадавшая в детстве от дурного обращения и потому глядевшая по сторонам предвзято, не разбирая, что происходит вокруг на самом деле. Вдобавок она остро нуждалась в деньгах и рассчитывала на гарантированное властями вознаграждение. Вот и закрутился демонов волчок…

Закон о Детском Счастье придумали для того, чтобы бороться с родительским жестокосердием, и порой это необходимо, тут Суно спорить не собирался: в иных семьях с детьми обращаются хуже, чем с рабами в Суринани. Но всякий закон – палка о двух концах, и Дирвен Кориц не единственный, кого овдейские законники «осчастливили», растоптав походя его жизнь, словно попавший под ноги уличный мусор.

«Со злом я как-нибудь разберусь, главное, не причиняйте мне добра» – кому из мудрецов-насмешников былых времен принадлежали эти слова?

– Пора начинать, коллега Орвехт!

Да, простите, отвлекся. Он ведь прибыл сюда ради Шуппи-Труппи – еще одного порождения недальновидности человеческой.

Наспех сооруженный дощатый сарай напоминал плохонькую театральную декорацию. Иначе шестирукий морок не изловить: тот набрасывался на свои жертвы только в закрытых помещениях.

– Готов? – осведомился Суно шепотом.

Шумел прибой, кричали охочие до хлебных крошек и зрелищ чайки, и не было риска, что кто-нибудь из окружающих разберет овдейскую речь.

– Да!

Щенок почти не боялся. Волновался, не без того, но настоящего страха в нем не было. Другие у него страхи – а ну, как вернут в Овдабу и снова упекут в исправительный приют? Что ему в сравнении с этим какой-то зубастый морок… То, что из него сделали приманку и заставляют рисковать, Дирвену только в радость: значит, держат за мужчину, а не за живую куклу, которую можно передавать из рук в руки в согласии с Законом о Детском Счастье. Да и самонадеянность уже прорезалась: он же амулетчик круче некуда и находится под защитой повешенного на шею артефакта, что с ним может случиться?

– Держи реквизит, – Орвехт протянул ему «Добрые наставления для отроков». – Рви в клочья, бросай на землю и топчи ногами, при этом ругайся нехорошими словами, но ни в коем случае не богохульствуй. Сквернословь тихо, чтоб тебя не услышали снаружи.

Он уже припугнул мальчишку тем, что Молона может выдать беглеца овдейской стороне. Для пущей надежности, чтобы не забылся и ничего вслух не ляпнул.

Дирвен взял обреченную на растерзание нравоучительную книжку и скрылся в сарае, неплотно притворив дверь. Вид у него при этом был самый благовоспитанный, как будто отправился учить уроки.

Экзорцисты окружили хлипкое сооружение, которое скрипело и ходило ходуном, словно готовилось развалиться от очередного порыва солоноватого морского ветра. Остальные отступили подальше, чтобы им не мешать.

Круг магов, дюжина профессионалов с сосредоточенными лицами. На сарай навели манящие чары, и теперь, когда Дирвен начнет безобразничать, монстр непременно появится, никуда не денется. Суно слегка дернул углом рта: вы ведь знаете о своем Шуппи-Труппи куда больше, чем следует из ваших слов, не правда ли, почтенные молонские коллеги?

Хмурое облачное утро. Свинцовые волны в белесых кружевных лохмотьях с шумом набегают на серый пляж. Прорва чаек, одни носятся над водой, другие с хозяйским видом разгуливают по берегу. Пурпурный океан, который становится пурпурным лишь на закате, и то не во всякий день, рябит и тускло отблескивает, словно облитый жидким металлом.

Добрая сотня специалистов по Вратам заняла позиции возле каменного круга – полумесяцем, в несколько рядов. Чуть поодаль стояло полторы дюжины магов-кормильцев, готовых черпать силу из Накопителя и вливать в своих коллег, если те начнут слабеть.

Такой коллектив справится с чем угодно! Ветер шевелил стриженые волосы и трепал темные суконные мантии.

Из сарая доносились звуки рвущейся бумаги, старательный топот и невнятное злое бормотание. Орвехт надеялся, что Дирвен проявит благоразумие и не станет поносить Госпожу Вероятностей, которую винит во всех своих обидах.

Он уловил магическое возмущение за миг до того, как в шатком домике раздался вопль. Мальчишку все-таки проняло, когда очутился лицом к лицу с Шуппи-Труппи.

Суно метнул заклятие-аркан одновременно со всеми. Изнутри вырвался вой, отчаянный, булькающий и неизъяснимо мерзкий: тварь попалась.

Действуя синхронно с коллегами, он поволок упирающегося пленника к двери, которая распахнулась со звуком, напоминающим крик старой чайки. Наружу выкатился косматый серо-бурый ком, похожий на съежившегося паука. Морщинистое обезьянье личико кривилось в гримасах, мутные глаза, цветом как протухший яичный желток, свирепо горели. А руки у твари и впрямь разной длины, или ее в результате магической трепки перекосило?

Шуппи-Труппи верещал как резаный, загребая когтистыми пальцами песок и гальку. Чайки всполошились, почуяв нечисть.

В проеме появился Дирвен – такой же бледный, как после своего заплыва, но на ногах держится, и крови не видно.

Другая группа магов уже отворила Врата в междумирье. Выглядели те не слишком впечатляюще, словно одностворчатая дверь, за которой висит неподвижный темный туман.

Тверь истошно визжала, сучила всеми шестью мохнатыми конечностями, пыталась цепляться за камни, но экзорцисты объединенными усилиями вышвырнули ее в запредельную темень.

Дверь захлопнулась – и вслед за этим как будто растаяла, снова становясь воздухом, льющимся с небес утренним светом, брызгами соленой морской воды. В действительности никуда она не делась, и маги, ответственные за ее нерушимость, спешно накладывали печати и укрепляющие заклятия, а кормильцы подпитывали их силой, которую тянули из Накопителя.

– На славу поработали! – с облегчением ухмыльнулся глава молонских экзорцистов, утирая клетчатым платком взмокшую шишковатую лысину.

Спохватившись, Суно повернулся к юному амулетчику:

– Ты цел?

На Дирвене не было ни царапины.

Мир Сонхи

Зинту привели в святилище и оставили одну.

Сводчатые галереи образовывали подобие лабиринта – небольшого, поскольку храм невелик, но в первый раз можно и заблудиться. В стенных нишах неярко сияли магические лампы, словно в сосудах из помутневшего стекла были заключены плененные звезды. В центральном помещении стояла на пьедестале нефритовая статуя двуликой женщины в венке, сплетенном из серебряных веток, каждая из которых на конце раздваивалась.

Один лик Госпожи Вероятностей смотрит в прошлое, другой в будущее. Говорят, она старше всех прочих богов, ровесница самого Творца, и еще говорят, что она властна отменить предначертанное, даровав развилку.

Зинта уже начала сожалеть о своей авантюре. Единственный в Апне храм Той, Что Носит Фрактальный Венец, находился на глухой окраинной улочке и снаружи выглядел запущенным. Те, кто сюда наведывался, старались не попадаться лишний раз никому на глаза. Богов в Молоне не запрещали, но и не чтили. Таких, как Тавше Милосердная, покровительница врачевания, или Кадах Радеющий, бог процветания, изобилия и прироста, еще старались уважить, они как-никак приносят пользу, а остальные не очень-то и нужны.

Чтец-просветитель из Отдела Добромыслия однажды высказался: «Что они такое по сравнению с коллективным разумом всех людей, населяющих мир Сонхи? Букашки под колесами телеги, которая сама знает свой путь! Без поклонения и почитания они теряют силу в мире людей, так что они зависят от нас больше, чем мы от них».

Примчавшись сюда поздно вечером, Зинта поступила предосудительно. Не в такой степени, как поедатели шоколада или те, кто злостно отлынивает от обязательных для всех доброжителей общественных работ, но не лучше тех, кто тихо пьянствует, как Улгер, или не хочет ходить на лекции просветителей. Ее за это не накажут, но дружно осудят.

И незаметно сбежать не получится. Зинта уже пожертвовала храму позолоченный супружеский браслет, купленный перед свадьбой, – больше ничего ценного у нее не было, и отдала на хранение младшей жрице плащ, куртку, ботинки, тесемку для волос, сумку с лекарствами и фляжку. Кинжал Тавше ей оставили, удостоенной не полагается с ним расставаться.

Осторожно ступая босыми ногами по пыльным коврам и жестким старым циновкам, она неприкаянно бродила по святилищу. Распущенные волосы свешивались на лицо, это было непривычно.

Ей посоветовали медитировать, но отрешенно-созерцательное настроение никак не появлялось. Обхватив руками плечи – в тунике было холодно, голые руки покрылись пупырышками, – Зинта переходила из одной промозглой полутемной галереи в другую, разглядывая предметы, разложенные на бронзовых треногах, словно в музее. Здесь можно было увидеть все, что угодно: сверкающие украшения, оружие, высохшие кости, морские раковины, песочные и механические часы, знакомые и незнакомые монеты. На развешанных по стенам картинах были изображены сцены из человеческой, звериной, демонской жизни, а порой и пейзажи, среди которых встречались до того странные, что вряд ли это был мир Сонхи.

