Хозяин зеркал Зонис Юлия

Глава 15

Грехи отцов

Ветер скатывался с Безымянной горы тяжелыми волнами, пахнущими снегом. Снег белыми космами вставал над вершиной, как седые пряди старухи, выбившиеся из-под платка. В саду было зябко. Герда куталась в медвежью доху. Они с Шаулем устроились за столом в северной части сада, подальше от губительных орхидей. Кей ушел в дом. Девушка нервничала – она не представляла, что происходит там, в маленькой комнате за кружевными занавесками, в комнате, где стены, стулья и тумбочки покрыты белыми узорчатыми салфетками. Бабушка сама вязала эти салфетки. Герда закрыла глаза, пытаясь представить бабушку. Наверное, она лежит под пуховым одеялом: маленькая, ссохшаяся, совсем не похожая на злую и великую Королеву. О чем Кей говорит с ней? О чем спрашивает?

Девушка невольно обернулась к дому. Шауль заметил ее взгляд и улыбнулся:

– Дай им время. Им о многом надо переговорить, а мама очень слаба.

Герда вздрогнула. Она еще не успела привыкнуть к тому, что Шауль называет бабушку – Королеву – мамой.

Старый аптекарь все рассказал очень просто. После того как Кей ушел в дом, Шауль взял Герду под руку и повел в сад. В сарайчике с инструментами нашлись и кувшин с прозрачной ледниковой водой, и таз, и чистое полотенце, чтобы умыться с дороги. Когда девушка кончила вытирать руки и лицо – кожа от холода мгновенно покраснела, налилась румянцем, – на столе, вкопанном между грядками с нарциссами и ранними тюльпанами, уже был накрыт завтрак. Кофейник весело поблескивал, радовали глаз чашки из белейшего фарфора, в блюдце золотился густой горный мед, в масленке желтело масло, а в хлебнице горой были навалены свежие булочки. Сам Шауль деловито разливал кофе. Он старался избегать взгляда Герды, будто стыдился чего-то.

– Мы с Мирандой думали, что ты умер, – тихо сказала девушка, останавливаясь в трех шагах от стола.

Ногу щекотал широкий и прохладный лист тюльпана. Венчики пока не раскрылись, и непонятно было, какого цвета лепестки – красного, желтого или, может, снежно-белого, как вершина горы Олень.

Шауль, не поднимая головы, кивнул:

– Я знаю, Герда. И поверь, мне очень стыдно. Я сбежал. Не только сбежал, но и закрыл за собой путь в Долину, чтобы зло из Города не проникло сюда. Я сожалею, что причинил вам столько страданий. – Поставив на место кофейник, он все-таки взглянул Герде в лицо. – Как Миранда?

– Миранда умерла.

Губы Шауля дрогнули. Старик снял очки и принялся протирать их, хотя стекла были совершенно чисты.

– Да. Большое горе, большое горе… – Было непонятно, говорит он о смерти Миранды или о чем-то другом. – Как же ты жила все эти годы?

Девушка нахмурилась:

– Не хочу говорить об этом. Почему ты сбежал в Долину? И что делаешь здесь, в домике бабушки?

Вот тут-то Шауль, подняв голову и глядя в глаза Герде, сказал:

– Все очень просто. Ведь беглая Королева – моя мать.

Я – Одинокий, сын Королевы и ее любовника из старого рода троллей… Смешно, но его тоже звали Кеем. Садись, девочка, выпей кофе и подкрепись, а я тем временем расскажу тебе одну очень старую и очень грустную историю.

Его звали Родрик О’Сулливон, и он был магистром ордена Василисков. Не трусость заставила его бежать из Города и предать соратников. Не трусость швырнула его в пропеченную солнцем пустыню с синей грядой гор на горизонте. Родрик не боялся смерти, не боялся высокого воина с узким прищуром темных глаз, не боялся ни огня, ни веревки, ни позора. Магистр ордена Василисков боялся только себя. Боялся, что не выдержит искушения и вонзит себе в грудь острый осколок черного вулканического стекла. Буква R – Revenge, Месть. Единственный страх магистра. Он не желал стать буквой.

Ни ненависть, ни угроза пытки и казни, ни смерть братьев не заставили его изменить себе. Так он очутился в знойной пустыне наедине с песком, солнцем, ветром и неспокойной совестью. За два дня солнечный жар вытянул всю влагу из его тела, и Василиск начал бредить. Его посещали видения. То, что стало потом откровением Святого Пустынника, беглец выцарапывал пальцами на песке. Осколок, спрятанный под рубашку, жег тело.

Его нашли на третий день. Отец и сын отправились в пустыню, чтобы поохотиться на ящериц, а нашли умирающего от жажды человека. Они принесли Василиска в свой дом – дом в распадке между двумя горами, Оленем и Медведем, дом у ледяного ручья, дом с красной черепицей и двумя верандами, западной и южной. Беглец продолжал бредить. Он болел еще долго, а когда пришел в себя, увидел склонившуюся над ним женщину – женщину с прозрачно-зелеными глазами, с длинными белыми волосами, женщину, которая когда-то звалась Королевой.

В те годы ее именем было слово «Вечность». Eternity. Пять букв, пять зеркал: T, R, N, еще одно T и Y. Но теперь Зеркала остались позади. «Время» и «Реальность»[27] спрятал Фрост, надеявшийся на возвращение госпожи. «Ничто»[28] – Зеркало, созданное из последнего дыхания замерзающих людей, – растаяло в битвах с новоявленными хозяевами Города. Зеркало «Спокойствие»[29] Королева разбила сама, когда поняла, что проиграла. В изгнание она захватила только одно, последнее Зеркало – «Юность»[30]. Королева не хотела стареть, ведь ее муж и возлюбленный, Кей, был так молод.

Они бежали в Долину и поселились в горах. Построили дом. Королева родила сына. А затем, в одно злосчастное утро, муж и сын принесли в ее дом почерневшего от жажды человека.

То, что не смогли сделать ни ненависть, ни страх, ни жажда власти, сделала страсть. Оставаясь обычным смертным, Василиск ни за что не покорил бы госпожу и не справился бы с ее мужем-колдуном. Но у Мести хватило бы на это сил.

Любил ли Родрик свою Королеву после того, как покончил с Кеем? Наверное, любил, потому что прислушался к ее мольбам и оставил сыну колдуна жизнь. Мальчик, так и не получивший имени, стал называть себя Одиноким, а потом, много лет спустя, превратился в Шауля Троллермана, алхимика, владельца аптеки.

Но это случилось намного позже. А пока история шла своим чередом. У Королевы и Родрика О’Сулливона родилось семеро сыновей. Они взяли в жены дочерей кочевого племени и построили в Долине поселок. Каждая семья вырыла по колодцу, и колодцы наполнились водой. Однако отцовское проклятие перешло к детям. Случилось так, что брат заспорил с братом из-за межи на поле, и дело кончилось убийством. Сын убитого взял оружие и отомстил за смерть отца – ведь в жилах их текла черная отравленная кровь. Так и пошло.

Родрик смотрел в отчаянии, как его сыновья, внуки и правнуки истребляют друг друга, как колодцы вместо живительной воды заполняет кровь. Неизвестно, это ли помогло ему справиться с проклятием, или любовь жены излечила больную душу, но только яд медленно, капля по капле, вышел из тела бывшего Василиска. Буква вновь стала осколком стекла, а человек состарился и умер, но завещал старшему сыну Королевы и черную букву, и свои воспоминания. Только две последние строки знаменитого пророчества никак не мог вспомнить – их стер ветер, вечно перебирающий пески пустыни и строящий из них новые барханы.

Одинокий остался в Долине с матерью. Та тоже не могла видеть, как ее дети истребляют друг друга, и скрыла дом в горах за магической завесой. Зеркало она забросила в самый дальний угол и начала стариться. Медленно – ведь в жилах Королевы текла древняя кровь – и все же неумолимо годы похищали ее красоту. Лицо покрыли морщины, белые волосы стали просто седыми, и лишь глаза сохранили прежнюю ясность.

Прошло много лет. Время в Долине и за ее пределами течет по-разному, и в поселке у Семи Колодцев сменилось несколько поколений. Но старая ненависть не утихала, и потомки О’Сулливона по-прежнему брали в жены дочерей кочевого народа. Браки между враждующими кланами были запрещены.

Однако случилось так, что юноша и девушка из двух враждебных семей полюбили друг друга. Парня звали Родриком, как и его далекого предка. Имя его возлюбленной было Эрин. Они встречались втайне, пока Эрин не поняла, что больше не может прятаться. Она ждала ребенка. Но хуже было другое – колодец их семьи почти опустел. Неизвестно, о чем говорили старший брат Эрин и Родрик, когда встретились на меже, разделяющей их участки. Известно только, что дело закончилось выстрелом старой двустволки и колодец О’Линнов вновь наполнился.

Эрин до самой смерти считала, что Родрик пожертвовал собой, чтобы спасти ее и сына, – иначе вся семья О’Линнов сгинула бы от жажды.

Одинокий, услышав об этой истории, вздрогнул: исполнилась третья строка Пророчества. Он начал собираться. Тяжело было оставить старую мать, но тролль-полукровка решил отправиться в Город. Ему нужно было узнать последние две строки. Василиск пришел из Города. Трое, сменившие Одну, тоже правили в Городе. Оставалось предположить, что и ключ к последним, самым важным строкам отыщется там, в Городе.

Осколок вулканического стекла Одинокий прихватил с собой.

Об остальном Герда знала или догадывалась сама. Как Шауль и Миранда нашли и с помощью демона похитили уцелевшие Зеркала. Как Джейкоб, сын Эрин О’Линн и погибшего Родрика, пришел в Город за Ненавистью. Как он стал Кеем.

– Но взрыв, – прошептала девушка. Она сама не замечала, что мнет и комкает в руках льняную салфетку. – Взрыв был такой сильный… Ты не мог выжить.

– Меня там и не было, – вздохнул Шауль, щуря на Герду выцветшие голубые глаза.

От уголков его глаз разбегались морщинки, и все было почти так же, как в аптеке, – не хватало лишь высокой конторки, книжки и коробки с кислыми леденцами. Только Герда выросла. Выросла и больше не верила никому, в том числе и своему старому учителю.

– Тот человек… Франсуа Бонжу… он пригрозил, что убьет всех вас. Тебя. Миранду. Иенса. Убьет, если я не отдам ему букву. И никто не должен был об этом узнать. Ни единая живая душа. Оставшись в Городе, я мог проболтаться. Рядом со мной стало небезопасно. И я сделал так, чтобы все поверили в мою смерть. Только вот перестарался со взрывом…

Герда усмехнулась:

– Ты бежал, поджав хвост. Путь в Долину ты тоже закрыл, чтобы защитить нас? Или чтобы тебя не нашли, и потому, что тебе не было никакого дела до оставшихся в Городе? Ты просто трус, Шауль. – Еще недавно собственные слова ужаснули бы девушку, но теперь она говорила уверенно и холодно.

Старик вздохнул:

– Да. Конечно же ты права. Я трус. Любил Миранду и так и не решился ей об этом сказать. Видел, что Иенс идет по кривой дорожке, и не остановил его. Я трус, девочка. Становишься трусом, когда отца убивают у тебя на глазах, а тебе каждый день грозит такая же смерть…

Ветер пронесся по саду, стегнув живые цветы колючим снегом. Герде послышался тонкий и острый звон – так звенит воздух в самые лютые морозы. Девушка передернула плечами. Шауль поднял голову и тихо проговорил:

– Думаешь, у тебя есть право меня осуждать? Но ведь и ты сама бежишь от судьбы, Клара О’Сулливон.

Герда нахмурилась:

– О чем ты говоришь?

– Подумай. Ведь пятая строка пророчества – это о тебе…

Но прежде чем девушка успела задать вопрос, по веранде простучали шаги и на садовой дорожке показался Кей. Еще более бледный, чем обычно, он подошел к Шаулю и Герде и резко бросил:

– Королева мертва. Я возвращаюсь в Город.

Герда вскинула руки ко рту. Старый аптекарь вскочил, опрокинув чашку. Фарфор жалобно зазвенел. По белой скатерти расплылась темная кофейная лужа.

…Комната пропахла цветами. Снежные орхидеи росли из половиц, тянулись по стенам, сплошным ковром окутали потолок. Все кружевные салфетки были покрыты купами серебристо-белых, источающих сладкий запах цветов. Человек бы не прожил в этой комнате и пяти минут. Маленькая старушка, лежащая на широкой кровати под одеялом из цветов, казалась бы неживой, если бы не льдистый блеск глаз. Глаза смотрели на Кея, не моргая, а лицо, некогда нежное, гладкое и белое, как свежевыпавший снег, смахивало на печальную мордочку обезьяны. Оно ссохлось, его прорезали глубокие морщины, а щеки и лоб обметал горный загар, хотя старуха уже много дней не видела света.

Безгубый рот раскрылся, и Кей услышал шепот:

– Ты пришел. Ты все-таки вернулся, мой Кей. Ты вернулся, чтобы забрать свою Королеву в ее царство. В царство под небесами, где сверкает лед и пляшут снежные вихри… – Шепот стал сбивчивым и лихорадочным. – Но я так плохо выгляжу. Я состарилась, Кей, а ты остался все таким же юным. Где мое Зеркало? Мне нужно Зеркало. Я посмотрюсь в него и стану вновь молода. Оно где-то здесь, поищи в том шкафу, в нижнем ящике.

Не говоря ни слова, Кей пересек комнату. Каждый его шаг поднимал в воздух облачка лепестков и пыльцы. Юноша открыл шкаф и, порывшись в ящиках, вытащил небольшое карманное зеркальце. Чем-то оно напоминало тусклое медное зеркало тетушки Джан, только светилось куда ярче. Не заглядывая в Зеркало, Кей сжал его в руке.

– Что же ты? – шептала Королева.

Она завозилась под цветочным одеялом. Длинные седые пряди, покрывавшие подушку, изголовье кровати и водопадом льющиеся на пол, дрогнули, словно старые, нехотя пробуждающиеся от спячки змеи.

– Что же ты? Поскорей дай мне Зеркало, Кей, и не смотри на меня так. Я некрасива. Я стара. Я не убивала твою Герду, она просто потерялась где-то… где-то по пути в Город. Дай мне Зеркало, Кей!

Сухая обезьянья лапка вытянулась. Пальцы с набухшими суставами дрожали.

– Я дам тебе Зеркало, – тихо проговорил Кей. – Но сначала ты ответишь мне на один вопрос. Последние две строки Пророчества. Мне нужно знать, что в них говорится.

Старуха замотала головой на тощей шее:

– Нет-нет. Он не сказал мне. Он не помнил и сам. Он шептал слова песку пустыни, и ветер уносил песок прочь. Только песок знает ответ. Дай мне Зеркало, Кей.

– Песок? – Молодой человек нахмурился, рассеянно вертя зеркальце в руке.

Должно быть, неяркий свет, падающий из занавешенного окна, сыграл с Королевой злую шутку, или дело было в жестких складках, появившихся на лице Кея, но старуха вдруг отпрянула.

– Ты не он! – взвизгнула она, закрывая лицо трясущимися руками. – Ты не мой Кей. Ты тот, другой, с черными как ночь глазами. Ты убийца из пустыни…

Кей досадливо поморщился:

– Прекрати орать и дай мне подумать.

– Мой Кей был ласков и добр, – проныла старуха. – У него были такие нежные руки. Он говорил красиво и не обидел меня ни словом, даже тогда, когда я вынула сердце из его груди и заменила осколком льда…

– Да заткнешься ли ты, старая ведьма?!

– Ты пришел, чтобы украсть мое последнее достояние. Ты пришел, чтобы украсть Зеркало! – завизжала Королева. – И сейчас ты за это умрешь!

Вытянув когтистые клешни, она приподнялась на кровати. Неизвестно, каким заклятием дочь древнего племени ведьм собиралась поразить незваного гостя, только гость ждать не стал. Размахнувшись, он швырнул Зеркало в стену. Раздался тонкий, на самой грани слышимости звон. Магическое стекло разлетелось на тысячи мелких осколков, и они смешались с облаком потревоженной пыльцы.

Королева побелела. В этот миг она стала до странного похожа на себя прежнюю, словно не касались ее кожи горное солнце и ледяной ветер вершин. Словно она все еще жила в поднебесном дворе, отплясывая на бесконечных балах и маскарадах.

Видение длилось меньше секунды, а затем, задохнувшись, старая женщина упала на подушки и больше не шевелилась. Пыльца орхидей белой пудрой осела на ее лоб и щеки, и дыхание не потревожило эту хрупкую маску.

Кей некоторое время стоял неподвижно, вглядываясь в лицо бывшей Хозяйки Круга. В глазах его тень и свет сменяли друг друга – так меняется освещение в облачный день. Наконец, пожав плечами, юноша развернулся и вышел вон.

– Королева мертва. Я возвращаюсь в Город.

Шауль, спотыкаясь, кинулся к дому. Герда проводила его взглядом. Когда дверь веранды захлопнулась, девушка медленно обернулась к Кею:

– Ты убил ее?

– Можно сказать и так. – Жесткая складка у его губ не исчезла. – Но это к лучшему. Тому, кто был когда-то велик, ничтожество не к лицу.

Герда печально покачала головой. Рыжие пряди рассыпались по белому меху дохи.

– Ты говоришь так сейчас, потому что еще очень молод. Когда состаришься, будешь думать иначе.

– Я не состарюсь, – тускло ответил Кей. – И вот еще что. В Городе будет жарко. Думаю, там назревает бунт. Возможно, я не смогу позаботиться о тебе. Лучше тебе остаться здесь.

– Я не останусь. – Герда сказала это тихо и упрямо, как говорила всегда, когда ее решение было непоколебимо.

– Как хочешь. – Кей неожиданно улыбнулся. – Помнишь историю Салима? Про человека и его Смерть? Может, Караванщик и прав – от судьбы не уйдешь.

– Посмотрим, – тихо и упрямо сказала Герда.

Через несколько минут упряжка волков взвилась над горами и белой искрой растворилась в сиянии вечных снегов.

Шауль, вышедший на крыльцо затерянного в ущелье домика, не смотрел в небо. Он внимательно глядел под ноги, чтобы не оступиться и не уронить свою завернутую в одеяло ношу. Волоча ноги, старый человек – или старый тролль – отправился в южную часть сада, заросшую снежными орхидеями. Там он бережно положил сверток на землю и, подобрав у одной из клумб мотыгу, принялся рыть могилу.

Глава 16

Революция, революция!

Жил-был маленький мальчик по имени Нияз. Папа и мама Нияза, и братья и сестры, и дедушки и бабушки работали на бахче. На бахче росли арбузы и дыни, которые семья Нияза собирала и отправляла в Город на больших подводах. Нияз тоже работал на бахче, и сам не заметил, как вырос. Он женился и завел детей, и все они работали на бахче, и так продолжалось до тех пор, пока ветер из пустыни не принес засуху. Засуха сгубила все арбузы и дыни – они даже не успели созреть. Плети пожелтели, скукожились, и их засыпал песок, а на бахче выступила соль. Папа и мама Нияза вскоре умерли, а затем умерли двое детей. Тогда Нияз отправился в Город, чтобы заработать денег на воду.

В Городе Нияз довольно быстро нашел работу. Он работал в котельной. Котельная нужна была для того, чтобы поддерживать температуру кипения смолы. Смола кипела во рву, который окружал зубчатый замок Господина W. Так Нияз и научился читать, по крайней мере освоил одну букву, потому что в те часы, когда кончалась его смена, он мог выбираться из котельной на широкий плац и любоваться развевающимися на башнях флагами – красными, с черной буквой «W». Шухрам говорил, что флаги сделаны из человеческой кожи, но Нияз ему не верил, потому что человеческая кожа не бывает красной.

В котельной работали еще двести пятьдесят человек. Почти все они были чужаками, пришедшими в Город в поисках заработка, или, если говорить по-тролльски, гастарбайтерами. Gastarbeiter – гость-работник. Только Нияз гостем себя совсем не чувствовал. Гостя сажают на кошму и угощают чаем с лепешками, кормят мясом варана и свежим прохладным арбузом. У Нияза был час на еду, и ел он только сухой хлеб. Гостя укладывают спать на лучшую постель в доме, а Нияз спал там же, в котельной, на куче угля. Гостя уважают и выслушивают его истории, а с Ниязом никто не хотел говорить, даже другие гастарбайтеры. Гостя любят, а Нияза не любили. Особенно не любил его Ганс, начальник смены. Ганс, впрочем, не любил никого из кочегаров, потому что когда-то в котельной работали одни горожане. С горожанами можно было почесать язык, горожане отлично знали друг друга, ведь должность кочегара была в те времена наследственной и переходила от отца к сыну. А теперь в котельной было не продохнуть от смуглорожих, узкоглазых, пришедших то ли с юга, то ли с запада, то ли с востока, с берегов Пересохшего моря, и говорили они непонятно, и даже пот их пах иначе. Гансу все это крайне не нравилось, поэтому он бил кочегаров тростью, чтобы те помалкивали и работали усерднее.

Кое-что Нияз все же успел узнать. Например, что его хозяин (не Ганс, конечно, а самый верховный хозяин, Господин со странным именем W) – один из правителей Города. Работать на правителя было приятно, хотя самого W Нияз в глаза не видел. По слухам, когда-то и котельной никакой не было, а смола кипела от чистой ярости W. Но теперь W, кажется, тратил свою огненосную ярость на что-то другое, потому что еще сто лет назад тролли, уцелевшие в Подземных Войнах, сложили печи и протянули сложную систему труб. Наверное, отсюда и пошло тролльское словечко «гастарбайтер». Из троллей в котельной остался только главный инженер, но и он появлялся тут редко – спускался в раскаленный, пышущий жаром ад, недовольно оглядывал огненные жерла топок и, развернувшись и сцепив руки за спиной, уходил прочь.

Котельная работала как часы.

Что такое «часы», Нияз тоже узнал только в Городе. Часы – это такой круг со стрелками на самой верхушке Башни Висельника. Часы показывали время и били каждый час. В конце третьего часа Ниязу разрешали выбраться из котельной, съесть свой хлеб и даже (при большом везении) перебежать через подъемный мост и полюбоваться городскими достопримечательностями.

Башня Висельника стояла у самого Триумфального проспекта, разделявшего северо-восточный округ – владения Господина W, и округ юго-восточный, принадлежавший Господину F. У подножия Башни раскинулась площадь Справедливости. С северной стороны площади Справедливости возвышались черно-красные бастионы замка W и кипел смолой ров. С востока к площади примыкало длинное здание суда, окруженное высокой железной решеткой. Там же угрюмо громоздилась статуя Справедливости. Справедливость символизировал «Крот» – легендарная боевая машина времен Подземных Войн. На «Кроте» ворковали, гадили и любились голуби. У статуи дежурил почетный караул Стальных Стражей. Иногда голуби принимали караульных за фрагмент статуи и усаживались им на голову. Стражи стоически терпели.

А в центре площади стояла гильотина.

Очень скоро Нияз узнал, что из всех видов развлечений, которыми, по слухам, так богата столица, рабочим котельной доступны лишь публичные казни. Казни как раз устраивались между тремя и четырьмя часами дня, так что Нияз, стоя в толпе и дожевывая свой хлеб, мог хорошо все рассмотреть.

Сегодняшняя казнь обещала быть красочной. Казнили крупного бунтовщика.

Сам Нияз не интересовался бунтом. Его гораздо больше занимали те двадцать долларов, которые он ежемесячно отправлял семье. Будет бунт – не будет долларов, все просто, как подвода с арбузами.

Но вот Шухрам, проработавший в котельной два года и уже успевший проникнуться городским духом, бунтом интересовался вовсю. Он притаскивал в котельную листовки. Шухрам умел читать – он-то и объяснил Ниязу, что четыре черточки на флаге, похожие на перевернутую горную гряду, есть буква «W». Шухрам читал листовки. В листовках говорилось о том, что на заводе «Полярная звезда» людей превращают в сушеное мясо и удобрения, что Господин P напустил на Город эпидемию бешенства, что все жители северных деревень перемерли от жажды и что такая же участь вскоре грозит и бедным кварталам. И прочие ужасные вещи. Затем листовки предлагали взять в руки оружие и скинуть власть.

Нияз не понимал, как простые люди вроде него, Шухрама, или даже Ганса – как бы тот ни кичился своей палкой и наследственной должностью – могут скинуть власть. Власть может скинуть только другая власть, еще более злая и сильная. Вот как пришли Господа и скинули Королеву. А он, Нияз, и Шухрам, и Ганс, и даже этот бунтовщик, которого сегодня казнят, – какая же они власть?

Шухрам знал почти всех гастарбайтеров в городе, в том числе и одного человека из западной деревни, который смазывал гильотину. Так вот тот человек сказал Шухраму, что сегодня казнят вождя Сопротивления. Шухрама это очень огорчило. Весь день он был сам не свой и то и дело забывал ворочать лопатой или кидал слишком мало угля, за что и получил в конце концов палкой от Ганса. Но вместо того чтобы, как обычно, начать тихо проклинать городского паука на своем южном наречии, Шухрам только молча потер спину и вернулся к работе. Он был очень озабочен. Может, думал, что теперь ему не удастся почитать его любимые листовки?

В три часа смена кончилась, и Нияз вместе с остальными вышел во двор. И тут случилась первая странность – ворота оказались закрыты, перед ними стояла цепочка Стальных Стражей.

Шухрам дернул Нияза за локоть и прохрипел:

– Боятся, сволоча. – Он всегда говорил «сволоча» вместо «сволочи». – Боятся, что мы вывалим на площадь и устроим бучу.

– Какую бучу? – не понял Нияз.

– Отобьем Вигго.

Вигго звали того бунтовщика, которого сегодня собирались казнить.

– Ничего, – упрямо хрипел Шухрам. – Мы по трубе.

Труба проходила подо рвом. В трубе было очень-очень жарко, ведь над ней был полный ров кипящей смолы. Ниязу совсем не хотелось лезть в трубу, а хотелось съесть свой хлеб и вернуться к работе, но все остальные спустились обратно в котельную и полезли в трубу. Ганс сидел в дежурке с другими начальниками смен и обедал, так что никто их не остановил. Нияз тоже полез в трубу, потому что от своих отбиваться нельзя. Пару раз отобьешься – и как раз угодишь под струю кипящей смолы.

Шухрам зажег свечку. Металл под руками был такой горячий, что оставлял ожоги. Воздуха почти не было. Они ползли и ползли вперед в темноте за тусклым огоньком, и Нияз слышал только хриплое дыхание впереди и позади да треск раскалившегося железа. Наконец добрались до вентиляционной шахты и стали карабкаться по железным скобам. Шухрам отодвинул решетку – он давно уже открутил болты, чтобы ночами ходить на свои тайные собрания, – и все выбрались из шахты на задворках здания суда, на заросшем сорняками пустыре. Отсюда пошли на площадь, откуда уже доносился ровный и мерный гул толпы, перемежаемый отдельными выкриками.

На площади было столько народу, что Нияз сразу отбился от своих и потерялся. Ему отдавили ногу, а затем больно саданули локтем под ребро. Все: и приличные господа в хороших костюмах, и рвань с Ржавого рынка, и литейщики, угольщики, кожевенники, и рабочие с верфей, и торговки цветами, и мыловары, и прочие-прочие – все они гомонили, пахли смазкой, духами, потом, все вставали на цыпочки и тянули шеи вверх, чтобы рассмотреть высокий помост гильотины и стоящего на нем человека.

Человек был широкоплеч, космат и чернобород. Из-под рваной черной рубахи выглядывало голое тело, грязное, в кровоподтеках и ожогах. За человеком стоял палач в красном капюшоне, но никто не смотрел на палача. Все смотрели на него – бунтовщика Вигго. Все, кажется, чего-то ждали.

Нияза дернули сзади за плечо. Обернувшись, он увидел вымазанную сажей физиономию Шухрама. Шухрам, судя по выражению лица, тоже ждал.

– Чего все ждут? – прошептал Нияз. Почему-то ему показалось, что говорить громко нельзя, хотя вокруг даже кричали.

– Ждут, что он скажет, – непонятно ответил Шухрам.

– То есть как «что скажет»? Все говорят: «Пользуйтесь обувным кремом госпожи Зельцер!» или «Покупайте подшипники завода братев К и К!».

– Все говорят так. А он, может, иначе. И если скажет иначе – такое начнется… – Шухрам белозубо ухмыльнулся, словно ему не терпелось увидеть, как «такое» начнется.

– Какое – «такое»?

– Заткнись! – Шухрам больно сдавил локоть Нияза. – Он говорит.

Человек на помосте прокашлялся. Открыл рот. Снова закашлялся. Отдышался. И неожиданно высоким и неприятным голосом затянул:

– Все обратите внимание на превосходную продукцию завода «Полярная звезда»! Завод «Полярная звезда» не только обеспечивает здоровье и благополучие граждан, предотвращая разгул эпидемии, но и выпускает качественные продукты по доступным ценам…

Нияз покосился на Шухрама. Улыбка товарища потухла, а скуластое лицо вытянулось. Похоже, он ожидал чего-то совсем другого. Шмыгнув носом, Шухрам обтер рукавом рубахи грязное лицо и процедил сквозь зубы:

– И до этого добрались. Как же его пытали, если и он сломался…

Внезапно человек на помосте прервал свою речь. Ниязу показалось, что каждый в толпе набрал в легкие воздуха и замер. Над площадью воцарилось молчание – только хлопали крыльями голуби и слышались вдалеке гулкие шаги патрулей.

Солнечный свет падал на осужденного почти отвесно, несмотря на то что перевалило за полдень. Человек в черной рубашке поднял голову к небу. Постоял так несколько секунд, словно греясь в горячих лучах. А затем снова взглянул на толпу, и над площадью прогремел крик. Крик был похож на рычание медведя или другого большого и косматого зверя, и совсем не похож на тот жалкий писк, что звучал раньше.

– Бейте их! – орал человек на помосте. – Бейте Господ! Вся власть народу! Не позволяйте им убивать и грабить вас! Беритесь за оружие и сражайтесь! Сопротивление с вами!

Больше Вигго ничего не дали сказать, потому что Стальные Стражи, стоявшие в оцеплении у помоста, взбежали по лестнице и скрутили его. Но он еще продолжал что-то кричать и отчаянно отбиваться.

И тогда толпа выдохнула. Один огромный выдох пронесся над площадью, как порыв ветра или дыхание огромного зверя. Выдох взметнул сухие листья и ветки, сорвал фетровые шляпы с голов и поднял в воздух стаи голубей. Выдох снес черепицу с крыши здания суда. Задребезжали и со звоном полопались стеклянные окна. С «Крота» посыпалась ржавчина. Выдох взметнулся выше, метя во флаги и бастионы черно-красного замка – и только достигнув его стен толщиной в десятки футов, разбился и стих. Но тут толпа заревела. Люди хлынули на помост гильотины, прорвав тонкую цепочку Стражей. Раздались выстрелы – оказывается, у многих было оружие. Вверх полетел красный капюшон палача, оторванный вместе с головой. Доски помоста затрещали.

Шухрам рядом с Ниязом тоже закричал и кинулся вперед, и Ниязу ничего не оставалось, как побежать вместе с товарищем – иначе его бы просто сбили с ног и затоптали. Нияз бежал, и кричал, и сердце билось в груди так сильно, как билось только в детстве, когда он с визгом прыгал в холодный арык. «Бунт, – думал Нияз, – так вот что такое бунт!»

Кочегара вынесло на помост. Он увидел под ногами красно-бурое пятно – здесь стоял палач. Нияз испуганно вскинул голову, боясь поскользнуться на мокром и оступиться, и столкнулся со взглядом угольно-черных, кипящих нечеловеческой ненавистью глаз. Человек со страшными глазами прятал нож в карман широкого пальто. Бунтовщик, которого собирались казнить, лежал неподвижно, навалившись грудью на деревянное основание гильотины. Рубашка на его спине была разорвана, и под левой лопаткой виднелся узкий разрез, из которого толчками била кровь.

Нияз снова перевел взгляд на черноглазого и еще успел подумать, что есть в этом что-то неправильное – зарезанный, как варан к празднику, бунтовщик и человек с ножом. «Разве мы бежали сюда не затем, чтобы освободить этого… Вигго? И прибежали, разметав стражу. Почему же он все-таки убит?»

А затем кочегар почувствовал, как чьи-то ловкие пальцы сунули ему в ладонь рукоять ножа. Чей-то пронзительный голос ударил в уши:

– Предательство! Наймит Господ заколол нашего Вигго! Хватайте предателя!

И десятки рук схватили Нияза, и где-то неподалеку потерянно охнул Шухрам, а потом была только боль – сильная, но милосердно краткая.

Из гондолы полицейского дирижабля открывалась широкая панорама городских улиц. На карте, расстеленной на столе, красными флажками были отмечены занятые бунтовщиками кварталы. Сталелитейный завод, и подшипниковый завод братьев К и К, и завод по выпуску паромобилей, и фабрика по производству анилиновых красителей – весь городской юг окрасился в красный. Впрочем, карта для этого была не нужна. В быстро сгустившихся сумерках восставшие кварталы отмечало пламя пожаров. Оранжевые и алые языки, тяжелые клубы дыма затрудняли видимость, струи теплого воздуха заставляли гондолу подрагивать. Там, где рвались склады с химикатами и нефтяные цистерны, огненные тюльпаны и лилии расцветали особенно ярко. Гул взрывов сплетался с криками и треском винтовочных выстрелов, но подложкой, фоном, основным ритмом этой симфонии был неумолчный и мерный грохот шагов Стальной Стражи.

У иллюминатора гондолы стоял Господин W и смотрел на охваченные огнем улицы со странным выражением – наполовину предвкушение, наполовину тоска. Сам не замечая, он напевал одну и ту же бессмысленную фразу, что-то вроде «Лучший вид на этот город – если сесть в бомбардировщик».

Воин не думал об агонизирующем Городе внизу. Он думал о вчерашней ночи.

– Вас обманули, – сказал кутающийся в пальто человечек.

В подвале замка было зябко, несмотря на жару наверху. По полу и стенам стелился сквозняк. Пламя факелов подрагивало. Пусть хоть весь город оденется электрическими огнями, допросную Господина W будут освещать старые добрые факелы.

В их пляшущем свете человечек в пальто казался особенно жалким. Даже более ничтожным, чем покойный доктор Иенс был при жизни. Но это впечатление сохранялось лишь до тех пор, пока человечку не заглядывали в глаза. В этих черных глазах кипела такая ядовитая лава, что по сравнению с ней раскаленная смола в замковом рву казалась талой водицей.

– Вас обманули, W, – повторил человечек. – Или, выражаясь на вашем жаргоне, впаяли туфту.

Господин W отделился от стены, к которой прислонился в начале разговора, и шагнул к заключенному. Он спросил необычно мягко:

– И какую же туфту мне впаяли?

Человек с лицом Иенса и глазами демона улыбнулся:

– Вам предложили сделку. Или дружеский пакт? Соглашение? Любовный союз?

Брови Господина W сошлись к переносице:

– Интересно, как твой язык будет смотреться в клещах палача.

Тот, который не был Иенсом, хмыкнул:

– Обойдусь и без языка. Потом он отрастет. Так, кажется, это происходит у нас, благородных Господ?

В два шага W пересек комнату и схватил пленника за горло:

– Говори, мразь!

хмылка не исчезла. Рыжие отсветы огня метались в зрачках заключенного. Смешение света и тени порождало странную маску: изломанные брови, вертикальные складки на щеках. Грим трагика, решившегося сыграть в комедии, или клоуна, покинувшего фарс ради драматического спектакля.

– А чем, по-вашему, я занимаюсь? Повторяю: вам предложили сделку. Вас убедили, что у Круга может быть два Хозяина. Или Хозяин и Хозяйка?

W тряхнул человечка так, что у того клацнули зубы.

– Хорошо, хорошо, продолжаю. Два Хозяина. Но господин, убедивший вас в этом, скрылся из Города, прихватив последнюю букву. Видимо, для большей сохранности. А вам, думаю, предложил избавиться от назойливого толстяка… Разве нет?

W молчал.

– Так я и думал. Итак, ваш… компаньон уже обладает тремя буквами из четырех… Ах, постойте… Не тремя. У него есть все четыре.

– О чем ты говоришь? – не выдержал W. Воителю очень хотелось сжать пальцы, чтобы проклятые глаза жалкого человечка влезли на лоб и подернулись кровавыми жилками. Однако он продолжал слушать.

– У меня остались кое-какие знакомые на заводе. Еще со старых, иенсовских времен… Вы ведь помните симпатягу по имени Иенс? – Полузадушенный, человек продолжал улыбаться. – Ну так вот. Заводом нынче управляет Фрост. И, улетая из города, господин Кей дал ему одно поручение. Соорудить Зеркало. Уникальное, единственное в своем роде Зеркало. Зеркало, которое можно сделать только из последнего дыхания замерзающих людей. Казалось бы, задача неисполнимая в короткий срок, да еще в такую жару. Но подумайте, сколько людей Фрост прогнал через морозильные установки под предлогом борьбы с голодом и эпидемией. Прогнал, добавлю, с вашей помощью. Десять тысяч? Двадцать? Так невыполнимое превращается во вполне реальное. Старые знакомые нашептали мне, что Зеркало почти готово. А теперь представим дальнейшее развитие ситуации… Кстати, спасибо.

Только тут W заметил, что разжал пальцы и отступил от пленника. Тот оправил обтрепанный воротник пальто и продолжил как ни в чем не бывало:

– Итак, последнее Зеркало готово. Наш дорогой Кей возвращается в Город со своей бесценной… спутницей. Ему остается совсем немного. Остается провести ритуал… Вы знаете какой. Он становится Хозяином Круга. Становится Хозяином с негласного благословения P, который в курсе всей этой аферы – иначе зачем бы он взялся помогать нашему красавчику с заводом? P давно хотел уйти на покой. Наверняка уже присмотрел какое-нибудь милое местечко в глуши. Какой-нибудь городок на берегу моря, где рождаемость еще превышает смертность, а вверх по холму тянется живописное кладбище… F, как оба мы знаем, уже не сможет возразить. Остаетесь вы. Одна буква. Одна буква против четырех, Господин против Хозяина Круга. Полагаете, он захочет разделить с вами власть?

W молчал. Человек в длинном не по росту пальто кивнул:

– Вот и я так не думаю.

Воитель резко мотнул головой:

– Я тебе не верю.

– Верите. И знаете, что так все и есть.

Молчание тянулось почти пять минут. За дверью слышалось глухое бряцанье доспехов Стража. Где-то капала вода. Шипели и потрескивали факелы.

Наконец W проговорил:

– И что же ты, Месть, мне предлагаешь?

Пленник потер шею, отошел от стены и сказал:

– Для начала я предлагаю называть меня Господином R. Затем отобрать контроль над Городом у Фроста и P и вернуть нам. А затем сделать то, для чего все мы явились в Третий Круг.

Тянулись часы. Дирижабль, разрывая грязную мутно-желтую дымку, направлялся на северо-запад. Вот проплыла внизу Центральная площадь с темной дырой на месте фонтана. Здесь Стальные Стражи окружили бунтовщиков. По доспехам големов скользили алые блики. Железное кольцо сжималось. Людям оставалось жить не больше нескольких минут, но они продолжали отчаянно отстреливаться. Самые умные или самые трусливые уходили по крышам – W отчетливо видел их черные тени в свете пожаров.

Серой громадой прошел по левому борту бесконечный шпиль Смотровой башни. В окнах ее W почудились белые, прижавшиеся к стеклам лица. Дальше, над темными торговыми кварталами, над Ржавым рынком, откуда по дирижаблю выстрелили из самодельной ракетницы, над обгоревшим остовом Храма и черными рельсами, тянущимися через Воровскую слободку и Собачий пустырь. Тут пока было тихо. На станции молчаливой вереницей выстроились вагоны, но людей не было видно. А вот на северной оконечности пустыря метались огни и слышалась перестрелка. R, как и обещал, повел своих бойцов на «Полярную звезду». Туда же подтягивались и резервные силы полиции, и три роты Стальных Стражей, уже подавивших очаги восстания в других частях Города.

…Это был хороший план. Да что там, отличный план: публичная казнь лидера бунтовщиков, несколько провокаторов в толпе – и Город вспыхнул, как спичка. И не важно, удалось ли повстанцам отбить Вигго. Впрочем, что-то подсказывало W, что из толпы его ручному революционеру живым не выбраться. У Сопротивления может быть только один вождь, и R, которого выпустили из замка на рассвете, отлично справлялся с этой ролью.

Бунт. Бунт бессмысленный и беспощадный – всего лишь один из ликов Войны. Стоявший у иллюминатора гондолы высокий человек улыбнулся. Его ноздри дрогнули – даже сквозь стекло и с высоты птичьего полета он различил запах порохового дыма, крови и пожарища. Самый сладкий на свете запах. Если не считать…

W ударил кулаком по стеклу. Осколки брызнули во все стороны. В гондолу ворвался ветер, а столпившиеся у стола военные и полицейские чины испуганно заорали.