Тайна мадам Живанши, или Смерть мужьям Чиж Антон

– Хотите сказать – его знакомый?

– Не совсем. Но почти уверен, что убийца – левша.

– Неужели по форме раны смогли определить? – с некоторой тревогой спросил криминалист.

– В этом я пока мало разбираюсь, – признался Ванзаров. – Тут логика. Как проще всего нанести такой удар в людном месте? Из-за спины. Почему? Те, кто идет по улице сзади убийцы, вообще ничего не поймут: мало ли что делает прохожий. А те, кто шел навстречу убийце, вряд ли смогут заметить быстрое движение рукой. Что получается? Удар левой рукой из-за спины. Убийца догнал, ударил и пошел дальше, как ни в чем не бывало. Для этого он должен хорошо знать свою жертву, чтобы не спутать его спину с кем-нибудь. Исходя из этого, следует вывод: убийца никак не выше жертвы, а может быть, чуть ниже его. Убил и расписался.

– Это как же? – насторожился Лебедев.

– Обрывок с розой и стрелками был засунут в нагрудный карман. Как знак, что послание доставлено по адресу.

Выпалив логические умозаключения, Родион растратил запал и теперь смотрел на старшего коллегу в тревожном ожидании: не ударил ли в грязь лицом? Примет ли великий криминалист рассуждения почти мальчишки?

Лебедев скрылся в раздумьях, а когда молчание стало уж слишком тоскливым, вдруг поднял крышку от шляпной коробки, заглянул внутрь и сообщил:

– Надо же, «Смерть мужьям».

Немым образом Ванзаров умудрился выразить фейерверк чувств, среди которых «ага!» и «ух ты!» были самыми слабыми.

– А! Так вы не знаете… Коробка эта из салона современных мод некой Матильды Живанши называемого «Смерть мужьям».

– Что за жуткое название для дамского салона?

– На вывеске у нее «Салон m-le Живанши», а прозвище молва дала. И поделом. У Матильды безумные цены на платья, шляпки и прочую чепуху, без которой не может прожить ни одна дама. Каждый визит опустошает кошелек. Ну и бедные мужья отомстили как могли. Вот женитесь, не дай бог, тогда узнаете.

– Где он находится?

– Кажется, на углу Невского и Караванной. Это важно?

– Недалеко от этого места было совершено убийство.

– Неужто из салона мод крысу в коробке несли?

– Возможно совпадение. Вот если б животное могло говорить…

Блестящие глаза-бусинки грызуна трепетно смотрели на людей, которые так мало обращали внимания на такую хорошую крысу. Животному хотелось общения, но оно было слишком хорошо обучено смирному поведению.

– Чтобы определить личность, потребуется время, – сказал Лебедев. – Если о пропаже не сообщат родственники, придется давать объявление в газете и устраивать открытое опознание. Меньше чем на неделю не рассчитывайте, коллега.

Если бы Ванзарову предложили на выбор: все богатства мира или услышать этот скромный эпитет из уст великого криминалиста, юноша не раздумывал бы и мгновения. Да за такое счастье стоило терпеть еще месяц каторги в участке! Его назвал коллегой сам Лебедев! В небесах вспыхнул транспарант: «Родион – все-таки великий сыщик!» Но юноша поскорей отогнал счастливое видение. И очень вовремя. Дверь медленно приоткрылась, в проем сунулось елейное личико чиновника Матько:

– Родион Георгиевич, извольте в кабинет для допросов.

– Зачем? – дольно грубо спросил Ванзаров.

– Ну как же, сам господин пристав вам место уступили.

– Да в чем дело?

– Вас там ожидают.

– Меня?

– Разумеется, вас. Пришла дама, которой требуется лучший сыщик, а вы у нас один такой. – И Матько растворился вместе с улыбочкой.

– Все-таки крысы порядочнее людей, – вздохнул Лебедев. – Идите уж, лучший сыщик, я тут еще поколдую. Может, покойничек чем-нибудь поделится любопытным.

Внезапно Родион ощутил, что слово «сыщик» перестало приятно возбуждать и щекотать.

Комнатка для допросов была устроена как нельзя хуже – на втором этаже, где было еще жарче, но зато по соседству с кабинетом самого пристава. Ванзаров решительным образом распахнул дверь, намереваясь быть строгим и солидным чиновником полиции, тем более – для особых поручений, но застыл как столб, задохнулся и ослеп. На краешке протертого кресла, засиженного бессчетным количеством задов жуликов, воров, убийц и прочих отвратительных личностей, помещалось создание неземной красоты. В луче солнечного света, лившегося из окна, женщина показалась Родиону творением совершенно бесподобным, перед которым хотелось упасть на колени. Но будущий великий сыщик все же сдержался, насупил брови и для солидности хмыкнул. От дамы мучительно и призывно веяло модным ароматом «Черная маска».

Чтобы пояснить внезапную слабость Родиона Георгиевича, следует несколько бесцеремонно влезть в его частную жизнь. К возрасту, в котором иные ретивые самцы уже обзаводятся законным потомством, Родион все еще пребывал в состоянии, какое деликатно можно обозначить «романтическим туманом». Не то чтобы Родион избегал женщин или, упаси бог, тянулся к своему полу. Совсем напротив, в мечтах позволял разнообразные шалости и трюки, но, как только дело касалось реальной барышни, трусость, переходящая в панику, овладевала стальным сердцем юного чиновника. Быть может, виной всему была его матушка, которая прилагала чрезмерные усилия к тому, чтобы младший сынок поскорее надел ярмо семейной жизни. В каждой девушке Родион стал видеть будущую супругу, что ужасно пугало. Уж чего он точно не хотел – так это связывать себя семейными обязательствами. Какая семья, когда карьера великого сыщика ждет впереди.

Незнакомка в кресле не стала исключением. Уж слишком призывно изгибался стан, охваченный кушаком, а юбка… впрочем, этот туалет уже известен. Но в этот раз исцеление пришло стремительно: на безымянном пальчике блеснуло обручальное колечко, и сама дама, обмахиваясь платочком, обдала таким холодным, изучающим взглядом, что несгибаемый Ванзаров смутился некоторых потертостей своих сюртука и брюк. Заложив руку за спину и выпрямив торс, как мог, он строго спросил:

– Чем могу служить?

Дама еще держалась за крайний предел терпения, за которым у женщин начинается безысходная истерика. Жара и шутки чиновников сделали свое дело. Ожидала увидеть солидного, взрослого господина, которому можно доверить свою беду, а перед ней предстал коренастый юноша, чуть более полноватый, чем требовала мода, похожий на добродушного медвежонка, гладко выбритый, в несвежем костюме, возомнивший о себе невесть что, но при этом явно нервный девственник. Уж это дамы умеют почуять особым чутьем. Представший субъект не понравился прекрасной шатенке. Она не сочла нужным скрыть презрение и, скривив губки, спросила:

– Вы что, сыщик?

Остатки волшебного ореола развеялись. Слово, так много значившее для Ванзарова, прозвучало как ножом по стеклу и совсем поблекло. Теперь Родион видел перед собой нагловатую особу, психологический портрет которой был составлен мгновенно: капризная истеричка, возможно, с бредовыми идеями, имеет детей, вполне состоятельна, изнывает от безделья, привыкла вертеть мужчинами, хитра, знает себе цену и умеет толково распоряжаться красотой, одета как на картинке из журнала мод, тщеславна, любит быть в центре внимания. Дело, скорее всего, пустячное: или поссорилась с мужем, или пропал любимый пуделек. Спасибо собратьям-чиновникам, опять подстроили мелкую пакость. Придется тратить время на ерунду, когда ожидает такое дело.

– Чиновник десятого класса, коллежский секретарь Ванзаров, прислан в этот участок из Департамента полиции как чиновник для особых поручений от сыскной полиции, – отчеканил Родион служебную абракадабру. – Так в чем, собственно, дело?

Обилие титулов столь юного мужчины произвело на даму впечатление, и, резко сменив тактику, она одарила застенчивой, но чуть игривой улыбкой.

– Я просила, чтобы мне дали лучшего сыщика, ваши коллеги рекомендовали вас…

Яд лести опоздал, в душе Ванзарова звенела сталь.

– Изложите дело, я очень тороплюсь.

– Вы такой милый и тоже хотите от меня отделаться?

Дама сделала драматическую паузу, а Родиона охватило нехорошее предчувствие: так и есть – змея-искусительница. Или хитрая бестия, в лучшем случае.

– Уверяю вас, у меня не пустячное, а очень важное, трагическое дело…

– Позвольте…

– Я супруга титулярного советника Министерства иностранных дел Екатерина Павловна Делье, – представилась дама с таким значением, будто фамилия ее мужа горела аршинными буквами над всеми столицами Европы.

Тем не менее имя было знакомо Ванзарову исключительно в силу родственных обстоятельств, говорить о которых сейчас не время. Это никак не изменило мнения о визитерше, но заставило изобразить вежливый поклон.

– К вашим услугам, – повторил Родион Георгиевич. – Что привело вас в полицию?

Госпожа Делье словно собралась с силами, не забыв оправить шу на шляпке, а также разгладить кончики блузы, и сообщила:

– Так знайте: произошло жуткое преступление!

Умение составлять мгновенный психологический портрет не подвело. Ванзаров невольно зажмурился: так и есть, ненормальная истеричка.

Господин, одетый на манер англичанина, провел в 3м участке Спасской части уже полчаса, а этого времени вполне достаточно, чтобы любой нормальный человек, даже не жулик или грабитель, закипел, гневно оскорбляя и грозя жуткими карами. Титулярный советник Анучкин честно старался довести задержанного до белого каления, долго и муторно составляя протокол. Но наглец только улыбался, даже золотое пенсне не снял, и опять спросил:

– Так в чем же меня обвиняют?

– Повторяю, господин… – Анучкин нарочно заглянул в протокол, хоть и помнил фамилию, тут ведь важно, чтоб задержанный прочувствовал себя никем, – господин Карсавин, вы злостно нарушили введенный в нашей столице порядок управления велосипедом. Что написано в правилах? Зачитываю: «Каждый велосипед, при езде на нем по городу, должен быть снабжен выданным на этот предмет из канцелярии господина градоначальника номерным знаком, прикрепленным сзади велосипеда так, чтобы знак этот не был закрыт сумкой или одеждой. Кроме того, обязательно иметь звонок, а с наступлением темного времени – зажженный фонарь». Фонарь есть? Фонаря нет.

– Но ведь сейчас ясный день, зачем фонарь?

– Вдруг гроза и сумрак упадет? А вы без фонаря. Нарушение. Далее, где номерной знак?

– Велосипед куплен только вчера, не успел.

– Надо, господин Карсавин, закон соблюдать… Столько народу напугали… Я уже не говорю о лошадях… Вон что городовой в рапорте докладывает…

– Голубчик, это абсурд, – сказал господин и так мило улыбнулся, что Анучкину расхотелось его уличать. На какое-то мгновение. Но жара и прочие трудности взяли свое. Чиновник нахмурился и веско сказал:

– Правила для всех писаны… Что в них? Читаем: «Во время езды по городу велосипедист обязан иметь разрешение при себе и предъявлять его по требованию полиции». Покажите разрешение…

– Где его получать?

– Эх, господин Карсавин! На велосипед сели, а таких простых вещей не знаете… Ладно, будем составлять. Происшествий мало, так что завтра во всех газетах заметка появится. Спасибо репортерам, помогают полиции бороться с этой заразой велосипедной…

Наконец-то чиновник попал в чувствительную точку. Господин задержанный полез в карман, извлек кожаное портмоне и невинным голосом спросил:

– Какую посильную помощь могу оказать защите правопорядка?

Анучкин немедленно принял гордый вид, кашлянул для значительности и уткнул палец в правила:

– Обращаю ваше внимание: «Лица, виновные в нарушении сих правил, помимо примениения к ним административной или судебной ответственности, могут быть по усмотрению господина градоначальника лишены права езды на велосипедах по городу временно или навсегда…»

На столе сама собой появилась десятирублевая купюра, новенькая, только что введенная в оборот, а потому чрезвычайно популярная у горожан и меняльных контор. Как волшебно возникла, так и исчезла.

– …Но, учитывая ваше полное и искреннее раскаяние, полиция считает возможным простить на первый раз такое правонарушение. Но больше не нарушайте.

Протокол, тщательно разорванный и смятый, отправился в мусорную корзину. Господин благодарно поклонился и попросил выкатить велосипед на улицу. Заодно пообещал не ехать, а вести в руках, завтра же непременно получить все разрешения и номера.

– Это невозможно, – улыбнулся чиновник Анучкин. – Наказание вам отменено, но велосипед без номерного знака реквизируется полицией. Всего доброго.

Господин в золотом пенсне пробормотал тихое проклятие и вышел из участка. Что мало встревожило титулярного советника. Сынок так давно просил велосипед: будет ребенку дорогой подарок на именины.

Сообщив столь сногсшибательную новость, госпожа Делье, вероятно, ожидала, что чиновник полиции кинется сломя голову на выручку или хоть поднимет по тревоге роты столичной полиции. Но упрямый «бычок», как она прозвала его про себя, продолжал таращить на нее миленькие глазки, чего уж тут скрывать, но явно демонстрировал отсутствие горячего интереса.

– Значит, жуткое преступление? – переспросил он в довольно развязной манере.

Этого было достаточно, чтобы терпение Екатерины Павловны лопнуло, и срывающимся голосом она изложила все, что думает про полицию вообще и про всяких мелких чиновников в особенности.

Хорошенький «бычок» выслушал ее причитания с омерзительным холодным спокойствием – и откуда в таком возрасте, подумайте, взялась этакая выдержка! – и как ни в чем не бывало спросил:

– Так в чем жуткое преступление?

Больше всего Екатерину Павловну задело, что этот пухленыш не реагирует на ее чары, и, попробовав последний аргумент – слезы, – окончательно в этом убедилась. Чиновник полиции преспокойно наблюдал, как она заливается, и только бесчувственно предложил воды.

Терпеливо снеся истерику барышни, Родион Георгиевич повторил свой вопрос.

– Вы такой юный, а уже очерствели душой! – всхлипнула Екатерина Павловна. – Как это ужасно.

– Госпожа Делье, я уже третий раз пытаюсь добиться от вас: что случилось. Хотя если точно – в четвертый. А вы недаете мне ни малейшего шанса.

– Убийство! – крикнула вполне жалобно Делье.

– Кого? Когда? Где?

«Нет, он законченный сухарь, ничего его не берет», – с досадой подумала Екатерина и спросила:

– Вы обещаете мне помочь?

– Все, что будет в моих служебных возможностях. Так с кем случилось несчастье?

– С моей подругой.

– Почему не вызвали полицию?

– Ну, я не вполне уверена… Хотя ничего другого и быть не может!

Родион стал сомневаться в психологическом портрете: кажется, барышня всего-навсего хорошенькая дура. Или что-то уж очень хитрит. Для чего вся эта сцена со слезами? Чтобы потом ляпнуть откровенную глупость?

– Извините, я вас не понимаю, – признался он.

Екатерина Павловна как-то сразу перестала притворяться. Оказывается, сегодня утром она пришла в дом к подруге, чтобы поздравить с именинами. Долго звонила, но ей не открыли. Спустившись во двор, увидела, что окна открыты для проветривания, чего не могло бы быть, если бы в квартире никого не осталось. Дворник пребывал в состоянии печального отупения от жары и не мог вспомнить, выходила ли госпожа Грановская. Встревожившись, Екатерина пришла в участок и стала телефонировать на квартиру. Но никто не ответил.

– Не вижу причин для беспокойства. Ваша подруга могла, например, уехать, – предположил Ванзаров.

– Да как вы не понимаете, у нее именины! Аврора сидит дома и получает от гостей подарки. Она их просто обожает. Даже если бы выбежала на минутку, в доме остается горничная. Но никто не отвечает!

– А муж?

– Он на службе с раннего утра.

– Так близко знаете распорядок их семьи?

Екатерина Павловна осадила намек чиновника полиции строгим взглядом:

– Грановский – известный адвокат. Не вылезает из судебных процессов. Вы не могли не слышать эту фамилию.

Да, возможных врагов грядущих судебных заседаний Родион изучал заранее. За последний год фамилия «Грановский» стала много значить для юридического мира столицы: восходящая звезда юриспруденции, молодой адвокат, который за короткое время сумел выиграть три сложных гражданских дела подряд. Опасный враг для сыщика. И все же прозвучавшая фамилия придала совершенно новый смысл истерическим стенаниям. Вернее – смысл в них наконец появился.

– Надо срочно отправиться к ней на квартиру и выяснить, что произошло, – приказала хорошенькая барышня.

– И все же с чего взяли, что с вашей подругой случилось такое несчастье?

– Да просто поверьте! Поверьте, и все! – закричала Екатерина. – Не время объяснений, надо спешить!

– Ей кто-то угрожал?

– Да что же это в самом деле! Вы человек или инструкция ходячая? Говорят вам – случилось несчастье! Помогите!

Наконец убедившись, что мадам Делье обрела необходимый градус искренности и дальше изводить женщину бесполезно, Ванзаров примирительно сказал:

– Так и быть. Отправлю с вами двух городовых.

– Нет, умоляю! – Отложив зонтик, Екатерина стала заламывать хорошенькие ручки. – Без вас и шагу не ступлю! Я знаю, что с Авророй произошла беда. Вы нужны там! Будьте милосердны к мольбам женщины.

Это был удар ниже пояса. Как ни крепился Родион, но и его стальному характеру пришлось поддаться. Страх и трепет жены дипломата были чрезвычайно искренними. Одно странно: отчего так убиваться за судьбу подруги, но все же не родного человека? И Ванзаров спросил напрямую.

– Если Аврора убита, значит, и меня убьют, – сказала Екатерина так просто, словно дело шло о самом мелком домашнем происшествии.

Родион уже собрался вцепиться стальной хваткой в это признание, как в кабинете появился Лебедев. Под мышкой он держал какой-то сверток, а на локте его удобно расположилась мирная крыса.

– О, Ванзаров! – вскричал криминалист. – Вот вы где прячетесь, с хорошенькой барышней лясы точите, молодчик! А мы с Гоголем вас везде обыскались.

– С каким Гоголем? – искренно недопонял Родион.

Лебедев приподнял локоть с крысой:

– Знакомьтесь, мой друг – Гоголь. Характер тишайший, и похож, подлец, удивительно. Не находите?

С крысой произошло что-то странное. Мирная и по-своему обаятельная мордочка вытянулась хищным клинком, глазки сузились, шерсть встала дыбом. А дальше случилось невероятное. Если бы Ванзаров не видел своими глазами – ни за что не поверил бы. Крыса сжалась в комок и вдруг отчаянно прыгнула, метя прямо в лицо Екатерины Павловны. Но промахнулась и шлепнулась на пол.

Воочию случился самый страшный из женских кошмаров: огромная крыса, ощерив пасть, хочет наброситься и загрызть до смерти. Реакция или инстинкт, тренированный поколениями женщин на крохотных мышатах и беззлобных хомячках, сработали: Екатерина буквально взлетела на стол, поджав коленями юбку, и затрубила столь ужасающе высоким фальцетом, что у Ванзарова заложило уши. Не обращая внимания на душераздирающий крик, Гоголь рыскал вокруг стола, примериваясь, как бы взобраться на приличную высоту, и наконец выбрал подходящую ножку. От обаятельного пушистого зверька не осталось и духа: это был устремленный и беспощадный хищник, мститель за все беды крысиного племени.

Цепкие коготки уже карабкались по резным узорам, когда в кабинет влетел пристав и, не раздумывая, нанес удар кованым сапогом. Раздавленная тушка с вылезшими из орбит глазенками шлепнулась на пол, дернулась и затихла. Для верности каблук пристава превратил голову Гоголя в лепешку.

– Что здесь происходит? – закричал подполковник, перекрикивая визг женщины.

– Вы убили важнейшую улику! – в ответ закричал Ванзаров.

В последующие мгновения только Аполлон Григорьевич сохранял ледяное спокойствие. Орал пристав, вопила Делье, высказывался Ванзаров. В дверях застыли оглушенные и перепуганные чиновники.

Наконец страсти улеглись. Рыдающую даму увел под ручки лично Вершинин-Гак, приказав Ванзарову строгим шепотом немедля явиться к нему на ковер.

– Ну и ну, – проговорил Лебедев, разглядывая кашицу кровавого меха на полу. – Никогда не слышал, чтобы имя так взбесило животное. Надо было его Тургеневым, что ли, назвать. Не похож, зато таких художеств не усочинил бы.

– Имя тут ни при чем, – сказал Ванзаров.

– А что? Не от жары же Гоголь свихнулся.

– Не знаю. Что-то другое.

– Вот и думайте. А не придумаете, спросите совет у Сократа. И заодно об этом… – сказал Лебедев, кинув на стол рыжий парик с бородой. – Покойник наш вполне выбрит и розовощек, если бы не трупная бледность. Хорошо замаскировался. Вот вам и желанная загадка.

– Даже две. Если включить поступок Гоголя.

– Фотограф полицейского резерва уже щелкнул портретно во всех видах, скоро получите любопытные снимки. А это, – криминалист показал стеклышки, между которыми виднелась крошечная загогулинка вроде червячка, – я нашел у нашего приятеля под ногтями. Знаете что?

Родиону пришлось демонстрировать полную неосведомленность.

– Олеонафт, – торжествуя, заявил Лебедев. – Смазочное масло для велосипедов. Понимаете?

Ясно как божий день: неизвестный труп стал немного понятнее. Господин увлекался велосипедами, судя по засохшей на нем грязи – страстно. А значит, круг поисков значительно сужался. Так что появлялась надежда быстро узнать его личность.

– На ладонях – характерные мозоли от рукояток руля. На коленях и щиколотках – синяки от многочисленных падений. Если принять во внимание хорошо развитую мускулатуру ног, какой вывод напрашивается?

– Спортсмен-гонщик… Где же он мог взять шляпную коробку?

– И семейная жизнь оставляет на теле неизгладимые следы, – Лебедев хитро улыбнулся. – Перед маскарадом снял обручальное кольцо, но вмятинка на пальце осталась.

– Ну конечно! – вскричал Родион. – Как я не догадался? Это же проще всего: у жены. У нее, поди, таких коробок целый шкаф, даже и не заметит мелкую пропажу. Как же я сразу не понял…

– Это у вас от недостатка семейной жизни. Ничего, с годами пройдет…

– Семейного человека хватятся уже сегодня вечером. Завтра получим заявление о пропаже, установим личность… Это хорошо… Спасибо, Аполлон Григорьевич, вы очень помогли, – искренно и печально добавил Ванзаров.

– Пустяки, коллега! – В огромном кулаке Лебедева появилась изящная серебряная фляжка. – Глотните, а то вам еще с приставом общаться. Это развлечение не для слабых духом. Будьте с ним осторожны, отменный прохвост.

И Родион маленько приложился к фляжке. Только через несколько лет он случайно узнал, какой чести был удостоен.

– Ну, с боевым крещением… – сказал Лебедев, в свою очередь глотнув из фляжки. – Предлагаю углубить знакомство. Вы сегодня вечером свободны? Вот и отлично. Покажу вам милые пороки столицы, да. В вашем возрасте это полезно.

С легким сердцем и приятно замутневшим сознанием Родион Георгиевич отправился на первый в своей полицейской карьере начальственный разнос.

Кабинет пристава походил на провинциальный музей, в котором развесили по стенам все, что только смогли приколотить, не забыв самую бесполезную дрянь. Фотографии и картины в больших, средних, маленьких и даже крошечных рамочках жадно теснились до потолка, откуда свешивалась огромная люстра с плафоном, которая обещала свалиться на голову посетителя. Пахло в кабинете, как и полагается во всяком местопребывании местной власти, – смесью пыли бессчетных поколений бумаг.

Сам Савелий Игнатьевич был мужчиной удобным, то есть умевшим вовремя нагнуться, приложиться или выслужиться. Он знал, что дальше участка не поднимется, и был исключительно доволен тихим и безбедным существованием. Но все же за особую гладкость характера и умение крепко устроиться где нужно, получил несмываемое прозвище Желудь. Несносного и крайне обременительного подчиненного он принял в расстегнутом мундире, показывая свойское расположение к провинившемуся и отходчивый характер. Хотя себя уже выругал за мягкотелость и за то, что поддался уговорам начальника сыска принять «юную звезду» из департамента.

Перед лицом пристава Ванзаров решил держаться исключительно официально, не поддаваясь на проявление добросердечности с его стороны. А потому вытянулся почти в струну.

– Что же это вы, батенька, усочинили? – ласковым голосом принялся распекать Ванзарова пристав. – Разве можно такие фокусы в участке? Понимаю ваше рвение, но все же границы нужны. Откуда крыса взялась?

– Была доставлена вместе с жертвой убийства с Невского проспекта.

У пристава вытянулось лицо: еще не хватало убийства на участок, нет уж, не надо такого счастья.

– Какого убийства, голубчик? Мне доложили, что у господина был сердечный приступ. Всего-то.

– Вас ввели в заблуждение, – отчеканил Ванзаров и раскрыл папку. – В протоколе ясно указаны причины, по которым произошедшее надо квалифицировать как убийство.

– Вы что, и дело уже завели? – упавшим голосом спросил Желудь. – Да зачем же? Да куда же так спешить? Ну к чему нам труп? Полежал бы как-нибудь, а вы сразу дело. Разве так можно… Эх, юность. Ну что теперь делать?

– Расследовать убийство.

– О господи! – плаксиво всхлипнул пристав. – Ну за что это мне все на старости лет? И кто будет заниматься, позвольте спросить?

– Если прикажете, я готов.

– Да уж, конечно, прикажу, вы же у нас для особых поручений. А такой случай – куда особее.

– Слушаюсь. Разрешите выполнять?

– Вот и выполняйте теперь… А может, обойдемся без дела? Так, потихоньку?

– Никак невозможно. Убийца не только совершил дерзкое убийство, но также оставил специальный знак. Это отражено в протоколе осмотра. Изволите взглянуть?

– Революционеры? – с ужасом спросил Желудь.

– Никак нет. Предполагаю убийство по страсти. Семейная неверность или что-то в этом роде.

– И на том спасибо… И в такую жару подарочек… Вы уж, голубчик, в следующий раз имейте терпение, незачем вот так сразу дело открывать. Подумайте, взвесьте, со мной посоветуйтесь.

– Слушаюсь.

– И прошу вас, потише, без лишнего шума. Договорились?

Ванзаров согласился в следующий раз обязательно закрыть глаза на нарушение закона. Но Савелий Игнатьевич не поверил. Насквозь видел этого юнца: так и норовит на его плечах сделать карьеру. Попрыгает у них в участке, взбаламутит все, а потом преспокойно убежит в министерство за славой и орденами. А пристав останется с кучей дел и нахлобучкой от начальства. Нет, надо поскорее избавляться от вертихвоста. Или помочь ему аккуратно сломать шею.

– И вот еще, голубчик, – тяжко вздохнул Желудь. – Тут у нас супруга известного адвоката. С этой публикой отношения портить нет резона. И так ее каплями отпаивали после вашей крысы. Так уж будьте добры, загладьте провинность.

– Каким образом?

– Ну, сходите с ней на квартиру к этой супруге дипломата, что ли. К несчастью, дом на нашем участке, пусть барышня успокоится. Да и прихватите парочку городовых. Наверняка женские страхи, но уважить надо. Только без шума…

Коллежский секретарь не стал разоблачать путаницу в женах юристов и дипломатов в голове пристава, но обязался исполнить поручение исключительно деликатно.

Дом на Малой Конюшенной улице выдавал владельцев квартир лучше любого сплетника. Новенький, пятиэтажный, с высокими окнами, выкрашенный белой и красной краской, весь блестящий и праздничный, он как бы говорил: здесь проживают те, кто не считает денег. Не дворец, но уже и не доходная многоэтажка, дом подчеркивал успех и принадлежность его жителей к высшей лиге среднего класса. Из которой в аристократы не допрыгнуть никогда.

Парадный облик здания не мешал дворнику Игнату Карповичу основательно страдать от жары. Архангельский мужик, крепкий, как ледяной утес, прибыв в Петербург на заработки и получив от свояков теплое местечко, никак не ожидал, что в Северной столице бывает такое лето. Зной растопил несгибаемого дворника, от зноя было одно спасение: сесть в тенечке, накрыть голову платком и поливаться водицей.

В который раз опрокинув на темечко струю из чайника, Игнат приметил сквозь уголки платка процессию во главе с дамой, красивой как куколка. Ради такого дела дворник не стал бы шевелиться. Но за ней следовал невысокий молодой господин, который отдавал короткие приказания двум городовым. А непосредственную власть Игнат уважал. Скинув мокрую тряпицу и разгладив волосы, дворник кинулся быть полезным. Все, что от него потребовалось, – разыскать местного столяра. Распоряжение отдавал юнец в штатском, но дворник выполнил не рассуждая.

Разыскав столяра Степку, спасавшегося у самовара от солнечного дня, Игнат чуть не пинками погнал земляка на второй этаж, где располагалась квартира адвоката. У двери находилась вся компания. Юнец, сняв шляпу, приложил ухо к створке. Игнат понял, что творится что-то неладное, и малость струхнул: если спросят, что делал да кто приходил в дом, – ничего не знает, не до того было.

Молодое благородие, как решил для себя Игнат, так ничего и не услышал и приказал ломать замок. Степка лениво поддел стамеской язычок и нажал – патентованный французский замок покорно отвалился. Игнату стало любопытно, что там творится, но городовой грубо отпихнул его, приказав оставаться на лестничной площадке.

В квартире было тихо. Только смутный шорох занавесок доносился из комнат. Екатерина стояла в прихожей, не решаясь идти дальше.

– Аврора! – позвала она жалобно. – Зина!

Никто не ответил.

– Ну что же вы медлите? Или мне самой?..

От пережитого страдания красота госпожи Делье несколько померкла и гонор явно поуменьшился.

Ванзаров отдал приказ городовому никого не пускать, хотя никто и не пытался проникнуть, собрался с духом и двинулся на разведку. На кафельном полу кухни лежала девушка в крахмальном фартуке и сером платьице, неудобно скрючившись, словно от боли в желудке. Голова покоилась в обширном пятне розоватой рвоты. Рядом были разбросаны осколки хрустального кувшина, перевернутый поднос, и разлилась огромная лужа воды. Видимо, боролась с внезапным приступом как могла. Стараясь не наследить, не вляпаться, Родион приблизился к телу и коснулся шейной вены. Кожа была холодна, пульса не слышно: горничная мертва не менее часа.

Из кухни нашелся другой выход в гостиную. В огромном холле, обставленном по последней моде, было чисто и тихо. На столе теснились букеты цветов и раскрытые коробочки подарков. В дальнем конце гостиной виднелась полуоткрытая дверь супружеской спальни.

На застланную постель приник белокурый ангел. С Родионом опять случился приступ внезапной влюбленности. И было от чего. Барышня не старше двадцати пяти лет была чудо как хороша. Блондинка с вьющимися волосами способна разбить и не такое прочное сердце. К тому же разодета, как в журнале. Невозможно пройти мимо ее туалета: юбка-клош[2] из плиссированного голубого муслина отделана широкими атласными розовыми лентами, свободно спадавшими от кушака до подола юбки. Корсаж-блуз пошит из такого же голубого муслина и отделан как спереди, так и сзади тремя лентами, ниспадающими от воротника до пояса, где перехвачен таким же кушаком. Причем ленты, ниспадающие на юбку, как бы составляют их продолжение. Полукороткие пышные рукава-ballon – из розовой тафты, а высокий воротник – из муслина. Букет из живых цветов был приколот к корсажу. Туалет украшала лишь одна изящная деталь: крохотное зеркальце на золотой цепочке. Большая шляпа из золотистой соломы, отделанная белыми кружевами, розовыми атласными лентами и черными перьями, сброшена на пол.

Как истинный мужчина, Ванзаров понятия не имел, как называется наряд в целом и по деталям, но четко воспринял образ свежей прелести. В очаровании смущало неживое спокойствие барышни и видимое отсутствие дыхания. На всякий случай Родион потрогал пульс.

Екатерина Павловна тихо ждала в прихожей и по глазам юного чиновника постаралась угадать, что случилось. Это было несложно.

– Вам лучше пойти домой, – отчего-то смутившись, сказал Ванзаров.

– Она мертва?

Не было нужды придумывать утешения.

– А Зина?

Родион готовился к слезам, крикам, упрекам и всяческому отчаянию. Но случилось совсем иное. Госпожа Делье осталась спокойна, даже слишком спокойна. Ни единой слезинки или вздоха. Ни единого проявления женской слабости.

– Я знала, – чуть слышно сказала она и добавила: – Началось.

– Что началось, Екатерина Павловна?

– Что?.. Ах нет… Умоляю, займитесь обязанностями сыщика наконец, а не дурацкими расспросами… Надеюсь, теперь мне поверили?

– Вы сказали, что вам угрожает опасность.

– Да, конечно… Только прошу, поговорим после…

– В таком случае вынужден просить вас задержаться для снятия допроса.

Делье покорно села на обувной комод платяной вешалки, занимавшей чуть не полстены прихожей.

Раздавая срочные приказы городовым, Ванзаров не испытывал сожаления или растерянности. Вовсе нет. В душе у него грохотал оркестр: такая удача! Целых два загадочных дела за один день. Действительно, что может быть лучше для будущего великого сыщика, чем обнаружить два трупа в закрытой квартире.

Чудо как хорошо!

Младший городовой Емельянов поступил в полицию недавно, а потому не растратил любопытства. Стоять в прихожей было душно и скучно. Так хотелось одним глазком поглядеть, как люди жить могут, не то что его угол, который снимал с тремя сослуживцами. Емельянов проверил, что входная дверь на запоре, на носочках приблизился к широкой белой створке, закрывавшей гостиную, и боязливо заглянул за нее. Роскошное богатство оглушило городового, деревенский парень вылупился, открыв рот. Представшая картина наглядно указала, в какой трясине пребывает жизнь самого Емельянова. И выбраться из нее не положено. Вот ведь господам счастье, живи и радуйся каждую минуту, так ведь нет: хозяйка померла и горничную погубила.

Ругнув горькую судьбину, городовой стал поглядывать на маневры, проводимые господами полицейскими. Смотреть-то было не на что. Один чиновник строчил в бумагах, поминутно оглядывая гостиную, другой, что помоложе и покоренастее, с важным видом ходил из угла в угол, словно присматривался и принюхивался, не хуже ищейки. Из кухни вышел дяденька с треногой, на которую был водружен ящик фотографического аппарата, и прошел в спальню, а из нее появился забавный господин в роскошном костюме, от которого чем-то жутко несло. Он заметил Емельянова и грозно нахмурился. Городовой немедленно скрылся.

Руки в резиновых перчатках до локтя Лебедев держал на весу, словно решил сдаваться в плен.