Тузы за границей Мартин Джордж

«Я ни за что не должен был их отпускать».

Когда и Гимли, и Вольф выразили желание встретиться с членами американской делегации, он был ошарашен. Пожалуй, впервые с тех пор, как началась эта комическая опера, эти двое в чем-то сошлись во мнениях.

От этой встречи попахивало чем-то таким, что ему не нравилось… хотя это и было глупо. Рейган поставил крест на возможности открытых переговоров, но разве разбирательство с «Ирангейтом», над которым сейчас потешаются все американцы, не доказывает, что он и сам не чурается использовать частные каналы, чтобы договориться с террористами, по отношению к которым на публике занял жесткую позицию?

«И потом, – подумал он, – у меня уже давно хватает ума не раздавать приказы, которые, скорее всего, все равно не будут исполнены».

В спецназе все было совсем не так. Люди, которыми он командовал, были профессионалами и, более того, элитой советских вооруженных сил, радеющей за общее дело и достигшей виртуозного мастерства в своей области. Какой разительный контраст с этой сворой злобных непрофессионалов и кровожадных дилетантов!

Если бы только у него был свой человек – дома или в каком-нибудь лагере в Корее, Ираке или Перу! Кто-то другой, кроме Гимли: судя по всему, много воды утекло с тех пор, когда что-то слабее взрывчатки было в состоянии раскрыть разум карлика настолько, чтобы кто-то мог до него достучаться – а натуралы в особенности.

Он очень жалел, что не может сам присутствовать на этой встрече. Но его место здесь, он должен охранять пленника. Без Хартманна у них не останется ничего – только куча проблем.

Интересно, а КГБ их марионетки тоже доставляют столько головной боли? Логика подсказывала, что иначе и быть не может. За последние несколько лет они столько раз лопухнулись по-крупному – от одного упоминания о Мехико ветераны до сих пор кривились, как от зубной боли, – а у ГРУ имелись доказательства многочисленных оплошностей, следы которых, как наивно считали комитетчики, им удалось замести.

Однако мастера политической пропаганды по обеим сторонам столь метко поименованного железного занавеса хорошо знали свое дело. Где-то в глубине сознания даже Молния не мог отделаться от образа КГБ как всемогущего кукловода, опутавшего весь мир, словно паутиной, своими нитями.

Он попытался вообразить себя главным пауком. И не удержался от улыбки.

«Нет. Никакой я не паук. Я просто маленький испуганный человечек, которого кто-то когда-то назвал героем».

Он подумал о Людмиле, своей дочери. И задрожал.

«Да уж, я крепко сижу на своих нитях, это точно. Но не я за них дергаю».

«Я хочу его».

Хартманн оглядел убогую комнатушку. Ульрих мерит ее шагами: лицо окаменевшее, надутое – недоволен, что его не взяли на дело. Коренастый Вильфрид сидит и с маниакальной осторожностью чистит автомат. Два оставшихся джокера молча уединились в углу. Русский курит, уставившись в стену.

Он старательно избегал смотреть на парнишку в потертой кожаной куртке.

Маки мурлыкал себе под нос старую песенку об акуле и ее зубах и о парне, у которого был складной нож и модные перчатки. Грегу вспомнилась ее слащавая версия, популярная в годы его юности, – ее пел Бобби Дарин или еще какой-то подростковый кумир. Припомнил он и другой ее вариант, который впервые услышал в дымной комнатке в кампусе Йеля в шестьдесят восьмом, когда антивоенный активист Хартманн вернулся в свою альма-матер читать лекции. В ту давнюю ночь от слов этой песни по коже у него бегали мурашки. Мрачная и зловещая, она была более близким к оригиналу переводом, как нельзя лучше подходящим к хрипловатому баритону мужчины, который, подобно самому старине Бертольту Брехту, с наслаждением разыгрывал из себя Ваала[98]. Томас Марион Дуглас, обреченный солист группы «Дестини».

«Я хочу его».

«Нет! – крикнул его разум. – Он псих. Он опасен».

«Он может оказаться полезным, когда я выведу нас с тобой отсюда».

Хартманна скрутил животный ужас.

«Нет! Ничего не предпринимай! Сейчас террористы ведут переговоры. Мы выберемся отсюда».

Он ощущал презрение Кукольника. Нечасто его второе «я» казалось более обособленным, более отличным от него.

«Глупцы. И когда это дело, в котором участвовал Хирам Уорчестер, выгорало?»

«Тогда мы просто подождем. Рано или поздно все уладится».

Он чувствовал липкие щупальца пота, обвившие его тело под окровавленной рубахой и жилетом.

«И долго, по-твоему, мы должны ждать? Скоро наши джокеры и их дружки-террористы разругаются в пух и прах? У меня есть марионетки. Они единственная наша надежда выбраться».

«Что они могут сделать? Я не могу вот так взять и заставить кого-нибудь из них отпустить меня. Я же не этот маленький мозгокрут Тахион».

Внутри самодовольно завибрировало.

«Не забывай семьдесят шестой год, – сказал он своей силе. – Тогда ты тоже считал, что у тебя все получится».

Сила засмеялась над ним, и тогда он закрыл глаза, сосредоточился и заставил ее умолкнуть.

«Неужели он превратился в демона и завладел моей душой? – спросил он себя. – А я теперь всего лишь одна из марионеток Кукольника? Нет. Я здесь хозяин. Кукольник – всего лишь выдумка. Персонификация моей силы. Игра, в которую я играю сам с собой».

Внутри, в замысловатых закоулках его души, послышался отзвук торжествующего смеха.

– Опять дождь, – заметил Ксавье Десмонд.

Тахион поморщился, но воздержался от похвалы наблюдательности джокера к очевидным вещам. Все-таки Дес его друг.

Он поудобнее взялся за ручку зонта, который делил с Десмондом, и попытался убедить себя, что ливень скоро закончится. Берлинцы, прогуливающиеся по тропинкам, которые прорезали заросший травой парк Тиргартен, и идущие по тротуарам Бундес-аллее неподалеку, совершенно явно придерживались такого мнения, а уж кому, как не им, это знать. Пожилые мужчины в фетровых шляпах, мамаши с детскими колясками, решительные молодые люди в темных шерстяных свитерах, торговец сосисками со щеками, похожими на спелые персики, – обычная толпа немцев, спешащих урвать кусочек хоть какого-то подобия сносной погоды после затяжной прусской зимы.

Он взглянул на Хирама. Необъятный круглый ресторатор был ослепителен в своем костюме-тройке в полоску, залихватски заломленной набок шляпе и с завитой черной бородой. В одной руке он держал зонт, в другой – блестящую черную сумку, а рядом стояла Сара Моргенштерн, стараясь не коснуться его.

С полей украшенной пером шляпы Тахиона, которая не вмещалась под зонтик, капала вода. По хоботу Деса сбегал ручеек. Такисианин вздохнул.

«Как это я позволил подбить себя на такое?» – в четвертый или пятый раз спросил себя он. Без толку; когда Хирам позвонил и сказал, что какой-то западногерманский промышленник, пожелавший остаться неизвестным, предложил дать им деньги для выкупа, он понял, что влип.

Сара молчала, неестественно выпрямившись. Лицо у нее было такое же белое, как плащ. Зря она настояла на том, чтобы пойти с ними. Но она была ведущей журналисткой в этой поездке, и, скорее всего, им пришлось бы посадить ее под замок, чтобы помешать лично осветить встречу с похитителями Хартманна. Кроме того, у женщины был в этом деле и свой интерес.

Хирам прочистил горло.

– Вот они. – Его голос прозвучал выше обычного.

Никакой ошибки – во всей Западной Германии просто не было столько джокеров, чтобы двое из них совершенно случайно оказались поблизости именно в этот момент. Могли ли возникнуть сомнения относительно личности бородатого коротышки, который тулуз-лотрековской валкой походкой шагал рядом с существом, больше всего смахивающим на бежевого муравьеда?

– Том, – хрипло выдохнул Хирам.

– Гимли, – отозвался карлик. Однако он произнес это без гнева. При виде сумки в руке Хирама его глаза заблестели. – Ты принес деньги.

– Ну конечно… Гимли. – Он передал зонт Саре и приоткрыл сумку. Карлик приподнялся на цыпочки и заглянул внутрь. Губы его сложились в беззвучном присвисте. – Два миллиона американских долларов. И еще два после того, как вы передадите нам сенатора Хартманна.

Кривые зубы оскалились в ухмылке.

– Это начальная цена.

Уорчестер покраснел.

– Ты же согласился по телефону…

– Мы согласились рассмотреть ваше предложение, раз уж вы проявили добросовестность, – сказал один из двух натуралов, которые сопровождали Гимли и его напарника. Это был высокий мужчина в широком плаще. Темно-русые волосы, влажные от дождя, облепили лысеющий лоб. – Я – товарищ Вольф. Позвольте мне напомнить вам, что остается еще вопрос освобождения нашего товарища, аль-Муэдзина.

– Что все-таки заставляет немецких социалистов рисковать своей жизнью и свободой ради фундаменталистского мусульманского террориста? – спросил Тахион.

– Мы все – соратники в борьбе против западного империализма. Что побуждает такисианина рисковать здоровьем в нашем гнусном климате ради сенатора из страны, которая когда-то вышвырнула его прочь, как бешеную собаку?

Тахион ахнул от изумления. Потом улыбнулся.

– Тушеґ.

Они с Вольфом обменялись взглядами, полными понимания.

– Но мы можем отдать вам только деньги, – сказал Хирам. – Нам не под силу добиться освобождения мистера Хассани.

– Чего тут обсуждать! – заявила спутница Вольфа, рыжеволосая женщина, которую Тахион счел бы привлекательной, если бы не недовольно выпяченная пухлая нижняя губа и синеватый цвет лица. – На кой нам ваши поганые бумажки? Мы потребовали их только затем, чтобы вам жизнь медом не казалась.

– Эй, погоди-ка минутку, – прервал ее Гимли. – На эти деньги можно купить массу всего для джокеров.

– Тебе так приспичило влиться в фашистское общество потребления?

Гимли побагровел.

– Деньги здесь. Хассани – в тюрьме на острове Райкерс, а это далеко.

Вольф смотрел на Гимли, задумчиво хмуря лоб. Где-то взревел мотор.

Женщина по-кошачьи фыркнула и отскочила назад – лицо бледное, глаза дикие.

Тахион краем глаза заметил какое-то движение. Оказывается, пухлый продавец сосисок откинул крышку своей тележки. В его руке появился миниатюрный пистолет-пулемет «хеклер и кох».

Вечно подозрительный Гимли проследил за направлением его взгляда.

– Ловушка! – завопил он.

Он распахнул плащ. Под ним оказался маленький складной автомат «кринков»[99].

Такисианин носком изящного сапога выбил «калашников» из руки Гимли. Рыжая натуралка выхватила из-за пазухи «АКМ» и одной рукой дала очередь. От грохота у такисианина едва не лопнули барабанные перепонки.

Сара закричала. Тахион бросился к ней, увлек на влажную пахучую траву, в то время как террористка с застывшим в экстазе лицом поливала очередью слева направо.

Пожилые мужчины в шляпах, мамаши с колясками и решительные молодые люди в свитерах выхватывали пистолеты и неслись к группке, сгрудившейся вокруг двух зонтов.

– Подождите! – крикнул Хирам. – Стойте! Это недоразумение!

Остальные террористы тоже вытащили пистолеты и палили во все стороны. Зеваки завопили и бросились врассыпную.

Журналистка лежала под Тахионом, неподвижная, словно статуя. Сведенное судорогой бедро, прижатое к его паху, оказалось тверже, чем он ожидал.

«Это единственный способ оказаться поверх нее», – промелькнула в мозгу удрученная мысль. Осознание того, что именно его прикосновение, а не страх перед пулями, трещащими как помехи в эфире, превратило женщину в камень, отозвалось в нем почти физической болью.

«Грег, да ты счастливчик. Если, конечно, выберешься живым из этой переделки».

Гимли, бросившийся к своему автомату, наткнулся на здоровенного натурала. Карлик подхватил его за ногу и запустил им в троицу своих товарищей, словно шотландец, метающий бревно[100].

Дес уткнулся в землю. «Вот умница», – подумал Тахион. В носу у него стоял запах пороховой гари, зелени и влажной почвы. Хирам ошеломленно брел сквозь ураганный огонь, размахивая руками и крича:

– Подождите, подождите, все пошло совсем не так, как было задумано!

Террористы бросились наутек. Гимли юркнул между ног одного из натуралов, который замолотил руками, пытаясь схватить его, ударил второго в пах и помчался дальше.

Мохнатый джокер упал на землю, из его брюха тянулись черные вязкие полосы крови. Гимли на бегу подхватил его и перекинул через плечо, словно скатанный ковер.

Беглецы врезались в стайку учениц из католической школы, и те разлетелись врассыпную, как перепелки, только косички взметнулись. Тахион увидел мужчину – тот упал на одно колено, вскинул пистолет, собираясь дать очередь по террористам, – и потянулся к нему своим сознанием. Стрелок повалился наземь, сраженный сном.

Фургон фыркнул, оживая, и заревел у обочины; карлик подпрыгнул, пытаясь дотянуться до ручки открытой дверцы.

Хирам сидел на мокрой траве и рыдал, уткнувшись лицом в ладони. Черная сумка рядом с ним роняла пачки денег.

– Политическая полиция, – сказал Нойманн с таким видом, как будто пытался вытащить застрявший между зубами и успевший испортиться кусочек пищи. – Не зря же их зовут «Попо».

– Герр Нойманн, – умоляюще начал мужчина в комбинезоне механика.

– Молчите. Доктор Тахион, я должен лично извиниться перед вами.

Нойманн прибыл через пять минут после того, как террористы ретировались, и подоспел как раз вовремя, чтобы спасти от ареста такисианина, который выкрикивал ругательства в адрес полицейских.

Чуть сбоку и сзади доктор ощущал присутствие Сары – как бледную тень. Она как раз закончила диктовать очерк о только что разыгравшихся событиях в маленький микрофон, прикрепленный к лацкану плаща. С виду она казалась спокойной.

Он махнул в сторону «скорых», сбившихся в кучу за полицейским оцеплением, шляпой, которую уже успели изрядно потоптать.

– И много народу положили ваши головорезы?

– Трое зевак и один полицейский получили огнестрельные ранения. Еще одному офицеру понадобится госпитализация, хотя он… гм… не попал в перестрелку.

– О чем вы вообще думали? – завопил Тахион. Он думал, что уже излил весь свой гнев на этих полицейских в штатском, которые путались друг у друга под ногами, вопрошая, как могло случиться такое, что террористам удалось скрыться. Но теперь гнев вернулся и угрожал захлестнуть его с головой. – Скажите мне, что там навоображали себе ваши люди?

– Они не мои люди, – отрезал Нойманн. – Это было политическое отделение берлинской земельной полиции. Bundeskriminalamt[101] не имеет к нему никакого отношения.

– Самая настоящая ловушка. – Ксавье Десмонд гладил хобот свинцовыми пальцами. – Этот миллионер-филантроп, который одолжил деньги для выкупа…

– Действовал от имени политической полиции.

– Герр Нойманн. – Один из представителей «Попо» с пятнами от травы на коленках некогда безукоризненно отутюженных брюк указывал обвиняющим перстом на Тахиона. – Это он позволил террористам уйти. Они были у Пауля на прицеле, а он… он сбил его с ног при помощи своей ментальной силы.

– Ваш человек целился в толпу людей, сквозь которую бежали террористы, – натянутым тоном произнес доктор. – Он не мог не попасть в невинных людей. Или, может быть, я просто неверно понимаю, кто здесь террорист.

Полицейский в штатском вспыхнул.

– Вы помешали одному из моих сотрудников! Мы могли бы остановить их…

Нойманн протянул руку и ухватил полицейского за ухо.

– Марш отсюда, – проговорил он негромко. – Очень советую.

Тот сглотнул и зашагал прочь, бросая через плечо враждебные взгляды на Тахиона. Такисианин, усмехнувшись, показал ему средний палец.

– Ох, Грег, господи боже мой, что же мы наделали, – причитал Хирам. – Мы никогда больше его не увидим.

Тахион потянул его за локоть – скорее для того, чтобы побудить его подняться на ноги, чем помочь ему. Он совсем забыл о гравитационных способностях Уорчестера, и толстяк взмыл в воздух, как воздушный шар.

– О чем это ты, Хирам, друг мой?

– Вы что, не в своем уме, доктор? Теперь они убьют его.

Сара ахнула. Когда Тахион посмотрел на нее, она поспешно отвела глаза, как будто не хотела, чтобы он видел их выражение.

– Нет, друг мой, – вмешался Нойманн. – В эти игры играют по другим правилам. – Он сунул руки в карманы брюк и устремил взгляд в другой конец парка, на ряд деревьев, прикрывавших ограду зоопарка. – Но цена теперь подскочит.

– Вот ублюдки! – Гимли развернулся – только брызги дождевой воды с подола плаща полетели – и замолотил кулаками по обшарпанным стенам. – Козлы вонючие! Они нас подставили!

Саван и Скребок жались к тощему грязному матрасу, на котором, негромко постанывая, лежал Муравьед. Все остальные бестолково толклись в комнате, наполненной не только телами, но и тяжелой сыростью.

Хартманн сидел, вжав голову в промокший от пота воротник. Он был полностью согласен с высказанной Гимли характеристикой.

«Эти идиоты что, хотят меня угробить? – Затем мозг, словно гарпун китобоя, пронзила мысль: – Неужели инопланетный дьявол о чем-то подозревает? Неужели это хитроумный план, чтобы избавиться от меня без лишнего шума?»

Кукольник посмеялся над ним.

«Никогда не приписывай злому умыслу то, что с равной вероятностью можно объяснить глупостью», – сказал он.

Хартманн узнал цитату: леди Тьма как-то раз сказала эти самые слова Карнифексу во время его очередного припадка ярости.

Маки Мессер мотал головой.

– Это неправильно, – произнес он почти умоляющим тоном. – Сенатор у нас в руках. Неужели они не понимают?

Потом он принялся метаться по комнате как загнанный в угол волк, рыча и рубя воздух руками. Окружающие шарахались от этих рук.

– Они вообще соображают, что происходит? – вопил Маки. – Они вообще соображают, с кем имеют дело? Знаете что? Может, нам стоит послать им несколько кусочков сенатора, чтобы поняли, что к чему.

Его рука прожужжала в нескольких дюймах от кончика носа пленника. Хартманн испуганно дернулся.

«Боже, он едва не задел меня!»

Он действительно намеревался это сделать – Кукольник почувствовал его решимость и то, как рука Маки дрогнула в последнюю миллисекунду.

– Успокойся, Детлев, – сладким голосом сказала Аннеке. Перестрелка в парке, похоже, ударила ей в голову. Она порхала по комнате и смеялась без причины с тех самых пор, как группа вернулась назад, на ее щеках, как нарисованные, горели красные пятна. – Капиталисты не станут раскошеливаться, если товар будет подпорчен.

Маки побелел. Кукольник ощутил, как гнев разорвался внутри него, словно бомба.

– Маки! Я Маки Мессер, ты, дрянь паршивая! Маки Нож, как моя песня.

«Детлев» по-немецки значило что-то вроде «педика», – припомнил Грег.

Аннеке улыбнулась тузу. Краешком глаза Хартманн увидел, как побелел Вильфрид, а Ульрих взял свой «АКМ» с нарочитой небрежностью – ни за что бы не подумал, что светловолосый террорист на такое способен.

Вольф обнял Маки за плечи.

– Ну-ну, Маки, успокойся. Аннеке ничего такого не имела в виду.

Ее улыбка ясно свидетельствовала об обратном. Но Маки прижался к боку старшего товарища и позволил ему утешать себя. Молния прокашлялся, и Ульрих опустил автомат.

Хартманн перевел дух. Взрыва не произошло. Пока.

– Он неплохой мальчик, – сказал Вольф, обняв Маки еще раз и отпустив его. – Сын американского дезертира и гамбургской шлюхи – еще одна жертва вашего империалистического вторжения в Юго-Восточную Азию, сенатор.

– Мой отец был генералом! – выкрикнул Маки по-английски.

– Конечно, Маки, как скажешь. Мальчишка рос в порту, то и дело сбегал из приютов. В конце концов его занесло в Берлин. Что и говорить: еще один беспомощный обломок, выброшенный на обочину нашим обществом безудержного потребления. Он увидел объявления, начал посещать семинары в открытом университете – он едва умеет читать, бедняга, – там я его и нашел. И завербовал.

– И он та-а кой ценный кадр, – протянула Аннеке, поведя глазами на Ульриха, который тоже расхохотался.

Маки взглянул на них, потом быстро отвел глаза.

«Ты победил», – сказал Кукольник.

«Что?»

«Ты прав. Моя власть не беспредельна. А он слишком непредсказуем, слишком… ужасен».

Грег едва не рассмеялся вслух. Чего-чего он и ожидал от силы, обитавшей внутри него, но только не смирения.

«Большая потеря; из него вышла бы отличная марионетка. А его эмоции, столь яростные, столь восхитительные, – просто наркотик. Но смертельный наркотик».

«Значит, ты сдаешься».

Его затопило облегчение.

«Нет. Просто мальчишка должен умереть…»

«Ладно. Я все продумал».

Саван колыхался над Муравьедом, как заботливая мумия, обтирал ему лоб куском своей собственной повязки, которую намочил в воде из одной из пятилитровых пластиковых канистр, сваленных в спальне. Он качал головой и что-то бормотал себе под нос.

Аннеке с горящими злорадством глазами подступила к нему.

– Что, думаешь о денежках, которые уплыли у тебя из рук, товарищ?

– Пролилась кровь джокера – в который раз, – ровным тоном ответил ей Саван. – Не хотелось бы, чтобы все это было зря.

Аннеке неспешно двинулась к Ульриху.

– Жаль, ты не видел этого, милый. Они были готовы продать этот американский Schweinefleisch[102] за полный чемодан долларов. – Она поджала губы. – По-моему, они так разохотились, что совсем позабыли о борце за свободу палестинского народа, которого мы поклялись освободить. Они продали бы нас всех с потрохами.

– Заткнись, тварь! – рявкнул Гимли и бросился на нее.

Царапнув хитиновым панцирем по полу, Скребок заслонил своего приятеля от вскинувшихся пистолетов, раскинув ороговевшие руки.

Щелчок – и все застыли, как в стоп-кадре. Молния стоял, держа пред лицом голую руку с расставленными, как будто он пытался удержать мяч, пальцами. Эфемерный голубой отблеск очертил контуры нервов в его руке и угас.

– Если мы начнем грызться друг с другом, – сказал он спокойно, – это будет только на пользу нашим врагам.

Один только Кукольник знал, что это спокойствие – обман.

Молния неторопливо натянул перчатку обратно.

– Нас предали. Чего еще можно ожидать от капиталистической системы, которой мы противостоим? – Он улыбнулся. – Давайте укрепим нашу решимость. Если мы будем держаться вместе, то сможем заставить их отплатить за вероломство.

Потенциальные противники отступили друг от друга.

Хартманну было страшно.

Кукольник ликовал.

Где-то в соседнем квартале из радиоприемника лилась пронзительная восточная мелодия. Маленькая комнатка превратилась в настоящие тропики от пышущего жаром радиатора, который ловкий товарищ Вильфрид раскочегарил, несмотря на вопиющую ветхость как самого дома, так и электропроводки, от сырости, исходящей от тел, скученных в крошечном помещении в состоянии стресса. Ульрих задернул дешевенькие занавески и отвернулся от окна.

– Боже, ну здесь и вонища! Что эти чертовы турки делают? Ссут в подворотнях?

На грязном матрасе у стены Муравьед захныкал и подтянул ноги к раненому животу. Гимли подошел к нему, пощупал голову. Его маленькое уродливое личико озабоченно нахмурилось.

– Дело дрянь, – сказал карлик.

– Может, отвезти его в больницу? – предложил Скребок.

Ульрих выпятил квадратный подбородок и покачал головой.

– Никаких больниц.

Саван встал на колени рядом с Гимли. Взял руку Муравьеда, потрогал низкий мохнатый лоб.

– У него жар.

– Откуда ты знаешь? – спросил Вильфрид с озабоченным выражением на широком лице. – Может, у него вообще температура тела выше, чем у нормальных людей, как у собак, например.

С быстротой телепорта Гимли очутился на другом конце комнаты. Одним пинком он сшиб немца с ног и, оседлав его грудь, принялся дубасить по лицу. Саван и Скребок поспешили оттащить своего приятеля в сторону.

Вильфрид спрятал лицо в ладонях.

– Эй, эй, что я такого сделал?

Казалось, он едва не плачет.

– Ах ты, придурок, – заорал Гимли, размахивая кулаками. – Ты ничем не лучше всех этих поганых натуралов! Все вы одинаковые!

– Товарищи, прошу вас… – начал Молния.

Но Гимли не слушал. Его лицо приняло цвет сырого мяса. Он повел плечами, разбросав своих соратников в разные стороны, и двинулся к Муравьеду.

Кукольнику ужасно не хотелось отпускать Гимли вот так, безнаказанно. В один прекрасный день ему придется убить мерзавца. Но инстинкт самосохранения затмил даже жажду мести. Сейчас для Кукольника превыше всего было снизить шансы на неблагоприятный исход для себя.

По шишковатым щекам Гимли катились слезы.

– Хватит, – всхлипнул он. – Мы везем его к врачу, и везем сейчас.

Он наклонился, обвил безвольную мохнатую руку вокруг своей шеи.

Товарищ Вольф загородил дверь.

– Отсюда никто не выйдет.

– Что за чушь ты несешь, коротышка? – воинственно осведомился Ульрих. – Не так уж серьезно он и ранен.

– Это кто сказал? – спросил Саван.

Впервые за все время Хартманн понял, что у джокера канадский акцент.

Лицо Гимли исказилось.

– Не желаю слушать твою болтовню. Он ранен. Он умирает. Пропусти нас, скотина.

Ульрих и Аннеке потянулись к оружию.

– Вместе мы выстоим, брат, – пропел Вольф. – Порознь падем[103]. Как говорят у вас в Америке.

Двойной щелчок заставил их обернуться. У дальней стены стоял Скребок. Дуло штурмовой винтовки, затвор которой он только что передернул, смотрело прямо в пряжку армейского ремня светловолосого террориста.

– Значит, мы просто падем, товарищи, – сказал он. – Потому что, если Гимли говорит, что мы уходим, значит, мы уже ушли.

Губы Вольфа провалились внутрь, как будто он был стариком, забывшим надеть вставные зубы. Он взглянул на Ульриха и Аннеке. Они замерли по обе стороны от джокеров. Если все двинутся разом…

Одной рукой сжимая запястье Муравьеда, Саван свободной рукой вскинул «АКМ».

– Спокойно, натурал.

Маки почувствовал, что его руки завибрировали. Лишь прикосновение пальцев Молнии к его руке удерживало его от того, чтобы искромсать какого-нибудь джокера.

«Уродливые страшилища! Я знал, что им нельзя доверять!»

– А как же все то, ради чего мы боремся? – спросил русский.