Игры для мужчин среднего возраста Гольман Иосиф
– Есть еще вариант, – сказал он.
– Какой же? – поинтересовался Береславский.
– Пришить тебя прямо здесь. Как Гнедышева.
– Ну, с Гнедышевым вы уже один раз ошиблись. – И куда девалась его трусость? Похоже, действительно возомнил себя гангстером.Больше всего сейчас Скреперу хотелось дать этому уроду по жирной шее. Но, по сути-то, он прав. Без Береславского – и всего этого вонючего автопробега – ему, Скрепову, сейчас не обойтись.
– Хорошо, давай хоть сумму разобьем. Дам тебе в аванс десятку. У меня с собой больше нет. А во Владике отдам остальное.
– Во Владике я постараюсь тебя не увидеть, – честно сказал профессор. – Так что ищи деньги где хочешь.
– Ну ты с-сука, – не выдержав больше, прошептал бандит.
Береславский не удостоил его ответом и начал деловито протирать очки.
Скрепов залез в карманы, вытащил оттуда два конверта:
– Жри.
Ефим спокойно забрал деньги и, сунув в конверты толстые пальцы, проверил содержимое. Пересчитывать не стал.
– Я тебе доверяю, – сказал он.
Конечно, эта жирная тварь издевалась над ним. Но на этот раз Скрепер сдержался. Просто завязал узелок на память. Этот очкастый пострадает не только за деньги, но и за язык.
– Расписку писать? – привычно спросил Береславский. – Потом в арбитраж подашь в случае чего.
Вот тут Скрепера прорвало. Хоть говорил тихо, а оборачиваться начали. Но остановиться сразу не смог.
– Вы закончили лингвистические упражнения? – уточнил Ефим. – Тогда, если позволите, я пойду.
Все. Он – покойник. Просто из принципа – есть же у Скрепера в его возрасте принципы.
Но только по приезде в столицу Приморья.
Уже выйдя из кафе, почувствовал, что неприятный осадочек остался. И не из-за утраченных двадцати тысяч – в «Ниве» лежало в десятки раз больше. А из-за наглости этого профессора. Из-за хитрого блеска его очков. И из-за желто-голубого утреннего нелепого видения, которое никак не могло быть правдой, но и никак не желало стираться из памяти.Глава 27
Трасса Новосибирск – Красноярск, 27 июля
Из дневника Самурая (запись пятая)
Мы ехали от Новосиба уже три часа, а я никак не мог освободиться от странного ощущения. Даже от двух странных ощущений. Что это происходит не со мной, а я лишь смотрю какое-то захватывающее кино.
И что меня начинает заливать какое-то ранее неведомое ощущение счастья.
Конечно, я был рад, что мы не стали жертвами этого бандита Гнедышева. Конечно, я был рад, что получил шанс найти деньги через мужика, который «пасет» наш несуществующий в природе героин, – деньги, которые, возможно, спасут мой маленький несчастный народ.
Но еще больше я был рад – нет, даже не рад, а счастлив, – что в двадцати сантиметрах слева от меня сидела она. Татьяна Валериановна Смагина.
В ней было прекрасно все.
И глаза, и лицо, и руки, и фигура. Это, так сказать, физически. У нее был приятный голос, она говорила интересно и увлекательно. А как она пела!
Да от нее даже пахнет чудесно и по-особенному – молодостью и свежестью. И это так здорово, что она работала воспитательницей. Счастливые дети…
Перечитал написанное – и ужаснулся. Не быть мне, наверное, литератором. Сплошное бла-бла-бла, как говорит Ефим Аркадьевич Береславский, когда хочет разом полить помоями чье-то пустословие и словоблудие.
В данном случае – мое. Потому что из всего вышенаписанного не то что кусочек души несравненной Татьяны Валериановны, но даже и мельчайшая часть ее внешнего облика и то не вырисовывается.
Поэтому замнем для ясности.
Я в зеркальце заднего обзора встретился взглядом с Береславским. Он цинично подмигнул мне, явственно указав на Смагину. Нет, этот человек вряд ли способен на большую и светлую любовь.
Хотя справедливости ради надо признать, что некоторые другие его способности вчера не оказались лишними. Я был просто восхищен его манипуляциями с пластитом.
Иногда мне кажется, что этот изнеженный и разбалованный горожанин не пропадет даже в нашей тайге.
Надо будет, кстати, его познакомить с Шаманом. Я не раз рассказывал тому о Береславском, и каждый раз дед слушал с большим вниманием. Да, это идея.
Но все равно, если он скажет про Татьяну Валериановну что-нибудь непотребное, я, несмотря на все свое искреннее уважение, отвечу ему невежливо.
Вчера Ефим уже мне выдал. Я сдуру начал изливать свои чувства, ну, про ее сверкающие глаза, алые губки, розовые щечки, белоснежные зубки. А он мне как раз – про бла-бла-бла. А еще посоветовал купить анатомический атлас, чтоб не сдерживать полет фантазий стандартным набором из десяти позиций. Если уж честно, то он сказал: эротических фантазий. А после упоминания позиций – подумал и заржал еще раз.
Да уж, политкорректным нашего славного Береславского точно не назовешь.
Я уже писал здесь, в дневнике, о его вопросе, как звучит на нанайском «широко раскрытые глаза».
А взять того же «самурая»? Это сейчас я привык, а сначала слово меня слегка задело. Это все равно как сказать черному – ниггер.
На что я и намекнул Береславскому. Он меня внимательно выслушал и вежливейшим образом уточнил – является ли обидной прямая связь между дефиницией и этнической особенностью?
Я сказал – да, является. Нехорошо называть узкоглазого – узкоглазым, желтого – желтым, а черного – черным.
Он удивился, заметив, что, на его взгляд, вроде бы как раз хорошо и логично. Но объявил себя сверхсупергиперполиткорректным и предложил в дальнейшем называть меня, чтоб мне не было обидно… ниггером! Типа – здесь-то связи нет точно!
Ну и что можно сказать о таком человеке?
Машину качнуло на повороте, и Татьяна Валериановна стала ко мне намного ближе. Я ощутил ее нежное тело и даже грудь. Господи, не надо мне об этом писать, а то больше ни о чем думать не смогу. Тем более она все время интересуется, что это я там строчу.
Нет, ей не надо знать, что я строчу.
Вот если когда-нибудь я добьюсь ее – покажу. А пока – нет.
Док сидит впереди и подкалывает Ефима. У них это постоянно.
Док не любит буржуев как класс. Ну, может, за исключением Береславского. Он объясняет тому, что страну разворовали, что раньше хоть и убого было, но бездомных не было. И беспризорников тоже.
Ефим, как всегда, сразу завелся. Ему не нравится убогая страна – прибежище убогих. Он говорит, что сильные люди и составляют сильную страну. И сильным опека не нужна. Его любимая поговорка: не делай людям добра – не плоди негодяев.
Хотя, конечно, это не позиция, а поза.
Я с удивлением узнал – и то Док вскрыл тему, – что мелкая в общем-то контора Береславского реально помогает больным людям, причем на постоянной основе. Ефим сначала мялся, но потом сам рассказал о двух таких детях.
Записываю почти дословно.Ефим никогда не отдавал денег в разные фонды, потому что, на его взгляд, в фондах, как правило, сидят уже готовые негодяи. Он же всегда старался помогать конкретным людям. Протез для парня, приехавшего с чеченской войны. Слуховой аппарат для мальчишки с Алтая. Пятьдесят упаковок подгузников для матери-одиночки. Стипендия для девочки-детдомовки.
– Вот с ней-то я и понял всю ошибочность самой системы государственного вспомоществования, – объяснил Береславский.
Это меня сильно заинтересовало: я бы, пожалуй, никак не отказался от государственной поддержки моего народа (правда, тоже боюсь, что все растащат, в том числе и мои соплеменники).
– Что, девчонка скверная была? – спросил я.
– Нет, отличная девчонка. Добрая и неглупая.
– А как вы ей помогали?
– Платили стипендию два года, пока училась на верстальщицу. Мы ее еще в детдоме вычислили, она интересовалась компьютером. Потом у нас работала полгода. А потом извинилась перед нами и ушла.
– Куда же?
– А никуда! – разозлился Ефим. – Слава богу, не в проститутки. Она действительно хорошая девочка. Но детдом ее сгубил.
– Давай конкретно, – потребовал Док.
– Им всем по выходе дают комнату. И льготы разные. А отвечать за себя они не приучены. И к жизни самостоятельной тоже. Макаренко же не зря коммуны создавал. Там они жили, как в большой семье. И все пахали, как в большой семье.
А здесь – сначала маленькие захребетники, потом – великовозрастные захребетники. Профессиональные нахлебники. Они всю жизнь получали и ничего никому не давали. А это уже философия.
Ефим прямо разволновался.
– Короче, наша девочка и еще три неплохие девчонки из ее класса поселились все вместе в одной комнате, а три другие – сдавали. А цены московские – сами знаете. В итоге она зарабатывала больше, чем у нас, ученицей дизайнера-верстальщика.
– Ну и что ты предлагаешь? – спросил Док. – Оставить их беспризорными? Не кормить?
– Нет, конечно. Но если хочешь накормить голодного рыбой, не давай ему рыбу. Подари ему удочку. А наша власть постоянно норовит дать голодным рыбу. Да еще отнять ее у того, кто уже научился ее ловить.
– А чего ж тогда ты тем двоим помогаешь? Вон меня уже подключил. И наверное, не одного меня? – спросил Док.
– Потому что они – больные, – отрезал Ефим. – Но если вылечим, будем учить их удить рыбу, а не кидать им куски со стола.
Моя Танечка сразу заинтересовалась больными детьми, и Ефим – видно было, что без всякого желания, – начал рассказывать о них.
Объявления с просьбой о помощи они брали как раз в тех фондах, которые он так не любит. Хотели взять одного – мальчишку восьми лет с саркомой ноги. Но потом встретили пронзительное письмо мамы маленькой девочки. «Сначала Аленка говорила – шейка болит, – писала придавленная бедой женщина. – Лечили от всего, что угодно. А оказалось – саркома третьего позвонка. Моей девочке – четыре года. За что нас так?»
Ефим не смог отказаться и согласился шефствовать над двумя.
– Вы им много помогаете? – спросила Татьяна.
– Конечно, нет, – раздраженно ответил Береславский. – Для нас же их беда – не главное дело жизни.
Но было видно, что переживает. Не главное, но, видно, и не последнее.
– Я проконсультировался с медиками, – после паузы продолжил он. – По мальчику они сказали – пятьдесят на пятьдесят. А про девочку – плохо сказали.
Эта девочка – с больной шейкой – меня очень задела, и мы решили – пусть под конец жизни, но хоть что-то приятное у нее будет.
Тут ведь еще одна вещь. Не слишком состоятельные родители продают буквально все, чтобы спасти детей. Даже если знают, что спасти не удастся. Вот мы и подумали, что если покупать девочке красивое платье или игрушки – то, на что у мамы с папой точно не хватит средств, – это точно доставит ей радость. Хотя кое-что очень глупо делали.
– Что именно? – спросил я.
– Ну, например, подарили Аленке набор «Юный парикмахер». А она – после химиотерапии.
– И что? – Я не понял связи.
– Лысая, – коротко объяснил Док.
– Но это не главное, – продолжил печальный рассказ Береславский. – Главное – полная беспомощность перед этой гадостью. Аж до тошноты. Врачи хоть делом заняты. А мы только трясемся от страха. Вот от этого бессилия и страха и решили действовать по всем фронтам сразу.
– Это как? – уточнил я.
Про подарки – понятно. Вроде как последняя радость. А как действовать не врачам против болезни?
– Ну, я и моя сотрудница, Марина, заказали молитвы везде, где молятся, – неохотно объяснил Береславский. – В церкви, в мечети, в синагоге. Я сам стал молиться за нее, – неожиданно, похоже, даже для самого себя, сознался он. – И иногда случались не совсем обычные вещи.
– Какие? – Таня смотрела на нашего Ефима тоже как-то необычно. Я даже заревновал.
– На Валааме мы с Мариной были на экскурсии. Там есть икона, про которую говорят, что она помогает онкологическим больным.
Мы дошли до настоятеля, он разрешил послушнику набрать немного лампадного масла.
Потом пошли к иконе. Послушник сказал: давайте пузырек. А откуда у нас пузырек? Выбежали наружу, хотели купить минералки и вылить воду – все уже закрыто. Поспрашивали у людей – ни у кого нет. А наш пароход через пять минут отчалит.
Тут Ефим снова замолчал из-за какой-то дорожной ситуации.
– Ну и чем кончилось? – Даже Дока захватило.
– У самого входа в храм нашли бутылочку. На скамейке стояла. Маленькая, чистая. Рядом – крышечка. Но мы же только что шли мимо. И точно видели, что раньше ее там не было.
Несколько минут в машине было тихо.
– А потом? – наконец спросила Татьяна.
– Потом Аленка чуть не умерла от высокодозной химиотерапии, – вздохнул Ефим. – Мы как раз на горных лыжах катались, когда она в реанимации лежала.
– Неуместное соображение, – пробурчал Док. – Я тогда что, вообще всю жизнь в трауре ходить должен?
– А… сейчас как? – Теперь и Татьяна боялась узнать конец истории.
– Сейчас у девочки вроде неплохо, тьфу-тьфу, – сказал Ефим. – Когда уезжал, костная ткань начала нарастать, ей даже сняли шейный этот корсетик, и волосики уже отросли. И без повязки на лице ходила. Теперь говорят, шансы есть.
– Сколько прошло с начала заболевания? – спросил Док.
– Год.
– Вполне может справиться. Чем дольше живет, тем больше шансов. У детей вообще шансов больше. И химия им лучше помогает, чем взрослым. Правда, могут и наоборот – мгновенно сгореть. Кстати, как у мальчика дела?
– Хреново дела у мальчика, – вздохнул Береславский. – Рецидив. Когда уезжали – снова положили на облучение.
В машине повисла тяжелая тишина.
– Но ты мне не ответил, Ефим! – нарушил ее Док. – Так чем плохо, что вы помогли детям? Независимо от результата лечения.
– А я не говорю, что помогать – плохо, – негромко ответил Береславский. – Я говорю, что мне многое здесь самому непонятно. С бездельниками как раз все просто: дать удочку и объяснить, какая рыба съедобна. Кто не поймет – их проблема, все равно всю Африку не прокормишь и в Европу не переселишь. А вот с Аленками такими как быть – не знаю.
– А какие варианты? – не поняла Татьяна.
– А такие, что мы привыкли к ней. Переживаем все и за нее, и за Данилку. Не так, конечно, как родители. Но и не как чужие.
– Ну и что в этом плохого? – опять переспросила Смагина.
– Плохого – ничего. Непонятного – много. Вот Док же объяснил мне, что опухоли – это инструмент естественного отбора. Получается, мы с врачами и родителями боролись с эволюцией? Ну и как к этому относиться – нам, врачам, родителям? И еще одна вещь присутствует. Мы выбирали из сотни объявлений. Выбрали два. На каком основании? Кто нам дал такое право выбора?
– Не понимаю я тебя, – тихо сказал Док.
– Ну, значит, пора сменить тему, – подытожил Ефим.Дописываю уже по приезде в Красноярск. Перегон был длинный, ребята сказали – самый длинный по всей трассе. Мы раз двадцать пересекли «железку» и бессчетное количество раз в облаках пыли форсировали куски дороги со щебенкой, а то и без нее.
Я должен был во все глаза смотреть вокруг: ведь где-то неподалеку наверняка ехали голубой «Лого» с очень неприятным мужчиной и темный «Опель» с парочкой убийц, с которыми я познакомился в Омске.
Но вместо этого я таял от счастья, боясь пошевелиться, потому что на моем плече тихо и доверчиво спала Татьяна Валериановна.
На самом деле я вчера вечером с Ефимом про Танечку отдельно разговаривал. Она мне не просто нравится, это он и сам давно заметил.
Но и я ведь ей нравлюсь! Я это точно знаю. Не надо быть большим донжуаном, чтобы знать, когда ты сильно нравишься женщине.
Я его вчера спросил в итоге: как мне быть?
Боялся, что он опять как-нибудь едрено пошутит.
А он вдруг серьезно ответил. Не так серьезно, как во время сегодняшнего разговора, но серьезно.
– Ты ее любишь? – спросил он.
– Как никого и никогда, – ответил я.
Если б Ефим спросил за что – не ответил бы. Не знаю за что. За все сразу. А вслух объяснил ему, что хочу, чтоб она всегда была рядом. А еще лучше – чтоб рукой ее ощущать.
Он, конечно, не удержался насчет руки. Но подтвердил, что, наверное, это и есть любовь.
Потом Ефим помолчал, подумал и сказал, чтоб я быстро на ней женился. Прямо во Владике.
– Она тебя тоже полюбит, – сказал он. – Процесс пошел. Я их хорошо знаю. Так что – можно.
– А она согласится? – спросил я. Эта тема теперь занимала меня едва ли не больше, чем спасение этноса.
– А почему нет? Ты с виду почти нормальный, – озадачился мой деликатный приятель.
– На семнадцать сантиметров ниже ее. Моложе лет на пять. И к тому же узкоглазый, как ты считаешь, – выдал я главное свое сомнение.
– Насчет твоей узкоглазости – это не только я считаю, – ухмыльнулся Береславский. – Любого на улице спроси. Насчет разницы в росте – вообще ерунда. В горизонтальном положении неважно. А что молодой… Это тоже немного сомнительный дефект. Главное, чтоб половозрелый.
Ну и как с ним после этого всерьез разговаривать?
Но мысль о женитьбе во Владике, подброшенная этим борцом с политкорректностью, прочно засела в моей голове.
Разговор же на те тяжелые темы в машине больше не поднимался. Но мне обязательно надо и это все обдумать, особенно насчет народов-попрошаек. В конечном итоге вопрос-то ставился именно так.
И очень похоже, Ефим в этом вопросе прав.
Впрочем, я с ним и не дискутировал: ведь для своего народа я хочу просить вовсе не рыбу. И даже не удочку. Я как раз и хочу купить своему народу – пусть на бандитские деньги – право самому решать все свои проблемы: со своими удочками и на своих реках.
А еще – без интернатов и водки.Глава 28
Красноярск, 28 июля
Гульба, пальба, экскурсии
Марат смотрел, как ловко и спокойно Али чистил оружие. Мощный «стечкин» был быстро полуразобран, после чего обработан экономными и точными движениями. Даже магазины заново зарядил Али – инструкции советовали не держать их снаряженными долго, дабы не уставали пружины.
«Вот уж точно экономные движения», – сочувственно подумал Марат, глядя на осунувшегося и явно нездорового шефа.
Если бы не великая идея, наверняка в таком состоянии лежал бы в госпитале. А то бы уже и не в госпитале…
Держится его начальник только местью да джихадом.
– Хорошая штука «стечкин», – желая разрушить надоевшую тишину, сказал Марат.
– Хоть что-то хорошее от неверных, – невесело усмехнулся Али, оглядывая последнюю горстку желтеньких девятимиллиметровых патронов, лежавших на аккуратно расстеленной газетке. Невелик труд снарядить обойму – двадцать смертельных «зернышек» в шахматном порядке, но в его состоянии и это утомляло.
– Давай я сделаю, – предложил Марат.
– Сам, – односложно ответил Али, в правую руку взяв магазин, а пальцами левой четко вщелкивая в него патроны.
«Да он сам – автомат», – не очень уважительно подумал о своем командире Марат. Их поездка начинала его утомлять. В горах было проще: он видел только тех, кто воюет. А здесь воевали они двое. Да еще этот урод Скрепов.
Все же прочие граждане жили мирно и наслаждались этой своей жизнью.
Всё. Патроны вставлены. Али собрал пистолет и привинтил к стволу штатный глушитель. Все же это был не совсем тот старый добрый «стечкин», а его модификация конца 70-х: с чуть удлиненным стволом и с очень эффективным глушителем. Не только убирающим звук стрельбы, но и за счет смещения центра тяжести и уменьшения отдачи делающим пистолет более метким.
Это было весьма актуально, ведь «стечкин» изначально проектировался как некая помесь пистолета и автомата. А в результате, кроме достоинств, унаследовал и недостатки обоих видов оружия: тяжел, громоздок, а кучность боя оставляла желать лучшего.
Впрочем, в жестких условиях городского огневого контакта эта машина была почти идеальной, отчего и пережила даже своего создателя, умершего в 2001 году совсем немолодым человеком.
– Надо держаться ближе к очкастому, – тихо сказал Али.
После неудачной операции, в которой они непонятно каким образом потеряли Володю, – удар ножом Али причиной смерти не считал – выемка порошка из машины была отложена.
По самым житейским и печальным обстоятельствам.
На следующее утро после омских событий Али стало настолько плохо, что только решительный запрет заставил Марата отказаться от вызова «Скорой». А когда начальник немного оклемался, колонна уже была в Новосибирске.
Поэтому догоняли их к Красноярску. И то Марату пришлось практически сутки не вылезать из-за руля – другого варианта даже не рассматривали: они вовсе не хотели лишний раз отсверкивать при проверке в аэропорту или на железнодорожном вокзале. Да и «Опель» бросать было жалко – денег оставалось негусто.
– А не могли уже разгрузить машину? – спросил Марат. Гоняться за тенью ему начинало надоедать.
– Могли, – ответил Али. – Но ты же сам видел Скрепера.
Да, это так. Марат лично его видел. Тот подъехал на встречу колонны в Красноярске. Тоже, наверное, убедиться, что его добыча цела.
Марат отметил, что Скрепов, уезжая, сел за руль небольшой, не новой и вновь голубой «Тойоты». Значит, теперь нужно следить не за «Хондой Лого», а за маленькими «Тойотами». Хорошо, хоть цвет сохранил. Наверное, это у него какая-то примета.
На самом деле Марата и это обстоятельство не порадовало. Противник у них сильный. Не раненный, как Али. И не уставший за пять лет войны, как Марат. И кстати, небедный – он-то ищет деньги и порошок для себя, любимого, а не для джихада. А у них с Али даже средств нет сменить «Опель». Хотя уже давно пора: в этих краях их номера сразу вызывают интерес гаишников. Слава Аллаху, документы сделаны хорошо. Они даже не совсем липовые – по документам мужчины работали в силовом ведомстве родной республики.
– А может, ускорим все? – спросил Марат. Он был готов на повышенный уровень риска, лишь бы скорее все закончить. Устал. Причем не только физически.
– С порошком решим во Владивостоке, – ответил Али. – Там у нас, возможно, есть люди. Здесь точно нет.
– А со Скреповым?
– Как только увидим, так и решим, – недобро усмехнулся Али.
И здесь он тоже был не прав. Скрепер – опаснейший противник. Не то что очкастый рекламист. Хотя Володя-то обездвижел после разговора с рекламным профессором – мелькнула в углу мозга мыслишка. Но мелькнула и исчезла – это наверняка сделал не Береславский. А вот тот же Скрепер мог! – вдруг пришла догадка. Убил и ушел. Как с сыном Али.
И этот главный враг мог уже вчера быть мертвым. Марат держал его на мушке. Отзвонил начальнику. Но Али не разрешил. То есть в принципе убить Скрепера можно, точнее, даже необходимо. Однако Али хочет сделать это сам.Все понимает Марат. Хоть и не имеет своих детей, но про отцовские чувства ему объяснять не надо.
Однако если отцовские чувства мешают общему делу, их надо давить. А так – ушел Скрепов с линии огня целым и невредимым. И теперь как бы они сами на ней не оказались…
– Что сегодня будем делать? – спросил Марат.
– Утром у них групповые программы. Много народу. Машины их – под охраной. А вот после экскурсий надо бы последить за рекламистом.
– Зачем?
– Я бы с ним потолковал. Пригрозить. Денег посулить. Вряд ли он дуриком едет. Так пусть на нас поработает. И еще, – начал Али, но не закончил – видно, прихватило обожженное место.
– Что – еще? – выждав, спросил подчиненный.
– Сдается мне, Скрепер тоже захочет попасти свои активы. Увидим его – убьем.
«Или он нас», – подумал Марат.
А рекламист, о котором вспоминали Али с Маратом, проснулся сегодня во вполне добром расположении духа.
Не вставая с удобно промятой постели, он попытался разобраться, почему это с ним – и вдруг такое: как правило, по утрам настроение Береславского никак нельзя было назвать хорошим.
Подумав, Ефим Аркадьевич пришел к следующим выводам.
Во-первых, его никак не удручает, что Татьяна Валериановна Смагина окончательно и бесповоротно покинула его кровать. Потому что спала она в ней абсолютно бессмысленно и бесполезно – на взгляд Ефима Аркадьевича, конечно.
Кроме того, он не мог не заметить страстных чувств, испытываемых к данной особе его другом Самураем. И похоже, чувства не были безответными. А потому Ефим Аркадьевич вполне рад за друга.
Здесь, правда, вкралась еще одна мыслишка. На этот раз не столь лучезарная.
О том, что пятнадцать лет назад – а еще лучше двадцать пять – любая женщина, выбравшая не его, Береславского, а кого-либо другого, пусть даже лепшего кореша, непременно бы его этим поступком огорчила.
Нет, Ефим и тогда прекрасно понимал, что всех их не перелюбишь. Но в подобном деле даже движение к недостижимой цели притягательно.
Так вот, сейчас уход Смагиной никак его не расстроил. К счастью, есть еще приятные женщины – не при Наташке будь сказано, – удостаивающие Ефима Аркадьевича своим благосклонным вниманием.
Да и в возрасте имеются не только минусы. Плюсы тоже. Так, скажем, круг его пристрастий в 18 лет был ограничен донельзя: ниже 17 – дети, старше 20 – старухи. Если считать на страну, на каждый год рождения приходится по миллиону мужских и миллиону женских особей. «Сколько ж это получается в сумме?» – прикинул Ефим. Получалось всего-навсего около четырех миллионов любвепригодных женщин.
А у зрелого мужчины – ну, этак 45–50 лет – диапазончик-то пошире будет. Никак не меньше тридцати миллионов возможных подруг.
«Впрочем, понижающий коэффициент ввести придется, – отметил про себя тщеславный, но в научном плане бескомпромиссный профессор. – Съесть-то он съест, да только кто ж ему даст?» – применительно к рассматриваемой проблематике старый анекдот про дистрофичного тигра в зоопарке приобрел новое наполнение.Однако это уже было грустно, а Береславский старался о грустном не думать. Грустное – оно само пробьется, так чего ж его торопить?
«К тому же и повышающий коэффициент тоже ввести можно, не про виагру будь сказано», – продолжил он свое мысленное малонаучное исследование.
Ведь с годами он стал умнее, а в его табели о рангах появились вполне симпатичные записи.
«Эх, если б еще это перевешивало пузо и лысину», – вздохнул Ефим. Нет, все же по всему выходило, что по утрам на эту тему лучше не думать.
Лучше думать о завтраке, который предстоял точно, – в отличие от любви.
А еще хорошо думалось о том, что Скрепера уже два дня не видно. И тех парней, с которыми в Омске сцепился Самурай – он рассказал Ефиму, откуда взял пистолет, – тоже, к счастью, не видно, не слышно.
Ефим в кайф предположил, что эти ребята, несомненно, друг с другом связаны. И несомненно, друг друга не любят. Так, может, они просто друг друга и перебили, оставив профессора с миром? И с без малого тридцатью тысячами долларов наличных, кстати. Что тоже дополнительно приятно.
А что, это вовсе не так уж нереально.
Эх, как бы было неплохо, если б все так и вышло.
И тут до него наконец дошла затаенная причина утреннего веселья. Даже стыдно стало чуть-чуть. Потому что профессор должен был вовсе не радоваться, а расстраиваться случившемуся.
Ведь в славном городе Красноярске местные рекламисты оказались настолько самодостаточными, что попросту проигнорировали их запланированные мероприятия. Да и еще посчитали на местном же специализированном сайте, сколько жадные москвичи намерены заделать бабок на их стремлении к знаниям.
Короче, утренние семинары были отменены за неимением слушателей.
Этот момент еще вчера разозлил Береславского. Здешние сайтописцы были явными клеветниками. Бабки он, разумеется, любил и никогда от них не отказывался. Но сам пробег примитивным «чесом» никак не являлся. Здесь все было куда тоньше.
Московские профессионалы честно и абсолютно бесплатно – деньги, упомянутые на сайте, видимо, брали уже местные партнеры пробега – делились знаниями с теми, кто в них нуждался. В результате завязывались дружеские отношения сразу со множеством региональных представителей профессионального сообщества. А вот они – связи – уже давали деньги. И неизмеримо большие, чем просто гонорары от консультаций.