Хозяин зеркал Зонис Юлия

– Ай-ай-ай, какой нехороший мальчик. Но сейчас мы исправимся. Сейчас мы споем дядям и… дядям песенку…

При этом седоусый гад так крутанул ухо несчастного бродяжки, что тот взвыл во весь голос. Загремели фанфары. В зале захлопали громче.

– Тебе уже мало театральных лавров? – зло прошипел Кей на тесном балкончике. – Решила из оперы податься в цирк?

Госпожа таинственно улыбнулась и покачала головой:

– Смотри, что будет дальше.

Толстяк между тем отпустил ухо пацана, вытер пальцы белым носовым платком и снова заорал в рупор:

– Какой музыкальный ребенок! Он-то и станет нашим первым участником! Минни, бесценная моя, откройте первую букву.

Механическая девушка присела на корточки перед сердито трущим ухо бродяжкой – суставы ее при этом завизжали, как сотня мартовских котов – и нежно спросила:

– Как тебя зовут, дружок?

Видно, что-то в огромных голубых глазах куклы пригасило бунтарский задор мальчишки, потому что в ответ он неохотно буркнул:

– Ну, Уильфом кличут. А что?

За плечом Кея негромко, но злорадно захихикали.

«Что», похоже, оказалось довольно увесистым «что». Не успел парнишка закрыть рот, как зал внизу взорвался.

– W? – провизжал некий длинный и тощий господин, подскакивая и грозя Хромоножке тростью. – W?! Это что, розыгрыш? Вы специально притащили сюда этого маленького вонючку, чтобы над нами посмеяться?

– Фигляр!

– Мошенник!

– Гнать его!

Аудитория поддержала вопящих разноголосым гулом. Кто-то начал протискиваться к выходу. Кто-то, наоборот, рвался к сцене.

Хромоножка явно не ожидал такого оборота событий. Снова уронив рупор, он замахал руками и жалобно проблеял:

– Господа, господа, ну что вы, в самом деле? Уверяю, это простое совпадение. Лоты подбирались совершенно случайно! Прошу вас, не уходите, все будет к совершеннейшему вашему удовлетворению… Минни, объявите музыкальную паузу…

Оркестр грянул вразнобой что-то развеселое. Минни, задрав юбку, лихо прошлась по сцене в канкане, однако публика продолжала недовольно гудеть. Обернувшись к необъятному человеку в красном одеянии, ведущий уже, кажется, собрался упасть на колени – по крайней мере, он предусмотрительно одернул фрак. Красный, то ли сжалившись над хромым стариком, то ли из иных соображений, чуть приподнялся в кресле и сказал пронзительным, отлично знакомым Кею фальцетом:

– И вправду, господа, что вы так всполошились? С этой буквы начинается много прекрасных слов. К примеру, WINE[11] и WINNER[12]…

– WATER[13], – хлопотливо продолжил приободренный Хромоножка. – WALLNUT[14]…

– WANKER[15]! – грохнуло в аудитории.

В зале заржали, и обстановка несколько разрядилась. Толстоусый отер со лба пот и обернулся к первому мальчику. Того, похоже, ничуть не смущали ни яркий свет софитов, ни внимание к нему многих персон. Малыш стоял, лениво переминаясь с ноги на ногу, и ковырял в носу.

– Минни, душечка моя, – проворковал Хромоножка. – Мне кажется, пришло время открыть вторую букву.

С ревматическим треском суставов кукла приблизилась к ребенку и, погладив его по головке, спросила:

– Как тебя зовут, хороший мой?

Мальчик деловито отер извлеченный из носа палец о штаны и, радостно улыбнувшись, ответил:

– Меня, тетенька, Роджером звать.

Если шум, поднявшийся в зале после открытия первой буквы, можно было сравнить с небольшим волнением на море, то сейчас грянула буря. Черноробые завопили. Чуть ли не половина присутствовавших кинулись к выходу, но те, кто стоял дальше от сцены и плохо расслышал сказанное, не давали им пройти. На освещенную софитами площадку полетели камни. Один из брошенных снарядов врезался в пластмассовый лоб куклы Минни, и та опрокинулась на спину, судорожно дергая ногами и вереща во весь голос. Хромоножка грохнулся-таки на колени и, заламывая руки и причитая, пополз к креслу толстяка в красном. Толстяк брезгливо отпихнул циркача ногой и, не повышая голоса, произнес:

– А ну всем заткнуться.

Как ни странно, в суматохе его услышали и, более того, подчинились. Над подземной каверной нависла нехорошая тишина, и в наступившей тишине человек в красном обратился к ведущему:

– Это уже становится интересным. Продолжайте.

Мелко кивая, бывший циркач поднялся с колен и посеменил обратно на сцену. По пути он отвесил хорошего подзатыльника белобрысому мальчишке и прошипел:

– Бобом тебя звать. Понял, тварь подзаборная? Бобом.

Пацан скривил губы для плача, но на него уже никто не глядел.

Ухватив все еще бьющуюся в истерике куклу за шиворот, Хромоножка вздернул ее на ноги, напряженно улыбнулся и сказал с легкой дрожью в голосе:

– Дорогая, почему бы нам не открыть третью букву?

Минни повела себя неожиданно. Возможно, удар камня повредил и без того нетвердый механический разум, или просто представление ей надоело. Развернувшись, кукла от всей души отвесила Хромоножке пощечину и, рявкнув: «Отвали, клоун колченогий!», с шумом и скрежетом сбежала со сцены. В публике снова расхохотались. Озадаченно потерев пострадавшую щеку, усач сам приблизился к крохотной девчушке и навис над ней.

Розовый бант девочки впечатлял. Никогда еще Кей не видел такого пронзительного, ядовитого оттенка – даже искусственные кудри Минни по сравнению с вплетенной в волосы малышки лентой казались безнадежно блеклыми.

– Ах, какая милая девочка, какая маленькая красотулечка. А какой у нас бант! Наверное, наша мама очень нами гордится, – заворковал Хромоножка.

Ласковая интонация давалась ему с трудом. Гордится мама девочкой или нет, сказать было трудно, потому что кроха смотрела на усача без всякого выражения. Глаза ее, маленькие, круглые и темные, блестели, как бусинки.

– И как же нас зовут? – выдавил Хромоножка, от волнения то и дело шумно сглатывая.

Девочка открыла рот, но вместо слов оттуда вырвался только тонкий писк. Усач недоуменно нахмурился:

– Как-как?

Девчонка снова запищала.

– Да она же немая! – заорали из зала.

Малышка развернулась на месте, пронзила аудиторию взглядом черненьких глаз и вытащила из кармана передника тонкую, из кости вырезанную дудочку. Приложила ее к губам, опустила, оглянулась на Хромоножку и снова поднесла ко рту.

– Ах! – радостно сообразил усач. – Наша маленькая участница хочет исполнить перед уважаемой публикой концертный номер. Просим, просим!

С преувеличенным энтузиазмом старый фигляр захлопал в ладоши и даже попробовал затанцевать – примерно так приплясывает косолапый медведь на деревенской ярмарке. Кое-где в зале тоже зазвучали хлопки. Девочка улыбнулась – зубки у нее оказались мелкие и желтоватые, – набрала в грудь воздуха и задудела.

Тут бы следовало описать, какая странная полилась из дудочки музыка. Что, мол, слышался в ней шорох зерна, пересыпаемого в крепких амбарах. Шелест соломы в мягких гнездах. Хруст сухой хлебной корки, разгрызаемой острыми зубами, вой ветра под крышей, скрип неубранных колосьев, топот тысяч и тысяч маленьких лап. Да, именно так бы все и было, если бы из дудочки вырвался хоть один звук. Однако дудочка молчала; точнее, наяривала-то она во всю мочь, только не в том диапазоне, который был привычен большинству собравшихся в зале. Зато песню дудочки отлично расслышала бы летучая мышь… или, скажем, крыса.

Крыса – замечательный зверь, имеющий до курьеза много общего с человеком. Крысы любознательны, легкообучаемы и социальны. А еще они всеядны. И очень, очень прожорливы – особенно огромные бурые пасюки, заполонившие катакомбы под Городом.

Не прошло и минуты с того момента, как девочка поднесла дудку к губам, а каверну накрыло шевелящимся лоскутным одеялом. Глазки-бусинки отыскали добычу. Узкие, оснащенные внушительными резцами пасти открылись. Зубы вонзились в мягкое. И началось веселье.

Под истерический рев фанфар и глухую дрожь барабанов из-под живого и копошащегося одеяла вырывались руки – полуобглоданные, головы – лишившиеся капюшонов, носов и щек. Кое-где от крыс отбивались ногами и стеками или даже мелкой бытовой магией – вроде крошечных файерболов, которыми и плиту-то на кухне толком не растопишь и уж точно не остановишь голодное полчище. Люди кричали. Кричали только люди. И твари, и призвавшая их девочка были молчаливы. Малышка не прервала своей игры, даже когда крысы принялись за Бена Хромоножку, начав почему-то с цилиндра и плавно прогрызая путь ко всему остальному. Не обернулась, когда грызуны занялись музыкантами и последняя труба, дребезжа, грянулась об пол. Не дрогнула и тогда, когда крысиные зубки впились в электрические кабели, и заискрило, и запахло жаревом. Два софита мгновенно потухли. Третий уцелел, в его свете видно было, как девочка сделала два шага направо, заслоняя собой окаменевших от ужаса мальчишек. Дудочку от губ она так и не отняла.

В железную дверцу за спинами Кея и Госпожи W ударило. Откатилось и снова ударило, а потом железо заскрипело, заверещало под тысячами и тысячами быстрых укусов. Кей удивленно присвистнул, когда в проржавевшем металле появилась первая дыра, а за ней еще и еще. В отверстия посыпались бурые коренастые тельца, и под ногами сделалось неустойчиво, как на зыбком песке в полосе прибоя.

– Мать вашу, – прошипела Госпожа, цепляясь за плечо Кея побелевшими пальцами. – Ненавижу крыс!

Ноги ее скрылись в буром месиве почти по колено. Зверьки перли и перли, протискивались сквозь перильца балкона и валились вниз, где все еще вспухали иногда под шевелящимся одеялом одинокие человеческие бугорки. Кея и Госпожу W крысы, как ни странно, не тронули – их просто не замечали, как не замечают стену или столб.

– Да и я их не слишком люблю, – признался Кей, стряхивая седого и жирного пасюка с рукава.

– И что мы с этим будем делать? – напряженно спросила девушка, отчаянно пытаясь встать на цыпочки.

Кей вздохнул и подхватил Госпожу на руки. Поток понесся вниз, хлынул мутным фабричным водопадом. Юноше пришлось широко расставить ноги и упереться спиной в стену, иначе его снесло бы вместе с крысами в смердящее грязной кухней, мочой и кровью сонмище. С недобрым предвкушением молодой человек наблюдал, как крысы подобрались к платформе, на которой восседал необъятный господин в красном. В отличие от уже съеденных коллег, господин в красном не стал визжать, швыряться в крыс кошельком или расческой и даже не попытался их поджарить. Он просто засунул руку в свое обширное одеяние, что-то такое там дернул, и – Кей недоуменно моргнул – над вяло колышущейся тушей взвилась громадная гроздь разноцветных воздушных шариков. Синие, красные и зеленые, они были очень красивы в свете единственного уцелевшего софита. Шары потянули красноробого вверх. Крысы возбужденно запрыгали, пытаясь цапнуть уплывающие от них пятки жирного господина, но тот уже вознесся, увлекаемый шарами, и поплыл к дыре в потолке. Сквозь дыру сочился тухловатый вечерний свет. Проплывая мимо балкончика, где Кей все еще мужественно спасал Госпожу W от бурого нашествия, Господин F – а это был именно он – погрозил любовникам огромным, но дряблым кулаком. Госпожа W немедля показала собрату-триумвиру средний палец.

Когда сытые грызуны начали потихоньку разбредаться, унося в гнезда особенно лакомые косточки, в зале остались Кей с Госпожой на руках (та преуютно устроилась, положив юноше на грудь хорошенькую головку, и в ближайшее время слезать явно не собиралась), девочка с дудочкой и трое мальчишек. Бродяжка обмочился от ужаса и трясся, бормоча ругательства. Боб-Роджер безмятежно ковырял пальцем в левой ноздре и, кажется, находил происходящее вполне удовлетворительным, хотя и малость занудным. Третий мальчик, чернявый и буйноволосый, смутно улыбался. То ли он спятил от пережитого страха, то ли просто улыбался всегда.

– Пойдем, – сказала Госпожа, потершись щекой о плечо Кея. – Девчонке надо заплатить.

– Я думал… – сказал Кей, перекидывая ноги через перила, осторожно примериваясь и спрыгивая, – я полагал, что Крысословы питаются крысами и товарно-денежные отношения им чужды. – Он приземлился во что-то мягкое и предпочел не рассматривать, во что.

– Железная поступь прогресса, милый, – проворковала Госпожа. – Кстати, у меня нет с собой ни гроша. Заплати ей.

Девчонка уже засунула дудку в карман передника и шагнула к Кею, протягивая грязную ладошку. Юноша вздохнул – денег при нем, случай редкий, тоже не оказалось. Удерживая Госпожу правой рукой, он зубами стянул с пальца левой кольцо с сапфиром и выплюнул под ноги грязнуле. Та пискнула, сжала приз в лапке и шмыгнула вон. Кей сокрушенно поглядел ей вслед. Сапфир он любил, но с Крысословами лучше не ссориться, а то как бы кто-нибудь зубастый не закусил твоими нежными косточками.

– Не плачь, Кей, – улыбнулась Госпожа, – у тебя есть еще два: правый и левый. – И, потянувшись, поцеловала любовника поочередно в левый и правый глаз.

Кей вытер глаза тыльной стороной ладони и сказал:

– Ты бы лучше удовлетворила мое любопытство.

– Я удовлетворю тебя любым способом, милый, – посулила Госпожа, еще плотнее обвиваясь вокруг молодого человека. – И что же ты хочешь узнать?

– Третью букву.

Девушка, ухмыльнувшись, поманила пальцем темноволосого мальчишку. Тот подошел, все так же сомнамбулически улыбаясь.

– Мальчик, как тебя зовут? – ласково спросила Госпожа.

Ребенок немного подумал и ответил:

– Пабло, сударыня.

– Вот видишь, – сказала девушка, вновь оборачиваясь к Кею. – Никакого криминала. WRP. Просто «wrap»[16]. Снято, конец балета, финита ля, если позволишь так выразиться, комедиа.

Тут Госпожа разжала наконец руки и спрыгнула на пол, а когда ступни ее мягко стукнули о камень, была уже не Госпожой, а вновь Господином.

– Wrap, – задумчиво повторил Кей.

Да, это был несомненный wrap – если, конечно, прочесть буквы именно в таком порядке.

В разные города ночь приходит по-разному. На некоторые она опускается большой черной птицей с мягким оперением. В другие вступает сторожкой кошкой на тонких и напряженных лапах. Третьи ночь накрывает плащом уличного фокусника, гасит свет в домах, и непонятно – то ли сонно заворкует голубь в гнезде, то ли пробежит в траве белый кролик.

В этот Город ночь просачивалась, как вода в дырявую лодку. Медленно и упорно сочилась из щелей, заполняла улицы, и становилось ясно: дневной Город лишь утлое суденышко на волнах настоящего, ночного. Вопреки всеобщему убеждению, ночь не гасит краски – напротив, делает их ярче. Время бежит быстрее, подгоняя сердечный ритм и шелестящую в венах кровь.

Ночь легко втекла в разбитые окна оранжереи, пролилась на лестницу – и недовольно отступила, спугнутая светом и голосами. В особняке Кея вовсю гремела вечеринка по случаю новоселья.

Кей собирался пригласить только избранных – за неимением друзей, официальных лиц и отцов города, – однако Господин W, как всегда, основательно спутал ему карты. А именно, привел с собой всю казарму Пятого Гусарского. Гусарам, понятно, потребовались девочки, девочкам – игристое бьярмское, бьярмскому – ромале, и завертелось. Отцы города испуганно жались по стенам. Сам Кей стоял у окна в компании Господина P и бургомистра и мрачно наблюдал за тем, как гусары (а отчасти и девочки) колотят об пол его столовый хрусталь. Свечи под потолком подрагивали от сквозняка, наяривали скрипки, мускусно пахло вином, потом, специями и немного страусиным пером от гусарских ботфортов и рейтуз.

Сам Господин W обрядился в золотую тунику, золотые сандалии и золотой же венок триумфатора. С пояса его свисал короткий гладиус в кожаных ножнах. Кожа ножен тоже была позолочена. Господин W сверкал, как новогодняя елка, и благосклонно кивал барышням. Некоторых он даже приглашал на тур вальса, не без изящества переступая по натертому до зеркального блеска полу мускулистыми ногами в ремешках по колено. Во время особенно сложных пируэтов блистательный Господин W казался солнцем, безнадежно затмевающим луну. Все гости пялились на лихого танцора, так что на хозяина дома, к великой радости последнего, внимания почти никто не обращал.

Мясистый, широкий в поясе и вообще повсюду бургомистр сердито отхлебнул из своего бокала (предпочел бы он, конечно, пиво, но пива не подавали – пришлось глотать сладковатую дурость с пузырьками) и пророкотал:

– Ариман знает что такое. Он бы еще бальное платье нацепил, клоун несчастный.

Бургомистр был все еще зол на Господина W за сожженный театр.

Господин P повертел в черных перчаточных пальцах бокал с соком – вина он не употреблял, поскольку алкоголь плохо действовал на его систему, – погладил глянцевитую щеку маски и сухо возразил:

– Нет, не скажите. Мой коллега, дергающий сейчас вон там задницей, может быть кем угодно, но не клоуном.

– Но его наряд!.. – пробулькал бургомистр.

– Вполне аутентичное одеяние полководца времен Подземных Войн. Все это золото смотрится сейчас довольно глупо, но под землей, в пещерах, где так мало света, им приходилось изворачиваться – одеваться в белое или в блестящее, чтобы ординарцы хоть смутно представляли, куда спешить с приказами. Ах, господа…

Тут P наконец-то отхлебнул соку, слегка приподняв маску. Под маской на мгновение показались острый бледный подбородоки тонкие губы в синеватых пятнах разложения. Бургомистр поспешно отвел глаза. Кей прищурился и предложил:

– Возьмите сливовый или манговый. В апельсиновом много кислоты. Наверное, при ваших язвах это болезненно.

– Ничего моим язвам не сделается, – отмахнулся Господин P. – О чем бишь я?.. А, так вот, я хотел сказать, до чего же завидую вечно юному Господину W.

– Ну прям так уж и вечно юному, – не поверил бургомистр.

– Да, именно так, – раздраженно сказал P, со стуком ставя пустой бокал на мраморный подоконник. Последние капли выплеснулись, ядовито-желтое на белом, словно брызнувший на простыню гной. – Именно так, – повторил Господин P. – Война, как известно всякому мало-мальски просвещенному человеку, дело молодых. А мне пора бы на покой. – Взглянув на темные улицы и на липнущий к стеклам туман, он зябко передернул плечами и пожаловался: – Ненавижу этот Город. Казалось бы, какое отличное место: скученность населения, высокая рождаемость, отсутствие развитой системы водоснабжения и канализации… А эти доходные дома, а фабрики, забитые под завязку? Один рабочий кашлянул – и всё, поползло… Жить бы мне да радоваться, а вот нет.

– Не радостно? – сочувственно спросил Кей.

– Нет, Господин K, не радостно. В молодости я был без ума от мегаполисов. А сейчас предпочитаю маленькие городки в глуши, где-нибудь на побережье. Знаете, такие, где сам город меньше кладбища, и чтобы кладбище карабкалось вверх по холму. Тихие, заросшие ромашкой и васильком могилы, ветер гнет траву, внизу бормочет прибой…

– Нет, – сказал Кей. – Не знаю. Там, где я вырос, мертвых скармливали стервятникам.

– Вы не поверите, – обрадованно подхватил P, – но там, где вырос я – по крайней мере, в последний раз, – покойниками кормили ракоскорпионов…

Бургомистр бочком-бочком отошел подальше от обменивающихся воспоминаниями детства Господ – не забыв при этом, правда, прихватить бокал. На толстяка тут же набежала фея в воздушном платьице и с карминово-красной помадой на губах, от души чмокнула в лысину и увлекла в затеянный Господином W хоровод.

– Как вы его выносите, не понимаю, – заметил P, щурясь сквозь прорези маски на золотое пятно, мелькающее в центре круга.

– А вам и не обязательно понимать. – Едва посторонний отошел, тон Кея резко изменился – хозяйской любезности в нем как не бывало.

– Как можно довериться кому-то, кто сейчас мужчина, через минуту – женщина, а по сути – вообще не пойми что? Вдобавок он совершеннейший психопат, – гнул свою линию Господин P.

– Послушайте, – устало сказал Кей, – у меня был тяжелый день…

– О да, – хмыкнул Господин Р, – я в курсе. Нашего тучного друга в последний раз видели, когда он пролетал над Западными воротами куда-то в сторону гор. Мои поздравления…

– Не тому адресуете, – отрезал Кей. – Давайте не будем ходить вокруг да около. Что вам от меня надо?

В этот момент одна скрипка взвыла зло и яростно. Собеседники оглянулись. Золотой Полководец завладел инструментом и, отбросив смычок, терзал струны пальцами. Рваная мелодия, получавшаяся при этом, была странно притягательна.

– Паганини, – пробормотал Господин P.

– Что? – спросил Кей.

– Не важно. Один композитор… не отсюда. Кажется, он застрял в Седьмом Круге и веселит игрой тамошних бонз. Нет, но как же я все-таки завидую паршивцу!

– Кому? Паганини?

– Да при чем здесь Паганини?! Ему! – Господин P ткнул костлявым пальцем в музыканта. – Пиликает себе на скрипочке, и ничего ему не надо, потому что знает, поганец: все неизбежно кончится им.

Кей покачал головой:

– Нет. Не им.

– А кем же?

Кей, не отвечая, смотрел в окно, где стлался туман и горел над туманом сигнальный огонек на верхушке Смотровой башни.

– Ах. Ею.

Господин P снова приподнял маску и улыбнулся:

– Посмотрите на меня, Кей.

– Извините, не хочу портить аппетит. На ужин будут свежие пулярки.

– Нет, вы все же посмотрите. Посмотрите и поймите, мой молодой друг: смерти нет, есть лишь вечное круженье. Круг за кругом, Господин K, круг за кругом.

Кей резко развернулся на каблуках и, уставившись прямо на траченные тленом губы Господина P, спросил:

– Чего вам от меня на самом деле надо?

– Мне надо узнать, зачем вы поставили на проходной завода лампы с коротковолновым ультрафиолетом. Какие секреты вы от меня прячете?

– Почему вы решили, что именно от вас?

Улыбка Господина P сделалась шире – обнажились гнилые зубы и гнойные язвы на челюсти.

– Потому что остальных посетителей это убьет намного медленней. Ну, говорите. Не забывайте, Кей: у меня есть место в правлении.

Молодой человек, прищурившись, глядел в окно. На площади перед самым подъездом что-то происходило – оттуда слышались приглушенные звуки перебранки. Наконец, то ли не сочтя происходящее достойным внимания, то ли из иных соображений, Кей обернулся к собеседнику:

– Вам не кажется, что численность населения достигла критической отметки? Не хватает ни продовольствия, ни медикаментов, ни жилья, ни даже питьевой воды – не говоря уже о рабочих местах. Город распух, как чумной бубон, того и гляди прорвется.

– Чума… – В голосе Господина P зазвучали сладкие нотки. – Это бы можно устроить.

– Не советую.

– Отчего же?

– Оттого, что мы на пороге бунта. Одна, последняя капля – и город захлестнет. Вы же не хотите передавать власть своему коллеге?

Господин P покосился на веселящегося Золотого Полководца.

– У вас будут другие предложения?

– Вообще-то да. Вам известно, как справлялась с проблемой перенаселения Королева?

– При Королеве такой проблемы не существовало.

– Вот именно. Лишние людишки просто замерзали на улицах, а не попрошайничали, не воровали и не бунтовали. Мне кажется, что мой – или наш, как вам угодно – завод может быть ключом к схожему решению.

– О чем вы?

Кей покачал головой:

– Не сейчас. Здесь не время и не место. Завтра в два часа в заводской конторе. И не беспокойтесь – я прикажу отключить лампы.

Господин W кончил развлекать гусаров и их подружек музыкой неизвестного Паганини и теперь решительно двигался сквозь толпу к беседующим у окна. Деловое выражение мигом исчезло с лица Кея, будто смытое ушатом воды. Юноша улыбнулся и небрежно произнес:

– Знаете, P, что меня неизменно радует?

– Что же?

– То, что здравоохранением у нас заведует Мор, пищевой промышленностью и сельским хозяйством – Глад, а Война, понятно, – охраной общественного порядка. Осталось лишь поставить Смерть во главу индустрии развлечений…

– А чем заведуете вы, Кей?

– Я? – Юноша ловко изобразил удивление. – Я ничем не заведую. Я развлекаюсь, как и полагается разложенцу-аристократу.

Господин P хмыкнул, а точнее, хлюпнул горлом.

– Что, не верите в мои дворянские корни?

Господин W уже пробился сквозь толпу и был в трех шагах от говоривших. Лицо его скрывала позолоченная – а может, и правда золотая – маска. Кей качнул бокалом и добавил:

– А ведь в старину за такое оскорбление вызывали на дуэль…

– Где дуэль?! – заорал Господин W, ввинчиваясь между Кеем и его собеседником. – Обожаю дуэли! Чур, меня в секунданты!

Господин P брезгливо передернул плечами и откланялся.

Когда парочка осталась в одиночестве у окна, Господин W немедленно поинтересовался:

– О чем это вы так мило щебетали?

– О действии коротковолнового ультрафиолета на некоторые штаммы Yersinia pestis, – ответил Кей, присматриваясь к суете у подъезда.

– Врешь.

– Вру.

– И все-таки – о чем? – повторил W, сжимая предплечье молодого человека.

– Отпусти, – тихо сказал Кей. – На нас смотрят.

– А на нас всегда смотрят, – беззаботно заявил W. – Мы же в этом курятнике короли.

– Еще нет.

– Еще нет? Ты мне зубы не заговаривай. Что ты ему обещал?

От неприятного объяснения юношу спас нарисовавшийся у окна Фрост. Фрост обладал умением появляться, казалось, из воздуха – да так оно, в сущности, и было.

– Что там у вас происходит? – спросил Кей, кивая на парадное.

Слуга ответил, почтительно склонив голову:

– Вас спрашивает некий молодой человек весьма затрапезного вида.

– Как зовут?

– Он представился доктором Иенсом, хотя, если мне позволено будет заметить, никакой он не доктор – доктора в таких пальтишках не разгуливают, да и ездят все больше в каретах…

– Не морочьте мне голову, Фрост, – раздраженно сказал Кей. – Это же Иенс с завода. Вы его прекрасно знаете, и незачем его унижать…

– Прошу прощения, мессир, но никакого неуважения к господину Иенсу проявлено не было – это он, напротив, рвался в дверь без приглашения и вопил, что в таких, позволю процитировать, жалких лачугах жили разве что конюшие его деда…

– Каков наглец, – удовлетворенно заметил Господин W. – Определенно, мне этот щенок нравится.

– Нравится, так впустите, – сказал Кей. – Что ему надо, он сказал?

– Сказал, что доставил некую картину, будто бы вами заказанную, и при себе имеет четырехугольный предмет, обернутый мешковиной.

– Картину? – восхитился W. – Как интересно. Сто лет не видел картин. Пусть заходит.

Фрост так же незаметно испарился, а Господин W потянул Кея к выходу из зала. Золотому Полководцу не терпелось взглянуть на картину.

Пока Иенс ждал у подъезда, он продрог и успел изрядно разозлиться. После оттепели неожиданно похолодало – не спасали ни тощее пальтецо, ни шерстяной, связанный Гердой шарф. Стылый туман пробрался под подкладку, и вдобавок в подошве правого ботинка обнаружилась дыра. Естествоиспытатель как раз воображал по четвертому кругу, как он унаследует дедовское имение, а Кей, потрепанный революцией, но недобитый, будет стучаться в дверь его роскошного особняка, вымаливая корочку хлеба, и он, Иенс, прикажет лакеям… Что именно прикажет лакеям, он так и не успел сочинить, потому что огромный швейцар, преграждающий путь в жилище паршивого выскочки, отступил в сторону и низко поклонился. Иенс покрепче зажал картину под мышкой, кинул последний презрительный взгляд на швейцара и вошел.

Перед ним открылся огромный холл, торжественный, как зал суда, и стылый, как погреб. Мраморная лестница возносилась в недоступную высоту, откуда слышались звуки скрипки, смех и звон бокалов.

– Пальтишко прошу, – раздалось из-за плеча доктора.

Тот не глядя скинул пальто на руки слуги и пошел к лестнице. Навстречу уже спускался названный паршивый выскочка. Рядом с ним шагал кто-то высокий, плечистый и сияющий, в ком Иенс не сразу признал Господина W. Сияние золота было так ослепительно, что Иенс поневоле зажмурился, а когда снова открыл глаза, золотой мираж расплылся, задрожал – и вот на ступеньках уже стояла хрупкая невысокая девушка в черном вечернем платье и черной же полумаске. Девушка держала Кея под локоть, но смотрела на него, Иенса, – и доктор почувствовал, как краснеет.

Хозяин дома, похоже, не ощутил рикошета взглядов, которыми обменялись его подруга и молодой ученый. Он невозмутимо приблизился к Иенсу и по-дружески протянул руку. Иенс торопливо вытянул свою, совершенно забыв, что держит под мышкой картину. Холст, завернутый в мешковину и натянутый на фанерную раму, грохнулся на пол. Иенс покраснел еще сильнее и сказал, мучительно заикаясь:

– Из-извините. Я н-не знал, что у вас ве-вечеринка.

Кей, ничуть не обескураженный, легко наклонился, поднял картину и, не снимая мешковины, положил на перила лестницы.

– Это я должен извиниться, – сказал хозяин дома. – Во-первых, потому, что не отправил вам приглашения. Во-вторых, потому что совершенно забыл о своем заказе. Сколько я вам должен?

Иенсу неожиданно сделалось жарко. Щеки его пылали, как зимний закат над рекой.

– Ви-видите ли… де Вильегас… это мой сосед… ху-художник. Он очень за-загружен. Сроч-срочный за-заказ из изда-издательства. Иллюстрации к книж-книжке. Свод нравоучительных текстов… Он не-не хотел поначалу браться за работу…

Чем дальше Иенс лгал, тем легче и легче ему становилось говорить, будто ложь лечила заикание. Он уже смелее взглянул на Госпожу. Та улыбалась, да, несомненно улыбалась ему. Губы доктора поневоле расплылись в ответной улыбке.

– Я понял, – нетерпеливо проговорил Кей. – Так сколько вы ему обещали?

– Тридцать тысяч, – выпалил Иенс, замирая от собственной наглости.

– Ого, – усмехнулся Кей. – Должно быть, тексты и вправду были крайне нравоучительные. – Отвернувшись, он бросил куда-то в пустоту холла: – Фрост, выдайте доктору тридцать пять тысяч.

– Н-нет, за-зачем… – снова забормотал Иенс.

– Тридцать пять, и больше ни слова.

Иенс почувствовал, как в руку ему сунули толстую пачку, но когда обернулся, не обнаружил рядом никакого Фроста.

– Извините, меня ждут гости, – холодно проговорил хозяин. – Вызвать вам извозчика?

– Н-нет, к че-чему затрудняться, я пе-пешком…

– Передайте мой поклон уважаемому де Вильегасу. И пожелание успехов в работе над иллюстрациями.

Парочка уже развернулась и начала подниматься по лестнице. Картина так и осталась лежать на перилах, завернутая и никому, очевидно, не нужная. Иенс понял, что его снова унизили, причем намного сильнее, чем там, перед дверью парадного. От обиды хотелось расплакаться, но доктор сжал зубы и позволил себе лишь один, только один взгляд в удаляющуюся узкую спину с низким вырезом бального платья… Госпожа смотрела на него. Смотрела через плечо и улыбалась так ласково, так ободряюще, что неведомо откуда у Иенса нашлись слова:

– По-постойте, Кей. Вы даже не х-хотите взглянуть на картину?

– А это необходимо? – скучливо поинтересовался хозяин.