Счастливо, Ивушкин! Токмакова Ирина
Она чувствовала себя униженной. Подумать только — какая-то трава сумела повалить ее на землю и заставила лежать спутанной, а при этом трудно было сохранять достоинство. Она хотела отпустить по адресу травы еще что-то ироническое и уничтожающее, но вдруг до них долетел слабый голосок, который звал: «Ма-ма!»
— Ивушкин, слышишь? Это, наверно, зовет лосенок! Жалобный голосок опять позвал: «Ма-ма!»
— Ивушкин, он там, голос слышится со стороны молодого дубнячка. Скорее!
Ивушкин сел верхом, и они поскакали в том направлении, откуда доносился голос.
За дубовым молодняком оказалась небольшая поляна. Вся она была покрыта белыми цветами, похожими на ветреницу, которая в Высокове цветет, едва стает снег. А на этой поляне, опутанный сетью, сплетенной из крепкой болотной травы, лежал лосенок.
— Люсик! — крикнул Ивушкин, спрыгивая с Лушиной спины и подбегая к нему.
Лосенок плакал.
Луша стала зубами раздирать крепчайшую сеть, Ивушкин ей, как мог, помогал, пытаясь распутывать узлы.
До чего крепка была эта сеть! Видно, Гагана ее сама сплела. Чего только не сплетешь, имея железные когти, медный клюв и жестокое сердце!
Сеть с трудом начала поддаваться. Они так были заняты делом, что не заметили, как над ними нависла черная зловещая тень.
Это была черная птица Гагана!
— Как смеете вы, кто бы вы ни были, прикасаться к моему добру! закричала она страшным резким и хриплым голосом. — Берегитесь!
Со всех сторон ей отозвалось пугающее эхо. Возле Ивушкина сверкнули острые железные когти на вытянутых огромных лапах, зловещим пламенем полыхнул медный клюв.
Она с налету впилась бы, наверное, Ивушкину в спину, но верная Луша успела ее оттолкнуть, и птица только дернула Лушу за гриву, отлетела, сделала над ними круг и снова устремилась к Ивушкину, Луша опять ее опередила, загородила мальчика от птицы и уже ждала, что острые когти вот сейчас разорвут ей бок. Она замерла, готовая проститься с жизнью, но только защитить Ивушкина. Но сзади кто-то — ей не было видно кто — закричал:
— Дуй, я тебе приказываю! Дуй изо всех сил, скорее!
И действительно, налетел порыв сильнейшего ветра. Луша едва удержалась на ногах. Она оглянулась. На поляне стоял добрый, хороший Вихроний, а рядом с ним — Развигор, весь напрягшись, дул изо всех сил, и было видно, как ему, прохладному ветерку, трудно и несвойственно делаться ураганным ветром.
Птица Гагана взмыла в небо и, прежде чем скрыться из виду, крикнула:
— Я еще с тобою посчитаюсь, Развигор!
И когда все немного успокоилось, выяснилось, как было дело.
Развигор похвастался Вихронию, какое у него было смешное приключение с тикающим мальчиком и с лошадью и как они собрались к Гагане на поиски пропавшего лосенка.
И добрый Вихроний в первый и (скажем, потому что знаем) в последний раз оставил волшебные ворота без присмотра и кинулся на помощь своим новым друзьям. Он-то знал, чем может кончиться встреча с Гаганой. Он и Развигора притащил с собой, потому что ему одному было не одолеть зловещую птицу.
Все вместе, торопясь, стали высвобождать из сети насмерть перепуганного лосенка. Он встал на ослабевшие ножки, еще не понимая, что он свободен, что ему больше не грозит эта страшная птица.
— Мама! — позвал он.
Но мама была далеко.
Что-то в этот момент маленькой иголочкой кольнуло Ивушкина. А как там его мама? Тревожится? Сердится? Как там все дома?
Развигор подлетел к Луше, но она смотрела куда-то вбок. Даже то, что он помог им прогнать страшную Гагану, Лушу с ним не примирило.
Луша верила в надежную дружбу, в обещания, которые не нарушаются, в слова, которые и значат то, что они значат, а не фу-фу, сейчас так, а чуть погодя — этак.
— Вам больше нечего бояться. Я прогнал злую птицу, — сказал Развигор.
— Ивушкин, — сказала Луша, точно Развигор ничего не произнес, Ивушкин, отряхнись, ты что-то очень запылился.
Вихроний заулыбался. Луша обернулась к нему.
— Спасибо, Вихроний, — сказала она. — Эта птица убила бы нас, наверно, если б ты не подоспел.
— Мы с Развигором, — уточнил Вихроний.
— Ну, да, да. Конечно, — сказала Луша холодно.
— Мне надо спешить назад, — заторопился Вихроний.
— А нам-то как быть дальше? — спросил Ивушкин, который еще не очень-то пришел в себя после пережитого страха.
— Люсика я провожу, — сказал Вихроний. — И вам надо отсюда скорее уходить. Гагана может прилететь обратно. Поторопитесь.
— Вихроний, но мы уж совсем теперь сбились и не знаем, куда нам идти, — жалобно пролепетал Ивушкин.
— Может быть, я провожу и помогу? — сказал Развигор, но в голосе у него не было уверенности. Ему уже хотелось взвиться в небо, полетать свободно, повеселиться. Он устал от серьезности. Подумать только пришлось быть ураганом! После такого дела ему нужен был отдых и развлечения.
— Спасибо, не надо, — сказала Луша. — Только скажи, Вихроний, куда нам идти.
— Верней всего вас теперь поведет к сестре Летнице веселый мак.
— Веселый? Мак? — удивились Луша и Ивушкин.
— Да, — подтвердил Вихроний. — Вы сейчас ступайте к Макосейке. Попросите у него мак. Он даст. Он добрый.
— Видишь, Ивушкин, — успокоительно сказала Луша. — Мак приведет нас к сестре Летнице. И она нас научит, как сделать, чтобы меня тоже взяли в город. И нам не надо будет расставаться.
— Расставаться не надо. Расставаться — это очень грустно, вступил вдруг в разговор маленький Люсик.
— Хорошо тебе говорить, — пробормотал Ивушкин. — Они переезжают, а Луша должна оставаться, да?
— Это неправильно, Ивушкин, — сказала Луша. — Неправильно.
— Что неправильно?
— Неправильно говорить — «они».
— Почему это?
— Потому что они — это все остальные. А папа и мама- это всегда папа и мама. Не надо говорить про них «они», это им обидно.
— А чего мы вообще с тобой здесь! — вдруг обозлился Ивушкин. Давай я поеду в город, а ты оставайся в Высокове ничьей лошадью и погибай. Так, что ли?
— Нет, не так, Ивушкин. Но все равно. Никогда не говори «они». Это им обидно.
В глубине души Ивушкин и сам это понимал. Только он никак не мог примириться с тем, что папа и мама, не поговорив с ним, все без него решили про Лушу. И так неправильно, так печально решили!
— Не ссорьтесь, — ласково сказал Вихрений. — Лучше послушайте, что я вам скажу. Если вы пойдете опушкой дубовой рощи, то увидите там высокий пень. А от него — как ото всего здесь — две тени: одна от месяца, одна — от солнышка. Идите в том направлении, какое вам укажет тень от месяца. И дойдите вы до можжевеловой гряды. Там тянется полосой драчливый можжевеловый лес. Через него трудновато пройти, но вы постарайтесь. За этим лесом как раз и живет Макосейка. А теперь- в путь. Пошли, Люсик, дурашка!
Люсик весело побежал рядом с Вихрением, Развигор махнул им рукой, улыбнулся, беззаботно взлетел в небо и тут же исчез из виду. А Луша и Ивушкин, еще раз поблагодарив доброго ежа Вихрония, пошли туда, куда он им указал.
Уходя, Вихрений им крикнул:
— Да не забывайте хвалить Макосейку! Как и за что хвалить — он не объяснил. Но дальше выяснилось, что это был добрый совет. Потому что дальше было так.
Глава девятая
Макосейка
Луша и Ивушкин шли опушкой дубовой рощи и вскоре действительно увидели высокий пень, который отбрасывал две тени: одну — солнечную, другую — лунную. Они пошли туда, куда падала бледная лунная тень. В дубовом мелколесье, по которому они шли, было тихо. Совсем молоденькие дубочки на опушке покачивали тоненькими веточками и только перебирали прозрачными листиками. По траве лунные зайчики убегали от солнечных, взбирались на нижние ветки, солнечные их настигали, солнечный свет перепутывался с лунным, и было это очень красиво. Откуда-то доносился нежный запах черемухи и медовый аромат цветущей липы. Все в этой стране цвело одновременно, цвело всегда!
Луша и Ивушкин шли в тишине, каждый думал о своем, каждый своим удивлением удивляясь тому, что с ними происходит.
Но тишину неожиданно нарушили звуки какой-то возни, даже, может быть, драки, какие-то выкрики, кто-то будто бы кричал:
— Чего ты толкаешься? Я тебя сейчас и сам как толкну!
— Я тебя трогал, да? Я тебя трогал? Кто сам первый полез?
И тут же дубнячок кончился, и они оказались перед сплошной полосой не очень высокого, но и не очень маленького, почти что в рост Ивушкина, можжевельника. Каждый можжевеловый куст размахивал колючими своими веточками, бодался с соседом.
Тут и гадать было нечего — сразу делалось ясно, что можжевельник полон мальчишечьих драк.
Опасного в этих потасовках, конечно, ничего не было. Но, согласитесь, и приятного мало — идти сквозь такой лес, где тебе будет попадать от чужих дурацких драк колючими ветками по чему попало. Никакая дорожка, никакая тропинка через эти дерущиеся можжевеловые заросли не вела.
— Ивушкин, у меня шкура потолще, — сказала Луша. — Давай-ка усаживайся верхом.
Надо было продираться сквозь можжевеловые заросли. Вряд ли был какой другой выход. Если бы он существовал, Вихроний непременно бы сказал.
Ничего не поделаешь. Ивушкин взобрался на Лушину спину, и она мужественно двинулась вперед, грудью раздвигая ветки дерущихся можжевеловых кустов.
Голые ноги Ивушкина тут же покрылись царапинами, и ему пришлось влезть на спину к Луше с ногами и, балансируя и рискуя упасть и ободраться как следует, ехать сидя на корточках, точно он исполнял какой-то цирковой номер на манеже.
Можжевеловый лес оказался нешироким, и вскоре они сквозь него продрались. Луша почти что и не поцарапалась.
На опушке можжевельника обнаружилась тропинка, которая вела вдоль леса, а потом круто сворачивала и брала вправо. И бежала эта дорожка через маковое поле необычайной красоты. Уж на что красивыми были луга в Высокове, а такого ни Ивушкин, ни Луша никогда не видывали!
По одну сторону дорожки цвел алый мак. На тонких стеблях покачивались красные чаши с иссиня-черным узором на дне. И было этих цветов неведомо сколько — видимо-невидимо. Они то плавно кланялись, то распрямлялись, чему-то улыбались, чему-то беспрестанно радуясь.
А по другую сторону цвел мак белый, и белые его чаши были с таким же узором по дну, и было их столько же, сколько и красных, и они так же приветливо кланялись и так же радостно улыбались.
— Ух ты! — выдохнули Луша и Ивушкин оба разом. — Красиво-то как!
Кроме маков, маков, бесконечных маков, ничего не было видно, и они двинулись по стежке — Ивушкин все еще верхом, правильно полагая, что раз уж тропинка протоптана, так кто-нибудь по ней да должен ходить.
Так оно и оказалось, потому что послышался тоненький голосок, который напевал песенку:
- Частый дождик, дождик-моросейка,
- В чистом поле ходит Макосейка.
И тут же они увидели маленького бурого мишку, который занимался, по видимости, очень странным делом. Он наклонялся к деревянной кадке, из которой зачерпывал воду решетом и потом быстро разбрызгивал ее над вспаханной жирной землей.
Увидев Лушу и верхом на ней Ивушкина, он выпрямился, улыбнулся и сказал вместо приветствия:
— Сею мак.
И опять улыбнулся.
— Мак? — подивилась Луша.
Ивушкин спрыгнул на землю.
— Сею мак, — повторил медведь.
— Какой же мак, ты же воду разбрызгиваешь. Да еще решетом, заметила Луша.
— Нет, ты так не говори. Я хорошо сею мак, — обиделся медведь.
— Ты Макосейка? — спросила она.
— Он самый, — сказал медведь.
— Хорошо сеешь, — сказала Луша, правда, очень неуверенно и только лишь потому, что вспомнила, как Вихрений велел Макосейку хвалить.
Медвежья мордочка так вся и просияла от похвалы.
— Конечно, — быстро согласился он с Лушей. — Хорошо. Потому что ведь я какой мак сею?
— Какой? — полюбопытствовал освоившийся немного Ивушкин.
— Веселый! Не обычный какой-нибудь. А веселый. Он улыбается. И даже смеется. Вот. А сеять его надо вместе с веселыми капельками воды.
— Молодец, — опять похвалила Луша.
Медведь покивал ей, быстро несколько раз нагнулся к кадке и старательно разбрызгал воду.
— Я такой, — сказал он со вздохом. — Такой, и ничего уж с этим не поделаешь.
— Какой? — переспросил Ивушкин.
— Я все могу делать. Я все очень даже хорошо могу делать. Но только меня надо хвалить. У меня все из лап валится, когда меня не хвалят. — И Макосейка опять вздохнул. — А когда меня хвалят, у меня душа веселеет, и тогда я сею веселый мак. И все мне хорошо удается.
— А скажи, Макосейка, — начала было Луша, но он ее перебил:
— Тебе хочется головочку веселого мака?
— Как ты угадал?
— Потому что, — сказал Макосейка.
— Почему? — полюбопытствовал Ивушкин.
— Потому что. И все.
И он опять стал сеять в землю веселые брызги из решета.
— Какой ты умный, что все понимаешь просто «потому что», — снова похвалила Луша.
И Макосейка опять весь заулыбался. И рот у него улыбается. И глазки. И маленькие аккуратные ушки. И густая бурая шерсть. Он открыл маленький деревянный сундучок, который стоял тут же, возле кадки, и вынул оттуда две маковые головки.
— Это тебе, — сказал он Луше. — А это тебе, — и протянул обе головки Ивушкину.
— Да нам хватит и одной, — застеснялся Ивушкин.
— Берите, берите, — улыбался Макосейка. — Пригодится. Это же веселый мак!
— Спасибо. Ты добрый, — снова не позабыла похвалить его Луша.
Умница Луша! Хорошая, дельная лошадь!
— Послушай, а ты не скажешь нам, как найти сестру Летницу?
— Найдете, найдете, — сказал Макосейка. — Найдете в свой черед. Только разве есть у вас вода из загорного колодца?
— Нету никакой воды!
— Ну вот, видите. И у меня нету.
— Как же быть, ты, наверно, знаешь?
— Знаю, — сказал Макосейка. — Надо идти к колодцу и зачерпнуть воды. За белой горой. Вон, глядите.
Они стали глядеть туда, куда показывал Макосейка. Но там ничего, кроме неба, не было, а по нему плыли белоснежные, хорошо отстиранные Нотей облака.
— Там ничего нет, — сказала Луша.
— И мне ничего не видно, — подтвердил Ивушкин.
— Да как же не видно? — удивился Макосейка. — Ну, глядите еще.
Они снова пригляделись, и им показалось, что одно облако вроде бы не двигается. Это и была белая гора.
— Когда ж это мы туда доскачем? — сказала Луша. — Это сколько же времени пройдет?
Но в том-то и дело, что в «Нигде и никогда» никакого времени вообще не было. И до белой горы они добрались по-нашему в одно мгновение. И это было очень удачно.
Потому что дальше было так.
Глава десятая
Вода из загорного колодца
— Я не понял: кто и куда пройдет? — спросил Макосейка.
— Время пройдет, — сказала Луша.
— Я с ним не знаком, никогда не встречался, — покачал головой Макосейка.
Ивушкин открыл было рот, чтобы объяснить медведю, что такое время, но ничего убедительного ему не пришло в голову. В самом деле, а как скажешь? Время — это всегда тикающий будильник, у которого внутри сидит электрическая батарейка, время — это когда кончился длинный и интересный день и уже надо ложиться спать, а спать совершенно не хочется. Время — это то, что, по словам взрослых, все без конца теряют, а вот находить — никогда не находят. Однажды Ивушкин слышал, как папа сказал: «В главке только тянут время», но это для объяснения Макосейке, что такое время, никак не годилось. Поэтому Ивушкин рот закрыл и объяснять ничего не стал.
— Время это то, что всегда проходит, — сказала Луша, но Макосейка из этого объяснения все равно ничего себе не уяснил.
— Раз вам нужен загорный колодец, значит, надо оказаться за белой горой, — сказал Макосейка.
— Ты такой умный, Макосейка, — сказала Луша. — Ты нам объясни попроще, как это — «оказаться за белой горой»?
— Да чего же тут объяснять. У вас же есть ноги!
Выходила какая-то нелепица. Конечно, ноги у них есть. Но ведь до горы, которая едва виднеется, сливаясь вдалеке с облаками, ногами как раз идти далеко. Ноги не заправишь бензином, не включишь зажигание, не нажмешь на акселератор!
— Подними правую переднюю ногу, — скомандовал Макосейка Луше.
Луша так и сделала.
— Теперь поставь. Подними левую. Теперь правую заднюю. Теперь левую.
Луша послушно проделала всю эту гимнастику. А Ивушкин стоял и с удивлением смотрел на Лушу и ждал, что же от этого топанья то одной, то другой ногой произойдет.
— Что же ты стоишь? — вдруг обратился к нему Макосейка. — Ну же! Правой! Теперь левой!
И — трудно себе представить!
Не успел Ивушкин опустить левую ногу на землю и отпечатать на ней узорчатый след резиновой подошвы своих кед, как исчез из виду и симпатичный бурый Макосейка, и веселые, улыбающиеся поля красивейшего алого и белого мака. Все это куда-то подевалось. И оказались они с Лушей у подножия не очень высокой горы, которая была вся покрыта кустами черемухи. Черемуха цвела таким буйным цветом, что гора казалась вспененной, как будто неведомый великан развел целую гору мыла и вот-вот начнет пускать в небеса огромные и прекрасные мыльные пузыри. А пахло как! Точно кто-то только что разбил огромный флакон с хорошими духами.
Из черемуховых зарослей доносилась звонкая соловьиная песня.
Первой опомнилась Луша.
— Ты смотри, Ивушкин, — сказала она, — мы ведь не только горы достигли, мы ведь с тобой уже и через гору перебрались!
— Интересно, хоть кто-нибудь нам дома поверит, когда мы им расскажем? Валька уж точно скажет: «Ты, Ивушкин, опять сказки рассказываешь». Или скажет: «Это еще пока наукой не доказано». Он всегда так говорит.
— Вот мы и докажем, — сказала Луша.
— Да ведь кто же поверит нам?
— Ладно, Ивушкин, — вернула его к действительности Луша. — Дома еще оказаться надо сперва. А потом уж и «поверят, не поверят».
Действительно! Что это он, о чем думает! Точно не находятся они оба неведомо где, никому не видимые, для всех потерянные. Точно пасет он Лушу в селе Высокове на лугу за поскотиной. Эх, Ивушкин!
Вдруг их внимание привлек звук плещущейся воды. Где-то вода переливалась, тенькала, булькала, напевала. Они обернулись на звук и увидели, что рядом с ними, ну, просто в двух шагах, находится низенький колодезный сруб, накрытый чистеньким, гладко обструганным дощатым щитом, а к щиту прибита деревянная ручка, чтоб удобнее открывать.
Ивушкин кинулся к колодцу, поднатужился, стащил с него крышку.
Вода была не близко и не далеко. Она плескалась, качалась, смеялась, выдыхая прохладу.
Луша подошла, опустила голову в сруб. Нет — ни Ивушкин рукой, ни Луша мордой дотянуться до воды не могли. И вдруг оба разом поняли, что у них ничего, ну прямо ничегошеньки нет, во что взять воду. Ни чашки, ни плошки, ни фляжки, ни консервной банки, ни даже чайной ложки.
— Погоди, Ивушкин, ты только не падай духом, — сказала Луша, потому что поняла, о чем он подумал.
А подумал он, конечно, о том, что вода им просто до зарезу нужна что без нее им никогда не узнать, как им быть, и никогда домой не вернуться. А раз воду взять не во что, так и думать нечего, что все образуется. А надо сесть на траву, прямо тут, возле белой горы, и пропасть в этом сладком вареньевом запахе черемухи.
Ивушкину представился их дом и маленькая банька, которую мама топила по субботам и звала их с папой: «Мужики, париться!» И еще вспомнил он маленькие мосточки на Мере, и как они с папой стояли на этих мосточках на закате и ловили рыбу на ручейника, и как он, Ивушкин, еще совсем недавно поймал серебристую рыбку, которая смешно называется «уклейка». Ну зачем, зачем, зачем надо было писать эту шипучую, змейскую диссертацию?
А Луша вспомнила свое уютное стойло во дворе, и как Иван Филиппович, бывало, чистил ее щеткой, и было приятно и щекотно, и казалось, что хозяин ее любит и что хорошей и доброй жизни не будет конца.
— Ивушкин, — сказала Луша печальным голосом. — Ты послушай меня. Ты только духом не падай.
— За каким лешим ты мне все это говоришь! — завопил Ивушкин в полном отчаянии.
И вдруг трава рядом зашелестела, из нее со вздохом послышались слова:
— Ох, нет, нет, не надо браниться, пожалуйста!
И из травы показалась мордочка. Чья бы, вы думали? Мордочка старого, доброго енота.
— Как ты тут оказался, Нотя? — воскликнул Ивушкин.
— Дружеские чувства, что поделаешь, — вздохнул енот. — Мне здесь не приходилось бывать. Я с большим трудом вас отыскал. Никто не мог мне толком сказать, куда вы пошли. Я бы и не нашел, если бы не Вихроний. Он мне все рассказал. Вы хорошие ребята, — добавил он, помолчав. — Светлина так счастлива!
— Недотепы мы, вот кто, — сказала Луша. — Воду-то нам зачерпнуть нечем. Взять нам ее не во что.
— Я за этим сюда и пришел, — заметил енот и протянул им маленькое, весело расписанное ведерочко на шелковом шнурке. — Подарок от Ноти, сказал он скромно. — С ним я к вам и спешил.
— Ну и молодец же ты, Нотя! — обрадовался Ивушкин.
Но енот, которому надо было неотлучно быть при своей стирке, не дожидаясь их благодарности, вдруг так же неожиданно исчез, как и появился.
Черемуха пахла, вода в колодце весело булькала, и было уже не страшно ни Ивушкину, ни Луше.
— Хватит веревочки, как ты думаешь, Ивушкин? — спросила Луша озабоченно.
— А сейчас попробуем.
Ивушкин залез на сруб и опустил туда ведро на шнурке. Ведро воду не задело.
— Луш, не хватает!
— А ты не спеши, — сказала Луша. — Спешить — это неправильно. Надо придумать. Надо исхитриться.
Ивушкин улегся животом на край колодца. Перегнулся туда весь. Луша головой прижала его метнувшиеся в воздух ноги. Если бы не она, мог бы Ивушкин рухнуть в колодец! Теперь ведерко коснулось поверхности воды, легло набок, пустило по воде круги и стало погружаться в студеную веселую прохладу. Ивушкин потянул шнурок кверху. Сначала ведерко пошло легко, потом он ощутил его тяжесть, ухватился второй рукой, потом сполз на землю и поставил ведро.
Вода в ведре поплескалась, потом успокоилась. И тут настала для Ивушкина и Луши настоящая радость. Потому что дальше было так.
Глава одиннадцатая
Сестра Летница
С поверхности гладкого водяного зеркала глянуло на них молодое веселое девичье лицо. Оно все светилось доброй, ласковой улыбкой. Не было сомнений, что улыбка эта предназначалась именно им.
— Кто это? — спросила Луша оторопело.
Но Ивушкин даже никакой догадки не успел высказать, потому что девушка, а вернее, ее изображение в воде обратилось к ним:
— Я рада, что вы не упали духом и сумели меня найти! Я — сестра Летница.
— Но где же ты? — спросила Луша. — Ведь не можешь же ты быть в ведре с водой?
Сестра Летница улыбалась еще ласковее.
— Нет, конечно. Я не могу сказать вам, где я. Я буду ждать вас в своем доме, а приведет вас ко мне веселый мак.
— Мак? — изумился Ивушкин.
— Мак, — подтвердила она.
— Как же это может быть? — не поверила Луша.
— У вас есть головка веселого мака?
— Есть.
— Вот и возьмите ее, и бросайте маковые зернышки на землю. А зернышко по земле покатится, бросайте второе. А потом — третье. И идите — глядите только на него.
— Ас водой что делать?
— Ничего. Выплесните ее назад в колодец.
— И мы… и ты… — заговорил Ивушкин, сбиваясь. — Ты поможешь нам?
— Помогу, конечно, — сказала сестра Летница. И она опять ласково улыбнулась.
После этих слов поверхность воды в ведерке погасла, как экран телевизора, когда кончились передачи.