Фавориты Фортуны Маккалоу Колин

— Тогда завтра я сообщу Сенату обо всем, что случилось, и верну завещание весталкам. Пусть лежит у них до того дня, когда Рим сможет позволить себе аннексировать Египет силой — это единственный способ, которым мы можем вступить в права наследства, я думаю.

— Египет сказочно богат.

— Это для меня не новость, Перперна! Птолемеи сидят на величайшем сокровище мира, в одной из богатейших стран Ойкумены. — По выражению лица Суллы было видно, что он закончил беседу, но, как бы между прочим, он добавил: — Полагаю также, это значит, что вы не получили двух тысяч талантов золотом в Тире?

— О, это мы взяли без всякого труда, Луций Корнелий! — воскликнул Перперна, сделав вид, что потрясен сомнениями Суллы. — Банкиры отдали нам золото, как только мы показали завещание. Как ты и приказал, по пути домой.

Сулла расхохотался:

— Молодец, Перперна! Я почти в состоянии простить тебе александрийскую катастрофу! — Он встал, потирая руки от удовольствия. — Очень хорошее пополнение казны. Сенат это оценит так же, я уверен. По крайней мере, Риму не придется платить за посольство, не получив адекватного финансового возмещения.

Все восточные цари причиняли беспокойство — одно из наказаний, которое вынужден был терпеть Рим, потому что его внутренние разногласия делали невозможным для Суллы оставаться долго на востоке, чтобы сдерживать Митридата и Тиграна. Как только Сулла отплыл домой, Митридат вновь принялся интриговать, чтобы захватить Каппадокию, и Луций Лициний Мурена (в то время губернатор провинций Азия и Сицилия) немедленно отправился воевать с ним, не известив Суллу и не испросив его разрешения. И к тому же в нарушение Дарданского соглашения. Некоторое время Мурена одерживал верх, пока самонадеянность не привела его к целому ряду катастрофических встреч с Митридатом на земле Понта. Сулла был вынужден послать старшего Авла Габиния приказать Мурене вернуться в свои провинции. Сулла намеревался наказать Мурену за своевольное поведение, но это как раз было время его конфронтации с Помпеем, поэтому он вынужден был разрешить Мурене возвратиться и отметить триумф, чтобы поставить Помпея на место.

А тем временем Тигран использовал минувшие шесть лет для того, чтобы расширить территории Армении к югу и западу за счет земель, принадлежавших царю парфян, и быстро распадавшегося царства Сирии. Он увидел свой шанс, когда узнал, что старый Митридат, царь парфян, слишком болен, чтобы осуществить запланированное вторжение в Сирию и чтобы предотвратить захват варварами-массагетами его земель к северу и востоку от самой Парфии. Не в силах он был и помешать одному из своих сыновей, Готарзесу, узурпировать Вавилонию.

Как Тигран когда-то и предсказывал, смерть парфянского царя Митридата спровоцировала войну наследников, осложненную тем, что у старика имелись три официальные царицы: две его сводные сестры по линии Отца и третья — дочь самого Тиграна по имени Автома. Пока сыновья от разных матерей сражались между собой за то, что осталось, от державы отделилась еще одна важная сатрапия — сказочно богатая Элимаида, орошаемая восточными притоками Тигра, реками Хоасп и Паситигрида. Незаиленные гавани к востоку от дельты Тигра-Евфрата были потеряны, равно как и город Сузы, одна из резиденций парфянских царей. Не обращая на это внимания, сыновья старого Митридата продолжали грызню.

Вот что сделал Тигран. Сначала он (в тот год, когда умер Гай Марий) вторгся последовательно в малые царства Софена, Гордиена, Адиабена и Осроэна. Покорив эти четыре небольших государства, Тигран завладел всеми землями по восточному берегу Евфрата — от Томисы до Европа. Большие города Амида, Эдесса и Нисибис теперь тоже принадлежали ему. Он собирал пошлины вдоль всей великой реки. Но вместо того чтобы доверить коммерческие дела своим армянам, Тигран добился покорения скенитских арабов, которые контролировали засушливые районы между Евфратом и Тигром южнее Осроэны и брали мзду с каждого каравана, который проходил по их территории. Хотя скенитские арабы были кочевниками-бедуинами, Тигран переселил их в Одессу и Карры и назначил сборщиками пошлин с Евфрата у городов Самосата и Зевгма. Их царь, называвшийся «абгар», считался теперь клиентом Тиграна, а грекоговорящее население всех городов, которые покорил царь Армении, было вынуждено эмигрировать в те части Армении, где греческий язык оставался доселе неизвестным. Тигран отчаянно хотел сделаться цивилизованным правителем эллинизированного царства — а какой лучший способ эллинизации можно изобрести, как не устроить колонии греков по всей территории страны?

Еще ребенком Тигран был заложником у парфянского царя и жил в Селевкии-на-Тигре, далеко от Армении. Когда его отец умер, он оказался единственным сыном, оставшимся в живых, но царь парфян потребовал огромный выкуп за то, что он отпустит молодого Тиграна, — семьдесят долин в богатейшей части Армении, которая называлась Мидийская Атропатена. Теперь Тигран направился в Мидийскую Атропатену и вернул те семьдесят долин, богатых золотом, ляпис-лазурью, бирюзой и плодородными пастбищами.

Однако он обнаружил, что у него недостаточно несейских коней для растущего количества катафрактов. Эти странные кавалеристы с полным вооружением были закованы с головы до ног в стальные латы, равно как и их лошади, которые должны быть очень сильными и крупными, чтобы выдерживать такой вес. Поэтому на следующий год Тигран вторгся в саму Мидию, родину несейских лошадей, и присоединил ее к Армении. Экбатаны, летняя резиденция царей Мидии и Персии, была сожжена дотла, а ее величественный дворец разграблен.

[Карта 9 - "Восток и завоевания Тиграна"][9]

Прошло три года. Пока Сулла медленно продвигался вверх по Италийскому полуострову, Тигран обратил внимание на запад, пересек Евфрат и вторгся в Коммагену. Не встретив сопротивления, он занял все земли северной Сирии между горными хребтами Аман и Ливан, включая могущественную Антиохию и нижнюю часть долины реки Оронт. Даже часть Киликии Педии, вокруг восточного берега Исской бухты, отошла к нему.

Сирия была настоящей эллинизированной территорией, ее население говорило по-гречески и соблюдало греческие обычаи. Как только Тигран установил свою власть в Сирии, он поднял все сообщества этих несчастных грекоговорящих людей и переселил их вместе с семьями в только что построенную столицу Тигранокерт. Более всего ценились ремесленники. Ни одному ремесленнику не разрешено было остаться в Сирии. Однако царь понимал необходимость защищать своих греков от мидийцев, которые под страхом смерти должны были обращаться с новыми поселенцами по-доброму и заботиться о них.

И пока Сулла занимался законотворчеством, добиваясь, чтобы его объявили диктатором Рима, Тигран официально присвоил титул, которого он жаждал всю жизнь, — Царь царей. Сирийскую царицу Клеопатру Селену, младшую сестру Птолемея Сотера, которой удавалось править Сирией много лет, меняя мужей из династии Селевкидов, вывезли из Антиохии и заставили жить в очень скромных условиях в маленькой деревушке на Евфрате. Ее место в антиохийском дворце занял сатрап Магадат, которому предстояло отныне править Сирией от имени Тиграна, Царя царей.

«Царь царей, — цинично думал Сулла. — Все эти восточные монархи считают себя царями царей. Даже оба незаконнорожденных сына Птолемея Сотера, которые теперь правят в Египте и на Кипре купно с их женами Митридатидами. Но завещание покойного Птолемея Александра Второго не утратило силы».

Никто не знал этого лучше, чем Сулла, ибо он являлся свидетелем. Рано или поздно Египет будет принадлежать Риму. А пока следует разрешить Птолемею Авлету править в Александрии. Но, поклялся Сулла, этой марионетке Митридата и Тиграна покоя не будет! Сенат Рима будет регулярно посылать в Александрию требования, чтобы Птолемей Авлет отрекся в пользу Рима, настоящего хозяина Египта.

А что касается понтийского царя Митридата — интересно, что он потерял двести тысяч солдат, замерзших на Кавказе! — он уже не в силах будет снова пытаться захватить Каппадокию. Жалуясь в письме Сулле на то, что Мурена разорил и сжег четыреста деревень вдоль реки Галис, Митридат продолжал отбирать каппадокийский берег реки Галис у бедной Каппадокии. Чтобы придать этой хитрости законный вид, он дал каппадокийскому царю Ариобарзану новую жену, одну из своих дочерей. Когда Сулла узнал, что девочке всего четыре года, он послал еще одного гонца, чтобы тот увиделся с царем Митридатом и от имени Рима приказал ему отказаться от Каппадокии, невзирая на этот «брак». Гонец очень быстро возвратился с письмом от Митридата, где царь обещал сделать, как ему велено. Гонец также сообщил Сулле, что царь Понта собирается направить посольство в Рим, чтобы ратифицировать Дарданское соглашение как неопровержимый законный документ.

— Лучше пусть он позаботится, чтобы его послы не бездельничали, — сказал Сулла вслух, закончив свои размышления о восточных царях.

Он отправился искать жену. Она оказалась совсем неподалеку, и уже в ее присутствии он вслух закончил свою мысль:

— Если они начнут тянуть время, я не стану торговаться с ними, — пусть лучше торгуются с Сенатом!

— Прости, ты о чем, любовь моя? — изумленно спросила Валерия.

— Ни о чем. Поцелуй меня.

Ее поцелуи были достаточно милы, как мила была и сама Валерия Мессала. Сулла находил этот свой четвертый брак довольно приятным. Но не возбуждающим. Он сознавал, что частично это происходило из-за его возраста и болезней. Но в основном это было вызвано тем, что римские аристократки недостаточно обольстительны и чувственны. Они не умеют достаточно расслабиться в постели, чтобы выполнять те сексуальные курбеты, которых так жаждал диктатор. И его удаль угасала: он нуждался в дополнительном возбуждении. Почему женщина может до безумия любить мужчину и в то же время не хочет полностью удовлетворить все его сексуальные потребности?

— Я считаю, — сказал Варрон, которому был задан этот вопрос, — что женщина — пассивный сосуд, Луций Корнелий. Она создана для того, чтобы вмещать. Она вмещает в себя все: от пениса мужчины до ребенка. А тот, кто вмещает, по природе своей пассивен. Иначе вмещаемое не удержится в нем. То же самое происходит и с животными. Самец — активный участник полового акта, он должен удовлетворить накопившееся в нем сексуальное желание и поэтому охотится за разными самками.

Варрон пришел к Сулле, чтобы рассказать, что в Рим едет Помпей с кратким визитом, и спросить, захочет ли Сулла увидеть этого молодого человека. Но вместо того, чтобы получить ответ, он сам вынужден был отвечать на вопросы диктатора, и ему еще не удалось улучить момент, чтобы сообщить то, с чем он, собственно, явился.

Подведенные брови Суллы выразительно изогнулись:

— Ты хочешь сказать, дорогой мой Варрон, что благопристойно женатый человек должен спариваться с половиной женского населения Рима?

— Нет, нет, конечно! — ахнул Варрон. — Все женщины пассивны, поэтому мужчина и не может найти удовлетворения!

— Значит, ты хочешь сказать, что, если мужчина хочет, чтобы его плотские желания были полностью удовлетворены, он должен искать себе сексуальных партнеров среди мужчин? — чрезвычайно серьезно осведомился Сулла.

— О-о! — воскликнул Варрон. Его передернуло, словно проткнутую многоножку. — Нет, Луций Корнелий, конечно нет! Определенно нет!

— Тогда что же делать приличному женатому человеку?

— Я плохо знаком с природой человека и не могу отвечать на такие вопросы. У меня нет ни знаний, ни опыта! — невнятно пробормотал Варрон, отчаянно пожалев, что пришел к этому неудобному человеку, задающему столь неудобные вопросы.

Трудность заключалась в том, что с тех самых пор, когда Варрон смазывал разлагающееся лицо Суллы лечебной мазью, Сулла очень привязался к нему и обижался, если Варрон не навещал его.

— Успокойся, Варрон, я просто тебя дразнил! — засмеялся Сулла.

— От тебя не знаешь, чего ожидать, Луций Корнелий.

Облизав пересохшие губы, Варрон стал в уме прикидывать, как лучше заговорить о прибытии Помпея. Будучи неглупым человеком, Варрон очень хорошо понимал, что чувства Суллы к Помпею неоднозначны.

— Я слышал, — заговорил Сулла, ничего не зная об усиленной мысленной работе Варрона, — что Варрону Лукуллу удалось отделаться от своей приемной сестры, твоей кузины, насколько мне известно.

— Ты имеешь в виду Теренцию? — Лицо Варрона посветлело. — О да! Вот это удача!

— Уже давно не случалось, чтобы такой богатой женщине, как Теренция, было столь трудно отыскать себе мужа, — сказал улыбающийся Сулла, обожавший сплетни.

— Это не совсем та ситуация, — отозвался Варрон, стараясь потянуть время. — Всегда можно найти мужчину, который захочет жениться на богатой женщине. Беда Теренции — страшнейшая мегера, уверяю тебя! — всегда заключалась в том, что она отказывалась даже смотреть на мужчину, которого подбирала для нее семья.

Улыбка Суллы стала шире:

— Она предпочитала оставаться дома и делать кошмаром жизнь Варрона Лукулла, хочешь ты сказать?

— Возможно. Хотя, думаю, она по-своему любит его. Ее природа подкачала. И что же ей делать, если она родилась такой?

— Тогда что же произошло? Любовь с первого взгляда?

— Конечно, нет. Брак был предложен нашим другом Титом Помпонием, которого теперь зовут Аттиком из-за его увлечения Афинами. Очевидно, он и Марк Туллий Цицерон знают друг друга уже много лет. С тех пор как ты управляешь Римом, Луций Корнелий, Аттик посещает Рим по крайней мере раз в год.

— Я знаю это, — сказал Сулла, которого финансовые махинации Аттика тревожили не больше, чем выходки Красса, просто способ, которым Красс манипулировал проскрипциями в своих интересах, вызвал немилость Суллы к нему.

— Во всяком случае, правовая репутация Цицерона стремительно пошла вверх. А с ней — и его амбиции. Но его кошелек пуст. Ему требовалось жениться на наследнице, хотя внешне это было обставлено так, словно он подыскивал себе одну из тех крайне посредственных девушек, которых в изобилии производят наши менее полезные плутократы. Тогда Аттик и предложил ему Теренцию. — Варрон остановился и с любопытством посмотрел на Суллу. — Ты знаешь Марка Туллия Цицерона?

— Очень хорошо. Еще когда он был мальчишкой. Мой покойный сын — они были ровесниками — дружил с ним. Тогда его считали необыкновенно одаренным. А в период между смертью моего сына и делом Секста Росция из Америи он был моим контуберналом в Кампании во время Италийской войны. Возраст не изменил его. Он просто нашел для себя подходящую сферу деятельности. Он педантичен, у него хорошая речь и сознание своей значимости. Качества, которые полезны ему как адвокату! Однако признаю, он говорит убедительно. И умен! Его большая вина заключается в том, что он родственник Гая Мария. Они оба из Арпина.

Варрон кивнул:

— Аттик обратился к Варрону Лукуллу, который согласился способствовать союзу Цицерона с Теренцией. И, к своему удивлению, она попросила устроить ей встречу с Цицероном. Она слышала о его успехах в судах и объявила Варрону Лукуллу, что — да, намерена выйти замуж за человека, который способен прославиться. Цицерон, сказала она, может оказаться именно таким человеком.

— И каково ее приданое?

— Огромное! Двести талантов.

— Очередь претендентов должна была обогнуть квартал вокруг ее дома и состоять сплошь из очень симпатичных парней. Я начинаю уважать Теренцию, если она устояла против самых опытных охотников за приданым, — заметил Сулла.

— Теренция безобразна, — пояснил Варрон. — Она вечно в дурном настроении. Сварливая и скупая мегера. Ей двадцать один год, и она до сих пор оставалась одна. Я знаю, предполагается, что девушки должны подчиняться pater families и выходить замуж за того, кого им выберут. Но нет такого мужчины — ни в мире живых, ни в царстве Гадеса! — который мог бы приказать Теренции сделать то, чего она не хочет.

— А бедный Варрон Лукулл такой хороший человек, — заметил Сулла, которого все это забавляло.

— Вот именно!

— Значит, Теренция встретилась с Цицероном?

— Встретилась и согласилась выйти за него замуж.

— Счастливчик Цицерон! Любимчик Фортуны. Ее деньги очень пригодятся ему.

— Это ты так думаешь, — возразил Варрон. — Она сама составила брачный контракт и оставила за собой полный контроль над своим состоянием, хотя согласилась выделить приданое своим будущим дочерям и финансировать карьеры своих будущих сыновей. Но что касается Цицерона, это не тот человек, который может справиться с Теренцией.

— А что он сейчас за человек, Варрон?

— Довольно приятный. Мягкий, мне кажется. Но тщеславный. Чрезвычайно высокого мнения о своем интеллекте и убежден, что равных ему нет. Явный карьерист… Ненавидит, когда ему напоминают о том, что Гай Марий — его дальний родственник! Если бы Теренция была одной из тех крайне посредственных дочерей наших плутократов, не думаю, что он даже взглянул бы на нее. Но ее мать была патрицианкой, она была замужем за Квинтом Фабием Максимом, а это означает, что весталка Фабия — ее сводная сестра. Поэтому Теренция оказалась достаточно хороша для него. Если ты понимаешь, что я имею в виду. — Варрон сделал гримасу. — Цицерон — Икар, Луций Корнелий. Он намерен взлететь высоко, к солнцу. Опасное занятие, если ты — «новый человек» без единого сестерция.

— Каким бы ни был воздух Арпина, кажется, что именно там появляются подобные люди, — отозвался Сулла. — Для Рима очень хорошо, что этот «новый человек» — не военный.

— Я слышал прямо противоположное мнение.

— О, я знаю об этом! Когда Цицерон был моим контуберналом, он работал секретарем. При виде меча он становился мертвенно-бледным. Но лучшего секретаря у меня не было! Когда свадьба?

— Не раньше, чем Варрон Лукулл и его брат отпразднуют ludi Romani в сентябре, — засмеялся Варрон. — Они ни о чем другом не могут думать. Они планируют устроить такие Игры, которых Рим не видел уже лет сто!

— Жаль, меня в это время не будет в Риме, — сказал Сулла, по которому не видно было, чтобы он сожалел об этом.

Наступило молчание, которым Варрон воспользовался, прежде чем Сулла успел найти другой предмет разговора.

— Луций Корнелий, не знаю, слышал ли ты о том, что Гней Помпей Магн скоро появится в Риме? — спросил Варрон как бы между прочим. — Он хочет увидеться с тобой, но понимает, как ты занят.

— Я всегда найду время, чтобы увидеться с Магном! — воскликнул радостно Сулла и пристально посмотрел на Варрона. — Все еще бегаешь за ним с палочкой и дощечкой, чтобы записывать каждый его пук, а, Варрон?

Варрон густо покраснел. Когда имеешь дело с Суллой, никогда не знаешь, как он поймет даже самые невинные вещи. Например, может быть, диктатор полагает, что Варрону лучше записывать подвиги (или, если на то пошло, пуки) самого Луция Корнелия Суллы? Поэтому Варрон просто ответил:

— Я делаю записи время от времени. Это началось случайно. Мы были вместе во время войны, и на меня произвел впечатление энтузиазм Помпея. Он говорил, что я должен писать историю, а не изучать естествознание. И я это делаю. Однако я вовсе не биограф Помпея!

— Очень хороший ответ!

Покинув дом диктатора на Палатине, Варрон остановился, чтобы вытереть пот с лица. Он постоянно слышал о том, что в Сулле сочетаются лев и лиса. Но лично Варрон находил, что самый страшный зверь в Сулле — обычная кошка.

Однако Варрон справился с задачей. Когда Помпей прибыл в Рим вместе с женой и остановился в доме своей семьи в Каринах, у Эсквилинского холма, Варрон мог ему передать, что Сулла будет рад увидеть Помпея и назначит ему время, чтобы поболтать. Так сказал сам Сулла. Однако диктатор говорил неискренне, и Варрон знал это. Болтовня с Суллой могла превратиться в прогулку по канату над ямой, полной горящих углей.

Ах эта самоуверенность и тщеславие юности! Помпей, на двадцать седьмом году жизни, полетел увидеть Суллу, ничего плохого для себя не предвидя.

— Ну, и как живется женатому человеку? — ласково осведомился диктатор.

Помпей просиял:

— Замечательно! Потрясающе! Какую жену ты мне нашел, Луций Корнелий! Красивую, образованную, нежную. Она беременна. Должна уже в этом году родить мне сына.

— Сына? А ты уверен, что это будет сын, Магн?

— Абсолютно.

Сулла хихикнул:

— Ну что ж, ты — любимец Фортуны, Магн, так что, полагаю, это будет сын. Гней-младший. Мясник, Крошка Мясничок и Младенец Мясничонок.

— Мне нравится! — воскликнул Помпей, нисколько не обидевшись.

— Ты устанавливаешь традицию, — серьезно сказал Сулла.

— Конечно! Три поколения!

Помпей откинулся на спинку стула, довольный. Но, видя, что Сулла за ним наблюдает, он погасил блеск своих больших голубых глаз, стал серьезным, принялся о чем-то думать. Сулла молча ждал, когда его мысль выйдет наружу.

— Луций Корнелий…

— Да?

— Этот проведенный тобой закон, по которому, если Сенат не сможет найти в своих рядах необходимого военачальника, он может поискать его в других…

— Специальное назначение? Ты это имеешь в виду?

— Именно.

— А что такое?

— Ко мне это можно применить?

— Возможно.

— Но только если никто в Сенате не выразит желания занять эту должность.

— Не совсем так, Магн. В законе говорится: если ни один способный и опытный военачальник из состава Сената не выразит желания.

— И кто это решает?

— Сенат.

Опять молчание. Потом Помпей заговорил с деланым равнодушием:

— Было бы хорошо иметь много клиентов в Сенате.

— Это всегда хорошо, Магн.

И тут Помпей решил сменить тему:

— Кто станет консулом на следующий год?

— Катул. Хотя я еще не решил, каким консулом: старшим или младшим. Год назад определить это было просто. А теперь я не уверен.

— Катул, как и Метелл Пий, — твой сторонник.

— Может быть. Но он, к сожалению, молод и не такой мудрый.

— Ты думаешь, Метелл Пий сможет побить Сертория?

— Сразу, наверное, нет, — улыбаясь, ответил Сулла. — Но не надо недооценивать моего Поросенка, Магн. Ему необходимо время, чтобы собраться. Но, взявшись за дело, он делает его хорошо.

— Фи! Он — старая баба! — презрительно фыркнул Помпей.

— В свое время я знал несколько блестящих старых баб, Магн.

— А кто еще будет консулом?

— Лепид.

— Лепид? — ахнул Помпей.

— Ты не одобряешь?

