Доктор Проктор и его машина времени Несбё Ю

Глава 1. Открытка из Парижа

В спортзале царила тишина. Ни единого звука не издавали двенадцать коричневых секций шведской стенки, старый гимнастический конь, обтянутый потрескавшейся кожей, восемь серых потертых канатов, неподвижно свисающих с потолка, а также шестнадцать мальчиков и девочек – оркестр школы «Укромный уголок», который замер, напряженно глядя на дирижера Мадсена.

– Приготовились!..

Мадсен поднял дирижерскую палочку и оглядел оркестр сквозь темные стекла солнцезащитных летчицких очков. Заранее пугаясь того, что вот-вот произойдет, дирижер поискал глазами Булле – свою последнюю надежду. Мадсен знал, что другие музыканты дразнят рыжего трубача за его маленький рост, ну и пусть. Зато в отличие от них этот низкорослый мальчишка был прирожденным музыкантом и мог выручить весь оркестр. Не найдя Булле, взгляд Мадсена остановился на девочке по имени Лисе. Насколько знал Мадсен, эта юная кларнетистка была единственной, кто дружил с Булле. А еще он знал, что Лисе была единственной, кто репетировал дома. Может быть, все еще обойдется…

– Внимание…

Оркестранты подняли инструменты. Тишину нарушали только звуки погожего октябрьского дня, доносившиеся через окно: пение птиц, стрекот газонокосилки, смех младшеклассников, игравших во дворе. Но в спортзале господствовал мрак. И скоро этот мрак сгустится еще больше…

– Начали! – закричал Мадсен и царственным жестом взмахнул палочкой.

Сначала ничего не изменилось – по-прежнему пели птицы, стрекотала газонокосилка, смеялись малыши. И вдруг тишину разорвал рев трубы, испуганно заверещал кларнет, бухнул, пробуя голос, большой барабан. Потом без предупреждения загрохотал малый барабан, отчего проснулась и истошно заблеяла валторна, а в последнем ряду оркестрантов фыркнул кто-то огромный, – наверное, так фырчит синий кит, всплыв на поверхность после недельного пребывания в глубинах. Но каждый звук был сам по себе, и лицо Мадсена все больше багровело, предвещая неминуемый взрыв.

– Три, четыре! – Мадсен размахивал палочкой, как будто она была хлыстом надсмотрщика, а музыканты – прикованными к римским галерам гребцами. – Смотрите на меня и держите ритм! Это же «Марсельеза», французский гимн! Выше нос, ну!

Но никто и не думал поднимать нос. Одни музыканты играли, уткнувшись в ноты, другие – крепко зажмурившись, будто тужились на горшке.

Мадсен сдался и опустил руки. Музыка смолкла, и лишь туба продолжала в одиночестве рычать.

– Стоп, стоп, стоп! – закричал Мадсен и подождал, пока туба не замолчит. – Слышали бы это французы! Они сначала отрубили бы вам головы на гильотине, а потом сожгли на костре то, что осталось. «Марсельеза» требует уважения!

Пока Мадсен продолжал бушевать, Лисе наклонилась к соседнему стулу и прошептала:

– Я взяла с собой открытку от доктора Проктора. Она очень странная.

Из-за помятой трубы ответил голос:

– Самая обычная открытка, если хочешь знать мое мнение. «Лисе и Булле, привет из Парижа. С приветом, доктор Проктор». Ты ведь говорила, там вроде как-то так написано?

– Да, но…

– Вообще-то, это необыкновенно обыкновенная открытка, Лисе. Единственное необычное в том, что она пришла от такого необычного человека, как доктор Проктор.

Их прервал громкий оклик Мадсена:

– Булле! Оказывается, ты здесь?

– Так точно, сержант! – прозвучал голос из-за помятой трубы.

– Встань, чтобы мы тебя видели, Булле!

– Будет сделано, о главнокомандующий веселой музыки и всех звуков Вселенной!

Маленький рыжий мальчик с большими веснушками и широкой улыбкой взобрался на стул и показался из-за пюпитра. Собственно говоря, он был не просто маленький, а очень маленький. И волосы у него были не просто рыжие, а ослепительно-рыжие. И улыбка не просто широкая, а такая широченная, что делила его маленькое лицо на две половины. И веснушки не просто большие, а… ну ладно, ладно, просто большие.

– Сыграй нам «Марсельезу», Булле! – прорычал Мадсен. – Так, как ее положено играть.

– Слушаю и повинуюсь, о мать всех дирижеров и владыка всех янычар к северу от Сахары и к востоку от…

– Оставь эти глупости, играй!

И Булле заиграл. Мягкий теплый звук взмыл к потолку спортзала, вылетел из окна в погожий осенний день, и птицы тут же замолкли, словно устыдившись своего щебета и прислушавшись к прекрасной мелодии. Во всяком случае, так думала Лисе, слушая, как ее маленький сосед и самый лучший друг играет на старой трубе своего дедушки. Лисе любила кларнет, но труба – это отдельный разговор. К тому же играть на ней оказалось вовсе не трудно. Булле научил ее играть на трубе «Да, мы любим этот край»[1]. Конечно, у Лисе пока получалось не так хорошо, как у Булле, но втайне она уже подумывала о том, чтобы когда-нибудь сыграть «Да, мы любим этот край» перед большой аудиторией. Нет, вы только представьте себе!.. Но мысли – это всего лишь мысли, а мечты – всего лишь мечты.

– Прекрасно, Булле! – крикнул Мадсен. – А теперь давайте все подыграем Булле! Раз, два, три, четыре!

И оркестр школы «Укромный уголок» подыграл Булле. Грохоча, гремя, через пень-колоду. Барабаны, саксофоны, валторны, музыкальные треугольники и цимбалы сообща подняли такой трезвон, какой могла бы издать чья-нибудь кухня, если ее встряхнуть так, чтобы содержимое шкафов и ящиков посыпалось на пол. Потом вступили большой барабан и туба. Спортзал задрожал. Шведская стенка стала щелкать зубами, канаты отклонились в сторону, как от сильного ветра, а потрепанный конь сантиметр за сантиметром поскакал к входной двери, словно решил спасаться бегством.

«Марсельеза» отзвучала, и наступила абсолютная тишина. И в спортзале, и снаружи. Птицы не пели, дети не смеялись. Только эхо последних отчаянных ударов двойняшек Трульса и Трюма по коже барабанов и по барабанным перепонкам еще перекатывалось от стены к стене.

– Спасибо, – простонал дирижер Мадсен. – Мне кажется, на сегодня довольно. Увидимся в понедельник.

– И все-таки есть в этой открытке что-то странное! – сказала Лисе, когда они вместе с Булле шли домой на Пушечную улицу.

Вечерами темнело все раньше и раньше, и это им нравилось. Особенно нравилось это Булле, он считал, что светлые летние ночи – весьма посредственное изобретение. Зато темные теплые осенние вечера, когда удобно воровать яблоки, – изобретение гениальное, ну, почти такое же, как изобретения доктора Проктора. А доктора Проктора Булле считал лучшим изобретателем в мире. Правда, все остальные люди в этом самом мире думали, что доктор Проктор не изобрел ничего стоящего, но что они понимают? Кто придумал, например, самый эффективный ветрогонный порошок? Еще важнее, что доктор Проктор готовил лучший в мире пудинг с карамелью, был отличным другом и соседом и научил Булле и Лисе не обращать внимания на то, что некоторым кажется, будто их троица состоит из рыжего вихрастого недомерка, девчонки-тихони с тощими косичками и безнадежно спятившего профессора в закопченных мотоциклетных очках.

«Мы знаем то, чего не знают они, – любил говорить доктор Проктор. – Мы знаем, что если друзья готовы всегда и во всем помогать друг другу, то один плюс один плюс один будет не три, а гораздо больше».

И это была чистая правда. Но дружба дружбой, а писать письма профессор, как оказалось, не любил. Коротенькая открытка – это все, что они получили за три месяца, прошедшие с тех пор, как профессор оседлал свой мотоцикл, натянул кожаный шлем и, простившись с Лисе и Булле, отправился в Париж на поиски своей давней любви – девушки по имени Жюльет Маргарин. Жюльет загадочным образом исчезла много-много лет назад, когда доктор учился во Франции. На стене в лаборатории профессора висела фотография тех времен, когда они встречались. Оба выглядели там такими счастливыми, что Лисе не могла смотреть на снимок без слез. Собственно, Лисе и уговорила доктора Проктора отправиться во Францию и найти Жюльет.

– Очень странное! – повторила Лисе. – Взгляни-ка.

Она протянула открытку Булле.

– Гм-гм, – пробормотал тот.

Остановившись под ближайшим уличным фонарем, Булле стал внимательно изучать открытку, с умным видом продолжая мычать «гм-гм».

– Открытка из Парижа, – сказала Лисе и ткнула пальцем в черно-белую фотографию, снятую, видимо, ранним пасмурным утром.

На картинке была изображена большая площадь, по ней прогуливалось множество народу с зонтиками, в том числе мужчин в черных цилиндрах, и все же площадь почему-то казалась пустоватой. Если бы не слово «ПАРИЖ» внизу, трудно было бы поверить, что дело происходит в славной столице Франции.

– Ты видишь то же, что и я? – задумчиво спросил Булле.

– А что ты видишь?

– Мне кажется, на площади чего-то не хватает. Или на фотографии.

– Может быть, – сказала Лисе.

Она чувствовала, что Булле прав, но не могла определить, чего же не хватает.

– Кроме того, открытка вся покоробилась… – Булле осторожно согнул карточку. – Она промокла, потом ее высушили. Ты что, читала ее в ванной?

– Конечно нет, – сказала Лисе. – Ее такой и принесли.

– Ага! – воскликнул Булле и высоко поднял маленький пальчик с обгрызенным ногтем. – И снова гений всех времен и народов Булле своим великолепным умом находит единственно верную разгадку тайны! На открытку упали капли дождя еще тогда, в Париже!

Лисе заморгала.

– Откуда ты знаешь?

– Элементарно, моя дорогая Лисе. Это ясно из открытки. Читай.

Булле вернул ей открытку.

Лисе не нужно было перечитывать послание, она проделала это уже раз двенадцать и выучила текст наизусть. Но вы вряд ли читали его, поэтому посмотрите сами:

– В Париже был ливень, что тут непонятного? – заявил Булле, очень довольный своей проницательностью, и отдал открытку Лисе, а сам принялся изучать изгрызенные ногти на других пальцах, прикидывая, куда бы еще вонзить зубы.

– Странность не в том, что открытка промокла, – сказала Лисе. – Странность в самом тексте! Например, кто такие Есил и Еллуб?

– Может быть, он забыл, как нас зовут? – сказал Булле.

– Нет, там, где адрес, он правильно написал: Лисе Педерсен, – возразила Лисе.

– Гм, – пробормотал Булле, но уже не с таким умным видом, как раньше.

– Есил – это Лисе, если читать задом наперед, – сказала Лисе.

– Элементарно, – подхватил Булле и прочитал слово задом наперед. Действительно, Есил превратилось в Лисе. – Но что за штука Еллуб? – спросил он.

– Угадай! – простонала Лисе и заморгала своими красивыми глазами.

– Та же самая Лисе, только сверху вниз?

– Нет, это Булле задом наперед!

– Хе-хе, – усмехнулся Булле, показав ряд крохотных зубов. – Я пошутил. Это же элементарно. – Однако уши его немного покраснели. – Но если ты и так все поняла, что тебе не нравится?

– Странно вовсе не это! – рассердившись, закричала Лисе.

– А что?

– Все остальные слова!

Булле развел руками.

– Лисе, доктор Проктор пишет нам о том, что в Париже был ливень. Дожди в октябре вполне нормальное явление. Даже в пустыне Калахари в октябре бывают дожди. Они идут так долго, что вся пустыня оказывается под водой, и пятнисто-дымчатый намибийский носорог – этот упрямец, который отказывается учиться плавать, – стоит на дне, задержав дыхание, до самого ноября. Ничего странного, что в октябре в Париже идет дождь.

– Пятнисто-дымчатый намибийский носорог? – недоверчиво посмотрела на него Лисе.

– Да-с! – ответил Булле. – О нем говорится на странице шестьсот двадцать книги «Животные, которых, на твой взгляд, лучше бы не было».

Лисе вздохнула. Булле часто ссылался на эту толстую книгу, стоявшую, по-видимому, на дедушкиной книжной полке. Но сама Лисе и никто из ее знакомых никогда в жизни не видели книги «Животные, которых, на твой взгляд, лучше бы не было».

– Ну а что насчет этого «туп»? – спросила она. – Что бы это значило?

– Все предельно ясно, – ответил Булле. – Туп – это французская единица измерения, приблизительно то же, что миллиметр в Норвегии. К примеру, по радио говорят, что за последние сутки выпало столько-то миллиметров осадков, то есть дождя. В Париже говорят, что выпало столько-то тупов.

Лисе посмотрела на него с сомнением:

– А что означают другие слова? Например, «йом»?

Булле пожал плечами:

– «С приветом к вам доктор Проктор». Вроде бы немного похоже на шведский язык. «Хейя, хейя, йом, йом», как-то так.

– Бред сивой кобылы! – фыркнула Лисе. – Во-первых, доктор Проктор не швед, а во-вторых, он профессор и умеет нормально писать.

– В самом деле? – протянул Булле и почесал подбородок с левой стороны, чтобы скрыть внезапно вспыхнувший румянец.

Лисе снова вздохнула:

– Ну и зачем он сообщает нам об этом ливне?

Булле снисходительно откашлялся.

– Послушай, моя драгоценная бестолочь, тут все ясно как пень. Количество тупов осадков может достичь такого уровня, что весь Париж окажется затоплен. И тогда из Северного моря приплывут гренландские тюлени и станут путаться в ногах у парижан, когда те поплывут к булочнику покупать французский батон. Когда тебя цапают за ногу по дороге в булочную, это неприятно. хотя и не смертельно.

– Хватит, Булле! – предостерегающе сказала Лисе.

Булле взглянул на нее с недоумением, но все же замолк.

– За всем этим что-то кроется, – сказала Лисе.

– А? – спросил Булле. – Что кроется?

– Не знаю, но что-то определенно кроется. Посмотри, к примеру, на марку. Тебе не кажется, что она странная?

– Знаешь, ни одна прямоугольная почтовая марка с зубцами и портретом какого-то серьезного типа не заставит меня подпрыгнуть от неожиданности.

– А ты не прочитал, что там написано?

– Нет, – признался Булле.

Лисе снова дала ему открытку.

– «Феликс Фор», – прочитал Булле. – Должно быть, так зовут этого парня. И еще какие-то цифры: один-восемь-восемь-восемь – это, наверное, год. Фи-и-и!

– Фи? – подняла брови Лисе.

– Да, только представь себе: лизнуть марку, которой больше ста лет…

– Но разве она выглядит как столетняя марка?

Булле внимательно рассмотрел марку. И признал, что Лисе права. Если не считать того, что марка подмокла, она казалась совершенно новой, со свежей краской и гладкими краями.

– Может быть, тут опечатка, – сказал он без прежней уверенности.

– Думаешь? – усомнилась Лисе.

Булле покачал головой.

– За этим что-то кроется, – сказал он.

– Все вверх дном, – сказала Лисе.

– Ты до этого говорила – задом наперед, – напомнил ей Булле.

– Что? – переспросила Лисе.

– Я просто повторил твои слова.

– Какие?

– Что тут все задом наперед, – сказал Булле.

– Точно! – Лисе выхватила у него открытку. – Точно!

Она изучила текст. И вскрикнула.

– Что с тобой? – озабоченно спросил Булле.

– Я д-думаю, что д-доктор Проктор в опасности, – заикаясь, сказала она и побледнела. – Прочитай задом наперед!

Булле так и сделал. Ты тоже можешь попробовать.

…

Готово? Все понятно?

Ну что ж, у Булле тоже не сразу получилось. Но в конце концов он сумел это сделать:

«Читайте там. Хочу домой. Путь не вился. Помогите вернуться, Булле и Лисе».

– Вот что тут написано, – простонала Лисе. – Произошло нечто ужасное!

– Ну да, – сказал Булле. – Доктор Проктор разучился писать. У него буква «Н» похожа на «П».

– Да нет же! – закричала Лисе. – Неужели ты ничего не понял?

– Ага, – признался Булле и почесал подбородок. – Например, я совершенно не понимаю, что значит «читайте там».

Лисе внимательно рассмотрела открытку.

– Смотри, тут стрелка нарисована. И она показывает на марку.

Булле сунул указательный палец правой руки в правое ухо и покрутил, закрыв при этом правый глаз. Это всегда помогало ему лучше соображать. Все равно что повернуть ключ зажигания в автомобиле: раз – и голова начинает работать. Послышалось что-то вроде «чпок», и он вынул палец из уха.

– Знаю, – сказал Булле, с довольным видом изучая палец. – Это зашифрованное послание, которое не должны были прочитать непосвященные. Доктор Проктор знал: лишь такой гений, как я, поймет, что это не простая открытка.

Лисе выразительно закатила глаза, но Булле притворился, будто ничего не заметил.

– «Читайте там» и стрелка в сторону марки, – продолжил он. – Значит, под маркой тоже скрыто какое-то сообщение! Надо ее отклеить.

– Дошло наконец, – сказала Лисе.

Булле протянул Лисе открытку и, лучась гордостью, заявил:

– Как хорошо, что у нас с тобой есть я, чтобы разгадывать всякие секретные коды, ведь правда?

Глава 2. Подвал доктора Проктора

Папа Лисе, комендант крепости, проснулся на диване из-за того, что почувствовал во рту вкус газетной бумаги и типографской краски. Как обычно, он заснул, прикрыв лицо газетой, а поскольку он храпел так, что даже шторы на окне шевелились, нижняя часть газеты – та, где обычно прогноз погоды, – при каждом вдохе заползала коменданту в рот. Он взглянул на часы и удовлетворенно вздохнул. Скоро можно будет идти спать. Но сначала хорошо бы проглотить бутерброд с курятиной, нет, лучше два. Комендант бросил газету на столик, перекатил свой большой живот через край дивана и таким вот образом оказался на ногах.

– Это что еще за дела? – удивился он, войдя на кухню.

Лисе возилась у кухонного стола, а на стуле рядом с ней стоял Булле, крохотный мальчонка из странной семьи, которая весной переехала в дом на Пушечной улице. На столе пыхтел чайник, из носика валил пар.

– А вам не рановато пить кофе, дети? – спросил комендант.

– Ай-ай, команданте, – сказал Булле. – Мы и не думали про кофе.

Только тут комендант увидел, что Булле прижимает пальцем кнопку, чтобы чайник не отключался автоматически и продолжал кипеть. А дочка держит над струей пара что-то напоминающее открытку.

– Что это вы тут делаете?

– Уйди, папа, – сказала Лисе.

– Вообще-то, командую здесь я! – сказал комендант. – И я хочу знать, чем вы тут занимаетесь!

– Мне очень жаль, команданте, – сказал Булле. – Это очень-очень секретно. Если бы мы рассказали вам, вы бы стали тем, кто слишком много знает. А вы ведь знаете, что делают с теми, кто слишком много знает, правда?

– И что же с ними делают? – спросил комендант, подбоченившись.

– Отрезают язык, чтобы не проболтались. И пальцы правой руки, чтобы им нечем было писать.

– А если я левша? – сказал комендант.

– Тогда вам крупно не повезло: придется отрезать вам пальцы и на левой руке.

– А если я умею писать, держа ручку пальцами ног?

– Придется отрезать вам обе ноги, команданте. Ничего личного, но сами понимаете: жизнь шпиона полна превратностей.

– Да, теперь понятно, – вздохнул комендант.

– Однако нет худа без добра, – сказал Булле. – Без ног можно валяться на диване хоть до Пасхи.

А еще не надо смазывать лыжи, стирать носки, завязывать шнурки на ботинках.

– Все это так, – сказал комендант. – Но ведь я могу взять ручку в рот. Или подмигивать азбукой Морзе.

– Мне очень жаль, команданте. Значит, придется отрезать сразу всю черепушку.

Комендант рассмеялся, и весь его большой живот заходил ходуном.

– Перестаньте валять дурака, вы оба, – сказала Лисе. – Папа, уходи! Это приказ!

Когда комендант, качая головой, вышел, Лисе отвела открытку от струи пара. Они присели к кухонному столу, и Лисе чрезвычайно осторожно отделила марку от открытки с помощью пинцета.

– Получилось! – воскликнула Лисе. – Откуда ты знал, что марки нужно отклеивать паром?

– О, это же азы работы детектива, – сказал Булле, но было видно, что он приятно удивлен.

– Там, где была марка, что-то написано, но слишком мелко, не прочитать, – сказала Лисе и поднесла открытку поближе к свету. – Может, у тебя получится, ведь ты… э… не такой большой.

– При чем тут это? – Булле вскинул бровь.

Лисе пожала плечами:

– Невысокие покупают одежду меньше размером, машины поменьше. Может, вам и маленькие буквы подходят.

– Дай посмотрю, – пробурчал Булле, выхватил открытку и стал внимательно ее изучать. – Ничего. – Он, не глядя, протянул руку: – Оптику мне, пожалуйста.

Лисе подскочила к ящику кухонного шкафа, нашла мамино увеличительное стекло и сунула в руку Булле.

– Вот так-так, – сказал Булле, когда смог разглядеть написанное.

А разглядеть он смог вот что:

– Конечно понятно, – пробурчал Булле и передвинул увеличительное стекло вниз.

«В Париже ищите пансион „Пом Фри“[2]. Когда туда придете…

…ривет от доктора Проктора».

– Эй! – воскликнул Булле. – Что такое? Здесь есть пропуск. Многое стерто!

– Смыто водой, – испуганно прошептала Лисе, глядя из-за его плеча. – Есть еще что-нибудь?

Булле передвинул увеличительное стекло ниже.

«P. S. Ключ от лаборатории – в тайнике, а именно под ковриком у входа».

– Так чего же мы ждем? – крикнул Булле.

– Команды на старт! – крикнула Лисе.

– Старт! – крикнули они хором.

И вскочили со стульев. Лисе выхватила из нижнего ящика кухонного шкафа папин карманный фонарик, и они выбежали на Пушечную улицу, в тишину и темноту, затопившую сады и деревянные дома. Луна с любопытством смотрела, как Булле и Лисе преодолевают деревянный забор самого заросшего сада у самого маленького дома на улице. Они промчались мимо грушевого дерева к двери в подвал и подняли коврик у входа.

И в свете луны действительно блеснул ключ.

Булле и Лисе вставили ключ в замочную скважину старой некрашеной двери и повернули. Раздался угрожающий металлический скрежет.

Они застыли, глядя на дверь.

– Ты первый, – прошептала Лисе.

– Да легко, – сказал Булле и нервно сглотнул.

Потом глубоко вздохнул. И со всей силы пнул дверь.

Дверь медленно и скрипуче открылась. На них пахнуло сырым холодным воздухом подвала, над головами пролетела и исчезла в ночи то ли необыкновенно крупная ночная бабочка, то ли среднего размера летучая мышь.

– Жутики, – сказала Лисе.

– И кошмарики, – сказал Булле, зажег карманный фонарик и осторожно вошел.

Лисе оглянулась. Даже старое доброе грушевое дерево показалось ей сейчас ведьмой, протянувшей к луне длинные скрюченные пальцы. Лисе поежилась и поспешила войти в подвал следом за Булле.

Но его уже не было видно, внизу господствовала всепоглощающая темнота.

– Булле, – прошептала Лисе.

Она знала, что, если в темноте заговорить громко, от звука голоса станет только страшнее.

– Я здесь, – прошептал Булле.

Лисе пошла на голос и увидела конус света от фонарика, падающий на что-то на стене.

– Ты нашел мыло времени? – спросила она.

– Нет, – ответил Булле. – Но я нашел самого большого паука северо-восточного полушария. У него семь ног, причем ног давно не бритых. А пасть такая большая, что можно даже губы рассмотреть. Взгляни на зверя!

На стене подвала Лисе разглядела совершенно обыкновенного и даже не особенно крупного паучка.

– Семиногий перувианский паук-упырь, страшно редкий вид! – прошептал Булле в полном восторге. – Он высасывает мозг у насекомых, тем и питается.

– Какой мозг? – сказала Лисе и посмотрела на Булле. – Я думала, что у насекомых нет мозга.

– Вот поэтому-то семиногий перувианский паук-упырь так редко встречается, – прошептал Булле. – Попробуй-ка найди насекомых с мозгом.

– Откуда ты все это знаешь? – спросила Лисе.