Доколе длится свет Кристи Агата

Теперь он завершил свою четвертую работу – портрет жены. Нас пригласили посмотреть ее и высказать свои замечания. Эверард хмурился и глядел в окно; Изобел Лоринг прохаживалась среди гостей и поддерживала непринужденную беседу, обмениваясь с ними точными и профессиональными, как всегда, рассуждениями о живописи.

Мы также высказались. Так было положено. Мы с восхищением отозвались о манере, в которой выписан розовый атлас. Такая трактовка, заметили мы, по правде сказать, изумительна. Никто до сих пор не писал атласа в такой манере.

Миссис Ламприер, которая, как я знал, была одним из самых толковых знатоков и критиков искусства, почти тотчас отвела меня в сторону.

– Джорджи, – произнесла она, – что он с собою сделал? Его вещь мертва. Она такая гладко-безличная. По-моему, это черт-те что!

– «Портрет леди в розовом атласе»? – осведомился я.

– Именно. Хотя техника превосходна. И какая тщательность! Той работы, что здесь проделана, хватило бы на шестнадцать картин!

– Слишком тщательная работа? – предположил я.

– Похоже на то. Если в ней что-то и было, то он это убил. Чрезвычайно красивая женщина в платье из розового атласа. Отчего было не сделать цветную фотографию?

– Действительно, отчего? – согласился я. – Полагаете, он сам это сознает?

– Разумеется, сознает, – ядовито отозвалась миссис Ламприер. – Разве вы не видите, как этот человек нервничает? Подобное, смею сказать, случается, когда начинают смешивать с делом свои чувства. Он вложил всю душу в портрет Изобел, потому что она – Изобел, и не сумел передать ее сути, потому что не хотел обижать. Он ей слишком польстил. Иногда, чтобы раскрыть душу, художнику приходится жертвовать внешней красивостью.

Я задумчиво кивнул. Эверард не преувеличил внешних достоинств сэра Руфуса Хершмана, но ему незабываемо удалось передать на холсте личность этого человека.

– А ведь Изобел – такая сильная натура, – продолжала миссис Ламприер.

– Возможно, Эверарду не удаются женские портреты, – предположил я.

– Возможно, и так, – глубокомысленно подтвердила миссис Ламприер. – Да, может быть, в этом все дело.

И как раз вслед за тем она, с присущим ей гениально верным чутьем, вытащила из груды беспорядочно составленных на полу холстов один, повернутый лицом к стене. Всего холстов было штук восемь. Лишь по чистой случайности миссис Ламприер выбрала именно этот – но, как я уже говорил, с миссис Ламприер такое происходило сплошь и рядом.

Когда она повернула холст к свету, у нее вырвалось удивленное восклицание.

Он был незакончен – просто грубый набросок. Женщина, или скорее девушка, в возрасте не более двадцати пяти – двадцати шести лет, как мне показалось, сидела, слегка подавшись вперед и подперев рукою подбородок. Меня сразу же потрясли две вещи: необыкновенная живость портрета и его поразительная жесткость. Эверард написал его с какой-то мстительной силой. Даже сама поза девушки казалась извращенной – она словно подчеркивала в ней всякий оттенок неуклюжести, грубости, всякий острый угол. Это был этюд в коричневых тонах – коричневое платье, коричневый фон, карие глаза с тоскливым, жаждущим взглядом. Жажда вообще была преобладающим настроением в картине.

Миссис Ламприер несколько минут молча разглядывала ее. Затем окликнула Эверарда.

– Алан, – позвала она. – Подите сюда. Кто это?

Эверард послушно приблизился. Я заметил, как лицо его залила краска досады, которую он не сумел вполне скрыть.

– Это всего лишь подмалевок, – промолвил он. – Не думаю, чтоб я взялся когда-нибудь довести его до конца.

– Кто она такая? – спросила миссис Ламприер.

Эверарду явно не хотелось отвечать, и его нежелание было для миссис Ламприер слаще меда, ибо она из принципа всегда была убеждена в самом худшем.

– Одна моя приятельница. Некто мисс Джейн Хоуворт.

– Я никогда не встречала ее тут, – заметила миссис Ламприер.

– Она не ходит на эти показы. – Он умолк на мгновение, потом прибавил: – Она крестная мать Винни.

Так звали его пятилетнюю дочь.

– В самом деле? – заинтересовалась миссис Ламприер. – А где она живет?

– В Бэттерси. На квартире.

– В самом деле, – повторила миссис Ламприер и осведомилась затем: – Что же она вам сделала?

– Мне?

– Вам. Что вы вдруг стали таким… беспощадным.

– Ах, это! – он рассмеялся. – Видите ли, она не красавица. Я же не мог из дружеских побуждений сделать ее красивой, верно?

– Вы сделали как раз обратное, – возразила миссис Ламприер. – Вам удалось подчеркнуть каждый дефект, преувеличить его. Вы пытались сделать ее уродливой, но вам это не удалось, мой мальчик. Этому портрету, если вы закончите его, суждена долгая жизнь.

Эверард казался раздраженным.

– Он неплох, – небрежно заметил он, – для этюда, только и всего. Но, разумеется, он ничто в сравнении с портретом Изобел. Эта вещь намного превосходит все, что я когда-либо сделал.

Последние слова он произнес с нажимом и вызывающе. Мы оба промолчали.

– Намного превосходит, – повторил Эверард.

Кое-кто из окружающих подошел к нам поближе. Им также удалось бросить взгляд на набросок.

Послышались возгласы, замечания. Атмосфера постепенно разрядилась.

Таким образом я и услышал впервые о Джейн Хоуворт. Позднее мне довелось встретиться с нею – дважды. Мне довелось также выслушать от ее ближайших друзей самый подробный рассказ о ее жизни. Многое мне суждено было узнать от самого Алана Эверарда. Теперь, когда их обоих уже нет в живых, полагаю, настала пора дать опровержение тем россказням, которые столь деятельно принялась распространять миссис Ламприер. Что-то в моей истории вы, если угодно, можете счесть домыслом и будете не так уж далеки от истины.

Когда гости разошлись, Алан Эверард вновь повернул портрет Джейн Хоуворт лицом к стене. Изобел вернулась в комнату и остановилась рядом с ним.

– Как ты считаешь, успешно? – задумчиво спросила она. – Или не очень?

– Ты о портрете? – быстро переспросил он.

– Нет, глупый, о вечере. Портрет, безусловно, снискал успех.

– Это лучшая из моих вещей, – с вызовом заявил Эверард.

– Наши дела идут на лад, – сообщила Изобел. – Леди Чармингтон хочет, чтобы ты написал ее.

– О господи! – Он нахмурился. – Я никогда не был модным портретистом, ты же знаешь.

– Так станешь. Ты доберешься до самой вершины древа.

– Не то это древо, на которое я бы хотел взобраться.

– Но, Алан, дорогой, как же нам еще добыть кучу денег?

– А кому нужна куча денег?

– Мне, например, – улыбаясь, произнесла она.

Он тотчас почувствовал себя виноватым, пристыженным. Если бы она не вышла за него замуж, у нее бы уже в достатке имелись деньги. Кому, как не ей, их желать? Только известная доля роскоши была бы достойной оправой ее красоте.

– В последнее время мы не так уж бедствуем, – тоскливо проговорил он.

– Да, верно, но счета накапливаются так быстро. Счета – вечно эти счета!

Он принялся расхаживать по комнате.

– Ах, оставь! Я не желаю писать леди Чармингтон! – выпалил он тоном обиженного ребенка.

Изобел слегка улыбнулась. Она неподвижно застыла у камина. Алан прекратил свою беспокойную беготню и приблизился к ней. Что такое было в этой женщине – в ее спокойствии, в ее инертной силе, – что притягивало его точно магнитом? Как она хороша: руки, будто выточенные из мрамора, золото волос и эти губы – алые, сочные губы…

Он поцеловал их – почувствовал, как они приникли к его губам. Что еще могло иметь значение? Что за власть таилась в Изобел, что за утешение, заставляющее забыть обо всем на свете? Она будто укутывала в пелену своей прекрасной безмятежности и умела удержать его в ней убаюканным, счастливым. Словно мак и мандрагора; и вы уплывали по темному озеру в полном забытьи.

– Я напишу леди Чармингтон, – уже соглашался он. – Что в том такого? Немного поскучаю – но, в конце концов, художникам тоже надо есть. «Вот художник мистер Потс, а вот жена художника мистера Потса и художника мистера Потса дочурка» – всем им надо на что-то жить.

– Глупый мальчишка! – отозвалась Изобел. – Кстати, о дочке – тебе следовало бы навещать хоть иногда Джейн. Она заезжала сюда вчера и сказала, что не видела тебя уже несколько месяцев.

– Джейн сюда заезжала?

– Да, повидать Винни.

Алан досадливо отмахнулся.

– Она видела твой портрет?

– Да.

– И что же она о нем думает?

– Она сказала, что он великолепен.

– Так!

Он нахмурился, погрузившись в свои мысли.

– Похоже, миссис Ламприер заподозрила тебя в преступной страсти к Джейн, – заметила Изобел. – У нее нюх на такие вещи.

– Ох уж эта женщина! – с глубоким отвращением проговорил Алан. – Эта женщина! Она на все способна. Вечно что-нибудь выдумает!

– Во всяком случае, я так не думаю, – улыбнулась Изобел. – Так что навести поскорее Джейн.

Алан посмотрел на жену. Теперь она расположилась у камина на низкой кушетке, вполоборота к нему, и губы ее все еще хранили улыбку. В этот момент он вдруг почувствовал себя обескураженным, нечто смутило его, как если бы внезапно прорвалась окружавшая его завеса тумана и неведомая страна открылась на миг его взору.

Что-то внутри говорило ему: «Отчего ей так хочется, чтобы ты навестил Джейн? На это должна быть причина». Поскольку все, что ни делала Изобел, имело причину. Для нее не существовало порыва – только расчет.

– Тебе нравится Джейн? – неожиданно спросил он.

– Она милая, – произнесла Изобел.

– Да, но тебе она и в самом деле нравится?

– Конечно. Она так привязана к Винни. Кстати, на будущей неделе она хочет увезти Винни на море. Ты ведь не против? Мы тогда сможем спокойно съездить в Шотландию.

– Для нас это было бы чрезвычайно удобно.

Действительно, именно так. Чрезвычайно удобно. Охваченный внезапным подозрением, он взглянул на Изобел. Не сама ли она попросила Джейн? Джейн так легко обвести вокруг пальца.

Изобел поднялась и вышла из комнаты, мурлыкая что-то себе под нос. Ах, впрочем, какая разница? В любом случае следует повидать Джейн.

Джейн Хоуворт жила в квартире на верхнем этаже одного из доходных домов, выходивших окнами на Бэттерси-парк. Эверард одолел четыре пролета лестницы и позвонил в звонок, ощутив в то же время прилив досады на Джейн. Почему она не могла поселиться в каком-нибудь более доступном месте? Когда, не получив ответа, он принялся еще и еще раз жать кнопку звонка, раздражение его усилилось. И отчего она не наймет себе прислугу, которая была бы в состоянии хотя бы открыть дверь? Внезапно дверь отворилась, и на пороге появилась сама Джейн. Лицо ее горело от смущения.

– Где Элис? – без всякого приветствия, с ходу спросил Эверард.

– Боюсь, что… я хочу сказать – она сегодня нездорова.

– Ты хочешь сказать, пьяна, – неумолимо перебил ее Эверард.

Ужасно, что Джейн такая неисправимая лгунья.

– Полагаю, что так, – с неохотой призналась Джейн.

– Дай-ка я на нее взгляну.

Алан шагнул в квартиру. Джейн с обезоруживающей кротостью последовала за ним. Провинившуюся Элис он нашел в кухне. Ее состояние не вызывало ни малейших сомнений. В угрюмом молчании он отправился вслед за Джейн в гостиную.

– Тебе надо избавляться от этой женщины, – заявил он. – Я уже говорил тебе.

– Знаю, говорил, Алан, но я не могу этого сделать. Ты забыл, что ее муж – в тюрьме.

– Ему там самое место, – отозвался Алан. – Сколько раз эта женщина напивалась за те три месяца, что у тебя служит?

– Не так уж много, может быть, три или четыре раза. Понимаешь, она все еще подавлена.

– Три или четыре! Девять или десять – вот это будет точнее. Как она готовит? Отвратительно. Она хоть в чем-то помогает тебе по дому, освобождает тебя от забот? Ничуть не бывало. Так, ради бога, выгони ты ее завтра же утром и найми девушку, от которой будет какой-то прок.

Джейн глядела на него с несчастным видом.

– Ты этого не сделаешь, – мрачно констатировал Эверард, откидываясь в глубоком кресле. – Такая уж у тебя невообразимо чувствительная натура. А с чего это, я слышал, ты собралась везти Винни на море? Кто это придумал – ты или Изобел?

– Конечно, я, – чересчур торопливо ответила Джейн.

– Джейн, – проговорил Эверард, – если бы ты только научилась говорить правду, я бы тебя просто обожал. Сядь и, ради всего святого, постарайся не врать хотя бы в течение десяти минут.

– Ох, Алан! – пробормотала Джейн и села.

Пару минут художник рассматривал ее критическим взглядом.

Та женщина – миссис Ламприер – в общем-то, была права. Он обошелся с Джейн немилосердно. Джейн можно было назвать почти красивой. В длинных линиях ее фигуры было нечто от древних греков. Неуклюжей ее делало лишь страстное желание обязательно нравиться. И он передал в ней именно это – даже в преувеличенном виде, сделал угловатой чуть заостренную линию ее подбородка, придал всему ее телу какую-то уродливую позу.

Но почему? Почему он не мог и пяти минут провести в одной комнате с Джейн, чтобы не ощутить в душе неистового раздражения? Что там ни говори, Джейн была милой, но выводила его из себя. Никогда он не чувствовал себя с ней спокойным и умиротворенным, как с Изобел. А ведь Джейн так старалась быть ему приятной, так готова была соглашаться со всем, что он говорил, но, увы, так явно не умела скрыть своих настоящих чувств.

Он обвел взглядом комнату. Вот она – вся Джейн. Милые безделушки, настоящие сокровища – взять хотя бы вот эти эмали из Бэттерси, и тут же рядом – кошмарная ваза, вручную расписанная розочками.

Он взял ее в руки.

– Ты очень рассердишься, Джейн, если я вышвырну ее в окно?

– О, Алан, не надо.

– На что тебе весь этот хлам? У тебя же прекрасный вкус, когда тебе хватает ума им воспользоваться. Нагромоздила тут всякой всячины!

– Знаю, Алан. Дело ведь не в том, что я не понимаю. Но люди дарят мне всякие вещицы. Вот эту вазу, например, мисс Бейтс привезла из Маргита – она ведь небогата и вынуждена на всем экономить. Для нее покупка этой вазы была серьезной тратой, понимаешь, но она так хотела сделать мне приятное. Я просто обязана была поставить ее на видное место.

Эверард промолчал. Он продолжал осматривать комнату. На стенах висела пара гравюр, в остальном их украшала целая коллекция детских фотографий. Дети, что бы там ни думали их мамаши, вовсе не всегда хороши на снимках. Каждая из подруг Джейн, едва став матерью, спешила выслать ей фотографии своих чад, ожидая, что та с умилением станет их хранить. И Джейн сохраняла их как нечто несомненно ценное.

– Это что за маленькое чудовище? – спросил Эверард, разглядывая новое, пухлое и косоглазое, добавление к прежней коллекции. – Я не видел его раньше.

– Это не он, а она, – откликнулась Джейн, – маленькая дочка Мэри Каррингтон.

– Бедная Мэри Каррингтон, – проговорил Эверард. – Кажется, ты собралась делать вид, будто тебе приятно, что это кошмарное дитя будет коситься на тебя целый день со стены?

Джейн вздернула подбородок:

– Очень даже милый ребенок. К тому же Мэри – моя давнишняя подруга.

– Преданная Джейн, – улыбнувшись ей, промолвил Эверард. – Так, значит, это Изобел решила повесить на тебя Винни?

– Ну, она просто говорила, что вы хотите съездить в Шотландию, я и ухватилась за этот шанс. Ты же позволишь мне побыть с Винни, правда? Я уже давным-давно хотела узнать, не отпустите ли вы ее погостить у меня, но мне неудобно было спрашивать.

– О, ты можешь побыть с ней, но это большое одолжение с твоей стороны.

– Тогда все в порядке, – радостно сказала Джейн.

Эверард закурил сигарету.

– Изобел показала тебе новый портрет? – бегло осведомился он.

– Да, показала.

– Что ты о нем думаешь?

Джейн поспешила ответить – даже слишком поспешила:

– Он превосходен. Просто великолепен.

Алан вскочил. Его рука с сигаретой задрожала.

– Черт возьми, Джейн, не смей мне врать!

– Но, Алан, я говорю серьезно. Он действительно превосходен.

– Неужели ты не поняла до сих пор, Джейн, я же изучил каждую твою интонацию? Ты готова врать мне, как торгаш, только бы не ранить моих чувств, как я вижу. Почему ты не хочешь быть искренней? Думаешь, мне хочется услышать от тебя, как превосходна моя вещь, когда я не хуже тебя знаю, что это не так? Эта проклятая картина мертва – мертва! В ней никакой жизни – в ней нет ничего, ничего, кроме поверхности, омерзительной гладкой поверхности. Все это время я пытался обмануть себя – да, еще даже сегодня. Я пришел к тебе, чтобы наконец разобраться. Изобел не понимает. Но ты понимаешь, ты-то понимаешь всегда. Я знал, что ты скажешь мне, что она хороша, от тебя в таких случаях честного, прямого ответа не дождешься. Но я по твоему тону всегда догадываюсь. Когда я показал тебе «Романтику», ты вообще ничего не произнесла – ты задержала дыхание и словно задохнулась.

– Алан…

Эверард не дал ей продолжить. Он прекрасно знал, как на него действует Джейн. Странно, как такое кроткое созданье могло приводить его в столь бешеную ярость.

– Может быть, ты считаешь, что на большее я не способен, – злобно проговорил он, – но это не так! Я в силах написать работу ничем не хуже «Романтики», может, даже лучше. Я еще докажу тебе, Джейн Хоуворт!

Алан ринулся вон из квартиры. Он быстрым шагом пересек парк и мост Альберта. Его все еще трясло от раздражения и едва сдерживаемого гнева. Джейн, только подумать! Да что она понимает в живописи? Кому нужно ее мнение?

Что ему за дело? И все же ему было дело. Ему хотелось написать что-нибудь такое, от чего у Джейн захватило бы дух. Ее губы слегка приоткрылись бы, а щеки вспыхнули румянцем. Вначале она посмотрела бы на картину, потом на него. Возможно, она бы даже ничего не произнесла.

Когда он был на середине моста, то увидел ту картину, которую напишет. Она явилась ему совершенно ниоткуда, внезапно. Вот она – встала перед ним, словно сотканная из воздуха, или, может, возникла у него в голове?

Маленькая, пыльная лавка антиквара, затхлая и темная. Еврей за прилавком – низенький, с хитрыми глазками. Перед ним покупатель, крупный, лощеный, упитанный мужчина – напыщенный, оплывший жиром, зобатый. На полке над ними бюст из белого мрамора. Свет падает туда, на мраморное лицо мальчика, на бессмертную красоту древнего грека, презрительную и равнодушную ко всякой мене и торгу. Еврей, богатый коллекционер, голова греческого мальчика – он видел их перед собой.

– «Знаток», вот как я назову ее, – шептал Алан Эверард, сходя с тротуара и едва не оказавшись под колесами проходившего автобуса. – Да, «Знаток». Я еще покажу Джейн.

Придя домой, он отправился прямо в мастерскую. Изобел застала его там, когда он разбирал холсты.

– Алан, не забудь, сегодня мы обедаем с Марчами…

Эверард нетерпеливо тряхнул головой:

– К черту Марчей. Я буду работать. Я кое-что ухватил, но должен удержать это – немедленно запечатлеть на холсте, пока оно не ушло. Позвони им. Скажи, что я умер.

Изобел с минуту задумчиво смотрела на него, затем вышла. Искусство жить с гением она изучила уже до тонкостей.

Сочинив какое-то благовидное оправдание, она направилась к телефону.

Позевывая, огляделась вокруг. Затем села за стол и принялась писать.

«Дорогая Джейн,

большое спасибо за сегодняшний чек. Ты так добра к своей крестнице. Сотня фунтов – это большое подспорье. На детей всегда идет такая куча денег. Думаю, нет ничего плохого в том, что я обратилась к тебе за помощью, ведь ты так привязана к Винни. Алан, как все гении, может работать лишь над тем, что ему интересно, а это не всегда приносит хлеб насущный. Надеюсь, вскоре увидимся.

Твоя Изобел».

Несколько месяцев спустя, когда «Знаток» был закончен, Алан пригласил Джейн взглянуть на картину. Вещь получилась не совсем такой, какой представилась ему вначале – на это нечего было и рассчитывать, – но вполне близкой к замыслу. Он ощущал в себе трепет творца. Он написал ее, и она была хороша.

Джейн на сей раз не сказала ему, что картина превосходна. На ее щеках проступил румянец, и губы чуть приоткрылись. Она посмотрела на Алана, и в глазах ее он прочел то, что жаждал увидеть. Джейн поняла.

Он чувствовал себя на седьмом небе! Ему удалось доказать Джейн!

Когда картина перестала занимать все его мысли, он вновь начал обращать внимание на то, что окружало его непосредственно.

Две недели, проведенные на морском берегу, чрезвычайно пошли Винни на пользу, но его поразило, в какие обноски она была одета. Он сказал об этом Изобел.

– Алан! Ты ли это – ты же никогда ничего не замечаешь! Но я предпочитаю, чтобы дети были одеты просто, ненавижу разряженных детей!

– Есть же разница между простотой и заштопанными дырками и заплатами.

Изобел ничего не ответила, но купила Винни новое платьице.

Двумя днями позже Алан бился над налоговой декларацией. Его собственная банковская книжка лежала перед ним. Он рылся в столе Изобел в поисках ее документов, когда в комнату впорхнула Винни с потрепанной куклой в руках.

– Папа, я знаю загадку. Ты можешь отгадать? «За стенами белыми, словно молоко, за тонкой пеленою, будто из шелков, в море, как в кристалле, среди прозрачных вод, золотое яблоко не тонет, не плывет». Угадай, что это?

– Твоя мама, – рассеянно ответил Алан. Он все еще пребывал в поисках.

– Папа! – Винни взвизгнула от смеха. – Это же яйцо. Почему ты думал, что это мама?

Алан тоже рассмеялся.

– Я не очень внимательно слушал, – признался он. – А слова были как будто о твоей маме.

Стены белые, словно молоко. Пелена. Кристалл. Золотое яблоко. Да, это напоминало ему Изобел. Любопытная вещь – слова.

Алан наконец-то отыскал счетную книжку. Он безапелляционно выпроводил Винни из комнаты. Спустя десять минут резкий возглас заставил его вздрогнуть и поднять глаза.

– Привет, Изобел. Я не слышал, как ты вошла. Взгляни-ка сюда, я не могу разобраться в этих пунктах в твоей банковской книжке.

– Что тебе за дело до моей банковской книжки?

Алан изумленно уставился на нее. Она была в ярости. Он еще никогда не видел ее рассерженной.

– Я и понятия не имел, что ты будешь против.

– Я против, очень даже против. Ты не должен копаться в моих вещах.

Внезапно Алан тоже вспыхнул:

– Я прошу прощения. Но поскольку я уж начал копаться в твоих вещах, то, может быть, ты объяснишь мне пару записей, которые мне непонятны. Насколько я вижу, на твой счет в этом году поступило около пяти сотен фунтов, которые я не могу проследить. Откуда они взялись?

Изобел уже удалось овладеть собой. Она опустилась в кресло.

– Тебе не стоит придавать им такое значение, Алан, – беззаботно произнесла она. – Это не плата за грех или что-нибудь в этом роде.

– Откуда эти деньги?

– От одной женщины. Твоей подруги. И они вовсе не мои. Они для Винни.

– Для Винни? Ты хочешь сказать – эти деньги от Джейн?

Изобел кивнула:

– Она обожает девочку, все хочет что-нибудь для нее сделать.

