Тузы за границей Мартин Джордж

– Чего ты хочешь, Данель? Зачем ты просила меня о встрече?

– Потому что знала – это разбередит тебя. – Окурок «Голуаза» отправился вслед за своим предшественником на растерзание в пепельнице. – Нет, не так. Я видела, как проезжал ваш кортеж. Все эти флаги и лимузины… И вспомнила другие времена и другие знамена. Наверное, мне хотелось о них помнить, а чем старше мы становимся, тем более расплывчатыми, менее реальными становятся воспоминания юности.

– К несчастью, я лишен этой милосердной участи. Мой народ никогда ничего не забывает.

– Бедный маленький принц.

Она снова влажно закашлялась.

Тахион сунул руку в нагрудный карман, вытащил бумажник, принялся отсчитывать купюры.

– Это еще что такое?

– Это те деньги, которые ты давала мне на коньяк, вместе с процентами за тридцать шесть лет.

Она отпрянула; в глазах у нее блестели непролитые слезы.

– Я позвала тебя не затем, чтобы разжалобить.

– Да, ты позвала меня затем, чтобы уколоть меня, сделать больно.

Женщина отвела глаза.

– Нет, я позвала тебя для того, чтобы вспомнить другие времена.

– Не очень-то они были добрые.

– Для тебя, может, и нет. А я любила их. Только не обольщайся. Ты тут ни при чем.

– Я знаю. Революция была твоей первой и последней любовью. Трудно поверить, что ты отказалась от нее.

– С чего ты взял?

– Но ты же говорила… я подумал…

– Даже старость может молиться за перемены, пожалуй, даже более горячо, чем молодость. Кстати, – она отхлебнула кофе, шумно причмокнув, – почему ты не помог нам?

– Я не мог.

– Ну да, конечно. Маленький принц, ревностный роялист. Тебя никогда не волновали простые люди.

– Не в том смысле, в каком вы используете это понятие. Вы обесценили его, свели к лозунгам. Меня учили защищать людей и заботиться о них как о личностях. Наш обычай лучше.

– Ты – паразит.

В ее лице Тахион уловил мимолетную тень той девушки, которой она была когда-то. Его губы дрогнули в почти печальной улыбке.

– Нет, аристократ, хотя ты, наверное, возразишь, что это синонимы. Что бы ты ни думала, вовсе не мой аристократический гонор помешал мне употребить свои способности, чтобы помочь вам. Все, что вы делали, было достаточно безобидно, в отличие от этого нового поколения, которое, не задумываясь, пойдет на убийство ради того, чтобы просто преуспеть.

Она дернула плечом.

– Пожалуйста, не увиливай.

– Я лишился своей силы.

– Что? Ты не говорил нам.

– Боялся утратить ореол таинственности в ваших глазах.

– Не верю.

– Это правда. Из-за малодушия Джека. – Его лицо потемнело. – КРААД[112] снова вызвал Блайз на допрос. От нее требовали назвать имена всех известных тузов, а поскольку она впитала в себя мой разум, они были ей известны. Блайз могла выдать их, и я пустил в ход свою силу, чтобы помешать ей, и тем самым лишил ее рассудка. Так я превратил женщину, которую любил, в буйнопомешанную.

Дрожащими пальцами Тахион коснулся влажного лба. Оттого что он рассказывал эту историю не где-нибудь, а именно в Париже, она исполнилась нового значения, новой боли.

– Многие годы ушли у меня на то, чтобы справиться с чувством вины, и только Черепаха помог мне. Я погубил одну женщину, зато спас другую. Уравновешивает ли это чаши весов? – Он говорил это скорее себе самому, чем ей.

Но Данель не интересовала его боль столетней давности; слишком остры были ее собственные воспоминания.

– Лена так злилась. Она называла тебя мерзким потребителем, который только и делает, что берет, но ничего не дает взамен. Все хотели избавиться от тебя, потому что ты испортил наш прекрасный план.

– Да, и ни один человек не встал на мою сторону. Даже Эрл. – Его лицо смягчилось, взгляд проник сквозь губительную работу времени к той юной красавице, которую он помнил. – Нет, это неправда. Ты заступилась за меня.

– Да, – признала она сипло. – Хотя потом еще много лет не могла восстановить уважение моих товарищей. – Женщина невидящим взглядом уставилась в стол.

Тахион взглянул на часы в каблуке сапога, поднялся.

– Дани, мне пора. Делегацию ждут в Версале к восьми, а мне еще надо переодеться. Приятно было… – Он начал заново. – Я очень рад, что ты нашла меня и напомнила о себе.

«Слишком высокопарно и неискренне».

Ее лицо сморщилось, застыло в паутине горьких морщин.

– И это все? Сорок минут и au revoir[113], ты даже не выпьешь со мной?

– Прости, Дани. Мой график…

– Ах да, ты же у нас великий человек. – Кучка банкнот все еще лежала между ними на столе. – Что ж, я возьму это как пример твоего noblesse oblige[114].

Она подняла бесформенную сумку и выудила из нее кошелек, затем затолкала франки в его потрескавшееся кожаное чрево.

Сморщенные губы тронула жестокая улыбка.

– Нет, я поступлю лучше. Я дам тебе за твои деньги кое-что ценное.

Узловатые артритные пальцы вытащили фотографию из бумажника и швырнули ее на стол.

Это был снимок молодой женщины. Каскад рыжих волос полускрывал узкое личико. Озорное многозначительное выражение в блестящих карих глазах. Изящный пальчик, прижатый к полной нижней губке, как будто призывающий зрителя к молчанию.

– Кто это? – спросил Тахион с леденящей уверенностью в том, что уже знает ответ.

– Моя дочь. – Их глаза встретились. Улыбка Дани стала шире. – И твоя тоже.

– Моя.

Слово сорвалось с его губ как удивленный, радостный вздох.

Внезапно всю усталость и боль, накопившуюся за время поездки, словно рукой сняло. Чего он только не повидал! Джокеров, насмерть забитых камнями в трущобах Рио. Геноцид в Эфиопии. Притеснения в Южной Африке. Голод и болезни повсюду. Все это оставило у него чувство безысходности и поражения. Но если по этой планете ходит его ребенок, все можно пережить. Даже страдания от собственной импотенции потускнели. С утратой мужественности он лишился главной части себя. Теперь все это ему вернули.

– О Дани, Дани! – Он потянулся через стол и сжал ее руку. – Наша дочь! Как ее зовут?

– Жизель.

– Я должен ее увидеть. Где она?

– На кладбище. Она мертва.

Казалось, слова раскололись в воздухе и ледяные осколки проникли в самую глубь его души. У него вырвался крик боли, и он зарыдал, роняя слезы сквозь пальцы.

Данель поднялась со стула и зашагала прочь.

Версаль. Тахион, цокая каблуками по паркету, остановился и оглядел пейзаж сквозь искажающую призму бокала с шампанским. На мгновение ему померещилось, что он дома, и тоска, охватившая его, показалась почти физической в своей остроте.

«Поистине, нет красоты в этом мире. Жаль, что я не могу оставить его навсегда. Нет, это неправда, – поправился он, едва его взгляд упал на лица друзей. – Все же многое здесь достойно любви».

Один из лощеных помощников Хартманна стоял за его плечом. Интересно, ему повезло пережить похищение в Германии или его выписали сюда из Америки в качестве пушечного мяса для этого убийственного турне? Впрочем, может быть, усиленные меры безопасности помогут этому молодому человеку вернуться домой целым и невредимым.

– Доктор, мсье де Вальми хотел бы встретиться с вами.

Молодой человек принялся расчищать Тахиону дорогу, а инопланетянин тем временем изучал самого популярного кандидата на президентских выборах во Франции со времен Шарля де Голля – Франшо де Вальми. Высокий и стройный, он с легкостью двигался сквозь толпу. В его густых каштановых волосах имелась единственная седая прядь шириной в два дюйма, что весьма впечатляло. Впрочем, куда более впечатляющим, хотя и куда менее бросающимся в глаза, был тот факт, что ему выпала дикая карта. Туз. В стране, помешавшейся на тузах.

Хартманн и де Вальми обменивались рукопожатием. Два рьяных охотника, использующие силу и популярность, чтобы занять должности первых лиц своих стран.

– Сэр, доктор Тахион.

Де Вальми обрушил на такисианина всю мощь своих неотразимых зеленых глаз. Тахион, воспитанный в культуре, в которой шарму и обаянию придавали огромное значение, обнаружил, что француз наделен и тем и другим почти в такисианской мере. Интересно, не это ли тот дар, который преподнесла ему дикая карта?

– Это большая честь для меня, доктор.

Он говорил по-английски. Тахион приложил маленькую ручку к груди и ответил по-французски:

– Я польщен.

– Мне было бы очень интересно услышать ваше мнение об исследованиях наших ученых по поводу вируса дикой карты.

– Я только что прибыл. – Такисианин потеребил лацкан камзола, поднял глаза и впился в собеседника острым взглядом. – Говорят, президент готовит вас в престолонаследники. Но ваше положение туза от этого не пострадало?

– Нет.

– Было бы любопытно узнать, в чем заключаются ваши способности.

Де Вальми прикрыл глаза.

– О, мсье Тахион, мне неловко об этом говорить. Так, ничего серьезного. Годится разве что гостей развлекать.

– Вы очень скромны, сэр.

Помощник Хартманна одарил его сердитым взглядом, на который Тахион как ни в чем не бывало ответил, хотя уже пожалел о своей мимолетной вспышке сарказма. С его стороны было невежливо выставлять напоказ свою усталость и несчастье других.

– Я не чураюсь пускать в ход преимущество, полученное благодаря вам, доктор, но надеюсь, что президентский пост получу благодаря своей политической позиции и превосходству.

Тахион издал негромкий смешок и перехватил взгляд Грега Хартманна.

– Забавно, не правда ли, что в этой стране дикая карта открывает человеку дорогу к высокой должности, тогда как у нас аналогичная информация о кандидате приведет к его поражению.

Сенатор скорчил гримасу.

– Лео Барнетт.

– Прошу прощения? – с некоторым замешательством переспросил де Вальми.

– Один проповедник-фундаменталист, собравший немало последователей. Дай ему волю, он восстановил бы все старые законы о диких картах.

– О, все гораздо хуже, сенатор. Думаю, он загнал бы их в специальные лагеря и принудил к массовой стерилизации, – вставил свое слово Тахион.

– Да, это неприятная тема. Однако я хотел бы обсудить с вами еще одну неприятную тему: ликвидация ракет средней дальности в Европе. Не то чтобы у меня был опыт сотрудничества с теперешней администрацией, но мои коллеги из Сената… – Хартманн подхватил де Вальми под руку, и они удалились прочь, сопровождаемые свитой многочисленных помощников, которые держались в нескольких шагах позади, словно стайка ожидающих поживы рыблоцманов.

Тахион глотнул шампанского. Люстры сверкали, стократ отраженные в нескончаемой череде зеркал, которые швыряли яркий свет, словно осколки стекла, в его раскалывающуюся голову. Он сделал еще глоток шампанского, хотя понимал, что алкоголь отчасти повинен в его теперешнем недомогании. Алкоголь да еще назойливый гул сотен голосов, деловитое пиликанье смычков по струнам и толпа, собравшаяся за стенами этого здания. Для такого восприимчивого телепата, как он, ее присутствие было сравнимо с несмолкаемым прибоем.

Сотни людей, когда их кортеж ехал по длинному, обсаженному ореховыми деревьями бульвару, махали им руками, жадно вытягивая головы в надежде хоть мельком увидеть les ases fantastiques[115]. Приятное разнообразие после ненависти и страха, которыми их встречали в других странах. И все-таки он был рад, что осталась всего одна страна – а потом домой. Впрочем, там его не ждало ничего, кроме новых забот.

«По Манхэттену разгуливает Джеймс Спектор. Ожившее воплощение смерти. Еще одно чудовище, порожденное моим вмешательством. Как только я окажусь дома, придется заняться этим. Выследить его. Отыскать его. Остановить. У меня хватило глупости бросить его ради того, чтобы пуститься в погоню за Рулеткой.

А Рулетка? Где она может сейчас быть? Может быть, я был неправ, когда отпустил ее? Как только дело касается женщины, я веду себя как настоящий болван».

– Тахион! – Веселый оклик Соколицы, прилетевший на волнах мелодии Моцарта, вырвал его из дымки задумчивости. – Ты должен это видеть.

Он нацепил на лицо улыбку и старательно отвел глаза от ее круглого живота, воинственно торчащего вперед и вверх. Джонс, автомеханик из Гарлема, которому явно было не по себе во фраке, нервозно разглядывал высокий светильник, сверкающий хрусталем и золотом, как будто ожидал, что тот вот-вот на него накинется. Длинная вереница зеркал наводила на мысли о «Доме смеха», и Десмонд с его хоботом с подергивающимися на конце пальцами лишь усиливал сходство. Прошлое. Оно мертвым грузом навалилось на его плечи.

Приятели и приятельницы расступились, оставив в одиночестве корявую сгорбленную фигурку. Джокер неловко развернулся и снизу вверх посмотрел на Тахиона. Его лицо было прекрасно. Благородное, чуть тронутое усталостью, вокруг глаз и губ – морщинки, свидетельствующие о перенесенных страданиях. Замечательное лицо – его, Тахиона.

Послышался дружный хохот, и черты поплыли, словно смяли глину или сжали губку, и перед ним оказалось настоящее лицо джокера. Большая квадратная голова с озорными карими глазами и копной седеющих волос, насаженная на маленькое искривленное тельце.

– Простите, но я просто не мог упустить столь соблазнительную возможность, – фыркнул джокер.

– Главное – в точности твое выражение, Тахи, – вставила Кристалис.

– Хорошо тебе смеяться, тебе-то ничто не грозит. Тебя он изобразить не сможет, – протрубил Десмонд.

– Tax, это Клод Боннелл, Le Miroir[116]. Он выступает в «Лидо».

– Пародирует политиков, – пророкотал Молот.

– Ну да, исполняет уморительно смешную сценку с Рейганами, – хихикнула Соколица.

Джек Браун, привлеченный общим смехом, маячил чуть поодаль. Его глаза встретились с глазами Тахиона, и такисианин посмотрел сквозь него. Джек попятился и остановился лишь тогда, когда они оказались по разные стороны от толпы.

– Клод пытается помочь нам разобраться в абракадабре из букв, которую представляет собой французская политика, – сказал Проныра. – Как де Вальми сколотил впечатляющую коалицию из ОПР, ЦСД, ЖЖСШ, ФКП…

– Нет-нет, мистер Даунс, не надо включать мою партию в число тех, что поддерживают Франшо де Вальми. У нас, коммунистов, вкус получше и к тому же имеется свой кандидат.

– Который не победит, – вставил Браун, хмуро глядя на крошечного джокера с высоты своего роста.

Черты Боннелла расплылись, и Эрл Сэндерсон-младший негромко сказал:

– Были люди, которые поддерживали цели мировой революции.

Побелев как мел, Джек отшатнулся в сторону, вокруг него разлилось золотистое сияние – сработало защитное биополе.

После ухода туза повисла неловкая тишина, и Тахион нарушил ее:

– Спасибо.

– Не за что.

– Вы здесь как представитель жертв вируса дикой карты?

– Отчасти, но я здесь также в силу должностных обязанностей. Я – делегат съезда партии.

– Так вы большая шишка у красных, – присвистнул Проныра со своей обычной бестактностью.

– Да.

– Как вы изобразили Эрла? Вы просто изучили прошлое всех членов нашей делегации? – поинтересовалась Кристалис.

– Я очень слабенький телепат. Я могу изображать лица тех, кто оказал большое влияние на какого-то человека.

Помощник Хартманна снова возник у него за плечом.

– Доктор, прибыл доктор Корвисар и хочет повидаться с вами.

Тахион состроил гримасу.

– Делу время, потехе час. Дамы, – вежливый кивок, – господа.

Он поклонился и зашагал прочь.

Час спустя Тахион стоял и слушал камерный оркестр, очарованный убаюкивающими звуками мелодии Мендельсона. Внезапно у него заныли ступни – вот что значит сорок лет, прожитых на Земле! Где его способность проводить долгие часы на ногах без особых проблем? Вспомнив давнишние уроки хороших манер, он втянул живот, распрямил плечи и вздернул подбородок. Ему мгновенно стало легче, но он решил, что еще один стаканчик ему не помешает.

Подозвав к себе официанта, такисианин протянул руку к бокалу с шампанским. И вдруг пошатнулся и тяжело повалился на мужчину – ослепляющая, лишенная направления мысленная атака обрушилась на его щиты.

«Ментальный контроль!

Источник?

Где-то снаружи».

Он смутно слышал, как бьются бокалы, слетевшие с подноса изумленного официанта. С усилием поднял веки, казавшиеся бесконечно тяжелыми. Его собственный пси-поиск и вопиющая сила чужого ментального контроля производили такой искажающий эффект, что действительность стала вдруг странно изменчивой. Яркие наряды гостей посерели. Он видел ментальный щуп – ослепительную полосу света. Она рассеивалась у источника, лишала возможности засечь его. Однако вот он, окруженный сиянием.

Мужчина.

Форма.

Один из офицеров службы безопасности.

Кейс.

БОМБА!

Он мысленно потянулся и схватил офицера. Тот задергался, как мотылек в языках пламени, – Тахион боролся с тем, кто его контролировал. Напряжение оказалось непосильным для человеческого разума, и его сознание погасло – словно задули свечу. Майор упал, широко раскинув ноги, на натертый паркет. Тахион обнаружил, что его пальцы сжимают ручку черного кожаного кейса, хотя не помнил, чтобы он двинулся с места.

«Тот, кто контролировал офицера, знает, что потерял фокус. Часовой механизм или радиоуправление? Раздумывать некогда».

Решение, когда оно пришло, было почти бессознательным. Он потянулся, завладел человеческим разумом. Джек Браун застыл, выронил свой бокал и помчался к высоким окнам, выходившим в парк и на фонтаны. Люди разлетались во все стороны, как кегли, перед бегущим тузом. Тахион вознес молитву предкам, прося у них укрепить и направить его руку, затем размахнулся и швырнул кейс.

Джек, точь-в точь как один из героев фильмов о футболе, подпрыгнул, перехватил вращающийся кейс в воздухе, крепко прижал его к груди и устремился в окно. Стекло ореолом окружило его сияющее золотом тело. Еще секунда – и чудовищный взрыв выбил все оставшиеся стекла в окнах Зеркального зала. Женщины завизжали – тончайшие осколки глубоко впивались в беззащитную кожу. Стекло и гравий со двора обезумевшими дождевыми каплями посыпались на пол.

Все бросились к окнам – взглянуть, что случилось с Брауном. А доктор опустился на колени рядом с оглушительно дышащим майором.

– Давайте повторим еще раз.

Тахион примостил ноющий зад на твердый пластмассовый стул, поерзал, пока наконец не удалось украдкой бросить взгляд на часы. 12:10. Определенно, полицейские во всем мире одинаковы. Вместо того чтобы сказать ему спасибо за то, что предотвратил трагедию, с ним обращались как с уголовником. А Джек Браун избежал этой участи – власти настояли на том, чтобы его отправили в больницу. Разумеется, Золотого Мальчика не ранило – именно поэтому Тахион и выбрал его.

«Наверняка к утру все газеты будут до небес превозносить отважного американского туза, – мрачно подумал Тахион. – Моего участия никто никогда не замечает».

– Мсье? – подстегнул его Жан-Батист Рошамбо из «Сюрте»[117].

– Чего ради? Я уже все вам сказал. Я почувствовал мощное действие природного ментального контроля. Определить источник не удалось – он не обучен и не умеет контролировать свой дар. Однако я сумел определить его жертву. Когда я пытался перехватить контроль, то проник в сознание контролировавшего, узнал о присутствии бомбы, завладел разумом Брауна, бросил бомбу ему, он выпрыгнул в окно, бомба взорвалась, не причинив ему никакого вреда, разве что он сам слегка помял клумбы.

– Под окнами Зеркального зала нет клумб, – прогнусавил помощник Рошамбо.

Тахион обернулся к нему на своем стуле.

– Это была шутка, – пояснил он мягко.

– Доктор Тахион. Мы не ставим под сомнение ваш рассказ. Просто это невозможно. Такого могущественного… ментата? – он вопросительно взглянул на Тахиона, ожидая подтверждения, – во Франции нет. Как объяснил доктор Корвисар, у нас зарегистрированы все носители, как латентные, так и выраженные.

– Значит, один ускользнул от вашего внимания.

Корвисар, самоуверенный седовласый тип с пухлыми, как у бурундука, щеками и крошечным ротиком-гузкой, упрямо покачал головой.

– Всех новорожденных проверяют и регистрируют в роддоме. Всех иммигрантов проверяют на границе. Все туристы обязаны пройти обследование, иначе им не дадут визу. Единственное объяснение – то, о чем я подозревал уже несколько лет. Вирус мутировал.

– Это полная и безоговорочная чушь! При всем моем почтении, доктор, самый главный авторитет в области дикой карты на этой планете, как и на всех остальных, я.

Пожалуй, тут он слегка преувеличил, но это простительно. Столько часов общения с дураками, причем подряд!

Корвисар дрожал от ярости.

– Наше исследование было признано лучшим в мире.

– Да, но я не публикуюсь. – Тахион вскочил на ноги. – У меня нет в этом необходимости. – Шаг вперед. – Зато у меня есть одно маленькое преимущество. – Еще шаг. – Я помогал разрабатывать эту заразу! – рявкнул он французу прямо в лицо.

Корвисар упрямо стоял на своем.

– Вы ошибаетесь. Ментат существует, его нет в списках, следовательно, вирус мутировал.

– Я хочу взглянуть на ваши заметки, повторить исследование и посмотреть ваши хваленые списки.

Эти слова были обращены к Рошамбо. Может, он полицейский до мозга костей, зато хотя бы не идиот. Офицер «Сюрте» вскинул бровь.

– Вы не против, доктор Корвисар?

– Нет.

– Хотите начать прямо сейчас?

– Почему бы и нет. Вечер все равно испорчен.

Его устроили в кабинете Корвисара, предоставив в распоряжение впечатляющий компьютер, пухлые папки с данными исследований, футовую груду дисков и чашку крепкого кофе, который Тахион щедро сдобрил бренди из поясной фляги.

Исследование оказалось убедительным, но изначально рассчитанным на то, чтобы доказать вожделенную гипотезу Корвисара. Интерпретация данных, которые собирал француз, была слегка окрашена надеждой на славу в форме мутировавшего штамма – дикой карты имени Корвисара. Однако вирус не мутировал.

Тахион от души возблагодарил богов и предков.

Он лениво проглядывал электронный реестр жертв дикой карты, когда в глаза ему бросилась какая-то аномалия. Было пять утра – не совсем удачное время для продолжения поисков, но воспитание и природное любопытство одержали верх. После нескольких минут лихорадочных терзаний клавиатуры он разделил экран и вывел оба документа рядом. Потом откинулся в кресле, принялся ерошить и без того встрепанные кудри нервными пальцами.

– Чтоб мне провалиться, – сказал он вслух в тишине.

Дверь приоткрылась, и дежурный сержант просунул голову в щель.

– Мсье? Вам что-то нужно?

– Нет, спасибо.

Он стремительно протянул руку и удалил без возможности восстановления убийственные документы. То, что он обнаружил, не нуждалось в огласке. Отныне он лично, а не компьютер или дискета, сохранит тайну. Ибо это политический динамит, способный превратить выборы в хаос, лишить президентского поста и подорвать доверие избирателей.

Тахион вжал руки в поясницу, потянулся, пока не затрещали позвонки, и помотал головой, как усталый пони.

– Сержант, боюсь, я не нашел ничего полезного. И слишком утомился, чтобы продолжать. Можно мне вернуться в гостиницу?

Но и в своей постели в «Рице» Тахион не смог найти ни покоя, ни сна, так что в конце концов очутился на мосту Согласия, глядя, как под ним проплывают угольные баржи, и жадно принюхиваясь к запаху свежего хлеба, которым, казалось, был пропитан весь город. Каждая клеточка его тела доставляла ему страдания, спина до сих пор болела от того невыносимого кресла, желудок требовал еды. Но хуже всего было то, что он про себя определил как мысленное несварение. Такисианин видел или слышал нечто важное. И пока он не обнаружит это, его разум будет бурлить, как суп на плите.

– Временами, – строго сказал он своему сознанию, у меня появляется такое ощущение, что ты обладаешь собственным разумом.

Доктор зашагал через площадь Согласия, мимо египетского обелиска. Здесь было множество ресторанов и отелей на любой вкус, в частности – «Интерконтиненталь», где в поте лица трудилась Дани, неподалеку находился «Риц». Он не видел никого из своих спутников после драматических событий вчерашнего вечера. Его появление будет встречено восклицаниями, поздравлениями…

На нем все еще был вечерний костюм – бледно-лавандовый и розовый шелк, море кружев. Тахион нахмурился, когда водитель такси при виде его разинул рот, выехал на тротуар и едва не врезался в один из центральных фонтанов. Смутившись, доктор нырнул сквозь затейливую решетку в сад Тюильри, где, побродив немного, устало присел рядом с фонтаном. Ожившие струи окропили его лицо мельчайшей водяной пылью. На мгновение он застыл с закрытыми глазами, наслаждаясь прохладным прикосновением воды. Потом переместился на ближайшую скамейку, вытащил фотографию Жизели и в который уже раз принялся рассматривать тонкие черты. Почему всякий раз, приезжая в Париж, он застает одну лишь смерть?

Внезапно все встало на свои места. Теперь картина представляла собой единое целое. С радостным криком Тахион вскочил на ноги и как сумасшедший бросился бежать. Высокие каблуки его бальных туфель скользили по гравию, которым была усыпана дорожка. Чертыхнувшись, он на ходу сбросил их и побежал дальше.

Так, с башмаком в каждой руке, он мчался по улице Риволи. Рев гудков, визг шин, ругань водителей. Остановился, хватая ртом воздух, только когда перед ним замаячил мраморно-стеклянный вход в отель «Интерконтиненталь». Поймал ошарашенный взгляд швейцара, сунул ноги в туфли, отряхнул камзол, пригладил всклокоченные волосы и небрежной походкой вошел в тихий вестибюль.

– Bonjour.

Глаза портье – это был привлекательный мужчина за тридцать с прилизанными темными волосами – расширились от удивления, когда он узнал экстравагантного посетителя.

– У вас работает Данель Монсей. Мне крайне необходимо поговорить с ней.

– Монсей? Нет, мсье Тахион. У нас нет ни одной женщины с такой…

– Черт. Она вышла замуж. Совсем забыл. Она горничная, пятидесяти с лишним лет, глаза черные, волосы седые. – Сердце у него грохотало, отзываясь ответным стуком в висках.

Мужчина с опаской смотрел на руки Тахиона, которые настойчиво сжали его лацканы и едва не вытащили из-за стойки. Такисианин отпустил клерка, потер кончики пальцев.

– Прошу прощения. Как видите, это очень важно… очень важно для меня.

– Мне очень жаль, но у нас нет ни одной женщины по имени Данель.

– Она коммунистка! – в отчаянии добавил доктор.

Мужчина покачал головой, но бойкая блондинка за

стойкой обмена валюты внезапно сказала:

– Ну же, Франсуа. Помнишь – Данель.

– Значит, она здесь?

– О, mais oui[118]. Она на третьем этаже…

– Вы не позовете ее?

Тахион одарил девушку самой соблазнительной своей улыбкой.

– Мсье, она на работе, – запротестовал мужчина.

– Я прошу ее оторваться всего на минутку.