Слуга смерти Маршалл Майкл

_____

Кэннон-Бич

Четыре дня спустя мы последовали совету Патриции и поехали на юг, до Портленда, а потом свернули на запад по трассе номер 6. В течение всего пути через штат Вашингтон шел дождь, и он продолжался, пока мы ехали к побережью через национальный парк Тилламук.

Это прекрасный лес. В нем множество деревьев, хотя когда-то все было иначе. Его вырубали в течение многих лет, а затем, в 1933 году, страшный лесной пожар прорезал широкую полосу прямо посреди леса. Погибло более трехсот тысяч акров старых деревьев, и говорят, будто горячие угли падали на корабли в пятистах милях от берега. Однако пожар все-таки потушили и посадили новые деревья.

По какой-то странной иронии судьбы лес снова горел в тридцать девятом, сорок пятом и пятьдесят первом, словно проклятие преследовало его каждые шесть лет. Однако к его восстановлению было приложено немало сил, люди по доброй воле проводили там каждые выходные, высаживая новую молодую поросль. Сейчас он выглядит просто как обычный лес. Если не знать, что с ним случилось, можно подумать, что он всегда был таким.

С нами так тоже бывает. Иногда.

Никому из нас не приходило в голову остановиться и прогуляться по лесу и не пришло бы, даже если бы погода не была столь сырой. Мы и без того уже успели насмотреться на деревья. Более чем.

Нина не позволила мне его убить.

Я действительно собирался это сделать. Все остальное просто не имело смысла. Этот человек убил моих родителей и разрушил мою жизнь. Он убил дочь человека, который лежал сейчас по другую сторону рва, сверля взглядом мою спину. Он убивал людей, имен которых я никогда не узнаю и о которых мог бы вообще никогда не услышать. Я не знал, был ли прав Джон, возненавидев меня за то, что я не застрелил его в прошлый раз. Но, судя по всему, он имел на то полное право, если я не сделаю этого сейчас.

Нина подошла ко мне сзади. Она ничего не делала, не пыталась остановить меня. Я просто чувствовал ее присутствие у себя за спиной, настолько близко, что ощущал тепло ее дыхания у себя на затылке.

Я смотрел, как человек передо мной пытается пошевелиться и руки его беспомощно скользят по камням, словно пара каких-то бледных тварей, находящихся при последнем издыхании. Не знаю, почему именно так бывает с безумцами, но они определенно обладают немалой силой воли. Возможно, все дело в отсутствии сдержек и противовесов, которые имеются у всех нас, или, может быть, я просто обманываю сам себя: возможно, их разум просто более чист и не затуманен теми заботами и моральными соображениями, которыми обременены все мы. Может быть, им даже хватает смелости обратиться за поддержкой к высшим сферам. Однако одной силы воли ему сейчас явно не хватало. Он не мог пошевелиться, у него не было оружия, и он никому не мог причинить вреда.

Я знал, что без труда могу его пристрелить. Никто не стал бы винить меня в этом. С обрыва за нами наблюдал Коннелли. Лицо его казалось восковым, и я мог слышать его дыхание даже с того места, где стоял, но он твердо держал в руках винтовку. Похоже, он вполне мог выстрелить, если этого не сделаю я. Я хорошо знал, чего хочет Джон, но мне была неизвестна позиция Фила. Парень он был явно неплохой, и вряд ли его прельщала охота на человека, но, учитывая, что Человек прямоходящий прострелил ему ногу, подозреваю, настроен он был достаточно воинственно.

В конце концов я опустил руку.

— Чертов ублюдок, никакого от тебя толку, — пробормотал Джон.

Нина подошла к нему и, присев на корточки, что-то тихо сказала на ухо и забрала из его руки пистолет.

Она встала на мое место, нацелив оружие на Человека прямоходящего, пока я помогал Коннелли спуститься по склону. Выглядел он ужасно, но ненамного хуже меня. Впрочем, не удивительно, если учесть, что он в одиночку проделал весь путь до рва с того места, где мы его оставили.

Вместе со мной он заковылял туда, где, по словам Нины, лежал Фил. Он пытался помочь, но в конце концов тащить его помощника пришлось мне, производя при этом немало шума. Я прислонил его к дальнему обрыву, напротив Пола. Коннелли сел рядом с Филом, направив на Пола ствол винтовки.

Что делать дальше, я не знал. Снегопад несколько ослаб, но не было похоже, что он скоро прекратится. Мы застряли посреди леса. Ни Фил, ни Коннелли не в состоянии были вернуться домой собственными силами, а по рации шерифа связаться ни с кем не удавалось. Джон, похоже, был в лучшей форме; судя по виду его пальто, выстрел Нины лишь слегка зацепил руку. Со мной он, однако, не разговаривал, даже не смотрел мне в глаза.

Нина привела старую женщину, о которой я успел забыть. Она выглядела настолько замерзшей, словно ее нашли в вечной мерзлоте рядом с мамонтом. Они немного поговорили, а затем Нина подошла к Коннелли и попросила у него навигатор.

— Он вам не понадобится, — сказала женщина. — Я знаю дорогу.

Нина все же положила прибор в карман. Подойдя ко мне, она потрогала мою руку, а потом сняла и отдала мне свое пальто.

Затем они вдвоем направились вдоль реки.

— Я с вами, — сказал Джон, поднимаясь на ноги.

— Спасибо, мы справимся, — ответила Нина.

— Возможно. Но тут есть медведи. Одного я недавно видел. Во всяком случае, нечто похожее.

Нина посмотрела на меня.

Я пожал плечами.

Найдя большой плоский камень в нескольких ярдах от Пола, я уселся на него, глядя им вслед.

За эту ночь произошло два события, которых я так до конца и не понял.

Первое было не столь существенным. Услышав, что Фил и Коннелли о чем-то негромко беседуют, я повернулся в их сторону, прислушиваясь.

Послышался голос Фила:

— Вы ведь всегда об этом знали, правда?

— Я был в ту ночь с твоим дядей, — ответил Коннелли.

Похоже, он собирался сказать что-то еще, но посмотрел на меня и увидел, что я слушаю их беседу.

Он подмигнул Филу и покачал головой. Больше они не разговаривали.

Примерно через час они заснули. Я не знал, насколько это хорошая мысль, но они сидели рядом, согревая друг друга своим теплом, и я просто не мог заставить их бодрствовать всю ночь. Более того, я настолько устал, что не был уверен в том, что не засну сам.

Голова моя словно превратилась в камень, прикрепленный к другому камню. Я чувствовал себя так, будто три месяца бежал сверхдлинную дистанцию, а теперь, достигнув конца беговой дорожки, обнаружил, что финишной ленточки там нет. Пол, похоже, потерял сознание, но весь дрожал. Только тут я сообразил, что до сих пор держу в руке пистолет. Кроме того, мне вдруг пришло в голову, что Нина вряд ли знает, сколько на самом деле дырок в его теле, и, скорее всего, не заметит еще одну. Возможно, ключ к тому, чтобы найти финишную прямую, находился в моей правой руке. Возможно, только застрелив Пола, я смог бы покончить со всем, раз и навсегда.

Я тихо поднялся и подошел ближе.

Всего один выстрел.

Другие наверняка проснутся, но я могу сказать, что он пошевелился.

Я знал, почему Нина остановила меня. Вероятно, она не хотела, чтобы я совершил хладнокровное убийство. Возможно, она также считала, что родственники тех, кого, как было нам известно, убил Человек прямоходящий — семьи девочек, исчезнувших в Лос-Анджелесе два года назад, и других его жертв, — имеют право на большее, чем на рассказ о казни, свершившейся в лесу, без посторонних, за много миль от ближайшего жилья. Я знал, что во многом лишь ради этого она продолжала заниматься своим делом в течение нескольких лет, пытаясь отдать в руки правосудия преступников, место которых сразу же занимали другие. Да, случившееся в Холлсе осталось нашей тайной — но тогда в наших руках не было захваченного пленника.

В конечном счете вовсе не это заставило меня убрать пистолет в карман. Если честно — даже не знаю, что именно.

Я встал и, сняв пальто Нины, накрыл им тело Пола, подоткнув с боков. Лицо его было белым как снег, губы начали синеть.

Вдруг я понял, что плачу.

Я обнаружил, что сижу рядом с ним, положив его голову себе на колени и придерживая ее рукой.

Не знаю почему. Не понимаю. Я знал, скольких он успел убить. Я знал, что он убил бы Нину, и Джона, и меня. Но случилось именно так.

Вскоре проснулся Коннелли, но ничего не сказал. После этого заснул я сам, неуклюже прислонившись к обрыву, и во сне меня сотрясала дрожь. Я спал, пока меня не разбудило громкое гудение над головой и сменившийся ветер.

Открыв глаза, я увидел Коннелли и Фила, которые стояли, поддерживая друг друга, залитые ярким светом, и смотрели в небо, откуда с вертолета медленно спускали носилки.

Я был последним, кого подняли наверх, последним, кто покинул это холодное место. Голова моя раскалывалась, и я настолько устал, что с трудом мог что-либо видеть. Все, что я мог, — судорожно цепляться за веревочную лестницу.

Один раз я неосмотрительно бросил взгляд вниз, и на мгновение в луче света мне показалось, будто я вижу маленькую группу странных фигур внизу, на дне рва, которые стояли и смотрели, как меня поднимают к небу. Я моргнул, пытаясь различить хоть какие-то детали, но так ничего толком и не увидел.

А потом земля скрылась под снежным вихрем и чьи-то руки втащили меня в нутро железной летающей машины.

Доехав до океана, мы свернули направо и двинулись вдоль побережья на север. В Орегоне владеть землей на побережье запрещено, и потому местность здесь выглядит дикой и древней, такой, где вполне могут происходить самые странные события. Да, какое-то время назад в прибрежном песке находили куски воска, всего около нескольких тонн. На них действительно виднелись какие-то символы, и некоторые вполне могли оказаться древними китайскими иероглифами. Я знал, что эта часть того, о чем рассказывал мне Зандт, — правда, но в остальное я верил мало. Воображение бывает порой крайне тяжело отличить от реальности.

Мы не знали, где сейчас Джон. В ту ночь он проковылял большую часть пути вместе с Патрицией и Ниной, не произнеся ни слова. Полагаю, он просто старался хоть как-то помочь им одним своим присутствием. Возможно, пытался искупить свою вину. Но когда они уже почти добрались до цивилизации, он исчез. Нина десять минут кричала и звала, но он так и не откликнулся.

Как потом сказала Нина, такой уж он человек — он просто никогда не отзывается ни на чей зов, так же как не отвечает на телефонные звонки.

Я не стал ей говорить о том, что рассказывал о Джоне парень в очках, и о том, как тот поступил. Вероятно, он говорил правду, но вряд ли это что-то существенно меняло. Точно так же вполне было возможно, что Джон вскоре нанесет новый визит Дравецкому. Я думал о том, что Джону не следовало убивать Питера Ферильо. Поступив так, он пересек черту и вряд ли когда-либо сможет вернуться на нашу сторону.

Оставшаяся часть поездки вдоль побережья заняла минут сорок. Нина молча сидела рядом со мной, положив ноги на приборную панель и глядя на море. Когда мы проехали Нехейлем, зазвонил ее телефон. Посмотрев на дисплей, она ответила на звонок.

— Это Дуг, — сказала она, закончив разговор.

— И?

— Он не умер.

— Кто?

— Оба. Судя по всему, героический Чарльз Монро быстро идет на поправку. Я его всерьез недооценивала.

— Нет, ты все правильно понимала, — сказал я. — Он просто еще не готов к последнему звонку.

В любом случае, это была хорошая новость. Отношения между Монро и Дугом вполне могли вернуться в норму в той или иной степени. Нина сперва не на шутку возмутилась, узнав, что Дуг вел дела с Джоном за ее спиной, но это ничего не значило по сравнению с преимуществами, которые мы в итоге получили. Коннелли еще раньше сумел устроить так, что никакого участия в событиях, случившихся в лесу к северу от Шеффера, мы якобы не принимали. С точки зрения закона мы уехали из города сразу после того, как женщина-врач обработала мое плечо. В лес отправились только шериф и его помощник. Одним из пилотов вертолета был племянник Коннелли, так что на их молчание можно было рассчитывать.

Коннелли забрал наши пистолеты, чтобы не было проблем с баллистической экспертизой пуль, извлеченных из тел убитых и Пола. Пистолет, найденный в машине, которой пользовались «соломенные люди», с большой долей вероятности должен был связать убийцу в очках с выстрелами, ранившими Чарльза Монро.

Патриция Андерс в любом случае подтвердила бы слова Коннелли. Она явно была старой стреляной птицей, и, как мне показалось, у нее с шерифом имелись какие-то общие дела. Мне также было интересно, откуда он точно знал, куда именно следовало идти в лесу. Впрочем, не важно. Каждый имеет право на свои тайны.

— Где Пол?

— В хорошо охраняемой больнице в Лос-Анджелесе. Тамошние врачи чешут в затылке, не понимая, каким образом он сумел выжить.

Почему-то я знал, что он все еще жив. Останется ли он в живых — от меня уже никак не зависело. Наверное, так и должно было случиться. Бог любит детей, пьяных и лишенных рассудка.

Нина улыбнулась.

— Думаю, на самом деле Монро быстро поправляется потому, что наконец-то заполучил того, кто известен ему как «Мальчик на посылках», и знает, что тот лежит сейчас искалеченный в больничной палате под присмотром вооруженной охраны. Наконец-то Чарльз раскрыл это преступление, и проблем у него теперь будет намного меньше.

— Надеюсь, и у тебя тоже?

— Увидим, — тихо ответила она.

Я посмотрел на дорогу, потом на нее.

— Что? — спросил я. — Что не так?

Она покачала головой.

— Собственно, ничего особенного. Дуг рассказал мне кое-что про ту девушку, Джин, с которой я разговаривала на прошлой неделе. Два дня назад она пошла на вечеринку в каком-то большом доме на Малхолланд-драйв. А теперь она в больнице, с ожогами от сигарет и сломанной челюстью.

Она уставилась в ветровое стекло, и взгляд у нее был усталый и грустный.

— Ну почему мы такие?

Я не знал, что ответить.

К пяти часам мы добрались до Кэннон-Бич. Мы медленно проехали через город, который представляет собой всего лишь несколько рядов симпатичных деревянных домиков, по главной улице с рынком и несколькими магазинчиками, а затем свернули на восток. Было темно, шел дождь, и вокруг не было ни души, как обычно в это время года. Но на северной окраине городка мы нашли гостиницу под названием «Дюны», которая вполне нас устроила. Самое главное, что над входом висела вывеска «Есть свободные места». Судя по пустой автостоянке, большая часть заведения была предоставлена исключительно в наше распоряжение.

Мы сняли две комнаты и стали обустраиваться.

Моя комната находилась на третьем этаже — просторная, с дровяным камином в одной из стен. Всю дальнюю стену занимало большое окно, выходившее на море. Сейчас за ним не было видно ничего, кроме темноты, но я все же сел за стоявший возле окна столик и выпил пива. Повинуясь некоему импульсу, я достал свой ноутбук — ноутбук Бобби — и вставил телефонный кабель в розетку. Вызвав браузер, я набрал адрес.

Несколько секунд спустя на экране появился сайт Джессики. Он все еще был на месте — видимо, веб-папаша так и не озаботился тем, чтобы его убрать. Возможно, это его вообще не волновало — кто заметит несколько лишних мегабайт на находящемся где-то сервере? Они просто останутся в эфемерной виртуальной памяти вместе с другими словами и картинками из Сети. Что это — бессмертие? Нет. Бессмертие — это когда ты действительно никогда не умираешь. Но все же это хоть что-то — одновременно и лучше, и хуже, чем вообще ничего.

Главная страница с фотографией улыбающейся Джессики. Неработающая ссылка на веб-камеру. Еще одна страница, где она писала о своем увлечении — сочинении песен, чем, судя по всему, объяснялось присутствие гитары, и несколько неподвижных кадров в качестве образца. Лишь на одном из них она была полуобнаженной, и я быстро пропустил его. Куда больше о ней говорили другие — фотографии молодой женщины, живущей своей жизнью, сидящей перед телевизором или читающей журнал. Какой она была на самом деле, до того как превратилась в холодный труп, лежащий в одной из ячеек лос-анджелесского морга. Я все еще никак не мог избавиться от мысли о том, что видел ее тогда в лесу, но понимал, что это всего лишь игра моего воображения.

Немного повозившись с хакерскими инструментами, я проник в папку на самом сервере и скопировал ее содержимое на свой компьютер — на случай, если тому типу все же придет в голову ее очистить. Закончив, я заметил в числе прочих текстовый файл и открыл его. Он оказался коротким — несколько дневниковых записей, на которые она, видимо, решила не оставлять ссылку с сайта. В любом случае, у ФБР они наверняка и так имелись, да в них и не было ничего такого, что могло бы помочь. Последняя запись была датирована за три дня до ее смерти. В ней говорилось про какого-то Дона, которому, как ей казалось, она немного нравилась, и о том, что, может быть, стоило бы ему позвонить.

Закрыв ноутбук Бобби, я некоторое время думал о нем самом, навсегда оставшемся где-то глубоко в моих мыслях. Именно туда уходят все наши близкие — на кладбища у нас в головах. Они там, хотя их и невозможно увидеть, куда ни поворачивайся. Но мы всегда помним о поступках, которые они совершали, и о том, какими людьми они были. Они всегда с нами, и время от времени можно нанести им визит, чтобы они не чувствовали себя столь одиноко.

На следующее утро я проснулся поздно. Дождь прекратился, зато усилился ветер. Из окна теперь можно было увидеть длинную полосу пляжа — серый песок, серая вода, серое небо — среди скалистых утесов.

Чуть позже ко мне в дверь постучалась Нина.

— Не хочешь прогуляться?

— Что, сегодня такой прекрасный день?

Мы побродили по пустынным улицам, выпили кофе, посмеялись над дурным вкусом местных архитекторов. Несколько часов провели на песке, одни во всем мире, то вместе, то по отдельности. Мы смотрели, как большие волны разбиваются о камни, наблюдали за отважными птицами, возбужденно кружившими посреди грозового хаоса у нас над головой. К середине дня ветер усилился настолько, что можно было стоять с вытянутыми руками и опираться на воздушную стену, полностью ей доверившись, что мы и делали посреди песчаного вихря, чувствуя, как весь мир вращается вокруг нас.

Когда снова пошел дождь, мы нашли укрытие у подножия высоких скал и уселись там на небольшом расстоянии друг от друга, глядя на море. Именно тогда я понял, почему мы реагируем на шум волн, звук дождя, шелест листьев. Потому что они не имеют никакого смысла, никак с нами не связаны и никак нам не подчиняются. Они напоминают нам о том времени в самом начале нашей жизни, когда мы не понимали окружающих нас звуков, лишь воспринимали их собственными ушами. И потому они приносят нам блаженный отдых от бесконечных жалких попыток изменить мир. Мы любим этот не несущий никакой информации шум, позволяющий хоть на время забыть о необходимости действовать, строить планы, познавать что-то новое и изменять его под себя. Как только мы подобрали первый предмет, который использовали для определенной цели, это стало для нас огромным шагом вперед, но вместе с тем и проклятием. Способность создавать орудия подарила нам мир — и нанесла непоправимый вред нашему разуму.

В течение часа мы просто сидели, ничего не делая, — двое на краю мира, повернувшиеся к нему спиной. Когда стемнело, мы вернулись в гостиницу.

Я принял душ, переоделся и, пройдя по деревянной балюстраде, постучал в дверь Нины.

— Привет, — сказала она.

— Не хочешь сходить куда-нибудь выпить?

Она подняла бровь.

— Это что, вроде свидания или как?

— Нет, — ответил я. — Вовсе нет.

Несколькими улицами дальше мы нашли заведение под названием «Красная таверна», где можно было посидеть и выпить крепкого пива, которое варили наверху. Вскоре бар начал заполняться местными жителями, а в дальнем его конце собрался импровизированный оркестр. Пара гитар, барабан, скрипка, виолончель; некоторое время они просто сидели и играли, то уходя, то возвращаясь по своей собственной прихоти. Свет был неярким и теплым, и я впервые понял, что у сидящей напротив меня женщины в волосах сверкают золотистые искорки. Мы слушали музыку, которую играл оркестр, аплодировали, и пели вместе со всеми, и смотрели на официанток, которые танцевали и смеялись за стойкой, наполняя кружки чистым, как родниковая вода, пивом, и в конце концов я взял себе миску чили, оказавшегося очень даже неплохим.

Оркестр продолжал играть, хотя и тише, когда мы вышли из бара и вернулись в отель, купив по дороге бутылку вина.

Мы разожгли камин в моей комнате и чуть приоткрыли окно, чтобы можно было одновременно слышать шум волн и потрескивание горящего дерева. Сели на пол, прислонившись к спинке кровати, и долго разговаривали, пока не стало поздно, хотя нам время вовсе не казалось таким уж поздним.

Мы продолжали подкладывать дрова в камин, не желая, чтобы он погас, и в конце концов в комнате стало темно и жарко и нам уже не нужны были слова.

Нина первой перешагнула разделявшую нас черту.

Такая уж она женщина.