Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на Звездные войны Таругин Олег
– А закончите вы когда? Время не ждет!
– Вот именно, что у нас время ждет, – горделиво ответили руководитель проекта и завлаб практически одновременно. – Все будет готово через неделю. Не забывайте, что, помимо необходимой после переноса психореабилитации, мы должны дать им основные знания о нашем мире. Сейчас они даже всеобщим языком не владеют, не говоря уже о чрезвычайно, просто катастрофически низком уровне научных и технических знаний. Процесс ускоренного гипнообучения как раз и займет неделю. Минимум.
– Если через неделю вас ящеры жрать не будут, – буркнул Автарк. – На них посмотреть-то хоть можно?
– На ящеров?
– На объекты.
– Да, конечно. Идемте…
Прошлое, 1944 год
Утро выдалось туманным.
– И увидел комбат туман, и сказал, что это хорошо. И стал туман быть, – прокомментировал Лаптев, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в мутной молочной пелене.
– Утро туманное, утро седое, – неожиданно козлиным голосом спел из-за плеча Харченко.
– Тьфу ты! – ругнулся на особиста Крупенников. – Не подкрадывайся. Стрельнуть могу!
– Я те стрельну, – беззлобно ответил особист, но петь перестал.
– Баба-яга, млять, в тылу врага… – усмехнулся Лаптев.
– Тебя чего сегодня на афоризмы тянет? – буркнул Крупенников, не отрываясь от бинокля, хоть это и было совершенно зряшным делом.
– Нервное, товарищ майор!
– Ааа… ну, бывает.
Минуты тянулись медленно, муторно. Словно муха, попавшая в мед, – пытается вытянуть одну лапку, а другие завязают все больше, и муха та все медленнее и медленнее движется. Крылышками жужжит, а толку никакого. Так и минуты перед боем, да и не только перед боем. Иногда Крупенникову казалось, что бой – атака ли, оборона – это спрессованная квинтэссенция всей человеческой жизни. Жизнь и смерть, а между ними нейтральная полоса. И больше во всей Вселенной нет ничего, кроме тебя, врагов в фельдграу и этой исковерканной железом земли. И ты сейчас один. Нет, конечно, рядом стоят бойцы и тоже ждут, сжав до судорог в пальцах автоматы, но на самом деле ты все равно один. Это только в тебя летят пули, осколки, мины, снаряды, штык сделавшего выпад вражеского пехотинца. Да, те, что свистят где-то возле уха, проносясь по-за самым краешком сознания, те – мимо. Но все одно ты будешь кланяться каждому из свистов, потому что ты хочешь жить. Потому что сейчас ты, майор Крупенников, – само средоточие жизни. Жития твоих предков, давших тебе возможность вдыхать влажный воздух самого главного утра. Жизни твоих детей, еще не рожденных, но верящих в то, что Виталий Крупенников – будущий папа, дедушка, прадедушка – переживет этот день и родит их всех.
Перекрестие жизни.
Вечный твой крест, майор Крупенников. Жить ради жизни. И убивать ради жизни.
Капелька пота сбежала по виску, щекоча тонкую синеватую жилку, бьющуюся под кожей.
– …я ей, главно, говорю, день рождения у меня! А она в слезы, дура. И молчит, главно. Я водки ей наливаю, она ее со стола смахивает. И еще больше ревет. Я ей – ну чего ты, дура, ревешь? А она мне хлобысь пощечину! И чего, главно, пощечину-то? Чего я сделал-то? Ну, выпил с мужиками после работы, и чего?
Крупенников захотел было оглянуться на захлебывающийся в воспоминаниях голос, но не успел. Секундная стрелка медленно и тягуче щелкнула по римской цифре «12» и словно замерла, ожидая, пока комбат, продрав руку через вязкий, ватный воздух, подымет ракетницу и выпустит в воздух ракету.
И траншея загремела железом. Штрафники, выбираясь из окопов, поползли в атаку. Именно поползли. Это только в кино в атаку бегают, а в жизни все сложнее, да. Когда первые шеренги исчезли в тумане, время еще больше замедлилось, хотя казалось, уже больше некуда, а майор Крупенников еще больше занервничал, хотя тоже казалось, что больше уже некуда.
И когда туман вдруг взревел грохотом разрывов, когда тишину разрезали густые очереди пулеметов, когда молочная белизна утра полыхнула изнутри красным, майор даже облегченно вздохнул.
Началось!
Но что именно там началось, комбат не видел. Оставалось только догадываться, что там и как. А вот этого он не любил, поскольку знал – выпускать из рук управление боем равносильно поражению, а, значит, и смерти.
– Эй, боец! – окликнул Крупенников невысокого бойца, лицо которого было усыпано веснушками так густо, что казалось, кто-то измазал его в краске. – Фамилия как?
– Иванов, гражданин майор. 1-я рота, 3-й взвод.
– Временно откомандировываю тебя, Иванов, – сказал комбат, подумав, что везет ему на эту фамилию.
– Так точно, – совершенно не удивился рыжий штрафник. И с сожалением, да, да, именно с сожалением, посмотрел на туман, в котором грохотал бой.
Крупенников усмехнулся:
– Связным у меня побудешь. Сейчас бегом вперед, выясни, что там, и пулей обратно. Понял?
– В лучшем виде все сделаю, гражданин майор! – осклабился рыжий, ловко выскочил из траншеи и побежал вперед. Сначала зигзагами, низко пригибаясь, затем вдруг нырнул и ужом пополз между воронок. Потом вовсе исчез.
– Однако, – одобрительно сказал Крупенников. – Профессионально…
– А у нас большинство таких, товарищ майор, – ответил Харченко. – Иванов из разведки. Пятнадцать языков у него лично, тридцать шесть в группе. По поводу представления на Героя нажрался и особисту так морду начистил, что того с переломами лица в госпиталь. Ну, а Иванова, понятно, сюда.
Харченко рассказал эту историю спокойно, как будто бы даже одобряя действия разведчика.
– Ну, положим, не все такие, – вступил в разговор Лаптев, сосредоточенно разглядывая карту и делая на ней свои пометки. – Правда, Белогубов?
Пожилой, а на войне все, кому за сорок, отчего-то кажутся пожилыми, боец Белогубов, бывший военный прокурор, согласно кивнул. Так он ползать не умел. Зато умел кое-чего другое…
Интерлюдия
Молоденький танкист сидел на броне, свесив ноги и задумчиво жуя травинку. На войне он был вот уже целых три дня – некоторые и меньше бывали. Но повоевать не успел – до фронта их танк добраться не смог. Да и танк-то… одно название, что танк. «Т-70». Кто в курсе, тот поймет, ага… Мотор забарахлил, пока ковырялись в двигателе, колонна уже ушла. А летучка техников где-то застряла. И делов-то всего было, что фильтр сменить. Забило пылью летних белорусских дорог.
Экипаж отправился до города с каким-то женским именем, не то Оля, не то Катя… а, Лида! А зеленого новобранца оставили сидеть, так сказать, на посту. Танк сторожить. Хорошо хоть пожрать оставили и воды полфляги. После килограммового «второго фронта» вполне ожидаемо задремалось на солнышке, поэтому танкист проснулся лишь тогда, когда кто-то рявкнул прямо над ухом:
– На посту спим, боец?
Парнишка едва не свалился с брони, где прятался от солнца в куцей тени граненой башни. Перед ним стоял, покачиваясь с пятки на носок, краснолицый очкастый военюрист с погонами полковника на плечах. За спиной полковника пофыркивала пыльная «эмка».
– А вот если немцы идут, а ты спишь?
– Никак нет, товарищ полковник!
– Молчать! – заорал офицер в ответ. – Расстреляю!
Танкист понял, что полковник в стельку пьян. Перегаром шибало так, что листья вяли. А когда начальник пьян, лучше с ним не то что не спорить, а даже и не разговаривать. Все равно виноватым окажешься как минимум в продаже Родины по ценам Торгсина.
– Эй! – обернулся полковник к своей машине. – Всем ехать в штаб. Доложить там генералу, что полковник Белогубов остался задерживать немецкое наступление. Задержу до выяснения, а там посмотрим!
– Товарищ полковник, – из машины донесся умоляющий голос водителя.
– Исполнять! Расстреляю! – и офицер вытащил из кобуры «ТТ», направив его на машину. Водитель, видимо, хорошо знал нрав своего хозяина, а потому без разговоров выжал газ и исчез в клубах поднятой машиной пыли. Полковник удовлетворенно улыбнулся и обернулся к парнишке-танкисту.
– Ну что, сынок, повоюем? Заводи своего коня полупедального.
– Товарищ полковник, у него фильтры забило, командир в Лиду отправился, за летучкой и все такое. Я вот на посту стою…
– Личною волей снимаю тебя с поста, – вальяжно махнул рукой полковник.
Парнишка, конечно же, знал Устав и помнил, кто такие разводящие и караульные. Но свой-то автомат он оставил в танке, а у пьяного полковника был пистолет, которым тот размахивал так, что случайно сбил дулом муху.
– И не спорь с прокурором дивизии! А то у меня – ух как! – и полковник показал кулак. Волосатый такой. Танкист и не думал спорить. Только головой кивнул.
– Значит, будем делать из танка ДОТ. Я полезу от фрицев отбиваться, а ты танк окопай.
Полковник с трудом забрался в машину. Бог, как известно, хранит пьяных, иначе бы прокурор обязательно сломал себе шею. Особенно когда упал с танка во второй раз – фуражкой вниз. Ну и головой, соответственно, тоже…
Фуражку парнишка бережно поднял, отряхнул от пыли и спрятал под днище. Проспится полковник, в себя придет и спросит, а где, мол, моя фуражка? А фуражечка-то вот она! И скажет товарищ полковник танкисту: молодец солдат, бережешь военное имущество! Как фамилия?
Больше танкист ничего подумать не успел. Полковник, оказывается, вовсе не уснул в башне, хотя тишина и стояла весьма подозрительная. Он просто нашел в боеукладке снаряды, зарядил сорокапятимиллиметровку и куда-то выстрелил. А потом заорал:
– Смерть немецким оккупантам! Ведь в бой идут советские юристы!
И так стрелял, пока не угорел от пороховых газов и не уснул на полу, облевавшись. Единственным ущербом героической стрельбы полковника Белогубова стала коза, внезапно оказавшаяся на линии выстрела. Да еще несколько кубометров леса.
На суде полковник клялся, что даже не представляет себе, как танк внутри устроен. К чести бывшего прокурора, солдатика он за собой не потянул и в штрафбат ушел один. А тот солдатик, получив взыскание и массу нарядов, свою медаль получил. И не одну. Но это уже другая история…
Иванов вернулся совершенно ошалевший:
– Граждане командиры, это надо самим видеть.
– Что видеть? – не понял Крупенников. А Лаптев и Харченко переглянулись.
– ЭТО, – многозначительно ответил им разведчик. – Увидите – сами поймете…
– Да что это-то, мать твою?! Объясняй по-человечески!
– Да наши без потерь прошли! Фрицев, как капусту, нашинковали, а потерь нет! Только легкораненые.
– Хм… – издал неопределенный звук Харченко.
Глава 5
Прошлое, 1944 год
Все оказалось так, как и говорил Иванов. Ну, или «почти так». Потерь и впрямь не было. Вообще. Ни одного погибшего. Зато четверть батальона, поднявшегося в атаку, как корова языком слизала. И ни одного тела на поле боя.
Только легкораненые довольно шипят, когда санитары им раны перевязывают.
Первый раз в жизни Крупенников видел, как люди радуются простреленным плечам или рассеченным бровям. А чего ж не радоваться-то?! Судимость снята, смыта пролитой в бою кровью, можно честно надевать свои погоны и награды. А перед этим – отдохнуть недельку в санбате…
И это было бы интересно Крупенникову. Очень интересно.
Но – в другой раз.
Не в этот…
Комсостав батальона собрался в захваченном немецком блиндаже. Даже и прибираться особенно не пришлось, так, кровь замыли по-быстрому. А бумажных голых баб на стенках на этот раз не было.
«Жаль», – рассеянно подумал Харченко, тайком собиравший коллекцию немецкой порнографии. Особисты, они ж тоже люди, порой даже куда человечнее некоторых.
Командиры рот и взводов сидели, как пришибленные.
– Ну?! – не сдержался Крупенников.
– Товарищ майор… – начал старший лейтенант Заяц. Комбат еще не успел толком разобраться в отношениях между офицерами постоянного состава батальона, но уже понимал, что Заяц один из самых авторитетных его командиров. По крайней мере, он всегда начинал докладывать первым. Даже сейчас, когда ситуация была… Идиотской ситуация была. Четыре сотни бойцов поднялось в атаку. Три дошло. Остальные исчезли.
– Прямо передо мной боец исчез, – нахмурясь, говорил Заяц. – Бежал, бежал – и исчез. Как и не было. Я сначала даже не понял, бегу и машинально перепрыгиваю, мало ли – тело упало. А потом вдруг как будто время остановилось… не, не так, не остановилось, а замедлилось, что ли? Ну, чисто как в кино, когда пленка медленнее крутится… Не поверите, но я все железо это летающее, будь оно трижды проклято, видел! Смотрю, хвостовик минометный летит, кувыркаясь. Прямо моему взводному-три в голову, а тот и не дернулся даже. И я будто в киселе каком-то, ни рукой не пошевелить, ни ногой. Вдруг раз – и нет взводного. И хвостовика того нет. Как и не было. А потом все обратно вернулось, и скорость обычная, и звук…
– Мы когда в траншею прыгнули, немцы оттуда тараканами побежали, – неожиданно добавил лейтенант, фамилию которого Крупенников так еще и не запомнил. – Орут что-то по-своему, лица белые, испуганные…
– Пленные есть? – отрывисто спросил Лаптев.
– Есть парочка, правда, помятые слегка. Один унтер, второй рядовой. Полевая дивизия люфтваффе. Мы экспрессом допрос учинили, вот и пришлось их… не без этого.
– Про пленных потом, – отрезал комбат. – Дальше?
– Так вот. Этот унтер из стариков, еще империалистическую помнит…
– Говорю ж, про пленных потом! О странностях этих, мать их за ногу, говори!
– Так я ж как раз об этом! На этого унтера сверху мой боец свалился, из новеньких, боец Фоминых. Ну и давай немца колошматить, а потом вдруг раз – и исчез! Немец ошалевший вскакивает, а у него в руках рукоятка от ножа. Лезвия самого нет, понимаете, только рукоятка. И как заорет: «О, майн готт!» А потом давай креститься, что тот поп! Я его чуть не пристрелил сгоряча, но вовремя про языков вспомнил. Ну и прикладом в лобешник успокоил. А Фоминых так и пропал, ни тела, ни оружия.
– Товарищ майор, связь готова, комдив на проводе! – от крика связиста Виталий вздрогнул. Вот чего ему меньше всего сейчас хотелось, так это разговора с начальством. Но армия – это тебе не пироги у тещи. Хотя и у тещи тоже особо не забалуешь…
– На проводе Лев, товарищ майор, – в кои-то веки доблестная связь решила отвлечься от вечной ботанической темы – «Ромашка, Ромашка! Я – Лютик! Требую опыления».
– Медведь? Как дела, Медведь? – рыкнул в трубку комдив.
– Зебра взята. До третьей полоски взята.
– Ай, молодец, Медведь! Потери какие? Помощь требуется?
– Лев, потерь… – Крупенников искоса посмотрел на начштаба. Тот в ответ взглянул ему в глаза, криво улыбнулся и покачал головой.
– Не имею потерь!
В трубке озадаченно замолчали. А потом задали смешной вопрос:
– Совсем?
– Так точно, совсем! Пара десятков легкораненых, и только!
– Дыры на шкурах вертите, Медведи! – радостно зарокотал бас комдива. – Молодцы! Ждите контратаки! А ты, майор, руки в ноги и бегом ко мне. То есть ноги в руки!
Крупенников отдал трубку связисту и задумчиво произнес:
– Благодарность батальону от комдива. Велел дырки вертеть.
Офицеры слышали разговор – сквозь трески и статику жизнерадостное громыхание голоса генерал-майора доносилось, казалось, аж до самого Берлина. Благо, до того стало ближе еще на пару сотен метров.
– А вызывают зачем, не сказал? – спросил Харченко.
– Не доложил, знаешь ли. Ему по должности не положено комбату докладывать, – съязвил Крупенников.
– Мне бы доложил, – ответил особист, усмехнувшись.
– Ну, я ж по сравнению с тобой просто майор, а не… – и тут Виталий споткнулся и, не подобрав нужного сравнения, засмеялся. В ответ ему улыбнулся и всегда сдержанный Лаптев, и командиры батальона, и даже начальник особого отдела хохотнул.
– Кстати, а где замполит? – вдруг вспомнил Крупенников. – Что, тоже того? Исчез в бою?
– Здесь я, товарищ майор, – ответил скромно сидевший до того в углу Яша Финкельштейн.
– Ты там чего сочиняешь, таракан запечный? – спросил комбат, отсмеявшись.
– Скоро узнаю, – вместо замполита ответил майор Харченко. – Я всегда первым узнаю. Всё! – и назидающе поднял указательный палец.
Не обращая внимания на подколку особиста, замполит вежливо ответил:
– Так это… политинформацию сочиняю. Мы же это, на территорию Германии вроде как вступили. Первыми.
То, что сказал замполит спокойным, чуть отрешенным голосом, вдруг произвело эффект рванувшей в блиндаже гранаты. И ведь знали же! Готовились! А вот за всеми странностями, за всеми переживаниями и исчезновениями вдруг не заметили этого простого, обыденного факта.
Они уже в Германии.
В той самой Германии, от которой пятились в сорок первом, которая душила их в сорок втором, которой они с таким трудом сломали хребет в сорок третьем. А в сорок четвертом они уже сами в логове дикого зверя.
– Однако… – только и сказал Крупенников, чувствуя… Нет, не ликование и не эйфорию. Пустоту и усталость. Так было с ним всегда, когда он ждал какого-то события или известия, важного и непременно счастливого. Но ощущение счастья всегда появлялось потом, гораздо позже, если и вовсе появлялось. «Праздник ожидания праздника», так, что ли? Или это не совсем об этом?..
Впрочем, и остальные офицеры бурно не радовались, лишь смущенно улыбались. Да и в самом деле, чего радоваться-то? Ну, Германия. Ну, логово врага. Ну, страна Гёте и Гитлера. Вот когда Гитлера удушим в Берлине, тогда и Гёте читать будем. Эту, как ее… Лорелею. Или это Гейне? А вот не пофиг ли майору Крупенникову?
– Отметим вечером, когда фрицев отобьем. А пока занимать оборону. Легкораненых в тыл не оформляйте. Или как это у вас… у нас делается, я пока не в курсе? Завтра отправим, а то сами видите, какие тут, хм, исчезновения. Все свободны. Убываю на НП комдива.
– Комбат, – окликнул того Харченко, когда короткое совещание закончилось и офицеры вышли из блиндажа.
– Ну? – оглянулся Крупенников.
– Я с тобой.
– Комдив меня одного вызывал, – нахмурился Крупенников.
– Да не слежу я за тобой, своих дел хватает, майор, – отмахнулся особист. – Иванова еще с собой прихватим. Хочу кой-куда пройтись, поглядеть…
Видя, что с лица комбата не сходит угрюмое выражение, Харченко искренне рассмеялся:
– Это тебе, комбат, нужно в особом отделе работать, а не мне. Всех подозреваешь в грехах смертных. Идем, потом все объясню.
«Потом» оказалось метрах в ста от взятых траншей. Харченко вдруг остановился и внезапно встал на четвереньки, начав осматривать землю, чуть ли не обнюхивая ее наподобие поисковой овчарки:
– Иванов, помогай!
Штрафник немедленно упал рядом и тоже стал изучать землю.
– Майор, меня, между прочим, генерал вызывал, – заметил Крупенников.
– Подождет твой генерал. У нас тут поважнее дела есть. Комбат, ничего странного не замечаешь?
Виталий Крупенников пожал плечами. Что тут странного можно разглядеть? Обычная нейтральная полоса, ставшая нашей. Перепаханная снарядами, засеянная осколками, политая кровью. И что на такой земле может вырасти?
– Харченко, ты следователем до войны работал, что ли? – иронично спросил ползающего по земле особиста комбат.
– Я до войны, майор, вообще не работал. Не успел. А вот пограничником послужил. Знаешь, сколько лет-то мне, Крупенников?
– Ну?
– Да как и тебе, двадцать пять.
Виталий удивился. Майор Харченко выглядел лет на десять старше. Брюшко солидное, лицо «наетое», как бабушка говорила. И волосы седые на висках. Хотя, по нынешним-то временам, этим не удивишь.
– Непонятно, – с трудом поднимаясь, сказал особист. – Вообще ни хера непонятно!
– Ну, кое-что понять-то можно, – откликнулся Иванов. – Вот только что оно означает…
– Это уж точно, – фыркнул в ответ Харченко. – Эвон, какая хрень творится, науке неподвластная. Смотри, комбат, видишь?
Комбат честно признался, что ничего не видит.
– Да ты внимательнее смотри.
Но комбат все равно ничего не видел.
– Следы видишь? От наших сапог, советских?
– Ну, вижу, следы как следы, – отчего-то раздражаясь, ответил Крупенников. Не любил он детективы. Даже про Шерлока Холмса и Ната Пинкертона.
– Не совсем! Вот, смотри, тут солдат бежал, вот тут упал и в сторону пополз. А тут – перекатом в другую ушел. Вот вскочил и снова бросок сделал. А вот тут следы закончились.
Майор присмотрелся. Действительно, следы заканчивались, словно человек подпрыгнул и…
И исчез.
Метрах в двух от исчезнувших следов все еще курилась вонючим тротиловым дымом неглубокая минометная воронка, обрамленная комьями вывороченной земли и ошметками дерна.
– Иванов, ты видишь? – спросил переменника Харченко.
– Вижу. И не только у этого. С другой стороны воронки такая же херня.
– И еще один момент, комбат. Оружия нет. Одежды, сапог там тоже нет, но это понятно. Человек испарился прямо в одежде, это бывает, лично видел. Но оружие-то должно остаться, понимаешь? Исковерканное, изогнутое, разбитое в хлам, оплавленное – но должно. А его нет.
– Да, вот у нас случай был в полку, – неожиданно и не совсем в тему вставил бывший разведчик. – Пуля второму номеру ПТР прям в патронную сумку вошла. И насквозь гильзу пробила. И ничего…
– А следовательно что, комбат?
– Что? – не понял Крупенников.
– Есть списк у зампотыла о получении оружия. И номера там тоже имеются.
Виталий хмыкнул:
– Списки… А ты хоть списки личного состава видел?
– Видел. Но отработать надо любую версию. Я не думаю, что они там каждую такую мелочь учли. Необходимо во фронте поднять все документы по батальону за последние два месяца. Вплоть до получения продовольствия. В конце концов, должны сохраниться личные дела осужденных, попавших к нам в батальон незадолго до выступления. И сохраниться не у нас, а в трибуналах. Если все проверить, глядишь, чего и поймем… может быть.
– Граждане майоры, кони скачут, – встал, отряхивая колени, Иванов, так что спросить, где это «там» и кто это «они», Крупенников не успел.
По перепаханному взрывами полю, мимо двух майоров и одного бывшего старлея лошади тащили батарею семидесятишестимиллиметровых орудий.
– А ну, стой! Стой, кому говорят! – Харченко выпрямился во весь свой невысокий рост, несколькими быстрыми ударами отряхнул испачканные землей колени. Колонна остановилась.
– Майор Харченко, кто такие?
– Капитан Помогайло, – козырнул старший из артиллеристов. – К штрафникам направлен в помощь. Далеко до них?
– Считайте, что уже доехали, капитан, – ответил за особиста комбат. – Я командир отдельного штрафного батальона майор Крупенников.
– Во, бог войны пожаловал! – засмеялся Харченко. – Ну, фрицев-то мы вам оставили, не боись…
Крупенников поразился, настолько быстро и незаметно особист вдруг превратился из ищейки, старательно обнюхивавшей каждый сантиметр земли, в добродушного увальня-толстячка.
– Батальон метрах в ста пятидесяти отсюда, во-он там, – показал направление Виталий. – Начальник штаба, капитан Лаптев, вам все покажет. Устраивайтесь пока.
– Есть устраиваться! – лихо козырнул артиллерист.
– Только побыстрее, не ровен час, фрицы в атаку пойдут.
– Без нас не начнут, товарищ майор, не переживайте! – улыбнулся капитан. Но солдат своих подстегнул.
– Да и нам бы следует поторопиться, товарищ майор, – сказал комбат особисту, когда батарея снова затопала к позициям батальона.
– Следует, – согласился Харченко, однако же вновь припал к земле. Наконец поиски его увенчались успехом. – Ага, есть, – особист подобрал с земли горсть свежих гильз от ППШ. – Отдам ребятам на экспертизу.
Виталий лишь пожал плечами. В криминалистике он понимал чуть больше, чем ничего. Поэтому развернулся и зашагал на восток, оставляя за спиной батальон.
Харченко и Иванов догнали его быстро. Больше особых находок не было, обычное военное железо – гильзы, осколки и один пустой диск от ручного пулемета Дегтярева.
– Как думаете, граждане майоры, может быть, это немцы свое новое оружие применили? Экспериментальное какое-нибудь. Немцы, они же такие, и газы придумали, и танки.
– Танки, Иванов, англичане придумали. А немцы придумали огнемет.
– Все одно, поганая нация, – упрямо набычился тот. – Ничего от них хорошего не дождешься. Или танк, или огнемет. А сейчас вот какие-нибудь хе-лучи.
– Лучи? Какие лучи? – едва заметно прищурился Харченко.
– Ой, ну да, не хе-лучи, а икс-лучи. У нас в полку один парень был, так он до войны на физика учился. Рассказывал, что немцы придумали какое-то излучение, не видно его, не слышно и запаха нет, а человек все одно помирает. Убили нашего физика, правда, обычной пулей, но…
– Иванов, тебе рентген делали когда-нибудь?
– Ага. В прошлом году. Мне под Орлом ногу сломало, как подкинуло взрывом, так штаны в клочья, на самом ни царапины, а ногу сломало.
– Так вот, твои хе-лучи и есть тот самый рентген. И открыл его действительно немец по фамилии Рентген. В честь него и назвали. Если долго человека им облучать, тот и впрямь может умереть. Но не моментально.
– Вот я ж и говорю, поганая нация. Небось какой-нибудь усилитель выдумали – и пожалуйста.
– Версия, конечно, интересная, – вполне серьезно сказал молчавший до того Харченко. – Но некоторые детали в нее не укладываются.
– Это какие, например? – поинтересовался Иванов.
– Многие знания увеличивают скорби и сокращают продолжительность жизни, – многозначительно ответил особист.
Штрафник немедленно заткнулся, уловив намек. Несколько минут прошли в молчании, как вдруг бывший старший лейтенант диким голосом заорал: «Ложись!!!» и рыбкой прыгнул в ближайшую воронку. Не размышляя, оба майора бросились следом. Иванов обладал совершенно невероятным чутьем: он слышал подлетающую мину или снаряд за несколько секунд до того, как их услышат другие. За это его хотели забрать и звукометристом в артиллерийскую разведку, и в радисты, но он каждый раз упирался руками и ногами, не желая покидать родную часть. Впрочем, об этом Харченко и Крупенников узнали гораздо позже, а сейчас прижимались к земле, пережидая короткий огневой налет немцев. Когда серия особенно близких разрывов щедро осыпала их землей, Харченко проворчал:
– Ну вот, все место происшествия попортили…
А Крупенников поднял голову, посмотрел на позиции батальона и хрипло выдохнул:
– Господи! Это что же там творится-то?!..
Интерлюдия
До войны капитан Помогайло был математиком. И даже окончил три курса знаменитого матфака ЛГУ. Когда самородок в лаптях приехал в Ленинград с его сфинксами, кариатидами, знаменитыми мостами и пронизывающим ветром с Финского залива, угрюмого немногословного сибиряка сначала обсмеяли за крестьянский кафтан. Но он, точно ломоносовский сын, вцепился в гранит королевы наук так, что та отдавалась ему с удовольствием. Его не интересовало ничто, кроме математики. Кому сказать бы – не поверят. За все три года сибиряк ни разу не был даже в Эрмитаже. Числа и формулы. Числа и формулы заменили ему все на свете шедевры мирового искусства. Впрочем, математика – это ведь тоже искусство. Точная наука, что еще можно добавить?..
Читать бесплатно другие книги:
