Иная вера Эльтеррус Иар
– Альфа – инфаркт. Причину смерти от беты установить невозможно – выглядит как беспричинная остановка сердца. После гибели мозга остатки яда распадаются в организме в течение пяти часов.
– Хорошо. Мне нужна подробная документация на все три типа, а также образцы. Окончательный ответ я дам через две недели, сейчас же предварительно могу сказать, что в случае положительного решения мы отдадим предпочтение бете – гамма хороша, но слишком дорога, ее мы тоже приобретем, но в меньшем количестве, как и альфу.
– Все требуемое вам доставят завтра же.
– Хорошо, – в который раз сказала Кира. – Теперь о препарате для эвтаназии. Я посмотрела ваш список – думаю, мы остановимся на четвертом варианте.
– Если вас это интересует, первый и третий не менее надежны, но гораздо более дешевы.
– Это так. Но они не мгновенны и достаточно болезненны.
– Четвертый тоже действует не мгновенно.
– Да, он действует усыпляюще, а сердце останавливается уже у спящего человека.
– Как и в первом варианте.
– Первый вызывает весьма болезненные судороги.
– И что?
– Только то, что нам совершенно ни к чему мучить людей, когда мы можем просто безболезненно их усыпить, – раздраженно сказала Кира.
– Ради этого вы готовы потратить лишний миллион? Это же… это же всего лишь старики и инвалиды, бесполезные, ненужные, неспособные даже оправдать свое существование!
Пражски посмотрела собеседнику в глаза. Надо же, он и в самом деле не понимал…
– Я сказала: в качестве препарата для эвтаназии мы будем использовать четвертый вариант – трамидол. Решения здесь принимаю я, вы их только выполняете.
– Но компания потеряет большие деньги на изготовлении этого препарата в нужном количестве…
– Во-первых, «не потеряет», а «не заработает». Во-вторых, повторяю – решения здесь принимаю я. Если вы настаиваете на своей правоте, я могу немедленно, не выходя из этого кабинета, позвонить господину Пражски, и он подтвердит мое решение. Правда, заодно он может подтвердить и ваше увольнение, а если учитывать то, чем вы здесь занимались, это будет увольнение не только с работы, но и из мира живых. Я доступно объясняю?
– Вполне. Простите мою резкость, я всего лишь пекся об интересах нашей компании. Значит, завтра я запускаю в производство трамидол?
– Да. Для начала – десять тысяч ампул.
– Как скажете. Документация на яды долгого действия будет у вас завтра.
– Хорошо. Удачи.
Он проводил ее полным бессильной злости взглядом. И эта такая же, как они все… людей ей жалко! А денег не жалко? Одно слово – стерва!
После общения с директором исследовательской лаборатории Кира собиралась пообедать, а потом отправиться на встречу с министром здравоохранения и в последний раз обсудить все детали нового закона, но разговор на некоторое время выбил ее из колеи. Обедать не хотелось совершенно, больше того – одна мысль о еде вызывала отвращение и даже тошноту. Взглянув на часы, женщина направилась к ближайшей чайной – просто выпить чашку крепкого кенийского, обдумать как следует полученную информацию, сделать выводы и заодно выстроить линию беседы с министром.
Чай оказался ровно таким, каким должен быть: крепким, ароматным, со слегка красноватым оттенком и богатым ароматом. Сделав маленький глоток и в полной мере оценив качества благородного напитка, Кира поставила тонкую чашку из французского стекла, откинулась на спинку диванчика, хмуро глядя в окно. Чертов директор каким-то образом ухитрился испоганить ей настроение надежно и, судя по всему, надолго.
Сколько уже Пражски повидала таких – самоуверенных, полагающих, что уж они-то в полной безопасности, считающих, что данная им их талантом в какой-либо области власть автоматически дает им также и полную индульгенцию на любой случай. Как же жаль, что этот исследователь еще нужен! Она бы с огромным удовольствием отдала приказ о его устранении. Но пока что потребность в нем не исчезла и приходилось терпеть и сальные взгляды, и мизантропическую чушь.
Кира не понимала, как можно сознательно желать сделать людям больно и плохо. Не какому-то конкретному человеку, который сам тем или иным образом навлек на себя гнев, а абстрактным людям вокруг. Тем же старикам, виновным лишь в том, что к семидесяти годам они не наворовали достаточно, чтобы оплачивать право на жизнь, или инвалидам, точно так же подлежащим принудительной эвтаназии. Директор лаборатории мог сколько угодно говорить о том, что «компания теряет деньги», но Кира видела истинные мотивы, которыми он руководствовался, предлагая к реализации не более дорогой и безболезненный трамидол, а дешевый яд, вызывающий хоть и непродолжительную, но агонию.
– Нет, надо все-таки позаботиться о том, чтобы его уволили, – пробормотала она себе под нос. – Или хотя бы перевели на другой, закрытый, объект.
Исследователь разозлил ее не только своей необъяснимой мизантропией, но и уверенностью в том, что женщина, руководящая реализацией проекта принудительной эвтаназии стариков и инвалидов, просто обязана быть жестокой, циничной садисткой.
Кира не отрицала собственного цинизма и жестокосердия, но садисткой она не была никогда. Могла причинить кому-то боль, не испытывая ни малейших угрызений совести, если так было нужно для дела, но удовольствия от этого не получала. Она считала, что если кого-то необходимо убить, то его необходимо убить. Не больше и не меньше.
И зачем только отец повесил на нее переговоры с лабораторией, изготавливающей яды для эвтаназии и «переведенных на новый объект» бывших работников заводов? Кире, с ее педагогическим дипломом, за глаза хватило бы одной только реформы образования и реализации этой реформы в школах Петербурга и Москвы.
– Скорее бы закончить все это и приступить уже к нормальной работе…
Чай кончился, и как раз в это время зазвонил телефон. Секретарь министра здравоохранения хотела узнать, в силе ли договоренность о встрече.
Тяжело вздохнув, Кира вызвала такси.
– Я понимаю, что это достаточно существенный удар по бюджету, но повторюсь – если вы, во-первых, не хотите оплачивать существование специальной службы, занимающейся поиском «лиц, преодолевших естественный порог жизни», а во-вторых, не хотите иметь дело со взбесившейся толпой, то вам придется пойти на такую трату, господин министр.
Яков Владимирович поджал губы. Посмотрел на собеседницу, вздохнул, коснулся сенсора и протянул планшет ей.
– Взгляните. С учетом затрат на оборудование специализированных кабинетов, временное переоборудование двух городских больниц, саму закупку… как вы сказали, называется этот препарат?
– Трамидол.
– Да, трамидола. Так вот, закупка трамидола, оборудование кабинетов, переоборудование больниц, обучение сотрудников – вы же понимаете, что обычные врачи не станут выполнять эту кошмарную работу, – это уже весьма кругленькая сумма. Плюс еще, соответственно, зарплаты этих обученных сотрудников, плюс оплата труда комиссии, которая будет заниматься работой с базами данных, плюс…
– Я все это знаю, господин министр.
– Извините, вы не могли бы называть меня по имени-отчеству?
– Конечно, Яков Владимирович. Простите, в Европе привыкла обращаться по должности.
– Я понимаю.
– Так вот, Яков Владимирович, я знаю, каких затрат требует проект, особенно на первых порах. В конце концов, я участвовала в его разработке. Но вы не учитываете целых три источника дохода: первое – сумма, взимаемая с лиц, преодолевших естественный порог жизни, но желающих продолжать свое существование, второе – сумма, которая будет сэкономлена на отмене оставшихся льготных программ, третье – дополнительное финансирование со стороны человека, чьи интересы я представляю. Вы понимаете, о ком я говорю.
– Да, конечно… но раньше никто не говорил о дополнительном финансировании!
– Раньше было не время, – пожала плечами Кира. – Предоставленной суммы вкупе с тем, что я уже перечислила, хватит на то, чтобы покрыть расходы на переоборудование, обучение…
– Назовите сумму, – попросил министр.
Пражски выполнила просьбу и с удовольствием понаблюдала, как у Якова Владимировича глаза вылезают из орбит.
– Но финансирование будет предоставлено при одном условии.
– Каком?
– Том самом, с которого мы начали наш разговор: семьям лиц, попадающих под эвтаназию, будет предоставляться компенсация, и государство возьмет на себя оплату кремации и захоронения урны, включая изготовление таблички и все сопутствующие расходы – в том случае, если этого потребуют родственники, разумеется. Не знаю, как вам, а нам не нужна революция в стране, которую известный вам человек на данный момент считает наиболее перспективной.
Она не стала уточнять, в чем именно перспективной – почуявший запах Больших Денег Яков Владимирович все равно не обратил внимания на эту оговорку.
Спустя полчаса все необходимые бумаги были подписаны. Завтра часть из них ляжет на стол президента, который подпишет все, что ему прикажет подписать Вацлав, а часть разойдется по инстанциям, где крупные, средние, мелкие начальники разовьют бурную деятельность. А где-то в апреле-мае две тысячи семьдесят шестого года, после почти полугодовой подготовки, будет объявлено о введении нового закона. Первыми умрут те, кто родился до наступления двадцать первого века, потом – рожденные в первые шесть лет этого тысячелетия. Дальше стационарные кабинеты закроются, вместо них будут сформированы специальные бригады, выезжающие на дом ровно через месяц после семидесятилетия человека – если, конечно, за этот месяц он не оформит оплату своего права на жизнь.
К превеликой радости Киры, ее участие в проекте на этом этапе заканчивалось. Еще немного времени придется повозиться с лабораторией, но это уже ерунда – можно приступать к реформе образования, до которой она уже давно мечтала добраться! Начать мулатка решила на следующий же день.
Связываться с руководством выбранных школ и предупреждать о своем визите Кира не стала – ей хотелось увидеть учебный процесс в том виде, в котором он существовал в обычные дни, а не пытаться за натянутыми улыбками и идеальными учениками разглядеть истинное положение дел.
После разговора с министром Пражски поехала в свой отель. Предупредив, чтобы ее не беспокоили, поднялась в свой номер, приняла прохладный бодрящий душ и удобно устроилась на компом. В первую очередь требовалось составить список школ, которые она посетит. Во вторую – составить примерный план реформы: чего Кира собирается добиваться, от чего избавляться и что она хочет получить на выходе.
Не план – набросок плана, предоставленный отцом, не давал даже общей каймы. Перевести школы на систему вузов, оставив не более пяти бесплатных мест в каждом классе, отбирать на бесплатные места по конкурсу – это только на первый взгляд кажется разумным.
Нет, действовать надо совсем иначе…
Первое: начальная школа обязана оставаться бесплатной. Шестилетние дети, кандидаты в первый класс, могут просто от волнения провалить конкурс, могут показать себя хорошо на конкурсе, но оказаться совершенно необучаемыми, наконец, могут иметь какие-либо еще проблемы, мешающие им нормально учиться. Второе: количество бесплатных мест должно определяться не «столько-то мест в каждом классе», а «такой-то процент от общего количества обучающихся» – все же классы бывают разные: в одной школе в классе тридцать пять человек, в другой – двадцать, а в третьей может быть вообще восемь. Третье: оплата обучения не должна быть запредельной, ее размер надо рассчитывать очень тщательно – нельзя допустить, чтобы на бесплатные места в итоге принимали за деньги. Четвертое: необходимо разработать закон, жестко карающий за любую попытку взяточничества. К примеру, первый случай – штраф в размере месячного оклада, а оклады у учителей достаточно высокие, второй случай – штраф в размере годового оклада с возможностью выплачивать в течение двух лет, третий случай – увольнение с пожизненным запретом занимать любые должности в сфере образования и суд. Иначе на бесплатных местах окажутся не те, кто талантливее, трудолюбивее, работоспособнее, да и попросту умнее, а те, чьи родители решат обеспечить своему ребенку более престижное бесплатное обучение – кстати, еще неплохо бы сделать так, чтобы бесплатное обучение в школе давало дополнительный бонус при поступлении в вуз. Пятое – дети, учащиеся на бесплатном, полностью освобождены от любых школьных поборов, больше того, все необходимое, включая форму, ноутбук и учебники, приобретает школа. Шестое – ввести обязательные для всех школ должности психологов, причем нескольких. Они будут проводить психологические тестирования, работать с талантливыми, но трудными детьми, помогая им стать полноценными членами общества, следить за общей обстановкой. Седьмое – создать специальный контролирующий орган, отчитывающийся напрямую министру образования. Восьмое…
Спать Кира легла в пять утра. Живя в Европе, она всегда следила за своим графиком, не позволяла себе переутомляться, всегда вовремя ела… Здесь же, в России, окунувшись наконец в ритм настоящей работы, женщина забывала обо всем. Только вытянувшись на кровати и натянув одеяло, она вспомнила, что сегодня не только не ужинала, но даже не обедала. Промелькнула мысль встать и съесть хотя бы яблоко, но, взглянув на часы, Пражски отмела ее как несостоятельную – через два часа должен был прозвонить будильник.
Заснула она мгновенно, уставшая, но довольная собой.
Вацлав мог гордиться – он вырастил достойную его самого трудоголичку.
IV. IV
Знать, сложились ближе к ночи
Незатейливые тени…
Неизбежное знаменье!
– Что-то случилось? – И как она каждый раз ухитряется угадывать?
– Можно и так сказать.
– Не хочешь об этом говорить? – плавно поднялась со стула, подошла, обняла за плечи… да, так было гораздо спокойнее. Странное ощущение окружающей его защиты, нелепое и глупое, но от того не менее надежное.
– Не знаю. Не хочу об этом думать.
– Но само думается?
– Да.
– Может быть, расскажешь? Иногда помогает…
Он глубоко вдохнул, запрокинул голову, собираясь с мыслями и формулируя.
– Есть один человек. Еще совсем молодой парень. Он хочет изменить мир. Изменить кардинально, полностью. Научить людей доброте, взаимопомощи и взаимоуважению, стремлению и самосовершенствованию. Причем так, чтобы такое мировоззрение стало нормой для всех.
– Как Кирилл?
– Примерно, хотя все же несколько иначе. Так вот, этому молодому человеку нужны деньги. Довольно большие деньги. Он хочет создать корпорацию, чтобы приобрести власть, которая даст ему возможность что-либо менять на глобальном уровне.
– И он попросил деньги у тебя?
– Нет. Он понимает, что я откажу. В этой жизни никогда нельзя принимать подачки. Особенно, если ты преследуешь высокие цели. Легко доставшееся – не ценится, понимаешь? Если я дам ему пару сотен тысяч – это будет неправильно, хотя я могу. Но он хочет добиться всего сам, и это правильно.
– И в чем проблема?
– В том, что есть только один вариант более-менее быстро заработать такие деньги, не связываясь при этом с наркотиками, торговлей людьми или, к примеру, органами и всей прочей грязью. Нет, есть и другие варианты, но они ему недоступны. Для игры на бирже нужно быть финансовым гением, чтобы заработать требуемую сумму в краткие сроки. Для того чтобы изобрести что-то, на чем можно хорошо заработать, нужно быть гением-изобретателем, и так далее. Он не обладает какими-либо особенными талантами. Многому может научиться, но все упирается во время, которым он не располагает в нужном количестве.
– А тот единственный вариант…
– Тяжелейшая учеба. Потом – ежечасная смертельная опасность на протяжении пары лет. Жизнь, калечащая психику, тело и душу. Калечащая неотвратимо и необратимо. У него есть шанс справиться, он действительно сильный, хоть сам этого не осознает в полной мере. Несмотря на условия, в которых он жил, – он все еще остается чистым. Понимаешь? Он убивал, но только защищая свою жизнь и жизнь тех, кто был ему дорог. Трущобы, потери, тюрьма – все это не сломало его, только закалило. И он остался чистым. Там же… Боюсь, там запачкается даже он.
– Ты играешь в этом какую-то роль?
– Самую непосредственную. Именно я отправлю его туда, где он сможет действительно чего-то добиться, выжить, заработать деньги. Если пойдет сам – его пустят на мясо, только и всего. Я натаскаю его, обучу, чему смогу. Натренирую хотя бы до среднего уровня. Дам шанс выжить. Но только выжить! Я не могу дать ничего, что помогло бы ему остаться человеком.
– Отказаться ты не можешь, да?
– Он упрямый. Помнишь, как он меня преследовал?
– Подожди, ты о…
– Да, именно. Я о Стасе Ветровском.
– Но его же посадили два или три года назад…
– Два с половиной. Полтора года назад он бежал.
– Когда был массовый побег, о котором по всей интерсети трубили?
– Да. Его организовал я.
Она поперхнулась чаем, изумленно распахнула глаза.
– Интересно, чего я еще о тебе не знаю?..
– Ты знаешь все самое главное. Остальное – мелочи.
– Ничего себе, мелочи… Ладно, не будем об этом. Вернемся к Ветровскому.
– Хорошо. Так вот, он упрямый. Откажу я – он полезет сам. Закончится такая самодеятельность плачевно.
– Тогда я не понимаю, что тебя терзает.
– То, что я своими руками бросаю его в ад.
– Нет, не путай! – отбросив волосы за спину, она забралась к нему на колени, обняла за шею одной рукой. – В ад он кидается сам. Добровольно и осознанно… ну, почти осознанно. Ты же даешь ему шанс выжить в этом аду.
– Лучше бы я смог его отговорить. Лучше потерять десяток лет жизни, чем всю жизнь целиком.
– Но ты не можешь его отговорить. Так сделай то, что можешь, раз хочешь ему помочь!
– Сделаю. Если он не передумает. Утром все должно решиться. Он наверняка уже ознакомился с информацией, которую я ему передал, и наверняка определился, готов он на это или нет. Через шесть часов мы встретимся… или не встретимся. И видит Создатель, я бы предпочел, чтобы мы не встретились!
– А чему ты будешь его учить?
– Всему. Рукопашный бой, стрельба, психологическое давление, экстремальные техники допроса, выживание в любых условиях… всему, что знаю сам. Всему, что можно делать, имея человеческое тело – я в любом случае не научу его регенерации, к примеру. Еще управление собственной энергией, если он потянет.
– Если ты будешь учить его тому же рукопашному бою, то ты можешь заставить его передумать… – задумчиво протянула она, осторожно разбирая спутавшуюся прядь волос.
– Не уверен. Но я попробую.
– Только не перегни палку. Я уверена, ты быстро поймешь, способен он пройти через то, про что ты говоришь, и остаться человеком, или нет. Если способен – то нужно ли ему мешать?
– Я в любом случае не буду ему мешать. Я должен ему помочь, не более.
– Должен?
– Да. Разве ты забыла, что я убил его приемного отца? – спросил он жестко.
Она опустила голову.
– Нет. Я никогда не забываю о том, кто ты, что ты делаешь и что ты сделал. Но это не отменяет того, что я…
Он накрыл ее губы своими, в тысячный раз ловя признание.
– Мне не дает покоя одна мысль, – негромко сказала Катя. Удобно устроившись в объятиях Косты, она задумчиво теребила охапку белых перьев.
– Только одна? Тебе можно позавидовать, – усмехнулся крылатый, не делая попытки высвободиться, хотя коллекция перьев в квартире девушки имела шансы вот-вот пополниться еще парой экземпляров.
– Не придирайся к словам. Лучше ответь на вопрос…
– Я попробую, – перебил Коста. Он уже запомнил, что ей всегда надо напоминать, что очень многое он рассказать просто не вправе. – Но не обещаю.
– Да знаю я, что ты не обещаешь. Но хотя бы попробуй. Вот смотри, ты не можешь дать Стасу денег просто так, потому что это… как бы так сказать… ну, обесценит его решение, его путь… понимаешь?
– Да. Продолжай.
– А почему ты не можешь дать ему какую-нибудь работу? Тяжелую, сложную, требующую многих усилий и так далее, и просто заплатить ему за эту работу?
– По многим причинам. Во-первых: у меня есть связи, есть люди, многим мне обязанные, готовые выполнить любую мою просьбу – но при этом они понятия не имеют, кто я такой. Никто не знает, кто я такой! Мне очень сложно удерживать маскировку, тем более – частичную. У меня нет документов, я не могу зарегистрировать фирму и взять кого-то работать. Тем более, я не могу просто поручить Стасу выполнять какую-то работу для меня – то, что я должен делать, я делаю сам. И всегда буду делать сам, пока я жив. Никто, кроме меня, не увидит мои базы. Там слишком много такой информации, которую лучше никому не знать. Мне просто нечего ему поручить, понимаешь? Я мог бы устроить Стаса куда-то работать, но это в любом случае не будет равноценно. Нужную ему сумму он будет зарабатывать лет десять, не меньше. И самое главное… – Он устало прикрыл глаза. – Самое главное – то, что я предложил… это само по себе нужно Стасу. Он молод, горяч, умен, талантлив и так далее – но почти все эти его достоинства являются его же недостатками. Он знает обратную сторону существования в этом мире, но только отчасти. Он не знает истинной стоимости человеческой жизни. У него стальной внутренний стержень – но чтобы реализовать то, что он задумал, ему нужен стержень алмазный. Там он либо умрет, либо сломается, либо станет таким, каким должен стать. Только там можно понять очень, очень многое, что почти невозможно понять здесь.
– Цель оправдывает средства? – Катя уже не улыбалась.
– В данном конкретном случае – да, – твердо сказал Коста. – Оправдывает.
– Тогда я не понимаю, почему ты хочешь его отговорить.
– Потому что я не хочу, чтобы он погиб или сломался. На мне лежит ответственность за него.
– Перед кем?
– Перед самим собой, перед теми, кого я несправедливо убил, и перед… перед одним… в общем, еще перед кое-кем.
«Не забывай о том мальчике, которого ты оставил сиротой, выполняя преступный приказ».
Он не забывал. Никогда не забывал.
– Если ты не хочешь, чтобы он погиб или сломался, обучи его. Ты сможешь, я уверена.
– Я надеюсь…
IV. V
А в осколках чудес
Отразилась мелодия порванных струн…
Дождь упрямо боролся со снегом за право существовать. Уже вторую неделю Петербург просыпался под невесомой моросью, обедал под аккомпанемент ливня, разъезжался по домам под недовольное шлепанье мокрого снега, а засыпал под мягкий беззвучный снегопад, чтобы утром снова проснуться под дождем. Иногда периодичность менялась, но борьба оставалась неизменной – ноябрь не желал сдавать позиции подступающему декабрю, зима не хотела давать осени лишние дни жизни.
Грея замерзшие пальцы о кружку, полную крепкого горячего чая, Марина невидяще смотрела в окно, на кружащиеся в замысловатом танце снежинки. Ей было жаль их хрупкой красоты, обреченной на слякотную смерть под ногами безразличных прохожих, ей было жаль замерзающего, но до последнего сражающегося с неизбежной льдистостью дождя. А больше всего ей было жаль себя, вынужденную сейчас покидать кабинет и идти через слякоть к остановке корпоративного рейсового флаера, каждый час курсирующего между ближайшей метростанцией и отелем. В кабинете было сухо и тепло, а пальцы мерзли просто по привычке, на улице же холодно, сыро, промозгло, и именно сегодня почему-то страшно одиноко. Хотелось позвонить Олегу, попросить его сегодня позвать ее ужинать или даже просто заехать в магазин и купить продукты – она сама сумеет приготовить что-нибудь интересное и вкусное на его обустроенной по последнему слову техники кухне. Потом можно будет ужинать при свечах в гостиной, задернув предварительно шторы, а после еды – постоять у окна с горячим глинтвейном, смотреть, как умирают в лужах льдинки, и греть себя знанием о том, что как бы ни старался дождь – снежинки выстоят, победят и укутают город белоснежным покрывалом. И снова грустить о дожде, зная, что не пройдет и полугода, как он вернется и наполнит город своей ликующей песней весны. Грустить, зная, что все поправимо, – это немножко больно, но вселяет надежду.
А после можно будет, закутавшись в один на двоих огромный плед, сидеть перед занимающим полкомнаты голографическим экраном и смотреть какой-нибудь из любимых ими обоими фильмов. Когда же фильм закончится, спохватиться, что через пять часов надо вставать, со смехом выпутываться из пледа, наперегонки бежать в душ, смеяться на возмущенный крик – душевых кабин в квартире целых две, но им достаточно и одной, вполне достаточно. Вытирать друг друга большими махровыми полотенцами, целоваться – нежно, нежадно, цепляться за пальцы по пути к кровати, падать на мягкий матрас, споря, кто будет спать у стенки, строить планы по покупке круглой кровати, которую можно будет поставить посреди комнаты, проваливаться в сон, в последний миг спрашивая друг друга «ты поставила будильник? Нет, это ты должен был поставить!», искать на ощупь хоть один мобил на тумбочке, и засыпать уже всерьез, до самого утра, даже во сне пытаясь не выпустить пальцы… сказать бы – «чужие», да только какие же они на самом деле чужие?
Чай в кружке неумолимо остывал, стрелка часов приближалась к одиннадцати, и последний рейсовый флаер отправлялся буквально через пятнадцать минут. Тяжело вздохнув, Марина поставила кружку на стол, задернула штору, приласкав взглядом алеющий на подоконнике букет оранжерейных тюльпанов. Мелкие капельки воды алмазной крошкой покрывали багряные лепестки весенних цветов, искусственно призванных жить и умереть в безжалостной войне на уничтожение между снегом и дождем…
– Да что со мной сегодня такое? – прошептала девушка, до боли прикусывая губу.
Что такое, что такое… обыкновенная осенняя депрессия, просто смягченная наладившейся внезапно личной жизнью. Что же еще.
Хорошо быть психологом – всегда можешь определить, почему находишься в том или ином состоянии. Плохо быть психологом – при желании найдешь у себя все что угодно, начиная от маниакально-депрессивного психоза и заканчивая обострением шизофрении. А хуже всего быть молодым и не очень опытным психологом, когда еще плохо различаешь грань между первым и вторым и, пытаясь диагностировать депрессию, вдруг находишь шизофрению.
Вернуть бы сентябрь…Золото и багрянец, листопады и лесные зеркала, серая змея пустынной трассы и шутки про марш-бросок до станции, и неподдельная радость при виде остановившегося грузовика выпуска года этак сорокового, и веселое сочувствие пожилого водителя-грузина, и щедро предложенная им небольшая фляжка коньяка, жгущего горло и разливающего по венам сладкий жар… Ловкие пальцы Олега, «случайно» роняющие между сиденьями пятисотенную купюру, и радость за него, сегодняшнего, начинающего понимать – еще вчерашний Олег попытался бы расплатиться за сделанное для них доброе дело, только огорчив водителя, а сегодняшний еще не научился благодарить улыбкой, но зато уже умел оставить свою благодарность незаметно… Подлетающая к станции за мгновение до того, как разверзлось небо, «стрелка», попытки отряхнуть прилипшие к перепачканной смолой куртке листья в тамбуре, игра в «города» и быстро вскакивающий с заговорщическим шепотом «Контра!» Олег, и бег под проливным дождем вдоль вагонов, закрывающиеся перед носом автоматические двери, и дикий, во все горло, хохот, и скидывание ненужных капюшонов – зачем прятаться от дождя, когда дождь уже внутри, осенний, но все еще полный жизни и силы! Растворимый кофе в жестяной банке и метания по всему вокзалу в поисках расписания, и сумасшедший бег к станции, и двери «стрелки», закрывающиеся за спинами, и смех чуть ли не до колик при виде входящих в тамбур контролеров, и с трудом набранная по карманам мелочь… Наконец, город, попытка зайти в кофейню неподалеку от вокзала, грубо оборванная верзилой-охранником, настороженным мокро-потрепанным видом посетителей, и едва не испорченное им настроение, и полное неясной надежды и усталости «может, ко мне?», и дрожащее, но все равно смеющееся «куда угодно, где есть горячий чай», и округлившиеся глаза того самого охранника, когда выставленная им парочка погрузилась в такси-флаер, помахав на прощание рукой… И первое знакомство с навороченной душевой кабинкой, и с третьей попытки полившаяся из душа вода, холодная, холоднее, чем дождь, и прибежавший на вопль Олег, и трогательное смущение на его лице, и нежелание отпускать, нежелание расставаться даже на несколько минут, и никакого секса – только нежность и ласка, и объятия, согревающие не хуже текущей с потолка огромной кабины воды… Запах гари с кухни, непривычная брань Олега, совместное торжественное провожание невинно сожженной курицы в мусоропровод, звонок в пиццерию и шутливая ругань: «Каприччозу! Нет, гавайскую! Я не могу больше видеть курицу! А я не хочу грибы! Черт, о чем мы говорим? Девушка, нам, пожалуйста, «Каприччозу», гавайскую, и давайте еще ту, которая «Четыре сыра», пожалуйста». И, наверное, первый в жизни звонок Олега секретарю: «Отмените утренние встречи, я буду свободен только после обеда».
Утром было холодно и дождливо, Олег прятал глаза, пока Марина не спросила напрямую: «Ты жалеешь?» Он молчал, долго молчал, пил кофе, думал и сказал: «Нет». И они снова целовались, а потом Олег отвез ее в институт, а когда она собиралась выйти из флаера, попросил подождать минутку, достал из бумажника полторы тысячи евро и сказал, что эту сумму он потратил бы вчера, если бы они развлекались в городе, а поскольку Марина убедила его провести вечер на природе… в общем, он не хочет лишний раз пересекаться с бывшей компанией старого врага, а она все равно их знает и заходит, и не сложно ли ей будет… Марина улыбнулась, убрала деньги в сумочку, поцеловала его на прощание и побежала на пару, опаздывая, но все равно улыбаясь всему миру.
Полторы недели Олег не появлялся вовсе, но Марина была спокойна, она больше не боялась, что он исчезнет, она просто знала, что так быть не может. И спустя неделю он постучался в дверь ее кабинета, попросил разрешения войти, лег на кушетку и начал говорить: «Доктор, мне очень нравится одна девушка, она очень хорошая, умная, добрая, честная, справедливая, и я боюсь, что я ей не нравлюсь, и я уже десять дней от нее бегаю, как вы думаете, у меня есть шансы?» – «Это зависит от вас, но если вы постараетесь больше от нее не бегать, то я скажу вам по секрету, что вы девушке тоже очень нравитесь и она без вас скучает».
Олег был бледный и, казалось, еще более исхудавший, но он сказал, что освободил себе послезавтра – Марина поняла, что всю эту неделю он работал, пытаясь переделать все возможные дела так, чтобы оправдать потерянную половину той пятницы и вырвать себе еще полтора свободных дня, которые он хотел провести с ней. Это было в понедельник, и к среде девушка подготовилась, как ни к чему раньше не готовилась, – встретилась и поговорила со знакомым спелеологом, рассказавшим ей, в какую систему Саблинских пещер можно сунуться двум новичкам, нашла подробнейшие карты, выучила все техники безопасности наизусть…
Олег согласился на все, но при одном условии – пещеры пещерами, но лучше сэкономить некоторую часть времени, и в Саблино они поехали на его флаере. Потом были темные переходы, сломавшийся в самый неподходящий момент фонарик, запутавшаяся веревка, и никакого страха – да, глупо, но что толку бояться? Они сидели в зеркальной пещере, стены которой были уставлены небольшими зеркалами еще лет сто назад, жгли свечки, ели бутерброды, запивая их горячим чаем из термоса, и придумывали, какой можно было бы замок построить в этих залах. Потом долго бродили по коридорам, промочили ноги в подземном озере, а потом страх начал подбираться к горлу, Олег несколько минут молча стоял у развилки, закрыв глаза, и вдруг сказал «туда» и через десять минут они вышли в первую пещеру, протиснулись сквозь узкую щель входа, и Марина сказала, что было здорово, но больше она ни ногой в пещеры без опытного проводника, Олег неопределенно пробормотал что-то вроде «мне и так понравилось», но Марина прекрасно видела, что он согласен с ней целиком и полностью. Потом они поехали к нему домой, Марина пошла греться и мыться, а когда вышла, Олег уже вымылся и переоделся, а в гостиной был накрыт ужин, заказанный из ресторана. Французская кухня и впрямь оказалась лучше, чем Марина ожидала, но в следующий раз она хотела приготовить что-нибудь сама, а потом был забавный фильм-ужастик про заблудившихся в пещерах подростков, обвал, пещерных чудищ и все тому подобное, и Марина тихо взвизгивала, вжимаясь в объятия Олега, хотя уже смотрела этот фильм и тогда он совсем не показался ей страшным, но это было до того, как они сами заблудились в пещерах. А наутро оба они едва встали с кровати, потому что болели абсолютно все мышцы, даже те, о существовании которых они вчера еще даже не догадывались, но Олег все равно поехал на работу, а Марина – на учебу.
Следующие две недели они общались только по мобилу, и у Олега каждый раз был такой уставший голос, что Марине даже становилось немножко стыдно, но желание видеть его и быть с ним всякий раз оказывалось сильнее. Снова наступила среда, и еще одна среда, но теперь уже Олег сказал, что у него есть сюрприз, они поехали на флаере куда-то за город, причем без водителя – Олег вел сам. Сюрпризом оказалась небольшая частная конюшня, и немолодая женщина-тренер полтора часа занималась с девушкой, обучая ее правильно сидеть, держать поводья, управлять лошадью, не разводить руки, держать шенкель, а потом Олег сказал, что он берет ее под свою ответственность. Был солнечный день и их солнечно-рыжие лошади с длинными струящимися гривами казались золотыми в догорающих закатных лучах, а потом были скачки наперегонки, и Олег никак не отрывался вперед, постоянно держась рядом и страхуя неопытную всадницу, в результате она выиграла право на ужин по своему выбору, и сама приготовила дома что-то неожиданное даже для нее, но на удивление вкусное, и они смотрели фильм про лошадей, и Олег постоянно комментировал несостоятельность актеров как наездников. А наутро Марина опять не могла встать, с завистью глядела на вполне бодрого Олега, и обиженно говорила, что хочет брать уроки верховой езды, потому что ей не нравится сковывать его во время конной прогулки в полях, а хочется ездить наравне, а Олег только улыбнулся, отвез ее домой, на снятую три недели назад квартирку, и сказал сегодня отлежаться. На следующий вечер он зашел к ней после работы, принес огромный букет лилий, извинился, что не может сегодня поужинать с ней и уехал дальше работать, а в букете оказался полугодовой абонемент на единственную городскую конюшню.
И много еще всего было, очень много, хоть и странно – ведь всего-то шесть встреч, но каждая из них была настолько наполнена ощущениями, что казалась длящейся вечность и занимала в воспоминаниях куда больше места, чем будние дни, перемежающиеся работа и учеба, занятия на конюшне…
В дверь постучали и резкий звук вырвал Марину из воспоминаний – неожиданно для себя она обнаружила, что уже минут десять стоит, глядя в окно сквозь узкую щель между шторами.
– Войдите, – сказала девушка, с сожалением посмотрев на часы: флаер уходил через две минуты и шансов успеть на него не было.
Посетительницей оказалась молодая девушка в помятой и местами испачканной форме горничной: сероглазая, светловолосая, очень милая и смертельно напуганная. В больших глазах стояли слезы, губы дрожали, она со страхом смотрела на психолога.
Марина скользнула взглядом по бэйджику: Анна Мельтисова.
– Здравствуйте, – пролепетала девушка. – Я, наверное, вас задерживаю, но… мне очень нужна помощь и я не знаю, к кому обратиться.
– Ничего страшного, Аня, – спокойно улыбнулась Велагина. – Я здесь для того и нахожусь, чтобы помогать. А флаер все равно уже ушел, так что я совершенно спокойно могу задержаться. Проходите, пожалуйста, и устраивайтесь. Кофе или чай? Или, быть может…
Прекрасно зная, что, вообще-то, такое делать не рекомендуется, если не сказать грубее, Марина все же порой прибегала к алкоголю: специфика работы в отеле делала это средство достаточно действенным.
– Если можно…
– Конечно. Вы присаживайтесь пока.
На столе быстро появились фляжка недорогого коньяка, две стопки, шоколад, лимон и две чашки горячего чая.
Подождав, пока Мельтисова выпьет первую стопку и хоть немного расслабится, Марина осторожно начала разговор. И очень быстро наткнулась на препятствие, кажущееся непреодолимым: Анна легко, хоть и сквозь слезы, рассказывала о том, что ее изнасиловал один из постояльцев, – впрочем, об этом Марина догадалась и сама по состоянию формы горничной, – но «это не в первый раз, так что не очень страшно, потом очень большую компенсацию дают». До состояния, в котором она решилась пойти к психологу, девушку довело что-то другое. И об этом «другом» она категорически не желала говорить. Точнее, говорить-то она хотела, но страх был сильнее желания. И Марине оставалось пока что только одно – продолжая успокаивать клиентку словами, подливать и подливать ей коньяк.
Спустя почти полтора часа разговора практически ни о чем Мельтисова дошла до нужного состояния.
Изнасилование и правда оказалось только половиной беды…
В дверь постучали, громко и настойчиво. Аня дернулась, надеясь, что это охрана или кто-нибудь из девочек-коллег, словом – кто-то, благодаря кому болезненное ерзанье жирной и грубой туши на ней закончится. Но надеждам редко суждено сбыться…
Постоялец вскочил, натягивая штаны, Аня дернулась в сторону, надеясь дотянуться до своего форменного передничка, но тут же получила сильнейшую оплеуху.
– А ну, сидеть, сука! – прошипел толстяк. – Дернешься или вякнешь – скажу, что ты у меня деньги украла, до конца жизни на отдачу долга работать будешь!
Напуганная вполне реальной угрозой, девушка замерла. А постоялец, совладав наконец с ремнем на брюках, быстро стянул ей руки за спиной, пихнул в рот какую-то тряпку, легко поднял легкое тело и засунул в узкий шкаф-купе.
– Я тебя предупредил! Сиди тихо – и уйдешь живой и целой.
Сухо стукнула защелка, блокируя дверцы… точнее, одну дверцу. Шкаф не был рассчитан на нахождение в нем чего-либо больше, чем несколько вешалок с одеждой, и даже худенькая горничная мешала правильному закрытию дверок. Снаружи казалось, что шкаф закрыт плотно и звуки не проникнут сквозь плотное дерево, но на самом деле…
– Что за черт, а? – ругался себе под нос толстяк, путаясь в пуговицах рубашки. Какого черта этот долбаный придурок приперся именно сейчас, почему не на полчаса позже? Мало того, что кайф обломал, так еще и если узнает… Он же, сука, не преминет использовать этот инцидент для получения дополнительного рычага давления! А Ивану Березинскому, уже имевшему аж две условные[13] судимости за изнасилования, совершенно не улыбалось отдавать едва ли не половину своего состояния в качестве очередного штрафа.
В дверь снова постучали.
– Да, сейчас! – крикнул Иван, завязал галстук, открыл дверь.
– Добрый вечер, Иван Александрович, – холодно кивнул Черканов. – Позволите мне войти?
– Проходите, – угрюмо буркнул Березинский. – Коньяк?
– Нет, благодарю. Лучше сразу к делу.
– Как хотите. Итак, начнем с…
Аня, скорчившаяся в три погибели в шкафу, вжимала ногти в ладони, чтобы не закричать от ужаса. То, о чем спокойно и буднично говорили двое мужчин, отделенных от нее только тонкой, хоть и звуконепроницаемой, перегородкой шкафа… если Черканов узнает, что она слышала этот разговор, он ее убьет. Точно убьет или сделает что-то еще хуже… господи, что же делать?
Ей повезло. Повезло, как никогда еще в жизни. Что-то из услышанного от собеседника заставило Березинского покинуть номер буквально через минуту после ухода Черканова.
На то, чтобы освободиться от небрежно накинутых пут, Аня потратила всего минут пятнадцать. Мгновенно оделась – ее форму толстяк, скомкав, засунул в тот же шкаф. Стремительно выбежала из номера и замерла, только теперь осознав, что понятия не имеет, что теперь делать и куда идти.
Марина, с трудом удерживая дрожь, разлила остатки коньяка по стопкам, на этот раз налив себе до краев. Заставила трясущуюся от страха девушку выпить, как-то сумела ее успокоить, посоветовала просто забыть о случившемся, больше того – быть с Березинским приветливой, как с любым другим постояльцем, делая вид, что ничего не было, и тогда все будет в порядке. А о том, что Аня услышала, – никогда и никому не говорить ни при каких обстоятельствах. В конце концов, никто, кроме самой Ани, не знает, что шкаф был закрыт неплотно и она все слышала.
Поблагодарив, несколько успокоившаяся и сумевшая, наконец, взять себя в руки, Мельтисова ушла. Едва за ней закрылась дверь, Марина, даже не отдавая себе отчет в том, что делает, бросилась к своему компу. В несколько касаний настроила связь с мобилом, скопировала запись разговора на чип памяти и стерла с диска компа все, что указывало на визит к ней Анны Мельтисовой. Потом на негнущихся ногах подошла к скрытому в шкафу бару, достала бутылку коньяка, наполнила стопку, залпом выпила, снова наполнила.
Наркотики. Рабы. Продажа органов. Нет, нет, нет, Олег просто не мог иметь к этому отношения! Он честно ведет свой бизнес, много работает, он просто не мог сказать, чтобы кого-то там «убрали», тем более – вместе с семьей, он не мог сказать всего того, что пересказывала здесь Мельтисова!
К сожалению, Марина очень хорошо умела чувствовать ложь. И она знала, что Мельтисова говорила правду.
Когда бутылка опустела наполовину, Велагина вызвала такси до дома – ехать в метро в два часа ночи ей совершенно не улыбалось. Ожидая флаер у дверей отеля, она смотрела на гибель белых снежинок в серой слякоти совершенно трезвыми и сухими глазами.
Она сама во всем разберется и сама узнает правду о человеке, которого любит.
IV. VI
Переждать тревогу, сделать верный шаг —
Это не дорога. Это просто так!
Выбранный методом тыка бар оказался на удивление приличным, хоть и достаточно дорогим. Негромкая и ненавязчивая музыка, немногочисленные посетители спокойно сидят за своими столиками, пиво вкусное и слабое – как раз то, что надо. Единственным раздражающим элементом была сидевшая на другом конце барной стойки девушка, ярко накрашенная и вызывающе одетая, периодически громко болтающая по мобилу то с подружками, то со своими «котиками» и «пупсиками», коих за последние полчаса Стас насчитал уже троих.
Впрочем, девушка хоть и вызывала своим присутствием некоторое раздражение, Ветровского гораздо больше заботило другое: придет ли Игорь? Стас почти сутки мучился вопросом: писать, звонить или же не делать ни того, ни другого? Возможно, талантливый программист, получив документы, а с ними – возможность начать жизнь с чистого листа, предпочел забыть то кошмарное существование, которое влачил до побега, и появление «старого знакомого» не обрадует его. Когда невозможность принять решение довела до состояния, близкого к нервному срыву, Стек плюнул, выбрал первый попавшийся бар на левом берегу Невы и написал Игорю короткое письмо на электронную почту:
«Сегодня, с восьми до девяти вечера, я буду в баре «Аллегория» на Дмитриевской набережной. Если хочешь – приходи. Если желания нет – удали это письмо и забудь. Я не обижусь.
Седьмой»
Он отправил письмо ровно в семь вечера, а через сорок минут был уже в баре. Мобил лежал рядом на стойке, лениво мигая индикатором доступности интерсети, но Стас боялся проверить почту. Он предпочитал просто ждать.
Часы показывали двадцать пятнадцать, первая кружка пива закончилась, и бармен уже поглядывал на безденежного клиента с некоторым сомнением. Вздохнув, Ветровский заказал еще.
Тренькнул висящий у входа колокольчик. Стас машинально обернулся, окинул вошедшего коротким взглядом. Тут же скривился – едва ли такая шумная личность даст возможность и дальше сидеть в тишине и покое.
Это был сухощавый парень среднего роста, одетый в кожаную куртку-косоворотку и облегающие черные джинсы – и то, и другое украшала алая шнуровка. На ногах – окованные металлическими накладками сапоги – «казаки», прямые волосы чуть ниже плеч выкрашены в малиновый цвет, а несколько прядей – в черный. «Прямо как металлист из конца двадцатого века», – подумал Стас.
Тем временем «металлист» окинул зал быстрым взглядом и зашагал к стойке, негромко позвякивая при каждом шаге. Вернее, даже не к стойке, а прямиком к Стасу. Остановился, пригляделся, кивнул бармену:
– Литр темного немецкого, пожалуйста, – сказал он, протягивая бармену банковскую карту. В ярких направленных лучах светодиодов блеснул серебряный перстень с вычерненной римской «VIII». Через несколько секунд «металлист» повернул голову, усмехнулся: – Неужели правда не узнаешь?
– Теперь – узнаю, – медленно проговорил Ветровский, чувствуя себя идиотом.
– …тогда все тихо было. Отъехали, разбежались, позвонили, нас забрали. Неделю держали в каком-то двухэтажном доме, откармливали, лечили – мы там за все время видели только одного парня, который приносил еду и все прочее. Потом появился тот мужик, который нас вытаскивал. Притащил аппаратуру, снял отпечатки, образцы ДНК, снимки сетчатки, собрал с каждого желаемые ФИО и даты рождения и ушел. Через еще одну неделю появился с готовыми документами и женщиной, которая нам вживила новые чипы. Я даже представить себе не могу, сколько подобное стоит, да и не хочу, если честно. А потом нас отпустили. Выдали каждому по пять штук «на обустройство» – и выпнули в свободную жизнь. Ну, устраивались, кто как мог.
– Все вместе или как?
Читать бесплатно другие книги:
