Настоящая фантастика – 2013 (сборник) Гелприн Майкл

Скажите, вам приходилось идти на грузовике с разваливающейся пространственной сингулярностью? Нет, не с матрицей, о’кей всё с матрицей. С самой сингулярностью. Ведь не приходилось? Вот честно…

Да, господин прайм-прокурор! Да, я отдаю себе отчёт. Да, я намерен излагать только факты. Однако для придания оным фактам некой достоверности считаю допустимым определённый художественный окрас. Нет, я не вижу здесь никакого проявления неуважения. Скорее напротив, много че… Да, господин обер-адвокат, я помню, никаких резких высказываний. Только необходимое. Да, конечно. По существу дела. Но в той манере, в какой желаю, и ровно столько времени, сколько потребуется. Дикси, и это не ругательство.

Зря вы это затеяли, поганцы. Не надо бы выводить меня на публичный процесс, ох не надо бы. Больно дело выходит тут склизкое. Не для меня. Для вас, гадёныши. А тут – пресса. Тут журналисты. И половина – онлайнеры. Да какое там половина – считай, все. У этих чутьё, эти своего не упустят. Будет вам пожива, господа правдоносцы, Гейзенбергом клянусь. Одного только жаль – всей правды я этим уродам не выложу. Облезут. Да и знаю ли я всю правду? Или тот, кто знает всю правду, – уже совсем не я? А, господин Гейзенберг?

Знаете, когда погрешность импульсации лежит в пределах «трёх сигма», – неприятно, но жить можно. Ползёт себе здоровенный такой ромбододекаэдр под названием «Витязь» – странное название для грузовика, не без намёка на славное прошлое, и не ползёт даже, а скачет блохой по космосу. Один скачок – шесть километров. Конечно, и не скачок вовсе, а «отображение на границу зоны действия ТТМ с электронным резонатором», но это ж язык узлом завяжется, пока произнесёшь, а подумать и вовсе страшно. Шесть кэмэ для Вселенной не масштаб, но при частоте пульсации… сейчас прикину… если нормальная накачка резиста – одна наносекунда, ну да, один парсек проскакиваем за сто сорок часиков на пяти на десять в пятнадцатой импульсах.

А вот если бы на имперском крейсере с протонным резистом… Какая ещё тайна? Для кого – тайна? Нет. Это я к тому, что, несмотря на грозное название, сомнения в славном прошлом грузовичка у меня остались.

Так вот, когда импульсацию болтает в пределах от одной до десяти наносекунд, пилот может пить чай с тоником, скринить порно, любоваться космическими пейзажами или решать интегралы Фейнмана по траекториям, кто на что учился. Это нормально. Но когда вторые сутки у тебя «три сигма» со знаком минус, эрго, скорость ниже расчётной – это как-то нервирует. Забавно, что у электронщиков совсем другие сигмы, нежели у физиков. У них «закон шесть сигма». Впрочем, это к делу не относится. К делу относится: накопление ошибок в опорной частоте резиста отклонилось от закона нормального распределения, оно же – распределение Гаусса.

На третьи сутки совсем плохо стало. Опорная упала почти до двадцати. Тут до меня дошло, что неплохо бы, наконец, раз тенденция обозначилась, перестроить и модулирующую, иначе унесёт меня мимо моей какой-то там Персея – тёмную материю помянуть не успею. А модулирующую строить – это уже высшей космической навигацией пахнет, а пилотам грузовозов никакой высшей навигации не положено, наше дело простое: груз доставлен – груз сдан – груз принят. Опять же, и бортовой интеллект среагировал штатно: ситуация кризисная, помочь ничем не могу. Так что прошу принять во внимание безысходность моего положения, восемьдесят жэ ему в ж…

Я даже в ходовую спустился. Нет, что ж я, самоубийца, что ли, заэкранировался по самое не балуй, восемь тесла они и в Африке восемь, и в вакууме, и около нейтронных звёзд тоже, хотя там, говорят, что и побольше… Резист – если кому из прессы любопытно – такой же ромбододекаэдр, как и сам корабль, только маленький, метра два в длину, точно в центре, и сориентирован точно по осям. В норме. Температура твердотельной матрицы в норме. Расход рабочего материала, электронной накачки то бишь, – в норме, напряжённости полей – в норме… Резюмирую: всё в норме, отклонений от стандартной процедуры отображения нет.

А значит, пришло время нестандартных решений. Иначе не видать мне родной Агломерации, как параллельным зеркалам – эффекта Казимира при отсутствии вакуума. Прошу прощения, не обращайте внимания, это от волнения. От волнения меня на псевдонаучную чепуху сбивает. С давних времён заначен был у меня в криостате один препаратик. Ну, какой? Розовая маслянистая жидкость, без вкуса, без запаха, коэффициент вязкости…

Прошу прощения! Универсальный усилитель-преобразователь электромагнитной активности коры головного мозга, номер серии забыл. Приобрёл? У торговца какого-то приобрёл, не помню, может, того торговца давно на атомы разнесло, да не валяю я дурака! Может, господам из прессы, вон, интересно… О! Видите? Господам интересно. Так я расскажу. Тем более, к делу это имеет самое прямое отношение. Вернее, последствия имеют отношение.

Препаратик до комнатной температуры, аптечка, жгут, шприц. Увы, варварство. Средневековье! Двадцать первый век, если не двадцатый. Непростое это дело, доложу я вам, одной рукой на плечо жгут крутить. Ну да, зубы, хоть и атавизм, тоже иногда помогают. Вена вздулась… а я крови боюсь. Вогнал я все двадцать миллилитров – и немедленно гипноизлучатель на полчаса глубокого сна. И чтобы никакой быстрой фазы! Потому что, пока все эти металлизированные, полимеризированные и прочие хренизированные молекулы в моих синапсах обживаются, не приведи Шрёдингер, чтобы даже быстрый сон, не то чтоб в твёрдом уме и ясной памяти… это я для господ журналистов отвлёкся.

Очнулся. На голоэкране топологическое пиршество. Как бы это подоходчивей? Дюжина торов, вложенных друг в друга, кувыркаются лениво так. А если приглядеться – так и не торы это вовсе, а вроде как и петли Мёбиуса. А если совсем приглядеться – чтобы уже в глазах зарябило – и не петли вовсе, и не торы, а вроде змеев-уроборосов, только каждый змей не в свой хвост вцепиться норовит, а в соседский. Очень совершенная конструкция и лаконичная, как правильное уравнение. Синего цвета. И с ней же кувыркается такая же красная, но с некоторой расфазировкой. И меня от этой расфазировки как-то нехорошо плющить начинает. И даже, не побоюсь, тошнить. И вот-вот вырвет…

Когда – хлоп – и всё синфазно, топологическое чудо застывает и делается зелёным, а в голове звучит женский голос, эдакое контральто, с хрипотцой:

– Синхронизация завершена успешно.

Откуда я мог узнать? Высокие стороны, я уже докладывал, что название моего славного грузовика внушало мне смутные сомнения…

– Вот как, – говорю, вернее, думаю, – мой ИИ индексируется по женскому полу.

– Дорогой Макс, – отвечает, – я могу синхронизироваться с тобой абсолютно. Только ты мои сигналы начнёшь воспринимать как свои. Чужие мысли в своей голове неотделимы от собственных.

– Любопытный, между прочим, эксперимент можно поставить, – замечаю. – Но как-нибудь в другой раз. Хотя мысли, отделимые от своих, сильно смахивают на шизофрению.

– Именно поэтому, Макс, выбран противополый вариант. Наибольшее отличие. Но поскольку наши сознания совмещены – насколько вообще это возможно, сразу отвечаю на вопросы. Первое. Проблемы не в резисте, не в носителе и не в оборудовании. Внутри матрицы испаряется сама сингулярность.

Господа! Пока – подчёркиваю – пока прошу поверить мне на слово. Доказательства будут предъявлены в свой черёд.

– Хуже того, Макс. Процесс испарения не изотропен. Именно это создаёт иллюзию сбоя работы модулирующего резонатора. На самом деле сингулярность перестала правильно воспринимать информационную картину импульсов и их моментов, а следовательно, Вселенной.

– То есть…

– То есть нас уже унесло к чёрту на кулички.

Хочу заметить, что я всё ещё не оставил надежды спасти корабль и груз.

– Скажи… как мне тебя называть?..

– Безразлично. Когда выражаешь мысли, артикулируй речевым аппаратом. Так чётче. Видимо, микрочипы надёжней всего оседлали речевой центр.

– Ты можешь закачать в меня сведения, которые помогут устранить повреждение?

Моя диафрагма несколько раз судорожно дёрнулась – я запоздало сообразил, что ИИ, чтоб его накрыло Фурье-разложением, дёрнул меня за центр, управляющий смехом. В голове возникла сложная векторная диаграмма – сперва статическое устройство на трёх точках опоры превратилось в динамическое, на двух, перемещающееся путём сложного преобразования сил, в условиях гравитации, с использованием трения качения…

Тут до меня дошло.

– Понял, – помыслил я некогда боевому ИИ. – Шутку юмора оценил. Нарекаю тебя София.

– Мудро, – не возразила София. – Только что я протранслировала тебе полную информацию о вождении велосипеда. Вопрос: ты научился ездить на велосипеде? Резистивный двигатель устроен несколько сложнее. Если я сообщу тебе, что сингулярность преобразует информацию о движении элементарных частиц в вещественное отображение? Что она «представляет» пространство как обратную решётку кристалла и отображает объект на границу «зоны Бриллюэна», то есть на некое определённое расстояние?

– Например, шесть километров.

– Например, но что тебе из этого понятно? Что говорит тебе словосочетание «зона Бриллю…»?

Тут София, видимо, что-то углядела то ли в лобных, то ли в височных моих долях и сообразила, что всё это мне вполне знакомо. Спокойно, господа, всему своё время. Поэтому закончила она, как гвоздь в крышку гроба заколотила:

– Ты слишком умён для водителя грузовоза, Макс. Главная наша беда в другом. Я не знаю, что такое сингулярность.

Я, призвав в свидетели Эйнштейна, Ферми, Дирака и всех квантовых физиков древности скопом, мысленно отправил проклятую железяку в чёрную дыру и незамедлительно получил в ответ:

– В моей квантовой логике, Макс, есть три состояния: «да», «нет» и «хрен его знает». Сингулярность проходит по третьему пункту. Зато я с высокой степенью вероятности знаю, что произойдёт, когда сингулярность испарится.

Я уже догадывался.

– Жахнет так, что мало не покажется. Примерно через восемь часов.

Проклятая машина на какие-то доли секунды предвосхищала мои вопросы, словно была частью меня, и от этого становилось всё неуютнее.

– К счастью, в расчетное время мы окажемся вблизи досягаемости некой планетной системы. Я имею в виду, вблизи досягаемости для твоего вспомогательного корабля, а не самого «Витязя». Все расчёты уже заложены в автопилот. Ещё одно огорчение: планета относится к числу закрытых, но выбора нет.

Впору было призвать на помощь все силы Ван-дер-Ваальса… или Ваала. Или сразу Вельзевула.

Но… Признаюсь, мне захотелось спросить, что испытывает София в преддверии скорой гибели корабля, а значит, и распада своего квантового разума. Да, желание низкое и недостойное. Особенно если учесть, сколь самоотверженно и уверенно ИИ спасал… или всё же спасала?.. мою шкуру. Мне стыдно, господа, клянусь всеми сильными взаимодействиями! Нет, я отнюдь не ломаю комедию! Я продолжаю. София вновь предвосхитила мои вопросы.

– Время для меня не имеет значения, Макс. Последние пикосекунды до взрыва я растяну до размеров вечности. Ноль и Вечность – в сущности, они ведь одно и то же. И всю эту вечность я стану спокойно размышлять о тайнах Мироздания. Ещё ты хочешь, чтобы я поделилась с тобой частью своих знаний. Некоторое время на это есть.

Да, я помню приоритетные инструкции: бороться за жизнь корабля до последнего мига. Конечно, ценность груза. Однако София сама включила гипноизлучатель, потому что очнулся я уже в кабине челнока, в скафандре. Броневые плиты «Витязя» раздвигались, но видел я это только по бортовой телеметрии. Точно так же, как и сам корабль доставки пилота, который, как известно высокому суду и всем присутствующим из материалов дела, носил имя «Гордый». Не подходящее, увы, для столь низменного дела, как бегство. Униженный, вдавленный перегрузкой, бессильный как червяк, я наблюдал, как отдаляется силуэт «Витязя», как отстреливаются бустеры, как отходит главный бак. Когда, наконец, челнок, набрав необходимую скорость, лёг на курс к Ипсилон Андромеды, уже не экраны, а термостойкие плиты иллюминаторов залило молочно-белым свечением, сразу же, впрочем, пригашенным хроматикой, – это жахнул «Витязь». Строго в расчётное время.

1

Небо здесь должно быть голубым…

Облака – белыми с рыжими подпалинами. Потому что – солнце. Местное солнышко ведь почти земное, с небольшим сдвигом в оранжевую часть спектра…

Растительность должна быть зелёной… А водоёмы? Водоёмы здесь почему-то – фиолетовые. По крайней мере, так кажется с орбиты. Хотя не будем забывать, на низкой орбите слишком быстро меняется угол падения и отражения солнечных лучей, и только Гюйгенс знает, каков он, цвет этот, на самом деле.

Впрочем, сейчас из иллюминаторов почти ничего не просматривается. Ночь. «Гордый» сел на линии терминатора. Скоро рассвет. А пока громадной, в первой четверти ущерба, луной в небесах красуется Одиссей – белый с редкими синеватыми полосами вдоль экватора. И тянет через его исполинский диск овальную тень рыжая Пенелопа, второй спутник. Первый спутник, быстрая Цирцея, по ту сторону гиганта, вне видимости. На третий спутник – Калипсо – «Гордый» благополучно приземлился. Ну, правда, после двухнедельного автономного полёта, а затем маневрирования в системе Ипсилона Андромеды.

Благополучно… А мог и – неблагополучно. Ведь почему-то система закрыта. Закрывают звёздные системы, как известно, в двух случаях. Либо они по каким-то высшим галополитическим соображениям попадают в сферу специфических имперских интересов. Потому что наличие в системе хотя бы одной землеподобной планеты, имеющей в атмосфере свободный кислород, тут же переводит её в разряд колонизируемых. И о каком тогда закрытии речь? Скорее, напротив. А вот если такая система всё же угодила в сферу тех самых высших интересов, она будет нашпигована охранными спутниками так, что и шальной метеорит не проскочит, не говоря уже о космическом аппарате. А ещё – базы. Наземные планетарные базы, оснащённые лучшими станциями слежения. У имперских «закрытых ведомств» всё самое лучшее.

Либо систему закрывают – если она освоена высокоразвитой цивилизацией, давно и прочно покинувшей пресловутое «окно контакта». Но такая цивилизация умеет себя охранять. Ох, как умеет! Пилот дёрнул уголками губ, вспомнив что-то эдакое; улыбка получилась не из весёлых. Следовательно, произвольно маневрирующее небесное тело не останется вне зоны внимания чужаков. Хотя с неконтактной цивилизацией всё сложно. Никто не в состоянии сказать, что она умеет, а тем более – как считает нужным поступать.

Но возможно и третье… Это когда в системе обнаружена не поддающаяся никакому, даже приблизительному, научному описанию хрень. Назовём так, чтобы как-то назвать. Хрень опасная, совершенно непредсказуемая и ничем не сдерживаемая в своих эволюциях. Впрочем, всё это только легенды. С хренью человечеству сталкиваться пока не доводилось, или… или она прячется на закрытых мирах.

Как бы то ни было, «Гордый», используя гравитационные поля внешних планет, без всяких помех проник внутрь системы. Погасил скорость. Вышел на орбиту третьего и самого крупного спутника планеты Одиссей. Сделав несколько витков, сел почти в самом центре вечно обращённого к газовому гиганту полушария Калипсо. И вот теперь бортовой компьютер – двоюродный и сильно глупый брат почившей Софии – бодро докладывает наличие кислорода, нормального атмосферного давления и… предельно низкой влажности. А вокруг – самые что ни на есть джунгли. Каким образом пышная зелень выживает при такой засухе?

Пилот вывел на дисплей – плоский и примитивный – данные экспресс-анализа. Бактериологической и вирусной опасности здешняя микрожизнь не представляет. И на том спасибо! Осталось дождаться рассвета и совершить вылазку. Серебристые в лунном сиянии Одиссея кроны деревьев будоражили воображение. Пилот грузовоза – не дальний разведчик, ему не часто доводится любоваться пейзажами неосвоенных миров. Конечно, на Калипсо уже ступала нога человека. По крайней мере – трижды. Но материалов этих экспедиций нет в свободном доступе. Хотя пилот ими особенно и не интересовался. Своих забот хватает.

«Гордый» качнулся на посадочных амортизаторах вдоль вертикальной оси. Раз, другой. На дисплее подскочила кривая сейсмической активности. Небольшое калипсотрясение. Для спутника планеты массой почти в четыре «джей» – это, наверное, не редкость. Однако в целом планета геологически стабильна. Иначе откуда бы здесь взялась высокоразвитая жизнь? Да и не только – жизнь. Что за пятно зафиксировали внешние камеры на третьем витке? Надо бы глянуть. Во время посадки не до того было, а сейчас всё равно делать нечего.

Пилот скользнул пальцем по дисплею, запустил видеоролик. Изображение было необъёмным и чёрно-белым. Неудивительно – запись служила для визуального сопровождения основного массива данных, которые с калейдоскопической скоростью менялись в левой половине экрана и, в общем, не предназначалась для людских глаз. Пилот быстро в этом убедился. Для его – людского – глаза ничего, кроме мельтешения светлых и тёмных пятен, на дисплее не было. Попробуй отличи продукт выветривания горных пород вулканического происхождения от творения разума! И не важно – человеческого или нечеловеческого. По крайней мере, обширное пятно, формой схожее с осьминогом, страдающим ожирением, вполне может сойти за город. И кстати, находится оно от места посадки «Гордого» в каких-то тридцати километрах по прямой. Пешком можно дойти. При желании.

Он запустил программу графического моделирования. Пятно-осьминог приобрело объём и фактуру. Пилот повертел модель так и эдак… Больше всего она напоминала изображение мусорной свалки: смятые ёмкости, ломаная мебель, груды тряпья, паутина разлагающегося полимерного волокна, изглоданные крысами останки биомехов. Правда, все это исполинских размеров – бытовой хлам великанов. Если верить данным, «свалка» находилась прямо посерёдке отрицательной гравитационной аномалии. Отклонение от общих характеристик гравитационного поля планеты незначительное, но естественной сию аномалию тоже не назовёшь. Выходит, всё-таки цивилизация! И – вне «окна», иначе для чего её «закрывать»?

Пилот прикинул, чем это может ему грозить. Допустим, «внеоконная» цивилизация пофигистски относится к космическим объектам искусственного происхождения, которые имеют наглость не только шататься по планетарной системе, но и приземляться на единственной пригодной для обитания планете. Останется ли она, цивилизация, равнодушна к тому, что представитель другой цивилизации робинзонит у неё под носом? Ответа нет и не будет. В лучшем случае придётся жить у неё на задворках. Как крыса на городской свалке.

Не теряя времени, пилот скинул осточертевший скафандр, умылся, позавтракал. Натянул лёгкий, но прочный комбинезон, какими пользовались на орбитальных терминалах суперкарго. Главное его достоинство – множество карманов, по которым можно распихать всякую полезную мелочовку, или – образцы минералов, или чего-нибудь ещё. Вспомнив о «ещё», пилот отыскал свой заветный талисман и переложил в нагрудный карман комбинезона.

Он втиснулся в верхний, аварийный, шлюз, предварительно ликвидировав процедуру шлюзования как таковую. Щёлкнули замки. Пилот приподнял массивную крышку, высунулся по плечи. Выдохнул стерильный воздух корабля и вдохнул местный. Воздух оказался сухим, тёплым и чуть-чуть сладковатым. Несколько мгновений пилот прислушивался к ощущениям. Данные приборов – одно, а ощущения – другое. Решил, что ничего, жить здесь можно. Вот только немедленно захотелось пить.

Пилот нырнул обратно в тесную рубку, открыл нишу с кулером, вдоволь напился. Потом отыскал фляжку, наполнил её. На обратном пути надо будет набрать местной воды, чтобы потом её проанализировать. Подумал, что ещё взять? Пищевые брикеты. Есть. Аптечка. Есть. Универсальный инструмент, который, если надо, превращается во что угодно: в нож, топор, лопату и даже в небольшой бур. Есть. Детектор движения. Есть. Пеленгатор, дабы не заблудиться во время вылазки. Есть. Поколебался, вынул из зарядного гнезда бластер. Низкоэнергетический, способный отпугнуть крупного зверя или оглушить мелкого. На всякий случай. Вдруг здешняя макрожизнь окажется не столь миролюбивой, как микро. Всё, кроме фляжки, бластера и детектора, пилот упаковал в рюкзак.

Внешние датчики показывали возрастание температуры. Если так и дальше пойдёт, через пару-тройку часов за бортом будет настоящее пекло. Пустынный зной в неестественном сочетании с пышной тропической растительностью.

Распахнул шлюзовой люк на всю ширину, выбрался на обшивку.

Корабль доставки «Гордый» в силу печальной необходимости стал кораблем спасательным. Подмяв короткими, но широкими крыльями мелкий кустарник, он лежал, уткнувшись округлым носом в чёрную, отблескивающую металлом почву. Задранные к небесам дюзы казались жерлами старинных орудий. Вот только стрелять им было не в кого. Если не считать бледно-голубого нарыва Ипсилона C, небо оставалось пустынным. Дюзы двигателей вертикальной посадки корабль уже втянул в себя. А вот энергопанели подзарядки бортовых аккумуляторов, наоборот, медленно выдвигал навстречу налившемуся за последние пару часов жёлтым заревом горизонту. Розового земного рассвета, похоже, ждать не приходилось.

Вокруг, насколько хватало глаз, росли деревья – чешуйчатые, как у пальм, толстые стволы и устремлённые ввысь ветки с мясистыми, словно крохотные кактусы, наростами. Поди разбери, плоды это или листья? В верхнем ярусе леса – дырявая сеть лиан. Как будто кто-то набросил на кроны маскировку.

Пилот повернулся к восходящему светилу спиной и увидел, что над деревьями что-то сияет.

Металл? Стекло? Не мешало бы проверить. Да и какая-никакая цель.

Пилот лёг на живот и, прилипая ладонями ко все ещё горячей – или уже успевшей нагреться? – обшивке, сполз по покатому боку челнока на крыло. С крыла он уже съехал на заду. Сила тяжести была определённо ниже земной, но пилот ухнул во взрыхлённый «Гордым» грунт почти по колено. Наклонился, зачерпнул горсть здешней земли. Она была рассыпчатой, но на ощупь напоминала мелкую железную стружку. Пилот машинально отряхнул ладони, чувствуя, как «стружка» впивается в кожу. Увязая на каждом шагу, выбрался на твёрдое место. Похлопал ладонью по стволу кактусовой пальмы. Чешуйчатая кора оказалась сухой, тёплой и мягкой, податливой. Пилот надавил пальцем. Понаблюдал, как выправляется образовавшаяся впадинка.

Погода стояла безветренная: ни один «кактусовый» отросток не шелохнётся. В знойном воздухе висела звенящая тишина, будто в сурдокамере на третий день отсидки. Ни птичьего пения, ни стрекотания насекомых, ни звериных голосов. Странный лес. Словно и не лес вовсе, а парк из пластиковых имитаций. Такие ещё встречаются на пассажирских ковчегах древней конструкции. Искусственная зелень. Искусственные гроты. Искусственные водопады. Искусственное солнце. Дёшево и вполне утоляет ностальгию. Тем более что в те далёкие времена попытка выращивать на борту живые растения ни к чему хорошему не привела. Деревца страшно и необъяснимо мутировали, пугая своим видом и без того нервных переселенцев.

Пилот извлёк из рюкзака универсальный инструмент, сделал на коре глубокий надрез – ни капли. Он снова надавил пальцем. Надрез медленно заполнился смолообразной темно-фиолетовой массой. Пилот брезгливо отёр лезвие о ствол и быстро зашагал вперёд, туда, где над деревьями что-то блестело.

Местность заметно повышалась. Оглянувшись, пилот понял, что «Гордый» лежит в небольшой котловине. Округлая впадина диаметром в полкилометра наводила на мысль о заросшем лесом метеоритном кратере. Надо было обладать своеобразным везением, чтобы угодить именно в него. Впрочем, у бортового компьютера особого выбора не было. Топливные ресурсы «Гордого» не позволяли свободно маневрировать в поле тяготения, превышающем марсианское. Компьютер полагался больше на аэродинамику, машинная логика подсказывала, что драгоценное топливо следует экономить. Хотя, если рассуждать здраво, но по-человечески, к чему эта экономия? С планеты челноку самостоятельно не подняться. Поддерживать бортовые системы в полном рабочем режиме – тоже незачем. Если уж судьба забросила в этот мирок, нужно к нему приспосабливаться. Переходить на местные ресурсы, и чем скорее, тем лучше.

Когда пилот снова оглянулся – «Гордый» уже пропал из виду. Пилот поспешил вернуться назад, к краю котловины. Грязно-белый с чёрными подпалинами термического воздействия челнок показался ему родным домом. Он был построен людьми и в человеческом мире, хотя упокоиться ему суждено в мире чужом и, может быть, враждебном всему человеческому.

Удивляясь собственной нерешительности, пилот развернулся и зашагал прочь от корабля. Он даже принялся насвистывать и легонько похлопывать ладонью по стволам кактусопальм.

2

Здешняя Эос сияла немилосердно. Если бы не кактусопальмы с их «маскировочной» сетью, пилот давно бы изнемог от жары. Вода во фляжке убывала быстро. Он уже жалел, что не наполнил вторую. Местных источников пока не находилось. Сухой, но необъяснимо зелёный лес. Жёсткая, как металлическая стружка, почва без намека на влагу. А цель между тем сверкала всё так же издали.

Пилот понял, что недооценил расстояние и переоценил силы. Что лучше всего будет вернуться. Пока есть вода на обратную дорогу. Вернуться, отдохнуть и подготовиться к разведке более основательно. Он посмотрел на пеленгатор. Индикатор плавал на границе «жёлтой» и «красной зоны»; последняя означала полную потерю направления. Пилот сделал несколько шагов туда, откуда вела цепочка его собственных следов: индикатор снова налился успокоительным изумрудным цветом.

Убедившись, что в любой момент может пройти вспять по своим следам, пилот решил, что возвращаться, осилив большую часть пути, глупо. До цели оставалось не более километра, даже меньше. Неужто не одолеет? Воду можно экономить. Зря его, что ли, тренировали? Натаскивали в Имперском училище гражданской космонавтики будь здоров… Самый старший на курсе, не уступал молодняку ни в чем. И на тренировках по выживанию – тоже. По трое суток без воды обходился, а здесь…

Лес становился всё реже, а призывный блеск всё ярче. Не прошло и получаса, как пилот вышел на опушку. И остановился, затаив дыхание. Перед ним простиралась глянцево-белая, словно сделанная из фарфора равнина. Больше всего она напоминала тарелку с отбитым краем. Плавно закругляющиеся откосы разбегались вправо и влево, теряясь за близким горизонтом. Сходство с тарелкой усиливали полупрозрачные коконообразные сооружения, возвышающиеся над фарфоровой белизной то здесь, то там, без всякого порядка, будто хрустальные бокалы, небрежно расставленные нерадивой хозяйкой.

Первое, что пришло в голову, – космодром. «Бокалы» – это корабли, измышленные конструкторским гением какой-нибудь чрезвычайно развитой галактической расы. Пилоту даже почудилось, что между «кораблями» двигаются изящные ангелоподобные существа, закутанные в серебристые хламиды, но, присмотревшись, он понял, что это лишь иллюзия, созданная игрой света. Хрустальные коконы вбирали в себя лучи едва показавшегося над горизонтом солнца и рассеивали их по белой равнине.

Теперь и речи не было, чтобы вернуться к челноку. Пилот попробовал ногой гладкий откос. Подошва и не думала скользить, наоборот – чуть-чуть прилипала. Осторожно ступая, пилот спустился на полусогнутых в долину.

Вблизи конструкция не выглядела столь изящной. Больше всего кокон напоминал вытянутый ком сахарной ваты. Пилот протянул руку, но вовремя одумался – нити «ваты» ощетинивались мириадами крохотных стеклянистых иголочек. Пришлось ограничиться обычным осмотром. Пилот обошёл кокон со всех сторон: поверхность его была асимметрична, неравномерно расширялась в центральной части и сужалась кверху и книзу.

Высотой кокон был не более десяти-двенадцати метров, шириной от двух-трех метров в основании до шести-восьми в середине. Следующий за ним оказался метров на десять выше. А ещё дальше возвышались сорока-пятидесятиметровые исполины. Задирая голову до ломоты в затылке, пилот шёл от кокона к кокону. Переливы хрустального света в иголочках и нитях завораживали. Он не замечал усиливающейся жары, сухости во рту и усталости в ногах. Пилот остановился лишь тогда, когда наткнулся на кокон, не похожий на все остальные.

Кокон принадлежал к исполинам, но к исполинам, утратившим былое величие. Он не отражал солнечного света, а был тускло-серым, невзрачным, нити его обросли неряшливой бахромой, иголочки свернулись, будто от жара. Пилот обошёл кокон и обнаружил, что тот дыряв, пуст и словно выскоблен изнутри. Во всяком случае, его подножие устилала белая, похожая на известь труха. Пилот не стал бороться с искушением и заглянул в отверстие. Его поразило ощущение прохлады, дохнувшей в лицо. Пилот тут же почувствовал всю невыносимость долгого жаркого утра, свинцовую тяжесть в ногах и как сами собой слипаются отягощённые недосыпом веки. Не слишком соображая, что делает, пилот вцепился в закраины отверстия, рывком подтянулся и ввалился внутрь.

В голове невесть откуда возникли ритмичные строки.

Да, крепко вымотали его последние часы. После двух недель безделия и почти тысячи двухсот минут орбитального маневрирования с неизбежной сменой перегрузок и невесомости. Такие горки укатают любого Сивку. Пилот ещё успел заметить сверкающие, источающие льдистую прохладу струны, выстилающие полость, и провалился в сумятицу сновидений. Но покоя во сне ему не было. Он видел бескрайнюю чёрную с кровавыми отблесками на гребнях барханов пустыню… Пустыня медленно вздымалась и так же медленно опадала, словно дышала… Вдруг стало ясно, что это океан – океан на планете, размером превосходящей Юпитер… Небо над океаном было низким и светилось, как остывающий расплав… Иногда с неба срывались тысячекилометровые молнии, они вонзались в мерно дышащую грудь океана, и тогда на его поверхности образовывалась ртутно-блестящая корка… Эта корка тут же начинала разламываться на громадные куски, которые переворачивались, будто подтаявшие снизу айсберги… И над океаном вырастали недолговечные, отливающие киноварью хребты, рядом с которыми Анапурна и Эверест показались бы карликами… Через мгновение, равное по продолжительности человеческой жизни, ртутные айсберги исчезали в непроницаемо-чёрных пучинах, до следующего чудовищного разряда…

Прекрасное и мучительное зрелище что-то означало. Пилот силился понять: что именно? Отгадка была совсем рядом. Нужно лишь совместить несовместимое. Объединить несочетаемые элементы. Собрать головоломку, все детали которой были от других головоломок, к тому же – придуманных не людьми…

Проснулся от тягостного ощущения, что воздуха вокруг становится всё меньше и меньше. Как тогда, на «Альционе», продырявленном обломками орбитального балкера. Пилот долго и бессмысленно пялился на блестящие струны, пересекающиеся у него над головой. Потом вспомнил, где он, рывком поднялся с ложа из белой, будто известка, трухи, высунулся из прохладного нутра кокона. Жара опалила его, словно он сунул голову в печь. Что-то изменилось в окружающем мире. Не понять – что.

Пилот выбрался из кокона, отряхнул комбинезон и вдруг заметил, что на белом фарфоре поверхности – ни единой тени. Он машинально посмотрел на небо. Небо стало другим: ни пятнышка «земной» голубизны – низкое, с ртутно-металлическим отливом. Будто и не небо вовсе, а крышка контейнера для резервных биоэлементов. Вид изнутри. Пилот достал пеленгатор. Индикатор уже не плавал, он прочно утвердился в «красной зоне». И как пилот ни вертелся – показания не менялись. Ничего страшного, подумал он, главное – вспомнить, откуда пришёл. Кажется, вон оттуда… или нет, скорее – оттуда…

Пилот обогнул кокон. Потом – ещё раз. Все коконы вокруг выглядели как однояйцевые близнецы. Но что-то изменилось. Вот что: теперь они не напоминали комки сахарной ваты, теперь это были веретена с плотно намотанной пряжей.

Больше не пытаясь определить направление, пилот зашагал к лесу, кромка которого едва виднелась на горизонте. Там корабль, и – следы, которые к нему выведут. На открытом пространстве небо казалось ещё ниже. Как будто айсберги из сна стремительно погружались на дно атмосферного океана Калипсо. Пилот бросился бежать, взлетел по покатому склону «тарелки», кинулся под защиту кактусопальм. Прижался к мягкому стволу, отдышаться. Отстегнул от пояса фляжку, приложился к горлышку. В два глотка опростал досуха. Вытер рот, осмотрелся. Вгляделся в «стружку» под ногами. Следов не было. Не было!

Простое соображение, что достаточно пройтись вдоль «края тарелки» и рано или поздно он наткнется на цепочку собственных следов, успокоило пилота. Воды не осталось, но должны же в этом чёртовом лесу быть хоть какие-нибудь водоёмы? Пилот извлёк универсальный инструмент, сделал на стволе кактусопальмы три глубоких продольных надреза и зашагал по кромке «фарфоровой долины».

Ртутное небо светилось ровным, бестеневым светом. Палящий зной медленно, но верно выпивал соки. Круг замкнулся – пилот снова вышел на кактусопальму с изрезанной корой. Надрезы заполнились тягучей фиолетовой смолой, но это были именно они. Ноги больше не держали пилота, и он опустился на жёсткую почву, чтобы дать им роздых. И подумать, что делать дальше.

Следы исчезли. Направление к «Гордому» потеряно – это ясно. Но идти надо – это тоже ясно. Глупо подыхать от жажды в идиотском лесу, коли выжил в серьёзной космической передряге. И если направление не могут подсказать знание и логика, пусть подскажет случай.

Он вытащил из нагрудного кармана талисман – древнюю, истёртую прикосновениями множества пальцев монету, с профилем залысого, с большим лбом и острой бородкой человека. Монета перешла к пилоту по наследству. Ею очень дорожили в семье, но никто не мог сказать, чей профиль украшает её аверс.

«Ленина» – вдруг всплыло в голове. Ленина? А кто это? Ответа не было. Странно. Это всё жара, подумал пилот, рассудок мутится. Или… или не жара? Не время об этом размышлять.

Пилот покачал талисман на ладони. Аверс – налево, реверс – направо. Подбросил. Поймал. Разжал пальцы. Реверс.

Он поднялся, оттолкнулся от изрезанного ствола кактусопальмы и зашагал вправо, постепенно удаляясь от заколдованной фарфоровой долины с её коконами, в которых снятся странные сны. Определённость воодушевляла, и это тоже было странно, ведь на самом деле ничего в его положении не изменилось. Вскоре он заметил, что местность идёт под уклон, а деревья становятся выше и зеленее. Почудилось даже – веет прохладой. Он прибавил шаг, цепляясь за стволы кактусопальм, чтобы не упасть.

Впереди показался узкий распадок, балка. Балка – это эрозия почв, эрозия – это жидкость. На дне может оказаться ручей или хотя бы – болотце. И впрямь, что-то металлически поблёскивало в ртутном сиянии неба. Остаток пути пилот проделал на четвереньках. Вода в ручье была тёмной и странно неподвижной. Как ни жаждал пилот погрузить в неё голову и пить, пить, пить, покуда из ушей не польётся, всё же он воздержался от порыва. Погрузил в ручей руку. Вода поддалась с трудом, напоминая скорее кисель. Пилот зачерпнул её ладонью, понюхал. С разочарованным стоном плюхнул желеообразный комок обратно. Это было что угодно, но не вода. И, судя по запаху, пить её можно было, имея метаболизм на основе углеводородов.

И снова зазвучали в голове ритмические строки, но на сей раз со строками возникло имя: «Гомер». Кое-что становилось понятным, хотя от этого не легче.

Пилот выбрался из балки и побрёл куда глаза глядят. Точнее, куда придётся. Он просто переставлял ноги, натыкался на стволы, падал. Упрямо поднимался и брёл снова. От усталости и жажды в ушах звенело. Мёртво молчавший лес вдруг ожил. Загомонил на разные голоса. Птичий пересвист, кваканье, звериный рык. Голоса звучали отовсюду. Всё громче и громче. Пилот заткнул уши, бросился бежать – откуда только силы взялись. Он хотел сейчас только одного – чтобы эти голоса заткнулись. Оглушённый ими, пилот не заметил, как очутился на каменистом гребне кратера, споткнулся и покатился вниз.

Он не сразу пришёл в себя. А когда всё-таки пришёл – изумился. И тому, что ещё жив, и тому, что голоса умолкли. Пилот лежал на спине, раскинув ноги и руки, бессмысленно глядя в сверкающую ртуть неба. Покой, граничащий с полным равнодушием ко всему на свете, включая собственную судьбу, овладел им. Пилот даже не шелохнулся, когда устилавшая дно небольшого кратера «стружка» взвизгнула под тяжестью чьих-то шагов. И только когда взвизги стали повторяться всё чаще и, по мере приближения неизвестного, становились всё громче, пилот перекатился на живот и приподнял голову.

Создание более всего напоминало шагающий механизм из воронёной стали с длинными и тонкими, словно ходули, конечностями. Между ними болтался на некоем подобии карданной подвески опрокинутый конус. Венчала конус «голова», похожая на птичью, с длинным гибким клювом. Второй пары конечностей не было. Движения «конуса» были неравномерны. Он будто ощупывал дорогу, прежде чем ступить. Клюв качался из стороны в сторону, а безглазая голова вертелась влево-вправо в неприятном несовпадении с амплитудой этого раскачивания.

Пилот замер. Казалось, если «конус» заметит его, произойдёт что-то непоправимое. Нет, не смерть. Нечто похуже смерти. «Конус» прошёл поодаль, перевалил через скалистый гребень и исчез.

Пилот поднялся. Он бы с радостью облился сейчас потом, вот только жидкости в организме осталось слишком мало. Вдруг пилота посетила на удивление ясная мысль. А что, если пойти вслед за конусом? Двигается тот не быстро, зато есть шанс, что рано или поздно приведёт куда-то, где может оказаться вода. И даже если воды там не окажется, всё равно следует пойти за этим созданием. И не важно, живое существо это, механизм или гибрид. В любом случае он получит бесценную информацию, обнаружив место обитания или дислокации «конусов».

О том, что эта информация может стать для него последней, пилот как-то не задумался. Как и не задумался он, почему поступил по-другому: вынул свой талисман, прошептал «аверс – за ним, реверс – в противоход». Выпало, что в противоход. Лес разразился торжествующим рёвом и гуканьем и сразу же смолк – то ли приветствуя выбор, то ли издеваясь над ним.

3

Вода. Мир схлопнулся в точку, сузился до одного короткого слова. Вода. Пить. Жажда. Пилот сидел, опершись спиной о податливый ствол кактусопальмы, и звенела опостылевшая тишина, а с мертвенно-ртутного неба всё так же низвергались потоки жара, выпаривая из тела остатки жизни. И некуда спрятаться, всё залито призрачным маревом, и даже стволы растений не отбрасывают спасительной тени.

Ещё полчаса, от силы час – и он уже не встанет. Так и останется здесь скорчившейся мумией на потеху странным существам и неведомым лесным… голосам? Звукам? Да не всё ли равно! Встань и иди! – так сказано было, и мёртвый встал и пошёл, если, конечно, верить древним сказкам.

А он ведь ещё даже не умер… ещё не умер.

У этого кратера противоположный гребень высок – вскарабкавшись, можно оглядеть дальний горизонт. Но – на пределе сил. А совсем недалеко, левее – разлом, или овраг, или как его… распадок. Туда дойти проще, но что это даст? Ещё один ручей со студнем вместо воды?

Пилот в который уже раз запустил пальцы в нагрудный карман. Сверкнул в лучах Ипсилона отчеканенный затёртый профиль: лысоватый человек с бородкой. «Вождь мирового пролетариата», надо же. Чего только не засунул ему в голову почивший в бозе искин «Витязя»: литература, музыка или вот – история. Только его, пилота, собственная история стремительно катится к закату, и вся мудрость Софии бессильна.

Монета взлетела, кувыркаясь: аверс – восхождение, реверс – распадок. Реверс. Он согнул ноги и медленно, чтобы не потерять сознание, выпрямился. У искусственного разума, возможно, были свои резоны. Возможно, он хотел, чтобы на необитаемой планете человеку было не так скучно и одиноко, оттого и загнал в его мозги культурный багаж последних тысячелетий. Кто поймёт резоны искусственного разума? Или вычислил, что это спасает от одичания. Одного не вычислил – воды.

Воды! Он сам виноват – там, на борту «Гордого», много воды. А ещё реактивы, энергия, он мог бы добыть воду химическим путём, здесь же есть кислород, он добыл бы целое озеро воды, он бы плескался в воде, как какая-нибудь полуразумная амфибия или безмозглая амёба. И пусть, что пала сюда звезда Полынь и треть вод стали горьки, он отыскал бы недостающие две…

Звук снова возник из ниоткуда и со всех сторон сразу: он был словно уханье механического филина, вздумавшего выводить соловьиные трели, живой и неживой одновременно; ствол кактусопальмы, о которую продолжал опираться пилот, завибрировал, заплясал в безумном резонансном танго… Какой в этом смысл?

Звук оборвался так же внезапно, и пилот двинулся в путь. Преобразование Фурье. Причём – обратное преобразование Фурье. Да, вот именно, именно обратное… Свёртки функций. Мерность пространства… Какова мерность пространства, Риман его побери? Я брежу, понял пилот, это просто бред, надо взять себя в руки, не надо думать, ни о чём не надо думать, надо просто идти, шаг за шагом. Калипсо, Калипсо, коварная нимфа, я должен обвести тебя вокруг пальца!

Древний поэт, ты словно проник своим незрячим взором на тысячелетия вперёд! Да и переставлять ноги в ритме гекзаметра, оказывается, гораздо легче.

Спутник, он же демон, поглощённый бездной. И не иначе как сам Зевс поразил двигательную установку «Витязя». И скрипит, скрипит под ногами грунт, вот и распадок, рядом.

Благосклонно. Здесь ты, слепой поэт, немного подкачал. Ну да что уж там, тебе простительно, сквозь тысячелетия… И что там у нас дальше по поводу бессмертия и вечной молодости?

Пилот замер. Отёр слезящиеся глаза. Дёрнул кадыком, пытаясь сглотнуть несуществующую слюну. Пологий выход из разлома плавно перетекал в обширное плато. В пределах прямой видимости красовалась экспедиционная база. И не просто, а – образцовая экспедиционная база. В зыбком мареве восходящих потоков различимы были купола жилых отсеков, кубы лабораторных корпусов, шпиль энергостанции и даже, кажется, ангар для вездехода. Сколько до них? Километр? Два? Не больше.

Торопливой подпрыгивающей походкой он устремился вниз. Пьяное какое-то ликование; словно у канонира, в перекрестья оптических визиров которого угодил наконец долгожданный неприятель, да не просто неприятель, а… Бред, бред, долой из головы, он никогда не служил на имперских боевых кораблях, и откуда ему знать, какие чувства испытывал главный канонир Третьей батареи импульсных лазеров имперского крейсера «Трансцендентность» Иоанн Чжоу Линь, когда на линии боя внезапно показался флагман мятежников «Око Змея»…

В глазах потемнело. Острый приступ головокружения, и сразу – спазм живота, выворачивающий наизнанку внутренности. Он нашарил на бедре бластер, с треском отодрал от липучек и принялся палить, как ему казалось, в сторону базы. И уже не мог понять, что лежит на земле, что разряды веером уходят в неживое небо и тем более – что его заметили, что от небольшой, чуть поодаль от главных сооружений, буровой вышки к нему бегут двое в серебристых комбинезонах, будто катятся две капли ртути под невидимыми, но такими яростными лучами Ипсилона Андромеды.

Сознание вернулось мгновенно. Чья-то рука схватила за волосы и рывком выдернула со дна на поверхность ледяной воды. Воды. Пить не хотелось, слово «вода» больше не отзывалась во всём теле колокольным звоном. Пилот открыл глаза.

Стандартный медотсек. Несколько стоек с диагностическим оборудованием, прохлада, приглушённое синеватое освещение – блаженство после неистовства Ипсилона. И взгляд. Чуть насмешливый, но в меру озабоченный – как положено медику у койки больного.

Обладательница взгляда – женщина, да нет, скорее, девушка в голубом комбезе медицинской службы. С женщинами пилот не общался давно. По крайней мере, так близко. Виртуальное общение, оно, конечно, но – не в счёт.

Надо брать управление на себя, решил он. Потянулся на койке и поинтересовался:

– Кто вы такие? Как здесь оказались?

Она улыбнулась. Даже в неестественном освещении заметно было, как улыбка преобразила её: озорные искорки в серых… зелёных? или голубых? глазах заплясали отчетливей, медицинская озабоченность истаяла без следа, лицо с резко очерченными, широковатыми скулами оказалось миловидным и – не злым. Вроде и не красавица, рот большой, нос «греческий», а что-то есть… Славная девчонка, решил пилот. Но, похоже, вспыльчивая… судя по мимике и моторике.

– На ваш вопрос, больной, – «больной» прозвучало с оттенком лёгкой насмешки, – я отвечать не уполномочена, пока с вами не пообщается начальник экспедиции.

Пилот воздел очи горе. О, женщины. Как будто в слове «экспедиция» уже не содержится частичный ответ. Или она нарочно?

– Ответ принят. Второй вопрос – как я здесь оказался? И что со мной было?

– Меня Сандрой зовут, – неожиданно заявила дива. – Я начальник медицинской службы и биологической защиты.

– И сколько лет начальнику медицинской службы экспедиции?

– Вы наглец и хам.

Так. Понятно.

– Сдаюсь. Меня зовут Макс. Никаким краем не начальник чего-либо. Простой пилот грузовоза. А простым пилотам грузовозов быть наглецами и хамами сам великий Шрёдингер завещал.

– Кто?

Ого, посерьёзнела. Глаза как щёлочки. Руки в замок на коленку. Пальцы красивые, музыкальные, а коленка, та вообще выше всяческих похвал. Чем ей, интересно, Шрёдингер не угодил?

– Шрёдингер. Древнеэпический герой и мучитель кошек.

– Это вас, Макс, надо спрашивать, как вы тут оказались, только это Бертран спросит, он у нас самый главный. С вами же ничего ужасного не случилось. Перегрев, обезвоживание, тепловой удар. Пустяки. Но… – Она подалась вперёд, и пилот уловил аромат её тела, терпковатый, немного резкий, наверное, потеют на Калипсо и в кондиционированных помещениях… а может, просто месячные, гормональный фон. – Но вы аномально долго пробыли без чувств.

– Сколько?

– Около двенадцати биологических часов. Полное обследование организма отклонений от нормы не выявило, анализы – тоже. И ещё. Макс, вы всё время бредили.

– Бредил? – Этого только не хватало. – О чём же? О небе золотистом, о пристанях крылатых кораблей?

– Наиболее устойчивый бред – вы всё время вспоминали какое-то нестационарное уравнение Шрёдингера.

– Ах, так вот почему вы…

– Вот да, потому. Кого-то убеждали в необычайной важности этого уравнения, заклинали именами богов и учёных решить его. – Она потёрла указательным пальцем бровь. – Я не математик. «Метод подвижной сетки», это имеет смысл?

Пилот понял: взять на себя управление так и не удалось.

– Имеет. Один из методов решения нестационарного уравнения Шрёдингера.

– А «динамические характеристики суперпозиции состояний»?

– Возможно. Послушайте, Сандра, неужели я битых двенадцать часов сыпал формулами?

Она не улыбнулась.

– Нет, конечно. Вы много бредили на незнакомых языках. Похоже, это были стихи. В основном стихи. Вот один раз – на старорусском, я его понимаю, очень красиво, что-то про летящую стрелу, которая вне добра и зла…

– «Я пущенная стрела, и нет зла в моём сердце, но – кто-то должен будет упасть всё равно», это?

– Да-да!

– Дадите послушать запись?

И по выражению лица Сандры тут же понял:

– Вы не фиксировали мой бред?

– Нет…

– Плохо, – еле слышно пробормотал пилот. – Очень плохо.

И громко произнёс:

– Что ж, я готов предстать пред вашим Бертраном. Самочувствие отличное, настроение – хреновое. Где моя одежда, любезная Навсикая?

– Кто?

– Неважно.

Она указала на небольшой шкаф-купе и отчеканила:

– Жду вас снаружи.

Так, рюкзак оставили – уже хорошо. Бластер, конечно, изъяли. Пилот быстро облачился, скользнул пальцами по нагрудному карману – монеты не было, чего и следовало ожидать. Постоял, прислушиваясь к внутренним весам, – стрелка на нуле, физические кондиции восстановлены. И шагнул к выходу из медотсека.

4

Начальник экспедиции оказался невысоким и коренастым; помимо серебристого солнцезащитного комбеза на нём, вероятно для солидности, красовался свободного кроя серебристый же пиджак, небрежно застёгнутый на одну пуговицу. Брюшко у начальника тоже наличествовало. Густые, пушистые даже, волосы могучей волной опускались до плеч, а черты лица выдавали южное, как выражались в старину, происхождение: то ли индусы числились в предках у Бертрана, то ли арабы. Нос с сильной горбинкой, глаза тёмные, а тонкие губы кривятся в едва различимой ироничной усмешке.

Начальник бросил на вошедшего взгляд – короткий, но пристальный, с неожиданной грацией обогнул стол и протянул руку:

– С прибытием, Максимилиан!

Ладонь маленькая, пухлая, с короткими пальцами, однако рукопожатие слабым не назовёшь. На пальцах сразу два кольца, одно – затейливой формы не пойми что, второе – гладкое, с гравировкой на санскрите. «Ом намах шивайя…» – больше не прочесть. Всё же индус.

– Если можно – зовите меня просто Макс.

– Да без проблем. Присаживайтесь. Просто Макс, не вопрос. А я просто Алекс. Прошу заметить, не Александр, не Алексий, именно – Алекс.

– Хорошо – не Алкиной, – ввернул пилот, устраиваясь на раскладном стуле.

Бертран снова глянул остро, с прищуром. Больше всего он походил на кота – сытый, матёрый котище. Но хвостом отчёго-то подёргивает. Отчего?

– Одна простая вещь, Макс. Эта милая планетка быстро ставит всё на свои места, и всех тоже. Я имел беседы и с Энтони Кроу, и с самим Дюком Мин Бао… вот так, запросто, с глазу на глаз, как мы сейчас с вами…

Энтони Кроу – директор Института Ксенологии, что в Агломерации Тау Змееносца. Дюк – личность среди контактёров легендарная. Полевой контактёр в прошлом, ныне завсектором в Управлении по Внешним Связям. Широко известные очень узкому кругу лиц люди. Но откуда простому пилоту грузовика знать эти имена? Верно, неоткуда.

– …Поэтому, Макс, если вы вообразили себя героем, мнэ… эдаким себе Одиссеем, эта планетка быстренько наставит вам рога…

Да, этого цитатами из Гомера не прошибёшь…

– Обломает, – механически поправил пилот.

– И обломает тоже, – согласился Бертран. – Сама наставит, сама и обломает. Ладно, давайте соблюдём формальности.

Он вынул сканер, и пилот приложил запястье к матовому экрану. Можно подумать, пока он валялся в отключке, этого не сделали.

– Ага, ага. – Алекс изучал данные так, словно и вправду видел их впервые. Кажется, ещё и близорук. – Пилот грузовоза, и так далее, и по списку. Один простой вопрос, Макс: как вы здесь оказались? Я хочу сказать – в системе Ипсилона?

– Разве ваш экспедиционный «якорь» не отследил появление в системе управляемого небесного тела?

– Макс, давайте сразу договоримся об одной простой вещи: я здесь начальник, и я задаю вопросы.

Как-то очень непринуждённо в устах Бертрана все вопросы оказывались простыми. Даже сложные. Говорил он быстро, «проглатывая» добрую половину согласных, да к тому же негромко. Однако впечатление ровно обратное, – что начальник изрекает нечто веское, солидное значимое. Пришлось докладывать о поломке «Витязя», о бегстве.

– Ага, да, понятно. Всё это очень даже занимательно. Макс, угадайте с трёх раз, что мы можем думать о вашем здесь появлении?

– Приехавший по именному повелению чиновник требует вас сей же час к себе…

Бертран фыркнул, но промолчал.

– Монету верните, – добавил пилот. – Круглый такой слиточек медно-никелевого сплава.

– Что? Ах, это, – начальник пошевелил пальцами, – не вопрос, вот ваше сокровище. И попрошу без обид: неизвестный артефакт мы должны были исследовать самым тщательным образом. Полномочия у меня есть, даже если вы не просто… мнэ… пилот грузовоза.

Врёшь, подумал вдруг пилот. Много врёшь и чего-то боишься. Мысль соткалась сама собой, из ничего, как Вселенная из первичной сингулярности. Пилот сосредоточился, пытаясь понять… и понял!

Мимика, моторика глаз, конечностей, жесты – весь поток невербальной информации от начальника экспедиции чётко сводился к двум сигналам: «обманываю» и «боюсь». Когда он научился считывать невербальную информацию? – об этом подумаем позже, проблемы надо решать по мере их поступления.

– У всех свои талисманы, – заметил пилот. – У вас, вижу, древнее кольцо с Земли. Индия?

– Выше бери, пилот! – Бертран снова пошевелил пальцами. – Одно из них представляет собой стилизацию под молот Тора, а сделано, да, – в глуши Непала. Да ещё во времена, когда туда туристы и не хаживали. Ладно, поговорили. Пойдёмте в «кают-компанию», на вечерний чай. У нас тут уже вечер как бы.

«Кают-компания» располагалась под открытым небом – вернее, под защитным тентом, натянутым между спальным и лабораторными отсеками базы. Сопла мощного кондиционера гнали из-под крыши лаборатории струи холодного воздуха. Посреди залитой пластиком площадки высился пластиковый же длинный стол, на краю стола – голопроектор. Усаживаясь, пилот окинул взглядом энергостанцию – несомненно, блок работает на Т-сингулярности. Кучеряво живут господа ксенологи.

Пока к вечернему чаю подтянулся только один желающий – такой же невысокий и плотный мужичок, как Бертран, но лицом являвший полную противоположность: щекастый, круглолицый и курносый, с липнущими к потному лбу прядями льняных волос, он, казалось, всем своим видом излучал доброжелательность. Бесцветные глаза, однако, впились в незваного гостя острыми буравчиками.