Фавориты Фортуны Маккалоу Колин

ЧАСТЬ III

ЯНВАРЬ 81 г. до P. X. — АВГУСТ 80 г. до Р. X.

Не прошло и двух месяцев, как Сулла решил, что Рим привык к присутствию проскрипционных списков. Массовое убийство осужденных оказалось чуть более утонченным, чем резня, устроенная Марием в течение нескольких дней его седьмого консульства. Улицы Рима не были залиты кровью, не громоздились груды тел на Нижнем Римском Форуме. Тела осужденных (Сулла запретил хоронить жертвы и совершать над ними погребальные ритуалы) тащили мясными крюками, зацепив за грудину, к Тибру и бросали в его воды. Только головы складывали на Нижнем Римском Форуме по периметру общественного фонтана, известного под названием Сервилиева бассейна.

Когда набралось достаточное количество имущества, конфискованного для государства администратором Хрисогоном, появились несколько новых законов: вдова поименованного в списке не могла вступить во вторичный брак; восковые маски Гая Мария и младшего Мария, Цинны или его предков нельзя демонстрировать на семейных похоронах.

Дом Гая Мария продали на аукционе Сексту Перквитину, внуку человека, создавшего состояние этой семьи, и соседа Мария. Теперь там размещались произведения искусства, принадлежавшие Перквитину.

Сначала на аукционы, проводимые Хрисогоном, выставлялись поместья внесенных в списки. Зажиточные покупатели платили за эти земли высокую цену, но постепенно денег для покупки делалось все меньше, так что к десятому аукциону цены быстро упали. Именно тогда Марк Красс стал набавлять цену. Действовал он хитро. Вместо того чтобы биться за лучший лот аукциона, он выбирал наименее желаемые поместья и покупал их по очень низкой цене. Луций Сергий Катилина действовал более грубо.

Он информировал Хрисогона о подслушанных предательских разговорах или действиях, и таким образом ему удалось включить в списки сначала своего старшего брата Квинта, а затем и своего зятя Цецилия. Брат был отправлен в ссылку, а зять умер. Катилина обратился к Сулле, чтобы тот издал специальный закон о наследовании, аргументируя тем, что ни в одном случае он не упомянут в завещании и не являлся прямым наследником осужденных — у обоих остались сыновья. Когда Сулла удовлетворил его просьбу, Катилина стал богатым, не потратив на аукционах ни сестерция.

Поэтому когда Сулла отмечал свой триумф в последний день января, не только погода стояла холодная. В Риме было прохладно еще и в переносном смысле. Простой люд вышел на улицы, чтобы оказать честь диктатору, но всадники остались дома, очевидно полагая, что, если Сулла или Хрисогон увидят выражения их лиц, они окажутся в следующем же проскрипционном списке. Диктатор продемонстрировал трофеи и дань от Азии и царя Митридата, стараясь при этом скрыть тот факт, что окончание войны было как поспешным, так и преждевременным. Поэтому, учитывая богатства неприятеля, трофеи разочаровывали.

На следующий день Сулла устроил выставку, показав то, что захватил у молодого Мария и Карбона. Он не забыл сообщить зрителям, что эти вещи следует вернуть в храм и людям, у которых все это было отобрано. В этот день возвращенные ссыльные — Аппий Клавдий Пульхр, Метелл Пий, Варрон Лукулл и Марк Красс — шли не как сенаторы Рима, а именно как возвращенные ссыльные, хотя Сулла тактично отнесся к их чувству собственного достоинства, разрешив им надеть фригийские колпаки, которые обычно носили вольноотпущенники.

Оказалось, что укротить Помпея гораздо труднее, чем примирить Рим с проскрипциями, как понял Сулла за день до своего триумфа. Помпей проигнорировал инструкции диктатора и плыл со всей своей армией из Африки в Италию. Из Тарента он послал Сулле письмо, в котором сообщал, что армия отказалась отпустить его одного, без преданных ему солдат, и он был бессилен остановить эту массовую погрузку (не объяснив при этом, как получилось, что ему удалось набрать так много кораблей для пяти легионов и двух тысяч коней). В конце своего послания он вновь просил разрешения отметить триумф.

Диктатор немедленно отправил с курьером письмо в Тарент, в котором вторично отказывал Помпею в триумфе. А у того просто слюни текли от желания триумфально прошествовать по всему Риму. Тот же курьер доставил ответное письмо, в котором Помпей извинялся за непокорное поведение его армии, которое, как он вновь объяснил, он не мог контролировать. Эти непослушные солдаты упрямо настаивают на том, чтобы их любимому военачальнику позволили отметить заслуженный триумф! Если диктатор откажет опять, то Помпей очень боится, что его непослушные солдаты возьмут решение этого вопроса в свои руки и маршем отправятся в Рим. Сам он — конечно! — сделает все, что в его силах, чтобы не допустить этого.

Курьер отправился по Аппиевой дороге в Тарент со вторым письмом от Суллы, в котором содержался третий отказ: «Никакого триумфа». Третий отказ — это уж слишком. Шесть легионов Помпея и две тысячи кавалеристов действительно отправились маршем на Рим. Их дорогой военачальник шагал рядом с ними, сообщив Сулле в очередном письме, что он делает это только для того, чтобы не дать своим людям совершить такое, о чем они могут потом пожалеть.

Сенат знал об этой эпистолярной дуэли и пришел в ужас от наглости двадцатичетырехлетнего всадника. Он издал senatus consultum в поддержку всех приказов и отказов Суллы. Но когда Сулла и Сенат узнали, что Помпей и его армия добрались до Капуи, они решили положить этому конец. Наступил уже конец февраля, начались зимние вьюги, Марсово поле было переполнено, потому что там расположились другие армии: два легиона Луция Лициния Мурены, экс-правителя провинции Азия и Галиции, и два легиона Гая Валерия Флакка, экс-правителя Заальпийской Галлии. Оба готовились отметить триумф.

Вслед за отправленным письмом, приказывающим Помпею оставаться в Капуе (попутно Помпею сообщалось, что Марсово поле уже занято четырьмя легионами закаленных в боях солдат), диктатор сам покинул Рим и двинулся в Капую в сопровождении консулов Декулы и старшего Долабеллы, великого понтифика Метелла Пия, принцепса Сената Флакка и эскорта ликторов. С ним не было ни одного солдата для защиты.

Письмо Помпей получил, будучи еще в Капуе. Новость о том, что четыре легиона закаленных в боях солдат стоят лагерем под Римом, привела его в шок и заставила оставаться на месте. В планы Помпея не входило воевать с Суллой. Этот марш был просто блефом с целью получить разрешение на триумф. И выяснить, что у диктатора под рукой четыре опытных легиона, было для Помпея как ушат холодной воды на голову. Сам-то он знал, что только блефовал. Но знал ли об этом Сулла? Конечно, нет! Откуда бы? Для Суллы этот марш выглядел как повторение его собственного похода из Капуи. Помпей перепугался.

Поэтому когда стало известно, что Сулла собственной персоной выехал в Капую без армии для поддержки, Помпей поспешил из лагеря по Аппиевой дороге — тоже без армии. Обстоятельства этой встречи напоминали их первое свидание у брода через реку Калор. Но сегодня Сулла был трезв и твердо восседал на своем неизменном муле. На нем была toga praetexta с пурпурной полосой, его сопровождали двадцать четыре ликтора, дрожавшие от холода в своих малиновых туниках, подпоясанных черными кожаными ремнями с медными шишками. В пучках прутьев торчали грозные топоры. За Суллой следовали еще тридцать ликторов: двенадцать принадлежали Декуле, двенадцать — старшему Долабелле и шесть — принцепсу Сената, который находился в ранге претора. Поэтому зрелище было куда более достойным и впечатляющим, чем тогда, у брода. Более соответствовало первоначальным фантазиям бедного Помпея.

Сулла заметил, что за двадцать два месяца со времени их первой встречи Помпей возмужал. Он провел одну кампанию вместе с Метеллом Пием и Крассом, другую — в Клузии с Суллой и Крассом и третью — самостоятельно за границей. Так что теперь он надел свои лучшие золотые доспехи и блестел не хуже своей превосходной лошади. Сулла и сопровождавшие шли пешком. Не желая выглядеть слишком воинственным, Помпей спешился.

На Сулле был венец из трав, как напоминание о том, что Помпею еще не удалось завоевать. Дурацкий парик, лицо в шрамах — но каждой клеточкой своего тела он был ДИКТАТОР. Помпей сразу отметил это. Ликторы встали по сторонам дороги, по двенадцать человек с каждой стороны, чтобы загорелый молодой человек в золотых доспехах мог подойти к Сулле. Диктатор остановился на дороге, расставив сопровождавших с таким расчетом, что сам он находился немного впереди всех, но не был от них изолирован.

— Ave, Помпей Магн! — крикнул Сулла, вскинув правую руку.

— Ave, диктатор Рима! — крикнул Помпей, вне себя от радости.

Сулла при всех назвал его третьим именем, которое он сам себе придумал, и теперь он официально мог быть Помпеем Великим!

Они поцеловались в губы — ни один при этом не испытал удовольствия. И, как всегда предшествуемые ликторами, они медленно пошли в направлении лагеря Помпея. Остальные последовали за ними.

— Ты готов признать меня Великим! — не выдержал счастливый Помпей.

— Это только прозвище, как и Крошка Мясничок, — ответил Сулла.

— Моя армия настроена на мой триумф, Луций Корнелий.

— Твоя армия не имеет абсолютно никакого права решать этот вопрос, Гней Помпей Магн.

Помпей развел руками.

— Что же я могу сделать? — воскликнул он. — Они не слушаются меня!

— Чепуха! — резко прервал его Сулла. — Конечно, ты понимаешь, Магн, что во всех четырех письмах — если считать и первое, которое ты получил в Утике, — ты продемонстрировал свою некомпетентность и неспособность управлять войском?

Помпей покраснел, его маленький рот стал еще меньше.

— Это несправедливая критика!

— Самая справедливая. Ты сам признал это аж в трех письмах.

— Ты нарочно не хочешь понять! — крикнул Помпей с пылающим лицом. — Они ведут себя так, потому что любят меня!

— Любят они тебя или ненавидят, непослушание есть непослушание. Будь это мои солдаты, я бы казнил каждого десятого.

— От такого непослушания никому нет вреда, — неуклюже попытался протестовать Помпей.

— Ты прекрасно знаешь, что безвредно только полное послушание. А ты угрожаешь законно назначенному диктатору Рима.

— Это не поход на Рим, Луций Корнелий, это поход к Риму, — мучительно оправдывался Помпей. — Есть же разница! Мои люди просто хотят увидеть, как я получу то, что мне полагается.

— Тебе полагается то, что я решу дать тебе как диктатор Рима. Тебе двадцать четыре года. Ты не сенатор. Я согласился назвать тебя замечательным именем, которое можно улучшить только одним способом — употребив в превосходной степени: Magnus Maximus, Величайший. И больше никак. Разве что изменить в сторону уменьшения: Parvus — «Маленький», или Minutus — «Незначительный», или даже Pusillus — «Крохотный», — сказал Сулла.

Помпей резко остановился посреди дороги и повернулся к собеседнику. Сопровождавшие не успели застыть на месте и продолжали идти, пока не подошли на расстояние, позволившее им слышать разговор.

— Я хочу триумфа! — громко сказал Помпей, топнув ногой.

— А я говорю, что ты не можешь получить триумф! — так же громко отозвался Сулла.

Широкое красное лицо Помпея помрачнело, тонкие губы растянулись, обнажив мелкие белые зубы.

— Постарайся запомнить, Луций Корнелий, диктатор Рима, что большинство людей поклоняются восходящему солнцу, а не заходящему!

Непонятно почему, но Сулла вдруг захохотал. Он смеялся до слез, хлопая себя по бедрам. Складки тоги, удерживаемые левой рукой, распустились и упали на землю.

— Ладно! — проорал он, когда смог заговорить. — Отмечай свой триумф! — А затем, между новыми взрывами хохота, прибавил: — Не стой же столбом, Магн, олух великий! Помоги мне собрать складки тоги!

— Ты полный дурак, Магн, — сказал Метелл Пий Помпею, когда у них появилась возможность остаться наедине.

— А я думаю, что я весьма неглуп, — самодовольно ответил Помпей.

Так до сих пор и не ставший консулом, хотя ему шло уже к пятидесяти, Поросенок старился красиво. Его вьющиеся каштановые волосы покрылись инеем на висках, но лицо оставалось гладким, лишь в уголках карих глаз собрались симпатичные морщинки. Однако рядом с Помпеем он проигрывал. И знал это. Но он не завидовал, просто отмечал это обстоятельство с легкой печалью.

— Вот уж нет. Ты — все, что угодно, только не умник, — сказал Поросенок, с удовольствием видя, как недоверчиво расширяются блестящие голубые глаза. — Я знаю нашего хозяина намного лучше, чем ты, и могу сказать тебе одно: он умнее нас обоих. Если у него и есть недостаток, так это темперамент, но не характер! И этот недостаток ни на йоту не влияет на остроту его ума. Не влияет он и на виртуозную ловкость его действий — как частного человека и как диктатора.

— О, Пий, в том, что ты говоришь, нет смысла! Недостаток? Какой недостаток Суллы ты имеешь в виду? — насмешливо спросил Помпей.

— Конечно, его чувство смешного. Скорее это можно на-на-назвать именно так, чем на-на-назвать это чувством юмора. — Поросенок смутился, вспомнив собственный недостаток, и помолчал немного, чтобы призвать свой язык к порядку. — Я имею в виду такие вещи, как назначение меня великим понтификом, при том, что я заикаюсь. Он не удержался, чтобы не подшутить.

Помпей сделал вид, что ему надоело слушать.

— Не понимаю, куда ты клонишь, Пий, и какое отношение это имеет ко мне?

— Магн, Магн! Он же все время смеялся над тобой! Вот какое отношение это имеет к тебе. Он всегда считал, что тебе следует отметить триумф. Ему наплевать на твой возраст и на твой всаднический статус. Ты — герой войны, а он таких людей всегда поднимает на достойную высоту! Но он хотел посмотреть, насколько это важно для тебя и как далеко ты можешь зайти, чтобы заполучить желаемое. Ты никогда не должен попадаться ему на удочку. Теперь он правильно оценил тебя и определил тебе место в своей аналитической системе. Он выяснил, что твоя храбрость почти равна твоему самомнению, не говоря уж о твоих амбициях. Почти. Но не совсем. Он знает теперь, что в последний момент, Магн, ты сойдешь с курса.

— Что ты имеешь в виду — сойду с курса?

— Ты сам отлично знаешь, что я имею в виду.

— Я шел на Рим!

— Ерунда! — улыбнулся Поросенок. — Ты шел к Риму. Ты же сам сказал это. И я поверил тебе. И Сулла поверил.

Смущенный, Помпей смотрел на своего критика, не зная, что сказать.

— Но я получил мой триумф.

— Да, ты его получил. Но он заставил тебя заплатить за это. А платы можно было избежать, если бы ты вел себя правильно.

— Плата? Плата? — Помпей замотал головой, как большое и сердитое животное, которого дразнят. — Сегодня, Пий, ты намерен говорить загадками!

— Поймешь потом, — сказал Поросенок по-прежнему загадочно.

И Помпей понял, но не раньше самого дня триумфа. А ведь ключи к разгадке имелись. Возбуждение затмило его проницательность. Что-то с самого начала происходило не так. Триумф был назначен на двенадцатый день марта. В шестой день марта Гай Флакк, экс-правитель Заальпийской Галлии, отметил свой триумф за победы над восставшими галльскими племенами. В девятый день марта Мурена, экс-правитель провинции Азия, праздновал триумф за победы в Каппадокии и Понте. Поэтому к тому времени, когда настал день триумфа Помпея, Рим уже устал от победных парадов. Большой толпы не собралось. Вышли на улицы несколько человек. После пышной двухдневной буффонады Суллы Флакк еще вызывал интерес, Мурена уже был встречен с меньшим любопытством, а Помпей почти ни у кого эмоций не вызвал. Ибо имя его было никому не известно, никто не ведал ни о его молодости, ни о его красоте, и всем было наплевать. «Еще триумф? Ну уж нет, хватит», — сказал Рим.

Однако Помпей не особенно беспокоился, отправляясь в путь от Villa Publica. Люди еще набегут отовсюду, как только прослышат, с каким шиком устроен этот особый триумф! К тому времени как Помпей обогнет угол Большого цирка и выйдет на улицу Триумфаторов, весь Рим будет уже там. Почти во всех отношениях его процессия была обычной: сначала шли магистраты и сенаторы, затем музыканты и танцоры, тянулись повозки с разложенными на них трофеями, платформы, где разыгрывались различные эпизоды кампании, жрецы и белые жертвенные животные мужского пола, пленные и заложники, и после них ехал полководец на колеснице в сопровождении своей армии.

Даже одеяние Помпея соответствовало моде: пурпурная тога, богато расшитая золотом, лавровый венок на голове, туника триумфатора с вышитыми на ней пальмовыми ветвями и широкой красной каймой. Но когда настал момент покрыть его лицо красной краской — киноварью, он этого не разрешил. Для него было очень важно, чтобы Рим увидел, какой он молодой и красивый. Чтобы все оценили его сходство с Александром Великим. Если его лицо будет для зрителей красным, как кирпич, пятном, он предстанет перед Римом обычной безликой фигурой без возраста. Поэтому — никакой краски!

Чистое лицо было не главным, чем Помпей отличался от любого другого полководца-триумфатора. Разница заключалась в животных, тащивших древнюю четырехколесную триумфальную колесницу, в которой ехал Помпей. Вместо обычных белых коней в квадригу были впряжены четыре огромных африканских слона, которых Помпей лично поймал в Нумидии. С тех пор четверо погонщиков ежедневно работали — в Утике и Таренте, на Аппиевой дороге, в Капуе — чтобы укротить непокорных толстокожих и убедить их вести себя как тягловые животные. Было нелегко, но погонщики справились. Таким образом, Помпей смог выступить в колеснице, запряженной четырьмя слонами. Его возница не правил, а лишь держал в руках вожжи, прикрепленные к блестящим украшениям на головах этих сказочных существ. Слонами управляли погонщики, восседающие на массивных, морщинистых серых плечах слонов. Они покачивались на высоте более десяти футов над землей. Как только слух о слонах разлетится по Риму — а это произойдет непременно и очень скоро! — толпы выстроятся по всему пути парадного шествия, чтобы посмотреть на удивительное зрелище. Новый Александр, которого везут те самые животные, каковых Рим считает самыми священными. Слоны! Гигантские слоны с ушами как паруса и бивнями длиной в несколько футов!

Триумфальный путь вел от Villa Publica на Марсовом поле до узкой дороги, вдоль которой стояли виллы и многоквартирные дома, — дороги, огибающей Капитолийский холм и подходившей к Сервиевой стене под отвесными скалами с западной стороны холма. Здесь находились Триумфальные ворота. Поскольку триумф Помпея был уже третьим за шесть дней, сенаторы и магистраты были сыты этой процедурой по горло. Поэтому их собралось немного, и всяк торопился скорее все закончить. Поняв намек, музыканты, танцоры, повозки, платформы, жрецы, жертвенные животные, пленные тоже шли быстро. Но четыре слона, запряженные по двое, лениво плыли по дороге, и вскоре Помпей отстал.

Наконец колесница прибыла к Триумфальным воротам и остановилась. Армия — без мечей и пик, но с длинными палками, обвитыми лавром, — тоже остановилась. Поскольку триумфальная колесница была очень древней, еще со времен этрусков, и с самого начала предназначалась для церемоний, она была намного ближе к земле, чем классическая двухколесная боевая бига, все еще используемая некоторыми заморскими галльскими племенами. И Помпей не видел происходящего — из-за огромных крестцов двух слонов, качавшихся перед его глазами. Сначала он только немного повозмущался, а потом, когда остановка затянулась, послал возницу узнать, в чем дело.

Возница вернулся с выражением ужаса на лице:

— Триумфатор, слоны слишком велики и не проходят в ворота!

У Помпея отвисла челюсть. Он почувствовал, как мурашки побежали по коже, капли пота выступили на лбу.

— Не может быть! — только и выговорил он.

— Правда, триумфатор, правда! Слоны очень большие. Не пролезают, — повторил возница.

Помпей в триумфальном наряде спрыгнул с колесницы и побежал к воротам, волоча по земле пурпурные с золотом одежды. Погонщики первой пары толстокожих стояли, не в силах что-либо сделать. Увидев Помпея, они с надеждой повернулись к нему.

— Отверстие слишком мало, — объяснил один.

По пути к воротам Помпей мысленно уже распряг животных и провел их через ворота по одному, но теперь он заметил то, чего не мог видеть с колесницы. Проблема была не в ширине ворот, а в их высоте. Эти ворота — единственные, через которые разрешалось пройти триумфальному параду, — были достаточно широки, чтобы пропустить армию по восемь человек в ряд и даже колесницу, запряженную четверкой лошадей, или огромную платформу. Но мощный клыкастый африканец там застрянет, поскольку верхняя перекладина, встроенная в утес Капитолийского холма, находилась как раз на высоте плеч слонов.

— Ладно, — уверенно сказал Помпей, — распрягите их и проведите в ворота по одному. Заставьте их опустить головы.

— Их не учили так делать, — возразил ошеломленный погонщик.

— Мне все равно, учили ли их срать через игольное ушко! — взорвался Помпей. Лицо его сделалось красным, словно вымазанное киноварью. — Просто сделайте это!

Первый слон отказался наклонить голову.

— Надавите на голову и заставьте его! — приказал Помпей.

Но ни давление, ни сидение на его бивнях не убедило животное пригнуться. Вместо этого слои разозлился. Его состояние передалось остальным слонам, двое из которых все еще были впряжены в колесницу. Они попятились назад, и колесница грозила наехать на одетых в львиные шкуры знаменосцев Помпея.

Пока погонщики продолжали выполнять приказание Помпея, тот стоял, изрыгая проклятия и такие угрозы, от которых глаза погонщиков в ужасе стекленели. Но все напрасно. Слоны не желали проходить в ворота.

Прошел час. В воротах показался Варрон. Он явился узнать, что случилось. Он шел с другими сенаторами в первых рядах процессии.

Одного взгляда оказалось достаточно. Варрону вдруг захотелось пасть на дорогу и покатиться со смеху. Но этого он сделать не мог: взгляд Помпея посоветовал ему воздержаться от неуместного веселья, если ему не надоело жить.

— Отправь Скаптия и нескольких его людей в конюшни за лошадьми, — твердо распорядился Варрон. — Хватит, Магн, перестань беситься и подумай! Остальные участники парада уже дошли до Форума, и никто не знает, почему ты не следуешь за ними. Сулла сидит на подиуме храма Кастора и все больше волнуется, а поставщики для угощения в храме Юпитера Статора рвут на себе волосы!

Помпей сел на грязный булыжник мостовой в своем триумфальном наряде и разрыдался. Поэтому Варрон сам послал людей за лошадьми и проследил, чтобы слонов отцепили от колесницы. К этому времени сцена усложнилась прибытием нескольких огородников с Задней улицы, вооруженных лопатами и тачками. Они намеревались собрать то, что считалось лучшим удобрением в мире. Беззаботно заняв позицию между огромных ног толстокожих гигантов, они деловито выгребали навозные лепешки размером с круг арпинского сыра. Только срочность и чувство сострадания не позволяли Варрону расхохотаться, когда он кричал и понукал всех. Наконец погонщики повели своих подопечных к Овощному рынку — никто не мог заставить их вернуться по пути, которым они пришли.

Тем временем первая половина процессии остановилась на Римском Форуме напротив внушительного ионического фасада храма Кастора и Поллукса, на котором, высоко над всеми, сидел Сулла с принцепсом Сената, двумя консулами, некоторыми членами своей семьи и друзьями. Вежливость и обычай требовали, чтобы триумфатор был самым важным человеком при праздновании своего триумфа и во время пира, поэтому сии достойные люди не участвовали в процессии и на угощении они тоже присутствовать не будут.

Все беспокоились. Все замерзли. День был ясный, но дул обжигающий северный ветер, и низкое солнце не могло растопить сосульки, свисающие с карнизов храма. Наконец Варрон возвратился, бегом поднялся, прыгая через две ступени подиума, и что-то прошептал Сулле на ухо. Взрыв почти непристойного хохота диктатора вызвал сильное любопытство у присутствующих. Все еще смеясь, Сулла поднялся и прошел на край подиума, чтобы обратиться к толпе.

— Подождите еще немного! — крикнул он. — Наш триумфатор на подходе! Он решил усилить зрелищность своего парада и запряг в квадригу слонов вместо лошадей! Но слоны застряли в Триумфальных воротах, поэтому он послал за лошадьми! — Пауза, потом громким шепотом: — О, как бы я хотел быть там, чтобы увидеть это собственными глазами!

Это замечание вызвало приглушенный хохот. И только те, кто знал Помпея, — Метелл Пий, Варрон Лукулл, Красс — засмеялись громко.

— Знаете, не умно оскорблять Суллу, — сказал Метелл Пий стоявшим вокруг него. — Я не раз замечал это. Он имеет в некотором роде исключительное притязание на любовь Фортуны, поэтому даже не старается понять человека, которого унижает. Богиня это делает за него. Сулла — ее любимец.

— Чего я не могу понять, — нахмурился Варрон Лукулл, — так это почему Помпей не измерил высоту ворот заранее. Следует отдать ему должное, обычно он соображает.

— До тех пор, пока его фантазии не одерживают верх над здравым смыслом, — сказал запыхавшийся Варрон. Он бежал всю дорогу от ворот и даже вверх по ступеням храма Кастора. — Слоны были его идеей фикс, но ему и в голову не приходило, что что-нибудь может пойти не так. Бедный Магн, какой удар для него!

— Мне его жаль, клянусь, — сказал Варрон Лукулл.

— Мне тоже. Теперь он поймет, что я имел в виду, — сказал Метелл Пий и пристально посмотрел на покрасневшего Варрона. — И как он отнесся к этому?

— С ним будет все в порядке, когда он появится на Форуме, — сказал Варрон, слишком преданный другу, чтобы рассказать о его слезах.

Действительно, Помпей провел оставшуюся часть триумфа с достоинством и тактом, хотя даже он не мог отрицать, что двухчасовой перерыв как раз в середине торжественного парада низвел его до совсем уж прозаического уровня. И на дороге не было толпы народа, сбежавшейся, чтобы посмотреть на Помпея. Что такое лошади по сравнению с могучими слонами, особенно эти с трудом бредущие клячи, которых отыскал Скаптий?

И только когда триумфатор вошел в храм Юпитера Статора, в котором приготовлено было угощение, он ясно понял, каким смешным для важных людей казалось его фиаско со слонами. Но самое тяжелое испытание началось во время его возвращения с Капитолия после окончания триумфа. Он увидел группу людей, собравшихся вокруг колонны, на которой была установлена статуя Сципиона Африканского. Они покатывались со смеху. Но как только Помпей Магн подошел ближе, все расступились, чтобы он мог увидеть, что какой-то острослов написал мелом на цоколе крупными буквами:

В храме Юпитера Статора было еще хуже. Некоторые гости слишком уж настойчиво подчеркивали имя «Магн», обращаясь к триумфатору, а другие нарочно произносили его неправильно, и получалось «Маг» — фокусник у персов. А иные не без удовольствия каламбурили и называли его «Ман» — «рука», а это уже могло означать что угодно. Например, готовность обладателя руки обслужить себя в случае сексуальной надобности или, скажем, посредством той же руки доставить то же удовольствие Сулле. И очень немногие остались вежливыми — такие, как Метелл Пий и Варрон Лукулл. Несколько человек из приглашенных являлись друзьями и родственниками Помпея. Но они еще больше усугубили ситуацию, возмущаясь остротами и задирая насмешников. А иные, например Катул и Гортензий, вообще отсутствовали, что также было всеми отмечено.

Однако у Помпея появился новый друг, причем не кто иной, как давно исчезнувший племянник диктатора, Публий Корнелий Сулла, с которым познакомил его Катилина.

— А я и не знал, что у Суллы есть племянник, — сказал Помпей.

— И он не знал, — весело ответил Публий Сулла и добавил: — Кстати, до недавнего времени я тоже не знал.

Катилина засмеялся.

— Это правда, — сказал он Помпею, явно смущенному.

— Ты уж просвети меня, — сказал Помпей, с радостью услышав смех, которому не он послужил причиной.

— Я вырос, считая себя сыном Секста Перквитина, — объяснил Публий Сулла. — Всю жизнь я жил в доме рядом с домом Гая Мария! Когда мой дед умер и отец наследовал ему, никто из нас даже не подозревал о правде. Но мой отец дружил с Цинной, так что после появления проскрипционных списков на ростре он ожидал увидеть свое имя в первых строчках каждого нового списка. Он каждый раз так переживал, что в конце концов умер.

Это было сказано с таким безразличием, что Помпей сделал правильный вывод: отец и сын не питали теплых чувств друг к другу. Что не удивительно, учитывая, что старого Секста Перквитина большинство в Риме не выносили.

— Я поражен, — сказал Помпей.

— Я узнал, кто я есть, когда перебирал старые записи, принадлежавшие моему деду, — продолжал Публий Сулла. — И обнаружил документы об усыновлении! Оказалось, что мой отец был усыновлен дедом еще до того, как родился мой дядя диктатор. Сулла никогда не знал, что у него был старший брат. Во всяком случае, я подумал, что лучше отнести эти документы дяде Луцию диктатору прежде, чем кто-то внесет мое имя в проскрипционный список!

— А ты и внешне похож на Суллу, — улыбаясь, заметил Помпей, — так что, думаю, трудностей не будет.

— Какие еще трудности? Разве это не самая замечательная удача? — воскликнул счастливый Публий. — Теперь я получил все состояние Перквитина, меня минует проскрипция, и я, вероятно, еще унаследую долю миллионов дяди Луция диктатора.

— Ты рассчитываешь на то, что он будет считать тебя своим преемником?

Этот вопрос развеселил Публия, уже отведавшего напитков.

— Я? Преемник Суллы? Боги, нет! У меня, мой дорогой Магн, совсем нет политических амбиций!

— Разве ты уже не в Сенате?

Катилина поспешил разрядить обстановку:

— Нам обоим Сулла поручил присутствовать на заседаниях Сената, хотя официально еще не сделал нас сенаторами. Мы с Публием Суллой подумали, что сегодня ты можешь нуждаться в присутствии молодых дружеских лиц, поэтому и пришли, чтобы попробовать угощения и подбодрить тебя.

— Я очень рад, что вы пришли, — с благодарностью сказал Помпей.

— Не позволяй этим высокомерным приверженцам mos maiorum стереть тебя в порошок, — сказал Катилина, хлопнув Помпея по спине. — Некоторым из нас действительно понравился триумф молодого человека. Ты очень скоро будешь в Сенате, обещаю. Сулла намерен наполнить его новыми людьми, которые придутся не по нраву старикам!

И вдруг Помпей покраснел.

— Что касается меня, — сказал он сквозь зубы, — Сенат может идти в задницу! Я сам знаю, что мне делать со своей жизнью, и в нее не входит членство в Сенате! Прежде чем я покончу с этим органом — или вступлю в него! — я намерен доказать ему, что он не может запретить выдающемуся человеку занять любую гражданскую или военную должность, какую он сочтет нужным, — будучи всего лишь всадником, а не сенатором!