– Да, но тогда деньги, разумеется, следовало бы положить на имя Винни в банк.

– Ох! Это вовсе не то, что ты думаешь. Это деньги на текущие расходы – одежду и все прочее.

Алан не ответил. Он подумал о платьицах Винни – заплатанных, со следами штопки.

– Твой счет тоже превышен, Изобел.

– Правда? Со мной это вечно происходит.

– Да, но те пять сотен…

– Алан, дорогой, я потратила их на Винни так, как мне представлялось наилучшим. Уверяю тебя, Джейн вполне довольна.

Алан не был доволен. Но, как обычно, безмятежность Изобел подействовала на него безотказно, и он не стал продолжать. К тому же Изобел всегда проявляла беспечность в отношении денег. Она вовсе и не намеревалась потратить на себя полученные для дочки деньги. В тот же день, однако, пришел счет, по ошибке адресованный на имя мистера Эверарда. Он был от портного с Ганновер-сквер на сумму более двух сотен фунтов. Алан без единого слова отдал его Изобел. Она пробежала его взглядом и сказала с улыбкой:

– Бедненький, эта сумма, наверно, кажется тебе ужасной, но нужно же, в самом деле, хоть как-то одеваться.

На следующий день он отправился повидать Джейн.

Джейн, как всегда, была уклончива и выводила его из себя. Она сказала, что ему не следует беспокоиться. Винни ведь ее крестница. Женщины, и только женщины могут понять такие вещи, мужчины же – нет. Разумеется, она не имела в виду, что все пять сотен пойдут на платьица Винни. Не мог бы он предоставить ей с Изобел самим решать этот вопрос? Они прекрасно друг друга понимают.

Алан ушел, ощущая растущее недовольство собой. Он отчетливо сознавал, что уклонился от того единственного вопроса, который действительно желал задать. Ему хотелось спросить: «Изобел попросила у тебя денег для Винни?» Он не задал его из страха, что Джейн не сумела бы солгать так искусно, чтобы обмануть его.

Но он был встревожен. У Джейн не было лишних средств – он знал это совершенно точно. Она не должна, ни в коем случае не должна лишать себя последнего. Он решил поговорить с Изобел. Изобел была безмятежна и постаралась развеять его сомнения: разумеется, она не разрешила бы Джейн потратить больше, чем та могла себе позволить.

Месяц спустя Джейн умерла.

Ее одолел грипп, за которым последовало воспаление легких. Она назначила Алана Эверарда своим душеприказчиком и все, что имела, оставила Винни. Но у нее и было-то всего ничего.

На Алана легла задача разобрать бумаги Джейн. С ними все было ясно: это были многочисленные свидетельства об актах благотворительности, письма, содержащие просьбы, благодарственные послания.

Под конец он обнаружил ее дневник. К нему был приложен листок бумаги:

«После моей смерти передать Алану Эверарду. Он часто упрекал меня в том, что я не говорю правды. Вся правда здесь».

Так, отыскав единственного собеседника, с которым Джейн осмелилась быть искренней, он наконец понял. Это были записи, безыскусные и простые, рассказывающие о ее любви к нему.

В них не было ни малейшей сентиментальности, никаких словесных изысков. Однако же изложенное говорило само за себя.

«Я знаю, что часто раздражаю тебя, – писала она. – Иногда, кажется, все, что я делаю и говорю, приводит тебя в бешенство. Я не знаю, отчего это, ведь я так стараюсь быть тебе приятной; и все-таки я верю, что по-настоящему что-то значу для тебя. На тех, кого не принимают в расчет, так не сердятся».

В том, что Алан нашел и еще кое-что, не было вины Джейн.

Джейн не собиралась никого предавать, но аккуратностью не отличалась; ящики ее письменного стола всегда были набиты до отказа. Незадолго до смерти она позаботилась о том, чтобы сжечь письма Изобел. Но Алан нашел одно из них, застрявшее за стенкой ящика. Когда он прочел его, ему стал ясен смысл некоторых непонятных значков на корешке чековой книжки Джейн. В этом письме Изобел, нимало не стесняясь, подтверждала свою мнимую потребность в деньгах для Винни.