— Я не сказал, что не одобряю, Луций Корнелий. Фактически я — за. Я просто не думал, что ты можешь склониться к его кандидатуре. Он не был достаточно послушным.

— Ты так считаешь? Ты считаешь, что я доверяю серьезные дела только тем, кто готов мыть мне задницу?

Следует отдать Помпею должное, страх ему был незнаком. Поэтому, к тайному удовольствию Суллы, Помпей продолжал:

— Это не так. Но ты определенно не поручал серьезных дел людям, которые, как Лепид, открыто не одобряли тебя.

— А почему я должен это делать? — притворился удивленным Сулла. — Я не такой дурак, чтобы поручать серьезные дела тем, кто может тайно навредить мне!

— Тогда почему Лепид?

— К тому времени как он вступит в должность, срок моей диктатуры закончится. А Лепид, — нарочно подчеркнул Сулла, — метит высоко. И я подумал, что лучше сделать его консулом, пока я еще жив.

— Он хороший человек.

— Потому что он открыто мне возражает? Или несмотря на это?

Но сказать больше, чем «он хороший человек», Помпей был не готов. Если говорить совсем честно, хотя Помпей и находил назначение Лепида не в характере Суллы, это его не очень интересовало. Гораздо больше его волновал вопрос о специальных назначениях. Когда Помпей услышал об этом, он стал соображать, что полезного может дать ему подобный закон. Но в планы Помпея в тот момент не входило спрашивать об этом Суллу. Теперь же, спустя два года, он посчитал целесообразным навести справки. Диктатор прав, конечно. Члену Сената достаточно трудно понять его цели, так что уж говорить о человеке, который сенатором не был.

Покинув дом Суллы, Помпей шел домой в глубокой задумчивости. Прежде всего он должен будет организовать свою фракцию в Сенате. А после этого ему придется создать небольшую группу людей, готовых — за деньги, конечно, — активно и постоянно интриговать в его пользу и даже, может быть, тайно жульничать. Только — с чего начать?

На лестнице Кольчужников Помпей остановился, повернулся и стал быстро, через ступеньку, подниматься вверх, чтобы выйти на кливус Победы (немалая ловкость для человека в тоге!). Филипп! Он начнет с Филиппа.

Луций Марций Филипп прошел длинный путь с того дня, когда он явился на приморскую виллу Гая Мария, чтобы сообщить этому грозному человеку, что его, Филиппа, выбрали плебейским трибуном, и спросить, что он может сделать для Гая Мария — за приличную цену, конечно. Сколько раз Филипп мысленно вывертывал свою тогу наизнанку и обратно, знал в точности только он сам. Что знали определенно другие люди, так это то, что ему всегда удавалось выжить и даже улучшить свою репутацию. В то время, когда Помпей прибежал к нему со своей идеей, он был уже и экс-консулом, и экс-цензором, к тому же Филипп являлся одним из старейших сенаторов. Многие презирали его, некоторым он и в самом деле нравился, но тем не менее каким-то образом ему удалось убедить большую часть своего окружения в том, что он представляет собою человека видного, имеющего большое политическое влияние.

Беседа с Помпеем показалась Филиппу забавной. Она заставила его задуматься. До сих пор он почти не общался с любимцем Суллы, но хорошо знал, что в Помпее Рим приобрел заслуживающего внимания молодого человека. Кроме того, Филипп опять испытывал финансовые затруднения. Конечно, не так, как бывало раньше! Проскрипции Суллы представляли собою отличный источник приобретения имущества, и Филипп завладел несколькими поместьями, стоившими миллионы, заплатив всего пару тысяч. Но, как и большинство подобных ему, Филипп был неважным управляющим. Деньги исчезали быстрее, чем он собирал их. Он не умел следить за своими доходными сельскими предприятиями, не умел выбирать надежных служащих.

— Короче, Гней Помпей, я не похож на таких людей, как Марк Лициний Красс, который все еще хранит свой первый сестерций и теперь прибавляет к нему миллион за миллионом. Его люди дрожат перед ним. Мои же лукаво улыбаются.

— Тебе нужен такой человек, как Хрисогон, — посоветовал молодой человек с большими голубыми глазами и открытым, привлекательным лицом.

Всегда склонный к полноте, Филипп с годами стал рыхлым, тучным, его карие глаза почти утонули между припухшими верхними веками и мешками нижних. Эти глаза сейчас смотрели на молодого собеседника с некоторым удивлением: Филипп не привык к покровительственному тону.

— Хрисогон кончил тем, что упал на колья с Тарпейской скалы]

— Хрисогон был очень полезен Сулле, — возразил Помпей. — Он умер потому, что незаконно обогатился за счет проскрипций, а не потому, что воровал у самого патрона. Много лет он работал на Суллу, и работал неутомимо. Поверь мне, Луций Марций, тебе нужен такой человек, как Хрисогон.

— Если и нужен, то я не имею понятия, как его найти.

— Если хочешь, я попытаюсь найти такого для тебя.

Глубоко спрятанные глаза Филиппа вдруг появились на свет.

— Да? А зачем ты хочешь это сделать, Гней Помпей?

— Зови меня Магн, — раздраженно поправил Помпей.

— Магн.

— Потому что я нуждаюсь в твоей услуге, Луций Марций.

— Зови меня Филипп.

— Филипп.

— Какую же услугу я могу тебе оказать, Магн? Ты ведь богат! О твоих богатствах не могут мечтать даже такие крезы, как Красс, готов спорить! Тебе сколько, лет двадцать пять? И ты уже знаменитый военачальник, не говоря о благосклонности Суллы, а этого добиться очень трудно. Я пытался, но мне не удалось… Интересно, — задумчиво продолжал Филипп, — у тебя ведь была возможность. Сулла поставил твое имя в первую строчку своего первого сенаторского списка. Но ты пренебрег этим.

— У меня имелись свои причины.

— Несомненно!

Помпей поднялся со стула и прошел к открытому окну в дальней стене кабинета Филиппа, которое из-за необычного расположения дома (он стоял очень высоко, потому что расположен был на кливусе Победы) выходило не на внутренний сад, а на Нижний Римский Форум и утес Капитолийского холма. А там, над аркадой с колоннами, в которой обитали величественные статуи Двенадцати богов, Помпей видел начало огромного строительства: возводился архив Суллы, гигантское здание для документов, в котором будут храниться все отчеты Рима и таблички с законами. «Кто-нибудь другой, — подумал Помпей презрительно, — мог бы установить базилику, храм или портик, а Сулла строит монумент римской бюрократии! У него нет воображения, нет фантазии. В этом его слабость, его патрицианская практичность».

— Я был бы весьма благодарен тебе, если бы ты нашел мне Хрисогона, Магн, — сказал Филипп, чтобы прервать затянувшееся молчание. — Единственная неприятность — я не Сулла! Поэтому очень сомневаюсь, что мне удастся контролировать такого человека.

— Ты только на вид мягкий, Филипп, — ответил тактичный молодой человек Помпей. — Если я найду тебе такого человека, ты запросто сможешь его контролировать. Ты просто не умеешь подбирать людей.

— Почему же ты должен делать это для меня, Магн?

— О, это еще не все, что я намерен для тебя сделать! — сказал Помпей, отвернувшись от окна и широко улыбаясь.

— Правда?

— Я понимаю так, что твоя главная проблема — вести строгий учет денег. У тебя очень большое состояние, несколько гладиаторских школ. Но нет эффективного управления всем этим и, как следствие, нет доходов. Новый Хрисогон будет фиксировать все! Но весьма вероятно, что — поскольку ты человек с большими запросами — даже большой доход со всех твоих поместий и школ не всегда будет отвечать твоим потребностям.

— Очень верно отмечено! — воскликнул Филипп, который вдруг понял, что ему очень нравится этот разговор.

— Я бы хотел увеличить твое состояние подарком в один миллион сестерциев в год, — спокойно сказал Помпей.

Филипп не сдержался и ахнул:

— Миллион?

— При условии, если ты заработаешь его.

— И что я должен сделать, чтобы заработать его?

— Организовать фракцию Гнея Помпея Магна в Сенате. Достаточно сильную, чтобы я мог получить то, что захочу. И когда захочу.

Помпею, который никогда не страдал от скромности, чувства вины или любого вида самоосуждения, нетрудно было встретить взгляд Филиппа, произнося свое скромное пожелание.

— Почему бы тебе не стать сенатором и не сделать это самому? Дешевле!

— Я не хочу быть сенатором. Лучше всего действовать из-за кулис. Я не хочу сидеть там, не хочу, чтобы сенаторы видели, что я могу иметь какой-то интерес к тому, что там происходит. Мой интерес к делам правительства не должен быть чем-то большим, нежели простое сочувствие патриота из сословия всадников.

— О, да ты глубоко копаешь! — с одобрением воскликнул Филипп. — Интересно, Сулла хорошо тебя знает?

— Думаю, это из-за меня он принял закон о специальных назначениях на должности военачальника и губернатора.

— Ты считаешь, что он изобрел специальное назначение, потому что ты отказался стать сенатором?

— Да.

— И поэтому ты готов много заплатить мне за то, чтобы я организовал для тебя фракцию в Сенате! Все это очень хорошо. Но организовать фракцию встанет тебе намного дороже, чем ты заплатишь мне, Магн. Потому что я не намерен платить тем людям своими деньгами, а то, что ты дашь мне, я буду считать своими деньгами.

— Справедливо, — спокойно согласился Помпей.

— Среди заднескамеечников много нуждающихся сенаторов. Они недорого будут тебе стоить, поскольку все, что тебе нужно от них, — это их голоса. Но необходимо купить еще некоторых сладкоречивых, заседающих на передних скамьях, не говоря уж о нескольких сидящих в середине. — Филипп задумался. — Гай Скрибоний Курион относительно беден. Так же небогат приемный Корнелий Лентул — Гней Корнелий Лентул Клодиан. Им обоим не терпится стать консулами, но ни у того, ни у другого нет достаточно средств для этого. Есть несколько Лентулов, но Лентул Клодиан — старший из этой ветви. Он контролирует голоса тех заднескамеечников, которые являются клиентами Лентулов. Курион — сам по себе сила — интересный человек. Но чтобы купить их всех, потребуется немало денег. Может быть, по миллиону на каждого. Если Курион продастся. Я думаю, он согласится, если заплатить ему достаточно. Но продастся он не слепо и не совсем. А Луций Геллий Попликола за миллион заложит свою жену, родителей и детей.

— Я лучше бы выплачивал им годовой доход, — сказал Помпей, — как буду платить тебе. Миллион единовременно может купить их — да, но думаю, для них будет лучше, если они будут знать, что ежегодно станут получать по четверти миллиона. Это составит миллион через четыре года. Но они будут нужны мне куда дольше, чем четыре года.

— Ты щедр, Магн. Некоторые могли бы сказать, что ты по-глупому щедр.

— Я никогда не поступаю глупо! — взорвался Помпей. — Я ожидаю результатов! Результатов, которые будут стоить потраченных денег!

Они обсудили порядок выплат и количество необходимых людей, желающих — нет, жаждущих! — подать голос за Помпея. Вдруг Филипп нахмурился и замолчал.

— В чем дело? — нетерпеливо спросил Помпей.

— Есть один человек, без которого тебе не обойтись. Но дело в том, что у него столько денег, что он не знает, что с ними делать. Поэтому его нельзя купить. Благодаря этому обстоятельству он нажил себе приличный политический капитал.

— Ты имеешь в виду Цетега?

— Да, его.

— И как же мне его заполучить? — Помпей проворно поднялся. — Мне лучше увидеться с ним.

— Нет! — встревожился Филипп. — Цетег — патриций из Корнелиев. На вид он такой дружелюбный, такой сентиментальный, но ты можешь нажить себе врага, если заговоришь с ним напрямую. Предоставь это мне. Я все выпытаю и разузнаю, чего он хочет.

Через два дня Помпей получил записку от Филиппа. В записке была всего одна фраза: «Приведи ему Прецию — и он твой».

Дрожа от гнева, Помпей держал записку над пламенем лампы, пока она не загорелась. Да, это Цетег! Его ценой было унижение его будущего патрона. Он потребовал, чтобы Помпей стал его сводником.

Подход Помпея к Муции Терции очень отличался от его тактики обращения с Эмилией Скаврой или с Антистией. Эта третья жена оказалась намного лучше первой и второй. Во-первых, она была умная. Во-вторых, загадочная. Он никогда не мог понять, что у нее на уме. В-третьих, она была великолепна в постели — удивительно! К счастью, он догадался с самого начала не называть ее своим «маленьким пудингом» или «восхитительным горшочком с медом». Такие словечки действительно готовы были сорваться с языка, но что-то в ее лице убивало их. Хотя Помпею и не нравился младший Марий, Муция была женой младшего Мария, и это многое объясняло в ней. К тому же она — дочь Сцеволы, племянница Красса Оратора. Шесть лет жизни с Юлией тоже что-то значили. Поэтому инстинкт подсказал Помпею, что с Муцией Терцией он должен обращаться как с равной, а не как с рабыней.

Отыскав Муцию Терцию, он сделал то, что делал всегда: поцеловал ее, стараясь поймать ее язык и играя ее соском. Потом отошел и сел так, чтобы видеть ее лицо и улыбку порабощенной любви и преданности. А после этого приступил прямо к делу.

— Ты знала, что у меня была любовница в Риме? — спросил он.

— Которая? — серьезно ответила она вопросом на вопрос: Муция Терция редко улыбалась.

— Значит, ты знаешь всех, — спокойно отреагировал он.

— Только двух, самых известных: Флору и Прецию.

Помпей совсем забыл про Флору. Несколько секунд он просидел молча, а потом расхохотался:

— Флора? О, я уже не помню, когда это было!

— Преция, — спокойно продолжала Муция Терция, — была также любовницей моего первого мужа.

— Да, я знал это.

— До или после твоей встречи с ней?

— До.

— И тебе было все равно?

Реакция Помпея была мгновенной:

— Если я женился на его вдове, почему я должен был отказаться от его любовницы?

— Логично.