Живым или Мертвым Блэквуд Грант

Поверх громоздкого капота Джек разглядел верх головы человека, мелькнувшего справа налево и исчезнувшего из вида. А в двадцати футах дальше он разглядел еще одного человека, присевшего около желтого «кашмена». Пригибаясь, чтобы его не было видно снаружи, Джек пробрался к водительскому месту. Сзади, в спальном отсеке, раздался негромкий стук. Еще раз…

На третий стук Джек с силой нажал ладонью на массивную кнопку сигнала.

На этот звук тут же отозвались автоматные очереди. Человек, возившийся около «кашмена», выпрямился и открыл огонь. Ему ответил негромкий щелчок, затем другой. Террорист попятился, безуспешно попытался опереться о машину и сполз на пол.

— Джек, пошли! — крикнул Кларк.

Снова разделившись на пары, они протиснулись мимо грузовика в туннель. Первый человек, которого увидел Джек, лежал неподвижно в нескольких футах от машины. Доминик подбежал к «кашмену», склонился над вторым лежащим и, выпрямившись, удовлетворенно провел большим пальцем по горлу.

Взяв два «АК», они забрались в машину — Доминик сел за руль — и покатили по туннелю.

— Эта штука может взорваться случайно? — спросил Джек у Кларка.

— Пожалуй, что нет. «Пулю» нужно всадить в «мишень» с очень большим усилием. Для этого требуется довольно сильный заряд взрывчатки, а вся бомба должна находиться в покое. А что?

— Идея наклевывается.

Впереди, в пятидесяти футах, лента светильников расширялась, образуя небольшой круг.

— Первый боковой ход, — сказал Джек.

— Дом, тормози, — сказал Кларк.

Они остановились в двадцати футах от дыры в стене, вышли и подошли к туннелю. Он был освещен такими же галогеновыми лампами, только висевшими через заметные промежутки, и уходил вниз под углом в двадцать пять градусов.

— Их машину должно быть слышно, — прошептал Джек. Все стихли и внимательно прислушались. Ничего.

Они вновь запрыгнули в «кашмен» и поехали дальше. Туннель плавно изгибался вправо. Динг затормозил, Джек выскочил и заглянул за поворот.

— Чисто.

Они поехали дальше, останавливаясь у второго, третьего и четвертого туннелей. Там явно никого не было. А вот приближаясь к пятому туннелю, услышали оттуда эхо голосов, остановились, подошли и заглянули в дыру.

Вдали они увидели желтый кузов «кашмена». Он скрылся в тени и снова появился под следующим светильником.

— Три четверти пути, — сказал Джек.

— Если твоя идея созрела, самое время ее применить, — сказал Кларк.

— А это зависит от того, насколько вы уверены в стабильности этой штуки.

— На девяносто процентов.

Джек кивнул.

— Динг, мне нужна твоя помощь.

Они залезли в «кашмен», развернули машину, подали ее задом к входу в туннель и вытащили из кузова по большому ацетиленовому баллону.

— Торпеды, — сказал Джек.

— Полные?

— Почти пустые.

— Время поджимает.

— Вы босс, вы и решайте.

— Действуйте.

Джек и Чавес поднесли баллоны к горловине туннеля, положили их на пол и толкнули. Красные цилиндры покатились вниз, подпрыгивая и ударяясь о стены. Джек и Чавес вскочили в машину. Доминик снова развернул «кашмен» и остановился у въезда в туннель. Кларк досчитал до десяти и скомандовал:

— Поехали!

Почти сразу стало ясно, что у «кашмена» неисправны тормоза. Уже через пятьдесят ярдов стрелка спидометра подошла к тридцати милям в час. Над головами мелькали светильники. Доминик давил на педаль тормоза, ему удалось чуть-чуть сбавить скорость, но из тормозных дисков повалил дым. В двухстах ярдах перед машиной, весело грохоча, подпрыгивали баллоны. Машина Эмира уже приближалась к окончанию спуска.

— Уже недалеко, — сказал Чавес.

— Дом, затормози хоть как-нибудь, — потребовал Кларк.

Доминик нажал на педаль. Никакого эффекта. Вдавил до отказа. Снова ничего не произошло.

— Руки не высовывайте! — крикнул он и кинул машину вправо. Крыло «кашмена» заскрежетало по стене, выбив сноп искр. Машина немного сбавила ход. Доминик отвел машину чуть влево и повторил маневр.

В сотне ярдов впереди и ниже баллоны наконец-то догнали «кашмен» Эмира. Один баллон некстати подпрыгнул и прокатился мимо, обогнав машину, зато второй врезался в задний бампер. «Кашмен» подскочил, его развернуло боком, он поднялся на два колеса и перевернулся.

— Останови! — рявкнул Кларк.

Доминик вывернул баранку и притер машину к стене всем левым боком. «Кашмен» медленно снизил скорость и встал. Его пассажиры выскочили и кинулись вниз. «Кашмен» Эмира лежал вверх колесами. В нескольких футах от него валялся человек, вытянувшись на бетоне во весь рост. Они приостановились возле входа на подземную площадку. Слева туннель тянулся на пятьдесят футов и резко поворачивал налево. В туннеле никого не было. Чавес склонился над телом.

— Не он.

Они бежали по туннелю и за поворотом оказались в проходе шириной в тридцать футов. Над головами нависали мощные сводчатые балки. Отсюда были хорошо видны круглые входы в хранилища.

— Вроде по двенадцать с каждой стороны, — сказал Доминик.

— Разделимся, — ответил Кларк. — Мы с Джеком берем правую сторону, а вы двое — левую.

Кларк и Джек перебежали к противоположной стене. «Я — дальние шесть», — одними губами произнес Джек. Кларк кивнул. Джек прибавил ходу, заглядывая по пути в каждый тупик. По другую сторону туннеля Доминик почти зеркально повторял его движения.

Джек пронесся мимо пятого туннеля, ничего не увидел и переместился к седьмому и восьмому. Там он резко остановился, попятился, снова заглянул в широкую дыру и увидел в двухстах ярдах от входа слабый свет. Ему даже удалось разглядеть две фигуры, склонившиеся над предметом, который, как показалось ему издали, походил на рыбацкий ящик для снаряжения. Джек посмотрел по сторонам. Кларк двигался в его сторону, но находился слишком далеко. Как и Доминик с Чавесом.

Ну и черт с ним!

Он кинулся в проход.

Он успел преодолеть половину расстояния, когда один из людей поднял голову. В полутьме полыхнула оранжевая вспышка. Джек, не замедляя бега, поднял оружие и выстрелил дважды. За спиной он услышал крик Кларка:

— Сюда!

Противник стоял теперь во весь рост и стрелял из автомата от бедра. Джек прижался к стене, присел как можно ниже, прицелился в середину силуэта и дважды выстрелил. Человек дернулся и упал. Второй словно не заметил, что случилось с его товарищем, остался сидеть, запустив руки в коробку. Впрочем, он поднял голову, посмотрел на Джека и продолжил свое занятие. Тридцать футов. Джек вскинул руку с пистолетом и продолжал стрелять, пока не услышал щелчок затвора — патроны кончились. Двадцать футов. Голова еще раз поднялась над коробкой и снова исчезла. Преодолев десять футов двумя шагами, Джек рыбкой кинулся вперед и врезался в ящик. Он услышал, как в его плече что-то хрустнуло, почувствовал, как шею пронзила резкая боль. Ящик отлетел и свалился набок. Джек ударился лицом о бетонный пол. Из носа хлынула кровь, перед глазами заплясали искры. Не без труда поднявшись на колени, он осмотрелся по сторонам. Тело человека, с которым он вел перестрелку, лежало возле полукруглой стены, автомат отлетел на пару шагов от трупа. Джек подполз к нему, ухватился правой рукой за ремень и подтянул оружие к себе. Потом встал на ноги и шагнул к ящику.

Эмир успел подняться первым и первым двинулся к ящику. Впрочем, увидев Джека, он приостановился. Быстро взглянул на ящик и снова на лицо Джека.

— Нет! — рявкнул Джек. — Стой! Все кончено.

По туннелю позади Джека гремели бегущие шаги.

— Нет, не кончено, — Эмир сказал и опустился на колени перед ящиком.

Джек выстрелил.

Глава 88

Позже, отвечая на вопросы Хендли и Грейнджера, Джек Райан-младший так и не дал точного ответа, действительно ли он пытался лишь ранить Эмира или в горячке боя не сумел попасть ему в грудь или живот. Дело в том, что Джек сам этого не знал. В критический момент адреналин так бурлил в крови и сердце колотилось так отчаянно, что время в его мозгу замедлилось и растянулось. И в то мгновение за управление его виртуозным умением стрелять без промаха боролись две противоречивые мысли: одна — стрелять насмерть, остановить Эмира любой ценой, и вторая — захватить этот бесценный источник данных для борьбы с терроризмом живьем, рискуя при этом даже тем, что у него останется шанс все же нажать на кнопку.

Увидев Джека, стоявшего перед ним в полутемном туннеле, Эмир заколебался лишь на считанные секунды, и тут же его внимание вновь сосредоточилось на бомбе. Широко раскрытые глаза пылают лихорадочным огнем, пальцы проворно копаются на открытой панели взрывного устройства. Джеку понадобилась лишь еще одна доля секунды, чтобы понять, что находящегося перед ним человека не пугает смерть — хоть от пули, хоть от ядерного взрыва. Эмир явился сюда, чтобы завершить свое святое дело.

Оружие запрыгало в руке Джека, туннель озарился оранжевым светом, а когда звук стих и снова воцарился полумрак, он увидел, что Эмир лежит на спине, раскинув руки, и фонарь светит ему в лицо. Джек увидел также, что 7,62-миллиметровая пуля автомата косо вошла в правое бедро Эмира и, видимо, отразившись от кости, пробила ему ягодицу. Джек сделал два быстрых шага вперед, держа оружие наготове, чтобы иметь возможность еще раз выстрелить в любой момент, но тут шаги поравнялись с ним, а затем Кларк и Чавес выскочили из-за его спины, оттеснили его…

Когда Кларк и вся компания с их крепко связанной добычей выбралась из туннеля, их встретил не грохот вертолетных роторов и вой сирен, а мертвая тишина. Причину этого они узнали только на следующий день из перехвата сообщений МНБ. Как и подозревал Кларк, радиолокационная сеть, обслуживающая бомбардировочный полигон Неллис и Невадский ядерный полигон, заметила полет их вертолета на север вдоль шоссе 95 и вторжение в воздушное пространство над горой Юкка. Однако тревога, по которой в обычных условиях с базы ВВС Крич должны были бы немедленно подняться в воздух вертолеты третьей эскадрильи специального назначения, не была объявлена как раз из-за того, что Министерство энергетики известило о пробном рейсе тягача с имитацией груза ядерных отходов с атомной электростанции Колэвей. Но где-то в процессе неизбежного и часто непостижимого бюрократического согласования МЭ забыло сообщить авиаторам о том, что на этот раз рейс пройдет без вертолетного эскорта. И на базе Крич решили, что угнанный Кларком и его товарищами «ЕС 130» как раз и осуществляет сопровождение наземного груза.

Может быть, от страха, а может быть, действительно поверив, что его пассажиры все же хорошие парни, Марти в точности выполнил приказ Кларка, и сидел в вертолете с работавшим на холостых оборотах двигателем до тех пор, пока не явился Кларк с товарищами. Через двадцать пять минут они вернулись на аэродром «Парагон эйр», где выяснилось, что Марти также выполнил приказ не пользоваться радио.

— Надеюсь, мне не придется об этом сильно пожалеть, — сказал он, когда пассажиры со связанным человеком выбрались из вертолета.

— Вряд ли вы когда-нибудь узнаете о том, что именно сделали сегодня, но поверьте — это было очень хорошее и очень важное дело, мой друг, — сказал Кларк. Потом он тщательно вытер свой «глок» и положил на пол под пассажирское сиденье. — Подождите еще час и вызывайте полицию. Покажите это оружие и дайте мое описание.

— Что-что?

— Просто сделайте то, что я говорю. Это спасет вас от тюрьмы.

«Кроме того, я не из тех, кого легко будет найти», — мысленно добавил он.

Еще через двадцать минут они вернулись в дом Эмира, загнали машину в гараж и закрыли дверь. Чавес и Джек пошли внутрь, чтобы забрать Тарика, а Пастернак и Доминик вытащили Эмира из багажного отсека машины и положили на полу гаража. Пастернак опустился на колени и наскоро осмотрел пленника.

— Выживет? — спросил Кларк.

Пастернак размотал повязку, которую они поспешно наложили раненому пленнику перед тем, как покинуть Юкку, пощупал вокруг раны и под ягодицей.

— Не волнуйтесь. Ни артерии, ни кости, похоже, не задеты. Кровь свертывается нормально. Какая пуля?

— Семь шестьдесят два, оболочечная.

— Замечательно. Значит, и осколков в ране не будет. Так что, если не случится заражения, все будет в порядке.

Кларк кивнул.

— Дом, пошли со мной.

Необходимо было привести дом в порядок. Хотя все они, пока находились там, были в перчатках, необходимо было считаться с тем, что ФБР рано или поздно выйдет на этот дом, а ФБР чертовски хорошо умеет находить всякие улики там, где их никак не должно быть.

Решив, что все в порядке, Кларк велел Доминику вернуться к машине, а сам набрал номер Кампуса и через несколько секунд беседовал с Хендли, Раундсом и Грейнджером. Кларк ввел их в курс дела и сказал:

— У нас два варианта: либо мы анонимно подкидываем их на крыльцо Гувер-билдинга, либо работаем с ними сами. Во всяком случае, чем меньше мы здесь проторчим, тем лучше.

В трубке на некоторое время замолчали.

— Подождите, — сказал директор Кампуса. Пауза длилась минуты две. Потом Кларк услышал: — Возвращайтесь в аэропорт. Пилот «Гольфстрима» знает, куда вас доставить.

Через сорок минут они добрались до Северного аэропорта Лас-Вегаса и въехали на летное поле. Второй пилот встретил их у самолета и проводил на борт. После взлета Кларк снова позвонил Хендли, который уже приступил к сложному и деликатному процессу информирования американского правительства о том, что в хранилище ядерных отходов Юкка-маунтин проникли террористы РСО. Что, хотя они уже мертвы, там осталась их атомная бомба, и было бы в высшей степени разумно как можно скорее извлечь ее оттуда.

— А нет опасности, что это все не срикошетит на нас? — спросил Кларк.

— Гарантии нет, но ведь и выбора у нас тоже нет.

— Это верно.

— Как наш пациент?

— Доктор прочистил дырки, наложил швы и ввел антибиотики. Состояние опасений не внушает, хотя боль должна быть страшная. Думаю, после знакомства с Джеком он на всю жизнь останется хромым.

— А я думаю, что сейчас это должно волновать его меньше всего на свете, — заметил Хендли. — Он говорит?

— Ни слова. Куда мы направляемся?

— В аэропорт Шарлоттсвил-Альбемарль. Вас там встретят.

— А куда потом? — решительно спросил Кларк. В их руках находился самый опасный из существующих в мире террористов. Лучше было бы поскорее отыскать укромное местечко, где они смогли бы перегруппировать свои силы и разработать план дальнейших действий.

— В какое-нибудь тихое местечко. Где доктору Пастернаку будет удобно работать.

Кларк улыбнулся.

Через четыре часа после вылета из Лас-Вегаса самолет приземлился на единственную ВПП аэропорта Шарлоттсвиль и подкатил к VIP-терминалу. Как и обещал Хендли, их поджидали два «Шеви-сабурбана». Как только «Гольфстрим» откинул трап, машины сразу подкатили, синхронно развернулись и встали почти вплотную к нижней ступеньке. В пассажирское окно первой машины высунулся Хендли и поманил Кларка и Джека. Они устроились на заднем сиденье, а Карузо, Чавес и вышедший следом за ними Пастернак направились ко второй машине. Через несколько минут они покинули территорию аэропорта и направились по автостраде 29 на север.

Хендли обрисовал обстановку. Из того немногого, что малышу Гэвину Байери удалось выхватить из потока шифрованных электронных сообщений, следовало, что 3-я эскадрилья спецназначения с базы Крич оказалась у горы Юкка через сорок минут после того, как Хендли передал свою информацию. Еще через два часа под землю кинулась толпа сотрудников министерств энергетики и национальной безопасности и агентов ФБР, а поток сообщений почти иссяк.

— Дом Эмира уже нашли? — спросил Джек.

— Еще нет.

— Ну, на то, чтобы выйти на «Парагон-эйр», им потребуется немного времени, — заметил Кларк. — Джерри, колитесь: куда вы нас везете?

— У меня неподалеку от Миддлбурга есть небольшое хозяйство. Лошади, домик и все прочее.

— Небольшое — это сколько?

— Тридцать акров. Всем нам не помешает подышать свежим воздухом. — Хендли посмотрел на часы. — Туда уже должны были привести оборудование доктора Пастернака.

Глава 89

После непрерывной адреналиновой бури, которую Кларк и его спутники испытывали почти непрерывно на протяжении суток с того момента, как самолет приземлился в Лас-Вегасе, то, что они узнали, оказавшись в «небольшом хозяйстве» Хендли, их разочаровало. Пастернак с видимым недовольством сообщил, что пациент будет в состоянии перенести допрос через день-два, не раньше. Так что у всех оказалось прорва свободного времени. Оставалось лишь играть в карты и смотреть новости по кабельному телевидению. Естественно, о событиях в недрах горы Юкка не было ни слова, зато непрерывно обсуждалось то, что журналисты окрестили «Атакой на сердце страны». Взрыв клейморовской мины около церкви в Ватерлоо, штат Айова, унес жизни тридцати двух человек, пятьдесят получили ранения. Террорист-смертник, взорвавший себя во время открытия статуи в Спрингфилде, Миссури, убил двадцать два человека и ранил четырнадцать. При нападении с гранатами на зрителей соревнований по плаванию в Брэди, Небраска, жертв было меньше — шесть убитых и четверо раненых. Там положение спасла быстрая реакция внештатного полицейского, который застрелил преступника, когда тот успел бросить лишь три гранаты. Террористы, устроившие преступления в Ватерлоо и Брэди — полиция установила их личности через считанные часы после терактов, — покончили с собой. В общей сложности количество жертв исчислялось трехзначными числами.

Руководствуясь информацией от ФБР и Министерства безопасности, неудавшаяся диверсия с хлором на борту «Лозана» в Ньюпорт-Ньюсе была приписана пожару на камбузе.

В четыре часа первого дня их пребывания в поместье Хендли объявили, что в восемь вечера по восточному времени президент Эдвард Килти выступит с обращением к американскому народу. Кларк встал и побрел искать Пастернака. Он нашел доктора в столярной мастерской, которую Хендли устроил в переделанном амбаре позади дома. Это помещение с большим кленовым верстаком превратилось теперь в подобие больничной палаты с галогеновым хирургическим светильником, драгеровским аппаратом искусственного дыхания, телеметрическим кардиомонитором «Маркетт», совмещенным с дефибриллятором, что позволяло сразу же ударом тока вернуть останавливающемуся сердцу нормальный синусовый ритм. Все аппараты были совершенно новыми, их только что извлекли из фабричных картонных упаковок, которые лежали аккуратным штабелем в углу. Все необходимое было готово для приема почетного гостя, который сейчас лежал в одной из спален под непрерывным круглосуточным надзором Чавеса, Джека и Доминика.

— Все в порядке? — спросил Кларк.

Пастернак нажал несколько кнопок на кардиомониторе, вслушался в попискивание аппарата и, по-видимому, удовлетворенный, выключил его, и посмотрел на Кларка.

— Да.

— Сомнения не грызут?

— Почему вы так решили?

— Док, с вашим лицом не следует играть в покер.

Пастернак улыбнулся.

— А я никогда и не играл. Но подумайте сами — ведь клятва Гиппократа это не такая вещь, через которую можно так запросто переступить. Впрочем, у меня было больше десяти лет на раздумья. После одиннадцатого сентября я так и не смог решить, что это будет — простая месть или что-то сверх того. Скажем, деяние на пользу общества и тому подобное.

— И как вы считаете?

— И то и другое, но второе — в большей степени. Если нам удастся получить от этого типа что-нибудь такое, что поможет спасти чьи-то жизни, я смогу смириться с тем, что сделал… что собираюсь сделать. Или, с божьей помощью, смирюсь со временем.

Кларк немного постоял в задумчивости, а потом кивнул.

— Доктор, все мы, в большей или меньшей степени, сидим в одной лодке. Так что у вас один выход: решить, что вы думаете правильно, и руководствоваться этим, а дальше пусть будет, что будет.

На следующее утро все уже томились в предвкушении. Доминик, лучший повар группы, сварил овсянку. Ее вместе с тостами предложили гостю, который уже пребывал в полном сознании и страдал от боли. Но он упрямо отказался от еды.

В семь утра его осмотрел доктор Пастернак. Потратив лишь несколько минут, он повернулся к стоявшему в дверях Хендли. Все остальные собрались за его спиной.

— Ни воспаления, ни каких-либо признаков инфекции. С ним можно работать.

Хендли кивнул.

— Что же, доставим его на место.

Когда Чавес и Доминик потащили Эмира через черный ход в амбар, он не пытался идти сам, но и не сопротивлялся. Правда, увидев ярко освещенный стол и прикрученные к его поверхности ремни, он изменился в лице. Джек заметил выражение его лица, но не смог понять, что оно означало: страх или, напротив, облегчение? Страх перед тем, что его ожидало, или облегчение от предвкушения близкой мученической смерти?

Чавес и Доминик, отрепетировавшие свои действия накануне, положили Эмира на верстак. Его правую руку сразу притянули ремнем к столешнице, с левой поступили так же, но положили под нее свернутое полотенце. И затем зафиксировали обе ноги. Чавес и Доминик отошли от стола.

Пастернак начал включать приборы — сначала аппарат искусственного дыхания, затем кардиомонитор, а потом повернулся к столику на колесах, на котором лежали разнообразные шприцы, ампулы и пузырьки. Дефибриллятор тут же громко щелкнул в режиме самопроверки. Эмир, не отрываясь, следил за его действиями.

«Ему, наверно, любопытно, — думал Джек, — и, конечно же, страшно». Никто не мог остаться безразличным к такому действу, происходящему рядом с ним. И менее всего человек, всегда целиком и полностью контролировавший все происходящее и привыкший к безоговорочному выполнению любого своего приказа. Окружающий мир больше не повиновался его воле. Это ни в коей мере не могло ему нравиться, однако он все же сохранял достоинство и производил, в определенной степени, внушительное впечатление. Что ж, он был храбр, но храбрость не бесконечна. У нее есть пределы, и те, кто находился сейчас рядом с Эмиром, эти пределы отыщут.

Доктор Пастернак закатал рукав рубашки Эмира, расстегнул пуговицы на его груди, отступил к столику и взял одноразовый шприц и стеклянный пузырек. Потом посмотрел на часы и кивнул.

— Сейчас я введу ему семь миллиграммов сукцинилхолина, — сказал Пастернак, неторопливо вытягивая поршень шприца. — Кто-нибудь, запишите, пожалуйста. — Динг, державший наготове планшетку с несколькими прикрепленными к ней листками, записал: «7 мг 8.58». — Так… — протянул врач. Он нашел на перетянутой руке, чуть выше локтевой ямки, плечевую вену, ввел в нее иглу и надавил на поршень шприца.

Саиф Рахман Ясин не почувствовал боли, только короткий укол, проткнувший кожу на его руке. Почти сразу же иглу вынули. Они ввели ему яд? — подумал он. Вроде бы с ним ничего не происходило. Он глядел в лицо человека, который только что сделал ему инъекцию, и видел, что тот чего-то ждал. Он испытывал безотчетный страх, но пугаться было слишком поздно. Он говорил себе, что должен быть стоек, предан Аллаху, тверд в вере, потому что Аллах превыше всего, что способны сделать люди, а он, Эмир, непоколебим в своей вере. Он повторил про себя символ веры, который еще маленьким мальчиком, сорок с лишним лет тому назад, в родовом доме в Эр-Рияде заучил на всю жизнь от отца: «Нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк его». Бог всемогущ, говорил он себе, стараясь, чтобы в его мыслях символ веры звучал так, будто он произносит его в полный голос.

Пастернак смотрел и ждал. Его мысли путались. Правильно ли он поступил? — думал он. Сейчас было уже поздно переживать на этот счет, но он все равно не мог не задавать себе этого вопроса. Глаза лежавшего на столе человека смотрели ему в лицо, и доктор приказал себе сохранять спокойствие. Теперь все зависело от него. От него полностью зависела дальнейшая судьба человека, который убил его самого близкого родственника, его любимого брата Майка. Человек, который приказал другому человеку захватить самолет и направить его на Всемирный торговый центр, устроить взрыв и пожар, расплавивший стальные конструкции и сбросивший офис Кантора Фицджеральда на улицу Нижнего Манхэттена. Тогда погибло свыше трех тысяч человек, больше чем при бомбардировке Перл-Харбора. Он смотрел в лицо гнусного убийцы. Нет, если он и проявит слабость, то не сейчас, не перед этим варваром.

«Этот человек чего-то ждет, — думал Эмир, — но чего?» Он не чувствовал никакой боли, вообще никакого дискомфорта. Он только что впрыснул что-то ему в кровь. Что? Если это был яд… Что ж, значит, Эмиру предстоит вскоре увидеть лицо Аллаха, и он сможет сообщить Ему, что исполнил Его волю, как и все остальные люди, потому что, знают они это или нет, все, что случается в мире, происходит по воле Аллаха. Потому что все, когда-либо случающееся на небесах или на земле, изначально записано рукой Бога. Но он выполнял волю Аллаха, сознательно решив посвятить этому жизнь.

Но ничего не происходило. Он не знал, не мог бы сказать, что его мысли лихорадочно несутся куда-то, опережая все, даже бег крови в его артериях, по которым распространялась некая субстанция, которую вколол ему доктор. Было только жаль, что это не яд, ибо в этом случае он очень скоро узрел бы лицо Аллаха и смог бы дать Ему отчет о своей жизни, о том, что он наилучшим образом выполнял волю Аллаха, как он ее понимал… А понимал ли он ее? — вдруг спросил себя Эмир, почувствовав неведомые прежде сомнения. Сейчас следовало быть полностью честным перед собой. Он ведь выполнял все, что повелевал ему Бог, верно? Разве он не учил всю жизнь Святой Коран? Разве не знал он Священную Книгу практически наизусть? Разве не обсуждал он ее глубинное значение с наилучшими знатоками учения ислама, какие только были в Королевстве Саудовской Аравии? Да, он не был согласен с некоторыми из них, но природа его несогласия была благородной и честной. Она основывалась на его собственном понимании священного писания, на его собственном истолковании слов Бога, записанных и дарованных людям пророком Мохаммедом, да пребудет с ним мир и благословение. Пророк был великим славным человеком, а иным он и не мог быть, поскольку сам Бог избрал его, чтобы он стал Его святым посланником, провозвестником Божьей воли для народов земли.

Пастернак перевел взгляд на секундную стрелку своих часов. Минута… еще тридцать секунд или чуть больше. Семь миллиграммов должны уже начать действовать, да еще введенные прямо в кровоток. К этому времени они должны уже разойтись по тканям и усвоиться… и начнется все…

…с двигательных нервов. Да, их затронет первыми. Повсеместно разветвленные нервы, управляющие периферическими системами, например, веками. Вот-вот… есть! Пастернак поднес руку к лицу лежавшего на столе человека, прикоснулся к векам, и они не мигнули. Началось.

Эмир видел, как к его лицу приблизилась ладонь, словно его хотели ударить, как она вдруг остановилась. Он инстинктивно мигнул… веки не шелохнулись. Что? Он попытался поднять голову, и она оторвалась от стола примерно на сантиметр, но тут же упала обратно. Он решил стиснуть правый кулак и попытаться разорвать ремень и начал движение, но тут же перестал, поняв, что рука так и осталась лежать на деревянной поверхности стола, а пальцы не пожелали согнуться…

Его тело больше ему не подчинялось… Что случилось? Что это значит? Он дернул ногами, и они, по команде, полученной из мозга, пошевелились едва ощутимо, хотя все же подчинились, как всегда подчинялись. Как это всегда было с тех пор, как он помнил себя. Прикажешь руке своей, как писал какой-то философ из неверных, и она подчинится, прикажешь разуму, и разум воспротивится. Но сейчас дело обстояло как раз наоборот: разум работал, а тело не повиновалось. В чем же дело? Он повернул голову, чтобы оглядеть комнату. Голова не сдвинулась с места, несмотря на строгую команду, и даже глаза не пошевелились. Он видел белые панели подвесного потолка. Он попытался сосредоточить зрение на них, но и сейчас его глаза не сделали того, что он от них требовал. Было похоже, что его тело принадлежало кому-то другому — он ощущал его, но не мог им управлять. Он велел ногам пошевелиться, но они чуть заметно вздрогнули и остались лежать, как лежали. Мягкие, как у трупа.

Что все это значит? Я умираю? Это смерть? Но это была не смерть. Откуда-то это было ему известно, и…

Эмир впервые почувствовал возникновение страха. Он не понимал, что с ним происходило. Он лишь знал, что впереди его ждет что-то очень плохое.

Для Кларка все это выглядело так, будто лежавший перед ним человек засыпал. Его тело перестало шевелиться. Несколько раз дернулось довольно сильно, еще несколько раз — совсем слабо, как у человека, устраивающегося в кровати, но все движения прекратились на удивление быстро. Лицо расслабилось, утратив прежнее отработанное выражение силы, властности и бесстрашия. Оно превратилось в лицо манекена. Лицо трупа. За свою жизнь Кларк более чем вдоволь насмотрелся на такие лица. Ему никогда не приходилось задумываться над тем, как пребывание в теле с таким лицом воспринимается изнутри. Когда приходит смерть, все проблемы с этим телом заканчиваются навсегда, а он получает возможность перейти к следующей проблеме, оставив предыдущую в прошлом. Кларк никогда не сталкивался с необходимостью уничтожить труп. С наступлением смерти с телом покончено, так? В глубине души Кларку хотелось подойти к доктору и спросить его, что происходит, но он не стал делать этого, не желая отвлекать человека, который всецело отвечает за это шоу.

Он чувствовал свое тело целиком. В этом у Саифа не было никаких сомнений. Он не мог заставить его сделать хотя бы малейшее движение, чувствовал все. Он чувствовал, как кровь, пульсируя, течет по артериям. Но не мог пошевелить даже пальцем. Что с ним творилось? У него украли тело. Оно больше ему не принадлежало. Он мог чувствовать его, но не мог им управлять. Он был пленником в клетке, и клетка была… неужели им самим?.. Что все-таки это значило? Его отравили? Не было ли это началом смерти? Если так, то разве не должен он радостно приветствовать ее? Не увидит ли он через несколько мгновений Божий лик? Если так, значит, ему надлежит улыбаться, пусть даже мысленно. Пусть его тело не способно двигаться, но душа-то сможет, и Аллах узрит его душу, как могучую скалу посреди моря. Если это смерть, то он приветствует ее как вершину всей его жизни, как дар, который он преподнес очень и очень многим мужчинам и женщинам, дав им возможность увидеть лицо Аллаха. Скоро Его увидит он сам… да… Он чувствовал, как воздух втекал ему в легкие, даруя ему еще несколько последних секунд жизни, тогда как эти неверные крали ее у него. Но Аллах всемогущий заставит их поплатиться за это. В чем-чем, а в этом он был уверен. Полностью уверен.

Пастернак снова посмотрел на часы. Прошло почти две минуты, близился завершающий этап. Он повернулся и посмотрел на кардиомонитор. На нем горел зеленый индикатор. Как и на аппарате искусственного дыхания. Он воспользуется ими, когда возникнет необходимость — и если она возникнет. Он сможет вернуть жизнь этому подонку. Он мельком подумал о том, что сказал бы по этому поводу Майк, но эта мысль была слишком абстрактной для того, чтобы сейчас занимать ею голову. Живым не дано узнать о том, что происходит после смерти. Рано или поздно это узнает каждый, но еще никто не вернулся оттуда, чтобы сообщить об этом оставшимся. Великая тайна жизни, предмет философии и религии, то, во что можно верить, но чего нельзя познать. Может быть, эта сволочь, Эмир, сможет туда заглянуть. Что он там увидит? Что узнает?

— Осталось чуть-чуть, — сказал Пастернак окружающим.

Эмир услышал эти слова и понял их. Еще несколько мгновений, и он увидит лицо Бога. Несколько мгновений, и он попадет в рай. Да, он прошел не весь путь, который наметил для себя. Он не стал предводителем правоверных всего мира. Он пытался им стать. Он приложил для этого все свои силы и делал много, очень много. Вот только недостаточно. Жаль, очень жаль. Сколько еще он мог сделать!.. Кто-то другой должен будет сделать это вместо него. Кто? Может быть, Ахмед? Хороший человек Ахмед, преданный и прекрасно обученный, чистосердечный и твердый в вере. Может быть, ему это будет по силам… Эмир чувствовал, как воздух входит в его легкие и выходит из них. Как ясно это ощущается… До чего красивое ощущение, ощущение самой жизни. Как же получилось, что он никогда не ценил его, эту красоту, это чудо? А потом случилось что-то еще…

Его легкие остановились. Его диафрагма перестала… перестала двигаться. Воздух больше не входил в легкие. Он дышал с момента рождения. Это первый признак жизни — крик, которым новорожденный оповещает мир о своем приходе, — но его легкие больше не заполнялись воздухом. В его легких больше не было воздуха… Это приближалась смерть. Что ж, он находился на волосок от смерти все последние тридцать лет. Ему грозили смертью русские, американцы, те афганцы, что не приняли его восприятие ислама и мира. Он глядел в лицо смерти много, много раз — вполне достаточно для того, чтобы она не могла нагнать на него страху. Его ожидает рай. Он попытался закрыть глаза, чтобы принять свою судьбу, но его глаза не пожелали закрыться. Он, как и прежде, видел над собой панели подвесного потолка, почти чисто белые прямоугольники, безглазо смотревшие на него. Неужели это смерть? Неужели это именно то, чего так боятся люди? «Как странно, — отметил по собственной воле его разум, — ожидать не терпеливо, а растерянно, когда же его накроет последняя тьма». Его сердце продолжало биться. Он чувствовал, как оно сжимается и разжимается, прогоняя кровь по его телу и таким образом продолжая жизнь, поддерживая его сознание. Это скоро закончится, но пока еще продолжается. «Когда же к нему снизойдет рай? — думал Эмир. — Когда он увидит лицо Аллаха?»

— Дыхание прекратилось через три минуты шестнадцать секунд, — сообщил Пастернак. Чавес записал и это. Доктор взял маску аппарата искусственного дыхания, не забыв еще раз проверить, что он включен, и нажал кнопку на маске. Раздалось механическое сопение воздуха. Отложив ее, он приложил к обнаженной груди лежащего человека датчики кардиомонитора и, скосив глаза, взглянул на небольшой экран, где побежала пляшущая линия кардиограммы. Нормальный синусовый ритм.

Но таким он останется недолго.

Эмир слышал раздававшиеся вокруг него странные звуки, чувствовал странные вещи, но не был способен даже заставить себя глазами отыскать источник этих звуков, поскольку они неотрывно смотрели на белые панели потолка. Его сердце забилось сильнее. «Так вот, — торопливо подумал он, — как, значит, выглядит смерть». Так ли чувствовал происходившее Тарик, получив пулю в грудь? Он подвел своего господина, но, вероятно, не из-за собственной небрежности, а лишь потому, что враги на сей раз оказались слишком умны и квалифицированны. Такое могло случиться с любым, и, несомненно, Тарик умер, страдая из-за того, что не справился с делом своей жизни. Но Тарик сейчас в раю — у Эмира не было в этом никаких сомнений, — и, возможно, наслаждается в объятиях девственниц, если там действительно так, как это принято считать. Эмир знал, что это могло быть и не так. На самом деле в Коране о таком не говорится. Милость Аллаха — вот наслаждение. Этого будет достаточно, и в этом он, Эмир, должен был вскоре убедиться. Более чем достаточно.

Он почувствовал первую боль — точно в середине груди. Он не знал, что, когда дыхание прекратилось, прекратилось и поступление кислорода в его организм. Его сердцу, могучей мышце, для работы требовался кислород, и когда кислорода не стало, тканям сердца стало плохо… Они вот-вот должны были начать умирать. Сердце сплошь напичкано нервами, и они сообщали его все еще функционирующему мозгу о нехватке кислорода, посылая свой сигнал в виде боли. Сильной боли, страшной боли, самой жестокой боли, какую только может испытывать человек.

Еще не так, но близко к тому…

Его лицо, конечно, не выражало ровно ничего. Пастернак знал, что периферические двигательные нервы были мертвы, вернее, все равно что мертвы. Но ощущения оставались. Возможно, их можно было бы зафиксировать при помощи электроэнцефалографа, но прибор показал бы лишь тонкие чернильные линии на широкой ленте белой фальцованной бумаги, а не те нестерпимые мучения, которые скрываются за этими зигзагами.

— Хорошо — спокойно сказал он. — Вот теперь начинается по-настоящему. Дадим ему минуту, может быть, чуть больше.

Саиф, запертый в своем неповинующемся теле, чувствовал, как боль нарастала. В момент возникновения она ощущалась приглушенной, но непрерывно нарастала… и это происходило очень быстро. Его сердце словно выкручивалось из груди, словно это человек запустил руку ему под ребра и вытаскивал сердце наружу, разрывая кровеносные сосуды, выдирал, будто мокрые страницы из предназначенной к уничтожению книги. Но это была не бумага. Это было его сердце, самое средоточие его тела, орган, благодаря которому жили все остальные его части. Теперь оно, казалось, пылало огнем, горело, как хворост на клочке земли среди скал, горело, горело, горело… В его груди все горело. Его сердце горело заживо, и он чувствовал, как оно горит. Оно не билось, не накачивало кровь в его тело, а горело, как сухие щепки, как бензин, как бумага, горело, горело, горело… горело, а он все жил. «Если это смерть, — думал он, — то смерть ужасна… ужаснее всего на свете». Он причинял ее другим. Он убивал русских солдат — пусть все они были неверными, но он обрывал их жизни, провел их через это. И считал, что это прекрасно? Забавлялся этим. Такова воля Аллаха? Неужели Аллаха это тоже забавляло? Боль все усиливалась, делалась невыносимой. Но он должен был это вынести. Он не мог ничего сделать с нею. И вообще ничего сделать. Он не мог убежать от нее, не мог в голос молить Аллаха, чтобы он прекратил то, что с ним творится, не мог отрешиться от этого. Это просто было. Это заменило собой весь мир. Это сокрушило его сознание. Это стало всем сущим. В глубине его тела пылал огонь, сжигавший его изнутри, и это было куда ужаснее, чем он когда-либо мог предполагать. Разве смерть не приходит быстро? Разве Аллах не милосерден во всем? Но ведь разве не Аллах попустил, чтобы это случилось с ним? От боли ему хотелось стиснуть зубы так, чтобы они раскрошились вдребезги, он хотел… Ему было просто необходимо орать во все горло, чтобы хоть так защитить себя от страдания, заполнявшего его тело.

Но он не мог заставить свое тело сделать хоть что-нибудь. Вся действительность превратилась в боль. Все, что он мог видеть, и слышать, и чувствовать, было болью. Даже Аллах был болью.

Это делал с ним Аллах. Если все в мире происходило по воле Бога, то зачем Бог пожелал ему такое? Как это было возможно? Разве Бог не был Богом неисчерпаемого милосердия? Куда же, черт возьми, делось все его милосердие? Аллах покинул его? Почему?

Почему?

ПОЧЕМУ?

И тут его ум начал погружаться в бессознание, и последним, что он успел воспринять, было усиление и без того нетерпимой боли.

На экране кардиомонитора появились первые отклонения от нормы. Пастернак сразу обратил на это внимание. Следить за показателями жизненно важных функций пациента было его обычной работой — он ведь был анестезиологом и к тому же достаточно квалифицированным врачом-кардиологом. И теперь все зависело от его знаний и умения. Они не хотели убивать этого ничтожного ублюдка. Очень жаль. Он мог бы, как кару за бесчисленные преступления, обеспечить ему самую, пожалуй, мучительную смерть, какую только доводилось испытывать людям, но ведь он врач, а не палач, сказал себе Пастернак, отступая от манящего края смертоносной пропасти. Нет, его придется вернуть обратно. И он потянулся к маске аппарата искусственного дыхания. К тому времени «пациент», как он для нейтральности назвал его про себя, потерял сознание. Пастернак приложил маску к его лицу, нажал кнопку, и машина погнала воздух в спавшиеся легкие. Пастернак поднял голову.

— Так, отметьте время. Приступили к искусственному дыханию. Пациент, несомненно, в бессознательном состоянии, и мы подаем воздух ему в легкие. Это должно занять три-четыре минуты, я думаю. Кто-нибудь может подойти сюда?

Чавес, стоявший ближе всех, тут же шагнул вперед.

— Приложите электроды к его груди и держите.

Динг повиновался, глядя искоса на экран кардиомонитора. Нарисованные электронным лучом зигзаги казались довольно упорядоченными, но ритм уже не был классическим синусовым. Жена, конечно, поняла бы, что показывает пляшущая линия на маленьком экране, но для него все это было не более содержательно, чем помехи в телевизоре. Слева от него доктор Пастернак равномерно, через восемь-девять секунд, нажимал и отпускал кнопку маски дыхательного аппарата.

— Какой счет, док? — спросил Чавес.

— Снабжение кислородом восстановилось, и его сердце возвращается к нормальной работе. Сукцинилхолин окончательно распадется через несколько минут. Когда увидите, что начались движения тела, это будет значить, что действие практически закончилось. Я подержу его на аппарате еще минуты четыре или пять, — ответил доктор.

— Что он испытал?

— Я не советовал бы вам узнать это на своей шкуре. Мы устроили ему подобие обширного инфаркта. Боль должна была оказаться сильной, вернее сказать, ужасающей. Вероятно, он воспринял это, как нечто кошмарное, впрочем, я думаю, что у него для этого были все основания. Через несколько минут увидим, как он воспринял происшедшее, но, полагаю, никто не захотел бы испытать это вновь. Скорее всего, он думает, что только что окунулся в ад до самого дна. А как это на него повлияет… повлияло, увидим через несколько минут.

Ноги зашевелились через четыре минуты тридцать секунд. Доктор Пастернак посмотрел на экран кардиомонитора и окончательно успокоился. Действие сукцинилхолина на организм Эмира закончилось, и его мышцы вновь пребывали под контролем нервной системы, как и всю предыдущую жизнь.

— Он останется без сознания еще несколько минут, пока его мозг не заполнится вновь обогащенной кислородом кровью, — объяснил анестезиолог. — Пусть очнется нормально, а потом мы с ним поговорим.

— Каким будет его психическое состояние? — этот вопрос задал Кларк. Ему никогда прежде не доводилось видеть ничего хотя бы сходного с тем, что сейчас произошло.

— Это может зависеть от многих обстоятельств. Я допускаю, что он может сохранить стойкость и волю к сопротивлению, но такое маловероятно. Он получил единственный в своем роде и крайне отрицательный опыт и не пожелает повторить это впечатление. Он вытерпел боль, по сравнению с которой страдания роженицы — все равно что пикник в Центральном парке. Я могу лишь догадываться о том, насколько ужасными оказались для него последние минуты. Я не знаю никого, кто перенес бы что-то подобное… ну, возможно, пожалуй, некоторые, страдавшие особенно тяжелыми инфарктами, но они, как правило, не запоминают, насколько сильной была боль. У них мозг работает по-другому. При обычных условиях воспоминания о слишком сильной боли стираются из памяти. Это своего рода защитный механизм. Но с ним все не так. Он запомнит если не саму боль, то весь комплекс ощущений. Если он не перепугается намного сильнее, чем когда-либо в жизни, то… то значит, перед нами не кто иной, как Джон Уэйн, да еще накачавшийся наркотиками. Таких людей в реальном мире не существует. Также могут быть трудности с его религиозными убеждениями. Они могут оказаться весьма твердыми. Впрочем, их твердость мы еще сможем оценить. Хотя если он и теперь станет упираться, я буду сильно удивлен.

— А если все же будет, мы сможем повторить эту процедуру? — спросил Кларк.

Пастернак отвел глаза.

— Да, это возможно. Пожалуй, даже неограниченно. Я слышал в округе Колумбия разговоры, что восточногерманская «Штази»[41] широко практиковала этот метод при допросах политзаключенных и арестованных шпионов — всегда с успехом. Потом они отказались от него — не знаю почему. Возможно, даже им он показался слишком жестоким. Я, кажется, вчера уже говорил, что рецептура взята из записей Йозефа Менгеле. Начальник «Штази» — если не ошибаюсь, его звали Маркус Вольф — был евреем, и, возможно, именно это его и остановило.

— Как вы себя чувствуете, Рич? — спросил Хендли.

— Со мной все в порядке. А с ним — нет. — Доктор немного помолчал. — Этого парня все же казнят?

— Это будет зависеть от того, кому он достанется, — ответил Хендли. — Если ФБР, то ему предстоит пройти все этапы федерального суда, а потом, если все пройдет нормально, он отправится в Терре-Хот, Индиана, и после положенной юридической процедуры уснет вечным сном. Впрочем, это уже не наше дело.

«То, что лежащий на столе человек только что вытерпел, было гораздо хуже смерти», — подумал Пастернак, но говорить этого вслух не стал. Его совесть вроде бы не возмущалась, но все же на душе было неспокойно. Сделанное им только что действительно родилось в лаборатории Йозефа Менгеле, и нью-йоркский еврей не мог чувствовать себя счастливым, используя разработки этого кровавого садиста. Но ведь тело его брата так и не смогли найти, оно распалось буквально на атомы при разрушении башен торгового центра. У Майка не было даже могилы, куда могли бы прийти его дети. И устроил все это именно негодяй, который лежал привязанным на столе, так что Рич Пастернак велел совести помолчать. Он занимался сейчас если не божьим, то, по крайней мере, семейным делом, и имел для этого все основания. И совести отнюдь не следовало укорять его.

— Как его настоящее имя? — спросил Пастернак.

— Саиф Рахман Ясин, — без малейшей паузы ответил Кларк. — Пятьдесят какой-то там ребенок у отца — на зависть энергичный был человек. И близко связан с саудовской королевской семьей.

— О? Я не знал.

— Саудовских королей и принцев он ненавидит даже сильнее, чем Израиль, — объяснил Кларк. — Они попытались разделаться с ним лет шесть назад, но у них ничего не вышло. Он ненавидит их потому, что они коррумпированы — во всяком случае, так он говорит. Я полагаю, что они не без греха — несомненно, когда кучка людей контролирует громадные деньги, к рукам что-то прилипает, но по сравнению с Вашингтоном дела там обстоят не так уж плохо. Я там бывал. Я там изучал язык еще в восьмидесятых годах. Жители Саудовской Аравии, с которыми я встречался, вполне нормальные люди. Их религия отличается от нашей, но, черт возьми, баптистская — тоже. Хотите верьте, хотите нет, но саудовцы хотят замочить этого подонка даже сильнее, чем мы. Они с радостью доставили бы его на площадь Чоп-чоп в Эр-Рияде и отрубили бы ему голову мечом. Они считают, что он оскорбляет их страну, их короля и их религию. Три попытки, и все результативные, а там этого не любят. Доктор, жители Саудовской Аравии не такие, как мы, но ведь и мы не такие, как, скажем, британцы, верно? Среди них я тоже жил.

— Как, по вашему мнению, мы должны с ним поступить?

— Сэр, это уже не мне решать. Мы, конечно, можем прикончить его в любой момент, но лучше будет, если это произойдет публично, черт возьми, чтобы репортаж шел в перерыве хорошего матча, с повторами, с хлесткими комментариями телерепортеров. Меня бы это вполне устроило. Но ведь вопрос куда шире. Он политическая фигура, и его устранение будет еще и политической акцией. Такие события всегда дают сильную отдачу, — подытожил Кларк. Он не обладал инстинктивным пониманием политических течений, да и не стремился к этому. Его мир был куда проще: если ты убивал, значит, и сам должен погибнуть. Такая позиция была неизящной и не слишком удовлетворила бы «чувствительных» людей, но ведь прежде она давала результаты. И правовая система прежде, до того, как его страну заполонили адвокаты, работала намного лучше. Но те времена прошли безвозвратно, и он не мог тут ничего изменить. Кларк не питал никаких иллюзий по поводу управления миром. Его мысли не уходили столь далеко. — Доктор, скажите, то, через что вы только что провели его, на самом деле настолько страшно?

— Намного страшнее, чем все, что мне когда-либо доводилось испытывать самому и даже видеть со стороны за двадцать шесть лет медицинской практики. Страшнее всего, что можно сделать с человеком, не убивая его окончательно. Да, я знаю все это лишь теоретически, но ни в коем случае не желал бы испытать этого на себе.

Кларк вспомнил парня по имени Билли, как он оказался в его, Кларка, декомпрессионной камере. Он хорошо помнил и то, как хладнокровно пытал этого мелкого гнусного насильника, и то, что совесть нисколько не возражала против того, что он делал. Это было личное дело, не служебное, и совесть не тревожила его ни тогда, ни потом. Он оставил его живым, бросил на виргинской ферме, откуда его доставили в больницу и безуспешно лечили, пока, где-то через неделю, баротравма не оборвала все же его никчемную жизнь. Кларк иногда спрашивал себя: нравится ли Билли в аду? Но это случалось не часто.

Получается, то, что они сделали сейчас, еще хуже? Проклятье.

Пастернак посмотрел на пленника и увидел, что он моргает. Что ж, значит, он полностью восстановился. Вроде как восстановился.

Кларк подошел к Хендли.

— Кто им займется?

— Пусть начинает Джерри Раундс.

— Может быть, мне стоит ему помочь?

— Наверно, будет полезно, если мы все ему поможем. Конечно, было бы лучше, если бы в нашем распоряжении имелся психиатр, а еще лучше — теолог-исламист, но у нас их нет. Так что придется нам, как всегда, обходиться своими силами.

— Не унывайте. У Лэнгли никогда не хватило бы смелости сделать то, что устроили мы. И у них толпился бы полк адвокатов с непрошеными советами, и репортер из «Пост» — чтобы поддержать дух арестованного. А что мне здесь нравится больше всего — никакой опасности утечки.

— Хотелось бы мне посоветоваться с Джеком Райаном. Он, конечно, не психиатр, но у него несравненная интуиция. Но, увы, это невозможно. Сами понимаете почему.

Кларк кивнул — он понимал. Совесть Джека Райана, как доподлинно знали некоторые, обладала особой чувствительностью. Что ж, никто в этом мире не идеален.

Хендли подошел к внутреннему телефону и набрал несколько цифр. Ровно через две минуты в амбар вошел Джерри Раундс.

— Ну? — вопросительно произнес он.

— У нашего гостя не задалось утро, — объяснил Хендли. — А теперь с ним нужно побеседовать. Вот и займитесь этим, Джерри.

— Он, похоже, без сознания, — заметил Раундс.

— Он останется еще несколько минут, — сказал Пастернак. — Но очень скоро придет в норму.

Страницы: «« ... 3233343536373839 »»

Читать бесплатно другие книги:

Чего только не сделаешь ради того, чтобы у единственной дочки была полноценная семья с любящими роди...
На Земле десятками пропадают животные. Их не убивают охотники, не отлавливают звероловы, не уничтожа...
Частный детектив и его молодая жена уезжают в отпуск на Черное море, полные желания приятно провести...
Бежать… Бежать как можно дальше. Затаиться, залечь на дно. Не заводить друзей. Опасаться знакомств с...
Электронная книга в другом переводеМистические события происходят в жизни молоденькой новобрачной Гв...
Нью-Йорк потрясен чередой загадочных самоубийств. Молодые, благополучные, здоровые люди уходят из жи...