Ее то разбирало любопытство – зачем тут собрали эти вещи, что все это значит? – то одолевало желание забарабанить в дверь и сообщить жрицам, что она передумала, пусть ее отсюда выпустят.

Негромкий скрип в сердце маленького лабиринта, погруженного в зыбкий желтоватый полумрак. Резко повернувшись, Зинта заметила скользнувшую в проеме тень.

В центральной комнате, рядом с изваянием Госпожи Развилок, ее ждала старшая жрица храма – высокая, сухопарая, в ритуальном одеянии из темной, как полуночные небеса, ткани с разноцветной ветвящейся вышивкой. На голове серебряный венец вроде того, что украшает статую. Грубоватое, но на свой лад привлекательное лицо пожилой крестьянки ничуть не похоже на изящные лики богини, выточенные неведомым мастером из пепельно-молочного нефрита.

– Чего ты хочешь?

Зинта вздрогнула. Она хорошо помнила голос старшей жрицы: тоже по-крестьянски грубоватый, низкий, но довольно приятный, вполне подходящий для женщины, привыкшей распоряжаться в небольшой общине. Сейчас он звучал иначе – молодой, мелодичный, незнакомый.

Просительница вначале оцепенела, потом опомнилась и низко, в пол, поклонилась.

– Перемены, госпожа.

– Хочешь новую любовь и другого мужа? Есть для тебя суженый, в самый раз друг другу подойдете. Расплатишься за это дюжиной неудач, где и когда – не скажу, так заведено. Невелика цена за настоящую любовь.

– Кто он такой? – оторопело пробормотала лекарка.

– Нет смысла задавать мне вопросы. Хочешь такой перемены?

В душе колыхнулась осевшая на дно горечь. Нет уж, замуж Зинта больше не хотела. Говорите, настоящая любовь? У них с Улгером пять лет назад как раз такая и была. Когда он уверял, что любит ее, потому что никого лучше нет на свете, он вовсе не врал: на тот момент Улгер действительно так думал. Но потом его влюбленность начала выдыхаться, потом он встретил Кариллу, которая, очевидно, оказалась лучше Зинты… Спасибо, обойдемся без повторения пройденного. Одного раза ей за глаза хватит.

– Нет, госпожа.

– Тогда вы с ним разминетесь, и если в будущем ваши дороги снова пересекутся – как сложится, так сложится, не взыщи. Я предлагаю только один раз. Чего же тебе надо?

Ох, если б Зинта сама знала, чего ей надо… Чего-нибудь яркого, радужного, необычного. Не обязательно доброго. Не похожего на нее – вот это обязательно. Чтобы ей не клялись в любви, которая все равно потом закончится, но чтобы она была кому-то нужна, а то с тех пор, как Улгер к ней охладел, она жила словно в стеклянной банке. Чтобы вокруг происходило что-нибудь интересное, как приключения в книжках. И еще путешествовать, побывать в других странах… И чтобы у кого-нибудь рядом с ней – ну, пусть бы у подруги, которая пока еще не появилась, – были всякие любовные похождения, и та бы рассказывала об этом Зинте за чашкой чая с пирожным. И непременно убраться из Апны куда угодно.

Весь этот пестрый сумбур вертелся в голове у Зинты, которая никак не могла подыскать для него верных слов, только смущенно и растерянно моргала, глядя на собеседницу, и наконец вымолвила:

– Мне бы, госпожа, полюбовно разойтись с Улгером и куда-нибудь уехать… В столицу хотелось бы перебраться.

– Как у тебя все наворочено, а с виду – святая простота, – в негромком голосе, напоминающем перезвон стеклянных колокольчиков на сквозняке, промелькнуло едва ли не восхищение. – Есть кое-что в самый раз, как тебе желается. Отправляйся в путь немедленно, иди на закат, никуда не сворачивая. Сочтемся, как выйдешь на развилку.

– Чем я расплачусь? – настороженно уточнила Зинта.

– Тем, что умеешь делать лучше всего, ибо оно в моих интересах. Мне так будет веселее, давно ждала…

Собеседница озорно подмигнула, а потом ее лицо как будто обмякло, словно воздушный шарик, из которого выпустили часть воздуха. Уже другим голосом, вовсе не мелодичным, с хрипловатыми старческими нотками, она заметила:

– Не каждый, кто сюда приходит, удостаивается такой милости, как ты! Идем.

Зинта вслед за жрицей поднялась из подземелья на первый этаж. Вспомнились мудрые рассуждения чтецов-просветителей, и состоявшийся десять минут назад разговор уже казался не то наваждением, не то розыгрышем.

Ей вернули вещи, она снова стянула волосы тесемкой на затылке.

– Ты должна поторопиться, и вот это не забудь, понадобится.

Зинта поблагодарила и пристегнула к поясу фляжку с травяным отваром.

Старшая жрица вышла вместе с ней во двор. При свете дня стало видно, что иссиня-черная ткань ее одеяния кое-где заштопана, а цветные нити фрактальной вышивки поблекли.

– Спасибо вам за доброту, госпожа. Так я должна идти прямо на запад?

– Не идти, а бежать со всех ног, иначе можешь не успеть.

Поклонившись на прощание обветшалому каменному храму, Зинта зашагала по улице. Куда «не успеть» – к развилке? Гм… Похоже, что Улгер ее сегодня дома не дождется.

Осенило ее после второго перекрестка. Для чего может понадобиться фляжка с целебным отваром? Что Зинта Граско умеет делать лучше всего?

И в каком случае лекарь может «не успеть»? В одном-единственном…

Задумчивость с нее как ветром сорвало. Зинта ускорила шаг: нет уж, не успеть на помощь пациенту – этого она не может себе позволить.

Как бы наш мир

Это чертово городище называлось Олле’Кулаун-Пьяго. Сумасшедшее нагромождение каменных блинов занимало три квадратных гигола, если по-местному, или около двух квадратных километров, если по-человечески. Словно какой-то обкурившийся великан соорудил из расплющенных валунов не пойми что, а потом ушел, позабыв о своих игрушках.

Сабен перед дельцем нажевался заначенного чирхменя и разнылся, что ему здесь не нравится. Мол, все тут какое-то хлипкое, отсюда можно провалиться черт-те куда, и он-де чует свою смерть. Приехали, называется. Это камни-то ему «хлипкие»! По причине очевидной невменяемости пистолет Сабену решено было не давать, а то мало ли, что еще ему втемяшится.

Пистолетов грымза добыла три штуки – два лазерника и поеденный ржавчиной антикварный револьвер.

– Не забудьте про контрольный выстрел в голову, – напутствовала она генеральским тоном, оглядывая своих наемников брезгливо и придирчиво. – Он всегда делает назло, если не добьете – выползет, позовет на помощь и устроит нам неприятности. Заказ будет считаться выполненным после того, как его мозги расплещутся лужей, чтобы их можно было собрать только половой тряпкой.

Во завернула… Лютая баба, чем дальше, тем больше они в этом убеждались. Графиня Жозефина Мангериани любила фильмы о пиратах, каждый вечер крутила их перед сном у себя на втором этаже, и наверняка ей хотелось самой ходить в рейды, брать заложников, выколачивать выкуп, взрывать ограбленные корабли. Завидует небось, когда в кино про это смотрит.

– И хоть расшибитесь всмятку, но заберите письмо, – добавила она напоследок.

Насчет письма – это был ее специальный трюк, чтобы заманить внука в Олле’Кулаун-Пьяго, в ту его часть, где не разгуливают туристы и нет вездесущих леталок с видеокамерами.

Коповские зонды хуже саранчи. Чего там, прихлопнуть парня можно и в городе – если без разницы, будешь потом жить в свое удовольствие, тратя гонорар, или вскорости окажешься за решеткой. И для грымзы, и для четверки гастарбаев разница была. А приборов и знаний, которые позволили бы одурачить полицейскую систему слежения, у них не было, поэтому решили разобраться с пацаном в глухой загородной местности, где нет видеонаблюдения. Другой вопрос, что могло бы там понадобиться Эдвину Мангериани, но заказчица эту проблему решила – подбросила ему письмецо якобы от рыжей Мар.

Хитро сообразила: девчонка в больнице, и ее оттуда не выпустят, пока не закончится курс лечения, а если она позвонит Эдвину или пошлет сообщение с предложением встретиться – могут перехватить, поэтому Мар будто бы написала письмо на бумаге и передала с посыльным. Графиня наняла темнокожего остроухого пацаненка, велев ему сказать, что он племянник больничной санитарки. Бугор после проворчал, что грымза стратег, ей бы и вправду пиратскими делами ворочать. Такая не то что шалопая-внука – президента какой-нибудь планеты или галактической корпорации ликвиднет так, что секьюрити только руками разведут.

– После дельца ни шиша не пьем и не жуем у нее в коттедже, – Труш об этом уже толковал, но теперь, впечатлившись, решил на всякий случай повторить. – Станет угощать – не берите, только делайте вид. Хавать будем в городе, а кто захочет горло промочить – дуй до забегаловки или до питьевого фонтанчика. А у нее ни газировки из бутылок, ни воды из-под крана, ни-ни. Все поняли почему?

Чего уж тут не понять.

И он же, Труш, спросил у хозяйки: