Царская сабля Прозоров Александр

Отчет

Утро выдалось ясным и морозным. Искрящийся снег хрустел под копытами лошадей, люди дышали белесым паром, наконечники рогатин покрывались густой пушистой изморозью, и даже на древки копий оседала легкая снежная пыль. Зимний день короток, и, стремясь использовать его полностью, противники выстроились рать против рати еще затемно, перекрыв от края и до края луговину, с одной стороны подпертую сосновым бором, с другой – низким густым осинником.

Шведское войско сверкало начищенными кирасами выставленных вперед копейщиков, за которыми прятались со своими помощниками аркебузиры. Русские полки красовались синими и зелеными кафтанами укрывшихся за толстыми щитами гуляй-города стрельцов. Конница гарцевала позади пехотных шеренг, готовая в любой миг сорваться с места и нанести стремительный, всесокрушающий удар. На этот случай обе стороны приготовили короткоствольные походные пушки, которые шведы собрали в центре, а царевы канониры распределили по всему фронту.

Боярский сын Щерба Котошикин ждал своего часа в полку левой руки, в самой гуще тяжелой кованой рати. Это был уже третий его поход – но в бою новик не был еще ни разу. Как-то обходилось ранее без кровавой сечи. Как назло, именно в этот раз, когда молодой воин так нуждался в совете и поддержке, отец остался дома. Свалила родителя болотная лихоманка, невесть как пробравшаяся в дом. Служить за землю и звание пришлось идти одному. Не считая трех холопов, разумеется.

Солнце взбиралось все выше, а ни единого выстрела еще не прозвучало. В душе боярского сына затеплилась надежда: а вдруг и в этот раз обойдется? Постоят рати, пугая друг друга грозным видом, да и разойдутся. Со шведами такое может случиться запросто.

Отец сказывал, минувшая война выдалась донельзя странной. Со шведами русские полки то дрались, то вместе трусливых ляхов били; в одних местах порубежья мир вечный учиняли, в других – о войне сговаривались. На суше друг в друга стреляли, на море шведские корабли пиратов ловили, что русские торговые суда грабили, головы им рубили и государю Иоанну Васильевичу в подарок отсылали. Случалось даже, что отбитые ляхами крепости шведские воины освобождали и русские гарнизоны в них обратно впускали, а в полусотне верст смертным боем меж собою рубились.

Вот и ныне: отчего вдруг король Сигизмунд решил перемирие порвать, уговор с усопшим царем Иоанном нарушить и отказался крепости русские Копорье, Ям, Иван-город и Нарву под руку государя Федора Иоанновича возвратить? Может статься – одумается? Тогда и биться станет не за что. Прежним укладом все пойдет, миром да покоем.

Однако внезапно оглушительно жахнули пушки, дробно загрохотали пищали, над левым краем русского войска поднялись густые серые облака. Впереди призывно запели трубы, князь Мстиславский что-то закричал, неслышимый из-за расстояния и грохота непрерывной пальбы. Масса конницы дрогнула, медленно двинулась вперед. Оглянувшись на холопов, одетых в ватные колонтари[1], Щерба потянулся вместе со всеми.

Утопающие в дыму щиты гуляй-города шириной были шагов на десять, проходы между ними стрельцы оставляли в четыре шага. Только-только двум всадникам протиснуться. Едва кованая рать стала просачиваться за щиты, огонь прекратился. Стрельцы, снизу вверх посматривая на боярских детей, торопливо заряжали пищали и тюфяки[2], поправляли фитили в замках.

Заминка оказалась совсем краткой – воевода полка левой руки придержал передовые ряды, давая время основным силам выйти за щиты и собраться в плотную массу. А затем трубы заиграли снова, и боярское ополчение, понукая лошадей, стало разгоняться для сокрушительного удара.

Вместе со всеми Щерба перешел на рысь, потом на быструю рысь, затем в галоп. Пелена дыма рассеялась, и он увидел за передовыми всадниками, в двух сотнях саженей, окутанные дымом ряды латных шведских копейщиков. Бояре грозно взревели, Котошикин с холопами тоже заорал:

– Ур-ра-а-а!!!

Конница стремительно преодолела заснеженное поле, ударила. Передовые ряды, стремительно редея, увязли во вражеском строю, но совсем ненадолго. Часть латников воины опрокинули и затоптали, часть просто раскидали в стороны, прятавшихся в тылу аркебузиров безжалостно изрубили. Щерба Котошикин в этом не участвовал – он давился в задних рядах, которым после долгого разгона внезапно оказалось некуда наступать.

Однако, смяв правое шведское крыло, конница вырвалась на простор, снова начала свой разгон, заходя в спину главным шведским силам. Это понял и воевода Густав Банер, бросив навстречу русским всю свою пятитысячную конницу. Кованая рать и разогнаться толком не успела, когда лоб в лоб с нею столкнулась вражья сила и, остановив наступление, принялась яростно рубиться. И опять – в паре десятков саженей от боярского сына Котошикина шла жестокая сеча, а сам он лишь давился в задних рядах, наблюдая за происходящим со стороны.

Битва продлилась не более получаса – трубы заиграли отступление, боярская конница отвернула назад, быстро ушла в проходы между щитами оказавшегося совсем рядом гуляй-города, а излишне увлекшегося преследованием врага стрельцы отогнали выстрелами. Оставив на снегу несколько сотен убитых, ускакали к лесу и кирасиры, открывая взгляду русских новые ряды свежих шведских полков, занявших место уничтоженных.

Казалось бы – ничего не изменилось, почти две тысячи воинов сложили головы зря, продвинувшись вперед всего на две-три сотни саженей. Но Щерба с высоты своего седла заметил в стене леса за шведами широкий просвет, выдававший дорогу, выходящую на луговину аккурат в этом месте. Это значило, что, если русским полкам удастся туда пробиться, они отрежут всей шведской рати путь к отступлению и прижмут ее к болотине на северном краю поля. Там схизматикам останется только погибнуть. Или – сдаться.

Три сотни саженей до дороги русские полки уже прошли. Оставалось еще два-три рывка, и они загонят чужаков в смертельный капкан.

– Слушайте меня, други! – Князь Федор Мстиславский гарцевал на черном тонконогом туркестанском жеребце совсем рядом, сверкая начищенными пластинами узорчатого бахтерца[3], в островерхом шлеме с поднятой личиной. – От нас ныне успех битвы сей зависит, от нас токмо и ни от кого более! Не посрамим имени русского, не посрамим веры православной! Изгоним схизматиков поганых с земли отчей! За мной, други! До конца исполним клятву свою, что государю Федору Иоанновичу принесли!

Князь поворотил коня и первым проехал в просвет между щитами. Следом устремились остальные всадники, собираясь на глазах врага для новой атаки. Шведы выжидали, выставив вперед аркебузиров, положивших на сошки свои тяжелые стволы.

В этот раз Щерба оказался в третьем ряду, да и сотни ныне стояли куда свободнее, нежели перед первой атакой. Князь оглянулся на бояр, вскинул над головой саблю. Трубачи заиграли атаку, и тяжелая конница начала разгоняться, готовая снести все и вся на своем пути. Аркебузиры, уперев приклады в нагрудники и кирасы, терпеливо выжидали и дали свой залп лишь тогда, когда разогнавшаяся в галоп конница уже промчалась половину своего пути. Воздух наполнился зловещим воем, тут и там убитые лошади закувыркались через головы, теряя всадников. Боярские дети вылетали из седел, раненые и убитые, князь Мстиславский, уронив саблю, согнулся набок, опасно кренясь с хрипящего жеребца – и боярский сын Котошикин внезапно понял, что остался один. Плотный свинцовый ураган выкосил всех. Всех, кто двигался впереди, шел справа или слева, кто дышал в самую спину. И теперь, опустив рогатину и глотая встречный морозный воздух, вперед мчался лишь он, и только он.

– А-а-а-а!!! – заорал от ужаса Щерба, пригибаясь к гриве и еще сильнее понукая скакуна. Предчувствие неминуемой гибели жутким холодом скрутило живот, по спине заструился пот, ноги онемели. – Бей схизмато-о-ов!!!

Аркебузиры с разряженным оружием убежали за спины копейщиков, те сомкнули строй, опустив пики. Сразу два десятка наконечников нацелилось в грудь и лицо одинокого русского храбреца.

– А-а-а-а!!! – Щерба дал шпоры коню, заставляя его взметнуться в последнем прыжке, закрылся от копий слева щитом, рогатину опустил еще ниже, метясь в лицо голубоглазого бородача. Тот увернулся, и наконечник вошел глубоко в грудь стоящего за ним пехотинца, легко пробив насквозь не только кирасу, но и тело, пройдя дальше и впившись в живот шведа из третьего ряда. Скакун был уже мертв и падал вперед, сминая и опрокидывая копейщиков, и выбитый из седла боярский сын тоже падал, собою разбрасывая врагов. Щит раскололся и отлетел, но сам боярин отчего-то еще дышал и потому схватился за саблю, но выдернул ее, уже упав на спину.

Шведы, раскиданные и потерявшие строй, сжимающие в руках длинные копья, на миг растерялись, и Щерба успел дважды уколоть саблей ближайших врагов под подолы кафтанов, стараясь вогнать клинок как можно глубже. Убить длинным копьем копошащегося у ног противника не так-то просто, и потому боярского сына стали пинать ногами, пытаясь попасть по лицу и руке с саблей, а затем кто-то саданул его тупым концом копья – опять же, промахнувшись по лицу, но уже со второй попытки попав в грудь и в живот. От жуткой боли у воина перехватило дыхание, он скрючился, не в силах уворачиваться, но тут шведов справа и слева буквально разорвало напополам жесткими ударами рогатин, другие оказались опрокинуты, сбиты с ног мчащимися во весь опор лошадьми. Отставшие было кованые сотни наконец-то подоспели со своим железным ударом по врагу, потерявшему строй.

Каким-то чудом ни одно из копыт проносящейся над головой Щербы конницы не опустилось на него самого, не оттоптало ни руки, ни ноги. Чуть выждав и переведя дух, боярский сын поднялся, отер рукавом стеганки лоб. Правая рука его продолжала сжимать саблю, с живота лохмотьями свисала драная во многих местах кольчуга, из-за разорванного ремешка шлем сидел набекрень и больно царапал ухо. На губы откуда-то стекала соленая горячая кровь. И тем не менее Щерба уцелел.

Сеча продолжалась далеко перед ним – почти за спиной шведского большого полка. Там новый встречный удар королевских кирасир остановил наступление боярского ополчения. Шведы, отчаянно рубясь, безуспешно пытались отбросить русских обратно, в то время как за их спинами пехота торопливо собиралась в новую оборонительную линию.

Трубы заиграли отступление – кованая рать отвернула, уходя в сторону бора. Часть кирасиров устремились за ними, где-то с десяток направили коней прямо на Щербу, вскинув мечи.

– Господи, прими душу грешного раба твоего, Щербой нареченного, Глызина сына, – устало осенил себя крестом боярин, перехватил саблю в левую руку, правой же поднял с земли шведскую пику, упер тупой ее конец в землю, крепко прижав ногой, а острие направил в сторону врага. Молодой воин был уверен, что заберет с собой в иной мир хотя бы одного из мчащихся на него схизматиков. Но выстоять против десяти, увы, не способен никто.

Щерба уже успел нацелить копье в шею пегой кобылы, на которой восседал плечистый усач, когда, словно доскою по ушам, совсем рядом грохнули выстрелы. Усач вылетел из седла, еще двое кирасиров кувыркнулись вместе со скакунами – и остальные поспешно отвернули прочь.

Боярский сын оглянулся. Щиты гуляй-города стояли всего в нескольких шагах у него за спиной. Стрельцы в очередной раз успели полностью использовать плоды боярской атаки, продвинув стену полевого укрепления еще на триста саженей вперед. Ратники махали ему руками, подзывая к себе, но Щерба после своего падения соображал медленно, слышал словно сквозь вату и далеко не сразу понял, что там, среди своих, он окажется в полной безопасности. А потом в его глазах внезапно потемнело.

Сознание возвращалось медленно. Поначалу Щерба не понял, откуда вдруг взялся Карасик – один из двух его холопов, – почему ему растирают лицо снегом и зачем стаскивают кольчугу и пропитанный кровью поддоспешник. Но снег все же помог – взбодрил и освежил, уши внезапно обрели способность слышать, а в глазах перестали плавать розовые пятна. Боярский сын тряхнул головой, поднялся, отпихнул холопа:

– Ты чего делаешь?

– Дык рази это теперича броня, боярин? – поднял перед ним рваную во многих местах кольчугу Карасик. – И стеганка залита вся, токмо что не чавкает!

– Воевода, воевода едет! – внезапно засуетились стрельцы, отступая к щитам и хватаясь за пищали. – Князь Хворостинин.

– Сам князь Дмитрий?! – Услышав имя знаменитого воеводы, многократного победителя татар, шведов и ляхов, боярский сын Котошикин тоже забеспокоился, схватился за пояс с саблей, торопливо застегнул его на животе, выпрямился, выпятив окровавленную грудь.

Воевода подъехал мерным шагом в сопровождении свиты из пяти богато одетых бояр. Он был в крупнокольчатой байдане, поверх которой на плечах лежала соболья шуба. Длинная седая борода колыхалась на ветру. Высокий лоб, впалые щеки, синие круги под глазами, но – твердый уверенный взгляд.

– Назови свое имя, боярин, – хрипло потребовал воевода Хворостинин.

– Боярский сын Котошикин, княже! – выкрикнул новик. – Щербой родители нарекли!

– Стало быть, это ты собрался сам-един правый полк шведский опрокинуть? – улыбнулся князь. – Достойные, стало быть, сыновья в семье Котошикиных растут. Надобно род этот запомнить.

Один из воинов свиты зашевелился, доставая что-то из поясной сумки, но новик смотрел только на знаменитого воеводу:

– Отец мой честно царю всю жизнь служил. И братья младшие, как подрастут, достойными звания боярского будут! Дозволь под твою руку исполчаться, Дмитрий Иванович?

– Имя я твое запомнил, боярский сын Щерба, – кивнул воевода. – Отвагу твою ныне знаю. Отдыхай.

– А чего мне отдыхать, княже? – развернул плечи новик. – Руки целы, ноги целы. В сече мое место, а не в телеге знахарской!

– Храбрец, – похвалил воевода, – этого у тебя не отнять. Ну, коли так, ныне сотником тебя в полку левой руки ставлю. Князь Мстиславский раненый лежит, и бояре старшие тоже посечены. Тебе честь – вместо них сотни боярские в атаку поведешь. Их, правда, всего три у тебя осталось. И более не дам. Дорогу видишь? Воевода свенский Банер превыше всего боится, что захватим мы сей выход и на поле их запрем. Оттого все силы на сей стороне супротив тебя и собрал. Мы же, как ты к себе внимание общее привлечешь, засадным полком в левый край его, вконец опустевший, ударим, за спину пройдем и стопчем ворога начисто. В твоих руках победу нашу оставляю. Напугай Банера так, чтобы ни единого кирасира отсюда не увел. Сделаешь?

– Не сумневайся, княже!

– Не сумневаюсь, – поворотил коня князь Хворостинин.

Боярский сын, ныне уже сотник, Щерба проводил его взглядом. Карасик же, ругаясь, принялся стаскивать с себя колонтарь:

– Что же творишь ты, боярин? Ведь побьют! Как есть ведь побьют.

Застегнув теплую стеганку, обшитую снаружи железными пластинками, сотник Котошикин поднялся в седло холопьей кобылы, принял в руку рогатину слуги и подъехал к уставшим ратникам, отдыхающим под прикрытием щитов:

– К последнему усилию призываю вас, други! Ныне токмо от нас, от храбрости и чести нашей исход битвы зависит. Докажем же государю, что мы есть лучшие из слуг царских, что на земле русской рождались! Не посрамим имени русского, отцов и прадедов наших. Выбьем схизматиков поганых с земли нашей, дабы боле здесь и не показывались! За мной, други, за мной!

Теперь он, как час назад князь Мстиславский, первым выехал за щиты гуляй-города. А следом, один за другим, стали выезжать остальные боярские дети и их холопы, крестясь перед последней своей схваткой, целуя нательные распятия и шепча молитвы. Вдалеке, возле ставки, запели трубы, и сотник махнул рукой трубачу:

– Играй атаку! За мной, бояре! Во славу Божию, за мной! Ур-ра-а!!!

Он дал шпоры кобыле, посылая ее в сторону плотных шведских рядов, разгоняясь в стремительный, поющий ветром в ушах галоп, опустил рогатину, выбирая жертву для удара, – и тут склонившиеся к аркебузам стрелки нажали на спуск, посылая в сердца атакующих смертоносный свинцовый поток.

Щерба увидел вырвавшиеся из стволов дымы, вздрогнул от обжигающей боли, опрокинулся на спину и…

…открыл глаза. Рефлекторно откатившись в сторону, грохнулся на пол, но тут же вскочил, вскинув руки перед собой в «закрытой» стойке, мотнул головой из стороны в сторону, не заметив опасности, быстро ощупал грудь, голову и облегченно перевел дух, медленно приходя в себя:

– Ни хрена себе, примерещилось! Еще секунда, и я проснулся бы трупом!

Разумеется, он находился дома. Дома, в Москве, в своей комнате на восьмом этаже панельной многоэтажки. Не в армии, не в командировке, не на работе. То есть в полной и абсолютной безопасности. За темными окнами, подсвеченные снизу уличными фонарями, вяло падали крупные сонные снежинки, где-то очень далеко бурчал телевизор какого-то полуночника, да недовольно тявкала во дворе собака, ни свет ни заря вытащенная на прогулку.

Вот черт! Еще можно было бы спать и спать, но по жилам, едкий и злой, как шипучка, мчался адреналин, вызывая отвращение к постели и требуя продолжения драки.

Однако здесь стаптывать тяжелыми конскими копытами, колоть низко опущенной рогатиной и рубить булатной саблей было некого. А потому молодой человек, бросив упавшее на пол одеяло обратно на постель, отправился в душ.

Струи холодной воды быстро привели недавнего боярского сына в чувство и вернули в двадцать первый век, превращая обратно в Евгения Леонтьева – молодого человека среднего роста, пока еще не отрастившего живота, коротко стриженного и голубоглазого, двадцати пяти лет от роду, неженатого, отслужившего срочную службу в РВСН, а ныне работающего бухгалтером.

Сделав душ немного потеплее, Женя потянулся за кремом для бритья и безопасным станком. В отличие от боярского сына Щербы Котошикина он брил не голову, а усы и подбородок.

– Хотя, конечно, мужика без бороды и усов святой Петр в ворота рая ни за что не пропустит, – вслух вспомнил он напутствие отца из давнего, еще самого первого сна.

Сегодняшнее путешествие в прошлое было в жизни Евгения третьим. Во всяком случае, помнил он всего два. Правда, предыдущие оказались не столь жестокими. Первый раз, года полтора назад, он просто знатно поохотился с братьями и отцом, взяв трех волков, одного медведя и семерых зайцев. А прошлой весной молодой человек в чужой шкуре ходил в поход, опять же с родичами, – но тогда все обошлось мирно. Во сне. Наяву после этих снов с ним оба раза случались крупные неприятности.

Промыв бритву под струей воды, Женя еще раз ополоснул лицо. Аккурат в этот момент в его комнате жалобно крякнул и тут же перешел на соловьиную трель сотовый телефон, сообщая, что в мир пришло утро.

– Женя, ты проснулся? – окликнули его с кухни.

– Да, мама, встаю, – ответил молодой человек, отправляясь к себе одеваться.

– Сынок, ты опять кричал ночью! – громко сообщила матушка.

На кухне, судя по недовольному шкворчанию, уже поспевала привычная утренняя яичница.

– Что именно?

– «Ура!» кричал и всякую матерщину.

– Странно. Насчет матерщины не помню. А так – да. Во сне стреляли.

– Это плохо. Сегодня четверг. На четверг сны всегда сбываются.

– Не бойся, мам, – усмехнулся Женя. – Этот не сбудется. Столько лошадей ныне во всей стране не наберется.

Спустя сорок минут Леонтьев, свежевыбритый и пахнущий кремом, в пухлой зимней куртке поверх делового костюма, уже ждал на остановке маршрутку, чтобы без десяти минут девять войти в здание на Зубовской улице, дом два.

Здесь было уже шумно, народ бегал и суетился, по большей части торопясь успеть на рабочее место, пока начальник не заметил опоздания. Евгению в этом отношении было проще: у него имелся свой кабинет. Маленький, еле вмещающий стол с компьютером, высокий железный шкаф вместо сейфа, кресло и вешалку в углу – но отдельный кабинет, персональный.

Однако у себя молодой человек всего лишь снял куртку, отер ладонью влажную от снега голову, достал из шкафа скоросшиватель, после чего снова вышел в коридор и ровно в девять постучал в двустворчатую дверь из натурального дерева с золотой табличкой «Заместитель директора Финансового Департамента Дементьева Виктория Яковлевна».

– По тебе, Женя, впору часы проверять, – приветливо кивнула ему из-за стола пышногрудая начальница с собранными на затылке каштановыми волосами. – И не поверишь, что из Мурманска. Минута в минуту, как назначила. Садись, – указала она на стул напротив себя, – рассказывай.

– Странно все это, Виктория Яковлевна. – Сев за стол, вытащил из скоросшивателя десяток машинописных листов Леонтьев. – Детский дом, но почему-то на балансе артиллерийского управления. По России на содержание сирот в детских госучреждениях выделяется пятнадцать тысяч рублей в месяц, а в этом заведении содержание составляет семьдесят три тысячи рублей на каждого.

– Я помню, – кивнула женщина. – Именно поэтому ты и предложил провести в данном интернате ревизию. Ну и что, много накопал? На месте воруют или на уровне бюджета растаскивают?

Она протянула руку. Евгений передал бумажки, пожал плечами:

– Даже не знаю, что сказать, Виктория Яковлевна. Если в расходной части бюджета указаны два шоссейных мотоцикла «Ямаха» и пять «Эндуро» различных фирм-производителей, то все они стоят у них в гараже с инвентарными номерами. Если числятся семь снегоходов – все семь в наличии. Указаны сплит-системы – все на местах, согласно описи. Плазменные панели, компьютеры, скалодром, скейтинг – все есть. В расходах на образование указаны затраты на оплату лекций ведущих профессоров из разных вузов страны и командировочные расходы. Их подтверждают ведомости с подписями и паспортными данными, билеты, счета за проживание.

– Короче, – пролистывая бумажки, сделала вывод начальница, – с отчетностью и материальной базой у них полный ажур, нецелевого расходования средств не выявлено. Хоть где-то на просторах нашей многострадальной родины все оказалось в порядке. И что тебя смущает?

– Но, Виктория Яковлевна… – развел руками молодой человек. – Семьдесят три тысячи рублей вместо пятнадцати! Моя зарплата ассигнуется ежемесячно на проживание одного ребенка! С какой стати вдруг взялись такие расходы? Откуда? И почему финансирование детского дома идет через артиллеристов? Зачем им учителя с профессорской степенью?

– Хочу напомнить вам, Евгений Иванович, – потянулась за ручкой начальница, – что нашей обязанностью является контроль за расходованием государственных средств, а не определение необходимости таких затрат. Если расходная статья на данный детский дом определена в конкретном бюджете, значит, так нужно. Деньги расходуются по назначению, фактов кражи и коррупции не обнаружено. Остальное нас с вами не касается. Посему ваш отчет я утверждаю, – Виктория Яковлевна оставила на первой странице свой размашистый автограф, – и отправляю в архив.

– Все-таки не понимаю, – покачал головой молодой человек. – Что это за такой странный секретный интернат? Кого там обучают?

– Раз в бюджете, то не секретный, – ответила Виктория Яковлевна, хлопнув по отчету ладонью. – А если ты думаешь, что открыл тайное образовательное учреждение для детишек наших олигархов, то я тебя уверяю: в зимнюю заполярную тундру никто из них своих отпрысков даже во гневе не отправит. Как, впрочем, и в летнюю. Ты свое дело сделал – молодец. И хватит об этом. Завтра едешь в Орел начальником комиссии, там сдана новая транспортная развязка. Ирина Анатольевна введет в курс дела, все документы у нее.

– Билеты нужно покупать или уже заказаны? – поднялся со своего места Леонтьев.

– Вот таким ты мне нравишься больше, – улыбнулась Виктория Яковлевна. – Про билеты не скажу, но чтобы разобраться с техзаданием и сметой строительства, у тебя всего один день. Так что поторопись.

Ревизия строительных объектов – дело извечно скучное, долгое и бесперспективное. Прежде всего потому, что в большинстве случаев украденное либо закопано глубоко в землю, либо замуровано в бетон, либо свалено в окрестные болота. Поди проверь, сколько песка засыпано в «постель» под углубленную на три метра дренажную трубу – семьдесят три «КамАЗа» или только шестьдесят семь? Арматура в забетонированный каркас увязана пятнадцати– или четырнадцатимиллиметровая? Мусор вывезен на платную свалку или закопан в недрах декоративного откоса?

На строительном воровстве сегодня если кто и попадается, то либо законченные дураки, которые отчего-то полагают, что сокращение ширины дорожного полотна на десять-пятнадцать сантиметров никто не заметит, либо клинические клептоманы, которые понимают, что попадутся, но не прибрать бюджетные деньги к себе в карман не могут из-за странных особенностей физиологии.

Две последние категории из среды чиновничества руководством страны уже несколько лет терпеливо и успешно выбивались, а потому ничего особенного Евгений от ревизии не ожидал. Поезд, автобус, регистрация в гостинице. Утром – заказанный подрядной организаций «УАЗ» у тщательно вычищенного от снега крыльца, и еще пятьдесят километров тарахтения по заметенной за ночь от края и до края чуть не по колено проселочной дороге.

Прибыв на место, молодой аудитор влез в валенки и, пока женщины сверялись со схемой строения, прогулялся с умным видом по новенькому, хотя и обледеневшему, путепроводу. Потом напялил оранжевую куртку и стал помогать «подчиненным» работать, замеряя рулеткой ширину полотна в разных местах развязки, высоту откосов, размеры балок и опорных столбов.

Привлекать к этому грязному делу местных сотрудников инструкция запрещала – дабы среди помощников не оказалось заинтересованных лиц, которые захотят исказить результаты измерений. Вот и приходилось московским гостям, с высшим инженерным и финансовым образованием, натягивать большие валенки и теплые рукавицы и вымерять все столбики и обочины собственными ручками, каждые полчаса убегая греться в местную бытовку с раскаленной до малинового жара самодельной буржуйкой.

Весь первый день ушел на замеры. Снятие проб материала дорожного покрытия и несущих конструкций комиссия оставила на завтра, вернувшись в гостиницу.

Ужинали они после долгого дня все вместе, в уютном гостиничном ресторане, оформленном под трюм старинной шхуны. Возле бара имелись даже два гамака, на которых, за неимением моряков, покачивались два манекена в пиратских бушлатах и с толстыми, поношенными деревяшками вместо правых ног.

Дамы, намаявшись, позволили себе для сугреву немного глинтвейна. Евгений, как начальник, предпочел «сангриту», без текилы, разумеется.

Первая порция ушла быстро, за второй пришлось идти к стойке. Едва молодой человек опустился на банкетку, рядом тут же присел седенький, с огромными залысинами, мужичок в потрепанном свитере и дешевых джинсах.

– Пиво! – заказал он, выложил на стойку пластиковую карту «Visa» и небрежным жестом придвинул ее ближе к Евгению. Тот сделал вид, что ничего не заметил, и мужичок, накрыв карту ладонью, сдвинул ее еще дальше от себя, негромко произнеся: – Миллион шестьсот. Можете проверить в банкомате в холле.

– Это вы мне? – уточнил Женя. – Боюсь, вы меня с кем-то перепутали. Я здесь в трехдневной командировке, человек проезжий, которого никто не знает.

– Знают, Евгений Иванович, знают, – не согласился мужичок. – Поэтому давайте не будем делать вид, что мы друг друга не поняли. И вы меня тоже наверняка знаете, если проходили мимо стенда в холле местной администрации. Я там в третьем ряду слева. Не самое видное место, но уж точно не МВД и не прокуратура.

– Я в администрацию не заходил, увы, – развел руками молодой человек. – Мы немножко по другой линии. Так что не имею чести.

– Надо полагать, вы меня все-таки поняли… – Мужичок сдернул карточку со стойки и, сунув в нагрудный карман, прихлопнул «липучкой». – Хорошо, давайте обсудим. Сколько вы хотите?

Подошедший бармен заставил их ненадолго замолчать. Перед незнакомцем выросла высокая кружка с чем-то темным и густым, молодому человеку официант поставил рюмку томатного сока со специями.

– Сразу видно, кто кровушки попить любит, – осклабился мужичок. – Ну что, за знакомство?

– Я вас не знаю, – покачал головой Женя и принюхался к «сангрите». Она пахла перцем и свежевыпавшим снегом. Явно не из бутылки наливали.

– Ладно, пусть будет два, – смирился мужичок.

– Давненько мне уже не делали таких предложений, – покачал головой молодой человек. – Я так полагаю, сверяясь в Москве с проектной сметой, мы заметим нехватку ширины и толщины дорожного покрытия, нарушение его состава, заниженное качество бетона в конструкциях и… Что еще? Балки в пролетах из сыромятного железа?

– Ничего с этим мостом не случится, сто лет еще простоит, – поморщился мужичок и отхлебнул пива. – Трасса не федеральная, большегрузы тут у нас не ходят.

– А если пойдут?

– Хорошо, я понял, – кивнул мужичок. – Три.

– Я – ревизор, – терпеливо объяснил Евгений. – Я воров ловлю, а не покрываю.

– Ой, да перестань, – снова поморщился незнакомец. – Не надо меня грузить этими побасенками. У нас что, кто-то где-то честно живет? Абрамович что, свою яхту на заработанные копейки купил? Может, Прохоров американские баскетбольные команды на бабушкино наследство приобретает? У Вексельберга от честного оклада крохи на яйца «Фаберже» остаются? В этой стране воруют все, Евгений Иванович. И нужно успеть урвать свой кусок, пока отчизна-мать еще не издохла из-за обилия уродов!

– Я не ворую, – ответил Женя.

– Мы не воруем, мы берем свое, – согласился мужичок. – Но больше трех я заплатить не смогу, это предел. Иначе нет смысла. Дешевле пойти другим путем.

– На три миллиона вполне можно было бы построить детский садик, – задумчиво произнес молодой человек. – Или повысить зарплаты нянечкам. А вы эти деньги, считай, в мусор спускаете.

– Не договоримся, значит, – сделал вывод мужичок и отхлебнул изрядно пива. – Идейный. А ты не думаешь, идейный, что тут и без тебя есть кому о садиках позаботиться? Что здесь тоже люди живут? Что, если ты наскоком своим тут все переломаешь да местным жизнь покалечишь, никому от этого лучше не станет. Хуже – запросто. А вот лучше – это вряд ли. Как ты потом детям в глаза посмотришь, которые из-за тебя без отцов останутся? Что семьям скажешь, которые из-за тебя без куска хлеба сидеть станут?

– Скажу, что жить нужно по правде, – ответил Женя. – Тогда и бояться будет нечего. Да еще и деньги на детские садики найдутся.

– Ну, значит, ты сам этого захотел… – Мужичок старательно допил кружку и грохнул ею по стойке. Потом слез с банкетки и многообещающе похлопал ревизора по плечу: – Три дня – они долгие. На все хватит.

Молодой человек не ответил. Допил «сангриту» и вернулся к столу с сотрудницами.

– Чего там, Жень? – поинтересовалась старшая из женщин.

– Все в порядке, Ирина Анатольевна. – Евгений подтянул к себе блюдце с яйцом в майонезе. – Ребята застряли в девяностых. Им бы когти рвать, а они права качают. Обещали три миллиона. Интересно, это много или мало?

– Ох, Женя, – покачала головой женщина. – Ты бы все же поосторожнее!

– Я постараюсь.

Осторожность Евгения выразилась в том, что перед сном он поставил на ручку входной двери в номер пустую алюминиевую банку из-под лимонада, между прихожей и спальней натянул тонкий шнур от нижней петли двери к ввернутому напротив шурупу, а на тумбочку возле изголовья поставил две бутылки пива темного стекла.

– Береженого бог бережет. – Женя широко раздвинул занавески окна, впуская свет уличных фонарей, щедрой горстью бросил на пол пластиковые хомуты, забрался в постель и выключил свет.

Банка загрохотала, когда он уже спал. Хорошо зная, чем может закончиться промедление, молодой человек тут же вскочил, схватил за горлышко бутылку и повернулся к двери.

Незваные гости, поняв, что выдали свое появление, ринулись вперед – и один за другим кувыркнулись через невидимый в сумерках шнур. Первого Женя с хорошего замаха огрел по макушке бутылкой, отчего та разлетелась, громко и недовольно зашипев пивной пеной. Второго, успевшего приподняться, ударил в горло ногой, отправив хрипеть рядом с бесчувственным подельником. Третий опасность осознал и, высоко задрав ноги, перешагнул препятствие.

– Что, и это все? – разочарованно оглянулся Евгений на тумбочку с заготовленными бутылками. – Ты последний?

– Тебе хватит, – рыкнул гость, красиво раскрыл легкую тонкую «бабочку», сделал выпад, попал лезвием ножа в подставленную стеклянную «розочку»[4] и вскрикнул от боли.

В тот же миг Женя ногой ударил его в пах, а локтем в основание черепа добил согнувшегося врага.

Потом ревизор опустился на колено, нашарил на полу хомуты и принялся умело стягивать гостям руки за спиной.

У входа постучали.

– А чего это у вас двери нараспашку? – поинтересовался женский голос.

– Да вот, кто-то номер перепутал. – Евгений, наконец, включил свет. – Вызывайте полицию, пусть разбираются.

Спустя полчаса он уже давал показания сонному старшему лейтенанту, одетому в синий форменный ватник минимум на два размера больше, нежели полагался ему по комплекции.

– Значит, Евгений Иванович, задержанных людей вы не знаете; как проникли они в ваш номер – вам неизвестно; две биты принадлежат не вам, и вы настаиваете, чтобы к протоколу была приобщена аудиозапись с угрозами неизвестного лица, подошедшего к вам в ресторане? – закончив писать, просмотрел протокол полицейский.

– Именно, – кивнул скучающий на подоконнике Женя.

– Вы всегда записываете разговоры с незнакомыми людьми, Евгений Иванович? – поднял на него глаза старлей.

– Я сотрудник Счетной палаты Российской Федерации, – зевнул Леонтьев. – Основную часть моей работы составляют ревизии и аудит, в ходе которых часто приходится слышать сведения, важные для работы, а также слова, которые могут послужить основанием для возбуждения уголовных дел либо использоваться для попытки шантажа. Поэтому у меня в кармане постоянно работает цифровой диктофон с кольцевой записью на сорок восемь часов. Я его вынимаю только на подзарядку. Диктофон сертифицирован в ФСТЭК[5], и его запись может использоваться в суде.

– Значит, вы подозревали о возможности нападения?

– Нет, я его не ждал. Но вероятность существовала, и потому на всякий случай я натянул возле порога шнур. Для подстраховки. Согласитесь, вещь совершенно безопасная и тяжкого вреда здоровью нанести не может.

– Знаете, Евгений Иванович, – бдительно прищурился полицейский, – вы не производите впечатление человека, который только что пережил бандитский налет.

– За этот месяц он уже второй, – вздохнул Женя. – Вас, лейтенант, наверняка тоже пару раз в неделю пристукнуть пытаются. Вы после смены сильно из-за этого беспокоитесь?

– Ну, я все-таки на службе, – пожал плечами полицейский. – У меня есть оружие и спецподготовка.

– Вообще-то я тоже на службе, – усмехнулся Евгений. – И за плечами у меня срочная в батальоне охраны объекта особой важности плюс довольно долгие занятия боевыми искусствами в свободное время.

– Благодаря этому вас в двадцать четыре года назначили руководителем представительной комиссии Счетной палаты?

– Скажите, лейтенант, – вздохнул молодой человек, – неужели вам хотелось бы увидеть на моем месте пятидесятитрехлетнюю женщину с одышкой и мигренью?

– Э-э-э… Вот оно как! – наконец-то сообразил полицейский и даже хлопнул себя кулаком по лбу. – Вы в комиссии – мальчик для битья!

– Не совсем, – обиделся Евгений. – Назначение вполне официальное, я тоже работаю, без моей подписи отчет будет недействителен. Но, в общем… Я и правда не самый опытный из сотрудников. Однако самостоятельные ревизии мне тоже доверяют.

– Но начальник вы только потому, что «добро должно быть с кулаками»? – повеселел от своей догадливости лейтенант.

– Служба физической защиты без достаточных оснований охрану не выделяет, – признался Леонтьев. – Говорят, дорого. Так что шанс для карьеры у меня есть. Ладно, где тут подписать?

– Может, патруль у гостиницы оставить? – предложил полицейский, подсовывая протокол.

– Не, ни к чему, – отмахнулся Женя. – Пугать второй раз никто и никогда не приходит. Думаю, мои «доброжелатели» уже трусят в аэропорт, чтобы успеть смыться, пока их задержанные подельники не сдали. Теперь можно спать спокойно.

Разумеется, старший лейтенант был прав. В Орловской области Евгений Леонтьев был руководителем комиссии чисто номинально. И если при сборе данных по развязке он еще хоть как-то помогал Ирине Анатольевне и ее сотрудницам, то в Москве женщины готовили отчет и вовсе без его участия.

Женя, предоставленный самому себе, решил еще раз взглянуть на последнее дело. То самое, которое он сам нашел, сам предоставил для проверки и которое должно было принести ему первый настоящий успех, но оказалось позорной пустышкой. Евгений Леонтьев был уверен, нутром чувствовал, что что-то в этом детском доме не так.

Ну не бывает, не может быть в России воспитательных учреждений, где ради благополучия обычных сирот на ребенка тратится в месяц больше денег, нежели зарабатывает старший аудитор Счетной палаты с двухгодичным опытом работы!

И одна интересная мысль по этому поводу ему в голову все-таки пришла…

Правда, файла с отчетом и папки черновиков на жестком диске не нашлось – хотя Женя и не помнил, чтобы их удалял. Он пролистал каталоги вручную, проверил поисковой программой и смирился: материалов нет, как будто и не было.

– Сколько раз давал себе слово копии на флэшку делать! – чертыхнулся молодой человек. – Все время забываю. Как всегда, дурная голова ногам покоя не дает.

К счастью, помимо электронных документов, в Счетной палате имелась еще одна копия отчета: бумажная, завизированная начальником департамента. После принятия ревизионных актов их пересылали в секретариат, где они и должны храниться весь срок, отводимый для предъявления финансовых претензий.

Однако на первом этаже Евгения ждал очередной неприятный сюрприз. Вечно чем-то недовольная тетка с серыми волосами буркнула ему из окошка, что отчет уже отправлен в центральный архив.

– Но подождите, почему?! – сгоряча сунул в окошко голову молодой человек. – Ведь положено на три года в Счетной палате оставлять!

– Где положено, а где покладено, – фыркнула носом тетка. – И так все шкафы забиты, пихать вашу макулатуру некуда.

Она резко дернула верхний ящик, достала засаленную картонную папку невесть каких годов, открыла, сунула к его носу распечатку за подписью Степашина:

– Вот, сам читай! «Поскольку по делам, по которым в ходе проверок нарушений не выявлено, претензий предъявлять не предполагается, приказываю отправить их в Центральный архив до истечения срока хранения». Дата, подпись, номера дел. Их тут за пару сотен.

– А можно взглянуть? – с надеждой попросил Евгений.

– На, только дырку глазами не протри. Номера по порядку, у твоего – исходящий пятнадцать сорок семь. Уехало на главный склад еще позавчера. Коли очень хочется, беги за ним туда.

– Это который на Ленинском проспекте или на Нижегородском?

– На Ленинском, на Ленинском, – утешила его тетка. – До вечера аккурат туда дотрусишь.

Собственно, на этом любой нормальный чиновник по здравом размышлении и должен был остановиться. Свою работу аудитор Евгений Леонтьев сделал честно, начальство отчет приняло и одобрило. А что задним числом появились какие-то новые смутные подозрения и сомнения… Ну, можно отвлечься на них, если это не требует особого времени, пролистать старые пометки, открыть отчет. Однако гоняться за давно сданной работой через всю Москву – это уже явный перебор.

Оправданием молодому аудитору служило только то, что это была его первая самостоятельная ревизия, к тому же по обстоятельствам, выявленным им самим при выборочной проверке расходных статей текущего бюджета. А также то, что волей обстоятельств до сроков сдачи акта проверки транспортной развязки у Жени образовалась пара почти свободных дней. Потому-то он и решил позволить себе еще одну, последнюю попытку.

Здание архива на Ленинском проспекте больше всего напоминало заводской цех: огромная бесцветная и пыльная коробка из силикатного кирпича с редкими крохотными окошками. Вмещало оно никак не меньше десяти гигабайт самой разнообразной информации. По большей части информации скучной и никому не нужной: старые бюджеты, отчеты, акты ревизий и аудитов, разрешения, постановления и приказы самых разных чиновников самого разного уровня. Достойной сохранения вся эта бухгалтерия считалась лишь потому, что одна-две бумажки из миллиона раз в десять лет могли оказаться востребованными для справки, проверки и принятия судебного решения по очередному взяточнику либо помочь найти автора какого-нибудь особо гениального или идиотского решения. А не переносилась на жесткие диски эта информация потому, что на бумагах сохранялись автографы. Реальные подписи реальных людей, которые могут быть представлены в суде или иных принимающих решения органах в качестве основного доказательства.

К единственной двери вели три обшарпанные ступени, за створками сидел вахтер, не стесняясь читавший очередную книгу серии «Смертный страж». Охранник покосился на гостя, увидел удостоверение аудитора Счетной палаты и кивнул, не поинтересовавшись ни фамилией, ни фотографией.

В пустых коридорах архива было темно и гулко, пахло мышами и вечностью. Пройдя почти все здание насквозь, Евгений наконец обнаружил секретариат, назвал исходящий номер отправленных сюда документов, поинтересовался судьбой своего. Девушки, сверившись с таблицами на мониторах, отправили его на второй этаж в двадцать пятую комнату, откуда пожилая сотрудница с откровенно монгольской внешностью спровадила обратно на первый этаж, в комнату тринадцать. Там его порадовали тем, что полученные отчеты уже разобраны и засланы наверх, в тридцать третий архив.

На третьем этаже аудитора встретил сухощавый старикашка, седоволосый и жилистый, в синем халате с закатанными выше локтей рукавами. Узнав номер затребованного дела, он тщательно изучил удостоверение гостя, пошамкал бесцветными губами и наконец сообщил:

– Подшито уже дело-то. В общем томе находится. Без запроса выдать не могу.

– И не нужно, – спрятал удостоверение Женя Леонтьев. – Это дело вел я, мне нужно всего лишь списать адресные данные нескольких людей. Надо уточнить у свидетелей отдельные детали по ходу производства. Руководство, будь оно неладно, запросило дополнительные сведения.

Старикашка пожевал верхними зубами губу, подумал, забрал у гостя его записку с номерами бумаг и вышел в боковую дверь, из-за которой повеяло застарелой пылью. Молодой человек отошел к окну, отчего-то сделанному под самым потолком. Вид из него открывался небогатый: нахохлившаяся ворона на белой от инея ветке и длинная красная лента, запутавшаяся в кроне сразу за птицей и мелко трясущаяся на ветру.

– Вот, – на удивление быстро вернулся архивариус и положил на свой стол довольно толстую картонную папку. – Отчет подшит, отдельно дать не могу. Смотри здесь.

– Хорошо, – кивнул Евгений, возвращаясь от окна.

Молодой человек не был бы аудитором, если бы сразу не отметил две интереснейшие детали. Его доклад о расходовании бюджетных средств в практически новеньком детском доме на сто двадцать воспитанников оказался помещенным в пожелтевшее от времени дело, на обложке которого тушью было выведено прекрасным каллиграфическим почерком: «Том № 8», «АС-7—3-3-кеВ»; а ниже строкой – «Басаргин сектор».

Вслух Евгений ничего, естественно, не сказал, открыл папку, провел пальцем по нити, прошивающей стопку бумаг со сквозной обратной нумерацией, пролистнул две страницы, выписал себе в блокнот имена и телефоны командировавшихся в школу профессоров, затем перекинул отчеты до последней страницы, словно проверяя целостность нитки, а заодно глянул на дату самого первого ревизионного акта. Это было двадцать восьмое августа тысяча девятьсот тридцать восьмого года. И проверялся тем не менее все тот же детский дом «Белый медведь», но только с числом воспитанников в сто сорок четыре ребенка.

– Ага, – закрыл папку Евгений. – На том номер семь взглянуть можно?

– Нельзя, – кратко ответил старикашка, забирая дело.

– Как это нельзя? – возмутился молодой аудитор. – Я сотрудник Счетной палаты! По моему требованию мне должны предоставляться любые документы, которые я затребую для своей работы!

– Вот и затребуйте, – посоветовал архивариус. – Если начальник департамента подпишет, вам его привезут.

– Я начальник ревизионной комиссии!

– А у меня инструкции. – Старикашка отправился в архив, но, уже открывая дверь, сжалился и добавил через плечо: – К тому же закрытые тома хранятся не здесь.

– Спасибо!!! – крикнул ему вслед молодой человек.

Теперь ему было над чем подумать. Например, над тем, что если просмотренный восьмой том, еще не закрытый, включает в себя восемь актов проверки за последние семьдесят лет, то первая ревизия, подшитая в первый том, должна была состояться…

В пятнадцатом веке?!

А если предположить, что каждый том – это подборка не из восьми, а из десяти проверок, по сто лет в каждом? Круглое такое и красивое число… Это же тогда получается и вовсе полная бредятина!

На некоторое время Евгений даже забыл о причинах своего первоначального интереса к этому делу, прикидывая в голове так и этак возможные варианты.

Предыдущие тома состоят из одной-двух проверок? Возможно. Но архивариусы редко идут на подобные отклонения от норм делопроизводства. Возможно, раз или два. Пусть даже три! Но и тогда начало ревизий все равно уходит в шестнадцатый или семнадцатый век. Ну, может, в восемнадцатый. Куда-то во времена Екатерины Великой.

Что же это за детский дом такой, что наравне с таможнями, университетами и библиотеками имеет свою личную строку в российском бюджете аж со времен Суворова и Ушакова?

Садясь в машину, Женя уже понимал, что заявку на просмотр тома из делопроизводства за номером «АС-7—3-3-кеВ» он напишет обязательно. Евгений колебался только – на какой именно претендовать?

Больше всего хотелось, разумеется, спросить сразу первый! Но если нащупанная им тайна и вправду столь велика, как хочется верить, такие древние документы должны находиться в каком-нибудь музейном спецхране. Их не то что не выдадут – аудитор еще и излишнее внимание к своему открытию привлечет. А докопаться до секрета хотелось самому.

Заявка на информацию ближайших предыдущих проверок будет выглядеть куда более обыденной и естественной. А уж там, исходя из содержания седьмого тома, он сразу поймет: есть смысл рыться дальше или в нумерации ревизионных актов случилась всего лишь невинная нестыковка? Например – в предыдущих папках хранится всего-навсего подробная опись имущества недавно основанного учреждения. Тогда он не окажется идиотом, подняв шум раньше времени.

Но вот если там тоже подшиты акты проверок, то тогда…

Что он будет делать тогда, Евгений Леонтьев пока не решил, но надеялся на шум в Интернете и славу первооткрывателя крупной исторической тайны.