Роксолана-Хуррем и ее «Великолепный век». Тайны гарема и Стамбульского двора Павлищева Наталья

Одежда турецких женщин в гареме и вне него

О том, что костюмы сериала, будь то женские или мужские, не соответствуют тому, что было в действительности, написано и сказано уже столько, что повторять нелепо. Да, не соответствуют, костюмеры нарядили турецких женщин XVI века в европейские костюмы века XVII.

Как именно одевались в самом гареме, никто из европейцев-мужчин видеть не мог, султан экскурсии по Топкапы не водил, оставалось слушать рассказы евнухов и ловких женщин, бывавших по ту сторону Ворот Блаженства, а еще, как Николас де Николаи, просить женщин вне гарема примерить одежду тех, кто заточен внутри золотой клетки.

Если честно, то подробные рисунки Николаи способны скорее оттолкнуть, чем восхитить. Нет, выполнено все мастерски и подробно, но изогнутые, какие-то текучие фигуры с откровенно выступающими животами столь резко контрастируют с прелестными одалисками (словно Венеры Милосские после фотошопа), нарисованными много позже европейскими художниками в попытке передать очарование гаремной жизни, что их невольно отодвигаешь в сторону.

Но в этом и секрет: Николаи создавал рисунки в 1540-е годы — это Возрождение, когда еще не ушла привычка изображать женщин именно такими — с вытянутыми фигурами и бледными лицами.

Довольно подробны записи Бальсано де Зары, сделанные около 1540-го года.

Вот его описание османских прелестниц (взято у Пензера):

«В Турции женщины — будь то христианки, турчанки или еврейки — очень любят шелковую одежду. Они носят халаты до пола, похожие на мужские. Они носят закрытые ботинки, туго охватывающие лодыжку. Все носят брюки; сорочки шьют из очень тонкого полотна или муслина, натурального цвета или окрашенных в красный, желтый или синий. Они обожают черный цвет волос, и, если женщина не имеет его от природы, она добивается его искусственными средствами. Блондинки и седые используют краску, которой красят хвосты лошадям. Она называется хной. Ею же красят ногти, иногда всю кисть и ступни ног; некоторые красят лобок и живот на четыре пальца над ним. Для этого они удаляют с тела все волосы — у них считается грехом иметь волосы в интимных местах. Волосы на голове женщины украшают ленточками, свисающими ниже плеч. Когда они закрывают волосы, то покрывают голову цветным шарфом из тонкого шелка с небольшой бахромой в уголках. Кроме того, надевают на голову маленькую, плотно сидящую круглую шапочку; она украшена шелковой или другой вышивкой. Многие носят шапочки из бархата или парчи, к шапочке прикрепляют упоминавшийся выше шарф. Я видел, что некоторые женщины прикрепляют шарф к маленькой белой шапочке, а сверху надевают еще одну, шелковую шапочку. Она размером не больше половины ладони. Косметикой они пользуются значительно больше, чем представительницы какой-либо другой из виденных мной народностей. Они густо красят брови чем-то черным, некоторые закрашивают и пространство между ними так, что создается впечатление, что брови срослись, — с моей точки зрения, это выглядит очень некрасиво.

Губы они красят в красный цвет — я думаю, они научились этому у гречанок или жительниц Перы, уделяющих этому очень много внимания. У них большие груди и кривые ноги — последним они обязаны сидению на земле со сплетенными ногами. В основном они все очень толстые, так как едят много риса с мясом кастрированных быков и сливочным маслом — намного больше, чем едят мужчины. Они не пьют вина, а только подслащенную воду или сервозу [травяное пиво], приготовленную особым способом. Христианки, по каким-то причинам живущие в турецких домах, бывают вынуждены отказаться от вина. Когда турецкие женщины выходят на улицу, то поверх платья, которое они обычно носят, они надевают рубашку из белейшего полотна. Подобно саккосу наших священников, она такой длины, что из-под нее можно видеть только край платья. Это одеяние напоминает стихарь с узкими рукавами — они такие длинные, что закрывают всю руку полностью, невозможно увидеть даже кончик ноготка. Длина рукавов объясняется тем, что в Турции и мужчины, и женщины в любую погоду ходят без перчаток. Вокруг шеи они оборачивают полотенце, оставляя открытыми только глаза и рот, а их они прикрывают шарфиком из тонкого шелка; сквозь эту ткань они видят все, и в то же время их глаз не видит никто. Этот шарфик прикрепляется тремя булавками к головному убору надо лбом; когда на улице одна женщина встречает другую, обе поднимают шарфики, прикрывающие лица, и целуются. Эти шарфики шириной с полотенце называются чуссеч и напоминают те, что носят мужчины. Все описанные предметы и составляют их костюм, закрывающий женщину до такой степени, что невозможно разглядеть даже кончика ногтя. Этот наряд объясняется тем, что турки более ревнивы, чем какой-либо другой народ».

Еще цитата из Пензера, с интересными подробностями. Любопытная леди Мэри Уортли Монтегю посетила несколько гаремов и увидела то, что недоступно мужскому взору. Пусть она писала свои письма на полтора столетия позже Роксоланы, традиционный костюм менялся еще медленней.

«А сейчас я хочу привести мнение женщины, которой довелось примерить на себя такой наряд. Никто не мог бы выразить свои ощущения лучше, чем леди Мэри Уортли Монтегю, 1 апреля 1717 года писавшая сестре: „Первый предмет моего туалета — это очень широкие, длиной до щиколоток панталоны; они закрывают почти всю ногу и выглядят значительно целомудреннее, чем твои нижние юбки. Они сшиты из тонкого дамаста цвета розы и отделаны парчой с серебряными цветами.

Туфли из белой лайки расшиты золотом. Сверху надевается блуза, напоминающая мужскую, из тончайшей белой шелковой кисеи, по верхнему и нижнему краю украшенная вышивкой. У блузы широкие рукава, доходящие до. середины руки; у горла она застегивается на бриллиантовую пуговицу; ни формы груди, ни цвета кожи эта блуза почти не скрывает. Антери — довольно сильно облегающий камзол из белого с золотом дамаста, у него очень длинные рукава, которые откидывают назад; глубокий вырез отделан золотом, пуговицы должны быть бриллиантовыми или жемчужными. Мой кафтан из того же материала, что и панталоны, он сделан точно по фигуре; рукава прямые и очень длинные — прямо до пола. Его подпоясывают поясом шириной примерно четыре пальца; у тех, кто может себе это позволить, пояс весь усыпан бриллиантами или другими драгоценными камнями, у тех, для кого это слишком дорого, он атласный с красивой вышивкой, однако спереди он все равно должен быть скреплен бриллиантовой застежкой. Курди — это свободный халат, который носят по погоде; его шьют из дорогой парчи (у меня он зеленый с золотом) и отделывают мехом горностая или соболя; рукава у курди опускаются чуть ниже плеча. Головной убор состоит из шапочки, называемой тальпок, зимой она из отличного бархата с вышивкой бриллиантами или жемчугом, а летом — из какой-то отливающей серебром ткани. Эту шапочку с золотой кисточкой носят сбоку головы, где она удерживается либо посредством кольца, усыпанного бриллиантами или жемчугом (я видела несколько именно таких), либо широким вышитым шарфом. С другой стороны головы волосы укладываются гладко, и здесь дамы могут проявить свою фантазию: одни закрепляют там цветы, другие — султан из перьев цапли, в общем, кто что хочет. Но чаще всего дамы предпочитают сделанные из драгоценных камней букеты цветов: например, бутоны из жемчуга, розы из рубинов разных оттенков, жасмин из бриллиантов, нарциссы из топазов и т. д. Камни в сочетании с эмалью смотрятся настолько красиво, что ничего лучшего и вообразить невозможно. Волосы женщины заплетают в косы и закидывают за спину, в косы вплетают жемчуг или ленты“».

Пензер дал подробный перечень предметов дамского туалета:

«1. Гемлек. Это свободная блуза или нижняя рубашка из смеси хлопка с шерстью или — у богатых — из шелковой кисеи, обычно белого цвета, реже красного, желтого и синего. Поначалу спереди у нее оставался открытым разрез до талии и были видны груди, однако со временем этот фасон усовершенствовали: у шеи и на животе края одежды стали скреплять украшениями с драгоценными камнями. Рукава широкие и свободные, низ отделан атласом или кружевом. Длина гемлек — до колена, иногда эту блузу заправляли в панталоны, но чаще носили поверх них.

2. Дизлык. Название этого предмета туалета образовано от слова „диз“ — „колено“ и означает „вещь, доходящая до колена“. Это очень широкие льняные панталоны; на талии они удерживались посредством учкура — шнура или тесьмы, продетой в складку верхнего края, как в современных пижамах. Похоже, их носили не всегда, так же как и шальвары, — кстати, они и были „первым предметом туалета“ в костюме леди Мэри Уортли Монтегю. Это короткие штанишки, завязывающиеся у колен.

3. Шальвары. Это предмет верхней одежды, род брюк или же, если женщина не носит дизлык, единственные брюки или панталоны. У них очень свободный покрой, в талии их ширина составляет около 3 метров. На талии они тоже держатся с помощью учкура (у богатых обильно украшенного). Под коленями их стягивают, и они ниспадают складками к лодыжкам. Другие разновидности доходят прямо до лодыжек, особенно в тех случаях, когда носят дизлык. Цвет и материал шальвар может быть любым. В Серале женщины соперничали друг с другом — у кого они наряднее. Почти всегда на них шла лучшая золотая и серебряная парча из Бурсы, а учитывая то, что на них требовалось около 7 метров ткани, шальвары были весьма недешевым предметом туалета. Слово „кафтан“ использовалось для обозначения определенной длины ткани, украшенной вышивкой, в более широком смысле оно употребляется в качестве названия предмета верхней одежды из этой ткани, и именно с таким случаем мы сталкиваемся, читая письмо леди Мэри Уортли Монтегю. Кафтаном также называют почетный халат, так как он тоже украшен вышивкой.

4. Елек. Точнее всего этот предмет туалета будет назвать дамским жилетом; мужчины тоже носили елек — это был вышитый шелковый жилет. Иногда женский елек имел рукава и был длиной до пола — тогда он фактически становился энтари — другим предметом одежды, о котором я расскажу ниже. Во всех случаях елек плотно облегает фигуру и обычно имеет ряд мелких пуговичек, пришитых очень близко одна к другой; пуговички начинаются на груди и заканчиваются чуть ниже талии. В длинном елеке боковые швы идут только до бедер — дальше полы не соединяются, рукава узкие, но у запястья открытые.

5. Энтари, антери. Это платье — самый важный предмет дамской одежды в гареме. Оно плотно облегает спину, иногда его даже называют корсетом, однако, как мы видели, леди Мэри Уортли Монтегю пишет, что „антери — это довольно сильно облегающий камзол…“. В действительности это не корсет и не камзол — ведь если бы это было одним или другим, то спереди у него должны были быть пуговицы или шнуровка. Энтари спереди не застегивается, а когда в моде был гемлек без застежки, то грудь оставалась полностью открытой. Правда, у талии лиф застегивался на три или четыре расположенные очень близко одна к другой жемчужные или бриллиантовые пуговицы. Именно благодаря этим пуговицам задняя часть энтари плотно облегает спину, и поэтому некоторые авторы считали данный предмет одежды корсетом или камзолом.

Рукава очень длинные, почти до пола: до локтя узкие, а ниже локтя шов заканчивается, открывая рукав гемлека.

В талии энтари расширяется, боковые швы отсутствуют. Длина платья сантиметров на 60 или более превышает необходимую, поэтому для того, чтобы в нем было удобно ходить, уголки обеих половинок юбки поднимают наверх и на талии заправляют под кушак — о нем мы поговорим ниже.

В гареме дамы мало ходили, и края платья красивыми складками они распределяли по дивану. Ткань энтари была почти такой же, как на шальварах, — в старину парча из Бурсы с вышивкой, позднее — дамаст, шелк, атлас и парча из Венеции, Лиона и других мест, которые привозили греки, евреи, чаще армяне. Именно армяне достигли большого мастерства в изготовлении тканей с золотой и серебряной нитью, делавшими энтари еще богаче.

Из приведенных выше описаний понятно, что энтари и елек — это практически одна и та же одежда. На рисунках XVI века, в том числе Лоницера, Вецеллио, Джоста Аммана, Байсара, Бри и Бертелли, изображен простой, похожий на жилет елек с глубоким вырезом, из которого был виден нижний гемлек, целомудренно застегнутый и слегка присборенный, а в качестве верхней одежды — энтари. Какими бы точными или, наоборот, приблизительными ни были эти ранние рисунки, каким бы ни был уровень мастерства художника, стремившегося к большему реализму или же, напротив, старавшегося угодить западным вкусам, совершенно очевидно, что обладательница елека и гемлека вполне могла обойтись без одного из этих предметов одежды и что только богатые имели оба.

6. Кушак (чуссеч — у Бассано да Зары). Это платок или широкий пояс, который делали из шерсти, миткаля, льна или шелка — в зависимости от вкуса хозяйки и времени года. В гареме это обычно был довольно свободный, широко обернутый вокруг талии и верхней части бедер пояс; его также носили как шаль, накидывая на плечи. У служанок гарема он выполнял свою основную задачу — использовался в качестве пояса, кроме того, в него клали деньги, носовые платки, документы, роговые чернильницы и т. д. Кадины вместо кушака носили украшенный драгоценностями пояс. За исключением сеймана — стеганого жакета и керка — меховой накидки, которые носили только в холодную погоду, из предметов верхней одежды мы не обсудили только головные уборы и обувь. Поговорим сначала об обуви.

7. Шипшип, чипшип. Это домашние шлепанцы без каблуков со слегка приподнятым мыском. Их шили практически из любого материала любого цвета и богато украшали вышивкой золотом, жемчугом и драгоценными камнями. Часто в месте подъема к ним прикрепляли различные декоративные элементы вроде розеток из жемчуга, золотого шнура и т. п.

В качестве уличной обуви носили пабуч (папуш) — туфли из желтой кожи на толстой подошве.

Третьим видом обуви были чедик (челик) — удобные туфли из желтого сафьяна с загнутым вверх на несколько сантиметров носком. Для прогулок в саду их могли делать из бархата или подобного материала. Вероятно, описываемые Далламом „бархатные туфли на каблуке высотой 10–12 сантиметров“ были одной из разновидностей пабуч или чедик.

8. Фотаза. Этот домашний головной убор замечательно описала леди Мэри Уортли Монтегю, только она неточно назвала его армянским словом „тальпок“ или „калпак“. Тальпок — это головной убор из каракуля, и носят его армяне. Существует много вариантов тальпок, часто его шьют из ткани и только отделывают каракулем. Подобно тюрбану, состоящему из двух отдельных частей, в фотазе тоже две детали. Первая — это маленькая плоская шапочка (такке), похожая на низкую феску. Ее делают из тончайшего фетра или, как это было в старину, из бархата. Сверху на шапочке синяя или золотая кисточка, она свешивалась на одну сторону или рассыпалась по донцу такке. Шапочку элегантно закрепляют на затылке, сдвинув в сторону. Богатые украшают такке жемчугом и бриллиантами, менее обеспеченные — камнями подешевле и вышивкой. На переднюю часть шапочки накидывают сложенный вдвое красиво вышитый платок из муслина — смени. Его задача частично заключается в том, чтобы удерживать шапочку на месте, но главным образом он выступал в качестве второй части головного убора, который тоже можно было украсить ювелирными изделиями. Кадины любили носить в волосах также большие, усыпанные бриллиантами и рубинами шпильки; волосы, перекинутые на одну сторону и заплетенные в длинные косы, они тоже украшали драгоценностями. При выходе на улицу этот головной убор был полностью закрыт верхней частью яшмака — своего рода вуалью. О ней мы сейчас и поговорим.

9. Яшмак. Это вуаль, которую носили только в Константинополе. Она состоит из двух кусков тонкого муслина, а в недавние времена ее делали из кисеи „тарлатан“. Каждый кусок либо складывали вдвое треугольником, либо оставляли однослойным. Первым куском закрывали переносицу и все лицо ниже ее, ткань закрепляли на затылке булавкой или завязывали. Вторым покрывали голову, спуская впереди до бровей, а сзади завязывали, заправляли под ферасе — верхнюю одежду или на затылке прикрепляли булавкой к второй части яшмака.

Поскольку эта вуаль очень тонкая, она практически не скрывала черт лица, хотя чрезвычайно важно, чтобы не был виден весь нос полностью, — в противном случае даму могут принять за армянку или, что тоже не исключено, за проститутку.

В других местах Османской империи носят более плотные и очень некрасивые вуали. Чаще всего встречается махрамах — подобие миткалевой покрышки с оборкой на туалетный стол, верхняя часть которой накидывается на голову и закрепляется под подбородком, при этом все лицо закрыто темным платком. Яшмак отличается и от бурко — длинного куска темной материи, например муслина, закрепленного так, что он, начинаясь сразу под глазами, закрывает и всю фигуру почти до земли. Еще один вид вуали у магометан — это литам, или лисам, однако данное название употребляется практически исключительно по отношению к вуали туарегов Сахары, скрывающей только рот; например, арабские поэты так говорят о заре: „Это день, сбросивший свой лисам“. Более подробную информацию обо всех перечисленных видах вуалей, а также о сетках на лицо из черного конского волоса, которые носят кое-где в Малой Азии, вы можете найти в работах, посвященных турецкому и арабскому костюму.

10. Ферасе, феридже, фериджи. Остается упомянуть только об одеянии, похожем на плащ с длинными рукавами. Ни одна турчанка не выйдет на улицу без него. У бедных он сшит из черной шерсти, у тех, кто побогаче, — из красивой широкой ткани или светлой мериносовой шерсти. У богатых и обитательниц султанского гарема ферасе обычно сшит из шелка нежных цветов — розового или лилового. Он шьется с большим капюшоном квадратной формы, спускающимся почти до земли. Богатые часто подбивают его черным или белым атласом и украшают кистями, косами и тому подобным, иногда края отделывают бархатом.

Насколько мне известно, на этом список предметов женского туалета турчанки можно считать исчерпывающим».

Упоминаемый в тексте Томас Даллам был настройщиком органа, который английская королева прислала в подарок султану. Орган привезли на корабле в разобранном виде, пришлось ехать и самому создателю инструмента.

Любопытный англичанин сумел подкупить кого-то из евнухов, и ему позволили одним глазом через калитку посмотреть, как в саду играют в мяч три десятка одалисок. Подобный эксперимент был смертельно опасен и для самого Даллама, и для евнуха, совершившего должностное преступление. Томас Даллам оказался одним из трех европейцев, которым удалось хоть так подглядеть жизнь гарема, тем более, его записи, пусть и очень короткие, очень интересны. Они сделаны в 1599 году.

«Когда он (евнух) показал мне много разных вещей, вызвавших мое удивление, мы пошли через небольшой вымощенный мрамором квадратный дворик. Там он знаками объяснил мне, чтобы я подошел к решетке в стене, и то, что он сам не может этого сделать. Когда я приблизился к указанному месту, я обратил внимание, что стена очень толстая и что с обеих сторон там сделана прочная железная решетка. Однако именно через эту решетку я смог увидеть, как в соседнем дворике 30 наложниц Великого синьора играли в мяч. Сначала мне показалось, что это юноши, но когда я заметил их спускающиеся на спину длинные волосы, заплетенные в косы, на концах украшенные кисточками из мелких жемчужинок, а также другие очевидные признаки, я понял, что это женщины, причем очень хорошенькие.

На девушках были бриджи из тонкой хлопковой ткани, белой как снег и тонкой как муслин, сквозь них была видна кожа бедер. Бриджи доходили до середины икры, у некоторых девушек были отличные высокие кожаные ботинки со шнуровкой, у других икры оставались голыми, на ногах были бархатные туфли на каблуке высотой 10–12 сантиметров, а щиколотки охватывали золотые кольца. Я так долго наблюдал за ними, что человек, оказавший мне такую услугу, начал на меня сильно злиться. Чтобы отвлечь меня от созерцания, он строил гримасы и топал ногами. Мне очень не хотелось уходить оттуда и оставлять такое приятное зрелище».

Все приведенные описания сделаны разными людьми из разных стран в разное время — от 1540 до 1717 года, рисунки, о которых шла речь, сделаны Боном тоже в 1551 году, то есть очевидцами.

Как видите, все очень и очень далеко от того, что носят дамы сериала «Великолепный век».

Просто фильм художественный, а не исторический, достоверностью пожертвовано ради яркого сюжета. Наверное, это оправдано, но гарем султана не то место, информацию о котором стоило вот так вольно перевирать. За попытку даже просто подсмотреть одним глазком за одалисками, как это сделал Томас Даллам, любой мужчина расплачивался жизнью, да никто и не пытался, зная, как охраняется женское царство Топкапы.

И уж тем более чужие мужчины не могли расхаживать по гарему, как это делают помимо Ибрагима-паши в сериале визири и паши. Ибрагиму-паше Сулейман даровал невиданное право — посещать гарем, как близкому родственнику (своему зятю) и близкому другу. Но и султан, и Ибрагим входили в гарем без толпы слуг и охранников, даже султанская свита оставалась за порогом, в гареме хватало своих евнухов, которые объявляли о приближении правителя.

Но если никого не допускали на территорию гарема, то откуда же столь подробные сведения об одежде у цитированных свидетелей? Вот вам объяснение, оно взято из книги Пензера:

«Сначала я приведу отрывок из воспоминаний Николаса де Николаи, правда, он, к сожалению, не приводит описаний в тексте, а просто отсылает читателя к рисункам. Он посетил Константинополь в 1551 году; для того чтобы правильно сделать „наброски“, ему удалось уговорить публичных женщин надеть некоторые наряды. Упомянув, что женщин гарема может видеть только начальник евнухов, он продолжает: „Чтобы иметь возможность представить вам их одеяния, я познакомился с евнухом покойного Барбароссы, он назывался зафер-агой, а по национальности он был рагусан. Это человек очень осторожный и благородный, превыше всего он ценит добродетель. С нежного возраста он воспитывался в Серале. Когда он узнал о моем желании увидеть одеяния турчанок и то, как их носят, он предложил обрядить в эти костюмы двух публичных женщин-турчанок. Он дал им очень дорогую одежду, за которой посылал в Бедестан, где можно купить все что угодно. Вот так мне удалось сделать наброски турецких женских костюмов“».

Не правда ли, мало похоже на то, во что одеты дамы сериала «Великолепный век»?

Можно возразить: мол, на многочисленных картинах, изображающих одалисок гарема, красотки как на подбор либо голышом, либо в тончайшей вуали, чтобы все насквозь видно было.

Во-первых, рисовали те, кто настоящий гарем в глаза не видел, во-вторых, и в гареме были те, кто одевался в тонкие вуали, — это джарийе, рабыни. Их тела должны проглядываться, а не угадываться, да и самим претенденткам на султанское внимание так удобней, чтобы Повелитель не проглядел чего-то важного. Не заглядывать же султану каждой под фериджи, чтобы понять, хочет ли он ее на ложе или нет. Вот и порхали многочисленные рабыни по гарему и в жару, и в холод в прозрачных нарядах, простывая на многочисленных сквозняках, недаром самой распространенной болезнью в гареме было воспаление легких.

Икбал, кадины и валиде уже имели право кутаться в меха и бархат. Это привилегия — не ходить голышом, чтобы не простывать и не открывать взглядам даже евнухов свои тела. Разве кадины добровольно отказались бы от такой привилегии? Да ни за что! В меха кутались даже в жару.

Детей одевали так же, как взрослых, никому просто не приходило в голову, что ребенку неудобно играть в таком одеянии.

Но детства у султанских отпрысков, по сути, и не было. Девочки жили с матерями до своего замужества, а мальчиков селили отдельно во своими воспитателями после обрезания, лет с шести.

Снова цитата из Пензера:

«По словам Оттавиано Бона, мальчики живут на женской половине до одиннадцатилетнего возраста. С пяти до одиннадцати лет у них есть свой ходжа — наставник, которого назначает султан. Наставник ежедневно приходит в гарем, его провожают в одну из комнат квартала черных евнухов, женщин при этом он не видит. В этой комнате мальчики находятся в присутствии двух старых черных рабов. Наставник обучает детей в течение стольких часов, сколько ему позволят там оставаться, после чего он покидает гарем. Когда наследник престола завершает начальное образование и проходит процедуру обрезания или же когда султан решит удалить сына с глаз своих, то дарует ему собственное хозяйство, где есть абсолютно все необходимое для жизни царственного отпрыска, придает ему одного из главных евнухов в качестве куратора (лала-паша), постепенно обеспечивает сына штатом слуг из числа уже работающих в Серале либо набранных за его стенами, а также определяет ему и всем остальным такое денежное содержание, какое сочтет нужным».

Это еще один довод против спаивания Роксоланой своего сына Селима с раннего детства.

А ведь столько твердили, что спаивала, буквально с первых дней его жизни давала Селиму вино. Очередная байка, легенда, сплетня, обязанная быть опровергнутой.

«Пьяное потомство», или Как быть виноватой в том, что произойдет через сто лет

Одно из обвинений, которое выдвинули потомки Роксолане, заключалось в том, что с нее начался «Женский султанат», фактически правление султанш и валиде вместо самих султанов. А все почему?

Причин несколько (ох уж эта Роксолана, ну все в Османской империи из-за нее не так, настоящий козел, простите, коза отпущения!). Во-первых, подала дурной пример, который, как известно, заразителен. Султан Сулейман взял да и женился на бывшей рабыне, хотя султаны вообще не женились предыдущие полтора столетия, а на бывших рабынях так вообще никогда. Что делать сыну? Последовал по стопам отца.

Виноваты оказались не султан Сулейман, не его сын Селим и даже не его зазноба Нурбану, а… Роксолана, больше некому.

Во-вторых, кто, спрашивается, «подсунул» в спальню сыну эту самую Нурбану, красавицу, умницу и крайне расчетливую и жестокую особу, до деяний которой Роксолане далеко, но которую не обвиняют ни в колдовстве, ни в жестокости, ни даже в убийствах, явно совершеных по ее вине? Роксолана приметила красотку-венецианку, отправила в Манису доучиваться, ей и отвечать. Нурбану стала султаншей много позже смерти самой Роксоланы? Какая разница, все равно виновата супруга Сулеймана.

И главное — Селим любил «закладывать за воротник» и прозвище получил соответствующее — Пьяница.

Если честно, то, несмотря на явное неодобрение исламом алкоголя в любом виде, подавляющее большинство султанов пили по-черному. Первые меньше, с каждым поколением все больше и больше. И наследники тоже, у деда Сулеймана султана Баязида двое сыновей от горькой померли, печень, видно, не выдержала. Пили не только Османы, очень многие мусульманские правители плевали на запреты и заглядывали на дно сосуда, а немусульманские боролись с ними за пальму первенства в этом деле. Помните слова Крестителя Руси князя Владимира (Святого, между прочим), что веселие на Руси есть питие? Не только о Руси говорил, и о себе любимом тоже. Кстати, он имел целых три гарема в общей сложности в восемь сотен красавиц (и куда ему столько?).

Вряд ли Роксолана виновата в пьянстве сына, с тех пор, как он отправился в Манису учиться разумному правлению, а было ему в то время восемнадцать, мать имела возможность влиять на сына только на расстоянии. До того Селим жил с родителями в Стамбуле и был третьим в очереди наследником на престол (первый — Мустафа, второй — любимец Сулеймана Мехмед). Расчетливо спаивать его в ожидании будущего восхождения на трон было, по крайней мере, нелепо, и Роксолана, и Сулейман считали лучшим кандидатом на престол старшего сына Мехмеда, хотя по правилам наследовать должен Мустафа.

То есть в Манису восемнадцатилетний Селим уехал вовсе не законченным алкоголиком. Если учесть, что мальчиков вообще отбирали у матерей в шестилетнем возрасте, после обряда обрезания (это произошло в 1530 году и вылилось в настоящий праздник, когда в честь обрезания сразу трех султанских сыновей неделю гулял весь Стамбул), то и вовсе непонятно, когда и как умудрилась споить сына Роксолана. Кто-нибудь об этом задумался?

К чему задумываться — ее сын, она и виновата!

Внук Мурад (сын Селима) тоже оказался алкоголиком, но этот делил свои пристрастия пополам между чашей вина и гаремными удовольствиями, несмотря на то, что имел законную супругу (вот он, дурной пример-то, и этот официально женился, и тоже на освобожденной рабыне!).

А дальше пошло-поехало: что ни султан, то с проблемами, хоть штатного нарколога в Топкапы заводи.

Почему султаны после Сулеймана пили? Ведь нельзя же всерьез принимать утверждение, что в «пьяном потомстве» виновата все та же Роксолана? И действительно, почему несколько поколений после Сулеймана Великолепного Османской империей правили, по существу, женщины?

Для того, чтобы понять, что произошло, придется вернуться к сыну Сулеймана и Роксоланы Селиму II.

Одиннадцатый султан Османской империи Селим родился 28 мая 1524 года и был третьим сыном Роксоланы и шестым — Сулеймана. Трон ему никак «не светил», даже после смерти двух старших сыновей Сулеймана (Махмуда и Мурада, сыновей Фюлане и Гульфем) и сына Роксоланы Абдуллы (всех — от оспы), перед Селимом в очереди были двое братьев, весьма и весьма достойных трона: Мустафа, сын Махидевран, любимец янычар, и Мехмед, сын Роксоланы, любимец отца. И того, и другого для трона готовили, когда Мустафа понял, что трон ему вряд ли достанется, потому что отец отдает предпочтение Мехмеду, он, как когда-то его дед Селим I, решил не ждать милостей от судьбы, а взять их самому. Дед оказался удачливей внука, ему удалось стать султаном Селимом I, а вот Мустафу опередил отец — султан Сулейман.

Селима для трона не готовили, он просто рос и воспитывался, как и двое младших братьев — Баязид и Джихангир. В Манисе оказался только после смерти принца Мехмеда. Гибель Мехмеда крайне подозрительна, но общепризнано, что он вдруг умер от оспы (ну до чего же своевременная болезнь была — так вовремя настигала тех, кого нужно устранить!).

От Стамбула до Манисы километров 500, по тогдашним дорогам не меньше недели пути, Роксолана явно не передавала сыну водку в грелках или под видом шербета, если Селим и пил, то вполне самостоятельно. Кстати, спился он уже став султаном, то есть лет через десять после смерти матери.

У Селима-султана был умный визирь Мехмед Соколлу, энергии которого хватило бы на пяток султанов, а ума было не меньше, чем у Ибрагима-паши. Мехмед не был закадычным другом Селима до его вступления на престол, но фактически правил империей, когда стал Великим визирем. Но у Соколлу имелся серьезный соперник — богатый португалец Иосиф Наси (Джоао Микуэца), который в последние годы правления султана Сулеймана (Роксоланы уже не было в живых) не жалел средств на подарки и развлечения наследника престола.

Стать визирем при новом султане Иосифу Наси не удалось, Селиму хватило ума сделать Великим визирем умного Соколлу, взамен Наси получил остров Наксос и обещание стать королем Кипра. Наксос португальца волновал мало, куда больше другое — монополия на торговлю вином на всей территории Османской империи. То ли вино было хорошим, то ли султан чувствовал себя виноватым, но Наси эту монополию получил и… принялся активно спаивать своего султана. Венецианский посол докладывал своему дожу, что султан Селим получает от Наси большое количество бутылок вина и изысканной снеди.

Селим пережил отца на восемь лет, мать — на шестнадцать, но Роксолана все равно оказалась виноватой в том, что ее сын через шестнадцать лет после ее смерти, будучи серьезно «подшофе», поскользнулся в бане и разбился. Как она могла это подстроить или, наоборот, предотвратить, непонятно.

Почему-то в пьянстве Селима никому не пришло в голову обвинить его жену султаншу Нурбану, а ведь как раз она вполне могла способствовать алкоголизму мужа, он ей не нужен трезвый и разумный, да и вообще живой. Нурбану выдала одну из своих дочерей (богата была дочерьми) за Великого визиря Мехмеда Соколлу, и вот тут действительно был тандем — теща-зять, но обвиняли в таком опять-таки Роксолану.

Венецианка Сесилия соединила в себе кровь двух весьма влиятельных родов Венеции, потому что была незаконнорожденной дочерью Виоланты Баффо от Николо Веньера, брата дожа Венеции и губернатора острова Парос. Когда Хайрраддин Барбаросса захватил этот остров, в плен попала и совсем юная Сесилия. По одним данным, ей было 10, по другим — 12 лет, но девочка оказалась столь красива, что куплена в султанский гарем.

Если вспомнить, что в 1537 году валиде Хафсы уже не было в живых и Ибрагима-паши тоже, то можно предположить, что Сесилию, названную Нурбану («Принцессой света»), приобрела сама Роксолана, разглядев в ней не просто красивую внешность, но и незаурядный ум. Для кого из сыновей Роксолана наметила Нурбану, неизвестно, но когда Селим отправлялся в Манису править взамен погибшего брата Мехмеда, восемнадцатилетняя наложница поехала с ним.

А вот Роксолана осталась с мужем в Стамбуле, что тоже ставят ей в вину: мол, и в этом нарушила обычай, будь она рядом, сын не спился бы. Но, во-первых, Селим спился позже, во-вторых, Мехмед на том же посту не злоупотреблял не только алкоголем, но вообще ничем.

Встречаются обвинения Роксоланы в том, что насоветовала сыну жениться на венецианке официально, мол, если бы не это, он вполне мог прогнать негодную… И снова все в кучу. Развестись даже с законной женой султану вовсе не сложно, к тому же законной султаншей Нурбану стала в 1571 году, то есть, после 28 (!) лет совместной жизни и через 13 лет после смерти Роксоланы. Сулеймана уже тоже не было в живых пять лет. Кто мог заставить Селима, бывшего к тому времени султаном целых пять лет, жениться на Нурбану, ведь у него имелись по крайней мере еще четыре фаворитки и шестеро сыновей кроме сына Нурбану Мурада?

Значит, все-таки немолодая уже Нубрану (ей было 46 лет!) оказалась дороже всех юных красоток, вместе взятых? Или тоже заготавливала приворотное зелье ведрами? Но Нурбану в этом не обвиняли…

Нурбану родила пять дочерей и всего одного сына — Мурада, названного единственным наследником. Конечно, она мирилась с присутствием фавориток и их детей, только пока был жив султан Селим II.

Единственный наследник после смерти отца поступил вполне в духе своих предков — он попросту уничтожил всех братьев и их потомство. Когда Мурад стал султаном, его мать Нурбану стала валиде-султан, то есть получила высшую власть в гареме. Ей не пришлось бороться со свекровью, потому что к этому времени Роксоланы давно не было в живых.

Однако спокойствия тоже не получилось. Дело в том, что Нурбану сама подобрала сыну новую рабыню — кстати, тоже венецианку и тоже из рода Баффо, названную в гареме Сафийе, которая также девочкой попала в плен и стала рабыней. Умная и красивая девушка завоевала сердце молодого султана Мурада, как раньше Нурбану завоевала сердце Селима, Мурад совсем забыл остальных наложниц. И это совсем не понравилось валиде.

Но венецианка не Роксолана, предчувствуя серьезную схватку за власть в гареме, Нурбану решила отвлечь сына от Сафийе. Для этого агенты султанши принялись разыскивать на невольничьих рынках самых красивых девушек, Мураду это нравилось, в отличие от отца и деда он, хотя и любил свою Сафийе, на ней не женился и женским обществом не пренебрегал. Ходили упорные слухи, что сначала Мурад был едва ли не импотентом, но потом излечился (вероятно, посидев на троне) и пустился во все тяжкие. Как ни старалась Сафийе, добиться от своего султана заветных слов перед кадием ей так и не удалось.

Придя к власти, Мурад решил «отметиться» на поприще завоеваний, чтобы обессмертить свое имя, и поинтересовался, какой из походов его великого деда султана Сулеймана был самым тяжелым. Ему ответили, что персидский, и Мурад немедленно организовал поход на Тебриз. К тому времени силы Сефевидов были уже не те, и армия Османов оказалась много больше и лучше оснащена, султан одержал победу, захватил Тебриз и практически всю территорию нынешнего Азербайджана, однако какой ценой! Потери в этом походе были огромны, армия не скоро восстановилась после «блестящих» завоеваний своего султана.

Но самого Мурада это волновало мало, он одержал победу, которую не смогли одержать его предки, и вернулся к неге гарема, который быстро пополнился красавицами всех мастей. Усилия Мурада на ложе были вознаграждены, у него известны двадцать сыновей и двадцать семь дочерей! До походов ли при таких трудах?

И все-таки наследником был назван старший сын Мехмед, рожденный прекрасной венецианкой Сафийе. Сама Сафийе в гареме была основательно подвинута красотками, щедро приобретаемыми Нурбану (борясь с властью невестки, мать дарила венценосному сыну по прекрасной девственнице еженедельно). Но ее уже куда меньше интересовало султанское ложе и куда больше — политика.

Женщины желают заниматься политикой и управлять государством? Султан Мурад был совсем не против, пусть управляют, ему и гаремных утех хватит. В гареме сцепились две сильные женщины, два красавицы-венецианки из рода Баффо — Нурбану и Сафийе, свекровь и невестка. Но Сафийе оказалась хитрее, понимая, что противостоять сильной и умной свекрови не сможет, она уступила Нурбану гарем в ожидании своей очереди и действительно занялась политикой.

Через еврейку, приносившую султанше драгоценности, Сафийе поддерживала связь с послом Венеции в Стамбуле и переписывалась с французской королевой Екатериной Медичи. Пока Мурад плодил наследников и предавался любовным утехам, его Сафийе определяла, в каком направлении будут двигаться османские армия и флот. Султана это устраивало…

Кстати, именно Сафийе Венеция обязана тем, что не была в те годы попросту разгромлена, окажись султан менее ленивым или направь султанша корабли Османов именно на Великолепную Синьору, и Венеции основательно не поздоровилось бы. Внук Сулеймана и Роксоланы оказался совсем не готов к делу управления огромной империей. Нет, Мурад не развалил ее, даже увеличил, но территория — это еще не все, империя вовсю гнила как рыба — с головы. Коррупция достигла немыслимых размеров, вместо выполнения своих прямых обязанностей каждый чиновник заботился только о наживе.

Дальше с каждым следующим султаном становилось все хуже, империя сумела приостановить падение нескоро, султаны-то вырезали всех родственников, прикрываясь законом Фатиха (который их к этому ничуть не обязывал, скорее, советовал), то запирали их на многие годы в так называемую Клетку — комнаты с зарешеченными окнами и дверьми, без права общения с внешним миром, возможности вообще как-то учиться будущему правлению и оперированными наложницами во избежание рождения еще наследников. Братья или сыновья правящих султанов выходили из Клетки если не полными, то весьма ощутимыми дебилами, подверженными приступам необъяснимой ярости, мечтавшими скорей спрятаться от страшного, непонятного им мира обратно в Клетке или, наоборот, спешившими поскорей наверстать упущенное за годы вынужденной изоляции.

Могло ли это изуродованное воспитанием потомство усилить империю? Конечно, случались и разумные наследники, которые в тиши заточения читали или занимались каллиграфией, создавали ювелирные украшения… Но править империей они после долгих лет в Клетке точно не могли, этому надо учиться постепенно, будь выпущенный на волю султан семи пядей во лбу, он не смог бы сразу охватить умом всю широту жизни огромной империи.

Тех, кто позволял новому султану выйти из Клетки (кстати, были такие, кто возвращался туда по собственной воле), это вполне устраивало: править государством, вернее, набивать свои карманы проще при глупом султане, его в случае чего и сбросить проблем не составляло, и отравить тоже. Пока султан наверстывал упущенное, развлекаясь в гареме или за чашей вина с карликами, он был не только не опасен, но и весьма удобен. Вот когда будущих правителей действительно спаивали.

А еще Сафийе ждала, когда станет валиде-султан, страстно желая, чтобы ее сын Мехмед стал следующим султаном.

Во главе гарема получилось встать несколько раньше, Нурбану умерла раньше своего сына Мурада. Но Сафийе дождалась и правления собственного сына, хотя это было не так-то легко, ведь Мурад, опасаясь растущего влияния старшего сына, был готов расправиться с ним (чего жалеть-то, вон их сколько — двадцать принцев!). Сафийе предупреждала сына о возможном убийстве, но ничего не произошло.

В 1595 году, когда она стала валиде, а ее сын Мехмед (Мухаммед) — тринадцатым османским султаном, произошло ужасное: новый султан расправился с девятнадцатью братьями и их потомством! Мать поддержала сына.

Став валиде, она правила уже не только гаремом, но и всей страной. Мехмед доверял матери. Больше всего он боялся собственных сыновей, а потому держал их… в клетке. Это была клетка почти буквально, поскольку принцы жили в зарешеченных комнатах без возможности выходить оттуда и с кем-то общаться. Это нововведение прижилось, с тех пор султаны держали возможных соперников, не убивая их, в Клетке. Невозможность жить нормальной жизнью приводила к умственной отсталости следующих правителей, они были просто неспособны на нормальное правление, не говоря уж о разумном. Обретя свободу после долгих лет заточения, новые султаны либо быстро погибали, либо пускались во все тяжкие, вот теперь в гареме царил разврат и пьянство.

Сафийе этого не увидела, однажды утром ее обнаружили в собственной постели задушенной.

Мехмед пережил мать не надолго, он умер в том же году, дальше началась чехарда султанов, не оставивших о себе доброй памяти, но несколько лет правила при этом последняя влиятельная женщина по имени Кесем (пока ее собственный сын не повзрослел, Мурад IV стал султаном в одиннадцать лет и сумел сбросить власть матери только позже). Она не была султаншей, просто одной из наложниц, но власть держала в руках крепко. Кесем сумела посадить на трон одного за другим двоих своих сыновей: Мурада, а после его смерти — Ибрагима. Оба оставили о себе кошмарные воспоминания.

Мураду удалось избавиться от материнской опеки, и больше женщины большого влияния на султанов не имели, но прославился он своей жестокостью — казнил всех неугодных без малейшего сомнения, считается, что счет этим казням может достигать 25 000 человек. Имущество казненных пополнило султанскую казну.

Умер старший сын Кесем бездетным, и ему наследовал следующий сын — Ибрагим, который в ожидании своей судьбы сидел в той самой Клетке. Мурад был последним из султанов, кто хотя бы попытался водить свою армию в поход сам (даже на коня садился, в отличие от отца и деда).

Кстати, умер Мурад все от того же пьянства, хотя женщины на него уже не влияли. Видно, в состоянии опьянения он пришел в такой ужас от вида заходящего солнца, что впал в горячку. Султану шел двадцать восьмой год… Может, горячку спровоцировало вовсе не солнышко, а… ладно, не будем гадать.

Но умиравший султан решил утащить за собой на тот свет и брата, последним повелением Мурада был приказ убить Ибрагима и отдать трон своему фавориту Селихдару-паше (неудивительно, что у Мурада не было детей, фавориты их рожать еще не научились). И тут у постели умирающего султана очень вовремя оказалась находившаяся в опале валиде Кесем, она провела прохладной рукой по лбу сына, жить которому явно оставались считанные часы, и клятвенно заверила, что Ибрагим в своей Клетке уже испустил дух!

Но Мурад решил порадовать себя перед смертью видом окочурившегося брата и попытался встать с постели, чтобы сплясать над его телом. Допустить такое было нельзя, по приказу Кесем слуги удерживали султана в постели силой. Возможно, чуть сильней, чем следовало… чуть сильней прижали… шею, например, все равно же султан умирал, правда?

Кесем бросилась в Клетку к своему второму сыну Ибрагиму, сообщать, что тот свободен и теперь султан, а она снова всесильная валиде. Но Кесем ждали две неприятности. Во-первых, Ибрагим не поверил матери (видно, имел печальный опыт обмана с ее стороны) и категорически отказался выходить из Клетки. Кесем стоило больших усилий убедить несчастного, что его брат действительно мертв и опасности для жизни больше нет.

Представляете султана, который забился в угол комнаты и машет руками на подошедшую мать в страхе от возможной расправы? Выманить наружу удалось, на трон посадить тоже. Но, осознав, что теперь главный, Ибрагим сделал то, чего Кесем никак не ожидала: он попытался отстранить мать от власти, даже привлек очередного умницу — Кара-Мустафу — на пост Великого визиря, но гарем оказался сильней. Визирь требовал заняться делами и вести себя прилично, а мать потакала самым разнузданным желаниям.

После восьмилетней отсидки в клетке Ибрагиму меньше всего хотелось заниматься первым, он предпочел второе. Кара-Мустафу казнили (правильно, нечего совестить султана, напоминая, что казна не бездонна, а правитель должен править, а не пьянствовать и заниматься развратом! Мало ли кто что должен…).

Султан Ибрагим «отметился» немыслимым сластолюбием и дикими оргиями, возмущавшими даже видавший виды Сераль. Восьмилетнее сидение взаперти не пошло на пользу не только умственному развитию султана, но и его вкусам. Об Ибрагиме рассказывают странные вещи: например, он безумно увлекался запахом тяжелых духов, особенно серой амбры. Этим ароматом, а вернее, вонью, потому что амбры нельзя использовать много, было пропитано все, от одежды и занавесей в султанских покоях до его собственной бороды.

Неразвитый Ибрагим легко верил самым немыслимым глупостям, которые рассказывали о других правителях. Однажды ему сказали, что был король, вся одежда которого состояла из меха соболя, мехом же обиты стены, мебель и пол. Уже на следующий день по всей империи собирались и конфисковались меха, султан пожелал стать «меховым королем». Ибрагим даже ввел налог серой амброй и мехом.

Оргии султана Ибрагима переходили всякие границы, в дворцовых покоях он устраивал самые разнузданные игрища, заставляя обнаженных наложниц играть роли кобыл, а сам изображая жеребца. Тот, кто придумывал необычную и разнузданную оргию, получал от султана поощрение.

Наложницы веселились вовсю, ни в чем себе не отказывая. Одна из них сказала, что покупки забавней делать по ночам, в результате все лавки Бедестана (крытого рынка Стамбула) вынуждены были работать и ночью, вдруг султану с его красотками придет в голову что-то купить… простите, взять? Да, Ибрагим разрешил своим красавицам брать все, что понравится. Стамбульским купцам можно только посочувствовать, потому что красотки не церемонились и не мелочились.

Другая забавы ради сказала, что султану очень подошли бы бриллианты в бороде. Это идея очень понравилась султану, и его борода заблестела драгоценным камнями. Турки ужаснулись, потому что единственным, кто до Ибрагима додумался до такой глупости, был плохо закончивший жизненный путь египетский фараон.

За восемь лет правления, вернее, разнузданных развлечений за счет казны Ибрагим так надоел всем, что его решили сместить. Осторожно поинтересовались мнением Кесем. Валиде, которая при всех ее недостатках все же столь распущенной не была и голышом по гарему не бегала, зато немало претерпела унижений от сына, была согласна сменить его, а потому приняла депутацию представителей армии и народа. Но ее снова ждало разочарование: не устраивала кандидатура следующего султана, вернее, его матери.

Сын Ибрагима Мухаммед был еще совсем ребенком, ему шел седьмой год. Кесем могла попытаться стать регентшей при внуке, поскольку мать Мехмеда Турхан была слишком юной для такой ответственности, но опыт Кесем подсказывал ей, что Турхан слишком умна и без боя не сдастся. Кесем больше устроил бы младший брат Ибрагима Сулейман, также сидевший в Клетке, но не проявлявший дурных наклонностей. Однако никто не мог быть уверен, что и этот сын Кесем не поведет себя похоже на брата и не опустошит казну окончательно.

На Кесем обращали уже мало внимания, она только мешала, Ибрагим был возвращен в клетку и немного погодя попросту задушен. Он отчаянно цеплялся за жизнь, евнухам пришлось приложить немало усилий, чтобы справиться с отчаянно сопротивлявшимся бывшим султаном.

Понимая, что власть снова ускользает из рук, Кесем попыталась организовать переворот с помощью янычар, чтобы сделать султаном своего младшего сына, но переворот не удался и маленький новый султан подписал первый в своей жизни указ — о казни собственной бабушки. Доигралась, что называется…

А дальше последовала жуткая сцена. Бывшая валиде вовсе не собиралась отдавать свою жизнь дешево: сначала она спряталась в шкафу с одеждой, а по полу щедро разбросала деньги и драгоценности в надежде отвлечь внимание врагов или умилостивить их. Ничто не помогло, богатейшие наряды бывшей валиде были разорваны в клочья, она сама обнаженной за ноги вытащена к калитке гарема, с нее зверски сорвали все украшения, серьги — вырывая мочки ушей, а перстни — выкручивая пальцы, потом задушили и бросили. Следом казнили всех ее сторонников.

Наступило время Турхан, потому что султан был еще совсем маленьким. Но у новой валиде, несмотря на юность, хватило ума хотя бы формально передать власть Великому визирю Мехмеду Кепрюлю, все же оставшись регентшей.

Турхан была последней женщиной-регентом в Османской империи, но она оказалась, не в пример своим предшественницам, «строителем» — заложила по берегам пролива Дарданеллы две крепости, строила комплексы, подобные тем, что ранее строила Роксолана: мечеть, имарет, больницу, столовую…

Вот о Турхан, как о лучшей и последней представительнице «Женского султаната», в Стамбуле осталась добрая память, хотя никто не сомневался, что именно она причастна к казни ненавистной Кесем и младшего брата своего умершего мужа.

«Женский султанат» после убийства Кесем стал обычным, но память о нем надолго сохранилась в Османской империи как пример настоящего кошмара.

Обвинили в этом все ту же Роксолану, хотя, как она могла повлиять на будущих фавориток своих внуков и правнуков, не понятно. Нурбану Роксолана подобрала сыну сама, могла даже видеть Сафийе, но обе будущие султанши жили от нее далеко и мало общались со свекровью. А уж о Кесем, Тархан и бесчинствах султана Ибрагима не могла и подозревать, поскольку они случились уже в следующем столетии.

Хочется обратить внимание на то, что ничего из кошмаров «Женского султаната» при Сулеймане и Роксолане не было, она не воевала смертным боем со свекровью (обычные разногласия и желание влиять на мужа или сына не в счет, у кого из свекровей и невесток их нет?), все казни, которые приписывают Роксолане, были совершены вдали от нее (Ибрагим и Мустафа) либо после ее смерти (Баязид).

Почему же ее и только ее обвиняют во всех грехах, словно приписывая преступления следующих валиде и фавориток?

И все-таки почему потомки Роксоланы (почему не добавляют «и Сулеймана»?) так быстро скатывались вниз, меньше всего были замечены в желании упрочить государство или быть, как предок — султан Сулейман, — справедливыми законниками? Почему растеряли воинственный пыл Османов?

Так всегда — после взлета начинается падение. Сулейман получил в наследство империю, место которой в мире еще определялось, сумел вознести ее на должный уровень. Его потомкам поддерживать бы, но…

Селима к будущему правлению не готовили, но, думаю, дело не в том, просто всегда после периода расцвета наступает период спада, это удел всех империй. Селим расширил пределы империи, но бесконечно расти вширь невозможно, империей стало трудно управлять, рано или поздно такие монстры неизбежно начинают распадаться.

Османская империя не распалась, она несколько столетий продолжала довлеть на Средиземном море, которое даже называли Турецким озером, но султанам было, если так можно выразиться, «нечем заняться». Первые Османы спали в седлах, Сулейман занимался уже строительством самой империи как государства, устанавливал жесткие правила, при нем налаживалась жизнь и на окраинах.

Но чтобы быть не просто султаном и даже не завоевателем, а правителем, тем более разумным, нужно иметь к тому склонность. Таковая есть не у всех, а уж у сидевших в Клетке ее быть просто не могло. Как можно обустраивать чужую жизнь дальних окраин, если своя не стоит ни гроша и может прерваться в любую минуту? Да знал ли тот же развратный султан Ибрагим, что эти окраины вообще существуют? Он вырвался на волю из Клетки и за годы власти смог всего лишь потешить свои низменные инстинкты.

Но куда смотрели чиновники?! Их главной задачей было собственное обогащение. Должности продавались не в соответствии со способностями, а тому, кто больше заплатит. Конечно, у руля огромной империи оказывались совершенно некомпетентные люди, стремившиеся вернуть затраченное и награбить побольше.

Печальное время для Османской империи, а потому хвала разумной Турхан-султан, которая не стала повторять преступных ошибок своих предшественниц.

«Женский султанат» вовсе не причина упадка Османской империи, а его следствие, при султанах Мехмеде Фатихе, Баязиде, Селиме Явузе или Сулеймане Кануни никакое женское правление или развратные оргии были невозможны, они создавали империю, а их потомки — разрушали.

И вовсе не с Роксоланы начался «Женский султанат» и гаремная власть, а через 13 лет после ее смерти, а уж развал и того позже — распутный султан Ибрагим правил с 1640 по 1648 год (через сто лет после Роксоланы), а Кесем убили в 1651 году.

В этом тоже вина Роксоланы?

Если уж обвинять, так во всем.

Они были вдвоем… всегда и вопреки всему

Не стоит думать, что грамотной и любопытной в гареме была только Роксолана, а остальные лишь ели, спали и завидовали. Да, еще строили козни.

В султанский гарем вообще не покупали глупых, даже если те были очень красивы.

Для Роксоланы так сложилось, что она оказалась в султанской спальне, Сулейман мог просто не заметить именно эту девушку. Сколько таких безвестных прожили жизнь зря!

Но когда уж сложилось, Роксолана сумела воспользоваться случаем. Хорошо это или плохо? Утверждаю: она действительно любила Сулеймана не как султана, а как мужчину, человека, близкого по духу. И любовь эта была взаимной.

Роксолана и Сулейман, стоило ему уехать из Стамбула (а это бывало очень часто, султаны, если являются правителями своей страны, а не приложением к трону, — люди очень занятые военными походами, ревизией своих владений, охотой, наконец, на дальних территориях), вели активную переписку. Немало писем сохранилось.

И вот в письмах Роксолана, судя по всему, настоящая, такая, которую ненавистники не видели, потому что не желали видеть.

Можно написать мемуары и исказить в них многое, выгораживая себя любимого, можно писать кому-то письма, рассказывая о своей любви, можно писать такие письма даже объекту любви и тоже лгать в них. Но когда в письме вперемежку тоска, ревность, почти отчаянье из-за разлуки и любовь, любовь, любовь… не поверить невозможно.

Многие письма сохранились, и в них можно прочесть то, что уже нельзя услышать из их давно замолкших уст.

«Мой Повелитель, мой шах, любимый душой и сердцем, жизнь моя, единственная надежда моя на этом и на том свете! Пусть Тот, что вечно живой, отдалит вашу честную личность от всех болей, а ваше бытие от всех недугов, да приблизит Он Вас к своим бесконечным милостям и отдаст под опеку своего наибольшего любимца Магомета и под защиту своих угодников; да поможет вам, чтобы Вы со своей счастливой звездой и царским знаменем всегда одерживали победы над презренными и злорадными неверными, — аминь, величайший Помощник! Ныне меня, Вашу рабыню, приятным отношением Повелителя, вызвавшим беспредельную радость, и вашим честным письмом, ароматным, как мускус, подняли из праха забвения, ибо изволили в свой царский счастливый час позаботиться, чтобы письмо дошло до меня и осчастливило меня. А какой чистой щедрости его страницы! Голова увенчана короной, а благословенные стопы — бисерными драгоценностями и рубиновыми красками. Ваше письмо высушило кровавые слезы на моих заплаканных глазах, наполнив их светом, а в тоскующее сердце влило радость. Да исполнятся Ваши, день моего счастья, все желания и радости души, да переполнены будут сады вашего благополучия прекрасными жасминовыми цветами моей любви, чарующей, как Ваш пресветлый лик, о мой властитель, мой султан, мой падишах!»

Конечно, витиевато, и чтобы понять, нам нынешним нужно продираться сквозь слова, но они так писали, так говорили, недаром иностранцы твердили, что, чтобы научиться понимать самые простые фразы, нужно либо родиться в Турции, либо прожить в ней всю жизнь.

«Мой повелитель! Пишу Вам, и сердце мое разрывается от тоски и отчаянья. Что я натворила и чем стала моя жизнь без Вас, владыка мой, свет очей моих, ароматное дыхание мое, сладостное биение сердца моего? Разве не наши влюбленные голоса звучали еще недавно в благоуханном воздухе священных дворцов и разве не завидовали нашим объятиям даже бестелесные призраки? А теперь любовь наша задыхается без воздуха, умирает от жажды, лежит в изнеможении, ее терзают хищные звери, и черные птицы смерти кружат над нею. Отгоните их, мой повелитель, моя надежда, мой величайший защитник на этом и на том свете. Пожалейте маленькую Хуррем и спрячьте ее в своих объятьях».

«Я была собеседницей скуки и тоски и полонянкой отчаянья. Я зажигала факелы печали на всех путях ожидания. Ежедневно птица Рох летела на небесном просторе желания. Надеясь, что какой-нибудь голубь принесет от Вас весть Или же облачко прольет благодатную каплю на долину жажды».

«Мой великий Повелитель! Припадаю лицом к земле и целую прах от Ваших ног, убежище счастия. О солнце моих сил и благо моего счастия, мой Повелитель, если спросите о Вашей послушнице, у которой после Вашего отъезда печень обуглилась, как дерево, грудь стала руиной, глаза, как высохшие источники; если спросите о сироте, утопленнице в море тоски, которая не различает дня от ночи, которая страдает от любви к Вам, которая сходит с ума сильнее Ферхада и Меджнуна с тех пор, как разлучена со своим властителем, то я теперь вздыхаю, как соловей, и рыдаю беспрерывно и после Вашего отъезда пребываю в таком состоянии, какого не дай бог даже Вашим рабам из неверных».

А вот вольный (очень вольный) перевод ее стихов:

Султан отвечал так же, а еще писал для своей любимой прекрасные стихи под именем Муххиби и сожалел, что не может сделать их всеобщим достоянием, чтобы весь мир знал о его любви. Муххиби он называл в письмах и свою Роксолану.

«Ветер мой, прохладный, но в то же время огненно обжигающий, моя Хюррем. Ох, какие глаза, они же убивают твоего Повелителя, манят и завораживают. Сердца моего госпожа, я твой раб, раб любви своей к тебе. Сколько же счастья в прикосновениях твоих, моя любовь, как же мне тепло и радостно от улыбки твоей, моя лучезарная. Ах, эти руки, руки, что так обнимают, так ласкают, так завлекают в свои объятия. И что же делать мне, как совладать со своим разумом, как, скажи? Заворожила, плен твоя любовь, моя Хюррем…»

• «Ты моя сила как сталь, мое уединение, смысл моего существования, любимая, луна моя, опора моя,
• Друг мой сокровенный, смысл моего существования, самая красивая моя султанша,
• Жизнь моя, ты как зеленые колосья пшеницы, прелесть моя, ты как вино — мой райский напиток, имя мое,
• Весна моя, красота моя, торжество мое, моя любимая картина, мой поток радости,
• Настроение мое, праздник мой, мое средство от усталости жизни, счастье мое, солнце мое, звезда яркая,
• Мой оранжевый цитрусовый фрукт, очаг моей спальни,
• Мое зеленое растение, мой сахар, молодость моя, весь мой мир внутри тебя, боль моя,
• Дорогая моя, госпожа моего сердца и стихотворной строки,
• Мой Стамбул, мой караван, земля моя греческая,
• Моя очевидность, моя кыпчаг, мой Багдад, мой Хорасан.
• Мои волосы, выразительные брови, безумие чистых глаз, болезнь моя,
• Я умру на твоей шее, ты помощь моя мусульманская,
• Я в твоих дверях, потому что ты моя любимая рассказчица историй, тебя восхвалять буду я всегда продолжать,
• Музыкальные гаммы моего чистого сердца из моих глаз прольются чистой влагой, ты моя прекрасная Муххиби!»

Переводить восточную поэзию трудно, очень трудно привыкшим к иному, трудно ее воспринимать и без перевода, тем более в оригинале все звучит просто завораживающе. Потому ловите саму суть в этих витиеватых стихах. А суть такова: «Люблю, люблю, люблю!!!»

Вот еще вольный перевод его стихов:

Давайте поверим вот таким строчкам, а не сплетням завистников.

Роксолана появилась в жизни Сулеймана как раз тогда, когда эта жизнь круто изменилась, шех-заде Сулейман стал султаном Сулейманом. До Великолепного было далеко. Появилась сразу и навсегда, он не отправил свою Хуррем в Старый дворец, не взял другую, Сулейман прикипел сердцем к новой наложнице, нарушил ради нее несколько обычаев, даже женился, но главное — она сразу и навсегда стала единственной.

Сотни других красавиц (гарем Сулеймана насчитывал больше трех сотен только одалисок) перестали для султана существовать, в его сердце поселилась Хуррем.

Они прожили вместе тридцать шесть лет, родили шестерых детей, потеряли троих, одного Сулейман казнил сам. Им было легче, пока были вместе, но крайне редко пары умирают в один день даже после самой счастливой жизни, чаще один остается коротать дни без другого.

Это оказался Сулейман, он пережил Роксолану на целых восемь лет и перенес еще немало трудностей: бунт их сына Баязида, принял трудное решение казнить сына и его детей (может, уже был готов к такому решению?), много болел, почти потерял способность ходить (у султана болела раненая еще в молодости на охоте нога) и… все оставшиеся годы вспоминал свою любимую.

У Сулеймана не было других, только она, даже после смерти, даже в одиночестве. Он не завел гарем, не женился еще раз, общался больше с дочерью, удивительно похожей на мать, и писал стихи, посвященные Хуррем…

Можно еще много писать и говорить о любви султана к Роксолане-Хуррем, но, мне кажется, достаточно двух строчек, написанных Сулейманом после смерти любимой, чтобы понять: эта любовь настоящая, как бы ни поливали ее грязью злопыхатели…