Иероглиф смерти Грановский Антон

3

Встреча с отцом погибшей состоялась через полтора часа. По телефону с Машей говорил не сам Романенко, а его помощник.

– Виктор Степанович просил передать, что он вас примет. Но он может задержаться, и тогда вам придется подождать.

Мария заверила помощника, что она все понимает и что ничего страшного для нее в таком ожидании нет. Но на самом деле Маша провела в приемной около часа, глотая кофе чашку за чашкой и просматривая скучные журналы, посвященные сфере телекоммуникаций. Чтобы попасть в эту приемную, ей пришлось пройти унизительную процедуру досмотра.

– Вы должны оставить оружие здесь, – оповестил ее на входе громила-охранник в квадратном пиджаке и с таким же квадратным подбородком.

– У меня нет оружия, – честно сказала Маша.

– Могу я взглянуть на содержимое вашей сумочки? – осведомился квадратный охранник.

– С какой стати?

Он изобразил на лице улыбку, больше похожую на жуткий оскал.

– Прошу меня понять: я должен действовать по инструкции. В противном случае меня уволят.

Мария решила не нагнетать ситуацию и не тратить время на препирательства. Она сняла с плеча сумку и поставила ее на столик. Охранник расстегнул «молнию», раскрыл края и внимательно взглянул на содержимое сумки.

– Все в порядке. Вы можете пройти. Поднимайтесь на пятый этаж, пройдите через холл и увидите дверь, обитую черной кожей. За дверью будет приемная. Удачи!

Мария взяла сумочку и, нахмурившись, зашагала к лифту. Она сердилась на себя за то, что позволила охраннику обыскать ее, но все же смогла успокоиться и притушить нарастающий гнев.

Когда Виктор Степанович впустил Машу в свой кабинет, у нее уже дрожали пальцы от выпитого кофе, а в голове царил полный сумбур, состоящий из цитат, почерпнутых ею из только что прочитанных статей про цифровое телевидение, широкополосный Интернет и оптоволоконные кабели.

Виктор Степанович Романенко сидел за столом. Это был крупный, темноволосый, но уже начинающий седеть мужчина с благородным лицом римского патриция. Костюм сидел на нем как влитой, а бледное, гладкое лицо бизнесмена было спокойным и холодным, как у статуи.

Он не поднялся навстречу Любимовой, а лишь указал ей на кресло, а когда она села, спросил:

– Могу я взглянуть на ваше удостоверение?

– Можете.

Романенко, сцепив пальцы рук и словно окаменев в этой позе, терпеливо ждал, пока Мария найдет в сумочке удостоверение и раскроет его. Удостоверение он осмотрел внимательно, затем перевел взгляд на Машу и сказал:

– Значит, вы – следователь.

– Да.

– И вы женщина.

– Удивительно точное наблюдение.

Романенко сдвинул брови, помолчал несколько секунд (было так тихо, что Маша слышала собственное дыхание), а потом спросил:

– Вы уверены, что найденная вами девушка – моя дочь?

– Опознания еще не было, – сказала Маша. – Вас пригласят, и тогда вы…

– Как она умерла? – перебил Романенко, пристально глядя на Любимову.

– Мы считаем, что это убийство, – спокойно сказала Маша.

– Ира мучилась перед смертью?

– Это можно будет сказать после заключения судмедэксперта.

Романенко провел рукою по волосам, а потом вдруг усмехнулся – и в неожиданности и неуместности этой усмешки было что-то страшное, почти инфернальное.

– Вам, вероятно, кажется, что я слишком спокоен?

– Каждый переживает свою боль по-своему, – сдержанно ответила Маша.

– Видите ли… Ира была мне не родной дочерью. Я женился на ее матери, когда Ире было двенадцать лет, и у нас с самого начала как-то не заладилось. Мама Иры умерла три года назад, и с тех пор мы с Ирой стали совсем чужими людьми. Что не мешало ей время от времени обращаться ко мне за финансовой помощью.

Романенко перевел дух и вопросительно уставился на Любимову, словно ожидал от нее какого-то комментария.

– Я понимаю, – сказала Маша. – Такое часто случается.

Виктор Степанович помолчал еще несколько секунд, а затем спросил, вновь огорошив Марию внезапной сменой темы разговора:

– Это дело будете вести вы?

– Да, – ответила она.

– Не думаю, что женщина может быть хорошим следователем.

– Я не следователь. Я старший оперуполномоченный уголовного розыска.

– Да, я в курсе. Оперативно-розыскная деятельность, дознание, подготовка материалов для передачи их в СК… Но все равно. Вы только не обижайтесь, я не собирался вас оскорбить. Я просто высказал свое мнение. Хороший сыщик, на мой взгляд, должен обладать как минимум двумя качествами. Первое – смелость. Второе – умение мыслить аналитически.

– По-вашему, женщина не может быть смелой?

– Женщинам, в отличие от мужчин, всегда есть что терять. Дети, уютное гнездышко, красота… Особенно в вашем случае, поскольку вы, вне всякого сомнения, красивая женщина. А что до аналитических способностей, то всем известно, что женщины не умеют мыслить логически. – Романенко сдвинул брови и строго спросил: – Вы намерены оспорить мои утверждения?

Маша качнула головой:

– Нет. Я намерена задать вам несколько вопросов.

– Это хорошо. Когда женщина пытается спорить с мужчиной, это очень часто выглядит жалко.

– Есть такая китайская пословица: даже если надеть на быка уздечку и седло, он не превратится в коня. Я не буду пытаться вас переубеждать, Виктор Степанович. У меня на это просто нет времени. А теперь позвольте мне задать вопрос по существу. Когда вы виделись с дочерью в последний раз?

– Дня три назад.

– С тех пор вы общались?

– Нет. Э-э… – Романенко облизнул губы кончиком языка, словно они внезапно пересохли. – Мария Александровна, вы не против, если я налью себе выпить?

– Нет, – качнула она головой.

Романенко открыл ящик стола, достал бутылку скотча и граненый стакан.

– Вам не предлагаю, потому что вы на службе, – прокомментировал он, открывая бутылку. – Хотя, если хотите попробовать…

– Спасибо, но я не люблю виски.

– Это «Спрингбэнк» тридцатидвухлетней выдержки.

Мария снова качнула головой:

– Нет.

– Ну, дело ваше.

Романенко поднес стакан к губам и сделал глоток. Снова облизнул губы и сказал, с хмурой задумчивостью разглядывая стакан:

– Я практически ничего не знаю о ее жизни. Однако пару дней назад она приходила ко мне за деньгами. С ней был парень. Очень самоуверенный. Он представился художником. А когда они уходили, сунул мне свою визитную карточку. Потом я звонил ей, интересовался, какие отношения у них с этим парнем. Она сказала, что они друзья. – Романенко дернул уголком губ и добавил: – Должно быть, это означает, что она с ним спала.

Он залпом допил виски и поставил стакан на стол.

– Как долго они встречались? – спросила Маша.

– Не знаю. Но не уверен, что долго. Ира была не из тех, кто может долго терпеть рядом с собой мужчину.

– Чем Ирина занималась по жизни?

– В прошлом году она бросила университет. После этого… – Он пожал плечами. – Она работала… там, сям… но это нельзя назвать работой.

– Почему?

– Потому что она не умела работать. Никогда. Деньги она получала от меня. Суммы не грандиозные, но на жизнь вполне хватало.

– На каком факультете она училась?

– На факультете антропологии. Кафедра восточной мифологии.

– Почему она ушла из университета?

– Сказала, что ей и это надоело. За последний год Ира сменила несколько мест, но нигде не задерживалась дольше месяца. Ей везде было скучно. Она вообще не хотела работать, но я настаивал.

– Зачем?

– Затем, что бездельники плохо кончают. И то, что случилось с Ирой, – лишнее тому подтверждение.

Романенко снова взялся за бутылку. Маша посмотрела, как он наполняет стакан, и спросила:

– У вас сохранилась визитная карточка того парня?

– Да. Сейчас… – Романенко поставил бутылку, открыл верхний ящик стола, порылся в нем, достал визитку и протянул ее Марии: – Вот.

Она взяла карточку и сунула ее в сумку. Затем поднялась с кресла и сказала:

– Вы не выглядите как убитый горем отец. Но это ничего не значит. В любом случае, я благодарна вам за то, что вы нашли в себе силы встретиться и поговорить со мной. Мой телефон есть у вашего секретаря. Всего доброго!

Любимова повернулась и зашагала к двери.

– Постойте! – окликнул ее Виктор Степанович.

Мария остановилась. Вопросительно взглянула на Романенко через плечо.

– Я намерен назначить вознаграждение, – сказал он мрачным голосом.

– Вознаграждение?

– Да. За поимку убийцы моей дочери. Найдите этого ублюдка, и я перечислю на счет вашей конторы двадцать тысяч долларов. Это будет хорошим стимулом, правда?

– Да. Наверное.

Маша отвернулась и вышла из кабинета.

4

Найти художника Андрея Голубева не составило особого труда. Свои арт-эксперименты он проводил в стенах галереи под странным названием «Бекассо». Взглянув на вывеску, Мария решила, что Бекассо – это помесь бекаса с Пикассо, и подумала о том, что с не меньшим успехом это заведение можно было бы назвать «ВанГоголь».

«Пожалуй, стоит подумать о том, чтобы продать эту идею какой-нибудь арт-галерее», – решила Любимова.

Внутри ее ждал еще один сюрприз. У стен большого зала, увешанного картинами, с первого взгляда похожими на обыкновенную детскую мазню, стояли несколько совершенно голых мужчин и женщин модельной внешности. Их стройные тела были раскрашены какими-то знаками и символами, разобраться в которых не представлялось возможным.

Маша остановилась, чтобы разглядеть их получше и, быть может (если повезет) раскусить идею, которую автор пытался вложить в это сомнительное творение.

Мужской голос, прозвучавший над самым ухом, заставил Машу вздрогнуть.

– Нравится?

Она обернулась и увидела перед собой смазливого парня в цветастой рубашке и с двумя бокалами шампанского в руках.

– Трудно сказать, – ответила Мария. – А им не холодно?

– Кому?

– Этим ребятам.

– Вы про участников перформанса?[2] – В синих глазах парня заискрились веселые искорки. – Искусство требует жертв, не так ли? Как вас зовут?

– Мария Александровна.

– Видите ли, Маша, искусство подобно древнему языческому богу, и оно требует жертвоприношений. Вот вы что-нибудь слышали про сербскую художницу Марину Абрамович?

– Нет.

Парень снисходительно улыбнулся.

– Во время одного из своих перформансов она облила пол бензином по кругу, легла внутрь и задохнулась бы парами, если бы один из зрителей не спас ее, решив, что смерть уж точно не прописана в сценарии. А во время другого перформанса она лежала на глыбе льда и вырезала на животе лезвием звезду.

– И все это ради искусства?

– А как же. Художник живет ради искусства. Вне искусства его существование теряет всякий смысл.

– Эта ваша Марина Абрамович – отважная женщина, – сказала Маша.

Лицо парня просияло.

– Не то слово! Однажды Марина прожила двенадцать дней в галерее, ничего не ела, зато спала, ходила в душ и туалет – все на глазах у зрителей.

– Звери в зоопарке делают то же самое, – заметила Маша. – Но никто не называет это «перформансом».

Парень поморщился.

– Слишком прямолинейная ассоциация. Кому-то и картины Кандинского – детская мазня. Поймите, люди любят играть в игры. Искусство – тоже своего рода игра.

Тут парень вспомнил наконец о шампанском, которое держал в руках, и протянул один бокал Маше.

– Знаете, – снова заговорил он, отпив из своего бокала, – еще совсем недавно я работал продавцом-буфетчиком в Большом театре. Так вот там, в Большом, узнаешь и понимаешь людям истинную цену. Даже очень богатым людям. И это не может не наполнять душу презрением к жизни.

– Что же такого вы познали, будучи буфетчиком?

– О, это смешно. – Парень снова просиял. – В Большом театре во время антрактов творится черт знает что. Олигархи давятся в очередях за «Вдовой Клико» и бутербродами с колбасой, а буфетчики швыряют им эту сухую колбасу, как собакам, чисто на московском приколе: «всё съедят».

– У каждого свой собственный способ почувствовать себя важным человеком, – сказала Маша.

– Вы считаете? – Голубев помолчал. – Вижу, вы надо мной иронизируете, – сказал он натужно-веселым голосом. – Что ж, я не обижаюсь. Кстати, у вас отличная фигурка. Не хотите поучаствовать в моем перформансе?

Маша снова посмотрела на голых людей, передернула острыми, худыми плечами и ответила:

– Нет, спасибо.

Парень приподнял брови: