Братья по крови Робертс Нора
Каратак, помедлив, повел головой из стороны в сторону.
– Не надо, если твоего запаса не хватит на всех моих людей, что оказались у тебя в плену.
– Увы, – печально усмехнулся Катон.
– Что с ними станет? Их ждет участь рабов? Или их казнят?
– Для последнего они слишком ценны. Их продадут в рабство.
Каратак сумрачно вздохнул.
– Лучше бы их казнили. Рабство – это не жизнь, римлянин. И в особенности для кельтского воина.
Не зная, что именно ответить, Катон пожал плечами. Сам он не раз находился на волоске от смерти, а потому научился ценить жизнь с цепкостью не меньшей, чем утопающий хватается за любые обломки, что колышутся по волнам бушующего моря. Вместе с тем рабство для многих – действительно смерть при жизни. Среди рабов есть такие, с кем хозяева обращаются более-менее сносно, но в большинстве своем они воспринимаются просто как живые вещи, не более чем предмет обладания. Вполне можно представить, каким позором и страданием будет такой удел для гордых воинов, что шли за Каратаком.
– За рабство я не в ответе. Знаю только, что твои приверженцы будут жить. В отличие от десятков тысяч, погибших в ходе войны, которую ты развязал против Рима.
Каратак, позвякивая цепями, зашевелился, гневно сверкнув глазами.
– Это я-то ее развязал? Да я защищал свой дом! Кто, как не вы, вторглись в мои земли? Уж у кого руки по локоть в крови, так это у тебя, римлянин!
– Ты говоришь, твои земли? – резко отозвался Катон. – А не о тех ли землях идет речь, которые ты отнял у покоренных тобой триновитов? Или тех, что ты завоевал в войне с атребатами и кантиями[16]? Всё это военная добыча, король Каратак. Трофеи, не более. И вот сейчас эти земли в качестве трофеев достались нам. А знаешь, в чем здесь разница? В том, что Рим в эти земли принесет мир и процветание.
– Мир? – выдохнул Каратак, будто плюнул. – Наши города и поселки вы превращаете в пепелища, удобряя землю трупами наших людей. И это вы называете миром? Ваша империя еще недостаточно огромна, чтобы вы наконец насытились? Вам всё мало, и тянет жировать на крови и земле нашего острова. Вы не могли просто торговать с нами, принимая в уплату наши серебро, меха и скот? Вы не могли по-честному предложить нам стать вашими союзниками? Почему Рим в своем высокомерии обращается с миром, как хозяин со стадом овец? Почему все должны вам кланяться, как рабы? Или гибнуть в случае отказа от этого унижения?
Мысленно Катон ежился от этих обвинений. Ведь истинная причина, стоявшая за этим завоеванием, была ему хорошо известна: по политическим соображениям Клавдию нужна была победа в какой-нибудь войне, а покорение Британии в этом смысле подходило как нельзя более кстати.
– Это вопрос к политикам, – резко втянув воздух, сказал префект, – а я солдат, который выполняет приказы. Предлагаю задать эти вопросы императору, когда у тебя появится такая возможность. А пока, если вдруг передумаешь насчет смены одежды, дай знать караульным.
Катон повернулся и поднырнул в дверь. Он уже собирался отдать приказать караульщику, чтобы тот запер ее, но тут сквозь завесу дождя разглядел два силуэта, что приближались к нему. Один, судя по доспехам, римский офицер, а рядом с ним через лужи и грязь поступью пробиралась женщина, бережно приподнимая полы своей пенулы[17].
– Префект Катон!
По голосу он узнал Отона и выругался про себя. У него были обязанности, которые он должен был выполнить, – безусловно, как и у трибуна. Но у Отона, похоже, времени было в достатке – настолько, что он вывел на прогулку по лагерю свою жену. Прокашлявшись, Катон подал голос:
– Трибун? Чему обязан?
Молодой офицер и его жена проворно подошли. На лице Отона безошибочно читалась порывистая, восторженная взволнованность. У Поппеи вид был не столь радостный. Голову ей прикрывал капюшон, из-под которого она смотрела слегка озабоченно: дождь насквозь промочил ткань, и ко лбу липли влажные прядки волос. Отон протянул руку и цепко ухватил ладонь Катона.
– Первым делом, – напыщенно выдохнул он, – позволю себе поздравить героя дня. Человека, одержавшего победу в битве и взявшего в плен самого Каратака!
– Гм, – кашлянул Катон, откровенно раздосадованный этим чрезмерным восхвалением. Чрезмерным и опасным. Меньше всего ему хотелось бы состязаться с Осторием за стяжание лавров победы. У полководца в Риме мощные связи, а у Катона там разве что второразрядный сенатор-зять, да еще Нарцисс – скользкий дворцовый советник, самозабвенно борющийся за свое влияние на императора. При столь деликатном раскладе наживать без надобности врагов было бы как минимум неосмотрительно.
Отон скованности Катона, похоже, не заметил и продолжал изливать свою восторженность:
– Да ты сам по себе заслуживаешь триумфа, мой дорогой префект – своего, отдельного! Подумать только: какое выдающееся, поистине полководческое решение! Сам Помпей Великий[18] тебе позавидовал бы! Ты как думаешь, радость моя?
Он, весь лучась, обернулся к жене. Поппея изобразила улыбку и озабоченно глянула вниз на перепачканную кромку своего балахона.
– Ну да… Нечто выдающееся.
– Я, э-э… просто исполнял свой долг, – пробормотал Катон, внутренне морщась от банальности своих слов.
– Да ты герой, Катон! – весело поблескивая глазами, сообщил Отон. – Ты сам-то понимаешь это? – Через плечо Катона он посмотрел на загородку и, понизив голос, заговорщически спросил: – А зверь сидит… там, внутри?
– Если ты о короле Каратаке, то да.
– Великолепно! Мы должны его увидеть.
– Увидеть его? – Катон нахмурился. – Зачем?
– Как зачем? – опешил трибун. – Это же тот самый варвар, что посмел бросить вызов империи! Дикарь, на поимку которого ушло без малого десять лет! Когда моя жена вернется в Рим, то сможет рассказать, что видела его в тот самый день, когда он был усмирен нашими легионами. Высшее общество просто лопнет от зависти! Так ведь, Поппея?
– Ну да, – кивнула та, меряя Катона плотоядным взглядом сердцеедки. – Только давайте поскорее, чтобы я уже вернулась к мужу в шатер и смогла переодеться в сухое, пока не умерла здесь от холода.
Катон замялся.
– Вообще-то пленник отдыхает… Может, вы придете завтра, когда уймется непогода? Тогда и насмотритесь вволю.
Трибун капризно нахмурился.
– Префект, это ведь небольшая просьба. Мы сюда через весь лагерь шлепали по лужам, а ты упрямишься, не даешь хотя бы глазком взглянуть на этого демона…
Усталость мешала спорить, да к тому же хотелось наконец выпроводить этих аристократов, поэтому Катон скрепя сердце согласился.
– Ну ладно. Только быстро. Открой им дверь.
Караульный отодвинул засов и отворил дверь для визитеров. Трибун осторожно прошел в загородку и полез вдоль стенки, оставляя следом место своей жене. Катон остался стоять у входа, ему претило выставлять Каратака как какого-нибудь диковинного зверя. Поппея оглядела тесное узилище, после чего ее внимание остановилось на прикованном к столбу узнике.
– Это он, что ли, и есть? – спросила она с пренебрежением. – Совсем не похож на короля. Какой-то придорожный попрошайка.
Ее молодой муж молча, с благоговейным трепетом взирал на узника. А Поппея в это время рассыпалась:
– Надо же, не могу в это поверить… И это животное стало причиной стольких бед? – Подавшись чуть ближе, она брезгливо сморщила нос. – Нет, правда.
Каратак неподвижно смотрел перед собой, казалось, даже не замечая колкостей римлянки. А затем он дернулся на своих цепях вперед и злобно взревел с лицом, искаженным звериным оскалом. Поппея взвизгнула и, испуганно отпрянув, прижалась спиной к частоколу. Ее муж машинально схватился за рукоять меча. В эту секунду женщина метнулась к двери, Отон поспешил следом. Каратак продолжал бушевать, потрясая своими глухо звякающими оковами.
– Да он совсем озверел! – воскликнул трибун, убирая руку с меча и обнимая свою жену, чтобы успокоить ее. – Надо же, какая дикость… Ладно, префект, благодарю тебя. И еще раз поздравляю: отлично сработано. А теперь, моя дорогая, – обратился он к Поппее, – пора тебе переодеться во что-нибудь сухое и теплое. Идем же.
Они развернулись и поспешили в глубь лагеря. Вслед им по-прежнему неслись утробный рык и проклятия Каратака. Затем, поймав на себе взгляд Катона, он неожиданно прекратил свой рев и хрипло расхохотался:
– Оказывается, я не один, кому нужно переодеться из обгаженного в сухое!
Катон улыбнулся, а вместе с ним и легионеры, стоящие по бокам от входа, пока суровый взгляд начальника не заставил их встать навытяжку с неприступным видом часовых при исполнении. Смех Каратака утих, но на лице осталась легкая улыбка, когда он поглядел на префекта:
– Я, пожалуй, приму твое предложение насчет чистой одежды.
– Мой слуга тебе принесет.
Их взгляды были все еще направлены друг на друга, когда Катон произнес:
– Жаль, что нам выпало быть врагами. Я счел бы за честь сражаться на твоей стороне.
В глазах кельтского вождя мелькнуло удивление.
– Неужто? Что ж, префект Катон, может, ты и в самом деле так думаешь. Но мы никогда не сможем стать друг другу никем, кроме как недругами. Теперь я это знаю. И если ты полагаешь, что, будучи на твоем месте, я бы по доброте предложил тебе сухую одежду, то ты заблуждаешься. Я бы велел смахнуть тебе башку и водрузить ее на мой стяг.
Момент приязни иссяк, и глаза Каратака вновь наполнились горечью. Катон повернулся к караульным и кивнул. Дверь закрыли, заперев на засов.
– После того как Тракс выдаст ему новую тунику и плащ, никто не должен беспокоить пленного, – обратился префект к двоим караульным. – Если кто-то придет сюда, скажите, что сначала необходимо получить разрешение у верховного. Понятно?
Мужчины кивнули в ответ, и Катон зашлепал по грязи к своей палатке. Его тело ныло от усталости, и он с нетерпением ждал момента, чтобы снять свою броню и согреться вином, подогретым для него Траксом. Префект рывком откинул кожаные створки палатки и нырнул внутрь, замерев на месте. За письменным столом сидел человек, грея руки у жаровни…
Глава 14
– Добрый вечер, префект Катон, – улыбнулся Септимий, не поднимаясь со стула. Он старался говорить громко, чтобы перекрыть шум дождя, барабанящего о кожаный верх палатки.
– Что ты здесь делаешь? – нахмурился Катон. – И где Тракс?
– О, полагаю, что сейчас он в своей стихии. Я услал его с напутствием, чтобы он выбрал кувшин вина в качестве моего тебе подарка в честь героического подвига, что ты сегодня совершил. А там его уже ждало нежное попечение одной из лагерных гетер, которой был дан наказ отвлечь его на некоторое время, чтобы я имел возможность немного побеседовать с тобой.
– С меня достаточно разговоров о кровавых подвигах, – кисло поморщился Катон, устало потягиваясь и расстегивая застежку плаща. Его намокшие, заляпанные грязью полы он отбросил на сундук и расстегнул покрывающую плечи пелерину капюшона.
– И тем не менее ты их заслужил, – с улыбкой заметил Септимий. – Да и репутации они не вредят.
– Я сделал это, чтобы спасти армию. Победа и пленение Каратака были чистым везением.
– Никогда не отмахивайся от удачи, префект. По моему опыту, это важнейшее качество успешного солдата. Кому-то из нас боги благоволят именно через удачливость. А опыт и ум – так, плетутся позади.
Катон приподнял бровь.
– Не знаю. Это ты так думаешь. А мне бы хотелось считать, что свою удачу я творю сам, не подпадая под причуды и капризы богов.
– Богохульствуешь, однако…
Катон сделал глубокий вдох и, ухватившись за край кольчуги, принялся ее с себя стягивать. Наконец тяжелая масса колец сошла с головы, и он уложил ее на сундук возле капюшона, вслед за чем повернулся к имперскому лазутчику.
– Так зачем ты здесь? И будь добр, слезь с моего стула.
Септимий пожал плечами и, поднявшись, кружным путем прошел к одному из складных сидений. Между тем префект занял свое исконное место и заглянул в стоящий на столе кувшин. На донышке мерцали остатки темного вина. Налив себе, Катон обернулся к своему незваному гостю:
– Тебе плеснуть?
– Спасибо, я уже пригубил, – улыбнулся Септимий. – Между прочим, я здесь действительно затем, чтобы поздравить тебя с деянием, совершенным тобою сегодня. Это без преувеличения подвиг.
Катон на это насмешливо поднял чашу – мол, за сказанное – и сделал глоток.
– Ну ладно, к делу, – посерьезнев, сменил тему Септимий. – Я считаю, что в свете сегодняшних событий пора пересмотреть ситуацию.
– Ого… А ну, кто это теперь смеет занижать цену нашей победы? Разве она не меняет решительно всё? Мы разбили Каратака, уничтожили его армию. Кампания победоносно завершена. Теперь уж точно ни одно из племен не осмелится поднять на нас оружие, даже бриганты.
– Эх, мне бы твою уверенность… Ты пойми: с вычеркнутым из общей картины Каратаком нам все равно приходится иметь дело с Палласом и его интригами. Где-то сейчас действует его лазутчик, и пока до Палласа не дойдет весть о нашей победе, все отданные ему приказы остаются в силе. Но даже получив эту весть, он может решить, что фракционные интересы все же помешают благополучному покорению всей Британии, что будет для него как нельзя кстати. У меня тоже есть свои указания, и их никто не отменял. Я должен найти и уничтожить Палласова прихвостня до того, как он что-нибудь учинит. – Упершись локтями в колени, Септимий подался вперед. – К тому же не забывай: вы ведь тоже в опасности. И ты, и Макрон.
– Я помню.
– Отрадно слышать. Ты ведь из офицеров, лишиться которых для империи просто непростительно. Что ты сегодня с блеском и доказал.
Катон с легким стуком поставил чашу на стол.
– Ты закончил свои дифирамбы?
– При чем здесь это? Я просто хотел заострить твое внимание на том, что моя миссия еще не выполнена.
– Это мне ясно, – кратко кивнул префект. – Ну, а теперь, ежели на этом все, то буду признателен, если ты меня оставишь. У меня еще остались некоторые дела.
Секунду-другую Септимий молчал, затем нехотя поднялся.
– Я понял. Буду пока держать дистанцию. Как только что-нибудь проведаю, сразу извещу. Ты же, если что, знаешь, где меня искать.
Склонив голову, он выскользнул из палатки под дождь.
Катон, проведя рукой по лицу, прикрыл уставшие глаза. Слова Септимия эхом звенели в голове. Его приводила в отчаяние перспектива того, что Британия может быть потеряна. И из-за чего? Из-за пустых политических дрязг, сотрясающих фундамент императорского дворца в далеком Риме. Столько жизней, богатств, а в придачу и десять лет было потрачено на то, чтобы образовалась новая провинция… И все это может оказаться сметено впустую, как ненужный хлам. Мысль об этом тяготила сердце, словно железные вериги.
Посидев так с минуту, Катон открыл глаза, распрямил спину и покатал голову по плечам, разминая шею. Затем потянулся к связке уложенных возле стола вощеных табличек, чтобы написать отчет, и вдруг заметил на земле рядом с ними небольшой кожаный кошелек. Префект наклонился и поднял его, взвесив на ладони – увесистый, туго набитый монетами. Петля шнура, которым он крепился к поясу, была перетерта и порвана.
Должно быть, Септимия. Мелькнула мысль отправиться за ним следом, но тут по верху палатки тяжелой рябью прошел порыв ночного ветра. Да ну его, этого Септимия. Если ему надо – пусть сам приходит и забирает. Не хватало еще за ним бегать…
Кинув кошель для большей сохранности в сундук c казной, Катон наконец взялся за стилус, писать отчет. Хотя с него еще никто не спрашивал, он все же решил изложить свои доводы и результаты принятых им решений заранее, пока события были свежи в памяти. И если его призовут к ответу за то, что он оставил лагерь без приказа верховного, то можно будет объяснить необходимость своих действий. Поразмыслив, префект решил, что лучше написать сразу два отчета. Один для немедленного рассмотрения Осторием, где стоит несколько сгладить хаос и без пяти минут провал лобовой атаки верховного. Второй же пусть содержит правду – во всяком случае, с точки зрения Катона, – которую, хотелось бы надеяться, смогут подтвердить другие офицеры, если это понадобится.
Он был раздосадован необходимостью думать о мерах предосторожности, чтобы обезопасить себя от амбициозных соперников. Но деваться некуда. Продвижение по служебной лестнице обходилось в соответствующую цену. На мгновение Катона охватило чувство светлой тоски по тем беспечным временам, когда он, будучи солдатом, изо дня в день безоглядно жил по установленному порядку. Теперь же ему постоянно приходилось размышлять о будущем, учитывая все возможные последствия своих поступков. Он чувствовал, как из солдата превращается в политика.
Вполголоса ругаясь себе под нос, Катон приступил к работе и уже набросал черновик обоих отчетов, когда за спиной зашуршали клапаны входа и в палатку вошел Макрон, под ногами которого тотчас образовалась дождевая лужа.
– Уф-ф… Господин префект, сведения о вернувшемся из боя сопровождении обоза собраны.
– Садись давай, – кивком указал Катон на табурет, где до этого сидел Септимий. – У меня, между прочим, еще осталось немного вина. Будешь?
– Отчего бы нет, – заметив кувшин, разулыбался Макрон.
Усевшись и приняв от Катона чашу, он со вздохом сказал:
– Полагаю, сперва ты хотел бы получить от меня сводку потерь.
Катон кивнул. Макрон полез в наплечную суму и, достав оттуда табличку, повернул ее под углом к скупому свету жаровни.
– Основная тяжесть удара пришлась на Первую центурию. Шестнадцать убитых, двадцать три раненых. Из них шестеро, по словам хирурга, вот-вот помрут. Еще двое, скорее всего, тоже не жильцы: у них смертельные раны. Пятерых, когда поправятся, придется списывать. У троих ранения легкие, так что вернутся в строй. Остальные ходячие. В центурии Криспа убитых семь, раненых девять, из которых серьезно пострадал всего один. У остальных раны поверхностные. Так что на сегодня в строю двадцать один и сорок два человека соответственно. – Макрон задумчиво покачал головой. – То есть и на одну полную центурию не наберется. Вот тебе и вся Четвертая когорта Четырнадцатого легиона. Все, что осталось.
Катон невольно глубоко вздохнул. Это действительно тяжелые потери.
– А что насчет моих Воронов?
Макрон снова сверился с табличкой.
– Здесь все не так плохо. Погибло двенадцать, ранено четырнадцать. Шестьдесят четыре по-прежнему в седле.
– Все равно потери большие…
– Чего же ты ожидал? – отхлебывая вино, поднял брови Макрон. – Атака на фланг была отчаянным, рискованным шагом. Посмотри на это с другой стороны, – не отдай ты вовремя приказ, из нас сейчас, скорее всего, никого не осталось бы в живых.
– Может быть… Только нас теперь слишком мало, чтобы защищать обоз.
– От кого? Враг с поля боя изгнан. Заботы теперь только, чтоб обозники меж собой не цапались. Ну, а уж кого за шкирку тряхнуть или там башкой о башку стукнуть, на это у нас людей хватит. Так что до нового пополнения как-нибудь дотянем.
– Вопрос в том, когда оно будет, это самое пополнение.
– Думаю, сразу после того, как наша армия вернется обратно в Корновиорум[19], на постой. Пришлют, само собой, зелень необученную, ну да я из них быстро солдат сделаю. То же самое и насчет Второй Фракийской алы, хотя от фракийцев там останется разве что название. Взамен пришлют батавов[20] или кого-нибудь вроде них. Наездники хорошие, только вот дикарской лихости в них не хватает… Ладно, дареному коню в зубы не смотрят. Что дадут, то и возьмем, так же как и другие подразделения. А верховному еще придется попыхтеть, чтобы объяснить, откуда такие потери… – Макрон, умолкнув, обеспокоенно поглядел на друга. – Парень, да ты же сейчас свалишься! Тебе нужно поспать. Все, что могли, мы уже сделали. А утром, как только наладится погода, разберемся с остальным.
– Хорошая мысль, – встряхнув отяжелевшей головой, откликнулся Катон. – А как там пленные?
– О них не беспокойся, все в порядке. На моих парней можно положиться.
Вновь зашуршали клапаны входа, и внутрь вошел посыльный. Отсалютовав, он обратился к Катону:
– Господин префект! Полководец Осторий желает здравствовать и просит, чтобы вы и центурион Макрон прибыли к нему в офицерскую палатку.
– В самом деле? А зачем, он не сказал?
– Нет, господин префект. Просил прибыть, и всё.
– Значит, прибудем. Свободен.
Еще раз отсалютовав, посыльный удалился.
– Вот и отдохнули, – сухо усмехнулся Катон.
Шум празднования достиг их ушей, как только они приблизились к центру лагеря. Между тем ряды легионерских палаток были погружены во мрак. Уже давно стемнело, но костры в лагере этим вечером не жгли из-за дождя и ветра, который своими порывами раздувал козлиные шкуры палаток, словно паруса кораблей. Людей вокруг было мало, большинство укрылись от непогоды в своих палатках. Снаружи находились лишь часовые да те редкие смельчаки, что наперекор дождю и буре решились сходить по нужде.
– Ого, – оживился Макрон, ускоряя шаг. – Похоже, вино там льется рекой. Давай-ка быстрее, а то нам ничего не достанется.
Катон не отозвался. Он пытался вспомнить, чувствовал ли себя когда-нибудь таким же смертельно уставшим, как сейчас. Мучительно хотелось одного: упасть и как следует отоспаться. Для похода в штаб он надел свежий плащ, однако дождь уже начинал просачиваться через пропитку из жира, втертого в ткань. Тело бил безудержный озноб. Поспевая за другом, Катон чувствовал себя совершенно не в настроении поднимать здравицы и пить за победу. Злой от усталости, он мысленно клял Остория за то, что тот за ними послал.
Штабные палатки, стоящие в центре лагеря, имели куда более представительный вид, чем сооружения легионеров, и были прикреплены к тяжелым, вбитым в землю кольям двойной веревкой. Но и эти шатры, вздуваясь, напряженно колыхались на ветру. Освещенные внутри, они мягко сияли в ночи, и несмотря на никудышный настрой, Катон все же поймал себя на мысли, что не прочь погреться у жаровен.
Снаружи стояли нахохленные, закутанные в плащи часовые. Однако при виде двух офицеров они тут же выпрямились и молодцевато отсалютовали, пропуская гостей в просторный штабной шатер. Их тут же обволокла влажная, липкая духота. Оглядевшись, друзья увидели здесь столько народу, что и яблоку упасть негде. Воздух был тяжел от запаха отсыревшей одежды, пота, древесного дыма и винных паров. Плащи Катон с Макроном бросили поверх исходящих паром балахонов, плащей и накидок, уже застлавших настил возле входа в шатер. Отсюда друзья направились к прилавку, за которым усердствовали виночерпий со слугой, едва успевая справляться с требованиями добавки, с которыми их шумно осаждали сгрудившиеся вокруг офицеры. Едва вновь прибывшие были узнаны, как их тут же взялись громогласно поздравлять за судьбоносное участие в бою. Катон старался не морщиться, когда сильные руки сердечно, от души хлопали его по спине и плечам. Кое-как превозмогая эту нежданную экзекуцию, он благодарно кивал и пробирался дальше. Макрон, напротив, явно млел от похвал своих товарищей-центурионов.
Едва они пробрались к длиннющей очереди за вином, как офицеры – многие из них уже с помутневшими глазами – с дружными криками продвинули их к самому прилавку. Здесь им вручили по объемистой, налитой по самые края медной чаше. Не успели они отойти и на пару шагов, как к ним навстречу вышел полководец Осторий. Морщинистое лицо старика рассекла широкая улыбка, в которой обнажались потемневшие зубы.
– Ба-а, префект Катон! Виновник нашего нынешнего торжества!
Положив руку Катону на плечо, он крепко, до боли сжал его костлявыми пальцами. Затем, ослабив хватку, развернулся к одному из младших трибунов:
– А ну-ка, юноша! Принеси мне что-нибудь, на чем можно стоять. Да поживей!
Молодой человек нырнул в толчею и вскоре возвратился с простым деревянным стулом. Опершись юноше на плечо, Осторий неуклюже взгромоздился на эту трибуну и выпрямился так, чтобы его было видно над толпой.
– Славные мужи Рима! Прошу внимания!
Стоящие вблизи почтительно умолкли, но из дальних концов шатра все еще доносились нестройное пение и смех. Нахмурившись, верховный сделал глубокий вдох и проревел:
– Тихо!!
Когда последний из офицеров наконец замолк и повернулся к нему лицом, в шатре воцарилось молчание, разбавляемое лишь хлопаньем на ветру стен из козлиных шкур и дробным стуком дождя над головой, который просачивался через любые зазоры.
Прежде чем заговорить, Осторий величавым жестом указал Катону встать рядом со стулом.
– Доблестные мужи, товарищи! Сегодня для нас поистине великий день. Для нас и наших солдат, для императора Клавдия и Рима. Победа!
Он торжественно вознес чашу, часть содержимого которой выплеснулась Катону на переднюю сторону туники. Шатер взгудел восторженным ревом офицеров.
– Победа, которая окончательно утверждает за нами покорение Британии. Враг разбит, усмирен и коленопреклоненно ждет в цепях своей участи. Армия Каратака повержена, и тысячи его бывших вояк будут распроданы как военные трофеи. Ну, а вам и вашим легионерам от их продажи причитается кругленькая сумма!
Вновь раздался одобрительный гул голосов: все были рады скорому звону потока серебряных монет. Макрон, ткнув друга локтем в бок, озорно подмигнул:
– Вот у нас ауксиларии-то зубами поскрипят! Те, которых послали преграждать врагу отступление. Им-то пленных с поля боя не достанется, а только беглецы, которых они сумеют выловить. Нам же лучше.
При этой мысли он весело рассмеялся – это было давнее соперничество между легионами и вспомогательными когортами.
Между тем верховный снова поднял руку, остужая пыл, и гул поутих. Сурово сдвинув брови, он продолжил:
– Да, победа. Но победа, давшаяся нам немалой ценой. Наши люди сегодня сражались как львы, храбро встречая каждую стрелу, каждый камень, которыми трусливый враг осыпал нас из-за укреплений, где чувствовал себя в безопасности. Но мы выстояли и взяли врага за горло, упорно продвигаясь к вершине холма, и в итоге рассеяли их, как труху по ветру. Их поражение было неизбежным. Однако обошлось оно нам дорого, и стоило бы еще больше, если бы не своевременное вмешательство префекта Катона, центуриона Макрона и их небольшой группы храбрецов, вонзившейся врагу во фланг. Этот маневр склонил чашу весов с тяжело доставшейся нам победой против сокрушительного удара врага в нашу пользу. За это мы сейчас и поднимем чаши, восславив имена наших героев. За Катона и Макрона!
Он с сияющей улыбкой глянул на Катона сверху вниз, и высоко поднял свою чашу.
– Катон и Макрон! Катон и Макрон! – эхом перекатывалось по шатру. Офицеры радовались и пили.
Осторий, пошатываясь, слез со стула.
– За ту роль, что вы сыграли во фланговом маневре, вам воздастся в полной мере, – улыбнулся он. – Кто знает, может, вас даже пригласят в Рим, когда будет чествоваться моя победа…
– Благодарю, командир, – учтиво сказал Катон, а Макрон ограничился кивком.
После этого верховный повернулся и скрылся в толчее, а офицеры возобновили свое бесшабашное веселье.
– Ты глянь-ка, – фыркнул Макрон, – просто образец деликатности… Сказал с таким видом, будто бы мы так, прогуляться туда вышли. Приглашает на чествование его победы… Что у них за манера такая, вечно всю славу загребать себе?
– А ты чего ждал? Что он тебя в колесницу посадит? Езжай, мол, вместо меня триумфатором по Священной дороге[21]… Размечтался. Нет уж, заведенный порядок не изменить. Так было, и будет всегда. Хотя это не меняет того, что произошло на самом деле. – Катон с вымученной улыбкой поднял чашу. – Ну что ж, за центуриона Макрона, самого боевитого офицера во всем Четырнадцатом легионе. Да и во всех других легионах тоже.
Лицо Макрона расплылось в пьяной улыбке, и он тоже поднял чашу.
– И за префекта Катона, самого, язви его, въедливого мыслителя во всей армии, чтоб ее.
Катон, секунду подумав, пожал плечами:
– А что? За это тоже можно выпить.
Сдвинув медные чаши в тосте, они дружно осушили их и двинули к прилавку за добавкой.
Глава 15
Празднование углубилось в ночь. Офицеры, в зависимости от своих служебных обязанностей, приходили и уходили. Катон не старался угнаться за своим другом в поглощении вина, но выпил столько, что уже успел проникнуться веселым настроением своих товарищей. Макрон основательно напился, привычно впав в шумную беспечность бражника, и от всей души орал с остальными центурионами походные песни. Кое-кто из офицеров упился почти до бесчувствия и, кое-как добравшись до скамей и столов, расставленных у стен палатки, садился там и ронял лицо на руки, сложив их на столешнице. А младший трибун встал неподалеку от входа и, упершись руками в колени, безудержно разблевался.
Уже поздней ночью Катон заметил в дальнем углу небольшой кружок женщин, сидящих на скамейках вокруг стола. Офицерские жены. За исключением Поппеи, которая переоделась сразу же после своего визита к пленнику Катона, большинство из них были облачены в простые столы[22]. Её волосы уже высохли и были уложены в изящную прическу с жемчужной заколкой. Почувствовав на себе посторонний взгляд, она обернулась, и глаза их встретились. Катон несколько смутился и отвел было взгляд, но, заметив в ее глазах дерзкий вызов, не мог позволить ей восторжествовать, опустив свои глаза. Наконец она чуть заметно улыбнулась уголками губ и, приподняв чашу, слегка склонила голову в приветствии. Катон в ответ кивнул, после чего отвернулся и стал пробираться к прилавку.
Виночерпий, весь в поту, выбивался из сил, и Катон терпеливо ждал, пока тот уберет пустые кувшины и чаши, а затем бросится в боковой проход за свежим припасом с повозки. Стоя у прилавка, префект скучливо тарабанил по столешнице пальцами, и тут позади себя уловил сладковато-цветочный запах. Обернувшись, он увидел рядом с собой Поппею.
– Поппея Сабина, – моментально встряхнувшись, приветственно склонил голову Катон.
– Префект Катон, – с улыбкой произнесла она.
Улыбка этой женщины была очень обаятельна. Вообще в ее облике улавливалось некоторое сходство с Юлией, и это отчего-то вызывало смутную тревогу.
– Похоже, ваш славный военачальник не в восторге. Своим вкладом вы наносите урон успеху, который он хотел бы считать сугубо личным.
Катон с усилием собрался с мыслями. Вино и усталость – сочетание отвлекающее, но опрометчивости допускать нельзя – во всяком случае, с женой трибуна Отона.
– Мне и центуриону Макрону он воздал столько, сколько мы заслуживаем.
– Ой, да бросьте вы, – она игриво пихнула его в грудь. – Вряд ли он это сделал. Мой муж во всех подробностях рассказал, что произошло на том несчастном холме. Вы решили судьбу битвы и спасли нас от поражения.
– Мы просто внесли свою лепту.
– Вы сделали гораздо больше. Зачем так скромничать? Вам, безусловно, претит слышать все эти чрезмерные, как вам кажется, восхваления. Но вы должны знать: к тому дню, как Осторий доложится императору, ваша роль в судьбе сражения будет низведена до второстепенной.
Катон смотрел на нее неотрывно. Изысканно-красивая, с подвижным, слегка насмешливым умом, лишь подчеркивающим ее притягательность. Но сама непосредственность этой женщины несколько настораживала, более того, вызывала недоверие. Впрочем, сейчас он не доверял и себе, тщательно подбирая слова в теперешней, довольно шаткой ситуации. Любое неосторожное замечание, пусть даже вскользь, отдаленно напоминающее крамолу в адрес Остория, будет неизбежно передано Поппеей мужу, а Отон скрытностью не отличается. Повторы, как известно, рождают преувеличение, и если хотя бы слово о бахвальстве Катона достигнет ушей верховного, то на него, героя дня, начнут смотреть косо. Вся благосклонность, завоеванная на поле боя, рассеется как дым, и Осторий будет изыскивать любой повод, чтобы наказать зарвавшегося префекта назначением еще более незавидным, чем догляд за обозом.
– Я всего лишь солдат, госпожа, – натянуто сказал Катон, – и исполняю свой долг. Что говорит и делает верховный военачальник, не моего ума дело.
Она рассмеялась – приятно, серебристо.
– О боги… Похоже, префект, я вас смутила. Позвольте взять вам еще чашу вина.
Возвратился виночерпий, с пыхтением неся в каждой руке по тяжелой амфоре. Едва он их поставил, как Поппея подозвала его нетерпеливым жестом.
– Слушаю, моя госпожа.
– Кувшинчик вина. Да не этой кислятины, а старого тосканского, которое ты придерживаешь для своих лучших клиентов.
– Тосканского?
Поппея сузила глаза.
– Не прикидывайся дураком, во всяком случае, со мной. Я все вижу насквозь, в том числе и тебя. Мой муж трибун Отон. Вино запишешь на его счет.
При упоминании этого имени виночерпий покорно склонил голову и перевел внимание на стоящий за прилавком ряд кувшинов и амфор.
– Собственно, в этом нет необходимости, – хотел было возразить Катон.
– Ерунда, – чарующе улыбнулась Поппея. – Разве ты не заслуживаешь награды? Пока будет достаточно и вина. А потом, – она понизила голос, – есть и другие награды, которых заслуживает мужчина, наделенный столь несомненными талантами.
Катон оторопело застыл.
– Я, э-э… не вполне уверен, что правильно понял.
– Не дурачься, префект. Ты отлично понимаешь, что я имею в виду.
– Но твой муж…
– Мой муж напился в стельку и сейчас дрыхнет в палатке. Не таким, совсем не таким представляла я его до замужества… На публике он очарователен, а вот дома тихоня и зануда. И совсем не усердствует в плане выполнения супружеских обязанностей…
У Катона на мгновение отвисла челюсть. Мысли спутались так, что он не нашелся с ответом. Выручило возвращение виночерпия, который нес изящный глазурованный кувшин. Вынув пробку, он пустил вишневого цвета струйку в чашу, которую извлек из-под прилавка. Поппея встала между Катоном и виночерпием, чтобы ее принять. В это мгновение над лагерем остервенело пронесся воющий порыв ветра. Стены шатра встопорщились и захлопали складками, словно крылья огромной птицы. Катон обернулся на звук, а затем снова к Поппее, протягивающей ему чашу.
– Твоя награда, префект. А если пожелаешь, сможешь получить и нечто большее. Неимоверную усладу, – вкрадчиво подалась она к нему, отчего приоткрылся лакомый разрез меж ее спелыми грудями.
Ветер набрался еще большей лютости. Проносясь над лагерем, он с размаха ударил по тыльной стороне шатра, где сидели женщины, и, судя по всему, выдрал из земли колышки оттяжек. Ветер и дождь ворвались внутрь, в момент выдув наружу густую теплынь. Послышались всполошенные женские возгласы, раздосадованно заворчали мужчины: только что согрелись – и на тебе, снова непрошеное буйство стихий… Между тем оказалось вырвано еще несколько колышков, и дальний конец шатра начал заваливаться.
Мысли Катона непроизвольно обратились к его людям, что сейчас ютились в своих прибежищах. Его место было с ними: случись чего, безопасность лагеря окажется под угрозой.
Он повернулся к Поппее:
– Прошу прощения, но мне надо идти.
Не успела она что-либо возразить, как он вдавил ей в ладони чашу и развернулся, ища глазами Макрона. А тот уже сам прокладывал путь к нему навстречу.
– Ну и дела, разрази меня гром, – сказал он с ухмылкой. – Давай-ка двигать обратно к нашим людям.
Катон кивнул, заметив, что друг его достаточно трезв и, несмотря на количество выпитого, сможет добраться до палаток своими силами. Примерно так же были настроены еще несколько офицеров, разыскивающих сейчас у входа свои плащи. Выйдя наружу, Катон двинулся первым, плотно прижимая к голове капюшон плаща. С минуту шли молча, после чего Макрон окликнул друга:
– А ну-ка, постой.
Он подошел к обочине раскисшей глинистой тропы и, наклонившись вперед, с натужным стоном блеванул. Основная часть рвоты пришлась на обочину, но из-за встречного ветра что-то осталось и на его тунике. Макрон выругался и дал новую струю, на этот раз повернувшись по ветру. Затем он распрямился.
– Ну что, управился? – уперев руки в бедра, язвительно спросил Катон.
– Это лучше, чем держать в себе, – со смиренным видом ответил Макрон. – И совет на заметку: никогда ничего не делай потив ветра. – Он удрученно указал на свою испачканную тунику.
– Идем, – нахмурившись, сказал Катон.
Буря на холмах все бушевала, ветер, швыряя потоки дождя, демонически взвывал и бесновался среди палаток и всего живого в лагере. Сзади послышался крик, и оглянувшись, Катон увидел, как в воздух, вырвав из земли оттяжки, взмыла офицерская палатка и, спутавшись, завалилась. Стража верховного, побросав оружие, кинулась вбивать колышки в попытке ее закрепить. Куда ни глянь, везде буря учинила форменный хаос, и люди выбегали из своих укрытий, чтобы как-то их сберечь. Но и в таком хаосе отрадно было видеть, что часовые на укреплениях стоят исправно.
Читать бесплатно другие книги:
