Счастье бывает разным Гольман Иосиф
Прикончив половину вкусностей — на все сил не хватило, — очень приятно побеседовали.
Оказалось, что Пашка живет здесь почти семь лет. Просто однажды утром он проснулся и понял, что город ему опостылел, так же, как и его чертова работа вместе с его чертовым начальством.
В один день доктор технических наук — он же топ-менеджер крупной фирмы — уволился и собрал все наличные деньги. В другой день — сдал по дешевке на долгий срок трехкомнатную квартиру знакомым, забрал Пчелку и на «Харлее» покатил в сторону Пскова. Где-то после трехсот километров начал смотреть по сторонам. Заметил грунтовку — свернул на нее. Добрался до деревеньки.
Доехал до реки. Нашел владельца единственного продававшегося на тот момент участка, в который сразу и влюбился.
Все остальное — дело Пашкиных рук, потому, что, кроме развалившегося сарая, на участке ничего не было.
— А теперь смотри, — хвастался принявший на грудь хозяин. — Один дом — наш, второй — музея. Этой зимой поставлю гостевой, будете приезжать и жить как белые люди — с сортиром и биде.
— Ты расскажи, как жену нашел, — подсказал ему Чистов, уже слышавший эту удивительную историю.
— Увел с приема, — гордо сказал Пашка.
— Это как? — удивилась Катерина.
— Пришел ко мне на прием, — объяснила Даша. — Я доктор, кардиолог. Вот, явился, послушайте, говорит, как бьется мое сердце. Ну, я послушала. Четвертый год живу здесь.
— А не бывает скучно? — не выдержала, спросила-таки Катя. — Особенно зимой.
— Не бывает, — сказал Пашка. — Слишком много дел. Вроде дом практически городской, а дела все равно всегда есть. И в ЖЭК не побежишь, за его полным отсутствием.
— Не бывает, — подтвердила Даша. — Я думала фольклором заняться, да здесь местных почти не осталось. Во всех домах — москвичи и ленинградцы. Очень интересные люди. Мы и лекции устраиваем, и спектакли ставим.
— А зимой? Тут же небось нет никого.
— Павлик и зимой занят, — сказала Даша.
— Еще как, — подтвердил Пашка. — Вся стройка наваливается. Плюс — снег чистить. Чтоб из дома после снегопада выйти — час отдай как минимум. Да и все остальные сельские дела никто не отменял.
— Какие это зимой сельские дела? — усомнился Чистов.
— Вон бараны только зимой и рожают, — сказал Пашка. — Я роды сам научился принимать.
— Бараны вроде как ягнятся, а не рожают, — подколол доктора технических наук Владимир. — И то не бараны, а овцы.
— Слушай, умник, — сделал вид, что разозлился, Пашка. — Да что ты понимаешь в сельской жизни? Вот ты, например, умеешь коню яйца чистить?
— А надо? — уточнил Чистов.
— Ну Павлик, — попыталась утихомирить мужа Даша. — Ну что ты такое говоришь!
— Я не только говорю, — стоял на своем дауншифтер Пашка. — Я еще эти самые яйца чищу! Вот этими самыми руками, — показал он свои руки. — Иначе коник заболеет, мне ветеринар сказал.
— Может, он пошутил? — заржал Чистов.
Пашка сделал вид, что обиделся, и замолчал: ну, что, мол, с этих тупых горожан взять?
— Я, кстати, зимой тоже на прием езжу, они из поликлиники за мной вездеход присылают, — перевела беседу в более безопасное русло хозяйка. — А потом, у нас же все как в городе: телевизор с полсотней каналов, телефон, Интернет быстрый. Но иногда, конечно, хочется нового общества, — призналась наконец Даша, к некоторому Пашкиному неудовольствию. — Вот Павлик гостевой дом выстроит — будете к нам и зимой ездить.
— Стопроцентно будем, — пообещал Чистов. Он и сам не раз примерял на себя Пашкину шкуру. Получалось вроде неплохо.
Впрочем, он и так сейчас в некоем смысле в Пашкиной шкуре. Только тот нырнул на природу из бизнеса, а Чистов — в бизнес.
После ужина и беседы были еще неплохие Дашины стихи и отличные романсы. Последнее, правда, не от Пашки, а от непризнанного мастера, найденного в Питере лично Дашей и записанного в студийных условиях.
У Воскобойниковой уже начали слипаться глаза, когда все дружно решили прогуляться.
По мощенной досками тропке вышли к реке. Господи, до чего ж здесь было красиво! Катя даже спать расхотела.
Отсюда излучина реки была видна целиком, и так же целиком она была подсвечена мерцающим лунным светом.
Хоть и замерзла слегка — одеты-то по-летнему, — но уходить было обидно.
Чистов, почувствовав, что Кате холодно, обнял ее за открытые плечи. Его теплые сильные руки крепко держали Катерину. А вырываться из их кольца ей не очень-то и хотелось.
В общем, в музее этой ночью была использована только одна кровать.
Чистов так и проспал оставшееся от ночи время с ощущением счастья.
Однако утром оно как-то потихоньку рассосалось.
Вокруг по-прежнему было безумно красиво.
Они пошли, покормили ржаным хлебом коня. Потом искупались в утренней, объятой туманом Волге.
А потом — уже перед отъездом в Нилову пустынь, когда Катя переодевала в их комнате мокрый после утреннего заплыва купальник, — он снова обнял ее. И она снова ему не отказала, разрешила все, что хотел.
Однако ощущения, что это навсегда — или хотя бы надолго, — ни у того, ни у другой не было.
22
Теперь Майка чувствовала себя не человеком, а настоящим облаком. Только не как у Маяковского — в штанах, а в необъятной юбке светло-голубого цвета, потому что ни в какие штаны она уже не влезала.
И хотя ходить по жаре было нелегко, но на душе — чуть ли не впервые с начала размолвок с мужем — стало вдруг хорошо и спокойно.
Если б она не боялась предстоящих родов, то, можно сказать, была бы практически счастлива.
А что — хороший термин. Пишут ведь доктора в медицинской карте — «практически здоров». Почему бы тогда не быть термину «практически счастлив»?
Они уже беседовали с малышом.
Майка разговаривала с ним на самые разные темы, и он то молчаливо подтверждал ее тезисы, то опровергал их толчком маленькой, но уже крепкой ножки. Так что Майка и мелкий Вовчик были вполне полноценными собеседниками с непревзойденным взаимопониманием.
С именем мальчишки мама не сомневалась ни на минуту.
Папик заслужил, чтобы долгожданный наследник именовался в честь его. Двора-Лея, правда, сказала, что у них так не принято: имя уважаемого человека передают следующему поколению только после того, как его носитель покидает этот мир.
Майка ненадолго задумалась. Однако, во-первых, суеверия никогда не отягощали ее практичное сознание, а во-вторых, в их роду, насколько она знала, еврейских корней никогда не было. Следовательно, их запреты и рекомендации можно в расчет не брать.
Итак — сынуля будет Владимиром Владимировичем. При этом Майку не особо волновало, что биологического отца ребенка зовут Александром. Сходство с именем-отчеством известного российского политика ее тоже никак не напрягало — они точно пойдут разными путями.
Когда сказала о своем решении Сашке — он еще звонил время от времени, — тот надулся, однако возражать благоразумно не стал, дабы не нарваться на что-нибудь неприятное. А нарваться вполне мог — он так и не восстановился в университете, не говоря уже о том, чтобы начать трудовую деятельность. И еще он отказался проходить тест на наркотики, утверждая, что и без Майкиного вмешательства никогда и ни при каких обстоятельствах не станет наркоманом.
Бедный Николай Андреевич! Майка жалела его даже больше себя.
Вот так пропахать всю жизнь, заполучить вожделенные миллиарды, и что дальше?
Кстати, тот тоже звонил, волновался за будущего внука. Майка всегда будет рада вниманию и приезду этого дедушки. Впрочем, недвусмысленно объяснив тому, что попытки баловать и портить внука будут жестко пресекаться. Про Сашку при этом ничего сказано не было, но Николай Андреевич все понял без слов. И молча согласился.
Даже после развода сына — этот ужас почти завершился без суда и склок — Николай Андреевич не собирался разводиться ни с внуком, ни с его мамой.
Майка уже собралась погулять — Данько и Борткевич в один голос советовали больше ходить и дышать свежим морским воздухом, — как в дверь позвонили.
Не надо быть провидцем, чтоб угадать, кто пришел.
Конечно, Петя.
Смешной комифранцуз вообще непонятно когда учился: так часто он навещал Майкину квартирку.
Сначала она даже злилась: ей было не до романов, с таким-то пузом и бракоразводным процессом. Потом привыкла и, если комифранцуз долго не приезжал, испытывала некую нехватку его улыбки и веселых глаз.
Хотя долго не приезжал он только один раз — неделю. А когда приехал, в его безумно огромных глазищах веселья почти не оказалось. Нет, Петя искренне был рад увидеться с приворожившей его Майкой. Но поднимать настроение пришлось Петино, а не как обычно — Майкино.
Только еще через неделю девушка выяснила, куда Петя ездил. Оказалось — от какой-то благотворительной организации лучшие студенты психологического факультета летали в Южную Америку, на место сильного землетрясения. Работали там с пострадавшими и с потерявшими близких родственников.
Поскольку в поселке, на который пришелся эпицентр удара, почти все были такие, видимо, это была ужасная работа.
Он обошелся без подробностей, и Майка понимала — почему.
Один лишь разок Петя улыбнулся с прежней радостью — когда она честно сказала, что гордится им.
Сама Майка так бы не сумела. Она даже телевизор переключала, если репортеры показывали родственников жертв, — помочь ничем не могла, а представлять их чувства было просто невыносимо.
— Майка, привет! — Петя улыбался так радостно, будто сто лет не виделись, хотя ушел он отсюда вчера, в десять вечера.
— Слушай, дружок, а ты не начал лекции прогуливать? — строго спросила Майка.
— Я, даже если захочу, не смогу прогулять, — гордо ответил Петя.
— Это как? — не поверила она.
— У нас занятия месяц назад кончились.
— Понятно, — улыбнулась Майка.
Сразу сказать про каникулы Петечка, конечно, не мог. Но все равно хорошо, что не наберет проблем в институте.
— Пошли погуляем? — спросил он.
— Я как раз собиралась, — сначала ответила Майка и даже пошла к двери. Но затем остановилась. — Слушай, Петь, — вдруг сказала она. — Не пора нам поговорить серьезно?
— Валяй, — благодушно разрешил Петр.
— Ты бегаешь за мной так, как будто жениться решил, — взяла быка за рога Майка.
— В принципе я не возражаю, — согласился он. — Только давай после Вовкиного рождения. Дабы в торжественный момент венчания избежать комического эффекта.
«Вот же придурок», — улыбнулась Майка, в самом деле представив себя в фате и с таким пузом.
— А я — возражаю, — сказала она.
— Почему? — искренне удивился Петя. — Я — классный!
— Ага, классный, — почти согласиласьМайка. — Только я пока даже фамилию твою не знаю.
— Моя фамилия — Бе-рез-кин, — по слогам произнес потенциальный жених. — Хочешь, напишу тебе ее гвоздем на машине? Тогда точно не забудешь.
— Спасибо, не надо, — улыбнулась она.
— Кстати, ты тоже будешь Березкина, — сообщил Петя.
— Я — Чистова. Майя Владимировна Чистова. Мой сын будет Чистов. И я вовсе не хочу быть Березкиной, — отчеканила Майка.
— Ладно, — легко согласился Петя. — Могу же я в чем-то уступить любимой женщине. Все равно ты будешь подберезкина, — засмеялся он.
— Слушай, извращенец, — возмутилась Майка. — Если мы с тобой дважды поцеловались, то это еще ничего не значит.
— Трижды, — сказал Петя Березкин. — Трижды, дорогая. У меня все записано. Я тебя поцеловал два раза. И ты меня один.
Майка смущенно замолчала.
Действительно, было дело.
Не то чтобы ей чего-то реально захотелось. Просто плыли на пароходике по вечернему Гудзону. На скамейках вокруг было полно воркующих парочек.
И так захотелось вдруг перестать быть одинокой. А рядом сидел этот чертик, всерьез пристать не смел, да и не просто это, с ее нынешней конфигурацией, но время от времени пытался удержать Майкину ладонь в своей.
Майка повернула к нему лицо — ей нравилось смотреть в его смешные глаза, — и он наконец-то решился, наклонился к ней и дважды чмокнул в губы.
«Разве так целуются?» — усмехнулась Майка и поцеловала его правильно.
Действительно, один раз.
А этот мерзавец все запомнил и даже занес в свой мысленный гроссбух.
— Это не в счет, — сказала она. — Минутная слабость.
— В счет, — не согласился Петя. И быстро — она даже сообразить не успела — поцеловал ее в щеку.
— Теперь — четыре раза, — деловито сказал он. — В двух ситуациях.
— Господи, какой же ты еще дурачок, — вздохнула Майка. — Ты хоть понимаешь, что такое — семейная жизнь? Да к тому же — со мной.
— А что в тебе такого ужасного? — поинтересовался Березкин. — На метле нравится летать? Так из вас половина летает. А вторая половина — учится.
— Я — в маму, — пропустила ведьминский намек Майка. — Папа вокруг нее бегал двадцать лет, а потом она взяла и ушла к какому-то мужлану, — грустно закончила она. Затем, неожиданно для себя самой, добавила: — Причем не факт, что я не мужланова дочка. Биологическая.
Петя ненадолго задумался. После чего сказал:
— А мне кажется, здесь не так все ужасно. Получается, твоя мама ушла к своей первой любви. Небось они в социальной Сети нашлись?
— Вроде так.
— Типичный случай. И в большинстве долгого продолжения не бывает. Люди ошибаются, приняв сегодняшние воспоминания о чувствах за сильные прежние. А на самом деле — они сегодняшние воспоминания, понимаешь?
— Я-то понимаю, — вздохнула Майка. — Еще бы мама поняла. И чтобы папик ее понял и простил. А то он ведь ее примет, в случае чего. Но может и не простить. Папик у меня — латентно сильная личность.
— Это как? — теперь уже не понял Петя.
— Ну, все считали его маминым придатком. А он — не придаток. Просто он нас троих так любит, что это сильнее всякой карьеры и жажды власти. Теперь мы выросли, а мама его бросила. И что будет дальше, я не знаю.
— Но ведь то, что ты не знаешь будущего, вовсе не повод для расстройства, — мягко сказал будущий психолог. — А настоящее у тебя очень даже приличное.
— А что особо хорошего в моем настоящем? — усомнилась Майка, в скором времени — мать-одиночка в чужой стране.
— Да почти все, — уверенно сказал Петя и медленно, но веско начал перечислять. Причем, перечисляя, он загибал пальцы, что почему-то делало его аргументы еще более убедительными. — У тебя есть любящие мама и папа — раз. Ты получаешь второе высшее — два. Ты здорова и материально обеспечена — три. Ты ждешь замечательного пацана — четыре. И наконец, тебе чертовски повезло со мной, — закончил он главным аргументом.
Смешно, но настроение реально поднялось. И в самом деле — психолог. Однако из чувства противоречия съязвила:
— А что ж ты про мой ай-кью ничего не скажешь?
— Ну, вряд ли он слишком высокий, — замялся Березкин.
— Что-что? — реально повелась Майка.
— Что слышала, — спокойно объяснил юный специалист. — Если б он был высоким, не я бы за тобой бегал, а ты за мной.
— Ах ты, юный засранец! — разгневалась Майка, но как-то не очень всерьез. Этот чертик и в самом деле чем-то походил на папика — вроде как чего изволите и на все ради нее готов, а глядишь — сильная личность. И похоже, эта сила гораздо менее латентна, чем у Владимира Сергеевича Чистова.
Они все-таки решили немного погулять.
Вышли из дома и двинулись к небольшому скверу, здесь же, в квартале. Майка теперь опасалась отходить далеко: и уставала быстро, и — такой прозаический момент ее положения — в любую секунду могла захотеть в туалет. Тут уже не до дальних путешествий.
В скверике — в тени большого дерева с бескорым, как будто голым стволом — присели на деревянную скамейку.
— А что с предполагаемым папой-мужланом? — сам спросил Петя. — Раз тебя волнует — сейчас это мгновенно проверяется.
— Не мгновенно, — сказала Майка. — Недолго — да. Но не мгновенно. Анализ давно готов. — И замолчала.
— Но тебе страшно за ним идти, — закончил за нее Березкин.
Майка не возразила.
Значит — страшно.
— Давай рассмотрим эту ситуацию спокойно, — мягко начал Березкин. — Вариантов-то всего два. Первый — он твой отец. Ты будешь из-за этого меньше любить своего, как ты говоришь, папика?
— Вот еще! — фыркнула Майка. — Нет, конечно.
Как можно меньше любить такого папика?
— О’кей, — вбил ей в мозг успокаивающий серебряный гвоздик Петя. И начал потихоньку вбивать второй: — А если он не твой отец, то проблемы вообще не существует. Так или не так?
— Так, — вынуждена была согласиться Майка.
Иногда Березкин казался ей совсем-совсем пацаном, она даже чуть ли не материнские чувства начинала испытывать. А иногда — как сейчас или когда он вернулся с землетрясения — она чувствовала себя с ним младшей. И это чувство оказалось очень приятным. Комфортным.
— Ладно, психолог, — решив все же пройтись и тяжело поднимаясь со скамейки, сказала Майка, — убедил. Жизнь прекрасна и… — Майка хотела закончить фразу словом «удивительна», есть такой привычный оборот в русской речи, но вместо этого охнула и пошатнулась, а по ее ногам потекло что-то горячее.
Петя мгновенно подхватил ее и осторожно вновь усадил на скамью.
— Что с тобой? — Вот теперь он был испуган по-настоящему.
— Не знаю, — через силу ответила Майка. Она никогда раньше ничего подобного не испытывала. — Мне кажется, у меня кровь там ручьем течет.
— Ох ты господи, — выдохнул Березкин, нагнулся, приподнял ее подол и заглянул под платье.
— Что ж ты делаешь, черт! — выпалила Майка, но Петя уже поднимался и, похоже, чуть успокоенный. Но — только чуть.
— Это не кровь, — сказал он. — Летим в больницу. Может, у тебя воды отходят. Ты когда была у врача?
— Позавчера. Он сказал, еще недельку.
— И ты поверила мужчине? — К Пете возвращалось хорошее настроение. Или он перед ней выделывался, чтоб она не так пугалась? — Давай звони своим врачам. А еще лучше — сразу амбуланс вызывай.
Майка так и сделала, позвонив по выданному ей Дворой-Леей номеру. Это был амбуланс их района, волонтерский. Они приезжали, как правило, в пределах десяти минут.
В итоге приехали даже быстрее. Из большой машины — в Америке амбулансы похожи на грузовики с фургоном, здоровенные, с кучей оборудования — вышел Сэм, старший сын Дворы-Леи. Значит, сегодня его очередь дежурить.
Господи, как хорошо! Хоть кто-то свой. И еще такое совпадение — отличный знак: он ведь бизнесмен, на «Скорой» работает нечасто.
— Майя, ты решила ускорить процесс? — улыбнулся он в свою немаленькую, но аккуратную бороду.
— Ой, Сэм, не знаю. Я же в первый раз.
— Не бойся, все будет хорошо. Мама вчера за тебя записку носила.
Майка знала этот хасидский обычай. Они писали своим ушедшим в мир иной духовным лидерам — ребе — записки с просьбой помочь и оставляли их на могилах. В записках просили о здоровье, любви, детях, но не зазорно было и попросить чего-то материального.
Ей стало приятно, что Двора-Лея попросила своего цадика — на русский манер, святого, — чтоб тот, в свою очередь, попросил за нее у Всевышнего.
— А ничего, что я православная? — на всякий случай уточнила Майка. Она во всем любила точность, даже в таких вопросах и в такой момент.
— Ничего, — улыбнулся Сэм, помогая ей выбрать удобное положение и привязывая ее к носилкам, — Бог один. У вас ведь тоже так считают?
— Конечно, — успокоенно ответила она и закрыла глаза.
Амбуланс, подвывая сиреной, несся в больницу.
Майка с закрытыми глазами отсчитывала повороты. Еще несколько минут — и наступит момент истины. Она и боялась родов, и очень ждала их.
Теперь же, когда начали отходить воды, она вдруг стала бояться меньше: процесс пошел, его не остановить и не отложить, а значит — бояться уже нет смысла.
Главное — успеть вовремя, чтоб ребеночек родился здоровым.
Наконец, скрипнув мощными тормозами, амбуланс остановился и заглушил двигатель.
Майка открыла глаза и увидела добродушное лицо Сэма.
А еще — перепуганное лицо Пети Березкина.
Психолог, по-моему, так и не научился успокаивать сам себя. По крайней мере, с другими у него получается лучше.
Майка подмигнула ему, и Петя сразу повеселел.
Идти своими ногами ей уже не позволили.
Так, на каталке, сопровождаемая Сэмом и Березкиным, Майка въехала в самораздвижные стеклянные двери клиники.
Здесь она уже бывала.
Тут — помогут.
Первой подошла серьезная докторша-негритянка, перебросилась парой слов с Сэмом — некоторые измерения ей были сделаны еще в амбулансе. Потом — еще одна удача — подошел доктор Данько.
Ну, теперь можно расслабиться.
Ее поместили в отгороженный зеленой тканью закуток и дали пару минут отдышаться. Правда, предварительно обвешав датчиками и подключив к монитору. Потом, не снимая датчиков и прихватив с собой прибор, дружненько покатили в другое место. Майка поняла — в родильную палату. Или как там она у них называется.
Остановились на секунду у широких раскрытых дверей — остальное пространство было загорожено закрашенной белым стеклянной стеной с угрожающей надписью «Вход только персоналу». Сэм помахал ей — мол, все будет хорошо.
«Даже не поцеловал», — подумала Майка. Потом вспомнила, что им нельзя не только целовать чужих женщин, но и дотрагиваться до них.
Зато Березкин быстро поцеловал трижды: два раза куда-то в нос, а третий, если честно, в воздух — каталку уже повезли.
Но успел крикнуть:
— Майка, семь раз — в трех ситуациях.
Она поняла и улыбнулась.
Сколько себя помню, мне всегда было обидно за папика. Слишком многие из наших знакомых смотрели на мамулю как на героиню, а на него — как на… домработницу, что ли. Нет, его, конечно, уважали. Да мама и не стала бы общаться с теми, кто выказал бы ее мужу открытое неуважение. Однако ключевые слова здесь — ее мужу.
Сам по себе Владимир Сергеевич Чистов, похоже, и в маминых глазах не имел сколь-нибудь заметной значимости. Это меня всегда злило и поражало.
Злило — потому что наш папик, пожелай он, мог бы добиться успехов на любом поприще. Ну, может, кроме политики — маминого куража и желания влезть в гущу событий у него действительно не было.
А еще он вполне мог не пожать руку подлецу. Легко. Причем — вне зависимости от занимаемой подлецом должности.
Мама в этих вопросах была более… флексибилити, что ли. Не то чтоб завзятая карьеристка, но… дочь дипломата. Теперь я нашла точное определение.
Папик сыном дипломата никаким боком не был и вполне мог с мягкой улыбкой и мягким голосом резануть матку-правду в любой адрес.
Про злило — сказала.
Теперь — про поражало.
Поражало меня то, как моя мамуля — несомненно, умнейшая женщина — не замечала, какое богатство свалилось ей в руки. Досталось без боя и без труда.
По праву соседства.
Теперь, став взрослой и получив кое-какой опыт семейной жизни, я догадываюсь, почему она этого не замечала. Наверное, именно потому, что без боя и без труда. А что легко находят, то легко и теряют.
И еще одну вещь я заметила, умудренная своими двадцатью тремя годами.
То, что мне нравится в моей мамуле, начинает бурно проявляться во мне самой. А то, что не нравится — причем очень, — начинает проявляться… тоже. Типа — яблоко от яблоньки…
Это же можно сказать про Вадьку. Братишка становится вылитый папуля. С одной стороны, это здорово. С другой — он же военный. А там лучше бы побольше взять от мамули.
С Вадькой эти мыслишки надо будет подробно обсудить.
Мне с ним всегда легко, почти как с папиком. Только брателло пока поглупее будет. Что, впрочем, никак не помешает нам, когда он приедет к новоявленному племяннику, пару дней безостановочно протрепаться.
Кстати, с чего вдруг все эти соображения пришли в мою голову?
Может, это Всевышний предупреждает меня: не гноби, Майка, комифранцуза Петю! Если он достался тебе без боя и без труда, это не значит, что за него не надо бороться.
А с чего Всевышний взял, что я его гноблю?
Просто характер у меня такой. С примесью мамулиного.
Но я постараюсь взять себя в руки и всегда помнить, что я не только мамина, но и папина дочка.
Эх, еще бы у родителей наладилось!
Я, конечно, проверчу не одну дыру в мамулиной голове, однако с ней никогда ничего нельзя сказать наперед. Да еще это чудовище — Басаргин…
Читать бесплатно другие книги:
