М7 Свешникова Мария
Хотя иногда я не понимаю, зачем ежедневно все это повторяю ты же все равно меня не слушаешь! Ведь тебе плевать на свое здоровье! продолжала Кати параллельный мыслям диалог.
Прости меня! Николай вдруг начал целовать ее руку, каждый палец, а особенно тот, на котором должно быть обручальное кольцо. Но кольца не было в первые несколько минут раскаяния он этого не замечал рук-то две, а где левая, где правая эта задача с детского сада была для него непосильна. Кати вдруг почувствовала, что его губы мокрые, она увидела, как он вытирает слезы о ее руки, как боится посмотреть в ее сторону и просто плачет. Сначала она хотела выдернуть руку Кати всегда страшили мужские слезы, хотя за годы брака и к этому начинала привыкать. Все мы люди, в конце концов, а не японская техника с пультом управления.
Ты же не за халатное отношение к аллергии просишь прощения.
Николай отвернулся к окну, закурил очередную сигарету и отрицательно покачал головой.
Я все знаю. Кати выпалила коронную женскую фразу. Женщины ждут, что, произнеся подобное, мужчина испугается и вмиг поведает ей всю сюжетную подноготную. Зачем женщинам нужна эта правда? Из мазохизма и любопытства они ворошат боль на дне израненного сердца, тискают ее в нездоровых объятиях и жалеют себя. Здравого смысла там нет. Но в Кати он иногда проявлялся, именно потому она добавила, увидев испуганный и бледный вид Николая. Я знаю, что ты был не один. Что с тобой в машине была женщина. Больше я ничего не хочу знать. И я тебя прошу впредь никогда не поднимать этой темы. Мне очень больно ее обсуждать.
Клянусь тебе, я с ней не спал! У нас с Сабиной ничего не было. Клянусь всем, что у меня осталось!
Мы же только что договорились не поднимать этой темы. И заканчивай курить холодно, спокойно попросила Кати.
Любой диалог о любви это два монолога не понимающих друг друга людей. Иначе бы они не говорили, иначе бы они просто друг друга любили.
Поцелуй меня! Только так, как целовал, когда мы только познакомились. Немножко нелепо, помнишь, как ты все поджидал момент, чтобы это сделать! озвучила еще одну просьбу Кати, когда они с Николаем вошли в квартиру.
Я поцелую, когда ты ответишь мне на вопрос, где твое кольцо...
Я его потеряла. В бассейне, когда плавала.
Он знал, что Кати обманывает, но в силу своей трагической оплошности решил не обострять.
Поцелуешь меня? повторила свой вопрос Кати.
Николай стоял в ступоре и просто смотрел на жену. Он понимал, что она просила поцеловать в последний раз.
Ты от меня уходишь? Навсегда? с улыбкой произнес Николай, снимая на половике ботинки и шагая в сторону кухни.
Я не знаю. Скорее всего, я вернусь. Просто не сегодня. И не завтра. Может, через месяц... Может, через полгода... Думаю, я вернусь.
Когда Кати кричала, что уходит навсегда, то возвращалась спустя день или два. И если теперь в разговоре мягким голосом она говорит или даже поет заунывную песню об отдаленных возможностях, значит, уже все решила. Значит, не будет вендетты и других поводов к возвращению.
И ничего у них с Николаем не будет. Будет она. В мыслях. Глубоко в воспоминаниях,иногда всплывая на поверхность брюхом неудавшейся любви. И будут даже звонки, расспросы о здравии и делах насущных, но той Кати, которая просыпалась с ним рядом по утрам, уже не будет никогда.
Еще утром Николаю казалось, что это он пересек недозволенные сплошные полосы. На М7 с Сабиной... Которую там, лежа в снегу, он вдруг не захотел отпускать. Это должны были быть его две сплошные. Но их пересекла Кати. Пересекла без возможности развернуться только отбойники, баррикады и убегающее по разделительной время. Его не догнать, не вернуть... Время всегда в пути.
В мыслях Кати и Николай еще долго искали виноватых в том, что их любовь так быстро закончилась.
Кати схватила сумку, документы, ключи от старой дачи и вышла из дома без вещей, наконец вдохнув студеный воздух полной грудью.
Я ушла от мужа. Но, чтобы я к нему никогда не вернулась, ты расскажешь мне всю правду о своей дочери. Таков был наш с тобой договор.
Приезжай! Я все равно один дома Сабина с моей женой уехали в какой-то подмосковный отель с процедурами. И я тебе обо всем поведаю.
Когда Кати подъехала к дому Сабины то осознала, как сильно мечтала жить в доме с огороженной территорией, без коммунальных квартир и мусоропроводов, без бедных и обездоленных, без старых лифтов с прижженными сигаретой пластмассовыми кнопками, с чистой детской площадкой, которая использовалась бы по назначению, а не для распития спиртных напитков... А главное, как сильно все детство ее обуревало желание обрести отца. Кати на секунду, а лучше на день захотелось стать Сабиной. Проснуться в ее теле, в ее кровати с балдахином, в ее выглаженном мире белых воротничков.
Ильдар отворил высокие двери из светлого дерева, и Кати очутилась в просторном помещении с колоннами, декоративными барельефами, мягкими белоснежными диванами, гардинами от потолка до пола все здесь было ухоженным, казалось, даже фикус в этом доме получает больше внимания и заботы, чем получала в детстве Кати. Она не смела винить свою мать, но считала причиной многих своих бед уход отца.
Ильдар пригласил девушку в кабинет и вынул из ящика антикварного резного стола, который запирался на ключ, стопку писем.
Вот что я ей сделал.
Что это?
Это письма, которые моя дочь писала одному человеку по имени Георгий. Я сейчас все объясню. Но для начала мне нужно рассказать тебе о том, кто такая Сабина.
Кати не знала, что именно ей интересно женщина, к которой она толкает Николая и с которой он, возможно, был бы счастлив, Ильдар как собирательный образ любящего отца, не ее, чужого, или узнать, какой дочерью нужно быть, чтобы тебя так сильно любили... Или она просто хотела найти оправдание своему уходу от мужа и обратить свой поступок в добродетель.
Манипуляции: бессознательные
Сабина всегда хотела, чтобы ею гордились. Чтобы ставили в пример. Или, на худой конец, просто замечали. Она столько лет простояла на обочине ситуаций, смотрела, как другие дети резво играли в резиночку и волейбол в то время, как она корпела над нотами, стуча коротко обрезанными ноготками по клавишам фортепиано «Аккорд». Она смиренно засыпала под стихотворения Ахматовой и лиловый закат за окном, пока соседские подростки лазили по паутинке во дворе или бодро и шумно играли в салки, с визгом и хохотом.
Однажды одноклассницы пригласили Сабину на день рождения, собирали на праздник всем соседством, тетя даже сшила по этому поводу парадную шелковую юбку с красочным кантом ведь Сабина со своей скромностью редко пользовалась успехом, и по большей части ни на какие мероприятия ее не звали. И тут раз и такой фурор! Однако счастье длилось недолго бабушка пришла забрать ее в половине восьмого и утащила домой первую из всех приглашенных, еще до именинного торта и английского распева Happy Birthday. Чувство стыда нахлынуло волной, Сабина зарделась, насупилась, но заплакать так и не смогла уж слишком жгло на сердце. Бабушка как всегда расчесала ей волосы на балконе, уложила на раскладной диван и села читать стихи вслух. Листала своими морщинистыми жилистыми руками Фета. А через много-много лет Сабина наткнулась на это стихотворение и узнала, как оно называлось «Ничтожество».
- Тебя не знаю я. Болезненные крики
- На рубеже твоем рождала грудь моя.
- И были для меня мучительны и дики
- Условья первые земного бытия.
Если говорить о Боге, Сабина старалась о нем не задумываться. Если его нет, то грехи уйдут вместе с ней в винтажной тройке Коко Шанель под землю. А если Бог есть, то папа отправится на тот свет раньше и к ее приходу все уладит. Она не понимала ни молитв, ни постов, церкви воспринимала как здания с особым эстетическим изыском. В своем безверии она была благочестива. К понятиям веры и правды Сабина относилась предвзято лет с четырех. Родители оставили ее с бабушкой. Приезжали редко. Иногда, не каждый год, летом на два месяца увозили на море, где она обращалась к ним на «вы» по инерции, как и ко всем других взрослым, за исключением бабушки.
Когда в четырнадцать лет Сабину забрали в Москву, она долго не могла понять, где просыпается. Все казалось ей чужим, но привлекательным, возвышенным и необыкновенным. Но главное, она никак не могла поверить, что родители теперь рядом. Подходя к отцу, она долго принюхивалась. Это был самый сладкий запах. Она ценила каждое домашнее утро, когда, проснувшись раньше всех, можно было, лежа в кровати, прислушиваться к каждому шороху и стуку как папа брал в руки золотые часы, вглядывался, как стрелки колесят циферблат, пытался сфокусироваться, а потом громко клал их обратно на лакированную блестящую тумбочку возле кровати. Сабина слышала, как сонно и устало он кряхтел, потягиваясь, упираясь ногами и руками в спинки кровати, да так свирепо, что раздавался треск. Все ждали, что спинка отвалится но она почему-то держалась... От треска просыпалась мать, переворачивалась на другой бок, с закрытыми глазами брала с зеркальной тумбы по другую сторону кровати свои наручные часы, усыпанные бриллиантами, и, не глядя на время, шлепала их обратно в фарфоровую плошку для украшений, снятых на ночь, по квартире разносился металлический звон. Сабина представляла, как отец надевал бордового цвета халат и, не застегнувшись, брел в ванную, почесывая низ живота. Иногда он на минуту замирал в коридоре и шел в туалет. Слышалось, как он поднимает сиденье, мочится и с грохотом опускает сиденье обратно. Лишь потом спускает воду. Временами после этого он не выходил, а еще какое-то время шелестел журналом или газетой (а иногда попросту покряхтывая мастурбировал). После него всегда пахло сигаретами. Сабина часто замечала, что бычки остаются на поверхности воды и даже множество раз нажимая на кнопку спуска, маленькой глупой девочке не удавалось потопить их. Они размокали, разбухали, но не тонули. Сабина любила прятаться в туалете, пока отец принимал душ. Просто сидела на прикрытом крышкой унитазе, рассматривала картинки в маминых журналах на иностранных языках и ждала, когда перестанет литься вода, отец снимет с крючка полотенце, насухо вытрется, наденет халат и в этот момент можно зайти и обнять его.
От папы будет пахнуть зубной пастой, одеколоном и чистотой. Так пахло ее московское утро. Сабина могла часами утыкаться во влажную шею Ильдара. Ей хотелось плакать. От того, что подобное утро временно. Да, она будет плакать и выдумывать причины, по которым плачет. Она научится выдумывать сотни причин, потому что за эти причины обнимают и дарят игрушки. Из чувства вины. Ах, это благородное чувство вины каких только манипуляций не изобретет это создание, одаренное властью над чужими ошибками. Свою же вину она научилась не испытывать. Зачем? Жертвы не испытывают этого чувства. А она отныне и навсегда будет жертвой. Потому что так выгодно и удобно.
О том, что она станет жертвой самой себя и себя же уничтожит, Сабина пока не знает. Но разве есть смысл или позволение Бога ей об этом сообщать? В конечом счете, все мы жертвы собственных ошибок и заблуждений.
Сабина к своим шестнадцати научилась хорошо манипулировать своей аллергией... И когда ей хотелось заботы, любви, подарков и внимания, когда ей хотелось, чтобы ее заметили, она начинала есть запрещенные продукты. А дальше уколы, иногда кареты «скорой». Раскаяние родителей. Их чувство вины. И ее заиндевелые слезы.
Однажды Ильдар застал ее на полу в ванной комнате... Прямо накануне ее шестнадцатилетия.
Я некрасивая. Только не надо говорить, что это не так, ты же родитель ты должен сказать мне то, что утешит, кричала она, когда в очередной раз убедилась в отсутствии к ней чувств у Николая. Дело в том, что я страшная! Папа, как мне жить дальше? Я не хочу больше жить. Я никому кроме тебя не нужна. Почему ты молчишь?
Сабина хотела совета, быть может, новой одежды и чуда из отцовских рук. Папа же всегда может помочь.
Я не собираюсь ничего говорить я просто послушаю... Ты красивая, ты просто потерпи годы все расставят по своим местам, тебя обязательно полюбят. Погоди, это что? Ильдар вдруг заметил пластиковые упаковки с едой и столовую ложку на полу. Это же салат мимоза, там же рыба... А это что? Ты хочешь сказать, что съела четыре пакета фисташек и арахиса?
Да, абсолютно спокойным голосом ответила Сабина. Ее совершенно не заботило, что минут через пять ее ждет сильнейший приступ астмы. Что отец получит уйму седых волос и лишится доброй половины нервных клеток. Что будет «скорая», промывание желудка, антигистаминные препараты, капельница. Она же просто хотела мужского внимания. Почувствовать себя той, ради которой сердце танцует фокстрот и бьется в темпе allegro. Раз соратники по школьной скамье ее не любят пускай тогда отец любит за всех остальных. Пусть он совершает подвиги и боится ее потерять. Пусть не ей одной будет больно.
Сабина хватко цеплялась за любое проявление внимания к своей персоне. Умела ценить его, уважать, оберегать. Как верный стражник она охраняла тех, кто по нелепости ситуации или хорошему настроению одарил ее взглядом, словом. Слова она берегла в особенности. Никогда не удаляла писем, сообщений, открыток. Обычно одинокими вечерами она перечитывала их, предавалась уже отредактированным воспоминаниям и наивным, как будто дошкольного возраста, мечтам. С легким эротическим подтекстом.
Друзей у Сабины, как ей казалось, было достаточно. Особенно мужчин. Увидеться за обедом, сходить на выставку в Музей современного искусства воскресным утром, несколько раз списаться во всемирной сети и позвонить в праздники это для нее значило «хороший друг», а если дружба сопровождалось еще и чашками кофе, пусть редкими, но вечерами, то «хороший друг» превращался в «близкого мужчину».
Сабине всегда хотелось сражать и поражать, оставлять раны или хотя бы занозы в сердце чтобы ее запомнили, оставили в памяти и своей жизни, вспоминали, пусть плохо, пусть обвиняя во всех смертных грехах, но только бы не быть той самой девочкой-невидимкой, которой она была в школе.
Желание доказать окружающим, что она успешный человек, а не просто незаметная субстанция, проявлялось во всем ей хотелось, чтобы все заметили деньги отца, картины Менегетти в гостиной, ее ровные зубы после отбеливания на фотографиях она улыбалась так широко, что были видны практически все тридцать два зуба вплоть до зубов мудрости, светить на фотографиях мамиными сумками с огромными логотипами, коллекционировать антиквариат, купленный за бесценок во Львове.
Все началось именно там. С обычного бабушкиного оренбургского платка. Сердце Сабины в ту зиму совсем продрогло в отсутствие визитов отца, озябшие пальчики от обиды сжимались в испуганное стадо. Зимы во Львове, в отличие от Москвы, были достаточно теплыми, компактными, учтивыми, но морозы тем не менее случались. Чаще в январе, после школьных каникул. Но в тот год морозы грянули настоящие, скрипучие, покалывающие. Винниковское озеро, которое до 1990-х называлось Комсомольским, покрылось толстой коркой льда, и жители Львова, тепло укутавшись, отправлялись строить из себя великих конькобежцев и фигуристов, падая и спотыкаясь. Сабина с утра до ночи просила бабушку купить ей коньки та отправляла в Москву телеграммы с просьбой поскорее прислать денег, но ответа не получала.
Обычно бабушка заставляла Сабину надеть только легкий шелковый платок и шерстяной берет, который подарили родители еще до небывалых морозов. А тут нужно было утепляться. У всех в музыкальном интернате имени Крушельницкой были капоры шапки, сочетающие в себе шарф и головной убор, мягкие, из ангорки, броских кислотных цветов. Капоры продавались на рынках и считались привилегией школьников и молодежи, яркие в тон куртке и настроению. Все ходили в капорах. Сабине же повязывали перед выходом оренбургский платок, она снимала его и шла по морозу, неловко уворачиваясь от ветра за спинами шедших впереди, и даже озябшие красные уши не могли заставить ее надеть белесую пряжу, которую она прятала на дне школьного рюкзака. Ей так хотелось показать всем, что у нее есть капор. А лучше украсть денег, побежать на рынок и купить капоры всех цветов радуги и каждый день появляться в новом. Чтобы все видели! Чтобы все видели она не хуже. У нее есть капор. Бабушке мечты о капоре казались бессмыслицей.
Непонимание. Мелочи. Сейчас можно было бы пойти на компромисс или просто смириться, но тогда только страдать.
Жизнь подарила ей многое в итоге любящего отца, социальный статус, красивую одежду она могла позволить себе то, о чем сверстники лишь мечтали. Кати в юности душу дьяволу бы продала за шанс хоть неделю пожить в ее шкуре, Сабина за то, чтобы стать женщиной.
Стать женщиной по любви. А не просто с итальянцем во время отдыха на Сицилии, как это случилось, когда ей было уже двадцать два. Первая попытка потерять девственность не увенчалась успехом и оставила глубокую занозу в и без того исполосованном сердечке.
Манипуляции: ошибочные
Студенческой компанией Сабина любила ездить в дом отдыха «Колонтаево». Старая усадьба без архитектурных изысков, в советские времена больница, потом санаторий, в девяностые, при новых владельцах, обзавелась несколькими пристроенными корпусами, и вот он рай для грибников и рыбаков среднего класса.
Институтские друзья Сабины в основном брали самые простые номера за тысячу рублей с носа можно было на сутки получить трехразовое питание (не самое поганое, надо заметить), кровать с несильно выпирающими пружинами, правда, одноместную. Мышино-серое ковровое покрытие, светлые совковые обои с почти невидимым человеческому пьяному взору узором, старый телевизор «Хитачи» и вид на столовую.
В начале апреля отдыхающих практически не было, и удавалось провести третьего в двухместный номер. Конечно, приходилось потесниться но в тесноте, да не в обиде.
Они уезжали в пятницу сразу после учебы и возвращались под вечер воскресного дня по самым пробкам на М7.
Все делились перед выездом на группки по три-четыре человека, некоторые отправлялись с Курского вокзала на электричке до станции «Электроугли». Девушек периодически отвозил водитель Сабининого отца, а ребята грузились в старый зеленый «Фольксваген» Димки ему папа отдал машину на совершеннолетие. По тем временам рулить в восемнадцать лет считалось «круто и почетно» и сильно прибавляло Димке козырных карт в глазах общества. Он с затуманенным от взрослости взглядом давил педаль в пол и гнал в ритме попутного ветра. Пятница обещала стать жаркой и веселой, одногруппники скинулись по пятьсот рублей на выпивку, ребята заехали в дешевый гипермаркет и закупились водкой, пивом, отечественным вином в пластиковых пакетах. Девушки отдельно сбросились себе на мартини. А Сабина и вовсе стащила из домашнего бара сливочный ликер и бутылку вина, обычно никто не замечал подобной пропажи.
Сабине порой становилось стыдно за свой откровенный выпендреж, ведь она всегда снимала самый дорогой номер в подмосковных пансионатах, ведь иными она брезговала.
Да ипросторный номер с телевизором, диваном и полноценной ванной комнатой давал определенную гарантию, что после полуночи «избранные» переберутся к ней, а некоторые даже уснут рядом.
Ленка иногда делила с Сабиной затраты она тоже предпочитала спать на широкой удобной кровати, и если у нее не было планов ночевать с кем-то мужского пола в темную пьяную ночь, то с радостью и удовольствием составляла Сабине компанию перед сном они вместе чистили зубы, засекая на часах три минуты, как советовал стоматолог, делали девчачьи записи в красочных записных книжках и зачитывали друг другу вслух гороскоп из толстого глянцевого журнала. Разглядывали «идеальный мир» на его страницах: перелистывали одну мечту за другой, фантазировали, помещали себя в придуманные интерьеры и обстоятельства, принюхивались к прохладным глянцевым листам, вырезали фотографии холеных гомосексуалистов с измазанным маслом прессом и вклеивали себе в дневники.
Сабине последнее время нравился Димка, она даже ездила к бабке под Владимир, заговаривала сандаловое масло, мазала запястья, подсыпала приворотный порошок ему в стакан с колой. Но вопреки всем старанием, Димка встречался третий год с одной и той же девушкой Викой, она училась на дизайнера интерьеров в какой-то шараге, но все выходные кряду проводила именно с компанией Димки. А когда, имея свои планы и виды, она оставляла его наедине с институтскими соблазнами, он вроде как не изменял.
Этой апрельской ночью все было иначе. Сабинины щеки горели румянцем в тон бело-красной клетчатой рубашке, а улыбка не сходила с лица Димка был один, без своей извечной пассии. Сначала все толпой ушли в лес. Взяв напрокат мангал, жарили сосиски, пили водку и играли в «семерочку». Все по кругу должны были говорить «один», «два», «три», «четыре», когда дело доходило до «семи» и чисел, содержащих семерку или кратных ей, круг разворачивался в обратную сторону, и тот, кто неправильно называл число или не замечал, что очередь двигалась в другом направлении, выпивал стопку. И игра начиналась с самого начала «раз», «два», «три», «четыре»...
Ошибившись, Сабина выпивала стопку мартини (которую в темноте выдавала за водку), однако не часто следила за игрой, боясь оказаться самой пьяной и полночи блевать на опушке. А бравая Ленка, чтобы сохранить трезвость, аккуратно выливала половину стопки беленькой под стол.
Сегодня «семерка» играла против Димы и на руку Сабине.
Он был пьян вдребезги и, распевая Григория Лепса «То-о-о-олько рюмка водки на столе...» и облокотившись на Сабину всем своим весом, в этих полуобъятиях шаркал в сторону корпуса. Те, кто хотел спать после учебного дня, отвалились, а Сабина, Ленка, Димка и еще пара ребят и девчонок из параллельной группы отправились в большой и просторный номер, прихватив оставшееся бухло.
Они сели на пол и начали играть в «правду или действие». Вопросы становились все более каверзными, и добрая часть круга предпочитала брать действие снять носок, станцевать шуточный стриптиз в одежде, сорвать майку и устроить зажигательное танго. Полуголые, веселые, хмельные, они смеялись.
А Сабина строила коварный план соблазнения. Она уже осталась в одном кружевном топе и чуть приспущенных джинсах пуговицу пришлось расстегнуть, чтобы полноватые бока не свисали с тугого пояса. Несколько раз Димка клал голову ей на плечо, иногда, вроде как невзначай, гладил горячими влажными пальцами по ключице, касался рукой коленки, улыбался и смотрел довольными пьяными раскосыми глазами. И все было так гладко и так сладко.
И каково было ее удивление, когда, выйдя в туалет промокнуть салфеткой потные подмышки, Сабина обнаружила его, целующегося с Ленкой взасос. Она сидела на широком подоконнике, расставив ноги, а он, поглаживая икры и задирая спортивные штаны, вылизывал ей ухо.
Вот она женская дружба. Конечно, Ленка не сделала ничего плохого, хотя бы потому, что понятия не имела о симпатии Сабины и, слышав все ее истории про придуманного молодого человека Николая, с которым они встречаются уже который год, и подумать не могла, как больно ей сейчас на все это смотреть. «Просто он учится в Америке, когда приезжает у нас полная идиллия, а в остальное время телефон и электронная почта не дают нам сойти с ума от разлуки», это была любимая фраза Сабины, когда кто-то интересовался подробностями ее личной жизни.
Действие около окна ударило как обухом по голове внутри Сабины горела ярким пламенем горечь обиды и предательства. Она злилась на себя, что размечталась, как они проведут вместе эту ночь и случится секс. Наконец-то. Она бы промолчала, что у нее это в первый раз, а кровь на простыне просто месячные, и мужественно стерпела бы боль, хотя наивно полагала, что женщины с широким тазом боли от первого полового акта не испытывают.
Ленка смеялась для нее это всего лишь небольшое развлечение. Сабина же пыталась скрыть слезы и смущение. Главное, чтобы никто ничего не понял. Главное, чтобы никто ничего не заметил.
Ей было удушливо жарко, хотелось залпом глотнуть свежего воздуха, но выбежать в такой момент значит, признать поражение, признать, что она без боя и даже его возможности сдалась. (А был ли у нее выбор?) Духота заставляла голову кружиться до тошноты. Но как открыть окно? Как набраться смелости подойти к этому окну?
Ленка меж тем своей ножкой тридцать пятого размера водила между Димкиных ног то вверх, то вниз, то застывала посередине.
В номере восторжествовал полумрак, старый пыльный ночник над кроватью в их с Леной номере работал на «ура», отложив верхний свет до лучших и более приличных времен. Те, кто не участвовал в неумелом петтинге на окне, сидели на полу, играли в «бур-козла», собираясь идти спать, и пили «по последней» уже третий раз подряд.
А куда идти спать Сабине? Оставаться тут с ними? Это как-то против правил. Но с какой стати она должна была отправляться в неясную темную ночь одна? Куда идти, в какую подушку зарыться и проплакаться, Сабина не знала.
И почему это произошло именно сегодня? Когда она строила столько планов.
Нет, Димка и раньше, когда напивался, начинал приставать к Лене, но та ловко выкручивалась из этой ситуации и даже забывала наутро все полученные непристойные предложения. Он должен был, получив отказ, прийти к ней Сабине. Но что-то пошло иначе.
Спустя несколько минут ситуация разрешилась сама собой Дима с Леной, пожелав «спокойной ночи», оба поцеловали Сабину в щеки с разных сторон и, улыбаясь, потеребили волосы и удалились в свою запретно-эротическую ночь.
Сабина надела шелковую пижаму кофейного цвета, забралась под одеяло и попыталась отвлечься на «Доживем до понедельника» по Первому каналу. Ей бы тоже протянуть до понедельника. Или хотя бы до утра и на первой электричке убежать в Москву.
В комнате стоял алкогольный смрад, и сейчас он как никогда раньше вызывал у Сабины отвращение. Казалось, липкий воздух, пронизанный спиртом вдоль и поперек каждой молекулы кислорода, конденсировался у нее на коже ей хотелось в душ, смыть бездарную попытку лишиться девственности, но с двух ночи до шести утра отключали горячую воду. Тогда Сабина вскипятила воду в электрическом чайнике и, стоя босиком на студеном днище душевой, выливала на себя едва теплую воду из стакана, где разбавляла кипяток. Изведя все содержимое чайника, Сабина вытерлась и, озябшая, уже трезвая и немая от обиды, забралась обратно в кровать. Поиграла в змейку на телефоне, перечитала все когда-либо полученные невинные дружеские сообщения от Димы Сабина хранила их в запароленных папках на телефоне и где-то в сердце. Теперь уже в дальнем, поросшем тростником и обидой, углу. Она уже было хотела их удалить но в сердце снова затеплилась надежда, что будет следующий раз. Будет еще много возможностей.
Начитавшись и наревевшись, Сабина так и не смогла заснуть: откуда-то издалека доносились пьяные крики, из соседней комнаты сквозь вентиляционную шахту прорывался смех, и все это было нестерпимо для нее чужие яркие, запоминающиеся приколами и развратом события. А она одна-одинешенька просто лежала и разглядывала потолок. Ни единого зазора или трещинки.
Через поласа хохот в соседней комнате утих и послышались шаги.
Ленка тихо проворачивала ключ в замочной скважине, уверенная, что Сабина по привычке заперлась.
Давай, проходи. Она уже спит... Ленка сунула свой раскрасневшийся нос в щелку двери.
Слушай, а это точно нормально, что я тут с вами останусь? Димка хоть и был бравым дебоширом, но какие-то правила приличия все же пытался соблюдать им же еще учиться вместе целых три года.
Ну, я же не виновата, что Пашка запер твой номер. Можем, конечно, еще по улице погулять... Или снять отдельный.
Блин, снял бы, денег уже нет, оправдывался он шипящим шепотом.
Тогда бери и проходи. Хватит выпендриваться.
Она точно спит? Димка пальцем показал на Сабину, которая закрыла глаза так неестественно, что, будь они потрезвее, обязательно заметили бы, что она неловко зажмурилась, а вовсе не спит.
Ленка пыталась найти в своих вещах пижаму, с шумом и грохотом все перерывала, светила телефоном но от него света, как от козла молока. Под Димин практически вырвавшийся на полную громкость смех она даже уронила сумку на пол он прикрывал ладонью рот, а она, задыхаясь от хохота, грозила ему кулаком.
Ленка поманила его пальцем, и они отправились в ванную комнату, где еще полчаса назад Сабина смывала с себя ночь и обиду. Было слышно, как расстегивается ремень, как джинсы падают на пол... Поцелуи, потом одиночные почмокивания Ленки, потом полилась вода холодная, Димка взвизгнул, и они снова засмеялись.
Ленка появилась в комнате уже в ночном наряде, а Димка в ядовито-зеленых с каким-то желтым узором боксерах остальные вещи так и остались валяться на мокром кафельном полу в ожидании утра.
Новоиспеченные любовники забрались под соседнее одеяло.
Сабина лежала головой к окну, Ленка повернулась к ней спиной, и в порыве своих объятий Димка иногда касался рукой спины, шеи и волос Сабины. Она не могла уснуть. Боялась пошевелиться. Но еще пугал тот факт, что она может сейчас заплакать. В голос. И они бросятся утешать и снова придется выдумывать повод.
Сначала было тихо. Казалось, Димка с Леной уснули. Но потом Сабина почувствовала движения. Он начал руками водить по Лениному телу, пробирался под полупрозрачную майку для сна и занятий подростковым сексом, целовал ее слюняво и нежно Ленка проснулась.
Ты с ума сошел? прошептала она.
Да ладно тебе, Сабинка вон как крепко спит иначе бы уже проснулась.
Нет, я так не могу, пыталась вывернуться из его объятий Ленка.
Да ладно? «Нет» мне сейчас скажешь? Ну посмотрим! Будем испытывать тебя на прочность и стойкость! Это была чистой воды провокация, Димка начал опускаться губами по ее телу, сначала скользил по ключице и шейной впадинке, целовал грудь, задрав майку, руками проводил по полоске от трусов, каждым движением стягивая их все ниже, кончиком языка касался пупка... Потом снял трусы (надо заметить, Лена не сопротивлялась и сама приподняла пятки, чтобы остаться без белья) и спрятался с головой под одеяло. Ленка, с одной стороны, боялась, что Сабина проснется, а с другой чувствовала необычайный азарт и адреналин, все добавляло остроты. Было, правда, одно «но» Ленка не кончала. Но не из страха или стыда, а потому что не кончала вовсе однако это не отнимало приятных ощущений и крайней степени возбуждения. Так продолжалось несколько минут. Казалось, вот-вот но все как-то мимо.
Сабина слышала все Димины действия четко представляла, где именно и в каком темпе он проводит языком, и нестерпимая душевная боль сменилась невыносимо терпким возбуждением. Всем своим телом она ощущала себя на Ленином месте и, учитывая, что те двое вряд ли заметили бы и землетрясение, она кротко и тихо опустила свою руку в пижамные штаны. И начала гладить себя. По щекам скользили талые слезы, внизу был эрогенный потоп все было в высшей степени влажно и дико. Сабина мастурбировала тихо и медленно, пытаясь не вырываться из ритма «соседей». Она испытывала полную гамму ощущений, как будто занимается сейчас с Димой сексом слушала его дыхание, иногда он случайно дотрагивался руками до Сабины и это касание обжигало и будоражило.
Через несколько минут Дима уже основательно устроился на Ленке и вошел в нее, они старались сливаться воедино тихо и медленно, чтобы не разбудить «соседку», а Сабина все ждала, когда же он ускорится, когда же она услышит яростные порывы страсти. И это случилось.
Они с Димой кончили одновременно. А Ленка просто сделала вид.
Где-то вдалеке восходило заспанное солнце. Доносился угрюмый лай собак. Ветер ненароком залетал в окно вместе с запахом табака полуголый Димка вяло расположился на подоконнике и курил. Сабине тоже хотелось взять сейчас одну из маминых тонких сигарет и закурить, лежа в ванной. Она готова была курить и мужские толстые горькие сигареты, она даже была готова поднять с асфальта бычок, но она же по законам этикета (да, именно об этикете она думала в подобные минуты, и это не раз выручало ее в неловкие моменты) не могла встать с кровати и присоединиться к Диме на подоконнике. Да и мокрое пятно на пижамных штанах не хотелось выставлять напоказ.
И вот Сабина в обе ноздри с силой и натугой вдыхала пары чужой сигареты, задерживала их внутри, а потом неслышно выпускала в кулачок, сжатый возле рта.
С этого утра она начнет курить и мастурбировать систематически, и это уже не будет вызывать слез или обид а только злорадную улыбку. Ленка забрала у нее секс, но не оргазм конечный выигрыш в этом странном немом поединке.
Спустя еще несколько Диминых сигарет и Сабининых вдохов и выдохов все трое сладко заснули. Ленка от усталости и алкоголя, Димка потный и отстрелявшийся, а Сабина победителем, чтобы наутро с улыбками, кто надменной, кто искренней, а кто случайной, отправиться завтракать. И сделать вид, что ничего не произошло. А что, собственно говоря, случилось?
Сабина просто хотела любить, а получалось лишь дрочить и плакать. И это был далеко не самый плохой вариант. Как она потом поймет. Но пролитых слез все равно не вернуть, и не обратить их в снежинки, и не сдуть со щеки ветром.
М4. Мужчины
Мы дети перестройки. Мы поколение ноль. Generation Next. Рабы Интернета и Counter Strike. Но кто сказал, что это мешает нам любить и верить?
ДД
Незнакомец и его цветы
«Кот, никогда не раскаивайся в любви и хороших делах», прошептал незнакомец своей рыжеволосой спутнице, выходя на станции «Таганская кольцевая», девушка осталась и присела на освободившееся теплое и промятое чужим весом место. Сабина держалась за поручень где-то в сторонке от общих масс и движений. Но ухо держала востро. Как не подслушать чужих бесед? Не помечтать, как было бы здорово на денек оказаться на месте той пухлогубой рыжей девушки с веснушками на веках? Девушка читала чьи-то сообщения, которые приходили на станциях в зоне доступа, улыбалась глазами, губами и озаряла этой радостью всех сидящих рядом. Сабине становилось больно от этих улыбающихся глаз, ее насквозь пронзало чужое, несбыточное для нее счастье. Ах, если бы можно было отдать свою жизнь за чужие объятия и тайну чужих разговоров. Она бы улыбалась собственному счастью, она бы улыбалась тем, кого бы ранил ее счастливый взгляд, она бы мстила всем своей принадлежностью к отряду «счастливых».
Сабина верила, что у незнакомцев своя, особенная и прекрасная жизнь. Она старалась учуять запах духов у довольных снегом и слякотью незнакомцев, уловить интонации, тембр голосов, скопировать загрузить в плеер музыку, доносящуюся из чужих наушников. Стать кем-то. Но только не собой.
Вагон раскачивало из стороны в сторону. Сабину шатало. Как будто она была пьяна. И весь вагон был пьян. И в этом пьяном кураже все касались плечами друг друга. И было в этом вагоне какое-то странное единство все посмеивались, лишний раз чуть не свалив соседа. Как на концертах рок-звезд. Но боль оставалась болью боль, что кто-то в этом вагоне счастлив, а она, как, впрочем, и всегда, одна.
«Откуд эта тетрадь у меня в сумке? Я что, ее вытащила? Просто взяла и залезла в сумку этой веснушчатой девушки и взяла чужую красочную тетрадь в плотной обложке? Там тайны. Не мои. Я прочту их от корки до корки? Конечно, прочту. Зачем же иначе я украла чужой дневник, мысли, чувства? Прочитала, почувствовала, поверила? Всего несколько страниц, не страшно». Пересев в другой вагон, Сабина улыбалась, пытаясь скопировать почерк из украденного дневника. Ведь можно стать кем-то другим? Ведь где-то же есть счастье?
Тогда Сабине было двадцать. Всю дорогу от метро она на ходу дочитывала чужие строки: лекции по теории права, расписание сеансов в кино, молитвы, имена любимых мужчин. Шла себе по купеческой Москве и читала. Девушка, которой принадлежала полная таинственных страстей тетрадь, молилась в письменной форме странным богам со смешными именами. Она сама себе их выдумывала. И верила в них на клетчатых страницах и рисунками разбавляла лекции в тетради со сменными блоками. Девушка просила сапоги. Терпения. Пятерок. И, естественно, вечной любви и гормонального выброса.
Верить, молиться. Нет, Сабина не умела молиться. Просить, клянчить, даже требовать в аллергической агонии но молиться никогда.
Но тут вдруг Сабина изменила самой себе. Она возжелала любви, уже не просто влюбиться, а любви. Пусть невзаимной. Но чтобы молиться всем богам. И сердце в тартарары. Но чувствовать и улыбаться чужим словам.
Редкий из мыслящих и чувствующих прошелся по этой жизни идеально ровным шагом, избежав разочарований и не ступив на тропу собственных иллюзий наивности. Нет, все люди, рано или поздно, долго или мгновение, скрыв это «фиаско» от любопытных глаз и ядовитых языков или страдая и любя громко во всеуслышание, верили когда-то всем сердцем. А потом раз, пшик, бах, кряк, ёк и все. Осколки. Все, что казалось целым миром, смыслом, венцом мироздания все важное и сокровенное обернулось фарсом. Остались лишь осколки их не собрать, не склеить, не выкинуть, что, пожалуй, самое страшное.
Сам этот «бах» и «пшик» всегда начинается как самое волшебное и прекрасное событие в жизни.
Как затишье перед бурей. Как утро перед войной спокойное, безветренное, с разбавленным золотом и солнечным заревом нежно-розового цвета, с каплями росы на ресницах, когда не рушатся планы, когда не просто кажется все хорошо, а ты действительно позволяешь себе в это поверить.
Любовь для женщины это всегда война, она идет на это чувство, прекрасно зная, что погибнет. Что такой ее, вот этой разумной и доверчивой женщины, завтра, после любви, уже не станет. Придет другая, образ которой чуть проще сопоставить с объектом любви, присоединить к нему, приклеить, спрятать за его сиянием (доступным только ее молчаливому и, что скрывать, щенячьему взгляду).
Она, разумная, целостная, еще вчера эгоистичная женщина, единица общества с интересами, возможностями, четкими представлениями о своей жизни, сейчас готова пустить по миру все, чего добилась, убить в себе всякую индивидуальность, но быть с тем, кто теперь занял позицию тотального обладания ее жизнью. Но всегда ли любовь хладнокровное и бескомпромиссное самоуничтожение? И как Писатели, те, что с большой буквы, а не просто публицисты или графоманы, в действительности лишь карандаши в руках Бога, так и женщины марионетки в руках любви. Ей можно только довериться и отдаться, пусть любовь дышит женщиной, двигает ей, управляет каждым стремлением и сновидением. Ведь сопротивление любви война с Богом.
Раньше Сабина влюблялась по несколько раз в год. И эта влюбленность ярко и яростно награждала ее шквалом или даже бурей эмоций: все лилось через край стакана, сердца, разума.
Осенью Сабину поджидала тоска и безответная одинокая радость от этой тоски. Зимой не то чтобы сильные чувства или любовь, но зато вроде как вместе, надевая по воскресеньям варежки и принимая слякоть за снег. Весной все в зависимости от учебной загруженности и интенсивности приступов аллергии.
В двадцать она искренне любила себя и шорохи, которые доносились из-за угла ближе к вечеру. Раз в неделю, в четверг, Сабина выносила несколько подушек с дивана в прихожую и садилась на пол, прислонившись спиной к прохладной двери. Она брала с собой чашку какао и с каждым глотком все больше улыбалась. Кровь проходила свой круг по ее телу с ускорением быстрее, быстрее, еще быстрее, пока стрелки дробили тишину своим блужданием по циферблату. Сабина ждала. Если она и научилась делать что-то превосходно, так это проводить часы, дни и недели в томительном для других и сладострастном для нее ожидании.
Посыльный осторожно оставлял цветы.
Не ей соседке.
Соседка бывала дома не часто, а если и была, о чем сообщало механическое жужжание фена или кричащий и поющий невпопад телевизор, то к двери не подходила.
Мужчины, работавшие посыльными, пахли потом, а вовсе не ирисами, как Сабине казалось в детстве после просмотра американских фильмов с бравыми парнями из службы доставки. Эти московские посыльные, которых теперь называли курьерами, все как один подходили самодовольной уставшей походкой к серой, искусственно, но небезыскусно состаренной двери, упирались ладонью в дверной звонок, практически всем своим весом, всей силой своего касания сообщая, что пришли.
Звонок не реагировал на силу и прикосновения.
Он уже несколько недель был сломан, и потому, потоптавшись и осторожно постучав, посыльный разворачивался и ступал прочь, несколько раз оглянувшись, вниз по блестящим и чистым ступенькам. Что за подъезд ни домофона, ни работающего лифта (в начале месяца разразился пожар сгорела проводка, все оказались в отпусках и никак не могли собрать деньги на починку, да и председатель товарищества собственников жилья как назло лег в больницу с аппендицитом), но это не мешало всем этажам по-прежнему пахнуть хлоркой с ароматом дыни. Лишь пожилая консьержка за пластиковой перегородкой с прошлогодним журналом в руках и сонный охранник, уныло сторожащий поломанный лифт от мародеров, нарушали своим дыханием гробовую тишину этого дома на Николоямской.
Сабина не столько завидовала соседке, сколько иногда воровала цветы.
Они лежали такие красивые и такие ненужные, и иногда даже кричали от жажды, подобно младенцу, как могла Сабина не пустить их в красивую люльку, вазу, ванну куда угодно, только подальше от холодного отблеска длинных жужжащих ламп.
Цветы привозили каждый четверг чуть позже шести. Сабине до дрожи нравилась эта четкость и стабильность мужского жеста. Он напоминал ей о каникулах, проведенных в Вене, где она одиноко учила язык, бродила по вымощенным брусчаткой и благими намерениями пешеходным улочкам, заглядывая в зажженные окна и яркие витрины размеренной иллюзорно счастливой повседневности. А эта Москва с ее показным шиком, дешевым лоском, как сильно Сабина поеживалась от этих сумбурных воспоминаний о макушках делового центра в туманных облаках, истоптанного японцами вдоль и поперек мавзолея, от школы, где ее не замечали, от матери, которую она называла по имени...
В Западной Европе всюду заказывали цветы. Многие считали это вопросом воспитания и хороших манер прислать поздравительную открытку на Рождество или отправить скромный букет цветов.
Букеты соседке приходили без записок. Однажды вечером Сабина не выдержала и решилась совершить тургеневский, но поступок написать письмо и на следующий день передать с курьером отправителю. В духе XIX века, стилизованное, уважительное. Главное, чтобы соседки не было дома. И пусть на этот раз она заберет цветы, только не вовремя только пусть Сабина успеет передать письмо. Она молилась. Она просила.
Сабина села на кухне, оставив лишь ночную подсветку, зажгла свечи, налила чай в фарфоровую чашку из немецкого сервиза, который она подарила родителям на двадцатую годовщину свадьбы. Достала из ящика украденный дневник незнакомки. И аккуратно копируя прописью каждую букву, чужим влюбленным почерком написала письмо:
«Моему Незнакомцу! N!
Я бы так хотела гулять по ресторанам влюбленная, зная, что встречу Вас в один из вечеров. Вы бы рзглядывали меня, сидя за дальним столиком, щурились, косились бы исподлобья и немного ревновали. Я бы не замечала Вас или умело притворялась холодной, делала вид радостный, довольный, абсолютно не обремененный Вашим присутствием. Но Вы не знаете меня.
Вы посылаете цветы другой, должна признаться, я оберегаю Ваши цветы, когда больше часа они остаются лежать под дверью, я забираю их себе, ставлю в высокие прозрачные вазы и меняю воду по несколько раз в день. А когда мне нужно уезжать в институт на целый день, оставляю записку домработнице, и та заботится о них. Думаю, мне стоит извиниться перед Вами за странность моих действий. И если Вы готовы принять мои извинения, отнимите от номера квартиры один. Пришлите письмо, открытку, цветы или, впрочем, ничего не присылайте. Вы и так многим мне помогли раз я позволила себе написать Вам и мечтать о Вас уже который вечер. Вы вправе подумать, что все это шутка, дешевый розыгрыш, но нет... И тон моего письма... Конечно, я хочу, чтобы Вы подумали, какая тургеневская мечтательница, сейчас и нет уже таких. Удивились бы мне, были заинтригованы. Вы, наверное, думаете, что я ношу очки и выгляжу как завсегдатай исторической библиотеки или что я студентка механико-математического факультета МГУ. Но нет, я обычная девушка, и подобная речь мне не свойственна. Как и воровство цветов. Я вовсе не воровка. Просто не удержалась. Не смогла пройти мимо. Я учусь на юридическом факультете. Уже заканчиваю. Можно ли такое говорить, но вполне недурна собой. Светлая шатенка. Невысокая, правда. Чуть полновата в бедрах, но, говорят, мне это даже к лицу. У меня светлая кожа, но я никогда не обгораю, виной тому карие глаза и татарские корни. Четкий овал лица. А волосы у меня волнистые. Я ношу плащи. Почти всегда, за исключением июля. Хотя и в июле иногда когда дождь или ветер. Сейчас лето не лето, так, вечная осень. Да Вы и сами знаете. А еще... Последнее время, когда я захожу в подъезд, все время думаю, что уже видела Вас что Вы приходили в ту квартиру, куда присылаете цветы. И мы могли сталкиваться, улыбаться друг другу. И эти воспоминания лежат где-то глубоко в памяти, но их не достать. Ни клещами, ни плоскогубцами. Ничем.
Вы не подумайте, я не жду, что Вы примчитесь ко мне и мы разыграем с Вами одну из сцен рыцарского романа. Я не напрашиваюсь в прекрасные дамы. Я просто надеюсь, что моя искренность не напугала Вас. А заставила улыбнуться. И я верю, что Вы высокий и мужественный и представляю Ваши руки. Длинные пальцы, держащие цветок с крепким стеблем в руках или сжимающие бокал с виски. И что этой же рукой Вы напишете мне ответ. Конечно, часть меня говорит, что Вы человек занятой и что мне нужно сообщить адрес моей электронной почты так у меня куда больше шансов получить ответ. Но просто написав тут значок электронной почты, я разрушу то, что так старательно вот уже несколько недель создаю у себя в мыслях. И если Вы только сможете рассказать что-то о себе, помочь мне и дальше мечтать, видит Бог, я мысленно отдам Вам столько благодарности, сколько испытывает отец при рождении сына, мать при победах своих детей на жизненном пути, влюбленный, получив заветную весточку.
С уважением и восхищением, Сабина».
Посыльный сначала отказывался брать запечатанный конверт. Говорил, что не знает, как связаться с адресатом, и что цветы могли быть заказаны через Интернет из другой страны, и что все не так просто. Сабина протянула пятидесятидолларовую купюру. И предупредила, что гонца, принесшего благую весть в виде цветов или письма для нее, принято вознаграждать в стодолларовом эквиваленте. Посыльный помялся-помялся, да и взял в руки письмо. Она прозвала его «голубем» и принялась ждать следующего четверга.
Как сильно и как волнительно Сабина мечтала об ответе. Она представляла этого незнакомца высоким, спокойным, великодушным, молодым. Она уже видела, как они ведут задушевные беседы на его холостяцкой кухне, как она расставляет белые лилии по его квартире, как раскладывает орхидеи по вазам, напоминающим глубокие пиалы, и украшает ими ванную. Сабина открывала по вечерам бутылку шампанского, ложилась в ванну и с помощью душа представляла их первую совместную ночь, как он нежно целует, а потом жестко и яростно любит ее всю ночь как из нежного и милого создания она превращается в училку-шлюху или развратную медсестру, как благодаря ему она выпускает весь этот фонтан накопившейся агрессии и нежности, царапает ему спину, шлепает его по ягодицам, как он хватает ее за волосы, затыкает ладонью рот, а она визжит от восторга и плачет. Сабина изо всех сил пыталась обрывать себя в этих мечтаниях, зная, что разочаруется что на самом деле открытка или цветы придут ей от толстого, запыхавшегося, лысоватого старика, который своими чудачествами и милыми, но по Москве никчемными жестами пытается добиться расположения ее соседки.
Соседке было чуть больше тридцати. Алла. Она несколько раз была замужем, бездетная, счастливая, роковая, та самая училка-шлюха из эротических фантазий, которой в постели так мечтала оказаться Сабина. С виду благочестивая, хранящая демонов под масками, она самозабвенно участвовала в делах дома, защищала интересы жильцов и до прошлой зимы выращивала гортензии на балконе. Пока они не померзли.
Как же приятны девичьи мечты, какого бы эротического безумия в них не было они свежи, наивны и чисты даже при своей откровенной пошлости и неразборчивости. Капельку смешные монологи мечтательниц. Как хочется их продлить и уберечь от разочарований и горести, которые они в гневе и посвященной мужчинам истерике разбросают бумерангами по миру... И пойдут собирать, изувеченные собственными интерпретациями мужских вольностей.
Сабина верила, что сил и смелости ей придает почерк незнакомки и ее дневник. Да и удачу она вытащила из сумки этой девушки. Нехорошо, конечно, но что поделать счастья все хотят, как бы кто не отнекивался, успокаивала и оправдывала себя Сабина. Хотя глубоко внутри была уверена, что ничто так не красит женщину, как подлость, коварство и страсть к захвату чужих мужчин и территорий.
Счастье и вправду благоволило Сабине. В следующий четверг пришло письмо. И вместе с письмом посыльный передал ей букет цветов. Розовая протея, окаймленная нежнейшими розами, астильба по краям, амарант этот букет тянул на добрые пару сотен долларов, так что посыльный вряд ли в надежде наживы изображал из себя таинственного незнакомца и своим корявым почерком едва ли смог написать столь аккуратное письмо. Нет это был не обман, это был ОН. И этот ОН ответил взаимностью. Еще вчера втихаря грызшей в метро ногти девчонке прислали самый дорогой в ее жизни букет. Даже отец никогда ей не дарил подобных, хоть и выбирал всегда аккуратные, со вкусом подобранные ирисы, незабудки, полевые цветы. Раньше она получала букеты как дочь и подруга. А сегодня сжимала в руках букет для Женщины значит, она смогла очаровать, заинтриговать.
Сабина чувствовала себя Женщиной. Не было Дня рождения, Восьмого марта, единственным поводом для цветов являлась она сама. Женщина, способная разжечь в мужчине желание. Победа. Сабина ликовала, торжествовала. Она чувствовала, как ее хищная улыбка Женщины пронзает болью сотню несчастливых людей, и упивалась этим триумфом над несовершенными мира сего. Ведь в эту секунду она есть совершенство. Она есть Женщина.
Сабина поставила цветы в вазу в своей комнате. Чтобы никто, кроме нее, не любовался этой победой. Ей пришлось передвинуть тумбу чтобы цветы стояли строго напротив кровати, слева от будуара, и, просыпаясь, первое, что бросилось бы ей в глаза и нашептывало «доброе утро» ЕГО цветы.
У Сабины была аллергия на все: весну, рыбу, тополиный пух, пыль, но цветы ее недуг обошел стороной.
Она не раскрывала конверт с письмом вплоть до позднего вечера. Дождалась, пока все уснут. Отец как раз вернулся из командировки и лег спать еще до заката, мать, снова уговорив с друзьями пару бутылок просеко, уснула в гостиной перед телевизором.
Сабина достала давно припрятанную бутылочку брюта Paul Georg, смело открыла, только первое время побаиваясь, то пробка предательски выстрелит, и придерживала ее ладонью до победного. И синяков между линией жизни и линией судьбы.
Выкрала из сумки матери пачку дамских сигарет с ментолом.
Забралась под плед на балконе с бокалом шампанского и закурила. Острым канцелярским ножом ровно по краю вскрыла конверт. И этим же ножом сделала насечку на ноге, чтобы навсегда запомнить первый день Женщины, чтобы был шрам и кровь на конверте.
Мужчины в возрасте и отдалении
«Милая Сабина!
Меня поразило Ваше письмо, чистое, нежное и безумно живое. Честно говоря, не думал, что женщины еще пишут письма. Тем более такие. Обычно только эсэмэс, на пьяную голову и с орфографическими ошибками. Родители дали Вам прекрасное воспитание, судя по Вашей речи. Вы вежливы и учтивы, пытаюсь ответить в тон Вашему письму, хотя мне и тяжело дается. Я прямолинеен и скуп на слова. Больше склонен к действиям. Надеюсь, Вам понравился мой букет. Что еще сказать... Меня зовут Георгий. Я уже несколько лет живу в Швейцарии, в Цюрихе. Чуть седоват, но не лысею пока. Глаза темные, высокие скулы. Никогда не забываю побриться. Педантичен до безобразия. Расскажите лучше о себе.
Сколько Вам лет? Судя по тому, что Вы студентка... Девятнадцать? Двадцать? Чем Вы занимаетесь, кроме учебы? Воздыхателей, наверное, полный двор? Где Вы выросли? Чем Вы живете, увлекаетесь?
Я весь Ваш, с умилением и заботой, Георгий».
«Георгий!
Спасибо большое Вам за ответ. Мне кажется, Вы только что спасли мне жизнь. Или, по крайней мере, дали позволение и дальше мечтать. Я одинока, думаю, с этого стоит начать. И не сомневаюсь, что об этом Вы уже давно догадались. Вряд ли иначе по четвергам я сидела бы на холодном полу в ожидании чужих цветов. Не то чтобы со мной что-то было не так, просто пока не повезло встретить мужчину, который смог бы разглядеть во мне Женщину, а не девушку и тем более не девчонку. Ровесники видят во мне друга, а чаще и вовсе не замечают.
Я не крашу волосы, не ношу открытых платьев и заправляю рубашку в джинсы, более того, еще и затягиваю их ремнем. Смешно, не правда ли? Я не умею разговаривать с мужчинами: начинаем что-то обсуждать, а я все думаю, что сказать, как сказать, в результате запинаюсь, начинаю медлить с ответами и улыбаться. Зато слушать люблю. Был один человек, в школе роман случился больше на расстоянии, правда. До сих пор вспоминаю его. Недавно виделись на встрече выпускников пошли выпить кофе. Он был вежлив и галантен, помогал выйти из машины, проводил и нежно поцеловал в щеку. Однако так и не перезвонил. Был второй, в институте, мы встречались несколько недель, а потом я уехала на лето в Австрию на стажировку, а когда вернулась, он сделал вид, что ничего и не было никогда. Пара дней смущения, и все вернулось в обычное русло. Наверное, я не умею соблазнять, привлекать и очаровывать, не умею делать первых шагов, а того, кто готов был бы сшибать все препятствия на своем пути, еще не встретила.
Родом я из Москвы, но детство провела во Львове. Выросла там. С бабушкой. Родители оставили меня еще в младенчестве, пока сами покоряли Москву, в четырнадцать лет я вернулась в Город грехов. Звала мать по имени. Да и до сих пор мне проще называть ее Летой. Ее полное имя Виолетта. Но, если честно, едва ли я могу назвать эту женщину матерью. Как можно называть матерью человека, который ежедневно советует мне не рожать детей, чтобы не усложнять жизнь. Она красивая. Для ее сорока пяти. Наверное, это потому, что она никогда не была матерью, не вставала посреди ночи, когда я плакала, не водила меня на рассвете в туалет, не встречала из детского сада. А отец... Если бы Леты не было в нашей жизни, нам с ним было бы намного легче. Это прозвучит странно, но моя мать всегда ревновала отца ко мне.
Друзья у меня есть, подруги тоже, последние еще со школы. Странно Вам признаться, но в школе я была пухленькой. До девятого класса мы смотрели мультик «Сейлор Мун» и играли в него. Я была Сейлор Чиби-Мун. Вряд ли Вам это о чем-то скажет. Японское аниме о школьницах-супергероях в матросских тельняшках. Сейчас так забавно это вспоминать. А в девятом классе я влюбилась в Николая. И решила стать взрослой или, по крайней мере, ею казаться.
Сейчас я в основном увлекаюсь языками, подтягиваю английский до своего уровня немецкого. Какое-то время назад поняла, что не хочу жить в России, хочу уехать и начать новую жизнь. Мечтаю жить в Лондоне, в северо-западной части, да и к чаю с молоком я всегда относилась с большой симпатией.
Мне двадцать два года. Я заканчиваю институт. Пока не работала только в компании друзей отца, российских банкиров, на Кипре.
Как-то сумбурно вышло. Уже не в стиле предыдущего письма. Когда много откровений, не успеваешь следить за формой. Но пусть победит содержание. Расскажите о себе теперь Вы. И... Не знаю, могу ли я спрашивать, но кто для Вас эта женщина, которой Вы присылаете цветы?
Увлеченная Вами, Сабина».
«Милая Сабина!
К сожалению, у меня нет времени написать тебе длинное письмо, как мне бы хотелось, все на бегу, столько дел, работы. Я живу в Цюрихе. Практически в центре. Работаю. Стараюсь что-то успеть. В Москве живет моя любовница. Мы видимся иногда. Не часто. Мне больше сорока. Но не сильно. Хоть я и с проседью. И ты мне безумно интересна. Такая искренняя и настоящая. Мне очень хочется обнять тебя, сказать, что все будет хорошо. Или с высоты своего возраста научить цеплять мужчин. Это я сейчас уже могу сказать что, встретив такую девушку, как ты, женился бы не думая... Расскажи мне о своей семье... Почему у тебя такие отношения с матерью? За что ты, мой ангел, свалившийся такими искренними письмами, не можешь ее простить?
Уже твой, Георгий».
К этому письму Георгий приложил огромный букет нежных орхидей. Самый дорогой из всех возможных. И Сабина окончательно влюбилась.
«Мой сказочный Георгий!
Мне кажется, что я знаю Вас уже давно, как будто мы шли с Вами рука об руку много раз и разговаривали уже обо всем, а между тем столько всего хочется поведать. Теперь мне есть с кем поделиться тем, что я копила в себе многие годы.
Вы спрашиваете про мои отношения с матерью. Знаете, мне всегда действительно казалось, что умри она мы с отцом были бы счастливы. И тогда мы были бы семьей, дружной и отважной командой. Нам всегда было хорошо с ним вдвоем, и если Лета уезжала на несколько месяцев пожить в Мадрид, никто из нас не скучал. Более того, мы могли неделями не созваниваться. Лета говорит, что оставила меня во Львове, потому что некуда было взять в Москву. Но у них же была квартира в Реутове. Пусть двухкомнатная, небольшая, в панельном доме на первом этаже но люди и в худших условиях растили детей. Она гордится тем, что два года после моего рождения работала не покладая рук, пока отец защищал кандидатскую диссертацию, что вставала и ехала полтора часа до работы, а в электричке, засыпая, делала переводы папиных научных статей на английский. И в четырнадцать лет они меня забрали. И она не знала, как со мной обращаться. И не хотела искать общий язык. К тому моменту у нее была отлаженная собственная жизнь, в которой для меня не было места. Никто не верил, что я ее дочь. Она же стройная, грудастая, подтянутая потому что занималась только собой. А когда меня привезли в Москву, я весила 64 килограмма при росте полтора метра, была пострижена под мальчика и носила длинные оранжевые юбки. И вместо того чтобы помочь мне стать красивой, она занималась собой. Когда я болела, она отправляла меня к свекрови, которую выдернули из Львова в Москву, в ту самую квартиру в Реутове с окнами на железную дорогу, чтобы, не дай Бог, Лета, неработающая и ничем не занимающаяся женщина, не подцепила простуду. А когда я выросла, она просто поделилась со мной сигаретами и дала доносить свои сумки. Еще ребенком я просила Деда Мороза, чтобы тот сделал так, чтобы ее не стало. Я представляла себе, как придет грустный папа и сообщит, что мама разилась на самолете. И что теперь мы остались с ним вдвоем.
Сначала мы будем утешать друг друга, есть мороженое вместе и ходить на смешные фильмы в кино. Я заберу себе мамины платья и духи. И буду готовить папе завтрак по утрам, вкуснее, чем мама. Впрочем, она не так часто его готовила только если не было похмелья, или она только что вернулась домой и не успела лечь спать. Я так надеялась, что мы перевезем бабушку на Николоямскую, которая будет варить нам свой борщ и делать картопляники. И что все выходные папа будет проводить со мной. И что больше я не буду слушать «Сабина, не приставай к отцу не видишь, он работает», больше не будет требований есть вилкой и ножом, ходить на «Травиату», больше не надо будет покупать ей цветы на Восьмое марта и прилюдно дарить. Не надо будет говорить ей «Спокойной ночи», когда в мыслях желаешь кошмаров и бессонницы. И я смогу завести черного кота.
Вы только не подумайте ничего, я пыталась ее полюбить. Но у меня так и не получилось. Я ненавижу своего отца рядом с ней. Он похож на тряпку. Он готов на любые унижения, лишь бы она уделила ему внимание. Один раз я закричала: «Как ты смеешь перед ней так унижаться? Ты что, не видишь, ей от тебя нужны только деньги?!» он не выдержал и дал мне пощечину. Первый и последний раз в жизни. И в этой пощечине я виню Лету. Я плохая? Я даже не знаю, зачем я Вам все это рассказала... Просто накипело... Просто я Вас не знаю... И могу быть честной... И если Вы после этого перестанете отвечать на мои письма я пойму. А если не перестанете расскажите о себе, вы же наверняка были женаты, и я уверена, что у вас есть ребенок. Мне правда очень интересно.
P.S. Мой отец, кстати, в Женеве часто работает. Думаю, что на майские праздники я полечу к нему и проведу там пару недель. Может, мы увидимся?
С нежностью, Сабина».
Лета несколько раз пыталась забеременеть, после того как их жизнь с Ильдаром наладилась, но все неудачно. Беременности проходили одна сложнее другой, и стало ясно, что второго ребенка у нее не будет.
В конце концов, Лета смирилась с тем, что она не мать. Послала Бога к черту и начала пить. Не совсем пить выпивать. И в этих кофейно-винных застольях она была красивой, интересной, к ней тянулись подруги и мужчины, которые восторгались ее интеллигентностью, грациозностью, отсутствием морщин.
Сабина и та, хотя была первая и ранняя, родилась очень больным ребенком. И врачи ясно дали понять: хотите, чтобы ребенок выжил, увозите из пыльной Москвы. Пусть живет на природе. Но где взять природу? Если на тот момент они снимали комнату в городе Реутов. Потом им дали квартиру все там же, только с видом на железную дорогу Москва–Петушки. Они еле-еле сводили концы с концами тем временем бабушка Сабины уже обосновалась в тихом центре Львова, а сестра Ильдара разжилась небольшим домиком в предместьях города. Прозрачный воздух, кто-то готовый круглосуточно заботиться о Сабине, пешеходные улицы без машин и поездов. Было решено отправить Сабину расти на Украину.
Лета действительно сейчас любила выпить. Или не любила, а просто привыкла. Или наказывала себя.
С самого начала она знала, что мать из нее никакая. И что воспитанием пусть лучше займется тот, кто на этом уже набил руку, вырастив двоих детей, а именно мать Ильдара.
Денег у Леты с Ильдаром в конце восьмидесятых начале девяностых не было. И если стоял выбор купить билет на поезд и съездить к ребенку или передать с проводником рейтузы, парку и белую рубашку для концерта Лета выбирала дать ребенку все необходимое. А вместо телефонных разговоров перевести денег на бананы или шоколад.
И это было больно. Но она шла на эти жертвы осознанно и наивно полагала, что когда-нибудь Сабина оценит ее любовь и заботу. Или это были не жертвы, а здравый расчет. Или она даже понимала, что ее приезд ничего не изменит тяжелее станет всем. Ребенку, который, вцепившись в маму, начнет плакать, ей, отдирающей от себя рыдающее и орущее чадо. Зачем столько испытаний для всех, если можно просто прислать деньги на бананы и новые рейтузы?
И Лета стала плохой. Она отобрала у Сабины отца, она разрушила семью, она плохая, а все вокруг хорошие. Жертвы ее коварных расчетов.
Лета была виновата в том, что ее муж занимался бизнесом, а не наукой. Что Сабина выросла замкнутой, скрытной и толстой. Что из скромного научного сотрудника она вырастила и поддерживала во всех перипетиях бизнес-акулу, сколько раз она стояла в окружении бандитов, претендующих на долю Ильдара, сколько раз мысленно хоронила его во время покушений. Сколько раз кричала, что пока Ильдар не закончит с криминалом, она не подпустит Сабину ко МКАДу. Она принесла свои жертвы. И никогда не просила благодарности. Достаточно было цветов на Восьмое марта.
Однако если посмотреть со стороны, Сабина своим свободным образом жизни, путешествиями, домами и платными стажировками в странах Евросоюза была обязана именно Лете, но считала, что все заслуга ее отца. А Лета тунеядка. Сабина-то отца хотя бы любит, а Лета просто неблагодарный кусок дерьма.
Мужчины и мечты о лете
Пока родители Сабины жили бедно, в их доме царила любовь, нежность, они скучали по дочери, а Ильдар всегда по субботам приносил Лете завтрак в постель. Потом все как-то вспыхнуло в один момент. И посыпались деньги. В 1998 году сразу и так много, что у Леты от счастья закружилась голова. Один их знакомый предложил выкупить старую коммуналку в доме двадцатых годов. За копейки, тем более рублевые. Дом планировали выкупить почти полностью, а затем преобразовать в ТСЖ. Отреставрировать и превратить в одну из первых новостроек Москвы. Так и было сделано.
У Ильдара все стало попроще с криминальными спорами, и казалось, наступила спокойная жизнь и вот сейчас можно будет разрешить себе жить... Быть, а не просто казаться.
Сабина часто мечтала в детстве о Лете, в юности уже просто о лете... А потом и вовсе старалась научиться не мечтать.
«Моя милая Сабина!
Как же мне больно читать твое письмо. Мне очень хочется обнять тебя и объяснить, что мир вовсе не такой, каким ты его видишь... Как и твоя мать. Я был женат. Мою жену звали И. Мы много лет жили на расстоянии... Она осталась в Минске, я уехал в Цюрих должен признаться, у меня нет возможности бывать в России и Белоруссии потому что, как ни странно, я в розыске. Там, в Минске, у И. своя жизнь. И я не имею морального права заставлять ее жертвовать ею. Нашу дочь мы отправили учиться в Шотландию, еще давно... Так было безопаснее. И мне хотелось, чтобы у нее было другое будущее. И. не хотела отпускать дочь. Но я не имел возможности обеспечить им безопасность в Минске. У вас в Москве хотя бы политики не такие жестокие и не так легко они сводят счеты. У нас криминал это верхушка политических структур. Против них не попрешь. Белоруссия это монархия. И я уехал. В Цюрихе встретил женщину твою соседку Аллу, я только прошу не обсуждай меня с ней никогда. Мы с Аллой встречались какое-то время я употребил слово «встречались», чтобы тебе было понятно, я забочусь о ней, но от жены никогда не уйду.
Ты пойми, мужская измена она не от отсутствия любви. Она просто потому, что хочется ласки, заботы, нежности, отключиться от мыслей, что дома твоя семья обвиняет тебя во всех смертных грехах, а любому человеку нужно понимание и теплота... Так случилось, что Алла переехала в Москву. И я снял для нее квартиру в твоем доме. Она работает. Иногда прилетает ко мне в Цюрих, и мы ночами гуляем по Банхофф-штрассе, заходим в кондитерскую «Шпрюнгли» по утрам и просто молчим. С моей женой сложно молчать. Ей хочется поговорить, докопаться... Я ее понимаю... Но мне тоже сложно... И иногда хочется молчаливого всеприятия и прощения. Которые И. не способна мне подарить. Ее винит дочь. Она считает, что именно И. виновата в том, что мы от нее «отделались» или «откупились». Больше всего на свете мне хочется сейчас, Сабина, тебя обнять. И мне так хочется оказаться тем мужчиной, который сможет показать тебе мир добрый, человечный и помочь тебепростить твою мать. Как я сейчас мечтаю, чтобы моя дочь простила И.
Всегда твой, Георгий».
Они еще долго вели откровенную переписку. Сабина в него влюбилась. Мечтала о встрече. Искала поводы, возможности... Она уехала в Берлин учиться и по выходным заезжала в соседние страны, каталась и по Швейцарии на арендованном маленьком «Мерседесе» белого цвета. Искала его глазами, сердцем и письмами. В письмах назначала ему свидания в Цюрихе, Женеве. Даже в Брюсселе и Брюгге.
Читать бесплатно другие книги:
