Сейд. Джихад крещеного убийцы Улдуз Аждар

«Дикари! Эти дикари пожирают христианских младенцев и поклоняются голове осла! Братья-христиане в священном граде Константиновом изнывают от мучений и терзаний, причиняемых им со стороны дикарей, не ведающих света Божьего! Богу угодна их гибель, и да будет так!» – вопил бродячий священник, взобравшись на край колодца. Воистину, чудом Божьим было то, что, так размахивая руками, он еще ни разу туда не свалился – думали бретонские крестьяне, в чью деревню явился святой отец, дабы призвать к участию в Первом крестовом походе на Восток. Весна началась плохо – уже которая весна после вот уже которой голодной зимы. Осенью, три года назад, люди лорда собрали всё зерно, не оставив ничего для весеннего посева, и в деревне настал голод. Охота на дичь в лесных угодьях графа Бретани была запрещена, за это полагалась смертная казнь. Всю рыбу в прошлом году указом короля велено было отдавать в качестве церковного оброка. Святые отцы говорили – кара Божья, и призывали к смирению. Они были жирные, эти святые отцы, им принадлежала вся рыба, которую ловили в реке, и они совсем не были похожи на говорившего – худого, изможденного скитаниями от деревни к деревне с истрепавшейся в странствиях папской буллой с призывом к крестовому походу. Глаза проповедника горели, желудки крестьян крутило от голода, на чьих-то руках заплакал ребенок... В поход! На Восток! Смерть дикарям, пожирающим христианских младенцев!..

«Дикари! Боже правый и милосердный, какие же это дикари!» – думал император Константинополя, глядя на рыцарей с Запада, явившихся с ордой фанатичных католиков на его земли. Он и понятия не имел, какие последствия вызовут его обращения к христианским королям и Риму с просьбой защитить от турков. Рыцари источали зловоние немытых тел, ели за столом грязными руками и понятия не имели об учтивости и изысканности. Дочь императора постоянно прикладывала шелковый платок, надушенный благовониями, к благородному, хоть и несколько великоватому носу, доставшемуся в наследство от великих греков античности, состоявших, как верили в Византии, в предках у рода пурпуроносных базилевсов. Пир, данный во дворце в честь рыцарей, явившихся защищать братьев-христиан от магометан, представлял собой отвратительное для изысканного вкуса обоих венценосцев действо, пошлые же комплименты от рыцарей в адрес принцессы были откровенно оскорбительны, но... Император боялся! Силы империи были подорваны постоянными войнами с турками-сельджуками, за этими же дикарями стояло огромное христианское ополчение, уже доказавшее свою кровожадность нападением на небольшое турецкое село, недалеко от западного берега Босфора. Они не просто перебили всех жителей, но насаживали детей живьем на вертела, а затем пожирали их плоть. Ужасно! Дочь императора, увлекавшаяся ведением исторических хроник для библиотеки Монастыря Вышней Мудрости, даже написала об этом, постаравшись, однако, лишь сухо, без чувств, описать происшедшие события. Надо признать, Константинополь не мог прокормить эту толпу, и решение рыцарей после удачной победы над турками на прошлой неделе идти дальше, на восток, вызвало радость. Этот пир – как последняя жертва... пусть уйдут... и больше никогда не возвращаются... Император и понятия не имел, какие еще жертвы предстоит принести великому граду Константинову этим дикарям!

«Дикари! У них нет даже церквей, молятся прямо на земле своему Магомету, разве что те, кто побогаче, коврик стелют под колени!» – так во время привала обсуждал жителей одной из деревенек центральной Анатолии генуэзец-пикинер, пытаясь подружиться с молодым дворянином откуда-то из страны франков. Во-первых, у франка водилось золото, и за него в той же деревне можно купить немного еды. Отнять не получится – эти дикари всё куда-то спрятали, и даже если их убить – никакого толку не будет. Не отдадут. Только за золото. Во-вторых, лицо у франка было смазливое, и некоторые солдаты поговаривали, что он содомит. А женщин генуэзец не видел уже очень давно – с самого Константинополя... Женщин же своих местные прятали. Ни одной проститутки у магометан в деревнях не сыщешь! В самом деле – дикари!

«Дикари! О Аллах, какие же дикари!» – думал банщик-сириец, выглядывая из-за дверного косяка, чтобы посмотреть на забаву – рыцарь с Запада стоял у дверей духана и, запрокинув голову, пил вино из кувшина для кальяна. Молодой чайханщик не скрывал усмешки, но этому человеку с когда-то светлыми волосами, ныне коричневыми от грязи, и в голову не приходило, каким дикарем он выглядит. Банщику еще не приходилось видеть пришельцев с Запада без одежды – в баню они никогда не ходили, и в народе говорили, что у них тела покрыты язвами, поэтому одежд и доспехов они никогда не снимают. Пришельцы расположились прямо под городскими стенами – старейшины цеха красильщиков шерсти уговорили правителя города собрать хороший выкуп, чтобы эти варвары не напали на город, и дать им еды в дорогу. Однако христиане с Запада никуда, похоже, идти не собирались, наполняя воздух вокруг своего лагеря смрадом и зловонием. «Что может быть хуже этого?» – думал банщик. Он и не догадывался, насколько худшие испытания, чем зловоние неубранных выгребных ям, готовят его городу эти дикари.

Цивилизация Запада шла воевать с дикарями Востока. Дикари с Запада шли на Восток...

Глава I – РОНДО ПУСТЫНИ

Песок пел рондо... тема повторялась, разными вариациями песочного расклада на лице пустыни, внося разнообразие в вечность. Песок пел о разлуке. Она бывает разная – разлука... кто-то ищет свою вторую половину в другом человеке... кто-то копается в себе... песок пел о разлуке, что никогда не кончается. О разлуке частицы, которая никогда не будет вместе с другой, а ведь еще миг назад она лежала рядом, грела кристальные грани под солнцем... от холода ночи стонала струнами-прутьями кристаллической решетки, которую еще придумают схоласты рода человеческого... Частицы, что пребывает всегда с подобными себе... и всегда в одиночестве...

Песок помнил воду... Вода лилась из кожаного ведра-бурдюка в арык, впитывалась в него, уходя в пустыню, и всё же тонким ручейком доносила жизнь до крохотных ростков на бахче оазиса Шюкр Аб... Большие глаза шестилетнего мальчика, слишком мелкого для своего возраста... мелкая кость, маленькие руки, стопы, утопающие в песке... И большие глаза, в которых звездами сверкает отражение воды... Вода жизни... Вода благодарности – Шюкр Аб, источник в сердце пустыни, в пяти днях от Иерусалима, где уже шесть лет в мире живет племя бедавинов из джемаата имама Халеля. Имам приходит раз в три месяца, гладит мальчика по голове и хвалит старейшин за заботу о маленьком Сейде. Имам пил воду источника и громко говорил – «шюкр йа Рабби!»... Но первым всегда давал воду мальчику, и он пил прямо из ладоней имама, приближая лицо к этим рукам, на которых навсегда отпечаталась пустыня... Песок помнил эту воду.

А еще песок помнил кровь... Высохшая, мельчайшими частицами она вошла в песок полноправным гражданином великого кочевья... кровь мальчика, сына пустыни... кровь Сейда, единственного, кто выжил после жестокой резни, устроенной крестоносцами у оазиса Шюкр Аб. Легкая стрела застряла в плече – мальчик даже не подозревал, как ему повезло, что явившиеся с Запада грабители взяли на вооружение стрелковое оружие пустынных кочевников... Арбалетный болт убивал или жестоко калечил, тяжелый лук в пустыне был неудобен, легкие же стрелы разили свои жертвы, не позволяя им сбежать, но оставляя в живых и превращая в ценный товар – рабов. Изнеженный мальчик потерял сознание – он не привык к боли. Его никто никогда не бил, он был любимчиком деревни, ее талисманом, сейдом, рожденным от святого паломника, идущего в Мекку из далекой Иберии. Шок от боли, от страха... он потерял сознание и потому уже не увидел, как страшные, большие, бородатые мужчины в грязных, покрытых пылью пустыни доспехах кромсают тела жителей деревни железом мечей, топчут копытами скудные посевы, режут людей, спуская кровь в арыки... рвут одежды с матери, валят ее на песок пустыни – она пыталась убежать так далеко, как могла, но догнали... Последний, удовлетворив похоть, просто и деловито перерезал ей горло... кровь матери смешалась с песком пустыни...

Кровь из пробитого плеча тонкой струйкой напоила песок... Песок принял жертву.

Когда мальчик открыл глаза, вокруг уже никого не было. Из живых. Был только песок. И тела. Им предстояло стать песком. Именно тогда мальчик понял, что однажды и он станет песком. Как Пророк, да славится имя Его...

Мальчик встал и с удивлением обнаружил у себя в плече стрелу, пробившую его плоть... ЕГО ПЛОТЬ!.. Мальчику стало страшно, и он захотел сейчас же, в этот же миг, избавиться от страшного деревянного штыря, торчащего у него в теле. Схватил, дернул что есть сил... и снова упал, потеряв сознание от боли.

Песок продолжал пить кровь мальчика. Песок начинал любить его.

Торговцы рабами пришли чуть позже. Они всегда приходили после крестоносцев, забирать выживших. Мальчика подняли с песка, уложили на спину верблюда... Дети стоили дорого. Особенно красивые. А мальчик был красивым. В Багдаде или в Каире за него можно было бы выручить целое состояние. Но караван шел в Иерусалим. Не в самом Священном Городе, но за его стенами, там, где кочевники-бедави из путперестов (язычников), не вошедших в джемаат Пророка, устраивали «черные невольничьи рынки», этого мальчика можно перепродать купцам-йезидам. Те повезут товар уже в большие города и сделают свой навар...

Песок слышал, как мальчик очнулся – на третий день. За ним хорошо ухаживали. Ведь он был единственным товаром каравана из четырех верблюдов, что пришел вслед за крестоносцами в разоренный оазис Шюкр Аб. Больше из деревни не выжил никто. Караван шел пять дней. За это время мальчику рассказали о том, что случилось. Объяснили, что его ждет. И мальчик смирился. Он понял, что мама или имам Халель больше не придут за ним. Потому что их убили. И они сейчас в раю.

Караванбаши, глава работорговцев, считал себя мусульманином. Узнав, что мальчик по рождению – сейд, он сначала испугался. Потом принял решение, но никому ничего не сказал. Ни один купец-мусульманин не станет покупать сейда в рабы. Это было бы святотатством, это могло бы отпугнуть удачу, прогневить Аллаха! А найти бездетного или настолько доброго, кто выкупит сейда, чтобы усыновить... в это тяжелое время маловероятно. Но есть один человек... Он обязательно возьмет мальчика. И хорошо заплатит. А даже если платить не станет – одна его благодарность дорого стоит. Бывший палач из Медины, владелец тайного замка в горах Аламута, тот, кого все называют Джаллад-Джаани. Найти его было невозможно – он сам приходил к тем, кто был ему нужен, и туда, куда ему было нужно. Но караванбаши знал, что к нему тот придет непременно, потому что он вез для него письмо. Песок уже видел это письмо, он проник за халат караванщика, забился в трубку пергамента, перевязанного шелковой нитью... Но песок не умел читать, и потому не знал, о чем письмо. Песку было безразлично.

Песок скучал по мальчику, которого считал своим братом. Мальчика увезли в город, из которого он позже исчез – в горах Аламута не было песка. Там были только камни. Песок пел рондо о разлуке с человеческой душой, чья кровь стала частью его. Узоры разными вариациями повторялись на лице вечности, внося разнообразие... Песок пел о разлуке...

Короткое рондо (во времени)

Монашка из Ордена Святой Магдалины торопливо шла к площади. Она знала, что понтифик уже должен был начать свое выступление перед очередной партией воинов-христиан, идущих в поход на Святую Землю. Еще не был объявлен Третий крестовый поход, но легендарные богатства Востока продолжали манить многих, а обедневших дворян в христианском мире меньше не становилось. Там, на Востоке, продолжалась война. Никем и никому не объявленная война между крестом и полумесяцем, превратившая в ад жизнь мирных последователей обеих религий, обитавших на Святой Земле. И чтобы поддерживать этот ад в горящем состоянии, были нужны новые и новые воины, готовые убивать и умирать во имя того, кто сказал «Не убий!»...

Монашка из Ордена Святой Магдалины не думала о том, зачем солдаты идут умирать. Она знала, что война эта благословлена Церковью, и знала, что раненым христианским воинам нужна забота. Лечить она умела всегда, говорили, что у нее к этому божий дар, талант. Одно прикосновение ее рук успокаивало самых тяжелых больных в монастырской лечебнице, и потому она считала правильным, чтобы дар этот послужил тем, кто проливает свою кровь на Святой Земле. Дальше этого ее рассуждения не шли, она привыкла верить Церкви, как верили все вокруг.

И потому монашка из Ордена Святой Магдалины торопилась на проповедь, которую на Площади Латеран сегодня должен был прочитать сам Папа. Она хотела успеть получить его благословение. Пусть не такое, как тогда, во время чумы... Он пришел к ним в монастырь и в покоях аббатисы принял нескольких сестер, отличившихся особым прилежанием... Ее он благословил сам, лично... только ее! Правда, потом, услышав от аббатисы про ее подвиги – как она бесстрашно ухаживала за чумными, как пыталась спасти безнадежно больных, как утешала умиравших, бесчисленный поток которых проходил через монастырскую лечебницу, – резко отстранился, вытащил платок, пропитанный настоем корня волчьей травы, и брезгливо вытер руку, благословившую монашку. Он испугался чумы! Наместник Петра, первейший отец Церкви испугался кары, которую Господь ниспослал, как он сам говорил во время проповедей, за грехи людские... Неважно.

Монашка шла, чтобы получить благословение. Она хотела идти в Святую Землю, и аббатиса отпустила ее, дав предварительно и свое благословение, из-за которого она задержалась в стенах монастыря. Теперь ей нужно только получить благословение самого Папы и присоединиться к крестоносцам вместе с прочими паломниками. Ее ждет Иерусалим!

Монашка из Ордена Святой Магдалины верила, что Святая Магдалина защитит ее в пути, как защитила во время чумы. Ведь на самом деле... на самом деле она однажды испугалась... самый первый раз, когда ей предстояло подойти к больному чумой, еще живому. Того монаха из предместья Рима привезли в лечебницу, а не оставили умирать, как прочих, только из-за его сана... Ей поручили подойти к нему, поднести пищу, утешить в страданиях... Было страшно, и тогда она вознесла молитву к своей святой. Молитва шла из самой глубины души, и слова родились тогда странные... Она обещала Святой Магдалине повторить ее судьбу, испытать ее страдания и сохранить Веру... если ей будет дозволено выжить... сохранить жизнь – чтобы испытать... И святая защитила – ведь не тронула же ее чума, ни тогда, в первый раз, ни потом, сколько бы чумных не прошло через ее сострадательные руки.

Монашка из Ордена Святой Магдалины была молода и полна веры. Она торопилась, чтобы быть благословенной Папой Римским. Она торопилась навстречу своей судьбе...

Глава II – ДЖАЛЛАД-ДЖААНИ

Палач шел по Иерусалиму. Бывший палач. Теперь он был наемным убийцей. Разница между этими двумя ремеслами для него была существенной. Свою прежнюю работу он воспринимал скорее как искусство, в то время как нынешнюю именно как ремесло. И у него были для этого все основания.

Он помнил, как точно так же шел по Наньцзину – великому и вечному городу, в котором искусство джалладов достигло вершины своего совершенствования. Маленький раб, пойманный кочевниками в далеких степях Ак Жайыка и проданный в рабство в Чин, он считал себя очень везучим. На невольничьем рынке его заприметил мастер-палач Дома Хранителя Императорского Веера. Заприметил – и купил. Мастер-палач был бездетным и очень старым. А еще он всю свою жизнь посвятил изучению великого искусства дознания истины. Человек тонкий и чувственный, он был художником пытки. Его трактат в стихах «Боль – Матерь Истины» был удостоен похвалы самого Императора Поднебесной. Уже своими строками этот поэтический труд заставлял чувствовать приход Ее, Матери Истины, вынуждающей слабого человека признавать свою слабость, сильного же – склонять голову пред величием Истины...

Замечательные стихи! Только мастер-палач, истинный джаллад волею Всевышнего, мог бы написать такие строки. Джаллад служит Власти, и орудием службы его является Боль. Познать эти истины, проведя всю жизнь в степи, погоняя скот с одного жайлау на другой, воруя стада и питаясь одним мясом, – невозможно! Мальчик был благодарен своим похитителям-работорговцам, и потому, свершив позже священный обряд мести-интикама – кек, он подарил им смерть быструю и безболезненную. Но это случилось много позже. А до того ему казалось, что он попал в страшную, но прекрасную сказку. Мастер-палач купил себе идеального ученика. Он говорил: «Сердца кочевников жестоки от рождения, и только рожденный в степи способен полюбить Боль так, чтобы нести ее с истинной радостью, не оскорбляя Великую Матерь Истины жалостью и состраданием! Ты будешь лучше меня! Ты будешь лучшим!..» И он был лучшим! В четырнадцать лет он уже сам проводил дознания, учитель же лишь благосклонно следил за его работой, милостиво дозволяя изобретать и испытывать нововведения... Усовершенствованный барабан с золотыми гвоздиками, с золотым же крюком, извлекающий через тонкий надрез в брюшной полости кишки человека и наматывающий их на себя, теперь уже не убивал жертву, боль же причинял ровно такую, какая не доводит до потери сознания, но нестерпима долее ста ударов сердца. Зубную боль юный палач предложил вызывать, не используя вообще никаких инструментов, но заставляя испытуемого поочередно пить горячую и холодную воду. Страх, считал он, мешает работе, ибо именно страх позволяет человеку подготовиться к боли. Готовый к боли человек способен дольше противостоять ей. Но это если человек сильный. Слабый же к мастеру-палачу и не попадает. Да и вообще, джаллад должен любить сильного человека, ибо только на нем, способном бросить вызов твоему мастерству, ты способен отточить свои навыки, познать новое о Великой Матери Истины... Это делает жизнь осмысленной!

Пятнадцать лет исполнилось ему, когда случилось несчастье – Хранитель Веера был уличен в попытке государственного переворота, и в тот день, когда это произошло, мастер-палач попросил своего любимого ученика лишить его жизни через боль. Приемный сын сделал для своего отца лучшее, на что был способен. За полчаса, пока императорская стража дошла до загородного имения Хранителя, чтобы арестовать всех членов его Дома, он подарил своему мастеру ту степень близости с Великой Матерью, которую может испытать лишь законный супруг с возлюбленной женой. Мастер умирал долго, но любящий ученик не посмел ускорить его смерть, лишая последнего и величайшего удовольствия в жизни. Это стало причиной того, что он не успел уйти и был арестован поспевшими стражниками. Но прощальные слова «Благодарю, мой сын!» из уст приемного отца и Учителя того стоили. К тому же императорские воины, узрев картину убийства мастера-палача дома изменника своим же учеником, сочли это проявлением лояльности к императору и не стали казнить юношу. Они арестовали его и бросили в застенок.

Но и там он провел немного времени – вскоре его забрали и перевели в Дом Дознания и Боли, где, по тайному велению императора, лучшие мастера Матери Истины со всей Поднебесной продолжали развивать дисциплину, основы которой заложил его Учитель и приемный отец. Среди мастеров оказалось немало бывших адептов учения Дзен, практиковавших боевые искусства. В юном кочевнике они узрели идеального ученика и на почти чистом листе его юного сознания стали писать каноны своих школ, стилей, направлений... Впрочем, сознание свое Ученик величайшего из палачей умело защищал, а вот тело, подвергшись испытаниям, окрепло и изменилось... Три года он провел, работая и обучаясь. Он дознавал для императора истину, причем делал это так, что люди, которых к нему приводили, даже вспомнить потом не могли, что же с ними происходило. Боль превращала события в нереальный, кошмарный сон, сознание загоняло память о нем в далекие уголки, на самые задворки, туда, куда личность сама боится заглядывать в страхе узнать о себе нечто непотребное. Самые высокопоставленные чиновники и самые отважные генералы Поднебесной Империи прошли через его юные, но и когда-то изнеженные жизнью при Хранителе Веера руки. Он окреп телом и духом, и некогда нежные руки стали тверже железа, а кроме искусства дознания, он научился еще и ремеслу убийцы. Потому что ничего иного, кроме как умений убивать себе подобных различными способами, одно изощреннее другого, он из уроков боевых искусств не вынес.

Учился он хорошо, и потому через три года почтительно лишил жизни своих учителей, затем охранников и бежал. Потому что еще мальчиком-рабом он решил для себя, что в восемнадцать лет должен исполнить кек, священный долг каждого кочевника. Возвращаться в степь он не стал, дождался работорговцев на невольничьем рынке Наньцзина. Судьба милостиво подарила ему возможность убить их всех самому – за эти годы ни один из работорговцев не погиб ни своей смертью, ни от рук других людей. Это еще раз убедило юного джаллада в его удачливости.

Свершив кек, он решил принять религию отцов и вышел в Наньцзине на тайный сход мусульман. Это было не очень просто – император справедливо опасался мусульман и даже казнил одного имама, заявившего, что поклонение статуям Будды в пагодах есть не что иное, как идолопоклонничество. Мусульмане не были пассивны – они собирались в тайные джемааты и даже организовывали свои школы по изучению запрещенных боевых искусств.

Благодаря пройденной школе, беглый дознавальщик завоевал в прямом смысле этого слова уважение среди мастеров боевых искусств, принимая участие в нелегальных турнирах. Бои проходили как в самых бедных кварталах Бейжина, так и в домах богатых поклонников у-шу, тай-цзи-цюань и других боевых искусств, коих в Поднебесной Империи было множество.

Однажды ему пришлось сразиться с мастером боя на кинжалах, быстрым, как речная змея, но слишком самоуверенным. Будучи сам Мастером боли, ученик величайшего палача Империи позволил своему противнику достать его и принял удар кинжалами в правое плечо. Оба клинка увязли в железных мышцах тренированного жестокими мастерами боли потомка кочевников. Резко повернувшись вокруг своей оси, он обезоружил соперника, в конце же поворота нанес ему кулаком руки, пробитой кинжалами, короткий, но сильный удар в печень. Владелец дома удивился подобному способу ведения боя и захотел ближе познакомиться с бойцом. И когда он услышал от этого необычного воина слова о том, что вера в Единого Бога позволяет ему терпеть боль – он раскрыл и свой секрет. Богатый наньцзинец оказался тайным мусульманином шиитского толка. Он содержал школу у-шу, в которой обучались боевым искусствам будущие воины джихада. Бывший ученик палача получил предложение принять ислам и вступить в школу. Всё это как нельзя больше соответствовало его целям, и он согласился.

Однако, совершив абдест и принеся кялиме-и-шахадет, он не стал задерживаться в Бейжине долее чем на полгода. Этого времени ему хватило, чтобы отказаться от замыслов углубленного изучения боевого искусства у-шу. Он даже поспорил с Учителем, заявив тому, что если медитировать слишком долго, то сам джихад теряет смысл, ибо джихад есть действие, но не раздумье. Учитель же сказал в ответ, что истинный мусульманин должен начинать джихад с себя, сначала победив всё низменное в своей душе, и лишь затем обращать силу против врагов Веры, после чего... крепко поколотил его за дерзость. Мстительный юноша тем же вечером забрался на дерево напротив дома Учителя, дождался часа, когда тот начал медитировать, сидя на коврике для намаза, и убил его метко брошенным через окно метательным ножом в форме звезды, который сам выточил из железной пряжки для ремня. После чего проник в дом, забрал всё золото и ценности, какие там были, и бежал из Наньцзиня.

Он был доволен тем, что действием доказал превосходство своих мыслей над мировоззрением Учителя. Жизнь ставит задачи, и только то, что помогает эти задачи решать, стоит того, чтобы тратить время на изучение. До мысли о том, что задачи в жизни можно ставить самому, он сознательно еще не дошел, хотя и двигался в этом направлении. И первым шагом стало решение направиться в Аравию, чтобы совершить паломничество-хадж.

В Медине он поступил на службу к одному из шейхов, сторонников халифа суннитов, и более пятнадцати лет прослужил у него палачом и дознавальщиком. Шейх умер, его дети устроили междоусобную войну, и тогда уже не юный палач-джаллад бежал. Сначала в Каир, где пробыл несколько лет при дворе султана Египта, делая единственное, что он умел лучше всего на свете – работал палачом Султана. Айюбиды традиционно относились к выходцам из степей Ак Жайыка с благосклонностью, поскольку те наилучшим образом проявляли себя в качестве мамлюков – элитных гвардейцев в армиях египетских султанов. Здесь он даже основал свою школу джалладов – палачей-дознавальщиков, по примеру своего первого Отца и Учителя в Бейжине. А позже, по поручению султана, начал выполнять и особо щепетильные поручения. Он стал не просто палачом и дознавальщиком, он превратился в доверенного шпиона султана, а также в того, кто нес смерть предателям и врагам повелителя, где бы они не находились – наслаждались ли беседой в чайном духане, принимали абдест в хамаме или предавались сну в своих домах.

По поручению султана он отправился в Анатолию, где близ Кайсери встретил суфиев. К тому времени султан умер, как говорили – от невоздержанности в чревоугодии, и возвращаться в Каир джаллад не стал. Он остался с суфиями и семь лет провел с ними, изучая способы медитации. И тут пришли крестоносцы. Мусульмане Палестины были разрознены на отдельные кланы, зачастую враждовавшие между собой, у них не было единого правителя, которому можно было бы служить, да и сам джаллад уже не собирался никому предлагать свое мастерство. Потому что состоялся уже Второй крестовый поход, закончившийся неудачей крестоносецв, и джаллад, приставивший к своему титулу, а именно титулом он считал свое ремесло, еще и звание джаани-убийца, – решил объявить свой джихад против завоевателей. Он покинул суфийское медресе в Таурусских Горах и, сев на корабль пиратов с Кипра, отправился в Иерусалим.

Джаллад в прошлом, джаани сегодня, он шел по Иерусалиму, захваченному христианами. Здесь был уже христианский король, которому сегодня вечером он подаст медленную смерть – яд, вызывающий проказу. Этот яд он сделал сам, из мягкой плоти на горле прокаженного, которому подарил милосердную смерть еще полчаса назад. А еще ему нужны ученики и последователи, потому что обратно в Египет он не вернется, а его школа в Каире без него погибла. Школа не должна умирать – так его учил великий мастер-палач Дома Хранителя Императорского Веера, возлюбленный приемный отец. В горах Аламута уже присмотрено место, где будет стоять его замок. Он назовет его Орлиным Гнездом, потому что вокруг гнездятся орлы, а мастера Дзен научили его – будь частью того, что вокруг тебя, и всё, что тебя окружает, даст тебе помощь и силу. Первые ученики – семь юношей, трое из которых выкуплены, прочие же – выкрадены из рабства у христиан, и один обращенный в мусульманство грек-архитектор, уже приступили к закладке фундамента. Но из этой поездки в Иерусалим он должен привезти еще двадцать одного ученика. Все они будут из невольников, которых множество, ведь христианские воины разоряют деревни и поселения, даже не задумываясь, скольких мстителей они вписывают в свой кадер -судьбу, работорговцы же стервятниками идут им вслед, подбирая выживших... Из них он создаст армию для своего джихада. И они продолжат его школу. Школу джаллада-джаани!

Короткое рондо (во времени)

Семь имамов должны собраться в Иерусалиме. Семеро лидеров крупнейших джемаатов, объединяющих правоверных по всем близлежащим землям – от Каира и до Триполи – в общины, помогающие блюсти законы Веры, следовать Пути, указанному Пророком, соблюдать сунну, да и просто беречься от преследований со стороны христиан.

Семь имамов были приглашены королем Иерусалима, дабы заключить с ним соглашение. Иерусалимскому королю был нужен спокойный тыл – он готовился начать войну с Египтом. Айюбиды крепко засели в Каире и изрядно потрепали христианские армии по всему королевству, защита коего была долгом клятвы каждого христианского монарха. Однако Лев Пустыни, Праведник Веры, ловким ходом выманил основные войска христианского гарнизона, завел в пески Синая и погубил в них. Никто не вернулся из похода, который начинался с такой торжественной уверенностью в победе. Силы короля Иерусалима были изрядно ослаблены, завоевание же Египта было его давней мечтой. И чтобы достигнуть желаемого, король должен был хорошо подготовиться. Скоро в Европе объявят новый крестовый поход. В Риме уже получили письма с описаниями богатств, которые таит в себе Каир. Короли европейских держав приняли послов с дорогими дарами и заверениями в том, что эти дары ничтожны по сравнению с сокровищницами султанов египетских.

Семеро имамов тоже получили письма. В своих посланиях король Иерусалима говорил о том, что не должно последователям сунны Пророка, Расуль-Аллаха, мир Ему, терпеть на троне Египта Айюбида, последователя вечного джихада шиитов, почитающего имама Али наравне с Пророком, и даже титул его – Льва Ислама – извративший и называвший себя теперь Львом Пустыни. О том, что Праведник Веры себя к шиитам не совсем-то и причислял, а прозвище Лев Пустыни ему вообще дали крестоносцы, никто вспомнить не пожелал. Возрастающая власть Льва пугала имамов, союз же с иерусалимским королем сулил быстрые выгоды для своих джемаатов. Да и для себя лично! Еще не скоро быть следующему крестовому походу. Но уже сейчас союз с королем даст послабления для тех из эхли-муслим, кто живет в Александрии, Триполи или Алеппо, а оживление торговых путей пойдет на пользу всем. Времена джихада миновали – так рассуждали имамы, думая о будущем. Крестоносцы слишком сильны, удача же Айюбида, именующегося Львом, – временна! Да и негоже восьмому носить имя Праведника Веры, когда вот они – семь праведников, со своими джемаатами и опытом, и всем тем, что они сделали для своих общин за долгие годы, не заслужили и малой толики того восхищения, которое питают мусульмане всего Востока к этому даже не арабу, но курду, племяннику задиристого пьяницы, воспитавшего этакое чудо из обычного пустынного князька-малолетки!

Семеро имамов готовились в путь на Иерусалим – чтобы не было иных праведников веры, кроме них, семерых. Чтобы заключить предательский союз против Льва Пустыни...

Глава III – ПАРИЖ

В замке Сен-Жермен шел пир. Было уже далеко за полночь, но рыцари не спешили расходиться с королевского угощения. Сиятельный Принц, он же герцог Бретонский, со своей супругой гостили в Париже, у короля, что само по себе давало повод для веселья, ибо если Бретань и Париж нынче едины, значит, быть полной Чаше и цвести Лилии, и пусть себе британцы вынашивают мечту воспользоваться ссорами в доме Капетингов – в этом доме нынче праздник.

Принц не посещал Париж и королевский двор вот уже долгих пять лет – с тех пор, как случился неприятный со всех точек зрения скандал. О скандале том помнили до сих пор, и шушукались в конюшнях и на подворье, на кухнях и казармах. Потому что королевского шута помнили все. Его даже вспоминали всегда так, словно писали с большой литеры – Королевский Шут... Шут Королей... Король Шутов...

Пять лет назад, в начале лета, свита Сиятельного Принца, герцога Бретани, стучала копытами своих коней по редким мощеным улицам Парижа, приближаясь к королевскому замку Сен-Жермен. Первое, что бросилось в глаза начальнику стражи, – силуэт человека, казавшийся черным на фоне багрового закатного солнца. Человек стоял на краю замковой стены и мочился в Сену.

–Бесстыжий смерд, прекрати свое грязное дело и убирайся оттуда, пока мои лучники не заставят тебя свалиться в реку уже мертвым! – закричал начальник стражи... между прочим, незаконнорожденный сын бывшего герцога Бретани, казненного совсем недавно, несколько лет назад, по обвинению в ереси и колдовстве. Начальника очень любили солдаты и совсем не любил Сиятельный Принц, будто спиной чувствовавший угрозу, исходившую от собственных стражников в бретонском герцогском замке, куда он вселился, получив от своего брата, короля, эти владения в дар. Дар этот был сделан с умыслом – родной брат может оказаться тем, кого не устроит жизнь в замке и титул Сиятельного Принца... Однажды ему может захотеться стать Величеством, а не Высочеством... А потому – подальше, в Бретань... Герцога же бретонского, который верой и правдой служил еще отцу нынешнего короля, надо как ни будь... ну да – ересь! Колдовство! Союз с Диаволом! Епископы поддержат, за обещание дать войска для Иерусалима... Риму нужно золото Востока, а потому рыцари Риму нужны тем паче... се ля ви! К тому же королем Иерусалима является не какой-нибудь чужой монарх, но родной брат короля Франции, коронованный Папой на этот трон еще совсем юношей, во исполнение договоренности с их отцом. Дальновидный отец и мудрый монарх, он первым поддержал Рим, когда поход на Святую Землю, дабы воевать Гроб Господень, был лишь честолюбивым (и признаем честно – златолюбивым) замыслом в бритых головах святых отцов, обеспечив двоих из четырех сыновей собственной короной и троном. Старший получал Францию – по праву рождения, младшему доставался Иерусалим – в силу возраста, ибо чем дольше король юн, тем дольше королевством правит совет регентов, назначенный Римом.

Впрочем, предпоследний сын прежнего и брат нынешнего короля Франции, по мнению как собственной семьи, так и всего рыцарства страны, был излишне труслив и заговоров, возможно, творить не стал бы. Но упредить влияние врагов короны на трусливого брата Его Величество был обязан. А потому старый герцог Бретани казнен посредством Божьего Суда через испытание водой, его младшая двоюродная сестра Изольда объявлена королем наследницей, сосватана за Сиятельного Принца, и – вуаля!

Правда, из Бретани доносят, что Изольда не отличается упружеской верностью и спит с капитаном стражи... о котором говорят, что он и вовсе бастард старого герцога! Ну, да это дело теперь уже нового герцога – в чужие семейные дела король вмешиваться не должен, ибо дворянство не поймет, ландсраад же, совет Владетельных Лордов, и вовсе осудит... Недовольство же дворянства вызывать неразумно – этому еще батюшка учил, Царствие ему Небесное!.. А герцог – пока что терпит, поскольку как бы ни был он недоволен, всё же понимает, что слишком любят капитана рыцари бретонские. Однако всякому терпению есть предел!

–Не твои, а МОИ лучники! – Герцог, неуклюже сидящий на великолепном тонконогом жеребце испанской породы, подъехал к своему капитану, не скрывая выражения досады на брезгливом, капризном лице. Затем уже обратился к черному человеческому силуэту на фоне заходящего солнца:

–Действительно, как смеешь ты пачкать своими нечистотами реку? Разве не из Сены берется вода для нужд королевского замка?

Человек на замковой стене не спеша заправил свое достоинство под гульфик, после чего ответил насмешливым тоном:

–Ну, так сами посудите, сударь, насколько река грязна, а моя влага – чиста! Я уж скорее очищаю воду, разбавляя грязь этой реки более чистой жидкостью данного мне Господом тела.

Действительно, Сена смердела так, что даже кони рыцарские – и те чувствовали себя неуютно. Супруга же Сиятельного Принца, прекрасная Изольда, так и вовсе потеряла сознание от парижской вони, когда они лишь въехали в город. Смотреть же на воду было просто противно. За время жизни в провинции Сиятельный Принц отвык от городской грязи, и теперь отбросы и отходы жизни тысяч людей, населяющих Париж, проплывали перед его глазами, заставляя тосковать о милой Бретани... ну да, той самой Бретани, где каждый крестьянин помнил старого герцога и не любил нового... Но! В которой охота на фазанов – великолепна, ручьи – чисты, а запах... Запаха там, кажется, и вовсе никакого нет... если сравнивать с Парижем!

–Ты слишком дерзок даже для слуги из королевского замка! Я попрошу брата, чтобы он примерно наказал тебя за дерзость и непочтительность. Кто ты? Назовись!

Человек на замковой стене покачнулся, сделав вид, словно собирается свалиться в реку, затем из самой невероятной позы, когда падение казалось неминуемым, вдруг восстановил равновесие и залихватски натянул на голову колпак с бубенцами.

–Я, Ваше Высочество, шут вашего брата... Королевский Шут, если вам так будет угодно! И сердитесь вы на меня зря! Я ведь каждый день так чищу Сену – особенно же стараюсь перед приездом высоких гостей, дабы вода была прозрачней, и заимела лечебные свойства...

Капитан бретонской стражи при этих словах громко рассмеялся! Смех подхватили и рыцари-бретонцы. Смеялись долго, явно оценив шутку по достоинству. К своему неудовольствию, Сиятельный Принц обнаружил, что среди грубого солдатского гогота слышит и переливы нежного, женского смеха. Так могла смеяться только Изольда. Но ведь она должна была находиться в повозке без сознания, в окружении своих служанок и mademoiselles! Изольда очнулась! Сиятельный Принц бросился к своей супруге, которая, завидя Его Высочество, тут же прекратила смеяться и сделала такое лицо... ну, такое, какое у нее обычно бывает при недуге... страшном недуге, сразившем ее в день смерти кузена, после чего она не может принимать в свое ложе мужчин, пока не совершит паломничества в Святую Землю. Так сказал старый отшельник, которого бретонцы почитали святым за то, что он позволял, по примеру святого Франциска Ассизского, поедать свою плоть всяким мелким тварям божьим... Словом, лицо у нее было такое, когда она собиралась в чем-то отказать своему мужу.

–Ваше Высочество ведь также шутит по поводу наказания этого шута?

Принцу не оставалось ничего другого, как, сглотнув внезапно возникший ком в горле, кивнуть. Выражение лица его супруги тут же изменилось, и она вновь рассмеялась, обращаясь к служанкам:

–Его Высочество шутят!

Служанки и mademoiselles подхватили смех госпожи. «Все-таки она у меня умница! В который раз спасает меня из глупого положения!» – со смесью раздражения и благодарности подумал Сиятельный Принц. Дал шенкелей коню и, перейдя в авангард своего отряда, нетерпеливым кивком велел следовать в замок.

Королевский двор Франции был богат – количество свиней и кур на подворье не могло не радовать гостей, ведь вся эта живность уже сегодня будет угощением на королевском столе! Сенешаль Франции, средний брат короля и его лучший друг по охоте и прочим королевским забавам, стоял, уперев руки в бока у входа во внутренний двор замка, и спорил со старшим, судя по одеждам, егерем, о предстоящей завтра с утра охоте на вепря. В Арденском лесу водились великолепные вепри, и Его Величество вместе с сенешалем не могли упустить возможности в который раз позабавиться над трусливым младшим братом, ненавидевшим охоту на тварей крупнее фазанов по причине опасности. Единственным оружием, которым Сиятельный Принц и герцог Бретани владел сносно, был лук. Мечи, копья и любое прочее оружие, требовавшие приближения к сопернику более чем на двадцать шагов, вгоняли третьего принца Франции в постыдную дрожь. Король же, напротив, любил сам насаживать вепрей на специально для этой цели изготовленное копье, более напоминающее рогатину, или же на боевой трезубец. Соперничать с ним в этой забаве мог только второй брат, отважный сенешаль, любимец армии рыцарей и не менее многочисленной, но более прекрасной армии парижанок, любовь которых уже стоила сенешалю зуда в причинном месте... Врачи из монастыря францисканцев посоветовали совершить паломничество в Святую Землю, и сенешаль заявлял, что готов последовать этому совету... но всё откладывал по причине неотложных дел и незавершающихся войн с Испанией. «Отправлюсь вместе с крестоносцами, когда поведу наших славных рыцарей вместе с прочим воинством Господним воевать Святую Землю во Второй крестовый поход, по примеру отца!» – говорил сенешаль, яростно расчесывая гульфик и хищно поглядывая на пробегавших мимо служанок, когда королевский лекарь заговаривал с ним об этом. Пока же, по примеру отца, благородный сенешаль водил войска против испанского короля... ах да, еще водил в свою опочивальню придворных дам, а также всех прочих особ женского полу, коих благодетельствовал своим вниманием к их прелестям...

Пять лет назад это было. Пять лет назад у него еще не провалился нос, и он еще мог кого-то и куда-то повести. Сейчас сенешаль был хвор, угрюм, на охоту не ходил, женщины его чурались, сам же он пробовал различные снадобья, в изобилии предлагаемые заезжими целителями и кудесниками – щепа от Креста Господня (полагалось молиться о здравии чресел, целуя щепу и перекрещивая больное место), толченый рог единорога (присыпать на заболевший орган и читать языческое заклинание), отвар из мандрагоры (пост в течение сорока дней, воздержание от любовных утех, пить, смешивая с сильно разбавленным вином), мазь из яиц василиска (мазать всё тело три раза на дню, если зудеть будет – не чесаться!) и даже настой обыкновенной ромашки (пить и промывать чресла... промывать! Не дождетесь!)... Кость с пальца десницы Святого Онания, привезенная паломниками и проданная сенешалю за десять полновесных золотых экю, из всего этого списка оказалась самой чудодейственной – после ее приобретения в замке появилась служанка, не чуравшаяся сенешаля и соглашавшаяся скрашивать его ночи своим присутствием. Правда, поговаривали, что у нее, вроде бы, муж страдает такой же хворью, что и сенешаль, но всё это враки, конечно же! Не может человек неблагородного происхождения страдать тем же недугом, что и особа королевской крови, с чем согласны и ученые медики-эскулапы, и монастырские целители, пользующие высокородного больного.

Многое изменилось за пять лет, думал Сиятельный Принц, наблюдая пир и разгул доблестных рыцарей. Ныне ему предстоит принять на себя обязанности сенешаля Франции по причине хвори брата и по поручению короля отправиться сначала в Рим, дабы получить перед походом благословение, а затем уж, вместе с воинством Господним, идти в Иерусалим, куда втайне позвал четвертый брат, король Иерусалима. Втайне не от Рима, но от Орена Тамплиеров. Этот недавно, сразу после Первого крестового похода учрежденный орден быстро обрел силу, причем силу серьезную. Власть Храмовников во Франции велика настолько, что заставляет порой даже короля задумываться... о чем? То одному лишь Папе известно, ибо всё, что касается Тампля и взаимоотношений Короны с Орденом монарх обсуждает лишь с понтификом. Орден, конечно, не враг Короне, но Его Величество не любит давления ни с чьей стороны, магистр же тамплиеров позволяет себе порой вмешиваться в дела королевские, чем неизменно раздражает короля, который не глуп, но и слабостям человеческим не чужд, а уж властолюбив – с самого детства. Многое изменилось с течением времени, а это в нем – осталось...

Многое изменилось... Нет, например, больше Королевского Шута, и герцога-бастарда тоже нет, того, кто был когда-то капитаном бретонских стражников...

Сиятельный Принц помнил взгляды, которые пять лет назад бросали друг на друга Изольда, и дерзкий Шут. То ли увидела она достоинство его, когда он мочился со стены замка в реку, то ли дерзость привлекла – однако взгляды Изольды, что исходили из ее прекрасных черных глаз, как и взгляды голубых со сталью глаз Шута на том приветственном пиру, были пылкими... А ревность капитана-бастарда – явной.

Там же, на пиру, Шут взял в руки лютню и провозгласил, что собирается исполнить только что сочиненную им пьесу в честь прекрасной дамы, и называться она будет соответственно – «Рондо для Изольды». Капитан бретонской стражи громко хмыкнул и собрался было что-то сказать, однако прочие придворные зашикали на него, не дав помешать исполнению пьесы, сам же король, приблизив губы, лоснившиеся от жира бараньей ноги, которую он держал в руке, к уху герцога Бретонского, дружелюбно посоветовал:

–Ты, братец, своего бретонца попридержи, незачем ему на нашего Шута нарываться. Он у нас не из простых, рыцарского звания, а в рыцари его из оруженосцев я сам возводил, за подвиг, подобный Роландову. Это ведь он, когда баски из засады в горах на обоз с выкупом для наших рыцарей от плена испанского короля напали, один живой остался, но врагов перебил, поскольку мечом и копьем владеет искусно. Шестерых разбойников жизни лишил, изранен был жестоко, однако обоз до заставы испанской доставил, хоть и единственный из отряда в десяток рыцарей да столько же оруженосцев, выжил. А на обратном пути к маврам в плен попал, год с ними прожил, пока я его обратно не выкупил, поскольку даже испанцы о его доблести легенды складывать стали. А он у мавров тех, говорят, магометанство принял, чтобы живым остаться, да великую муку по обрезанию плоти на мужеском достоинстве своем перенес... Он у него теперь того... ГОЛЫЙ! Я сам видел! – Король многозначительно кивнул, и становилось понятно из этого кивка, как и всей речи, что связываться бретонскому бастарду с шутом, у которого мужское достоинство ГОЛОЕ, совсем ни к чему.

–А обратное крещение-то он принял? – спросил, пожевав отчего-то пересохшие вдруг губы, бретонский герцог и младший брат короля (представив себе ГОЛЫЙ орган Шута, Сиятельный Принц почему-то испытал удивительное волнение).

–А как же?! – проговорил король, чавкая изрядным куском бараньей ноги. – У тамплиеров крестился, как обратно вернули мы его. В тот же день. Не особо хотел, но как прознал, что я его в рыцари, некрещеного, принять не могу, так и передумал. Сразу, как крестился, в тот же день и рыцарем стал. А потом... короче, полюбил я его, да и решил, что хватит с него подвигов. На язык боек, да лютней владеет, что Орфей греческий... Это мне монахи так сказали... Не знаю, Орфея не слышал, а наш Шут играет хорошо. Да ты сам послушай. Твоей женушке-то посвящает, гляди! – Король, хищно усмехнувшись, подмигнул братцу и вгрызся в баранью ногу.

Сиятельный Принц попытался вслушаться в звуки музыки, очень нежной и лиричной, но сознание противилось воспринимать эту красоту. Наверное, потому, что взгляд Принца уперся в супругу. Изольда жадно, неприлично пристально смотрела на Шута, игравшего для нее. Неподалеку от нее стоял бастард старого герцога и, в свою очередь, пожирал ревнивым взглядом свою госпожу, не обращавшую на бывшего фаворита ни малейшего внимания. Принц вконец расстроился и, будучи в утомлении духа, принялся налегать на великолепное вино. Правда, в отличие от старшего брата, есть он не хотел, лишь пил и потому довольно скоро обнаружил, что ему очень трудно сидеть за столом – тело всё норовило уйти ПОД стол... Подоспели крепкие руки и плечи, подняли грузное, такое непослушное тело, и повели в покои... Верные бретонцы провожали своего господина в опочивальню... Верные?! Сиятельный Принц пьяно усмехнулся этой мысли. Надо же, сегодня он уже во второй раз испытывает это чувство – смесь раздражения и благодарности к тем, кого он боится... и чьей любви ему так хочется...

На мысли о том, как же ему хочется хоть чьей-нибудь любви, Сиятельный Принц провалился в глубокий, тяжелый сон...

...из которого его утром вывел звук охотничьего рога, пронзительно и раздражающе прозвучавший под самыми окнами покоев. Звук этот герцог Бретонский не любил – он напоминал ему визг свиньи, которую закалывают на праздник... Вроде бы для праздника, а веселья – никакого! Слуги, присланные королем, не столько помогали, сколько заставляли одеваться – Его Величество явно дал строгое указание с младшим братом особо не церемониться, и как можно быстрее спустить во двор, дабы началась охота! Одеваясь, Принц задумался, стоит ли брать на охоту небольшой арбалет, который он обычно носил с собой в Бретани. На всякий случай, от возможных заговорщиков... Немного поколебавшись, решил все-таки взять – лук ему с собой всё равно не дадут, а с мечом или копьем в руках он так же беззащитен, как и без них. Капризным жестом прогнав слуг, закрепил невзведенный арбалет на поясе, за спиной, сверху накинул охотничий плащ...

Тяжело отдуваясь, с горящим от внутренней засухи горлом, Сиятельный Принц спустился во двор. Ему подвели коня. Неподалеку он увидел Изольду – супруга стояла рядом с Королевским Шутом, и глаза у нее были красные, словно всю ночь она ни разу не сомкнула век. Возможно, он до утра пел ей свои песни?..

–А где мой капитан стражи? – Слова вырвались из горла, словно хрип у больного животного... Шут мгновенно подбежал к герцогу Бретонскому и протянул ему кожаную флягу, в которой булькало... Вино!.. Благословенная жидкость исцеляющим потоком пронеслась по гортани, по пути освежив нёбо, умягчив шершавость языка и взорвавшись сотнями райских звездочек перед глазами... И да воссияет свет! Самочувствие Сиятельного Принца значительно улучшилось, и он снова спросил:

–Так, где капитан бретонских стражников? Где МОЙ капитан?

Шут, нимало не смутившись, быстро ответил:

–Ваш капитан, судя по всему, несколько увлекся вчера вином и теперь наверняка спит где-нибудь в замке. Слуги его так и не смогли разыскать. Но я ЛИЧНО поеду с вами и буду оберегать вас, Ваше Высочество! Вы согласны?

Вспомнились слова короля о том, что этот Шут в одиночку расправился с целой засадой баскских разбойников. А еще почему-то вспомнилось, сказанное о ГОЛОМ органе... Сиятельный Принц закашлялся и согласно замотал головой.

–Ну, вот и прекрасно! Гранмерси за доверие, Ваше Высочество! Вы не будете разочарованы! – весело сказал Шут и ловко вскочил на прекрасного вороного коня, которого ему подвели конюхи. «Тоже – испанской породы! – почему-то завистливо подумал Принц. – Откуда у шута, пусть и королевского, столько золота, чтобы купить такую лошадь?» Шут, словно прочитав мысли своего спутника, с улыбкой сказал:

–Это ибериец! Я его привез с собой из Гранады, где пробыл в плену год. Подарок эмира!..

–Дорогой подарок! Как будто ты был в почетном плену у этих мавров!

Шут согласно кивнул в ответ:

–Когда я принял ислам, они стали относиться ко мне очень хорошо. Эмир надеялся, что я смогу уговорить нашего короля на союз против испанцев. Почти удалось... Это было бы выгодно всем, и маврам, и Франции, но кардинал и епископы помешали. Пригрозили королю анафемой, если он пойдет на союз с магометанами против католического монарха. Сказали – выбирайте себе союзников седи христиан, и Папа сам благословит вас на войну с Испанией. Но у Франции сейчас нет союзников! А уж с Испанией связываться так и вовсе никто не станет...

–Для шута ты слишком много знаешь... И значишь!.. – язвительно заметил Сиятельный Принц. Шут в ответ лишь усмехнулся:

–А вы, оказывается, умнее, чем предполагают окружающие вас!..

Слова Шута приятно удивили, и даже обескуражили... Почему-то в голову всё время лезли непонятные мысли о ГОЛОМ достоинстве... Сиятельный Принц вдруг поймал себя на том, что начал испытывать к Шуту необъяснимую, но вполне определенную приязнь.

Охотничья кавалькада уже выехала из королевского замка и двигалась в направлении Арденского леса. Вскоре егеря начнут поднимать и гнать вепря... Представив себе ужасное животное, с жуткими, способными пропороть человека клыками и телом размером с лошадь, герцог Бретонский испытал такое уже знакомое ему с детства чувство ужаса, что даже немного обрадовался этому привычному настроению, заменившему непривычное, хоть и сладостное, томление в сердце...

–Поедем тише. Не стоит забегать впереди короля! – сказал он. Шут понимающе улыбнулся:

–Умные слова! Короли вообще не любят, когда кто-то опережает их... если только не на поле боя, где впереди идущий может схлопотать стрелу или арбалетный болт... А уж нашего короля, да на охоте, опережать даже сенешаль не осмеливается...

–Это у них с детства так заведено! – сказал Сиятельный Принц и тут же недовольно одернул себя. Еще чего не хватало, пускаться в детские воспоминания с шутом! Пусть и королевским... Тем более!

Шут внимательно посмотрел на Принца:

–Вы ведь не трус! Это они вас так напугали в детстве?

Сиятельный Принц был ошеломлен такой наглостью Шута, но не нашелся, что сказать. Некоторое время ехали молча. Затем вдруг Принц тихо спросил:

–С чего ты взял?.. Почему решил, что я... смелый?

Шут ответил спокойно, словно ожидал этого вопроса:

–Мне Изольда рассказала. Как вы каждый день проживаете свою жизнь там, в Бретани, в окружении людей, которые, как вы считаете, ненавидят вас, потому что вы стали причиной смерти их герцога. И вы живете этот каждый день, проживаете свою жизнь, зная, что вы сами этого и не хотели, вам не нужно было ни это герцогство, ни этот несчастливый брак, что всё это было потребно королю, но вы... вы сами не заслужили ни капли этой ненависти, и на самом деле хотели бы править своим герцогством справедливо... Вы отменили prima nokta – право первой ночи на своих землях... Возглавили поход против бретонских разбойников, хотя ненавидите сражения и смертоубийства... Самая большая смелость – это способность побороть свой страх, причем делать это не от битвы к битве, отдыхая на пирах между сражениями, но каждый день своей жизни...

–Изольда?! Она сама... сама всё это тебе рассказала? Зачем? – Горло у Принца опять пересохло, он заговорил сипло, с трудом разбирая собственные слова. Но Шут услышал. Протянул кожаную флягу с вином, ответил:

–Потому что она любит вас. Вас, такого, какой вы есть, с вашими страхами, слабостями, болью и обидой на незаслуженную ненависть. Она видит в вас доброе, истинно христианское сердце. Она боится за вас и делает всё, что только может сделать слабая женщина, пытаясь защитить вас от интриг бастарда старого герцога... Того, в чьей смерти попрекают вас, того, который еретиком и колдуном хоть и не был, но был изрядным распутником и очень жестоким человеком. Чего о вас не скажешь... Я не прикасался к вашей супруге! – вдруг сказал он.

Принц остановил коня. Шут тоже остановился. Посмотрел на Принца и сказал:

–Даю вам слово чести. Этой ночью Изольда была верна вам!

«Этой ночью!.. – почему-то с болью вдруг подумал Принц. – Впрочем, о бастарде я и так знаю! Выходит, она была с ним, чтобы сдерживать, не позволять устраивать интриги против меня... предупредить его желания... Но почему же тогда?.. Почему она не допускает к себе меня, если любит?»

–Бастард очень ревнив. А еще он ненавидит и презирает вас! – снова, как будто прочитав его мысли, заговорил Шут. – В этом его слабость, кстати. Нельзя недооценивать противника, только потому, что ты видишь лишь его слабые стороны...

Шут замолчал и, легко тронув своего иберийца пятками, двинул лошадь вперед. Принц последовал за ним. Охотничья кавалькада уже вошла в лес, из чащи слышались звуки охотничьего рога... Охота ушла далеко вперед, Принц с Шутом безнадежно отстали. Впрочем, герцога Бретонского это совершенно не огорчало.

Принц и Шут уже подъехали к опушке Арденского леса, когда позади раздался топот копыт. Дорожная пыль клубилась под лошадью, несшей на себе знакомую фигуру. При полном боевом облачении к ним приближался бастард-бретонец, капитан его стражи... с обнаженным мечом и горящими от ярости глазами.

–Скоморох, змееныш, аспид, исчадие геенны, подлый ублюдок! – Бретонец выкрикивал оскорбления, смешивая церковные страсти с площадной бранью, едва приблизившись, но даже не думая останавливать коня. Видимо, собирался зарубить Шута прямо на скаку, подумалось Принцу, и вдруг он сделал то, чего никак от себя не ожидал. Двинув лошадь вперед, он заградил собой Шута, заставив капитана резко остановиться.

–Капитан, как ты смеешь? Этот человек – шут моего брата, и... – Принц начал было говорить, но умолк, обнаружив у самого своего горла острие меча бретонского капитана.

–Ты!.. Мерзкий рогоносец, ты – молчи! Этот Шут прошедшей ночью напоил меня вином с сонным зельем и, пользуясь моей беспомощностью, обесчестил твою жену, а ты еще смеешь мне что-то говорить? Трус, тебе следовало родиться женщиной! Убирайся с моей дороги и не мешай мне сделать то, что должен был бы сделать ты! – Принц смотрел на говорящего бретонца, на клинок, качающийся острием у самого горла, и страх сковывал его душу... сердце... Казалось, этот миг позора он не может, не должен пережить, он просто обязан взять и умереть прямо тут, на месте, чтобы всё это закончилось и уже больше никогда...

–Ваше Высочество, позвольте этому человеку попытаться сделать то, что он желает. Он только что оскорбил меня, человека рыцарского и дворянского звания. Услышать от бастарда слово «ублюдок», конечно, оскорбление сомнительное, но мы в Париже такое спускать не привыкли. Он ведь ваш вассал? Вы позволите мне вызвать его на дуэль?

Словно в каком-то оцепенении, Принц кивнул. Уже знакомое чувство – смесь благодарности и тупого раздражения – снова охватило его. На его глазах Шут снял с руки перчатку и швырнул ее прямо в лицо бретонцу. Попал в шлем. Бретонец ошарашенно моргнул, затем побагровел и, взревев, бросился на Шута, угрожая заодно, по пути, разрубить и своего сюзерена...

Испанец под седлом Принца был обучен для боя и вскинулся на дыбы. Выносливая, но неказистая лошадка из бретонских конюшен испугалась и шарахнулась в сторону, сбросив с себя разъяренного седока. Перекатившись через себя, бастард мгновенно поднялся и, широко расставив ноги, выставил перед собой меч, готовясь встретить Шута. Однако его соперник и не думал атаковать верхом. Спокойно соскочив со своего иберийца, Шут легким, даже изящным движением обнажил свой меч с узким клинком. Летнее солнце зло улыбнулось поединщикам, отразившись от испанской стали необычного меча в руках у Королевского Шута.

Легкими шагами Шут приблизился к своему сопернику, нанес удар, пробуя защиту, и легко отразил контратаку бретонца. Принц с удивлением обнаружил, что клинок в руках у Шута слегка прогибается и пружинит, но даже не думает ломаться от ударов тяжелого полуторного меча бретонца. Шут бился легко, изящно, и манера боя с мечом у него была необычная. Левую руку он держал за спиной, управляясь своим оружием одной правой рукой.

«Красиво бьется! – подумал Принц. – Как будто и не бой вовсе, а танец. Только... бастард ведь в доспехах, а на Шуте – охотничий костюм. Неравный бой...» Словно молнией, в голове быстро, почти неуловимо промелькнули слова: «... сделать то, что должен был бы сделать ты...» Это бастард сказал. Но Принц вдруг понял – Шут его брата делает сейчас то, что должен, но не может сделать он. «Должен... Сделать...» – Принц понял, что имено ОН должен сделать... СЕЙЧАС!.. И, словно в поддержку, прозвучали в голове слова Шута: «Вы ведь не трус!.. Самая большая смелость – это способность побороть свой страх... каждый день...»

«Каждый день...» – неслышно прошептали губы Принца, а рука уже вытягивала из-за спины арбалет... руки сами заводили тугую пружину, вкладывали болт в канавку... Принц стрелял из этого арбалета очень даже хорошо, поскольку часто тренировался у себя в покоях, там, в Бретани, порой часами пробивая болтами щиты, развешанные на стенах. Однако теперь он боялся... Он боялся попасть в Шута!

Почему-то вспомнилось про ГОЛЫЙ орган, и Принц рассмеялся. Смех прозвучал так некстати в этом лязге смертоносной стали, что оба поединщика на миг остановились. Бретонец обернулся и бросил быстрый, полный презрения, взгляд, на своего сюзерена. Очень удачно получилось – болт, вырвавшись из канавки, пролетел и пробил горло бретонца насквозь... Бретонец закачался, выпустил меч из рук, схватился за горло, пытаясь остановить фонтан бьющей наружу крови... кровь вырывалась сквозь пальцы, вытекая из этого сильного тела... тела, которое уже через минуту лежало на земле, билось, как в падучей, а жизнь продолжала покидать его... Шут приблизился к умирающему и с силой вогнал свой клинок прямо в то место, которое пробил болт... пробив заодно кисти рук умирающего, пытавшегося закрыть отверстие. Повернул в ране и резко выдернул. Кровь выплеснулась широкой струей и остановилась. Бретонец умер.

–Ты подарил ему быструю смерть? – дрожащим голосом спросил Принц.

–Нет. Я сделал так, чтобы все подумали, будто это я убил его. Его должен был убить именно я. Я действительно вчера дал ему вино с сонным зельем. Мой король приказал мне убить этого бастарда, потому что Его Величеству не угодно такое оскорбление чести его семьи. А еще я сам захотел это сделать после разговора с вашей женой. Бретонцы не должны знать, что его убили вы, иначе они могут восстать. А вот смерть на дуэли, из-за ревности – это, по мнению рыцарей, вполне обыкновенно, и вас уже винить никто не стал бы. К тому же смерть от руки шута покрыла бы позором саму память об этом... славном воине!.. – При этих словах Шут криво усмехнулся. – Ваше Высочество, все должны думать, будто это я убил вашего капитана. На честной дуэли. Вы – свидетель.

–Я хочу... хочу, чтобы Изольда знала правду! – Принц с трудом выговорил эти слова, и просительно посмотрел на Шута. Тот ободряюще улыбнулся в ответ:

–У вас с Изольдой теперь всё будет хорошо. Но... хорошо, я расскажу ей правду. Сам.

–Да... Так будет лучше всего! – благодарно проговорил Принц. – А что... что будет с тобой? Дуэль или нет, король всё равно должен будет наказать тебя, чтобы мои бретонцы успокоились.

На этот раз Шут улыбнулся почти весело:

–О, мой король пообещал мне награду, о которой я просил его уже давно! За это деяние он прилюдно лишит меня своей милости и сошлет в монастырь... К тамплиерам! Я приму постриг и уйду из мира служить Господу нашему. Моя мечта!..

Принц улыбнулся мечте Шута. Улыбка получилась немного грустная – уже пять лет прошло с тех пор, как похоронили бастарда. Бретонцы свыклись с новым герцогом и даже стали проявлять к нему знаки почтения – особенно после того, как недавно его супруга забеременела. Герцог Бретонский порой тешился мыслию, что Господь велик и воистину всё в руце Его – сколько раз восходил бастард на ложе его супруги, но она ни разу не понесла от него. После смерти же капитана стражи... Куда-то вдруг исчез-испарился отшельник, что прописал Изольде паломничество в Иерусалим. Недуг супруги прошел, и вот – Господь наградил их!.. Король пожаловал брату новых привилегий, а теперь еще и назначил сенешалем, на место среднего брата... Принц подозревал, что кроме Изольды, еще один человек знает правду об убийстве бретонца... и знает от Шута. Этот человек – король. После того дня Его Величество стал проявлять к младшему брату гораздо больше уважения.

Шут принял постриг в монастыре Ордена Тамплиеров и вскоре покинул Францию. Говорят, он нынче в Иерусалиме... Скоро и ему, должнику бывшего шута, ныне монаха-тамплиера, Сиятельному Принцу и герцогу Бретонскому, предстоит отправиться туда, на Святую Землю. Король обещал Папе дать воинов – и он их даст. В поход отправятся и герцог Анжуйский, и граф де Монсоро, и даже старый Де Вилье собирается сбить ржавчину с доспехов и присоединиться к крестоносцам вместе со своими тремя сыновьями. А ведь он, кстати, дальний родственник Изольды и когда-то даже считался претендентом на герцогство Бретонское... Впрочем, после того как объявили о беременности герцогини Изольды, старик постоянно говорит, что Бретань нашла свою династию и его род должен или стяжать себе славу, доблесть и богатство на поле битвы, или же погибнуть, как то достойно потомков Роланда. То есть с непременным рогом в зубах, мечом в руке и на груде убиенных басков или, на худой конец, сарацин.

Пир продолжается. Средний брат, бывший сенешаль, молится в часовне, а затем пойдет к себе в покои. Вон уже и эта его единственная нынче любовь в сторону покоев Принца направилась. К герцогу Бретонскому подошла его жена.

–Изольда! – тихо выдохнул он ее имя. – Помнишь, пять лет назад?..

–Всё помню, мой господин! – нежно рассмеялась она и вдруг сразу сделалась грустной. – Не хватает только одного...

–Шута? – спросил Принц, и легкий укол ревности, смешавшись со сладкой болью (ГОЛЫЙ орган... Господи, прости мя, грешного!), растревожил успокоившиеся было мысли...

–Нет, мой возлюбленный господин и супруг. Не хватает только «Рондо для Изольды»...

Короткое рондо (вне времени)

По Европе горят костры. Молот ведьм крушит кости и плоть дочерей Евы и Лилит – без разницы ему, молоту, в руках у озабоченных отсутствием плотской любви в жизни служителей... кого? Бога? Какого?

По Европе горят костры. Чресла и лона, сотворенные Богом, чтобы рождать новую жизнь, превращаются в золу и пепел. Носители целибата истребляют искус, вместо того, чтобы противостоять ему. Церковь уничтожает женщин. Молот ведьм убивает матерей.

По Европе горят костры. Рыжие шалуньи и смуглые затворницы – каждая во грехе, глаголет Церковь, и Церковь же утверждает – ибо яблоко вкусила первой Женщина, ибо мир принадлежит мужчинам, ибо спорят богословы – есть ли у женщины душа или она изначально осквернена дыханием Диавола, и потому – смерть им, смерть, верным и неверным... Верным мужьям своим, что отказали священнику в постыдном и запретном удовольствии плоти, соблюдая преданность супругам... Неверным – за смущение умов и душ обилием любви в этих прекрасных телах...

По Европе горят костры. Европа сжигает Красоту. Европа сжигает Жизнь. Европа сжигает Женщину. Словно Молот языческого Тора попал в руки отрока, страдающего приступами одержимости и жестоко обиженного первой отроческой влюбленностью... И стал молот языческого бога орудием в руках тех, кому не впервой заимствовать у древних богов – их праздники... святых... чудеса... Теперь вот – и оружие.

По Европе горят костры. Еще сожгут спасительницу нации, которую позже сами же и причислят к лику святых. Сожгут ученых, поэтов, философов, евреев, иноверцев, единоверцев, не угодных самодержцам... Ну а пока – жгут самых слабых. Жгут женщин...

Горят по Европе костры...

Глава IV – АЛАМУТ

Орел смотрел на мальчика так, словно тот ему был должен. Может, и вправду – должен? Пришел тут, понимаешь, никто его сюда не звал, залез в гнездо и сидит. Почему убить орла Муаллим (Учитель) доверил именно ему, Сейд не знал. Убить полагалось голыми руками. А гнездо – разорить. Так сказал Муаллим, а слова Учителя – закон для гашишшина. Впрочем, Сейд еще не стал гашишшином в полном смысле этого слова – гашиш он пока еще ни разу не пробовал. Учитель сказал – когда тебе исполнится ровно двенадцать лет, ты приобщишься к этому злу! Гашиш – мекрух, вещество, от потребления которого правоверному советуется воздержаться, и это всиле для всех мезхебов, течений ислама, однако у Муаллима – свои правила. Он – имам своего джемаата, Учитель и алим, толкующий суры и хадисы – события из жизнеописания Пророка. Только ему дозволен йорум — толкование жизни Пророка, да пребудет Он в мире, и послания Всевышнего в Кур’ан и Керим. Во всяком случае, так обстоит дело в джемаате Аламута. Алимов из прочих мезхебов Учитель называл болтунами, не делающими ничего для спасения единоверцев от бесчинства крестового воинства. А болтунов Учитель не любил.

Он и учил соответственно – молча. Показывал один раз, потом смотрел сам – как усвоено. Если плохо – бил. Тоже молча. Но – больно!..

А, шайтан, как больно! Орел клюнул – резко, неожиданно – прямо в руку, ухватившуюся за острый выступ скалы рядом с гнездом. Хорошо, что Муаллим тренировал терпеть боль, но не выпускать из рук оружия... кстати – таким вот образом и тренировал... висели на скальном карнизе на высоте тридцати локтей над горной рекой... А Муаллим ходил, и палкой по пальцам... Сначала все падали... Теперь – никто не падает! Руки другими стали. Руки – наше оружие, как говорит Муаллим.

Рука, еще мгновение назад крепко обхватывавшая острый камень, теперь держала орла за горло. Неширокая детская ладошка, но на тонкую под густыми перьями птичью шею хватило. И даром что неширокая – стальные на деле, детские на вид пальцы давили с невероятной силой... птичьи глаза как-то смешно вылупились из глазниц, большой клюв открылся, язык неестественно прямой стрелкой вытянулся в струну... По руке стекала кровь – как раз там, где первый удар клювом выдрал кожу с плотью...

...По руке стекала кровь. Она стекала по всему телу караванбаши, голышом подвешенного на крюке под потолком пыточной. Палач иерусалимского короля, египтянин по прозванию Железный Копт, чуть ранее вскрыл жилы на икрах пытуемого. Вскрыл искусно, круговым надрезом поперек покрытых редким волосом смуглых ног, связанных у щиколоток, так, чтобы кровь равномерно стекала по всему жирному телу, висящему вниз головой... Палач протер ветошью кровь с губ караванбаши и спросил еще раз, мягко спросил, можно даже сказать – добрым голосом:

–На тебе найдено письмо, которое ты должен был передать человеку, известному как Джаллад-Джаани, Палач-Убийца, Первый среди убийц-гашишшинов, объявленных преступниками Его Величеством Королем Иерусалимским и находящимся в розыске приказом Магистра Тамплиеров, милорда Де Сабри... Где ты должен был встретиться с этим человеком?

Караванбаши в ответ в очередной раз замычал, а затем попытался извлечь какой-то звук, но кроме булькающего «г’аааагль... гааа...» из его горла ничего не выходило... И не могло выйти – язык ему сам же палач отрезал перед тем, как вскрыть вены на ногах... Глаза караванбаши бешено вращались, иногда задерживаясь на том, о ком вопрошал Железный Копт.

Джаллад-Джаани, суфий-убийца, стоял прямо напротив висящего вниз головой караванбаши, держал за руку маленького мальчика и, одобрительно улыбаясь, смотрел на работу своего ученика. Палач короля Иерусалима был из его первых воспитанников... Тогда он еще не строил Орлиное Гнездо, и учеников у него было мало... Этого же он учил еще в те времена, когда работал на египетского султана. Железный Копт приехал в Иерусалим из Каира, как раз тогда, когда умер султан. И сразу же нашел работу – сначала дознавальщиком у авантюриста и капитана солдат удачи по прозванию Сабельник, когда тот еще не принял монашеский постриг, затем, по его рекомендации, перешел на королевскую службу. Сейчас Де Сабри возглавлял Орден Тамплиеров. Его палач же был главным дознавальщиком короля Иерусалима. В его обязанности входило допытывать и узнавать важные для короля и государства сведения... такие, например, как выяснение местоположения опасного преступника, известного как Джаллад-Джаани... Его Учителя...

Караванбаши сделал глупость. Выпив шар’аба, злой воды из винограда, он похвалялся перед Джалладом, что сам наводит крестоносцев на деревни пустынных бедави и может привести к нему столько молодых мальчиков-рабов, сколько тот захочет... Встреча в духане заканчивалась для караванбаши самым приятственным образом – он получил за мальчика-сейда тяжелый золотой перстень с изумрудом, к тому же великий и страшный Джаллад-Джаани соизволил провести с ним целый вечер, угощая шар’абом и выслушивая о подвигах работорговца. И даже вызвался сам проводить его до караван-сарая, где тот остановился... В обществе такого человека можно было без страха идти в сколь угодно пьяном состоянии по самым злачным улицам любого города мира, считал караванбаши, и был по-своему прав... Дорога из духана в караван-сарай шла через темные, несмотря на полную луну, улочки предместий Иерусалима, и ночные бродяжки исчезали во мраке ночи при одном только виде высокой фигуры Джаллада, бережно ведшего под руку пьяного вдрызг караванбаши... Осмелевший донельзя, работорговец даже попытался заплетающимся языком читать громко вслух запретные, объявленные харам вирши поэта пустыни и эмира-бродяги Кей-Кобада, запнулся и, смеясь, заявил своему провожатому, что такой грязный, как у него, язык, следовало бы отрезать... «Обязательно», – мягко ответил Джаллад и повел караванбаши дальше. Мальчик шел совсем рядом и молчал. Потому что Муаллим – именно так велел этот новый и удивительный человек называть его – приказал делать две вещи. Быть рядом и молчать. Больше ничего. Да, самое важное! Когда мальчик-сейд спросил «Кто ты?» у того, кто купил его, тот с улыбкой ответил: «Я – твой отец и учитель! Теперь ты будешь звать меня Муаллим».

Шли почему-то очень долго. Мальчик помнил, где находился караван-сарай. Он был недалеко от западной городской стены. Караван-сарай для работорговцев, потому что по указу короля Иерусалима, в самом городе торговать людьми было запрещено. Муаллим же вел работорговца прямо в город... Вот и ворота прошли, причем охрана почему-то сделала вид, что не заметила ничего... Ничего не замечал и пьяный караванбаши... наверное потому, что Муаллим не забывал подавать ему кожаную флягу с шар’аб, которая висела у него на поясе. Зачем он носит ее с собой? Ведь он эхли-муслим, из правоверных и соблюдает харам на вино, мальчик сам видел, что за весь вечер Муаллим ни разу не прикоснулся к злой воде.

Отец и Учитель довел караванбаши до входа в приземистую башню, находившуюся уже в самом центре города, неподалеку от дворца короля. Здесь караванбаши, казалось, вдруг очнулся:

–«Б-башня... п-п-плача»? Ба-ба-башня Палача! Гы-ы-ы-ы... Тут тебя ищут! Да-а-авно! Даже меня спрашивали! Но я... цэ-цэ-цэ... – Караванбаши зацокал языком и замотал головой, словно отказываясь говорить тем, кто ищет Джаллада-Джаани, – ни-че-го не сказал! Ассала...

Караванбаши вдруг запнулся – маленькая дверца, ведущая в башню, открылась, и оттуда показался высокий, плотный человек, обнаженный по пояс. Его плечи туго обтягивали железные браслеты, казалось, готовые лопнуть под бугрящимися мышцами. Голова была брита наголо и тускло сверкала в свете полной иерусалимской луны. Человек поклонился Джалладу-Джаани:

–Мир тебе, Учитель!

–И тебе мир, Железный Копт. Этот в прошлый раз обо мне говорил?

Железный Копт – палач короля иерусалимского, внимательно всмотрелся в лицо онемевшего от ужаса караванщика и кивнул, приглашая внутрь:

–Этот. Проходите!

И как только они оказались внутри, без слов, резко повернулся и быстрым ударом кулака в челюсть лишил караванбаши сознания. Взял одной рукой со стола нож с крючкообразным навершием, другой рукой схватился за длинный нос караванбаши, слегка сжал ноздри работорговца и, как только тот открыл рот, чтобы глотнуть воздуха, подцепил крюком язык и потянул на себя... затем отпустил нос несчастного и резко ударил коленом под подбородок... Почти половина языка караванщика, откушенная им же самим, болталась на крючкообразном навершии ножа, который королевский палач бережно положил обратно на стол. Караванщик, пришедший было в сознание, вновь провалился в беспамятство. Железный Копт мягко подхватил его под мышки и поащил к большому деревянному креслу, похожему на трон. Усадил, привязал за запястья к подлокотникам, взял со стола деревянный зажим, которым прихватил ноздри несчастного работорговца, чтобы тот вновь открыл рот. Затем взял короткую, но толстую иглу, продел в нее нить из бараньего сухожилия... Другой рукой взял щипцы с шипами, схватил за обрубок языка и, как мог далеко, вытянув его, принялся зашивать. Иногда прерываясь, чтобы собрать кровь кусками ветоши, во множестве лежавшими вокруг. Работал палач быстро, споро, уверенно... Вскоре кровотечение во рту караванщика прекратилось, тем более что, закончив зашивать обрубок, палач обработал его тягучей, темно-золотистой смолой.

Учитель подошел к столу палача, с интересом посмотрел на миску с тягучим, янтарным веществом:

–Что-то новое?

–Смола ливанского кедра чам, Учитель... – со смущенной, но полной гордости улыбкой за свое нововведение в Искусство, сказал Железный Копт. – Останавливает кровотечение, но не притупляет боли... Сам нашел!

–Ну, предположим, не сам, – укоризненно протянул Муаллим, – о свойствах смолы ливанского кедра писал еще Абу Сина в своем трактате, который я тебе и рекомендовал читать в Каире... Выучил?

–Наизусть, Учитель! – с поклоном ответил Железный Копт.

–Всё равно – хвалю. Использовать его в нашем Искусстве тебе пришло в голову первому. А вот за то, что грязно у тебя тут... – Муаллим обвел рукой пространство пыточной, – ... за это хвалить не буду! Здоровье пытуемых подвергается большой опасности в такой грязи... Раны могут в дальнейшем начать гноиться и стать причиной нежелательной смерти, что недопустимо для мастера дознания.

–Людей не хватает, Учитель! Один ведь я! – Палач виновато развел руками.

–Понимаю. Ну, раз уж ты сам начал нововведения придумывать, значит, созрел и ученика себе брать. – Муаллим ласково посмотрел на Железного Копта. Лысина крупного египтянина покрылась капельками пота, лицо приняло одновременно изумленное и счастливое выражение.

–Мне?! Уже... можно?.. Учитель!.. Сюда, ко мне... МОЕГО ученика!.. – Взгляд Железного Копта радостно заметался по его царству пыток, вдруг остановившись на мальчике-сейде, безучастно стоявшем рядом с Джалладом-Джаани, затем с надеждой переместился на Учителя. Тот строго ответил взглядом на взгляд, покачал головой:

–Этого я тебе не дам, не рассчитывай. Сейду палачом не быть, кровь не та, Аллаху не угодно будет. Его дорога – мой джихад. Себе ученика искать будешь сам! – и, словно упреждая вопрос, добавил: – Среди своих, христиан, не бери! Иерусалимские христиане слишком близки к заповедям пророка Исы, мир ему. Возьми иудейского ребенка...

Железный Копт покачал лысой головой:

–Иудеи своих детей не продают. А в ученики христианскому палачу не отдадут тем паче...

Учитель безразличным тоном бросил, осматривая инструменты на столе:

–Тогда... выкради!

Королевский палач продолжал качать головой:

–У них нельзя. За своих детей могут далеко пойти... Не стоит... А может, у туркменов ребенка купить?

–У кочевников? Хорошая мысль! Только не старше семи лет бери...

–Хорошо, Учитель! – Эти слова королевский палач говорил, уже подвешивая очнувшегося караванбаши на крюк. В руках крупного египтянина низкорослый, грузный караванщик смотрелся как кожаный мешок с пришитыми к нему, безвольно болтающимися конечностями. Подвесив работорговца вниз головой, палач срезал с него одежды, раздев догола, затем взял бадью с водой, стоявшую до этого в углу, и облил висящего. Караванбаши очнулся, замычал, задергался... Изо рта его потекла тонкая струйка крови... Палач спокойным и уверенным голосом сказал пытуемому:

–Будешь много дергаться – потеряешь кровь, умрешь. Будешь тихо себя вести – сохраню жизнь.

После этих слов Железный Копт взял в руки острый, сверкающий нож, которым стал делать круговые надрезы на икрах караванщика.

–Зачем? – с любопытством спросил Джаллад-Джаани.

–Я клятву давал. Должен провести полный допрос, чтобы потом на Книге мог поклясться, что долг исполнил...

Учитель согласно кивнул:

–Долг – это правильно! И клятвы нарушать нельзя. Ты уже знаешь, что будешь делать с ним дальше?

–То, что ты велишь, Учитель!

–Хорошо... После допроса... сюда наверняка прибудет к утру сам Магистр Тамплиеров, тот, кого зовут Сабельником... Его я сейчас достать не могу – охраняет он себя лучше, чем сам король иерусалимский... И тамплиеры у него все неподкупные... Так вот, скажешь Сабельнику, что этот человек поможет найти меня... но нужно ждать семь лет... потому что он от страха откусил себе язык... Скажешь, что, мол, знаешь, как ему язык заново отрастить, читал в трактатах, и всякое такое.

–А если он меня на Книге клясться заставит?

–Не заставит, если скажешь, что для возвращения языка тебе нужно использовать дьявольские заклинания, которые ты изучил в Египте. Скажешь, что семь лет, пока будешь язык этому возвращать, на службы христианские ходить не сможешь...

Железный Копт при этих словах нахмурился.

–Но... как же?.. Учитель!..

Муаллим задумался, помолчал, затем вдруг переменил решение.