Ураган мысли Проскурин Вадим

Глава восьмая, в которой я много путешествую

Ехали мы недолго, менее получаса. Я ожидал, что меня повезут в одну из московских тюрем, которые почему-то все находятся в центре города, но, выехав на проспект Путина, джип повернул не налево, а направо. Мы проехали пятое кольцо и, почти у самого МКАДа, свернули, но до Теплого Стана не доехали. Оказалось, что нашей целью было высокое здание из желтого кирпича, одиноко стоящее посреди леса и окруженное бетонным забором с колючей проволокой поверху. Никогда не думал, что в этом здании обитает именно ФР.

Железные ворота бесшумно распахнулись, и мы въехали за забор. Оказывается, внутренняя территория гораздо больше, чем кажется с улицы. Джип немного попетлял по узким асфальтированным дорожкам и остановился у неприметного двухэтажного здания, стоящего почти у самого забора. Мне велели выйти из машины, и я вышел.

Мы спустились в подвал и долго шли по гулким бетонным коридорам, Царьков впереди, я следом, амбалы – сзади. Время от времени мы проходили мимо дверей, все они казались очень массивными (бронированные?) и все были без табличек и номеров. Интересно, как обитатели этого лабиринта находят дорогу в нужное место?

Наконец Царьков остановился около очередной двери, ничем не отличающейся от других. Он не пытался ее открыть, не дергал за ручку, которой не было, не нажимал никаких кнопок, которых тоже не было, он вообще ничего не делал. Дверь распахнулась сама.

За дверью обнаружилось хорошо освещенное просторное помещение. В первую очередь мое внимание привлекло кресло, похожее на электрический стул. Оно стояло в центре комнаты, напротив стола, на котором был (я не поверил своим глазам) стационарный компьютер.

В наше время редко встретишь комп, превосходящий размерами спичечный коробок. Машина размером с большой чемодан, стоящая на столе, должна быть невероятно мощной и стоить около ста миллионов. Я успел удивиться, откуда в этой подвальной тюрьме взялась такая дорогая вещь и зачем она вообще здесь нужна. Но в следующую секунду все понял.

Это нейронный сканер, более известный в обиходе как ментоскоп. Жутко сложное и дорогое устройство, оно является непременным атрибутом шпионских сериалов, но в реальной жизни мало кто из преступников может похвастаться тем, что его допрашивали с помощью такой штуковины. Этого просто не может быть! Я надежно скрыл все следы, у ФР нет оснований для применения ментоскопа! Любой адвокат просто выпотрошит кишки из царьковского начальства за «необоснованное нарушение прав личности при допросе». Да и банальная сетевая кража – не то преступление, для раскрытия которого стоит использовать этот фоб, ведь из пушек по воробьям не стреляют. Вот только… неужели они подумали, что я хакнул их сеть? Не может быть, все было обставлено как банальное разгильдяйство сисадмина, они просто не могли предположить ничего другого!

Царьков подошел к столу. Щуплый молодой человек в расстегнутом пиджаке без галстука (прямо хакер из сериала), сидевший в роскошном вращающемся кресле напротив компьютера, встал и пожал оперу руку.

– Ордер готов? – спросил Царьков.

– Готов, – ответил молодой человек, покопался в груде бумажек на столе, вытащил нужную и протянул Царькову. Через секунду я рассматривал ордер на проведение нейронного сканирования. На основании статьи такой-то УПК Российской Федерации разрешается применение нейронного сканера при допросе Игоря Денисовича Гончарова, ИНН такой-то, подозреваемого в совершении преступления первой степени социальной опасности. Первой степени? Я прочитал эту строчку еще раз. Действительно, так и написано: первой степени. Что же, интересно, мне инкриминируют? Даже убийство – это вторая степень социальной опасности. Я попытался вспомнить школьный курс основ государства и права. Первая степень… насильственное свержение конституционного строя и подготовка к оному… терроризм во всех формах… разжигание межнациональной и межрелигиозной розни, а также сексуальной нетерпимости… пропаганда сатанизма и ваххабизма… измена Родине… больше ничего не могу вспомнить. Я спросил:

– В чем конкретно меня обвиняют?

– Обвинение будет предъявлено в трехдневный срок. Или в тридцатидневный, смотря что покажет сканер. Все прочитал? Садись в кресло.

Я подчинился. Молодой человек, похожий на хакера, сноровисто защелкнул защелки, крепящие к креслу мои руки и ноги. На голову мне надвинули массивное сооружение, похожее на несоразмерно большой и тяжелый шлем, и я перестал видеть и слышать. Я впал в ступор, думать стало трудно, мысли вяло ползали по мозгу, как умирающие тараканы в рекламе «Верминатора».

Что делать? Сейчас, если я ничего не предприму, они узнают все, что я думал и чувствовал последнюю неделю. Они поймут, что я умею не только делать деньги из ничего, но и убивать людей. А еще им станет известно, что вирус «Ниндзя» в их закрытой сети завелся вовсе не из-за ошибки администратора. К какому выводу придет Царьков? Я вспомнил фильм про девочку, которая умела воспламенять взглядом, и решил, что он никакого вывода не сделает. Потому что я уже сформулировал и отдал приказ. Мне показалось, что вокруг моей головы появился темный нимб, который стал быстро расширяться во все стороны, причем чем дальше уходили его края, тем бледнее он становился. Когда нимб достиг в диаметре нескольких метров, он бесследно растаял.

Я расслабился и стал ждать, что будет дальше. Ждать пришлось недолго.

Шлем отъехал назад, и я снова стал видеть и слышать. Лампа дневного света под потолком, раньше казавшаяся не особенно яркой, теперь ослепила меня. Я начал моргать и жмуриться. От яркого света на глазах выступили слезы, хотелось утереть их рукой, но руки были привязаны. Я прислушался к разговору.

– Ни хрена себе! – Голос одного из амбалов.

– Ты уверен? – Это Царьков спрашивает молодого человека, похожего на хакера.

– В чем тут можно быть уверенным? – Это оправдывается вышеупомянутый молодой человек. – Управление «Ф» так и не дало нам полный отчет о том случае. Я не знаю, что именно у них случилось, может, там было совсем другое. Все, что я знаю, – это то, что, когда под ментоскопом допрашивали Эль Янтара, томограф вышел из строя при первоначальной настройке. То есть сразу же после включения. Здесь та же самая хрень.

– Сколько времени нужно, чтобы починить этот гроб?

– Если не придется ничего менять по-крупному, часов пять-семь.

– А если придется?

– Несколько дней, может быть, неделю. А то и месяц, если на складе не окажется нужных деталей.

Царьков нецензурно выругался. Он подошел ко мне, оперся руками на подлокотники кресла и вплотную приблизил свое лицо к моему. Его лицо было перекошено от злости и ненависти. Да, я не ошибся, от ненависти. Он сказал:

– Что, парень, думаешь, ты самый умный? Что в спецслужбах одни дураки работают? Что мы не знаем, что «Аль-Адха» умеет противостоять нейронному сканированию? Сейчас ты мне все расскажешь. Когда ты был завербован?

– Чего? – Я искренне удивился и тут же получил смачную пощечину.

– Все! Игры кончились. Не хочешь говорить по-хорошему, будем по-плохому. Когда был завербован?

Еще одна пощечина. На этот раз я попытался закрыться, но мои руки намертво прикреплены к подлокотникам. Во мне вспыхнуло бешенство.

– Пошел на хрен! – крикнул я. – Я ничего не знаю ни об «Аль-Адха», ни о…

И получил еще один удар в лицо. Кто-то из амбалов посоветовал Царькову:

– Зуб не выбей, а то придется отмазываться. Я отчаянно выкрикнул:

– Еще один удар – и ты труп! Царьков рассмеялся:

– Говори!

– Я никогда не был завербован! Я вообще не завербован! Мне наплевать на ваши глупые игры, я ничего не знаю об «Аль-Адха», я не умею ломать ментоскопы. Я обычный российский студент…

Еще один удар, теперь уже кулаком. Мой левый глаз начал заплывать. Я завопил:

– Ну все, блин, уроды, допрыгались! – И включил насос.

Царьков уменьшился, отдалился, стал прозрачным и исчез. В комнате воцарилась тишина.

Растрепанный молодой человек и два амбала выглядели точь-в-точь как зрители в кинотеатре. Судя по их лицам, они смотрели фильм ужасов. Амбал, сидевший в середине, пробормотал что-то нецензурное. Я отдал приказ, и защелки кресла сами собой раскрылись. Я встал и понял, что тело сильно затекло. Я потянулся, и это привело зрителей в ужас. Молодой человек сделал неуловимое движение, амбалы вздрогнули, синхронно потянулись к подмышечным кобурам, переглянулись и остались на месте. Я не понял, что произошло, но это, кажется, уже не важно.

Я повернулся, пошел к двери (никто не пытался меня остановить) и вспомнил, что просто так она не откроется, обернулся и сказал:

– Откройте.

Молодой человек медленно ответил, кажется, он боялся делать резкие движения, даже повышать голос:

– Дверь заблокирована. В здании тревога. Вам не уйти.

Я усмехнулся. Забавно, что он обратился ко мне на «вы». Как мало надо сделать, чтобы тебя начали уважать, – всего лишь убить человека на глазах у собеседника.

Я сел обратно в кресло, из которого так хотел вырваться минуту назад, и спросил:

– Ну и что будет дальше?

Мои собеседники промолчали. Судя по тому, как они одновременно отвели взгляд, предусмотрена какая-то стандартная процедура на этот случай. Например, в комнату подается усыпляющий газ. Я решил, что не буду проверять, верно ли это предположение. Я телепортировался.

Секунду назад я сидел в подвале ФР, и вот мир расплылся, краски выцвели, все стало однотонно-серым, белесые огоньки, черные пятна, все колышется, вращается и переливается. Я знаю, что это место называется «центр вечности», но не знаю, откуда я это знаю. Успел подумать, что не указал точку назначения, но сквозь ускользающую сероту уже проступили краски реального мира, и сразу узнал, где нахожусь, – я стоял посреди своей комнаты.

Мир еще не успел обрести все многоцветье, а я уже понял, что в интерьере моей комнаты кое-что неправильно. Незнакомый мужчина сидел на корточках перед моим письменным столом и с явным любопытством заглядывал в выдвинутый нижний ящик. Он не видел меня, он сидел спиной ко мне, и я не видел его лица, но во всей его позе было нечто такое, будто незнакомец не роется в чужом столе, а выковыривает алмазы из стен шахты, больше всего на свете боясь расколоть очередной извлекаемый камень. Я оглянулся.

На стуле у противоположной стены сидел Женька – мой сосед, музыкант из оркестра детского театра. Он глядел на меня и глупо моргал, как лягушка в рекламе средства для улучшения пищеварения. В дверном проеме, прислонившись плечом к косяку, стоял мой отец. Я успел уловить смену выражений на его лице – вначале печально-потерянное удивление, затем внезапный и невидимый бросок адреналина в кровь, и вот передо мной совсем другой человек. Два быстрых взгляда налево и направо, затем неуловимый жест рукой. Этот жест явно обращен ко мне и означать он может только одно – немедленно возвращайся, откуда пришел. Одновременно плечо отделяется от косяка, туловище приобретает вертикальное положение, ноги слегка сгибаются в коленях, руки обманчиво расслабляются – папа что, собрался драться с ментами? Я знаю, он меня любит, любой нормальный отец любит своего сына, и я помню, что он раньше имел какой-то пояс у-шу, но драться с ментами? Из-за меня? Он же уверен, что я совершил преступление, менты обязаны были показать ему ордер, он знает, что меня обвиняют в преступлении первой степени. И в любом случае, если твоего сына повязали менты, пусть даже и ни за что, каждый знает, что бороться за родную кровиночку надо не так – следует нанять адвокатов, напрячь старые связи среди многозвездных генералов, в конце концов дать взятку кому надо. Но эта боевая стойка… знающему человеку просто невозможно не узнать ее.

Краем глаза я уловил, что человек, сидящий на корточках спиной ко мне, начал медленно разворачиваться. Видимо, почувствовал изменение атмосферы в комнате. Отец повторил свой жест, и теперь он был куда понятнее. Я подчинился.

Мир посерел и обесцветился. На мгновение меня обволокли серо-бело-черные потоки центра вечности, а затем снова возник окружающий мир.

Оказалось, что я нахожусь в квартире Маринки, в большой комнате, и что стою точно посередине между Маринкой и три-дэ-ти-ви. Маринка смотрела на меня, и было видно, что она не верит тому, что видит. Я глупо улыбнулся и сказал: