Игра по чужим правилам Усачева Елена

Наша жизнь – игра. Так сказал классик. В начале пути мы искренне играем в жизнь, интригуем, выстраиваем схемы отношений, передвигаем фигурки по шахматному полю, уверенные, что в крайнем случае можно будет нажать кнопку перегрузки и вернуться на прежний уровень. В игре познается мир. От года к году игрушки меняются, железные машинки и пластмассовые голыши летят на свалку, их место занимают говорящие куклы и шагающие роботы, а потом сверстники. Мы играем друг в друга, как в оловянных солдатиков, безжалостно бросая в огонь поломанные фигурки. Чтобы повзрослеть, нужно пройти горнило игры в жизнь, творящейся на школьных этажах. Игры искренней, на изломе. В школе создаются самые жесткие интриги, придумываются заговоры, свершается месть, там договариваются о дружбе и тут же предают ее. Перезагрузки в этой игре нет, все ошибки непоправимы, на них, а не по учебникам и книгам, учатся жить. Как можно забыть школу, это время вечного боя, поиска противника и его истребление, собственные падения и унижения? Кто в этой игре актер, кто режиссер? Войны могут идти годами, могут месяцами, кто-то ухитряется уложиться в неделю. Эта история про две школьные четверти, напоенные дождями осени, укрытые снегами зимы. Пленных в этой войне не брали, наивных не жалели, зазевавшихся уничтожали. Война шла по всем правилам.

Глава первая

Время свадеб

Была большая перемена. Они с Катей устроились на подоконнике. Ира смотрела в окно. На улице холодно и неуютно, даже деревья кажутся замерзшими. Катя, как всегда, уткнулась в книгу. Что у нее там сегодня? Панов, Хаецкая, Сапковский? И вдруг без перехода, еще не оторвав взгляда от страницы:

– В тебя кое-кто влюблен!

Пухлые губы кривятся в ухмылке. Ира не хочет смотреть выше, где карие, такие, кажется, равнодушные глаза. По ним ведь ничего не поймешь, придется первой отводить взгляд.

– Что? – невинно переспросила Ира, изучая на стекле грязные разводы после дождя.

– Сашка, – как бы между делом бросает Катя. – Он мне вчера сказал.

Чтобы скрыть смущение, Ира отвернулась. «Кое-кто влюблен!» Влюблен… любл… Любовь. Какое некрасивое сочетание звуков. И вдруг сердце заходило ходуном, словно до него только сейчас дошел смысл сказанного.

– Что? – не замечая повторения, снова спросила Ира.

– Ты его не знаешь. – Голос у Кати бесцветный, ей не интересно об этом говорить. – Он в клубе появляется. Рассказал, как в мае еще зашел за мной в школу, что-то хотел узнать, ждал в парке, а тут ты выходишь. Все лето, короче, думал. А на днях специально заглянул к нам в гимназию еще раз, снова увидел…

– И что?

На этом глупом «что» Иру заклинило. «Влюблен, влюблен», – вертелось в голове. И еще колокольчиком туда вклинивалась более высокая нота: «Саша».

А ведь действительно неделю назад кто-то просунул голову в дверь посреди урока. Кто-то высокий, лохматый. Или это был дежурный? Незнакомого Сашу не пропустила бы охрана.

– И все. – В Катиных словах не хватало убедительности, эмоции. Она заторможенно смотрела куда-то в область Ириного лба, вычитывая там свои безучастные слова. – Теперь каждый день к нам приходит.

– Где? – сменила вопрос Ира, ткнувшись носом и лбом в оконное стекло.

– Не, еще рано, – буркнула Катя, загораживаясь книгой. – Он после школы так быстро сюда не доберется. Ему полчаса на троллейбусе ехать.

Ира медленно отвернулась от окна.

«Влюблен…»

Слово настойчивой бабочкой билось в голове. Оно не помещалось там, хотело выбраться на свободу. К тем, для кого оно больше подходит. К любой другой девчонке, коротающей перемену в коридоре. Вон их сколько прогуливается – в модных шмотках, на каблуках, с уверенностью во взгляде, громких, веселых.

– Почему в меня? – не удержалась Ира от вопроса.

– Поймаем – спросишь, – отозвалась Катя, кивая то ли мыслям, рожденным книгой, то ли еще чему.

Больше вопросов не было. Но сердце все еще не хотело успокаиваться. Оно колотилось, пытаясь примириться с новостью.

А почему бы нет? Чем она хуже? Почему другим можно, а ей нельзя? Какое кино ни возьми – везде любовь. Любовь необычная, яркая. И всегда – вдруг. Например, она новенькая, приходит первый раз в школу, а там – Он. И пусть – вампир. Любви все существа покорны. Или вот другой случай. Она идет темным переулком, навстречу бандиты, и тут – Он! Прекрасный принц.

Конечно, в жизни ничего такого не бывает. Новенькие попадаются все больше ботаники-очкарики или раздолбаи-отморозки, а если в темноте на тебя кто и нападет, то все пацаны, находящиеся рядом, тут же разбегутся, никто спасать не кинется. И вдруг такое чудо – пришел во двор гимназии и увидел. Сам. Ничего делать не надо. Не она решала. Ее выбрали. Не она должна была стоять перед рядом красавцев, выискивая самого привлекательного, самого надежного, самого желанного. А в том, что он будет именно таким – кто ж сомневается?

Ира снова повернулась к окну, но теперь уже мир не казался ей замерзшим. Он встрепенулся, ожил. Она с жадностью оглядела кусты, деревья. Не пропустила ни одного прохожего за оградой, заметила малейшее движение. Никто не стоял. Все шли по своим делам. Ворона прыгала на ветках тополя. Этих деревьев около школы много. В мае желтые клейкие чешуйки почек хрустят под подошвой ботинка, оставляют на пальцах трудно отмываемые пахучие смоляные следы.

А может, Саша увидел ее в окне, убедился, что за последнее время ничего не изменилось, и побежал на автобусную остановку?

В волнении Ира пригладила волосы, покосилась на подругу. Та читала. Глаза бегали от строчки к строчке. Мыслями не здесь, а где-то, где есть рыцари, бароны, где вьется на ветру грива коня. Вопросами от нее ничего не добьешься. Но зачем-то ведь она это сказала?

А перемена гудела своим особенным утробным голосом, отчего Ире казалось: теперь все знают, что в нее влюблены, поэтому так странно смотрят.

Но это невозможно! Как в нее можно влюбиться? Любовь – это нечто отдельное от нее. Где-то там. Где цокают каблучки, где ярко красят губы, где перешептываются о том, что было или о чем мечтается.

Взгляд снова уперся в мутное стекло. Она – Ира Лисова, без двух месяцев пятнадцать лет. Ей все в жизни понятно и привычно. И вдруг – влюблен! Значит, что-то заканчивается и начинается неизвестное новое? Значит, от прежней жизни не остается и следа? И все, что так нравилось, было близко, катится в пропасть?

Нет, нет, не надо! Остановитесь!

– Хватит читать! – Ира захлопнула книгу перед носом подруги, прижала к груди – не отберет. – Расскажи, он кто?

– Конь в пальто! – Катя смотрела на свой талмуд, обернутый потасканным газетным листом, словно продолжала читать и сквозь обложку. – Я же говорю, в клуб к нам ходит.

Странной организации, куда последнее время стала наведываться Катя, больше подходило название «сборище чудиков». Сами себя они именовали ролевиками, вечно во что-то играли, готовились к походам и спасали мир. Игры делали по книгам, по историческим событиям. Когда Ира впервые пришла в ярко-бирюзовый двухэтажный особнячок, в разгаре была очередная игра. Пробегали монстрики, попадались эльфы и гоблины. На Иру натолкнулся бородатый здоровяк в кольчуге, и она забыла, зачем пришла.

– А он тоже толкинутый?

Шутка была старая. Прочитал Толкиена, передай товарищу, «толкнулся сам, толкни другого».

– Нет, он мастерит.

Ира не заметила, как книга вернулась из ее рук в хозяйские.

– Игры делает, – напоследок пробормотала Катя, утопая носом в страницах. – Типа, крутой чел.

Сил снова отбирать роман не было. Руки безвольно упали на колени, а взгляд уперся в стекло.

«Влюблен…» Слово-то какое… Киношно-затертое. Пора придумывать новое.

Дальше были вопросы, бесконечные и ни к чему не приводящие. Потому что Катя сообщать подробности не хотела. Да и знала она не много – только то, что ей сказали, только то, что один раз застала его около гимназии.

– Как же так? – не выдержала Ира. – Влюблен и не хочет познакомиться?

Этот вопрос Катя оставила без ответа. Выходит, не хочет. Неведомому Саше достаточно своих чувств, он упивается теми ощущениями, которые подарила ему встреча с красивой девушкой.

Теперь по ночам Ире стали сниться бесконечные улицы, по которым она с кем-то шла. Лица не видно, но она знает – это ОН. Идет справа, отставая на шаг. В глаза бьет такое солнце! Оно слепит, ничего вокруг не разглядишь. Вот и ЕГО не видно. Рвется из рук голубь. Среди белоснежных перьев выделяется черный глаз, красный клюв. Ира ждет, что голубя вот-вот отпустят. Черный глаз косится на нее, подергивается красный клюв.

– Я его видела! – огорошила Катя с порога класса. Прошло два или три дня с первого разговора. – Ночью! Около твоего дома. С гитарой.

Утром после очередного тяжелого ватного сна Ира чувствовала себя плохо, голова гудела. Сообщение подруги заставило совершить над собой неимоверное усилие, напрячься, собираясь с мыслями. Как-то все странно происходило – влюблен в нее, а встречается постоянно с Катей.

– Почему около моего дома? – Вопрос был логичный – до этого Саша приходил к гимназии. – Откуда он узнал адрес? И почему ночью?

Катя смотрела внимательно, словно в мозгу прокручивала разные варианты ответа. Нужно было выбрать тот, который больше всего подойдет Лисовой. Но Ире подходило все. Она верила. С чего ей не верить? Зачем Катя будет врать?

– Он гитарой от привидений отмахивался? – Подруга осторожно хмыкнула. Ире очень хотелось, чтобы Катин рассказ был правдой. Как бы глупо он ни звучал – все равно верила. Почему нет?

– Нельзя быть такой примитивной! – глянула на нее одноклассница поверх очков. – Серенады тебе пел, а ты не слышала. Крепко спишь!

Она спит? Вот уже какую ночь ей не удается нормально отдохнуть. Все ворочается, проваливаясь в тонкостенную дрему, словно кто-то не дает ни уснуть толком, ни проснуться окончательно.

– Я на шестом этаже живу. Какие серенады?

В классе они сидели на ряду около окна. Катя на первой парте, стоящей впритык к столу учителя – зрение плохое, часто отвлекается, должна быть все время под контролем; Ира за ней. Рядом Аня Ходасян, с темными внимательными глазами. Но Ира на нее смотрит редко: скучная, надоедливая, никакая. За ними Когтев. Потом долговязый Сомов.

– Если выйти на балкон, все слышно.

Катя бухнула на стол очередную книженцию. Ира привстала, чтобы обратить на себя внимание подруги.

– Это во сколько было-то?

Чтобы оказаться на балконе, надо пройти через комнату родителей. Ира представила себе этот маршрут и сразу же отказалась от него. Лучше через форточку. О родителях думать не хотелось – только появись у них в комнате ночью, замучают вопросами, а потом никуда не пустят. У них такая жизненная установка – не пускать. Улица полна опасностей, балкон населен врагами. Дети должны сидеть в комнате и никуда не выходить. «Рапунцель» случайно не про них с сестрой сказка?

Раз на балкон нельзя, остается либо кухня, либо комната, где Ира живет вместе с сестрой (у них разница полтора года). Если это было уже после двенадцати, то сестра, наконец, легла спать, телевизор выключен и можно спокойно, без лишних вопросов, подойти к окну…

– Было… – уклончиво ответила Катя.

И тут до Иры дошло.

– Сама-то ты что в это время на улице делала? – ахнула она.

Если в серенаду под окном поверить еще можно было, то в одинокие Катины прогулки в двух кварталах от дома – нет.

Подруга на мгновение повернулась, озадаченная вопросом. На скуле сиреневое пятно, словно чем-то грязным провели. Присмотрелась. Синяк!

– Что это у тебя?

Хотела коснуться, но Катя дернула головой, сбрасывая темные непослушные волосы на лицо, прикрывая и скулу, и кровоподтек.

– Бокс. – Она положила книгу перед собой на парту, подперла голову руками, отгораживаясь от всех завесой волос.

– Ты пошла на бокс?

– Нет. Это мой папочка решил заняться боксом. Для выработки характера.

– И как характер. Закалился?

– Идиотизм закалился. Сережку из уха вырвал! Грушу бы купил, спортсмен!

– Так он что, с тобой боксировал? – Ира медленно встала.

– А с кем же еще? – Катя не поворачивалась. Только плечом чуть подергивалась в такт словам. – «Современный человек должен научиться наносить удары и отражать их», – изобразила она своего папочку. – Я его перчатки в следующий раз в окно выброшу. Разбудил меня в шесть. Сначала на улицу выгнал для пробежки, а потом боксировать заставил. Задел ухо, кровь пошла.

Демонстрировать рану Катя не стала, хотя Ира заранее приготовилась к чему-то страшному.

– А что мама?

– Мама его любит.

Ответ был убийственен в своей прямолинейности. Раз мама любит, значит, каждый папин поступок правилен. Даже если она и замечает синяки у дочери, считает их нормой. Ира видела Катиного папу. Высокий, красивый, темноволосый, улыбчивый, смотрит приветливо, говорит правильные красивые слова. Что-то про экономику, которую надо начинать преподавать в начальных классах. Потому что в магазин ходят с пеленок. Ире это тогда показалось прикольно – папа с убеждениями, с желанием кому-то что-то доказать. Папа говорящий – мамонт, тихо вымирающий на бескрайних просторах нашей родины. Ирин папа ни о чем не говорит. Молчит. Пришел с работы, поел, телевизор посмотрел, спать лег. «Есть будешь?» – «Да». – «Иди, ешь». Вот и все разговоры.

После такого обсуждать Сашу стало неудобно. Ира села ровно, придвинула к себе учебник. Вокруг не смотрела. Класс с его перешептываниями, выяснениями отношений и бесконечными интрижками ее не интересовал. Вздыхающую рядом Ходасян не замечала. Вероятно, у той была очередная трагедия, и это было скучно.

Ире теперь все было скучно. Она ждала перемен, как спасения, чтобы сесть на подоконник и посмотреть в окно. На школьной площадке все оставалось неизменным – прямоугольник кустов, две поникшие березы, пунктир лужиц около ступенек. А за забором – люди, люди, люди…

Никогда еще сердце у нее так не стучало, как перед дверью из гимназии. Оно выпрыгивало, заставляя замирать, мысленно отсчитывать секунды, задерживая мгновение выхода. Но вот она – улица. Свежий воздух овевает зардевшееся лицо. Быстро оглядеться – не стоит ли кто-нибудь вон там, за кустами, около ворот, за забором? Нет, все бегут – кто куда по своим делам, останавливаться некогда. Скорее, скорее из гимназии, на вольный ветер, на призрачную свободу. К бутербродам и телевизору.

Катя взяла ее под локоть и тихо спросила:

– Хочешь его увидеть?

От удивления Ира закашлялась, мотнула головой. Катя поняла ее по-своему:

– Жди на улице. Он где-то рядом. Я его приведу.

Ну, наконец-то! Уже две недели прошло! Решился. Он бы еще месяц ждал.

И она отправилась мерить шагами парк. Завтра спросят, что она делала в компании тополей, она и не ответит. Начнутся обсуждения… Но кого волнуют обсуждения? Все это такая ерунда! Что она ему скажет? Что любит? Еще ни разу не увидев? Что рада встрече? Как можно радоваться тому, чего еще не знаешь? Что они поженятся в сентябре…

Почему вдруг в сентябре? По спине пробежал озноб, дыхание сбилось.

«Выйду замуж…»

Что-то в этом было неправильное. Обреченное. Словно прямо сейчас надо все бросать и бежать в загс.

Замуж… Некрасивое слово. А вот сентябрь нравится. Он знаком и ясен. Он вертит над головой разноцветные лоскуты лета, шуршит корявой засохшей тополиной листвой.

Сентябрь пробивался сквозь бледную поредевшую крону деревьев. Он нес с собой запах увядания и тления, будущих морозов. От этого запаха хотелось кружиться долго-долго, чтобы потом упасть на еще теплую землю и следить, как танцуют перед глазами деревья, ветки, листья, черные точки на небе. Как эти точки несмело выстраиваются в знакомый серый клин. Одна утка отстала и изо всех сил догоняет стаю, выравнивая галочку. Осень. Птицы улетают на юг. Природа засыпает. Чувства просыпаются. Как все просто.

«Или в декабре», – решила не ограничивать себя Ира.

Декабрь тоже был хорошим месяцем. Праздничным. Наполненным ожиданием радости. Январь этого очарования лишался. Он был длинный и скучный. Новогодние застолья никогда не удавались. Ожидание – это другое дело… Что-что, а ждать Ира умела.

Ира взбила мыском ботинка кучку листьев, запоздало опомнилась, что должна вести себя прилично, ведь она здесь ждет Катю. Катя должна привести ЕГО!

Щеки заполыхали. Ира одернула юбку-карандаш, поправила меховую манжету на куртке, вытянула узел шейного платка. Глянула на ботинки. Так… Каблуки в грязи, носок поцарапан. Нашла время заниматься романтикой и ворошить грязные ошметки. Сейчас придет Саша! А она вся такая красивая с кленовым листом на макушке.

Ира заспешила из школьного парка на площадку, где асфальт и сухо. Остановилась. Площадка – это хорошо, там не испачкаешь каблуки и не сточишь носки, но за березами и кленами у забора надежней. Уроки закончились, все разошлись по домам… Все, да не совсем. Любопытные найдутся!

Кого ей бы не хотелось увидеть? В голове всплывали и исчезали фамилии. Как в классном журнале, столбиком. Ни за чье имя не зацепилась. Никого она не боялась. Просто не хотелось лишних глаз, лишних обсуждений.

Ира мало что не попятилась, внимательно глядя на входную дверь гимназии. Но потом выпрямилась и с достоинством удалилась за березы. Предположим, она гуляет. Прохаживается. Засиделась за девять уроков. Для фигуры полезно движение. Больше во всем мире гулять негде, только здесь! Хотя какой дурак будет бродить около гимназии, когда звонок с урока заставляет любого бежать отсюда, как из зараженного района?

Ира поправила рукав куртки, посмотрела на часики. Золотистая стрелка на золотистом фоне. Что-то она сегодня врет. Неужели прошло столько времени? Двадцать минут, как Кати нет. Многовато. За треть часа можно не раз обойти вокруг забора. Катя сказала, Саша за воротами. Его надо найти и привести. Сам прийти не отважится. Скромный. А Ире так хочется его увидеть! Сколько можно любить, так и не встретившись?

Ира вздохнула. По запястьям пробежали мурашки волнения, толкнулись в груди, упали в желудок, заставив внутри все сжаться, сердце знакомо гулко ухнуло – так было каждый раз, когда она вспоминала о Саше. Сердце стучит, в ушах звон, перед глазами черная бездна. И кто придумал, что влюбленность заставляет мир расцветать всеми красками земли? Не расцветает. Меркнет, превращается в одну точку, одно имя.

Ира машинально поддела листву ногой, побрела вдоль забора.

А может, набрать букет из опавших листьев? Он придет, а она с охапкой осени в руках. Ира подняла пару листочков, повертела в руках разлапистую кленовую ладонь. К тыльной стороне прилип желтый тополиный маломерок. Листья были грязные и мокрые, пачкали руки. Ира поддела ногтем тополиную пластинку, прижала к левому плечу. Все просто. Первое, что он увидит – листок на пальто. Потянется, чтобы снять, она наклонится, чтобы ему было удобней. Столкнутся. Засмеются. Что будет дальше, неважно. От фантазий снова перехватило дыхание. В ушах стук, словно шаги.

– Лисова!

Быстрый поворот. Рука машинально поднимается к плечу, придерживая листок, чтобы не слетел.

Щукин. Долговязый. С длинными нескладными руками и ногами. Широкоплечий. Лицо наивное, улыбка глупая. Словно голову десятилетнего приставили к телу пятнадцатилетнего. Десятилетнего Щукина Ира знала лучше, чем сегодняшнего. Что ему могло вдруг понадобиться? Да еще от нее?

Лешка Щукин шел к ней мягкой походкой пловца, сумку с учебниками держал за ремень, углом подцепляя с земли задравшиеся листья.

– Чего? – настороженно спросила Ира.

– Завтра можешь в школе задержаться до трех часов?

Завтра? В три? Она еще не знает. Саша вот-вот придет… Может, он ее куда-нибудь пригласит? Может, он сейчас смотрит на нее? А она с Лешкой… И подошел он близко, и стоит так, словно о чем-то важном договаривается… О свидании.

– Зачем тебе? – заторопилась Ира, невольно отступая назад.

– Пойдешь со мной на педсовет?

Лешка отвел глаза, и Ира вдруг вспомнила. Щукина с Пулейкиным заперли в кабинете химии в наказание за что-то, а они ушли, сделав так, что кабинет остался закрытым. Химичка в панике решила, что мальчишки выбрались через окно, а там пятый этаж. Успокаивала ее вся школа. А потом мальчишки объявились. Щукин первым, Пулейкин срочно заболел. На Лешку всех собак и спустили, отправили на педсовет решать вопрос об отчислении. Теперь ему требуется помощь. Для собрания нужны защитники – два человека, способных доказать, что Щукин – достойный ученик гимназии, незаменимый винтик в сложном механизме всей параллели, что без него – смерть классу.

– Возьми Леночку.

Отговорка неубедительная. Но так хочется отказаться, потому что ей сейчас не до Щукина. Лешку жалко. Он, конечно, обидится, и от этого у Иры испортится настроение. А хорошее настроение ей сейчас так важно. Светлое, струящееся…

Лешка смотрит на нее исподлобья. Глаза прозрачно-серые, брови густые, челка падет на лоб. Ира знает, почему он подошел именно к ней, а не к Ленке, с которой у него роман. Когда им было по десять лет, они вместе с Лешкой ходили в бассейн. Она уже не помнит, кто побеждал. Вместе с ними в группе из класса еще был Валька Шуховской и Мишка Бусаров. Ира бросила занятия, когда надо было сдавать юниорские зачеты, Мишка с Шуховским продержались еще год, Щукин занимался дольше всех и лишь недавно сделал выбор в пользу науки – собрался в какой-то институт поступать, явно не физической культуры. Всех четверых до сих пор отличает прямая спина и широкие плечи. Ох уж эти плечи! Ни в одно платье не влезешь!

– Митька и ты. – Лешка хмурится, жмет губы. Кому приятно просить? Да еще предчувствовать, что могут отказать? Всегда сильный, а тут вдруг попал в зависимость от чужого желания.

Митька Парщиков наверняка уже подготовил речь – он скандалист и правдолюб, бодаться с учителями – его любимое занятие. Теперь Лешке нужна девчонка. Леночка Курбанова скорее всего сама отказалась с ним идти, из нее защитник, как из вратаря балерина. Обратись Леха к кому-нибудь другому из класса, решат, что влюбился. Будет скандал – Ленка цепко держит свою добычу, ревнует Лешку ко всем. А Ира – товарищ по дорожке в бассейне, все сразу поймут: ничего личного. Леночка может спать спокойно. Или спокойствие ей теперь заказано? Что если Лешка поссорился с Курбановой и теперь хочет дружить с ней? Поэтому и надо отказать. Просто необходимо отказать, но он смотрит. К ней никогда раньше не обращались парни за помощью… Вдруг она сможет помочь?

– Хорошо, схожу, – говорит Ира, с удивлением слыша свой ответ. Собиралась ответить «нет». Что она будет объяснять про Лешку на педсовете? Что он первым сдал юниорские зачеты? Что в пятом классе в него были влюблены все девчонки? Что если надо что-то достать с верхней полки шкафа, просят именно его?

– Ну, ты придумаешь, что сказать? – облегченно ухмыльнулся Лешка. – Я даже не знаю, что этим учителям нужно. Надоел крик. У меня этого крика дома завались. Лучше, конечно, особенно не распространяться. Если много не говорить, все быстрее пройдет.

Его чуть повело вперед, словно он собирается поцеловать или похлопать Иру по плечу. Она отпрыгнула, подняла предупреждающе руку.

Школьный двор пересек парень. Все пропало! Это Саша.

– Уйди, – сквозь зубы прошептала Ира.

Лешка непонимающе хлопает ресницами. Откуда у него эта вечно потерянная улыбка на лице? Решил, что она передумала?

– До завтра! – машет он рукой и, закинув сумку на плечо, идет через парк к воротам.

На площадке никого нет, это случайный прохожий, срезал дорогу, идя от одной калитки к другой.

А сердце-то как заколотилось.

Щукин этот со своей просьбой… Все из головы вылетело!

Двадцать пять минут. Катя не вернулась. Утопая каблуками в рыхлой земле и подгнивших листьях, Ира пошла вдоль забора. Они как-то замеряли – обойти по периметру школьный двор можно за пять минут.

Пять минут, триста секунд. В минутах это, конечно, выглядит не так масштабно. Но прошли и триста секунд, и шестьсот, и полторы тысячи, а Катя так и не появилась.

Ира потянула из сумки мобильник. Сколько можно! Даже если подруга провалилась в глухое подземелье, могла бы предупредить об этом. Тридцать пять минут! За это время вокруг земного шара можно обежать, не то что найти какого-то мальчика Сашу и привести к гимназии.

«Аппарат абонента выключен или…»

Что там за «или», Ира не стала слушать. Зачем телефон, если он всегда «вне»?

Предположим, Катя сейчас в лифте. Или бежит по улице, отчего ее телефон постоянно выпадает из зоны приема. Бежит… От кого или к кому?

«Или». Опять это дурацкое «или». Хоть бы знать, как этот Саша выглядит. Ведь есть же встроенные фотокамеры в мобильниках. Есть Интернет, есть скайп. Щелкнула, показала, чтобы у подруги душа успокоилась. А то торчишь здесь, ждешь непонятно кого! Или этот Саша такой темный, что не умеет пользоваться современной техникой?

Ира в сердцах снова пнула листву и, уже не обращая внимания на ободранный носок ботинка, пошла к калитке.

Если он ходит в клуб, то наверняка есть у Кати на фотографиях. Они их вместе посмотрят, и уже Ира сама решит, нужен ей этот загадочный неуверенный в себе Саша.

Идти до Кати далеко. Минут пятнадцать. Через улицу, дальше дворами, мимо детского сада и налоговой инспекции. Снова улица. Слева сберкасса, справа аптека, разбитая дорожка со снующими автомобилями, разбрызгивающими грязную воду, собравшуюся в каменных выщерблинах. Помойка, за ней направо. Веселый рой корявых пятиэтажек. Первый этаж. Окно возле подъезда. Кухня. Свет горит. В окне Катин профиль.

Она дома? Договорились ведь около гимназии. Конечно, дома, иначе что Ира здесь делает. В холодильник зачем-то полезла, что-то достала, положила на стол.

Все это было настолько неожиданным, что Лисова тут же забыла, зачем так стремилась сюда. Увидеть Катю. Увидела. Дальше что? Ни за каким Сашей ее подруга не пошла, а прямым ходом отправилась домой плюшки трескать. Явленная картинка разозлила. Ира нарезает вокруг гимназии круги, мерзнет, ботинки стаптывает, а Катя в тепле чаи распивает.

Хотелось прийти к ней и все высказать. Какая Катя после этого подруга, если так поступает? Но еще больше хотелось сохранить холодное презрение. Завтра они встретятся, Ира на нее даже не посмотрит. Не поздоровается, лишь обожжет взглядом. Вот пускай потом Катенька побегает, попросит прощения. Может быть, она ее простит. А лучше отомстит. Страшно, но очень красиво.

Ира стояла напротив окна, накаляясь раздражением. Взглядом она уже давно должна была расплавить стекло и убить всех обитателей этого дома. Но Катя продолжала хозяйничать – налила себе чай, сделала толстый бутерброд с колбасой (Ира видела, как розовый ломоть свесился с куска белого хлеба), потянувшись, достала книжку.

Ну, ладно! Была у нее подруга, и нет у нее подруги. Пускай она теперь про этого Сашу что угодно рассказывает. Катился бы он на пару с Сергеенко куда подальше.

Мимо Иры прошел парень в темной куртке. Лицо узкое, на носу очки, длинные волосы, редкие пряди падают на тонкие скулы. Остановился около подъезда, поднял руку к домофону, но, не набрав код, начал пятиться, изогнулся, заглядывая в близкое окно Катиной кухни.

Глаза у Иры полезли на лоб. К Сергеенко ходит парень?

Длинноволосый поискал вокруг себя, порылся в карманах. О стекло звякнула монетка.

Катя у себя на кухне подняла голову. Ира хорошо знала этот отрешенный взгляд, когда мыслями Сергеенко была еще вся в книге.

Парень помахал рукой, и связь с написанной историей оборвалась. Катя радостно подпрыгнула, сначала метнулась к стеклу, потом сообразила, что так им не встретиться, побежала в коридор. На ней был красный махровый халат, полы распахивались, мелькали белые ноги.

Ира замерла на крутом пригорке около автомобильной дорожки. Щелкнула подъездная дверь. Как-то особенно бросилось в глаза, что у парня изящные, красивые пальцы и узкая ладонь.

Как оказалась около них, не заметила.

– Не помешаю? – Рукой придержала дверь.

– Лисова, ты чего?

А лицо-то такое невинное, словно никакого договора не было.

Длинноволосый напрягся. Спокойно, разборка с мордобитием не оплачена.

– Ничего. Ты вроде как за Сашей пошла.

– За каким Сашей? – встрял длинноволосый.

– За любовником! – выпалила Ира.

И тут Катя вспомнила. Даже скорбь изобразила. Длинноволосого объяснение не обрадовало.

– Каким любовником?

– У Сергеенко есть такой хороший знакомый по кличке Неуловимый Джо!

– Почему Неуловимый? – купился на шутку длинноволосый.

– Потому что никому не нужен!

– Что ты несешь? – наконец подала голос Катя.

– Я не несу, я все больше у гимназии стою, – прошипела в ответ Ира.

– Ну, не было его!

– Кого? – длинноволосый сегодня специализировался по вопросам.

– А никого! – крикнула и пошла прочь.

– Подожди! – опешила Катя.

– О ком она? Что за любовник? – слышались вопросы длинноволосого.

Ира злорадно улыбнулась. В такие моменты ковбои мрачно хмыкают, сдувают дымок с дула пистолета, прячут его в кобуру и, позвякивая шпорами, уходят в туманную даль. Титры.

Пускай теперь Катя отдувается. Ушибиться веником, чтобы она еще раз поверила россказням Сергеенко.

– Лисова! – звала Катя. В халате и в тапочках не побегаешь. Не май месяц, знаете ли.

Ира все-таки оглянулась. Они стояли около двери. Ругались. Длинноволосый навис над Сергеенко, как будто собирался заглотнуть ее в один прием.

Всё! Пишите письма мелким почерком, шлите телеграммы, машите платочками, теплоход дает гудок и отчаливает от пристани. С кем бы поспорить на то, как у Сергеенко пройдет вечер? Плохо пройдет. Очень плохо.

В восемь часов вечера позвонила Катя. То ли длинноволосый смотался, то ли ругаться устали. Ненужное зачеркнуть. К телефону подошла сестра.

– Скажи ей, что меня нет! – крикнула Ира, пытаясь переорать вопли телевизора, сестра обожала смотреть все подряд, без разбору. Поднимаясь на звонок, даже громкость не убавила.

– Она говорит, что ее нет, – беззастенчиво заложила Иру сестра и, не прикрывая трубки, дала ответ: – Она спрашивает, до скольких тебя не будет?

– Вечность! – Ира метнула в сестру пультом. Тот удачно ударился о стенку, заставив умереть изображение на экране.

Благостная тишина длилась недолго.

– Какого?.. – вернулась в комнату сестра.

Она была старшая. Овен. Жажда командовать вошла в ее кровь по праву рождения. Заметно крупнее Иры. Спорить не хотелось. Полчаса крика, и телевизор все равно будет включен. Можно не тратить нервные клетки, они не восстанавливаются. И не то чтобы это была ненависть – они более-менее ладили. Нормальная форма общения. Когда живешь в одной комнате пятнадцать лет, вечно ссориться не можешь, как-то приходится подстраиваться друг под друга.

Сестра дошла до кресла. Снова заработал телевизор. Ира сгребла свои тетрадки и отправилась на кухню. В коридоре прислушалась. Из большой комнаты неслось механическое бормотание. Отец. По вечерам он смотрит телевизор, спит, снова смотрит телевизор. Мать еще не пришла. Она всегда задерживается в своем институте. Остается кухня. Как вариант – туалет с ванной. Но и то, и другое часто бывает востребовано жителями квартиры, поэтому надолго там не обоснуешься.

На кухне из крана умиротворяюще капала вода, стол был завален жизненно необходимыми вещами. Здесь были тарелки, пачка печенья, огрызки огурцов, крошки хлеба, половник, россыпь вилок и чайных ложек. В кофейной лужице купался остаток плавленого сыра. На сковородке что-то пригорело.

Предположим, что с этим можно поступить так: в несколько приемов все переместить в раковину – кому первому тарелка понадобится, тот и помоет, – махнуть тряпкой по столу, дождаться, когда высохнет, и устроиться около батареи. Хорошо. Бок греет, заставляет сведенные напряжением мышцы расслабиться.

Катя это, конечно, Катя. К ней нужно привыкнуть. И даже не привыкнуть, а не применять никаких общепринятых правил. Они сошлись в начале седьмого класса, потому что обе оказались в аутсайдерах. Катя из-за своих вечных закидонов, книжек, абсолютного игнорирования моды и увлечений класса. Ира… А Иру для начала просто удивляло, как это Катя ухитряется плыть против общего течения. Хотя Лисова сама медленно, но неуклонно выпадала из тусовки. Класс уверенно шагал вперед, к завоеванию высоких целей, оценок и авторитета. Ира же, замкнувшись, начала строить вокруг себя прочный панцирь-улитку, отгораживаясь от внешнего мира. И Катя оказалась эдаким соседским раком-отшельником. По наивности Ира упорно числила Катю подругой, хотя Сергеенко такой быть не могла. Она существовала в себе и только сама с собой. Изредка выбираясь на поверхность, она удивленно оглядывалась, замечала Иру и пряталась обратно в норку.

При всех своих странностях Катя обладала фантастическим магнетизмом. В нее все влюблялись. Во втором классе это был несчастный Митька Парщиков. Когда Катя отказалась с ним сидеть за одной партой, Митька устроил истерику, спрятался в шкаф и не вылезал оттуда все уроки. Вызволять его из заточения пришла мама. В пятом классе был большой скандал, когда Катя сама влюбилась в парня из седьмого и перемены простаивала с ним в коридоре. Смотреть на это бегала вся школа. Столпотворение невероятное. Дело дошло до директора. Катю вызывали, отчитывали, родителям делали внушения. И вот теперь тонкорукий парень, обладатель очков и длинных волос. Лет-то ему сколько?

Все это рождало не зависть, а бесконечное изумление. Ира так не могла. И не то чтобы сильно хотела. Она как бесконечный фанат ходила на один и тот же фильм под названием «Катя Сергеенко». И сейчас, сидя на кухне и глядя в окно, она чувствовала, что где-то там, в двух кварталах от нее, бурлит жизнь, а здесь капает вода, споря друг с другом, бормочут два телевизора, над головой соседи двигают мебель. К кому-то приходит в гости парень в черной куртке. Для него наливается чай, ставится музыкальный диск. Для него ведется рассказ.

Окно стало большим экраном. Картинка придумалась мгновенно. Темнота, шорох шагов, топот, крик. Так и тянуло все это записать.

Во фантазия разыгралась, никаких книжек не надо!

Ира перевернула тетрадку по физике и стала торопливо ронять на последнюю страницу закорючки увиденного.

Глава вторая

Все мальчишки дураки

Записи на вырванных листочках:

«Ссора была глупая, и все равно ей захотелось уйти. Она вылетела из зала. Музыка за ее спиной вздохнула, прощально мигнул свет.

– Нет, ты останешься! – кричит он.

Ступеньки не поспевали за ее ногами, казалось, они возникали раньше, чем она наступала.

Быстрее, быстрее!

И тут вдруг ступеньки кончились. Должны были еще быть, но нет, мысок подогнулся, боль стрельнула в колено, заставляя согнуться.

– Вернись! – Он хватает за плечо.

– Пусти! Мне больно! – Она вырывается, но боль в коленке заставляет присесть на корточки.