Прощай, детка, прощай Лихэйн Деннис
— Мириады, — пробормотал Пул себе под нос, — хорошее словечко.
— Даже имея в своем распоряжении вертолеты и личный состав, сосредоточенный в стратегических точках как вокруг каменоломен, так и заповедника Блю-Хиллс, охватить такую территорию будет непросто. Похитители потребовали, чтобы вечером здесь находилось всего лишь четыре человека, что еще только усложняет дело. До совершения обмена наше присутствие должно быть совершенно незаметно.
Какой-то полицейский поднял руку и прочистил горло.
— Майор, как можно выдвинуться к периметру территории и при этом оставаться невидимыми?
— Тут-то и закавыка. — Демпси провел рукой по подбородку.
— Он только что этого не говорил, — прошептал Пул.
— Сказал.
— Ну и ну!
— Командный пункт номер один, — продолжал Демпси, — будет расположен в этой долине, у подножия Кроличьего склона Блю-Хиллс. Отсюда до верхней части каменоломни Грэнит-Рейл на вертолете менее минуты лету. Основные наши силы будут сосредоточены здесь. Как только поступит сообщение о совершении обмена, рассредоточиваемся вокруг заповедника, блокируем с обоих концов: улицу Каменоломни, дороги Чикатобат и Со-Кат-Нотч, перекрываем северный и южный въезды на юго-восточную автомагистраль, а также соответствующие выезды с нее и изолируем всю эту зону со всеми бебехами и причиндалами.
— Бебехами, — повторил Пул.
— Причиндалами, — выдохнул Бруссард.
— Командный пункт два будет расположен при входе на кладбище Квинси, командный пункт номер три…
Следующий час Демпси излагал план действий и расписывал задачи для полицейских, находящихся на службе штата и местного департамента полиции. В операции должно было принять участие более ста пятидесяти человек, исходные позиции которых находились вокруг Квинси и по границе заповедника Блю-Хиллс. Для операции выделили три вертолета. Ведение переговоров с похитителями Аманды возлагалось на элитную группу департамента полиции Бостона. Предполагалось, что лейтенант Дойл и начальник полиции Квинси будут изображать «бродяг», разъезжая по тем карьерам, где нет воды, каждый на своей машине с выключенными фарами.
— Не дай бог, столкнутся, — сказал Пул.
Каменоломни, на пике гранитного бума в Новой Англии их было более шестидесяти, занимали большую территорию. Грэнит-Рейл оставалась одной из двадцати двух пока еще незатопленных. Все они находились в холмистой местности между скоростной автомагистралью и Блю-Хиллс. Выдвигаться предстояло в темноте, по возможности не зажигая огней. Даже сотрудники заповедника, по просьбе Демпси приехавшие на собрание, чтобы рассказать о местности, признавали, что в холмах множество тропинок, и некоторые из них известны лишь тем, кто ими пользуется.
Но дело было даже не в тропинках. Тропинки, в конце концов, куда-то вели, и там, куда они вели, было мало дорог, общественный парк или даже два. Даже если бы похитителям Аманды удалось пройти через оцепление на холмах, их задержали бы где-нибудь уже внизу. Будь нас четверо да еще несколько полицейских для ведения наблюдения за холмами, я бы уже считал, что преимущество на стороне Сыра. Но как можно выдвигаться и отходить незаметно при участии ста пятидесяти человек — я понять не мог.
Каких бы дураков ни набрал себе в помощники Сыр, даже они должны были понимать, что, независимо от характера их требований, при передаче заложника всегда собирается много полиции.
Как же они планировали уйти?
Дождавшись паузы, я поднял руку. Демпси это заметил, но, как мне показалось, решил притвориться, что не видит. Поэтому пришлось позвать его:
— Майор!
Он опустил глаза на свою указку.
— Да.
— Я не понимаю, как похитители планируют уйти.
Несколько человек в зале захихикали, и Демпси улыбнулся.
— Ну, мистер Кензи, в этом как раз все и дело, не так ли?
Я улыбнулся ему в ответ.
— Я понимаю, но вам не кажется, что и похитители тоже это понимают?
— Что вы имеете в виду?
— Для обмена они сами выбрали именно это место. Должны были понимать, что вы его оцепите. Ведь верно?
Демпси пожал плечами:
— Имея дело с преступниками, люди тупеют.
По рядам, занятым полицейскими в синих мундирах, пробежал вежливый смешок.
Я подождал, пока шум стихнет.
— Майор, если они предусмотрели полицейское оцепление, что тогда?
Улыбка на лице Демпси стала еще шире, но глаза филина в ней участия не принимали, наоборот, они сощурились, и майор, слегка озадаченный и явно недовольный, некоторое время молча смотрел на меня.
— Им никуда не деться, мистер Кензи. Не важно, что они думают. Шансы ускользнуть у них миллиард к одному.
— Но они на этот один и рассчитывают.
— Ну и зря. — Демпси посмотрел на свою указку и нахмурился. — Еще глупые вопросы будут?
В шесть мы встретились с детективом Марией Дикема из группы переговорщиков в фургоне, стоявшем у водонапорной башни метрах в тридцати от проезда Риккиути, дороги, прорезанной в самом сердце карьеров Квинси. Это была худенькая миниатюрная женщина чуть за сорок с коротко стриженными молочного цвета волосами и миндалевидными глазами, в темном деловом костюме, и большую часть встречи она машинально теребила жемчужную сережку в левом ухе.
— Если кто-то из вас встретится лицом к лицу с похитителем и ребенком, что будете делать? — Она скользнула взглядом по нашим лицам и остановила его на стенке фургона, где кто-то прилепил картинку из «Нэшнл Лэмпун»,[26] на которой под заголовком «Купите наш журнал, а не то мы убьем этого пса» был изображен пистолет, приставленный к голове собаки. — Я жду, — сказала Мария.
— Мы скажем подозреваемому, — начал Бруссард, — отпустить…
— Вы попросите подозреваемого, — поправила она.
— Мы попросим подозреваемого отпустить ребенка.
— А если он ответит «Да пошли вы на хрен» и взведет курок? Что тогда?
— Тогда мы…
— Тогда вы отступите, — сказала она, — держите его в пределах видимости, но дайте свободу действий. Запаникует — ребенок погиб. Почувствует угрозу — тоже самое. Первое, и главное, — дайте ему иллюзию пространства, иллюзию свободы маневра. Нельзя позволять ему вами командовать, но также не надо, чтобы он чувствовал себя беспомощным. Вы заинтересованы в том, чтобы ему казалось, что у него есть какие-то возможности. — Мария отвернулась от картинки на борту фургона, потянула себя за сережку и по очереди посмотрела в глаза каждому из нас. — Вам понятно?
Я кивнул.
— Ни в коем случае не наводите на подозреваемого оружие. Не делайте резких движений. Если собираетесь что-то сделать, предупреждайте его. Например: «Сейчас я отойду назад. Сейчас я опущу пистолет». И так далее.
— Нянчиться с ним, как с ребенком, — сказал Бруссард, — вот что вы нам рекомендуете.
Она слегка улыбнулась, не отрывая взгляда от подола своей юбки.
— Детектив Бруссард, я в группе переговорщиков уже десять лет, и за это время у нас погиб всего один ребенок. Хотите в подобной ситуации выпятить грудь колесом и заорать «Лежать, сука!» — ради бога. Но сделайте одолжение, избавьте меня потом от выступлений по телевидению, если преступник своим выстрелом размажет сердце Аманды Маккриди вам по рубашке. — Сказав это, она посмотрела на Бруссарда и приподняла бровь. — Договорились?
— Детектив, — сказал Бруссард, — я же не спрашиваю, как вы справляетесь со своей работой. Я просто высказал свое мнение.
Пул кивнул.
— Если для спасения девочки надо будет нянчиться с кем-то, так я преступника в люльку уложу и колыбельные петь буду. Даю вам слово.
Мария вздохнула, выпрямилась и провела обеими руками по волосам.
— Вероятность налететь на преступника с Амандой Маккриди близка к нулю. Если все же налетите на них, помните, эта девочка — последнее их спасение. Человек берет заложника, потом оказывается в безвыходном положении, как крыса, загнанная в угол. Такие обычно сами очень боятся, и убить человека для них проще простого. В этой ситуации они не будут винить себя, не будут винить вас. Они будут винить Аманду. Допустите неосторожность — перережут ей горло.
Мария помедлила, давая нам возможность осмыслить сказанное. Потом достала из кармана костюма визитные карточки и раздала по одной каждому.
— У всех есть мобильные телефоны?
Мы кивнули.
— Здесь мой номер. Попадете в тупиковую ситуацию с этим преступником, исчерпаете аргументы, звоните мне, а телефон дайте ему. Договорились?
Она посмотрела в заднее окно на черные отвесные скалы, карьеры, торчащие в небо заостренные силуэты гранитных утесов.
— Карьеры, — сказала она. — И кто такое место выбрал?
— Нельзя сказать, что отсюда просто выбраться, — сказала Энджи. — При данных обстоятельствах.
Детектив Дикема кивнула.
— И тем не менее они выбрали именно его. Что они знают такого, чего мы не знаем?
В семь мы собрались на командном пункте полицейского департамента Бостона, где лейтенант Дойл ободрил нас на свой лад:
— Облажаетесь — имейте в виду, тут достаточно высоких утесов, прыгнуть можно с любого. Поэтому, — и лейтенант похлопал Пула по коленке, — не облажайтесь.
— Вдохновляющая речь, сэр.
Пул потянулся под приставной столик, достал оттуда голубую спортивную сумку и бросил ее Бруссарду на колени.
— Деньги мистер Кензи доставил сегодня утром. Все пересчитаны, номера записаны. В сумке ровно двести тысяч. Ни грошом меньше. Смотрите, чтобы столько и вернули похитителям.
Из приемника рации, занимавшей добрую треть приставного столика, послышался треск помех и голос проговорил:
— Командный, вызывает пять-девять. Прием.
Дойл взял приемник и включил тумблер «Исходящий».
— Командный. Говорите, пятьдесят девятый.
— Маллен вышел из Девоншир-плейс и в желтом такси направляется на запад по автостраде Сторроу. Следуем за ним. Прием.
— На запад? — сказал Бруссард. — С чего бы это ему ехать на запад? И по Сторроу?
— Пятьдесят девятый, — сказал Дойл, — вы уверены, что это именно Маллен?
— Ах… — последовала долгая пауза, во время которой из приемника доносились только помехи.
— Повторите, пятьдесят девятый. Прием.
— Командный, мы перехватили переговоры Маллена с коммутатором такси, видели, как он вышел через черный ход Девоншир-плейс и сел в машину. Прием.
— Пятьдесят девятый, вы как-то неуверенно это все говорите.
— Командный, мы видели этого человека, по описанию он вполне соответствует Маллену. В кельтской шапочке и солнечных очках. Прием.
Дойл на мгновение закрыл глаза и приложил приемник себе ко лбу.
— Пятьдесят девятый, вы уверены, что это подозреваемый Маллен? Или не уверены? Прием.
Последовала еще одна долгая пауза, в динамике трещали помехи.
— Командный, сейчас я поразмыслил, и мне кажется, что нет. Но мы почти уверены…
— Пятьдесят девятый, кто вел с вами наблюдение за Девоншир-плейс? Прием.
— Шесть-семь, командный. Сэр, прикажете нам…
Дойл прервал связь, переключив тумблер, нажал кнопку на рации и заговорил в микрофон:
— Шесть-семь, вызывает командный. Ответьте. Прием.
— Командный, это шестьдесят седьмой. Прием.
— Где вы находитесь?
— К югу от Тремонта, командный. Пеший напарник. Прием.
— Шесть-семь, почему вы у Тремонта? Прием.
— Следую за подозреваемым, командный. Подозреваемый следует пешком на юг через зону отдыха. Прием.
— Шесть-семь, вы хотите сказать, что ведете Маллена к югу от Тремонта?
— Ответ утвердительный, командный.
— Дайте указание напарнику задержать подозреваемого, шесть-семь. Прием.
— Принято, сэр.
Дойл положил динамик на приставной столик, пощипал себя за переносицу и вздохнул.
Мы посмотрели на Пула и Бруссарда. Бруссард пожал плечами. Пул недовольно покачал головой.
— Командный, это шестьдесят седьмой. Прием.
Дойл поднял динамик:
— Говорите.
— Да, командный, мы, в общем…
— Тот, за кем вы едете, не Маллен. Подтверждаете?
— Подтверждаю, командный. Этот тип был одет, как подозреваемый, но…
— Конец связи, шесть-семь.
Дойл бросил приемником в рацию, покачал головой, откинулся на спинку стула и посмотрел на Пула.
— Где Гутиеррес?
Пул сложил руки на коленях.
— Когда я последний раз проверял, он был в отеле «Пруденшл-Хилтон». Приехал вчера вечером из Лоуэлла.
— Кто к нему приставлен?
— Команда из четырех человек. Дин, Гэллахер, Глисон и Хелперн.
Дойл сверил фамилии со списком, лежавшим перед ним на столе, в котором были указаны номера этих полицейских.
— Номер сорок девять, — сказал Дойл, включив тумблер на рации. — Говорит командный. Ответьте. Прием.
— Командный, это сорок девятый. Прием.
— Где вы находитесь? Прием.
— Далтон-стрит, командный, у отеля «Хилтон». Прием.
— Сорок девятый, где, — Дойл сверился с лежавшим перед ним списком, — где номер семьдесят три? Прием.
— Детектив Глисон в аванзале, командный. Детектив Хелперн прикрывает черный ход. Прием.
— Где подозреваемый? Прием.
— Подозреваемый у себя в номере, командный. Прием.
— Убедитесь в этом, сорок девятый. Прием.
— Принято. Проверим, свяжемся с вами и доложим. Конец связи.
Мы стали ждать, пока они проверят номер Гутиерреса. Все молчали и даже друг на друга не смотрели. Вот так бывает, когда смотришь по телевизору футбол, и твоя команда выигрывает шесть очков, и до конца матча четыре минуты, но все-таки чувствуешь, что продуют. Вот так и мы все, сидя в глубине командного пункта, чувствовали, как все те преимущества, которые у нас могли бы быть, ускользают под дверью в сгущающиеся сумерки. Если уж четыре опытных детектива так легко дали уйти Маллену, то сколько же раз он проделывал подобный номер за последние несколько дней? Сколько раз полиция, будучи уверена, что следит за Малленом, следила за кем-то другим? Маллен, насколько мы понимали, мог навещать Аманду Маккриди. Мог готовить отход из этих холмов на сегодняшний вечер. Мог подкупать полицейских, чтобы они некоторое время смотрели куда-нибудь в другую сторону, или выбирать тех, кого надо будет убрать в наступившей темноте среди этих холмов после восьми часов.
Если Маллен с самого начала знал, что мы следим за ним, он мог показать все, что нам хотелось видеть, а сам в это время тайком от нас занимался тем, чего нам видеть и знать не следовало.
— Командный, это сорок девятый. У нас непредвиденное затруднение. Гутиеррес исчез. Повторяю, Гутиеррес исчез. Прием.
— Как давно, сорок девятый? Прием.
— Трудно сказать, командный. Его машина, взятая напрокат, по-прежнему стоит в гараже. Последний раз его видели в ноль семь ноль ноль. Прием.
— Конец связи с командным.
Сжав в кулаке приемник, Дойл обдумал сложившуюся ситуацию, потом аккуратно положил его на угол приставного столика.
— У него в гараже, наверное, — сказал Бруссард, — за день или два до вселения в отель была приготовлена другая машина.
Дойл кивнул.
— Я запрашивал другие группы. Сколько, по-вашему, людей Оламона находится неизвестно где?
Ответа на этот вопрос никто из нас не знал, да, по-моему, Дойл и не рассчитывал его услышать.
18
Если от моего родного квартала поехать на юг и пересечь реку Непсонет, то окажетесь в Квинси, месте, которое поколение моего отца долго воспринимало как перевалочный пункт для ирландцев достаточно состоятельных, чтобы покинуть Дорчестер, но недостаточно богатых, чтобы поселиться в Милтоне, фешенебельном предместье в нескольких километрах к северо-западу от Квинси, населенном потомками выходцев из Ирландии, в домах которого квартиры имели по два туалета сразу. Если ехать дальше на юг по Интерстейт-93, непосредственно перед Брайантри, на западе увидите несколько песчано-коричневых холмов, которые, как всегда кажется, того и гляди обвалятся.
Именно в этих холмах великие старцы из Квинси былых времен обнаружили гранит столь богатый черными силикатами и матовым кварцем, что он, должно быть, сверкал у них под ногами, как ручей, дно которого усыпано алмазами. Первую коммерческую железную дорогу здесь построили в 1827 году, и первый ее рельс на холмах под Квинси крепили к земле костылями, которые в ней держались непрочно, и к шпалам металлическими болтами, чтобы можно было перевозить гранит к берегу Непонсета, где его грузили на баржи и отправляли в Бостон или вниз по течению к Манхэттену, Новому Орлеану, Мобилу или Саванне.
Этот гранитный бум, продолжавшийся столетие, оставил после себя сооружения, неподвластные времени и моде — солидные библиотеки и правительственные здания, впечатляющие своей высотой церкви и тюрьмы, которые не допускали в себя со свободы ни шума, ни солнечного света, ни надежды на побег, здания таможен по всей стране с монолитными желобчатыми колоннами и памятник на Банкер-Хилл. На месте же добытого камня остались в земле карьеры. Глубокие. Широкие. Карьеры, которые заполняли только водой.
Со временем добыча гранита сошла на нет, каменоломни стали излюбленным местом свалок почти для всего: краденых машин, старых холодильников и духовок, трупов. Каждые несколько лет, когда, нырнув со скалы, в таких водоемах вдруг исчезает ребенок, или осужденный на пожизненное заключение в Уолпоуле[27] рассказывает полиции, что столкнул с прибрежной скалы шлюху, которую с тех времен как раз никто и не видел, залитые водой карьеры начинают прочесывать. Тогда в газетах появляются топографические схемы и данные подводной фотосъемки, на которых видны горные хребты, скалы, яростно расчлененные и будто бы извергнутые землей из собственных недр, из глубин торчат какие-то зазубренные иглы, на тридцатиметровой глубине вдоль среза скалы, как призраки Атлантиды, громоздятся утесы.
Иногда находят и тела. Иногда — нет. В воде карьеров иногда почему-то взмучивается черный осадок, случаются необъяснимые и внезапные изменения подводного рельефа, возникают не нанесенные на карты многочисленные уступы и трещины, которые выдают свои тайны так же редко и неохотно, как Ватикан свои.
Мы продирались вверх по откосу старой железной дороги, обламывая ветки, грозившие ударить по лицу, выпутывая ноги из высокой травы, спотыкаясь в темноте о камни, едва не падая на их скользкой поверхности и чертыхаясь себе под нос. Я все думал о том, что, были бы мы пионерами-первопоселенцами, пытавшимися пройти через эти холмы к водоему по другую сторону Блю-Хиллс, нас бы давно уже не было в живых. Какой-нибудь медведь, или рассвирепевший лось, или отряд воинов-индейцев отправил бы нас на тот свет, чтобы не нарушали покой природы.
— Попробуйте погромче, не стесняйтесь, — сказал я Бруссарду, когда он поскользнулся в темноте, ударился голенью о валун и потом поднимался так долго, что впору было этому валуну еще добавить.
— Э, — ответил он, — я вам что, Иеремию Джонсона[28] напоминаю? Последний раз на природе я был пьян, занимался сексом и к тому же мог видеть шоссе.
— Занимались сексом? — сказала Энджи. — Бог ты мой!
— Имеете что-то против секса?
— Имею кое-что против насекомых, — сказала Энджи. — Такая пакость.
— Правду говорят, что запах от занимающихся сексом в лесу привлекает медведей? — спросил Пул.
— Тут уж давно никаких медведей не осталось.
— Как знать, — сказал Пул, посмотрел в сторону темневших деревьев, поставил сумку с деньгами себе под ноги, достал из кармана носовой платок, промокнул пот на шее, утер раскрасневшееся лицо, надул щеки и шумно выдохнул. Потом несколько раз сглотнул.
— Все нормально, Пул?
Он кивнул.
— Порядок. Просто форму потерял. И еще… да, старею.
— Хотите, кто-нибудь понесет сумку? — спросила Энджи.
Пул состроил гримасу, означавшую, что в этом нет необходимости, поднял с земли ношу и указал вверх по склону.
— «Снова ринемся, друзья, в пролом».[29]
— Это же не пролом, — сказал Бруссард, — это холм.
— Я Шекспира цитирую, невежда. — Пул оторвался от дерева и тяжело пошел в гору.
— Тогда надо было сказать «Корону за коня»,[30] — заметил Бруссард. — Это уместней.
Энджи несколько раз глубоко вздохнула, Бруссард — тоже, они переглянулись.
— Старые мы стали.
— Да, стареем, — согласился он.
— Думаете, пора на покой?
— Я бы с удовольствием. — Он улыбнулся, согнулся и еще раз глубоко вдохнул. — Жена моя попала в автомобильную катастрофу прямо перед свадьбой, переломала себе кости. Медицинской страховки не было. Представляете, сколько стоит лечение переломов? Господи, да чтобы на пенсию выйти, мне сначала придется с ходунками за преступниками погоняться.
— Кто-то сказал «ходунок»? — переспросил Пул и посмотрел на крутой склон. — Ходунок сейчас был бы кстати.
Мальчишкой я несколько раз ходил этой тропой к заполненным водой карьерам Грэнит-Рейл и Суинглс. Вообще-то здесь была запретная зона, ее, разумеется, охраняли люди комиссии Метрополитен Дистрикт, но в сетчатой изгороди, если знать места, всегда находились дыры. Кроме того, можно было принести кусачки и проделать себе персональный лаз. Охранников снабжали плохо, и, будь их тут даже целая армия, патрулировать десятки карьеров и уследить за сотнями детей, стремившихся к ним в невыносимый летний зной, они все равно бы не смогли.
Так что на этот склон я уже лазил. Пятнадцать лет назад. При свете дня.
Сейчас все было несколько иначе. Во-первых, я был совсем не в той форме, что в подростковом возрасте. Слишком много набил себе синяков, слишком много ходил по барам, на работе претерпел чересчур много столкновений с людьми и бильярдными столами, а однажды ветровое стекло и дорога остались ждать меня по ту сторону границы бытия и небытия. Короче говоря, все у меня похрустывало, болело или ныло, как у старика или профессионального игрока в американский футбол.
Во-вторых, как и Бруссард, я был не совсем Гризли Эдамс.[31] Обходиться без асфальта и хорошего гастрономического магазина я могу, но не бесконечно. Раз в год с семьей сестры поднимаюсь на гору Рейниа на севере штата Вашингтон. Четыре года назад меня силой заставила пойти в поход по штату Мэн одна женщина, считавшая себя любителем природы и натуралистом, поскольку покупала себе кое-что в армейских магазинах. Поход планировался на три дня, но выдержали мы всего один вечер, пока не израсходовали баллончик с репеллентом, после чего сбежали к белым простыням в Камден, туда, где еду и напитки подают в номера.
Мы карабкались по откосу к карьеру Грэнит-Рейл, я смотрел на своих спутников и думал, что, пожалуй, первый вечер того похода никто бы из них не выдержал. Возможно, при свете дня, при наличии подходящей обуви, крепких походных палок или первоклассного подъемника, вроде тех, что работают на горнолыжных курортах, мы бы продвигались с приличной скоростью, но тут только минут через двадцать мучительной борьбы с силой земного притяжения наши фонарики стали выхватывать из темноты отпечатки или даже чудом сохранившиеся шпалы железной дороги, по которой почти сто лет назад перестали ходить поезда, и в воздухе повеяло водой.
Ничто не имеет такого чистого, холодного и многообещающего запаха, как вода в карьере. Уж не знаю, отчего это так. Возможно, дело в том, что в этих гранитных берегах десятилетиями скапливаются осадки и потом подпитываются горными ключами, но, едва узнав этот запах, я снова почувствовал себя шестнадцатилетним. Снова пережил это ощущение, когда за гребнем Небесного пика, двадцатиметрового утеса у карьера Суинглс, сердце екает в груди, и внизу, как подставленная рука просящего, открывается светло-зеленая гладь, и чувствуешь свою невесомость и бестелесность, будто стал бесплотным духом, носящимся над бездной. И летишь вниз, и поток воздуха, как торнадо, бьет навстречу от приближающейся зеленой воды, и граффити с уступов, стен, утесов вокруг взрываются, брызжут красными, черными, золотыми и синими буквами, и за мгновение до касания поверхности оттянутыми носками и плотно прижатыми к бокам руками чувствуешь этот чистый, холодный и неожиданно пугающий запах скопившейся за столетие воды и уходишь глубоко в нее, туда, где свалены эти машины, холодильники и покойники.
Наши карьеры отнимают по одной едва начавшейся жизни примерно раз в четыре года, не говоря уж о трупах, которые сбрасывают сюда под покровом ночи и обнаруживают, если до этого вообще доходит, только через несколько лет. В статьях газет, редакционных и обычных, общественные активисты и безутешные родители не перестают задавать вопрос «Почему?».
Почему дети — карьерные крысы, как мы называли себя в детстве, — чувствуют потребность прыгать с высоты тридцать метров в водоем в два раза большей глубины, на дне которого чего только нет: и непонятно как оказавшиеся тут куски породы, и торчащие вверх антенны машин, и бревна.
Я на такой вопрос ответить не могу. Я прыгал, потому что был ребенком. Потому что отец у меня был редкий поганец, а дома что ни день проходила новая полицейская операция, и мы с сестрой занимались главным образом тем, что искали себе убежища, что, вообще говоря, нормальную жизнь напоминало довольно слабо. Потому, наверное, что, стоя на этих скалах и глядя вниз на перевернутый резервуар с зеленоватой водой, который принимал правильное положение и становился виден тем лучше, чем сильнее вытягивалась моя шея, я чувствовал холодок в животе и мысленным взором осматривал малейшие части собственного тела, каждую косточку, каждый кровеносный сосуд. Потому что чувствовал себя свободным в воздухе и чистым в воде. Я прыгал, чтобы доказать что-то своим друзьям и, доказав и испытывая потребность доказывать еще и еще, искал способы забраться на еще более высокие утесы, чтобы полет к воде продолжался дольше. Я прыгал потому же, почему стал частным детективом, — потому что не хочу заранее знать, что будет дальше.
— Дайте передохнуть, — сказал Пул. Держась за толстый ствол вьющегося растения, он навалился на него так, что пригнул к самой земле, выронил спортивную сумку, поскользнулся и упал на нее, продолжая крепко держаться за ствол.
До конца подъема оставалось около пятнадцати метров. Сразу за ним уже угадывалось зеленое мерцание воды, оно отражалось от темных утесов и маячило, как облачко, на фоне черно-кобальтового неба.
— Конечно, старина, конечно. — Бруссард остановился рядом с напарником. Пул учащенно дышал, положив фонарик себе на колени.
Таким бледным я его ни разу не видел. Он просто светился в темноте. Хрипловатое дыхание процарапывало себе путь сквозь бронхи в темноту, глаза плавали в глазницах, казалось, в поисках чего-то, что никак не могли найти.
Энджи стала рядом на колени, положила руку ему на шею под челюсть и нащупала пульс.
— Вдохните поглубже.
Пул кивнул, выпучил глаза и втянул в себя воздух.
Бруссард присел перед ним на корточки.
— Ты в порядке, дружище?
— Все нормально, — выдавил из себя Пул. — Пустяки.
Пот с лица стекал у него по шее, воротник рубашки стал совсем мокрым.
— Стар я уж таскаться, — он кашлянул, — по горам.
Энджи взглянула на Бруссарда. Тот посмотрел на меня.
Пул покашлял еще. Я посветил фонариком и заметил у него на подбородке мелкие крапинки крови.
— Минуточку, — сказал я и покачал головой.
Бруссард кивнул и вытащил из-под куртки рацию.
Пул схватил его за руку, но так закашлялся, что я уж решил, что приступ будет продолжаться не меньше минуты.
— Не вызывайте, — сказал Пул. — По условию, посторонних быть не должно.
— Пул, — сказала Энджи, — с вами что-то неладно.
Он посмотрел на нее и усмехнулся:
— Все нормально.
— Ни хрена себе нормально, — сказал Бруссард и отвернулся, чтобы не видеть кровь.
— Правда. — Пул пошевелился, сидя на земле, и зажал ствол вьющегося растения в локтевом сгибе. — Идите, ребятки, идите в гору. — Он улыбнулся, но уголки рта, выделявшиеся на фоне бледных щек, заметно дрожали.
Мы стояли рядом и смотрели на него, все понимали, что дело плохо. Лицо стало цвета сырого эскалопа, взгляд блуждал, казалось, он не может ни на чем его сосредоточить. Дыхание вырывалось с хрипом и походило на шум дождя, стучащего по оконному светофильтру. Пул по-прежнему держал Бруссарда за запястье, сжимая крепко, как тюремщик. Он все-таки обвел взглядом наши лица и, видимо, понял, о чем мы думаем.
— Я старый и весь в долгах, — сказал он. — Все будет хорошо. А девочку не найдете — ей конец.
Читать бесплатно другие книги:
