Шатун Шведов Сергей

Глава 19

БОГОТУР И КУПЕЦ

Скрипнули ворота, загремели цепи подъемного моста, и боготур Торуса первым выехал за стены городца, далеко не уверенный в том, что направляет коня в нужную сторону. Путь ему предстоял неблизкий, время подумать было, но думы вселяли в сердце боготура больше сомнений, чем надежд, а потому он их гнал от себя, дабы не сбиться с пути окончательно. Может быть, он дал слово Дарице только для того, чтобы отрезать себе путь к отступлению.

Садко, скакавший впереди, предостерегающе поднял руку. Торуса приказал мечникам остановиться. Сил у боготура было немного, и, отправляясь в стольный град с малой дружиной, он сильно рисковал нарваться на хазарский отряд или разбойничью ватагу.

– Хазары, – сказал спустившийся с холма Садко, – два десятка. По всем приметам, они направляются в ту же сторону, что и мы. Идут осторожно.

Великокняжьих мечников, что призваны охранять радимичские рубежи, Торуса так и не встретил на пути в стольный град. Видимо, Всеволод был уверен, что до весны и лета печенеги не пойдут в набег. И очень может быть, ган Митус учитывает эту уверенность. Хазары разведают зимние тропы до самого стольного града, а печенеги воспользуются их трудами. Зима ныне выдалась малоснежной, кони торят тропу без труда даже по лесным дебрям, и Всеволоду не следовало бы упускать это обстоятельство из виду. Но, похоже, Великого князя гнетут ныне совсем иные заботы, опасность извне ему кажется меньшей, чем та, что под боком. Всеволод недоверчив, и никто не скажет, что недоверчив он без причины, ибо изменяли князю не только чужие – чаще изменяли свои, ближние родовичи, а такая измена страшными рубцами ложится на сердце.

– Поедем по хазарскому следу, – сказал Торуса, – посмотрим, куда он нас приведет.

А след привел их к усадьбе гана Бречислава, одного из самых влиятельных среди радимичских старейшин человека, которого все считали преданным другом Великого князя. Во всяком случае, Всеволод частенько сажал Бречислава одесную себя на пирах и в советах, ставя его разумение всем в пример.

– В сельце и усадьбе мы насчитали более двух сотен вооруженных людей, – доложил боготуру Клыч. – Хазар, если считать с только что прибывшими, до полусотни, остальные мечники.

До стольного града было рукой подать, и Торуса не стал задерживаться близ опасного места, где его легко могли обнаружить, а обнаружив, вряд ли сочли бы своим.

Князь Всеволод принял Торусу вместе с другими гостями, но в разговоре с глазу на глаз отказал. Всеволоду нездоровилось, он сильно исхудал за последнее время, лицо его пожелтело, а глаза болезненно блестели то ли от хворей, завладевших телом Великого князя, то ли от дурных вестей, навалившихся со всех сторон. В городе собралось до сотни боготуров. Некоторые из них бесцельно слонялись по детинцу, не понимая, зачем Всеволод собрал их в эту пору. В ответ на вопросы товарищей Торуса только плечами пожимал. Ни Борислава Сухорукова, ни Бречислава, ни Изяслава, ни других влиятельных племенных и родовых старейшин Торуса вблизи Великого князя не обнаружил. Крутился по княжьим покоям только Богдан, рослый, плечистый и тупоголовый, целиком находящийся под влиянием своего старшего брата Борислава. Не отставал от Богдана князь Рогволд, который, по слухам, мигом дошедших до Торусы, слыл ныне чуть ли не первым ближником Всеволода. Рогволд Торусе обрадовался и даже звал в терем Богдана, дабы смочить в меду боготурские усы. Торуса обещание дал и заметил, словно бы между прочим:

– Вузлева я что-то не вижу в детинце…

– Приедет Вузлев, куда он денется, – криво усмехнулся Рогволд. – Князь Всеволод созвал всех боготуров.

– А что за спешка такая?

– Печенеги грозят нам набегом, – с готовностью пояснил Рогволд. – Великий князь собирает рать для отпора.

– А почему у стольного града собирает, а не у Берестеня?

Рогволд под пристальным взглядом товарища почти смутился, но ответил без запинки:

– К рубежам уже отправлена великокняжья дружина, так что врасплох нас печенеги не захватят. Всеволод ждет подхода полян и новгородцев, чтобы, соединив силы, двинуться навстречу врагу.

Более Торуса расспрашивать Рогволда не стал, тем более что как раз в этот момент в детинец приехала Макошина ведунья Всемила и сразу же привлекла к себе всеобщее внимание. Приехала Всемила не одна, а в сопровождении «белых волков» Божибора и Буривоя, которые не отступали ни на шаг от дочери Великого князя Новгородского. Кудесницу Всемилу и «белых волков» к князю Всеволоду пропустили сразу, а следом за ними туда же прошел и один из самых ближних к Велесу волхвов седобородый Бохос. Для Торусы не было тайной, что Бохос ревниво относится к кудеснику Сновиду и далеко не во всем с ним соглашается.

– Где Вузлев? – тихо спросил Торуса у боготура Скоры, подойдя к нему со спины. Скора вздрогнул, но к Торусе обернулся не сразу, а когда обернулся, то сказал глухо, отводя глаза в сторону:

– Зря ты приехал, у Великого князя к тебе доверия нет.

– Нужда позвала, – сказал спокойно Торуса. – Приехал ко мне смерд с дальних выселок и рассказал, что в Бориславовой усадьбе и в сельце Рогволда собрались до двух тысяч Хабаловых шалопуг и Митусовых хазар. По слухам, целят они на Берестень, оставленный Рогволдом без защиты.

– Рогволду я верю как самому себе, – холодно отозвался Скора.

– Я тоже верю в преданность Рогволда Великому князю, – усмехнулся Торуса, – но сомневаюсь в его разуме. На месте Всеволода я выдвинул бы дружину к Берестеню.

– Я передам твои слова князю, – кивнул головой Скора, отворачиваясь от настырного боготура.

Из слов ближника Великого князя Торуса заключил, что Рогволд либо солгал ему, либо сам был введен в заблуждение – великокняжеская дружина хоть и покинула стольный град, но к рубежам не выдвинулась, а таилась где-то поблизости, с неясной пока целью.

Остановился Торуса на постоялом дворе, чрезвычайно удивив этим хозяина. Видимо, здесь никак не рассчитывали заполучить столь значительного гостя, для которого открыты двери любого терема или дома в стольном граде.

– Знакомых встретил, – тихо сказал Садко сидевшему в раздумьях на лавке боготуру. – Бывшие мечники Твердислава, Брех и Глузд.

– Это те, которых Рогволд собирался повесить?

– Они самые, – подтвердил Садко. – Мечники хотят с тобой перемолвиться словом, боготур.

– Зови, – сказал Торуса, оглядывая выделенную хозяином горенку.

Отчаянные, однако, головы эти Глузд и Брех. Боготур Рогволд держит слово, и если мечники попадутся ему на глаза, то он вздернет их, не поморщившись.

– Здравия тебе, боготур, – сказал, входя в горенку, Глузд. – Прости, что в гости напросились. Дела у нас неотложные.

– И вам здравия, мечники, – отозвался Торуса. – Говорите, о чем печаль. Если смогу – помогу.

– Ган Горазд послал нас к Великому князю, – сказал Глузд, – сообщить о страшной измене, затеваемой в радимичской земле, а мы в детинец пробраться не можем.

– О чем Горазд хочет донести Великому князю?

– Ган Митус сговорился с Бориславом Сухоруким и с иными радимичскими старейшинами. Они собираются извести и Великого князя, и кагана.

Вести были важные. Чем больше Торуса слушал Глузда, тем яснее становилась для него ситуация. Вот только поверит ли Всеволод беглым мечникам и пославшему их гану Горазду? Хазарский ган человек коварный. Но в любом случае встреча посланцев Горазда с ближникамн Всеволода делу не повредит.

– Еще один человек хочет с тобой встретиться и поговорить, боготур, – понизил голос до шепота Брех. – Жучин.

Прямо скажем, странное желание возникло у купца-хабибу, которого в стольном граде вполне могли принять за лазутчика Митуса или кагана. В столь непростой обстановке это было чревато большими неприятностями для человека, не пользующегося доверием Велесовых ближников. Надо полагать, Жучин отдает себе в этом отчет, и если он тем не менее настаивает на встрече с боготуром, то уж, наверное, не для того, чтобы обменяться любезностями.

– Клыч проводит вас к боготуру Скоре, – сказал Торуса Глузду и Бреху. – Расскажите ему все, что знаете. А купцу передайте, что жду его здесь, на постоялом дворе, по первому темному часу.

Судя по всему, усобица на радимичской земле грозила развернуться нешуточная, способная развеять в прах гнездо, свитое Торусой в разрушенном городце. Вот она, доля боготурская: жить собираешься долгие годы, а все может оборваться уже завтра, и самое обидное – будет оборвано руками людей, с которыми не раз сиживал за одним столом, распивая меды.

Купец ждать себя не заставил. Года не прошло, как они едва не столкнулись перед Листяниным городцом лицом к лицу, но Жучин ушел тогда живым, а вот пятерым Торусовым мечникам уже не подняться.

– Кровь между нами, – сказал боготур, указывая гостю рукой на соседнюю лавку.

– Кровь пролита в открытой сече, и мстить за нее ты не вправе.

– Не все и не всегда в славянских землях делается по заведенному богами ряду, – зло усмехнулся Торуса. – Бывает, что и по зову сердца мстят.

– И это верно, – согласился Ицхак. – Когда твой товарищ Рогволд убивал и грабил на торговых путях моих соплеменников, ты ведь ему не препятствовал, боготур Торуса.

Торуса мог бы, конечно, сказать иудею, что за бесчинства Рогволда он не ответчик, но промолчал, ибо в словах чужака была своя правда.

– Боготур Вузлев вчера вечером приехал в город, – перешел к делу Жучин, – но поутру он в детинце не появился.

– Ты ничего не путаешь, купец?

– Собственными глазами видел, как он ехал по Торговой площади в сопровождении троих своих товарищей в рогатых шлемах, а после они как в воду канули. И канули где-то поблизости от терема Богдана.

Конечно, хабибу мог и солгать, но почему вздрогнул Скора, когда Торуса спросил его о Вузлеве? Да и Рогволд как-то странно улыбался, приглашая Торусу в Богданов терем.

– Сухорукий в городе?

– Ган Борислав человек осторожный, а дело предстоит кровавое, – мягко улыбнулся Ицхак. – По дворам старейшин спрятаны, по моим расчетам, до пятисот мечников. Добавь сюда несколько тысяч урсов, проживающих в городе, и ты поймешь, что заговорщики действуют с размахом.

– Одного не пойму, – прищурился в сторону гостя Торуса, – с чего это ты вздумал хлопотать за наш интерес?

– Я о своих интересах пекусь, – усмехнулся Ицхак, – ибо богиня Кибела для меня еще менее приемлема, чем бог Велес. Как видишь, свела нас в этой горенке не приязнь, а общий интерес.

– Шатуненок в городе?

– Мои люди искали его по всем закоулкам, но увы, – развел руками Ицхак. – Хотя я был почти уверен, что удар Драгутину он будет наносить открыто, при многих свидетелях, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что один из первых ближников Даджбога убит потомком ближников Лесного бога, а значит, путь к примирению славян с урсами закрыт.

– Искар не сын Лихаря и не внук Листяны, он сын боярина Драгутина и кудесницы Всемилы.

– Откуда ты это узнал? – удивленно вскинул брови Ицхак.

– Горелуха рассказала.

Жучин выслушал историю двадцатилетней давности с большим вниманием. Разумеется, о кое-каких своих догадках Торуса умолчал. Боготура смущал ган Багун. Этот вполне мог догадаться, чьим сыном на самом деле является Искар. И очень может быть, что, после того как мятеж завершится победой заговорщиков, Багун объявит, что Искар не сын Лихаря, а, следовательно, отцеубийца. И что его руками боги прокляли роды Яромира и Гостомысла, отвернувшись и от них, и от земель славянских. У Яромира и Гостомысла немало врагов, которые, надо полагать, не замедлят воспользоваться страшной вестью в своих интересах. Оба Великих князя либо падут, либо надолго потеряют возможность влиять на события, происходящие как в радимичских землях, так и в Хазарии. Что будет, безусловно, на руку гану Митусу и Сухорукому.

– Я должен поставить в известность о готовящемся бунте князя Всеволода.

– Я думаю, он знает, – спокойно отозвался Жучин. – По моим сведениям, князь только притворяется больным.

– Зачем ему это нужно? – удивился боготур.

– Вероятно, затем, чтобы ввести в заблуждение своих врагов и на время развязать им руки. Очень может быть, что Великому князю мешают боярин Драгутин, кудесник Сновид и боготур Вузлев. Так почему бы не устранить их чужими руками? Тем более что эти руки не надо даже подталкивать, надо просто мнимой болезнью разбудить надежды в честолюбивых сердцах.

Торусе очень захотелось выругаться, но он сдержался, ибо сидевший перед ним человек не был виноват в том, что наш мир устроен так скверно. Ну а хулить богов боготуру и вовсе не пристало.

Глава 20

ПАДЕНИЕ БЕРЕСТЕНЯ

Берестень забурлил поутру людским многоголосьем. Слухи по торгу метались разные, но толком никто ничего объяснить не мог. Про то, что князь Рогволд уехал из города, говорили многие, а вот почему уехал, по какой надобности и скоро ли вернется, не знал никто. Рогволдова дружина, запершись в детинце, отмалчивалась. Городская стража только руками разводила. А по Торговой площади полз шепоток о предстоящем набеге печенегов. Уж не печенегов ли убоявшись, сбежал из города князь Рогволд? Городские стражники, поддавшись паническим настроениям, вздумали было прикрыть ворота, но потом, устыдившись собственной робости, вновь их распахнули, впуская подводы из окрестных сел, подвозившие нехитрую снедь. Уж коли садиться в осаду, то надо хотя бы продуктами запастись с избытком. От приехавших в Берестень по торговым делам смердов берестяне узнали, что о печенегах пока ни слуху ни духу, зато в ближайших лесах объявился колдун Хабал со своими шалопугами. Говорили и о хазарах Митуса, которых однажды уже били под стенами Берестеня. У Митусовых хазар с тех самых пор наверняка вырос на берестян большой зуб, и, захватив бесхозный город, они, чего доброго, вздумают чинить спрос с его жителей. Иные из обывателей уже требовали созвать городское вече, другие еще чесали затылки, потому как не было пока никаких вестей ни от Великого князя Всеволода, ни от порубежных боготуров.

Начальника городской стражи Бурягу Рогволдовы ближние мечники турнули из детинца, да еще н высмеяли в спину за то, что вздумал поднимать переполох без причины. А городские старейшины на вопросы Буряги только руками разводили – мало ли какие слухи иной раз гуляют на торгу. А что до шалопуг, то никто не помнит случая, чтобы разбойничьи ватаги брали города. Если же тот Хабал озорует в селах и на дорогах, то смердам следует обратиться в боготурские городцы за защитой. А у берестян своих дел полно.

Буряга такими ответами старейшин не удовлетворился и вновь отправился в детинец стращать Рогволдова ближника Усыгу, оставленного князем во главе дружины. Усыга справлять службу не торопился, а только и делал, что бражничал в компании мечников и срамных женок, собравшихся в детинце в немалом количестве в отсутствие хозяина. Впрочем, они и при Рогволде там не переводились. Буряге оставалось только вздыхать о временах князя Твердислава, когда и в детинце, и в городе был полный порядок. Разве Твердиславова дружина стала бы бражничать дни и ночи напролет в то время, когда с рубежей идут тревожные вести.

Усыга пьяно кривил губы, но смотрел на Бурягу неожиданно трезвыми глазами, и это обстоятельство заставило последнего насторожиться. Уж так ли спроста затеял эту пьяную канитель Рогволдов ближник?

Усыга все-таки внял просьбе Буряги и выделил пятерых мечников в дозор. Но по тому, с какой неохотой мечники садились на коней, Буряга понял, что толку от разведки не будет. На всякий случай он отправил вслед за Усыгиными дозорными еще и своих стражников.

День прошел вроде бы спокойно, а вечером Буряга и вовсе испытал чувство, похожее на радость, – в Берестень с малой дружиной в тридцать мечников въехал старший брат Великого князя Борислав Сухорукий. Приехал Борислав по торговым делам и остановился в доме давнего своего знакомого Дробня, купца, известного не только в Берестене, но и во всей радимичской земле.

Дробень с Бориславом уже сели за стол вечерять, когда на красное крыльцо взошел Буряга. Дробень поморщился при виде незваного гостя. Начальник стражи беспокоил занятого человека уже не в первый раз за сегодняшний день. Поэтому, наверное, купец Бурягу не только за стол не пригласил, но даже и здравной чарки не поднес. Буряга смертельно обиделся на Дробня, но виду не подал. А что до Борислава, то Всеволодов брат был на редкость любезен и обходителен.

– Еду я с дальней усадьбы, что у Заячьей излучины, – охотно ответил Борислав на заданный Бурягой вопрос, – но чужих не видел.

– А ты целый день народ мутишь, – озлился Дробень на беспокойного стражника. – Ворота городские закрыл поутру. Цены на торгу сразу вверх прыгнули. Народ недоволен. Смуты возжелал, что ли? Вернется князь Рогволд, я ему все расскажу про твои бесчинства.

– Зря ты Бурягу винишь, – заступился за стражника скромно сидевший в углу Сорока. – Слухи по торгу со вчерашнего дня загуляли. А на Усыгу надежда плохая, бражничает он с утра до вечера. Нашел князь, на кого дружину оставить.

Буряга от поддержки приказного приободрился, тем более, что и Борислав внимал Сороке с сочувствием.

– Людей надо успокоить, – сказал Сухорукий. – О вороге и помину нет, а у вас тут бунт, не ровен час, случиться может.

– Вот ты, ган Борислав, и успокой, – попросил Сорока. – Побудь за наместника, пока князь Рогволд в отъезде. Старейшины тебя поддержат.

– Поддержим, – кивнул головой Дробень. – Надо же как-то унять переполох.

– Я ведь к вам ненадолго. – Борислав погладил в раздумье бородку. – Поутру думал уехать.

– Если ты уедешь, ган Борислав, то слухи по городу еще больше взметнутся – бегут-де старейшины!

Буряга с Дробнем поддержали Сороку – ведь на пустом месте может случиться беда.

– Ну разве что дня на три задержусь, – нехотя согласился Борислав, – пока страсти улягутся.

Буряга после слов Сухорукого вздохнул с облегчением. Большую тяжесть снимал с его души своим согласием брат Великого князя. Случись что, спрос теперь будет с Борислава, а не с Буряги. Буряга же человек маленький – скажут ему старейшины «отворяй ворота», он отворит, скажут «закрывай», он закроет. Спать Буряга отправился успокоенный, а поутру его неожиданно разбудили. И разбудил его незнакомый боготур в рогатом шеломе, которого в Бурягин дом привел стражник Сыряй.

– Сладко спишь, – хмуро бросил боготур, – а вороги у тебя уже на воротах висят.

– Какие вороги? – захлопал спросонья глазами Буряга, опознавший наконец в боготуре Осташа, который служил сначала гану Горазду, а после переметнулся к Вузлеву.

На Осташа Буряга косился с подозрением. Буквально на днях новоиспеченный боготур был в Берестене и о чем-то сговаривался с Рогволдом. Никаких речей о врагах он тогда не вел. А ныне спохватился, молодой да ранний! Вылез из грязи в князи и помыкает теперь почтенными людьми.

– Не туда пришел, – сказал Буряга. – Ныне городские старейшины назначили наместником Борислава Сухорукого, брата Великого князя Всеволода. Вот к нему и иди.

Осташ в ответ на Бурягины слова, присвистнув, сказал:

– Борислав-то ведь и стоит во главе мятежа.

– Какой еще мятеж?! – рассердился Буряга. – Что ты несешь, боготур?!

– Собственными глазами видел, – поддержал Осташа Сыряй. – Рать идет к Берестеню, не менее трех тысяч человек.

Буряга со сна запамятовал, что сам посылал Сыряя в дозор. От слов боготура можно было, конечно, отмахнуться, но стражнику нет резона обманывать начальника. О Бориславе же Буряга был наслышан, что тот не всегда жил с братом Всеволодом в ладу.

– Ворота городские закрыли? – спросил Буряга.

– Закрыли, – кивнул Сыряй. – Ох и солоно нам придется. В той рати и шалопуги, и хазары, и урсы. А снаряжены они не хуже, чем княжьи мечники.

– Большая сила валит, – подтвердил Осташ, – но не настолько большая, чтобы с наскоку взять город.

Буряга прикинул берестянские силы и тяжело вздохнул. Городская стража насчитывала полсотни человек. В детинце сидело до сотни мечников, а большую часть дружины Рогволд увел с собой. Вся надежда была на ополчение, которое числом не уступит нападающим, коли все гожие обыватели возьмутся за оружие.

– А Усыгины мечники вернулись? – спросил Буряга.

– Вернулись еще раньше нас, – кивнул Сыряй. – Стражникам в воротах они сказали, что никого из чужих не встретили – ни вблизи, ни вдали.

– Глаза у них повылазили, что ли?!

– Может, им те глаза просто замаслили, – усмехнулся Осташ.

Значит, и на Усыгу полагаться нельзя. Человек он в Берестене чужой. Прежде служил Великому князю, но доброго слова не выслужил, сума переметная.

– Прикажи бить в било, – подсказал Осташ Буряге, – созывай городское вече.

– Будет лай, – покачал головой начальник стражи, – если я через голову наместника Борислава ударю сполох.

– Бей, – в тон Осташу потребовал Сыряй. – Враг у ворот, а мы на то и поставлены в сторожа, чтобы предупреждать людей об опасности.

Боготур Осташ был не один, а с дружиной в двенадцать всадников. Нельзя сказать, что дружинники ладно снаряжены, но на вид крепкие. Буряга слегка приободрился. Все-таки не по своей воле он ударил в било, а по требованию боготура, который был ставлен на рубежи Великим князем, а значит, имел право обращаться к народу через головы городских старейшин.

Встревоженные берестяне дружно собрались на городскую площадь. Буряга глазом моргнуть не успел, как лобное место близ детинца было окружено гудящей толпой. Вопросы сыпались на Бурягу со всех сторон, но он хранил молчание, поеживаясь в теплом кожухе не столько от холода, сколько от предчувствия большой свары.

Открылись ворота детинца, и оттуда, в сопровождении пеших мечников, выехал наместник Борислав, которого Буряга вчера вечером оставил совсем в другом месте. Ловок Сухорукий, ничего не скажешь. К вечевому сбору не каждый князь выезжает на коне, многие из уважения к народу идут пешком а этот ведь не князь даже – наместник.

– Зачем собрал вече? – зло крикнул Буряге мечник Усыга. – Мутишь народ попусту.

– Умолкни! – неожиданно рявкнул на Усыгу стоявший рядом с начальником стражи Осташ. – Ты, я вижу, не только глаза пропил, но и совесть. Я, боготур Осташ, собрал вече по праву, данному мне Великим князем и кудесником Велеса, чтобы сказать слово народу.

– Не мешай ему, – бросил ретивому мечнику Сухорукий, – пусть говорит.

Борислав был на удивление спокоен и даже зевнул несколько раз, глядя на разгулявшуюся толпу умными прищуренными глазами. На лобное место он так и не поднялся, остался сидеть в седле, подчеркивая тем самым, что вече затеяно зряшное, а боготур Осташ просто беспутный отрок, не ко времени потревоживший людей. То, о чем молчал Борислав, высказал поднявшийся на лобное место Дробень.

– Как же не собирать вече, если вражья рать у ворот?! – возразил купцу Буряга.

– Путает он все, твой Осташ, – крикнул в толпу Дробень. – Мечники Усыги вернулись поутру из дозора и никого не обнаружили.

– Плохо смотрели, – огрызнулся Буряга. – Мои стражники натолкнулись на чужой стан в десяти верстах от Берестеня. С часу на час рать будет под стенами.

Большого доверия ни к Бориславу, ни к Усыге у берестян не было. Люди они пришлые, и кто знает, что у них на уме. Иное дело Буряга, который не первый год ходит в городских стражниках.

– Ну коли враг у ворот, то о чем же мы спор ведем, радимичи? – сказал неожиданно для всех Борислав. – Выходите на стены.

Дробень, готовившийся возразить Буряге, так и застыл с открытым ртом. Боготур Осташ тоже не нашелся, что сказать, ибо все нужные слова были уже произнесены Бориславом.

Вече дружно приговорило: чужих в город не пускать, назначить Борислава Сухорукого воеводой, а в помощники ему придать боготура Осташа и Бурягу. После вечевого приговора народ разошелся по домам – готовиться к отражению возможного напуска.

– Хитрит Борислав, – негромко сказал Осташу Доброга. – Надо с ним ухо востро держать.

Осташ понимал, что с вечевым приговором получилось неладно. А сам он не нашел нужных слов, чтобы разоблачить перед народом коварного Борислава. Вот тебе и бакуня: то слова идут с языка без всякой нужды, а то вдруг в глотке пересохло и все мысли выскочили из головы.

– Научишься еще говорить с народом, – утешил Осташа Доброга, – какие твои годы. А пока надо оттеснить Бориславовых мечников от ворот.

Однако оттеснить Сухорукого не удалось: своих мечников он посадил на Южные сторожевые вежи, а Усыгиных – на Северные. Осташу на распоряжения воеводы возразить было нечего, поскольку Борислав утверждал, что в опасных местах должны стоять самые умелые и хорошо снаряженные воины. Осташева же дружина и числом была мала, и мечи имела худшего закала, а о броне и разговора не было. Хорошие доспехи были только на Осташе и на Доброге. Первый свои доспехи получил от кудесника Сновида, а Доброге они достались от отца, который снял колонтарь с убитого турмана в Дальнем походе.

Городских ратников по стенам расставлял Буряга, лучше Борислава и Осташа знавший, кто из обывателей на что способен. Пока хлопотали об обороне, время уже подвалило к полудню. А о вражьей рати не было пока ни слуху ни духу.

– Так в десяти верстах, говоришь? – открыто усмехался в лицо Буряге мечник Усыга.

Подмерзающие на стенах ратники поначалу добродушно, потом все злее и злее стали ругать городских стражников боготура Осташа, устроивших в Берестене переполох и оторвавших людей от дела. Стой тут на ветру из-за чьих-то глупых страхов.

– Может, и была какая-нибудь малая шалопужья ватажка, – надрывался на всю площадь Усыга. – Да разве же рискнет она напасть на сильный город? Нашел Буряга, кого посылать в дозор – они же тележного скрипа боятся.

Стражники нехотя огрызались на цеплявших их Усыгиных мечников, но убежденности в своей правоте за ними не чувствовалось.

– Отпускай со стен, – кричали ополченцы воеводе Бориславу. – Околеем тут на ветру за ночь.

Борислав только руками разводил, снимая с себя тем самым всю ответственность за причиненные берестянам неудобства.

– Отпускай людей, воевода, – обратился от имени старейшин к Сухорукому Дробень. – А городская стража пусть на стенах стоит, чтобы впредь знали, как людей попусту морозить.

Дробня дружно поддержали выборные всех концов, и Борислав внял их требованию. Приказал он лишь оставить на привратных вежах мечников, а на стенах городскую стражу на всякий случай.

После отмашки воеводы ратники дружно полезли со стен. На попытки Осташа вразумить их берестяне дружно отругивались, да еще и грозили незадачливому боготуру литыми кулаками.

– Ты почто воеводу срамишь? – подлетел к сидевшему в седле Осташу мечник Усыга. – Осадного ряда не знаешь? Слово воеводы – закон для всех в городе. Будешь народ смущать – брошу в поруб.

– Осади назад, пока руки-ноги целы, – надвинулся на Усыгу Малога.

Усыга злобно ощерился, но на виду у заполнившего плошадь люда связываться с Малогой не стал.

– Уходить надо, – сказал Доброга. – Ночью Борислав откроет ворота Хабаловой рати. Берестень они возьмут, не сронив капли крови.

Буряга подавленно молчал, – чуял, видимо, что правда на стороне молодого боготура, но что мог сделать главный городской стражник, если старейшины были на стороне Борислава Сухорукого. Ночь уже вступала в свои права, и только огонь разведенного перед воротами костра не давал площади окончательно погрузиться в темноту. А ночь предстояла безлунная. Осташ оглядел обезлюдевшую площадь и перевел глаза на мечников, стоявших у ворот.

– Не станут стражники с ними драться, – ответил на немой вопрос боготура Буряга. – Мечников у Сухорукого втрое больше. Побьют нас, и делу конец. Да и нет у нас уверенности в измене Борислава.

Стоявший в двух шагах от Буряги Сыряй вздохнул солидарно с начальником:

– Про тебя, Осташ, Усыгины мечники слух распустили, что ты подослан к нам Шатуненком. И не боготур ты, а самозванец. Не Велесу ты служишь, а Лесному богу.

– Врет твой Усыга, – побурел от обиды Осташ. – Меня на боготурство сам кудесник Сновид благословил.

– Понятно, что врет, – согласился Сыряй. – Я ведь Хабалову рать собственными глазами видел. Но многие Усыгиным наветам поверили и на тебя злобятся. Уходить тебе надо, боготур Осташ, иначе убьют вас, как только город успокоится и впадет в спячку.

– Сыряй прав, – сказал Доброга. – Пропадать нам в Берестене не с руки, дел дома много.

– Выпустят ли еще нас? – засомневался осторожный Кисляй, которого, в отличие от старшего братана в дружине звали Молодый. – Усыга-то не зря на нас щерился.

– Надо рискнуть, – стоял на своем Доброга. – Пока что, по вечевому слову, Осташ и Буряга помощники воеводы, мечники не должны им воспрепятствовать.

К воротам двинулись, сев на коней. Усыгины мечники, толпившиеся вокруг, косились на боготура и его дружинников враждебно, но останавливать не пытались.

– Открывай ворота, – приказал Буряга одиноко стоявшему у колеса мечнику, – боготур Осташ едет в дозор.

Мечник замешкался было, тогда Буряга с Сыряем, оттеснив его в сторону, сами провернули колесо. Подъемный мост, заскрипев, опустился. Распахнулись внутрь створки ворот, и Осташ, облегченно вздохнув, выехал из негостеприимного города Берестеня. Дружина его трусила следом. Опасались стрел вдогонку, но все обошлось. Видимо, мечники не рискнули стрелять в спину боготура без приказа.

Глазастый Молодый первым увидел в ночи надвигающуюся рать. До стен Берестеня было рукой подать, поэтому Хабаловы ратники даже не шли, а крались, не зажигая факелов, почти в полной темноте. Видимо, Хабал с Бориславом заранее сговорились о ночном напуске.

Дабы не попасть под ноги наступающей рати, Осташ с дружинниками отвернули круто в сторону и укрылись в березняке. Хабаловы шалопуги надвигались хоть и бесшумно, но стремительно: всадники на виду у городских стен перешли на рысь, а пешие побежали. Осташу даже показалось, что ратников много более трех тысяч, о которых говорил Сыряй.

Судя по тому, что рать шла не останавливаясь и не перестраиваясь, ворота перед ней уже распахнули. За короткое время истоптанное тысячами ног заснеженное поле опустело, и тихий перестук металла о металл смолк.

– Потерял князь Рогволд город, – тяжело вздохнул Доброга. – Как в воду глядели те, кто говорил, что из этого буяна не выйдет ни мудрого судьи, ни толкового воеводы. Городом править – это не купцов грабить.

Огорченный едва ли не до слез, Осташ промолчал. Сам-то он тоже явил себя не в лучшем виде. Будь на его месте другой боготур, Вузлев, скажем, или Торуса, не отмахнулись бы от них берестяне столь пренебрежительно. А у Осташа не хватило ни ума, ни красноречия, чтобы открыть людям глаза на предательство Борислава Сухорукого.

Глава 21

ОТЕЦ И СЫН

Стольный град засыпал, сморенный накопленной за суматошный день усталостью. Расходившиеся лучами от Торговой площади улицы были пустынны, и только мерный шаг гнедого по деревянной мостовой нарушал привычную ночную тишину – Торуса ехал почти в полной темноте мимо крепких заборов с тесовыми воротами, которыми селившиеся близ детинца старейшины отгораживались от бродяг. Бродяги в открытую не шалили, но исподтишка могли нагадить любому доброму хозяину. В таком обнесенном крепким тыном дворе под одним, а то и под двумя-тремя кровлями проживало порой до полусотни человек, включая чад, домочадцев и челядинов. Были в городских усадьбах родовых старейшин и мечники, но число их ограничивалось княжьим указом. Для ближних к князю – десятью, для дальних – пятью. Может быть, поэтому крупных и кровавых ссор в стольном граде почти не случалось, а уж попытка поднять здесь бунт и вовсе была обречена на провал. Борислав Сухорукий не мог этого не понимать. Можно было, конечно, спрятать за стенами теремов сотню-другую решительных людей, но это только в том случае, если князь Всеволод и боготур Скора вдруг ослепнут. Любая замятия[30] на городских улицах, где обыватели в случае нужды всегда готовы подсобить Великому князю, если кто-то вздумает столкнуть его со стола, может носить только отвлекающий характер. Или оправдывающий убийство какого-нибудь человека, которого устранить по суду слишком хлопотно, а мешает он многим.

Двор дома, где остановилась кудесница, был переполнен вооруженными людьми. Торусу хоть и не сразу, но опознали и пропустили на красное крыльцо. Дом принадлежал новгородскому купцу, обосновавшемуся в радимичском граде. Вместимостью он не уступал теремам старшины, но ставлен был скромнее – в один ярус.

Всемила сидела у очага, хотя в доме было жарко натоплено. Лицо ее показалось Торусе усталым и злым. Кажется, эта женщина уже приняла не самое легкое в своей жизни решение и готова была пойти по избранному кровавому пути до конца.

– Здравствоваться не будем, – сказала Всемила, указывая боготуру на лавку. – Сам видишь, какие наступили времена.

– Вузлев пропал. – Торуса сказал это не только Всемиле, но и стоявшему рядом Божибору.

– Вузлев изменник, – холодно отозвалась кудесница. – Он действует заодно с боярином Драгутином.

– Вины боярина еще никто не доказал, – возразил Торуса.

– Против Драгутина под пыткой показала Рада, – Всемила бросила на боготура сердитый взгляд, – и тем подтвердила подозрения мои и князя Всеволода.

– Твои подозрения разбудил я, – вздохнул виновато Торуса. – И, как выяснилось, разбудил напрасно. Искар действительно сын боярина Драгутина, но родила его не Милица из рода Молчунов.

– А кто же? – вскинулась Всемила.

– Ты, – с нажимом произнес Торуса. – Чтобы спасти свою внучку от преследований, Горелуха поменяла младенцев.

Всемила стала белее мела и откачнулась к стене, на лице ее был такой ужас, что боготуру стало не по себе. Жалеть он ее, однако, не стал. Торуса вдруг понял, что она все знала о готовящемся убийстве Драгутина. Знала и о замыслах Багуна, собиравшегося натравить на Драгутина Шатуненка, и о замыслах Борислава Сухорукого, который руками Рогволда и Богдана готовил заварушку на улицах стольного града, дабы подстраховать Искара, если тому не удастся устранить боярина. Торусе очень хотелось высказать кудеснице все, что он думал о ней в эту минуту. А думал он о ней скверно. Допустим, Всемила возненавидела Драгутина и жаждала его смерти, это Торуса мог понять, а простить он ей не мог другого: орудием мести кудесница избрала Искара, про которого точно знала, что он сын боярина. В мести тоже надо знать меру, а Всемила эту меру переступила, за что могла последовать страшная и почти неотвратимая кара богов.

– Божибор, – прохрипела Всемила, – сделай же что-нибудь.

Торусе никогда еще не доводилось видеть «белого волка» в такой растерянности и даже страхе. Божибор все знал или, точнее, почти все, но это вдруг открывшееся «почти» не могло не привести его в ужас.

– По моим сведениям, Искара в городе нет, – сказал Торуса. – Видимо, засаду они устроят где-то на дороге.

– Позови Ляну, – приказала Всемила. – Она последней видела Искара.

Божибор выскочил из горницы, а кудесница, повернувшись к Торусе, сказала:

– Не говори Ляне о подмене. Для нее это будет ударом даже большим, чем для меня. Ты отнял у меня дочь, боготур.

– Я вернул тебе сына, которого теперь нужно спасти.

– Это будет мой грех, и только мой!

– Успокойся, – мягко сказал Торуса. – Пока еще рано каяться в грехах. Считай, что боги испытывают нас, но не допустят страшного исхода.

Видимо, Ляна по лицу матери поняла, что происходит что-то ужасное, во всяком случае, глянула она на боготура с испугом.

– Где ты последний раз видела Искара? – спросил Торуса.

– В Берестене. А что случилось?

– С ним пока ничего не случилось, – нахмурился Торуса, – но может случиться, если ты будешь задавать мне вопросы, а не отвечать на мои.

– На Торговой площади мы встретили Щека. Искар о чем-то долго с ним говорил, а после сказал нам с Осташем, что ему нужно срочно уехать. Щек обещал ему помочь найти убийцу отца.

– Человека, на которого Искар затеял охоту, зовут боярин Драгутин, – пояснил Торуса и сразу же пожалел, что упомянул это имя.

У Макошиной ведуньи выдержки могло быть и побольше. Хотя Ляна ведь наверняка считает Драгутина своим отцом, а Искара, надо полагать, просто любит. В ином случае Торуса выразил бы Ляне сочувствие, но сейчас у него просто не было времени для переживаний.

– Я почти догадалась. – Ляна захлебывалась поднесенным Божибором вином. – Он искал подтверждений словам этого Щека сначала у старого Ичала Шатуна, а потом у Горелухи. И в сельцо свое он для этого ездил. Если бы Веско Молчуна убил не Бахрам, а Лихарь, то он не стал бы мстить Драгутину за смерть отца.

Из почти бессвязной речи плачущей Ляны Торуса зацепился за старого Шатуна.

– Ичал Шатун умер на наших руках в заброшенном жилище, кто-то смертельно ранил его перед нашим приходом. – пояснила Ляна. – Урсы его там и похоронили. Я видела его могилу, когда мы возвращались в стольный град.

– Жилище расположено у дороги? – спросил Торуса.

– Да, – кивнула головой Ляна. – Верстах в десяти от города.

– Седлай коней, – сказал Торуса Божибору. – Он наверняка ждет Драгутина именно там.

Искар не таился. А на ворчание молодого гана Годуна не обращал внимание. Ночь была холодной, и выделенные Багуном урсы-мечники жались к огню. Искар сидел чуть в стороне от костра и смотрел в темноту с таким видом, словно различал в ней нечто другим недоступное.

– Зря мы здесь мерзнем, – вздыхал беспокойный Годун. – Если он и появится, то наверняка ближе к полудню.

– Я тебя не держу, – холодно бросил Искар. – Забирай своих людей и уходи.

Если бы не строгий наказ ганов Багуна, Кряжана и Сидока, то Годун, скорее всего, так бы и поступил. Даджан мог ведь появиться во главе целой рати и без особых усилий разметать жалкую кучку урсов, вздумавших встать на его пути. Годун уже много лет знал Драгутина, правда под именем Лихаря Урса, и почти не сомневался, что Искару в единоборстве с боярином не устоять. Об этом он говорил и Багуну, и Сидоку, но ганы почему-то поддержали не разумного Годуна, а безумного Искара, который непременно хотел сразиться с Драгутином грудь в грудь и не где-нибудь, а на могиле Ичала Шатуна. И тогда, и сейчас Годуну казалось, что ганы согласились с Искаром неспроста. В сущности, им, наверное, все равно, Драгутин ли убьет Шатуненка или Шатуненок убьет боярина. И в том, и в другом случае это будет означать войну между урсами и славянами. А мертвый Искар для метящего в урсские князья Багуна выгоднее живого. Ибо этот Искар человек далеко не глупый, а кровь двух Шатунов, Ичала и Листяны, которая течет в его жилах, делает его в глазах урсов бесспорным вождем. А уж если Шатуненок утвердится в вождях, то своего места он не уступит ни Багуну, ни Кряжану, ни Сидоку. Непонятно только, почему вместе с Искаром Шатуненком должен погибнуть еще и ган Годун, который в князья не лезет, но не позволит держать себя за болвана.

К Драгутину ган Годун злых чувств не питал, и тому были веские причины. Дело в том, что именно Драгутин, правда под именем Лихаря, поспособствовал тому, чтобы нажитки Годуновой семьи существенно умножились. Если бы не ко времени вспыхнувшая усобица, Годун мог бы посвататься к дочери боготура Брайко, о чем уже была предварительная договоренность. Ну а боготур не дал бы затереть своего зятя, пусть даже и урса. Конечно, в случае успеха заговора молодой ган мог выйти в ближники нового Великого князя Борислава, но ведь успех еще завоевать нужно. И крови при этом прольется немало. Не говоря уже о том, что и сам Годун может сложить голову, хотя бы в нынешнюю морозную ночь. Уж если ганы задумали убить даджана, то нападать на него надо было из засады, а не устраивать поединок невесть для чего.

– Факелы у реки, – крикнул дозорный Цап, выныривая из темноты.