Двуллер. Книга о ненависти Тепляков Сергей

Урок с велосипедистом окончательно научил Маркова жизни. Не встревать – было его правило. Он его соблюдал, хоть и мучился иногда потом больной совестью, как зубами.

Вот и с летчиком – можно было ведь усовестить молодежь, набросились на взрослого человека, воевавшего, – думал Марков, но чувствовал, что нету у него решимости для того, чтобы вступиться. Выдавила из него жизнь эту решимость, как зубную пасту из тюбика.

Давыдов залез в машину.

– Николай Степанович, поедемте «порыбачим», – сказал он, закуривая, – а заодно давайте заглянем на улицу Советскую, человека заберем…

– Это кого ж? – удивился Марков.

– Да девушку одну… – не удержался Давыдов. – Хочу показать нашу экзотику.

«По карманам шарить – это экзотика? – подумал Марков. – Или втроем одного по полу катать – экзотика?».

Но, как всегда, промолчал. Они поехали.

Улицы были пусты. Город резал салаты, строгал оливье, лепил пельмени. Только ближе к центру на проспекте появился народ – с санками, с детьми – эти шли явно на городскую елку.

– Николай Степанович, может, завернем на елку, порыбачим?

– Один что ли рыбачить будешь? – проворчал Марков.

– А вы на что? Тоже в форме человек, целый старшина! – отвечал Давыдов. – Вдвоем и управимся. А то Котенко пожмотил, большую часть денег себе забрал.

Марков и хотел было сказать, что пропали бы они пропадом, эти деньги, но вспомнил (да и не забывал), что жене после нового года надо на операцию, а их и в хорошие-то времена даром не делали.

– Ну поехали, черт с тобой… – проговорил Марков.

С елки, где они выудили троих, довольно прилично одетых, и довольно прилично пьяных, граждан, они поехали, наконец, за Давыдовской подружкой.

Алла сама не знала, почему она согласилась встретиться сегодня с Давыдовым да еще и ехать куда-то на ночь глядя. Давыдов, правда, ее завораживал: было много мужской животной силы в его фигуре, лице, в его привычке свысока вприщур смотреть на людей. (Давыдов еще не забыл в разговоре упомянуть про каратэ, а в те времена каратисты были кастой избранных, то ли инопланетяне, то ли революционеры – ведь еще недавно за каратэ сажали в тюрьму). Давыдов решил удивить Аллу именно вытрезвителем потому, что в общем-то не знал, чем удивлять такую девушку. (Сходить с ней, например, в театр ему просто не приходило в голову). Любую другую из тех, с кем он общался обычно, он бы просто подпоил, покормил, и отвез бы на квартиру к приятелю, которого попросил бы часок погулять (а были такие девчонки, которые соглашались и на приятеля). С Аллой Давыдов был осторожен и про квартиру еще даже не заикался. Они и выпили всего раз – в каком-то кафе Давыдов, сам себе удивляясь, купил ей бокал вина, и она пила его мелкими глотками весь вечер. «Зато экономно!» – сам над собой посмеялся Давыдов. Прежние его девчонки пили так, что бутылку у них приходилось отбирать.

Алла была хрупкая гибкая блондиночка с длинными кудрявыми волосами. Под свитером Давыдов угадывал красивую грудь, но случая проверить все не представлялось. Давыдов знал, что Алла живет с мамой и надеялся, что когда-нибудь он все же уговорит ее поехать на квартиру.

Про свою работу Давыдов, понятно, рассказывал так, что получалось, будто он ежевечерне рискует жизнью, отбирая у уркаганов ножи и кастеты. Ножи и кастеты и правда валялись у них в трезвяке в столе – иногда ведь попадались и такие, не все интеллигенция. Бывало, что и бросались с этими ножиками на Давыдова. Эти случаи он любил вспоминать. Одного такого героя он скрутил голыми руками, хотя имел при себе дубинку – просто решил попробовать, действительно есть эффект от каратэ или это только в кино. Оказалось, действительно: Давыдов так заехал с разворота ногой в голову, что нападающий сразу отключился и ему потом правили сломанный нос.

По дороге Давыдов попросил Маркова остановить и купил Алле розу – где-то слышал, что женщинам надо покупать цветы. Когда он пришел к ней с цветком в первый раз, с удивлением увидел, что это действует: она улыбнулась и обняла его. Давыдов чувствовал себя как канатоходец в темноте. «Ну ничего, пройду… – успокаивал он себя. – Баба она в концов или нет?».

Он зашел в подъезд, поднялся по темной лестнице наверх, позвонил в дверь, которая довольно быстро распахнулась. Алла была в чем-то таком, от чего Давыдов сразу потерял дар речи. Кружева, что-то просвечивающее и одновременно скрывающее. Узкие белые джинсы туго обтягивали задницу. «Даааааа… – подумал Давыдов, решивший, что Алла оделась так неспроста. – Может, хоть сегодня не будет ломаться?!»..

Когда Алла залезла на заднее сиденье «УАЗ»-ика, Марков удивленно покосился – откуда такая птичка и какие дела могут быть у нее с Давыдовым? Алла поздоровалась со стариком. Тут сзади, из «собачатника», загомонили задержанные. «Командир, выпусти поссать! – орал один. – А то я тебе здесь наделаю!» Давыдов дернулся – вот ведь зоопарк! Он хотел было сказануть что-то обычное, но сдержался, обошел машину, открыл дверцу, спросил тихо: «Это кому тут моча в голову ударила?», и когда какой-то мужичок сказал «Ну мне», коротким резким движением саданул ему прямо в лоб. Мужичок осел. Двое других молчали. «Обоссытся – вылизывать будете…» – тихо и внушительно сказал Давыдов.

Вернувшись, он залез на переднее сиденье и сказал Алле: «Добро пожаловать в наш цирк зверей!». Видеть происшедшее она не могла – стекло было забрано частой решеткой, да и не мылось много лет, может, всю службу этого «УАЗ» ика.

В вытрезвителе, пока оформляли новоприбывших, Алла сидела в уголке. Тот, кого ударил Давыдов, еще не до конца пришел в себя, мужики держали его под руки. На вопрос Котенко, что это с ним, промычали неразборчивое, глядя на Давыдова, который усмехался им в глаза. Трое этих бедолаг оказались преподавателями какого-то местного вуза, чуть ли не профессорами.

Рассовав их по камерам, Давыдов повел Аллу в подсобку – хотелось и Аллой похвастаться, да и, честно говоря, выпить. Однако в подсобке был уже такой шалман, что Алла явно перепугалась. «Трахнулись уже»… – подумал Давыдов, глядя на Карташова и Уткину, на которой халат был надет, похоже, уже прямо на голое тело.

– Алла, ты не стесняйся, давай выпей, закуси чего-нибудь… – заговорил Давыдов, надеясь, что алкоголь поможет девушке расслабиться.

Тут в коридоре послышался шум, а потом в дверь подсобки постучали и чей-то голос сказал:

– У вас продается славянский шкаф?

– Шкаф продан! – закричал Давыдов. – Осталась только тумбочка!

Дверь распахнулась, ввалились трое. Это были друзья Давыдова и Карташова, одних с ними лет, но немного другого уровня. Все молодые люди принялись обниматься, хлопая друг друга по плечам и спинам.

– А это кто же? – спросил, наконец, один из пришедших, несмотря на молодость, уже полноватый и мордатый блондин.

– А это, Сеня, красивая девушка Алла! – ответил Давыдов. – Алла, знакомься, это мой товарищ Семен Протопопов. – Это, Аллочка, Роман Крейц, а это – Володька Хоркин.

Крейц был высокий, крайне худой, со впалыми щеками – настоящие кожа и кости. При этом он явно чувствовал себя вполне комфортно в этой коже и с этими костями – постоянно улыбался и пошучивал. Хоркин, плотный коренастый коротышка, кинул на Аллу быстрый взгляд, потом так же быстро глянул на Давыдова, и как-то так повел губами, что Алла поняла – Хоркин удивлен.

– Впервые у этого балбеса такая девушка!

– сказал Хоркин, подходя к Алле и протягивая руку. Алла подала свою в ответ, и Хоркин ее поцеловал.

– Ого! – закричал Протопопов. – Антоха, смотри – уведут!

– У меня не уведут! – ответил Давыдов, стараясь, чтобы это звучало грозно. Но вид у него при этом был кислый.

Тут к тому же встряла Уткина – ее обидело, что кому-то там, а не ей, целуют руки.

– А что же это, она одна что ли здесь дама?!

– кричала она.

Хоркин повернулся, внутренне крякнул, увидев Уткину, но не показал виду, подошел и галантно поцеловал руку, которую Уткина ткнула ему прямо в лицо.

Давыдов смотрел на Хоркина хмуро. «Балбес, значит»… – думал Давыдов. На самом деле, это именно из-за Хоркина он вылетел из вуза. Хоркин затеял торговлю анашой, а Давыдов попал в «дело» уже потом. Но когда их взяли, Хоркин упросил Давыдова взять все на себя. «У тебя же вон какой папа, тебе точно ничего не будет, отмажут. А меня погонят из универа на пинках. А у меня отец сердечник и мать постоянно еле жива!..» – лебезил Хоркин. Правда, были еще и деньги – хорошие деньги взял Давыдов с Хоркина за то, что его не сдал. И вот результат: Хоркин учится и скоро будет офицером, а он, Давыдов, до сих пор сержант. «Да и деньги те давно тю-тю…» – подумал Давыдов, пытаясь вспомнить, купил ли он на них хоть что-то путное. Не вспоминалось – видать, не купил.

Налили по первой, потом по второй. Давыдову полегчало. Разговор за столом, как обычно бывает, разбился на группки.

– Я вот тут службу тащу, в гов… извини, Алла, в дерьме по колено вожусь, а вы конспектики пишете, а потом будете бумажки перекладывать с места на место! – объяснял Давыдов Протопопову, плотно войдя в образ человека, который пашет за всех. – А народец-то здесь еще тот. И с ножиками кидаются, и с кастетами. Ну правда, бывает и интеллигенция. Вот только что привезли троих преподов из… а, черт, забыл, откуда. Но посмотрю в журнале приема. Вот понадобится Алле зачет или там курсовую сгоношить – позвоню я этому преподу, разве же он откажет?

Другая компания, Хоркин, Карташов и прислушивающаяся к ним Уткина, тихо говорили про Чечню: вот ввели туда войска еще в ноябре, чем кончится? Карташов был единственный из всех, кто служил в армии. От этого он важничал и разговаривал так, будто это именно он командует войсками в окрестностях Грозного.

– Раскатают там всех танками! Как два пальца об асфальт! – говорил Карташов. – Да и не будет ничего – побузят, да перестанут. На фига чеченцам война?

Уткиной разговор о танках и чеченцах был неинтересен, зато присутствие соперницы, явно забирающей на себя большую часть мужского внимания, раздражало ее все сильнее.

– Ребята, ребята! А давайте выпьем! – закричала она. Никто не возражал. Быстро налили.

– Выпьем за дам! – прокричала Уткина, косясь на Аллу. – А за «не дам» мы пить не будем!

И визгливо захохотала. Карташов, Крейц, Хоркин, Протопопов тоже грохнули, косясь на Аллу. Давыдов вскипал. Карташов, который был пьянее остальных, прокричал:

– Алла – всем давала!

Алла выглядела как затравленный зверек.

– Да брось ты, не стесняйся, – сказал ей Давыдов, подавая почти до краев наполненную рюмку – ободренный ее джинсами, он решил ускорить процесс: – Вот, вливайся в коллектив!

Алла, хоть и выпила уже чуть-чуть водки, но это не расслабило ее. Она вдруг поняла, что это совсем не та компания, в которой ей хотелось бы оказаться этим вечером.

– Слушай, Антон, мне уже пора… – заговорила она.

– Куда пора? Как пора?! – удивился он. – Что значит – пора? – тут он опомнился и попытался повернуть все в шутку: – Отсюда так просто не уходят, только когда я выпущу!

Этим он напугал ее еще больше.

– Нет, я пойду. Все было отлично, работа у тебя интересная, а друзья замечательные!

– Ух ты, мамзель нами брезгуют! – закричала Уткина. Давыдов резко повернулся в ее сторону, собираясь сказать пару ласковых, но тут еще толстяк Протопопов вставил свое:

– Аллочка, не уходите, а кто же будет танцевать на столе?!

Все, кроме Аллы и Давыдова, покатились от хохота. Давыдов и сам бы в другой день посмеялся – шутка в общем-то как шутка – но тут ему хотелось двинуть Протопопова по лбу.

Алла была уже у дверей. Пока Давыдов выбрался из-за стола, она уже отыскала свою шубейку и быстрым шагом шла к выходу. Котенко ее не удерживал: «Вот мне еще не хватало давыдовских баб ловить» – подумал он не без злорадства: обидно было, что такая девочка достанется этому дураку.

– Алла! Алла! – кричал Давыдов, путаясь в сумках и пакетах. Он выбежал в «приемный покой», потом в коридор, выскочил во двор. Алла уже садилась в марковский «УАЗ» ик. Давыдов бросился к передней двери, схватил ручку, но Марков как раз в этот момент нажал на кнопку, заблокировал дверь, и тронулся с места.

– Стой! Стой! Стой, старый хрен! – кричал Давыдов. Но огоньки машины быстро удалялись. – Твою мать! Вот ты же козел, Николай Степанович!

Он еще постоял – вдруг вернутся? Не возвращались. Злоба кипела в Давыдове. Он и раньше понимал, что Алла – девочка не про него, но объяснял это по-своему. «Был бы я офицерик с папочкой под мышкой – поди не удрала бы! – зло думал он. – А с простым ментом западло, да?!» Он тут же вспомнил, почему он простой мент – этот хренов Хоркин! Дать что ли ему по башке?

Давыдов вернулся в подсобку. Компания встретила его радостным ржанием: «Не догнал? Что же ты, Антоша, как же так?»

– Нормальные-то люди уже по два раза трахнулись! – кричала Уткина, глядя на раскрасневшегося и улыбающегося Карташова. – А эту фифу ты еще полгода уговаривать будешь!

– Не грузись, Антон, – хлопнул его по плечу Протопопов. – Вот будет хорошая работа – девки сами приложатся. Прикинь, меня зовут в краевое управление по борьбе с экономическими преступлениями (он поднял вверх указательный палец). Ты же представляешь, какие там деньги ходят?! – и снисходительно добавил: – Это вам не у здешних выпивох мелочь по карманам тырить!

Все снова захохотали. Крейц, почему-то захмелевший сильнее и быстрее других, проговорил:

– А ты, Антоха, мелочь, которую у алкоголиков собираешь, потом в магазине меняешь на бумажки? Я знаю, что те, кто при церкви милостыню просят, так делают!

Он захохотал, считая, что шутка удалась. Захохотали и другие. Давыдов насупился, налил себе одному полстакана и выпил одним глотком. «Суки… Суки»… – подумал он про всех и ни про кого.

Он вдруг вспомнил про летчика в карцере. «Вот с кем хочу выпить!» – вдруг подумалось ему. Он пошел к карцеру и отпер его. Зощенко сидел в углу, пригревшись, в полудреме.

– Эй, летчик, пошли выпьешь с нами! – сказал Давыдов.

«Чего вдруг?» – подумал Зощенко, непонимающе глядя на Давыдова. Тот понял его взгляд и ободряюще махнул рукой: пошли, пошли. Вместе они пришли в подсобку. Только Уткина и Карташов удивились, да и то не очень (Карташов к тому же был уже так пьян, что с трудом фокусировал взгляд) – остальные и не знали, что это задержанный, просто видели, что – новый человек.

– О! Штрафную! Штрафную! – пьяно загудели голоса.

– А ну тихо все! – перекрывая их, прокричал Давыдов. Народ в конце концов умолк.

– Вот мы – ментотня, а это – боевой офицер, летчик, в Афгане воевал. Мы тут у алкашей по карманам шарим, а этот человек кровь свою проливал за мирное небо над нашими пустыми головами! Выпьем! За него! Поклонимся ему!

Все налили, налили и Зощенко. Он удивился, но, подумав, что в России от драки до чествования один шаг, выпил. «Только бы обратно не пошли… – подумал он. – От чествования к драке»…

Ничто, однако, не внушало опасений. Давыдов (они уже познакомились и почти побратались) извинялся и клялся в вечной дружбе. «Если что… Если что… Ты вот звони, и только скажи: «Антоха!» – и я тут как тут»…

– Хорошо, – улыбался в усы Зощенко, отмякнув и глядя на Давыдова, как на пацана – тот и правда годился ему в сыновья.

– Закусывай… – Давыдов подставлял к Зощенко какие-то банки и тарелки. «Откуда запасы?» – удивленно подумал Зощенко. Тут он приметил, что медсестра выскользнула из подсобки, а потом, пару минут спустя, вроде бы покурить вышел один из гостей, толстенький блондин. «А жизнь-то кипит»… – посмеялся про себя Зощенко. Под ухом у него бубнил Давыдов: рассказал, как учился на юрфаке, как его выгнали, намекнул, что погорел ни за что, прикрыл собой одного говнюка.

– Вон тот… – показал он на Хоркина. – И вот он весной будет в офицерских погонах, на чистой работе, а я так и останусь сержантом. Ему в руки все само падает, а от меня, который его своей задницей прикрыл, девчонки носы воротят! Еще бы, я ж в бушлате, от меня кирзой воняет, я на УАЗике, а не в «Волге» с мигалкой! Вот скажи, отец, как быть?

– Ну как… Иди учиться… – степенно ответил Зощенко. Он решил, что раз уж парень попросил совета, то надо говорить с ним всерьез – авось хоть и в пьяном мозгу, а отложится.

– Учиться… Учиться… И еще раз учиться. Как говорил нам великий Ленин… – медленно проговорил Давыдов. Он как-то сразу и сильно опьянел. Он вдруг понял, что жизнь-то свою спустил в унитаз. Кто-то должен был быть в этом виноват.

Тут хлопнула дверь – вернулась Уткина. Протопопов, видать, не расстарался, потому что на лице ее не было умиротворения. Она посмотрела на Зощенко, который был в подсобке самый трезвый, подошла к магнитофону и перекручивала пленку до тех пор, пока не нашла медляк. Когда музыка, тягучая и плавная, зазвучала, Уткина, покачивая широкими бедрами, двинулись прямо на летчика.

– Потанцуй со мной! – проговорила она, закусывая губу. – Ну потанцуй со мной! Ты знаешь, какие призы я брала! – тут в ее пьяном мозгу что-то перещелкнуло и она продолжила: – А та знаешь, как я брала в рот!

Тут же схватив длинный зеленый тепличный огурец, она, запрокинув голову, стала погружать его себе в глотку и затолкала почти полностью! Давыдов захохотал и захлопал в ладоши. Зощенко смотрел на нее круглыми глазами – даже в гарнизонах, где бывали и бывало всякое, он не видел таких баб.

Уткина, вынув огурец, подошла к Зощенко вплотную и снова забормотала: «Потанцуй! Потанцуй!».

– Слушайте, не могу… – ответил, приложив руку к груди, Зощенко. – Вы же видели, как меня помяли. Не могу, извините…

Уткина обозлилась.

– Антоша, накажи его, он не хочет танцевать с дамой… – протянула он голосом обиженной нимфетки.

Давыдов, вот только что хохотавший над тем, как она заглотнула огурец, мгновенно помрачнел и, повернувшись к Зощенко, сердито сказал:

– Что, летчик, рыло воротишь? Тебя в компанию позвали, а ты нашими бабами брезгуешь?!

Не успел Зощенко ответить, как Давыдов резко ударил его прямо в лицо. Зощенко слетел со стула, и, поднимаясь, проговорил:

– Да ты ошалел, сопляк, я тебе в отцы гожусь!

– На хую я видал таких отцов! – закричал Давыдов. Отца он и правда ненавидел – не мог простить того, что тот не отмазал его полностью.

Протопопов и Хоркин захохотали. Уткина, уже вряд ли что-то соображающая, вдруг заголосила:

– Трахните, мальчики, это козла! Если он не хочет такую женщину как я, так он точно пидор!

Протопопов закричал: «Точно, трахнем деда!»

Зощенко, хоть такие резкие перемены не умещались в голове, понял, что дело плохо и надо драться. Он увидел рядом бутылку, схватил ее и ударил того, кто был ближе – Протопопова – по голове. Протопопов рухнул. Хоркин и Давыдов бросились на Зощенко. Уткина выбежала с криком «Убивают!». Зощенко был трезвее молодых ментов, да Протопопов был к тому же явно не герой – пыл его почти сразу прошел. Зощенко двинул Хоркину по голове, того отбросило к стене. Давыдов все прилаживался достать Зощенко ногой, но мешал стол. Зощенко двинул стол на Давыдова, приперев его к стенке, и бросился к двери. Он уже выскочил в «приемный покой», но как раз в этот момент на его пути оказался Котенко с резиновой дубинкой. С размаху Котенко ударил Зощенко по голове.

– Ааа, сука! – взревел Зощенко, и этот крик в своей камере услышали Кутузов и Ураганов. Тут сзади на Зощенко бросился выбравшийся из-за стола Давыдов, да еще выбежал Хоркин. Зощенко упал. Его лупили ногами и дубинкой, он пробовал встать, и не успевал. Из подсобки, шатаясь, вышли еще и Крейц с Карташовым. Карташов вдруг вспомнил, что когда-то учился рукопашному бою и заорал: «Да как вы бьете, вы же так не убьете его никогда!» После этих слов он с размаху двинул Зощенко кулаком по затылку. Зощенко упал лицом в пол.

– Вы что, суки?! – закричал из камеры Кутузов, подошедший к двери и силившийся разглядеть или расслышать хоть что-нибудь. – Пидоры ментовские!

Кутузова, обычно молчаливого, вдруг прорвало. Такое редко с ним бывало, но тут он не мог сдержаться. Вечер и так закончился наперекосяк, а теперь и вовсе происходило то, что не умещалось в голове.

– Козлы! – заорал он.

Замок камеры загремел – вошел Котенко, оглянулся, понял, что кричал Кутузов, и резко ударил его дубинкой по голове. Кутузов упал.

– Как его зовут? – спросил Котенко Ураганова.

– Кутузов… Кутузов… – отвечал растерявшийся Ураганов.

– С утра сдадим и этого, и того в РОВД за сопротивление милиции! – сказал Котенко. Он посмотрел на Ураганова. Тот отвел глаза. Котенко усмехнулся.

Тут в камеру забежал Давыдов.

– Это кто тут орал?! – начал он.

– Вон тот, – указал дубинкой Котенко и произнес с сарказмом, по слогам: – Ку-ту-зов!

Давыдов наклонился над лежащим летчиком и проорал ему в ухо:

– Ну что, полководец Кутузов, каково тебе?

Кутузов не реагировал.

– Что же вы его так сильно, Константин Павлович, даже неинтересно! – сказал Давыдов. Они оба вышли, замок лязгнул, закрываясь. Тут Давыдову пришла в голову забавная по его мнению идея – он отстегнул от пояса газовый баллончик, прокричал в камеру «С наступающим!» и выпустил внутрь струю «черемухи». В камере закашлялись и заматерились. Давыдов довольный отошел.

Котенко вышел в «приемный покой» и увидел, что Зощенко силится приподняться. Он тут же ударил его дубинкой до шее. Протопопов и Хоркин пинали летчика с двух сторон. В этот самый момент в помещение зашел Марков – он отвез Аллу, кое-как успокоил ее, и теперь, деваться некуда, вернулся на дежурство. От открывшейся перед ним картины Марков остолбенел.

– Да вы что делаете, сдурели совсем? – закричал Марков, бросаясь к Котенко и пытаясь перехватить его руку с дубинкой.

– Уйди, дед! – закричал Протопопов, хватая Маркова за бушлат и отбрасывая в сторону с неожиданной силой. – Этот хер мне бутылкой по башке заехал – что ж нам с ним, песни петь? Щас Афганистан поболит у него в душе!

Марков бросился в свалку снова, но тут Хоркин ударил старика с размаху в челюсть и Марков выключился.

Зощенко, передохнувший то мгновение, когда Марков вмешался в драку, снова попытался встать. Ему казалось, что это главное, а там уж он как-нибудь управится с ними. В конце концов, бывало и не такое – по молодости Зощенко дрался много. Однако вставать не давали. На голову сыпались удары, и ладно бы только кулаками – дежурный методично бил дубинкой, в нескольких местах уже раскроив кожу. Кровь заливала летчику глаза. Тут он изловчился, схватил чьи-то ноги и дернул. Кто-то с криком и матерками упал. Зощенко начал подниматься, но прямой удар в лицо опрокинул его. Приходя в себя он вдруг услышал, как кто-то поет: «Офицеры, офицеры! Ваше сердце под прицелом!» Кое-как разлепив веки, он разглядел, что это тот молодой мент, на которого наткнулся Кутузов уже таким далеким вечером. Мент достал зажигалку, зажег ее и раскачивался, как на концерте.

– За Россию и свободу до конца! – пел он.

– Да вы люди или кто?! – в ужасе воскликнул Зощенко.

Тут его подхватили под руки и подняли. Он увидел, что прямо перед ним стоит Давыдов.

– Ну что, папаша, учиться, учиться и учиться, говоришь?… – задумчиво проговорил Давыдов, слегка подпрыгивая на носках и приняв боевую стойку. – Вот сейчас и поучимся. Поднимите его повыше, пацаны. Смотрите – вот это маваши гери!

И тут все тело его пружинисто двинулось, он махнул ногой. Удар был мгновенный, но всем казалось, что он тянулся не меньше минуты. Голова Зощенко мотнулась так, что казалось – оторвется. Зощенко обмяк. Изо рта его текла густая кровь.

– Блин, вырубился! – с сожалением сказал Давыдов.

– Да и хрен с ним… – сказал Крейц, который вместе с Хоркиным держал Зощенко под руки. – И так весь свитер мне его кровью забрызгали. Свитер-то новый! Мне его как теперь отстирывать?!

– Холодной водой замой… – сказала ему Уткина, и тут же игриво добавила: – Пошли, помогу…

Крейц с трудом перевел на нее взгляд.

– Сначала выпьем…

Они с Хоркиным бросили Зощенко на пол и все, переступая через него и задевая ботинками и сапогами, пошли в подсобку…