Тонкая темная бровь Катилины взметнулась вверх, но Публий Сулла, казалось, не понял значения этой тирады.

Помпей оглядел комнату, лицо его прояснилось, вспышка гнева прошла.

— А, вот он! Сидит один на своем ложе! Пойдем, отведаем чего-нибудь со мной и моим шурином Меммием! Он — лучший из хороших парней!

— Тебе придется пировать с этими приверженцами старины, которые разогнули свои скрипучие спины и пришли сегодня, — сказал Катилина. — Знаешь, мы поймем, если ты присоединишься к Метеллу Пию и его друзьям. А нас оставь с Гаем Меммием, и мы будем счастливы, как два старых последователя Аристотеля, споривших о функции мужского пупка.

— Это мой триумфальный пир, и я буду есть, с кем хочу! — сказал Помпей.

В начале апреля Сулла вывесил список двухсот новых членов Сената, обещая, что в следующие месяцы перечень пополнится. Список возглавлял Гней Помпей Магн, который немедленно явился к Сулле.

— Я не войду в Сенат! — сердито заявил он.

Сулла изумленно посмотрел на посетителя:

— Почему? Я думал, что ты стремишься попасть туда, даже рискуя сломать себе шею!

Гнев улегся. Инстинкт самосохранения возобладал. Помпей понял, как Сулла может воспринять это странное отклонение от того образа, который у него сложился. А Помпей очень старался создать определенный образ «Помпея Великого» для Суллы. «Остынь, Магн! Успокойся и обдумай все. Найди причину, которой Сулла поверит, потому что она будет соответствовать его представлению о тебе. Нет! Нет! Скажи ему причину, которая будет соответствовать его представлению о самом себе!»

— Это связано, — серьезно начал молодой человек, глядя на Суллу широко открытыми глазами, — с уроком, который ты преподал мне с этим несчастным триумфом. — Он вдохнул всей грудью и продолжил: — Я хорошо подумал, Луций Корнелий. И я понимаю, что еще слишком молод, недостаточно образован. Пожалуйста, Луций Корнелий, позволь мне самому, самостоятельно найти дорогу в Сенат. Пусть это произойдет в свое время. Если я войду в Сенат сейчас, надо мной еще много лет будут смеяться.

«И это, — подумал Помпей, — истинная правда! Я не присоединюсь к тем людям, которые каждый раз, как увидят меня, будут ухмыляться. Я войду в Сенат, когда при виде меня у них будут дрожать колени».

Успокоенный, Сулла пожал плечами:

— Ну, как знаешь, Магн.

— Спасибо, я действительно предпочел бы свой путь. Я подожду, пока совершу что-нибудь, что заставит их забыть о слонах. Например, заслужу скромную должность добросовестного квестора, когда мне будет тридцать.

Тут он хватил немного слишком. Блеклые глаза Суллы теперь явно смеялись, словно диктатор проник в мысли Помпея глубже, чем тому хотелось. Но Сулла только сказал:

— Очень хорошая идея! Я вычеркну твое имя, прежде чем пошлю список в Народное собрание для утверждения. Я хочу, чтобы мои главные законы утверждал народ. Но все равно завтра будь в Палате. Необходимо, чтобы все мои военные легаты услышали начало. Поэтому приходи обязательно.

И Помпей пришел.

— Я начну, — громко проговорил диктатор, — с обсуждения вопроса об Италии и италиках. Согласно моим обещаниям италийским вождям, я прослежу, чтобы все италики до последнего были записаны гражданами Рима, как полагается, с равным распределением по всем тридцати пяти трибам. Больше не будет попыток обмануть италийский народ при голосовании, учитывая их голоса только в нескольких трибах. Я дал слово, и я сдержу его.

Сидевшие рядом на среднем ярусе Гортензий и Катул многозначительно переглянулись. Ни тому, ни другому не нравилась эта массовая уступка народу, который значил для римлянина меньше, чем ремень от сандалии.

Сулла чуть поменял положение в своем курульном кресле.

— К сожалению, я считаю невозможным исполнить свое обещание распределить римских вольноотпущенников по тридцати пяти трибам. Им придется остаться приписанными к Эсквилину или Субуре. Я делаю это по одной лишь причине: чтобы быть уверенным в том, что у человека, который имеет тысячи рабов, не появилось вдруг желания освободить большое количество их и таким образом перегрузить свою собственную сельскую трибу клиентами-вольноотпущенниками.