Настоящая фантастика – 2013 (сборник) Гелприн Майкл

Марина Ясинская

Благословение Зоркого бога

Увидев трехглазую лапу, висящую над заброшенной, потрескавшейся дорогой, Зверобой замер – будто налетел на стену. Поднял сжатую в кулак правую руку, давая знак остановиться следовавшим за ним настороженному Тимьяну и напряжённому Васильку, и тихо, не поворачивая головы, скомандовал:

– Начинаем.

Двое за его спиной действовала слаженно, так, словно не раз уже имели дело с нечистью, хотя не так давно начавший брить редкую щетину Василёк никогда к Улицам даже близко не подходил, а пожилой, но ещё крепкий Тимьян последний раз бывал там, когда в его бороде не водилось седины.

Лесничие сложили к ногам колчаны, луки и посохи и почтительно, в пояс поклонились дремлющей лапе. Зверобой осторожно, щупая ногой землю перед каждым шагом, пошёл вперёд, нараспев повторяя заклинание:

– Сестрица светофорница, разреши пройти. Мы – мирные пешеходы, зебра блюдём. Не плутай нас по перекрёсткам, позволь двигаться дальше.

Минуты утекали одна за другой.

Первым не выдержал Василёк – злость и досада толкали его вперёд:

– Может, она спит? Прошмыгнём быстренько – она и не заметит.

– Не заметит, – хмыкнул в седую бороду Тимьян. – Ты знаешь, что бывает с теми, кто в Улицы входит, не получив благословения светофорницы?

– Ну?

– Светофорница обежит вокруг тебя незаметно по кольцу, – зашептал Тимьян, – И ты из него никогда не выберешься, так и будешь бродить кругом по Улицам, пока не помрёшь с голоду и не обернёшься упырём.

«Сказки», – отчётливо читалось в юношеских глазах, бесстыже и нагло отказывающихся верить россказням стариков.

– Или, упаси Дерево, как дядька мой, попадёшь в лапы к кикиморам или сантехам, и они тебя зыбочником обернут на веки вечные, – продолжил Тимьян, кивнув куда-то в сторону.

Василёк проследил за его взглядом, немедля увидел серого зыбочника, спрятавшегося неподалеку от дороги, и поёжился. Железное тело покрыто птичьей паршой, рогатый верх высится над кронами, и от него в обе стороны тянутся железные нити, намертво сковывая зыбочника с другими собратьями… Ходоки говорили, зыбочья цепь бесконечна, она тянется от одних Улиц к другим, на много сотен вёрст, и опоясывает весь белый свет.

– Будешь стоять мёртвый, и только в грозу оживать сможешь. Станешь обрывать нити и хлестать ими как молниями насмерть всё живое, что случится пройти рядом с тобой, – зловеще закончил Тимьян и многозначительно покачал седой головой.

– Да понял я, понял, – присмирел Василёк и вздохнул: – И долго ждать?

– Столько, сколько надо… Бывало, днями ждали, а то и неделями.

– Днями? – взвился парень. – Да она же тогда сгинет без следа, ни за что не нагоним…

– Тихо, – резко приказал Зверобой, резанув напряжённым взглядом по стоявшим позади него.

Василёк пристыженно замолчал – Зверобоя, немного сутулящего спину, как это обычно делают люди высокого роста, хмуро щурящего темные глаза, опытного ходока, уважали и побаивались все лесничие.

– Тихо, – повторил Зверобой и продолжил свой медленный ход к лапе светофорницы, приговаривая заклинание.

Прошло ещё несколько мучительно долгих минут, и верхний глаз лапы нехотя загорелся красным. Зверобой немедленно остановился, пошарил в перекинутой через плечо котомке, выудил сухарь, искрошил его в длинных пальцах и высыпал перед собой на землю длинной продольной полосой.

– Сестрица светофорница, прими подношение, – почтительно произнёс он и наступил на полосу крошек.

В ответ верхний глаз погас, а средний загорелся жёлтым.

Зверобой извлёк из котомки следующий сухарь и повторил процедуру.

– Сестрица светофорница, прими подношение.

Средний глаз нехотя мигнул и погас. Путники затаили дыхание, впившись взглядом в нижний глаз. Тот мигнул и загорелся зелёным.

– Благодарствую, сестрица, – низко поклонился Зверобой, оставляя на земле третью полосу, а затем путники быстро пробежали под трёхглазой лапой.

– Уф, – перевёл дух Василёк, когда, обернувшись назад, увидел, что на лапе светофорницы снова загорелся красный глаз. – Пронесло.

– Погоди радоваться прежде срока, – осадил его Тимьян. – Сколько их ещё впереди! Да и если бы только их…

Зверобой не присоединялся к разговору. Закинув посох за спину, он уже широко шагал по изрытой трещинами дороге в сторону Улиц. Лесничие поглядели ему в спину и слаженно бросились догонять ходока.

К Улицам подобрались засветло, и, хоть до заката оставалось ещё часа два, Зверобой решил, что внутрь они пойдут только завтра. Лес совсем поредел и уже не нависал плотным шатром над запретной дорогой; впереди, в опасной близости, вызывая липкий холод в самом низу живота, высились огромные каменные строения, пялящиеся по сторонам слепыми провалами глазниц-окон. Некогда – владения людей, а теперь – нечистое царство кикимор, упырей и правдомов.

Для ночлега Зверобой облюбовал поеденные ржой останки железного скелета огромного водильца, чем вызвал замешательство не только у неопытного Василька, но и у делавшего в прошлом пару ходок в Улицы Тимьяна.

– А не рассердим мы дух умершего зверя, ночуя у него в брюхе? – опасливо осведомился он, не решаясь, впрочем, налагать запрет. У себя в роще Тимьян был ведуном, потому лесничие всегда прислушивались к его словам. Но не Зверобой – он был, хоть и хорошо знакомым, но пришлым, не своим. Собственно, доподлинно о Зверобое было известно только две вещи. Первая – что он лесничий, потому что безошибочно и неукоснительно чтит все леснические заветы. Вторая – вот уж лет десять как он ходит из одной рощи в другую, нанимаясь за деньги провожать в Улицы по самой разной надобности: вызволить из неволи заплутавшего в окрестностях злых земель, выследить сбежавшего от справедливого суда, вернуть неосторожного, заманенного хитрыми русалками. Но какого Дерева, которой рощи он родом и почему стал ходоком, никто не знал. И уже давно не расспрашивал – всё равно из Зверобоя слова было не вытащить.

– Не оскверним, – заверил ходок. Уверенно подошёл к квадратному лобастому черепу, вспрыгнул на вываленный набок на землю ребристый железный язык, пошарил в котомке, выудил звенящие медяки и, отсчитав три, опустил в проем между ржавыми рёбрами, приговаривая:

– Братец водилец, прими за проезд, разреши переночевать.

Обернулся и дал знак жавшимся позади него – заходи.

Василёк медлил, теребя редкие усы, Тимьян шептал молитвы дереву. Но минуты текли за минутами, Зверобой уже развел внутри костёр, а дух мёртвого зверя не спешил сокрушать наглых путников, и лесничие, наконец, решились войти внутрь.

– Завтра утром войдём в Улицы, – неожиданно подал голос Зверобой, когда путники ополовинили котелок. Лесничие вздрогнули – за предыдущие пять ночёвок они привыкли, что ходок неизменно молчит вечерами у костра, а если и говорит что, то лишь в ответ на обращённый к нему вопрос, да и то отделывается одним-двумя словами. – Улицы тянутся на много вёрст, в них плутать можно до зимы. Потому вам пора рассказать, что произошло на самом деле.

– Зачем тебе?

– Чтобы знать, где вернее искать.

– Сказано же – ушла по грибы и заплутала, – недовольно буркнул Тимьян. – Небось русалки речные заговорили да и довели до Улиц, а там её уж…

Зверобой безразлично пожал сутулыми плечами, глядя в сторону, и равнодушно оборонил:

– Это вы её отыскать хотите, не я.

«Мне-то что, я и неделю по Улицам прохожу, и месяц, её разыскивая. И не сгину. А вам коли охота шеи нечисти подставлять – так то ваше дело», – ясно читалось в молчании ходока.

Тимьян крякнул и покосился на Василька. Парень тяжело задышал и пошёл багровыми пятнами.

– Сбежала она, – нехотя отозвался Тимьян. – От жениха сбежала.

– Почему?

– Другого полюбила.

Василёк сосредоточенно разбивал алые головни костра длинным прутом и не поднимал глаз, словно разговор и вовсе его не касался.

– Одна сбежала или…

– Или.

– Пришлый?

– Свой.

– А мне говорили – только одного вернуть, – медленно произнёс Зверобой.

Тимьян с досадой дёрнул себя за бороду и вздохнул:

– Мы боялись, ты за двоих сразу не возьмёшься… Ну, так как, ходок, теперь и вправду лучше знаешь, откуда начинать поиски?

– Знаю, – нехотя буркнул Зверобой. – С Храма-на-холме.

Василёк немедленно обернулся к запретным землям. Он никогда не бывал в Улицах, но не признать Храм-на-холме было невозможно. Холм располагался в самом центре, в самой сердцевине злых земель. Он высился над крышами угрюмых домов, и видно его было отовсюду. Видно было и статую Зоркого бога, венчавшую его. Невысокий лысый бог стоял на солидном каменном постаменте и протягивал вперёд правую руку, указывая на что-то.

Тимьян ответу ходока не удивился. Печально качнул головой, словно получив подтверждение собственным подозрениям, и с затаённой досадой спросил:

– Почему они все непременно бегут к нему? Зверобой, а Зверобой, ты знаешь?

– Знаю. – Ходок прикрыл глаза и замолчал так надолго, что, казалось, продолжения уже не будет. Но потом всё-таки заговорил – медленно и чуть напевно, словно рассказывая легенду: – В древние времена, когда наши предки ещё жили в Улицах, было заведено, чтобы каждая влюблённая пара перед тем, как сочетаться браком, испрашивала благословения Зоркого бога. Они одевались в самые праздничные одежды и брали с собой друзей и родных в свидетели. Клали на пятиконечный алтарь у ног бога живые цветы и ждали знака. Если Зоркий бог благословлял пару, то он являл им язык пламени, вырывавшийся прямо из середины алтаря… Говорят, раньше бог был милостив и являл огонь каждому, кто просил его благословения. А теперь можно ждать днями и неделями, но так и не дождаться его знака…

– А ты откуда знаешь, что сейчас он не благословляет? Что, бывал уже прежде в Храме? – бесцеремонно нарушил медленный рассказ Василёк.

– Бывал, – не открывая глаз, отозвался Зверобой. И замолчал.

И было ясно – больше не заговорит.

Бог оказался обманчивым – чудилось, будто он уже совсем рядом, однако путники продолжали красться вверх по холму, по мёртвым улицам, а Храм, такой близкий, руку протяни и дотронешься, по-прежнему оставался недосягаемым.

Солнце, вовсю жарившее в небе, пробивалось в Улицы нехотя, застревало высоко в крышах, шарахалось от плотно сжатых стенами дорог, потому в злых землях стоял прозрачный синеватый полумрак. От него веяло холодком, он словно оживлял валяющиеся на обочинах скелеты водильцов самых разных размеров, клубясь среди ржавых рёбер, углублял плотные тени давно заброшенных зданий и превращал выбитые глазницы окон в бездонные тёмные провалы.

Лесничим, уставшим шарахаться от каждой тени и вздрагивать, покрываясь холодным липким потом, от каждого постороннего звука, казалось, что они давно безнадёжно заплутали среди угрюмых строений. Все огромные стылые дома, все разъеденные ржой скелеты, все неподвижные зыбочники, парадным строем вытянувшиеся по обочинам, казались похожими. Наверное, когда-то всё было по-другому: ветшающие стены некоторых домов ещё несли на себе слабые следы краски, над входами в некоторые здания угадывались разномастные вывески, кое-где среди домов были маленькие каменные поляны, но время запустением и разрухой сгладило с Улиц отличительные приметы – так старость стирает морщинами черты лица.

Путники шли успешно – тихо, не задевая спящих зыбочников, обходя круглые проходы в царство водяного – Кализацию, договариваясь со светофорницами, не тревожа звуком своих шагов прячущихся по разрушенным дворам и глухим подворотням кикимор и упырей. И лишь когда до Храма-на-холме осталось рукой подать, а у Зоркого бога стала различима маленькая бородка и прищур, с которым тот смотрел в ему одному видимую даль, Василёк случайно обронил яблочный огрызок.

Идущий впереди Зверобой немедленно метнулся к огрызку, сгрёб в ладонь и, ничего не объясняя, потащил своих спутников в ближайший дом. Втолкнул внутрь и распластал на полу; сам прижался к стене сбоку от провала окна и осторожно выглянул наружу. Колченогая нечисть, похожая на заросшего грязного мужика, вылезла на дорогу всего несколько мгновений спустя и долго бродила вокруг, кровожадно оглядываясь по сторонам и размахивая своим страшным оружием – метлой.

– Говорят, дворних своей метлой загоняет путника в огромную железную вазу, а там сжигает заживо, – побелевшими губами прошептал Тимьян, когда нечисть, издавая время от времени громкие утробные звуки, начала нехотя удаляться.

– Как это люди раньше здесь жили? – тряским голосом отозвался Василёк. – Упаси Дерево, уронишь чего на землю – дворних сожжёт. Пробежишь под лапой – светофорница насмерть заплутает. Во двор какой заглянешь – кикимора или жекехашник замучают. Зыбочника ненароком заденешь – он тебя молнией убьёт. А то просто этому лешему Улиц, как его?…

– Мерру, – подсказал Тимьян, напряжённо следя за всклоченным дворнихом.

– Вот-вот, а не то просто мерру не понравишься, и он тебя живьём сожрёт… Как же здесь раньше люди жили?

– Как мы в лесах, – неожиданно отозвался Зверобой, не отрывая взгляда от нехотя, с ворчанием удаляющегося дворниха. – В лесах тоже нечисти полно.

– Да, но они ж не насмерть обычно. Ну, побалуются, поплутают, поозоруют – так ведь и выпустят потом. И травник, и болотный хмырь, и даже лесавки.

– Потому что мы с ними договариваться научились. Умели бы с уличными – тоже бы живыми оставались… Смотри ещё чего не урони, – предупредил Зверобой и первым вышел наружу.

Именно потому, что все Улицы казались лесничим безликими, а день, погруженный в сиреневые сумерки – бесконечным, выход к Храму, открывшемуся за очередным поворотом, застал их врасплох.

Огромная площадь, выложенная каменными плитами, между щелями которых упрямо пробивалась густая зелёная трава, простиралась по всей вершине холма, с которого открывался вид на темные Улицы, пустынные и безжизненные, покинутые настолько давно, что исчез даже дух заброшенности. Открытое пространство, залитое яркими лучами закатного солнца, отчего-то пугало больше сдавленных высокими стенами улиц, и лесничие, торопясь за стремительно пересекавшим площадь Зверобоем, затравленно озирались по сторонам, ежесекундно ожидая нападения.

Бог на каменном постаменте возвышался над площадью; с двух сторон от него располагались уродливые развалины, несущие на истёртых временем и погодой стенах еле различимые надписи. К останкам храма со всех четырёх сторон вели высокие ступени. Прямо в ногах Зоркого бога лежал пятиконечный алтарь. Огня в нём не было. Зверобой присел около алтаря на корточки, подобрал несколько завядших стеблей. Пружинисто поднялся на ноги и принялся осматривать площадь.

– Ну, что, что такое? – не выдержал Василёк.

– Они дошли сюда оба, – отозвался Зверобой. – И должны быть где-то неподалёку – если ещё не попались в лапы нечисти.

– Откуда знаешь, что до сих пор здесь должны быть? – вполголоса осведомился Тимьян, неослабно сжимая древко посоха.

– Цветы совсем недавно обуглены. Они знак получили, ну, может, час назад, не могли далеко уйти.

– И что теперь делать будем?

– Искать, – пожал плечами ходок.

– А солнце зайдёт? – покосившись на уже трущийся брюхом о горизонт ядовито красный диск, озвучил своё беспокойство седой ведун.

– Тогда на ночлег устроимся.

– В Улицах? – воскликнул Василёк. Кровь схлынула у него с лица, отчего редкие усики показались словно приклеенными понарошку, и он зачастил: – Нет, я в Улицах ночевать не стану, я же не самоубийца.

Зверобой обжёг его мрачным взглядом.

– Ты зачем со мной сюда напросился, парень? – спросил он вдруг молодого лесничего.

– Ну… Помочь…

– Помощи от тебя, конечно, – неожиданно хмыкнул ходок, а потом посуровел: – Хочешь выглядеть героем – я, мол, сам лично невесту из Улиц вызволил, так не мешай мне делать моё дело.

Под пристальным взглядом Зверобоя Василёк немедленно потупился. Не от стыда – он скрывал глаза, в которых отражалось облегчение: нелюдимый ходок разглядел только одну из причин, по которым он напросился в поход. Значит, вторую парень сумел от него скрыть. И слава Дереву; чего ему стоило уговорить Тимьяна, а ведь Василёк тоже не рассказал ему про вторую причину. А признался бы, что надумал расквитаться с обидчиком, уведшим у него невесту, Тимьян бы его ни за что не взял, ещё, чего гляди, изгнал бы из рощи – ведь именно такое наказание полагается убийцам.

Пронзительный женский крик, донёсшийся с дальнего края площади, бросил Василька в холодный пот.

– Резеда, – выдохнул парень и, не раздумывая, рванулся на крик.

Не преодолев и десятка шагов, он был сбит с ног метко запущенным посохом Зверобоя.

– Куда рванул? – проворчал ходок, проносясь мимо. Не замедляя шага, поднял посох с земли и бросил через плечо: – Держитесь позади.

Девушку увидели сразу, едва завернули за угол почти не разрушенного белого дома в форме огромного куба. Невысокая, русоволосая, она в страхе смотрела куда-то в сторону и даже не замечала, что прислонилась спиной к неподвижному зыбочнику. Впрочем, тот крепко спал, и нити, тянущиеся от его рогов к соседям, даже не шевелились.

Шагах в десяти от неё стоял жилистый молодой парень, держал наперевес рябиновый посох и неотрывно смотрел туда же, куда и девушка.

Зверобой остановился так внезапно, словно упёрся в невидимую стену. Василёк с размаху налетел на спину ходока и был бесцеремонно отпихнут локтём в сторону.

– Дягиль, – прошипел он, увидев парня с рябиновым шестом.

– Ни с места, – приказал Зверобой. – И не смотрите ей в глаза.

Василёк немедленно повернул голову, ища ту, в чьи глаза ему запретили смотреть. И вскоре увидел.

Прямо через дорогу, на краю круглого спуска в царство водяного – Кализацию сидела моделля и задумчиво чесала густые длинные кудри. Василёк прищурился, разглядывая нечисть, и сглотнул, наполовину с отвращением, наполовину с восхищением. Парень знал, что моделли заманивают своими прелестями мужчин, а потом страшно их убивают, но сейчас, когда нечисть сидела перед ними в чём мать родила – высокая шея, упругая грудь, длинные ноги, – мысли возникали никак не о смерти. Если бы не бледная до синевы кожа да не белоснежные острые зубы, глаз бы не отвести. Не зря иные страхолюдины морют себя голодом до смерти, надеясь, что встанут из могилы красавицами-моделлями.

Парень с девушкой ещё не заметили подмоги. Зато моделля тут же углядела нежданных защитников её добычи. Отбросила гребешок, оскалила белоснежные острые зубы и, откинув голову, закричала – пронзительно и страшно.

Зверобой подскочил к девушке. Резеда вскрикнула от страха, парень с рябиновым посохом в руке тут же обернулся, но прежде чем успел сделать хоть шаг, ходок предупреждающе вскинул левую руку и приказал:

– Бежим. За мной. И быстрее.

Василёк, сверливший Дягиля отнюдь не дружеским взглядом, вскинулся:

– Зачем бежать? Нас трое… четверо, – нехотя поправился он. – Неужто не справимся с одной?

– Она подмогу зовёт, – процедил сквозь зубы Зверобой и, не дожидаясь, все ли за ним следуют, рванул к площади.

Василёк не сразу присоединился к остальным. Поудобнее перехватил посох, присогнул ноги в коленях, чуть наклонился, готовясь встретить нечисть лицом к лицу…

Геройского запала хватило ненадолго. Когда из круглого прохода в Кализацию показалась пара бледных рук и длинноволосая женская головка, а за ней и всё тело второй моделли, лесничий, не медля ни секунды, припустил вслед за Зверобоем.

Он бежал со всех ног, намеренно не оглядываясь. И уже завернул за угол, увидел перед собой ярко-оранжевую в закатных лучах солнца площадь и спины бегущих к Зоркому богу людей, когда откуда-то издалека послышался тяжёлый металлический грохот. Василёк оглянулся – и страх пронзил всё тело. На противоположной стороне площади из дороги с грохотом вылетела круглая металлическая плита, закрывавшая один из многочисленных входов в Кализацию. Ещё одна моделля ловко выбралась наружу и быстро, безмолвно устремилась вслед за бегущими к Зоркому богу. Теперь за беглецами охотилось трое.

Страх, парализовавший всё тело, уже через мгновение подтолкнул Василька – тот понёсся вслед за Зверобоем как на крыльях. Он не думал о том, знает ли ходок, куда их ведёт, нагоняют ли его, отставшего, бегущие позади моделли и спасёт ли их Зоркий бог от нечисти. Догнать Зверобоя – это казалось ему сейчас самым главным.

Когда Василёк взбежал по высокой лестнице, у ног Зоркого бога, спокойно смотрящего мимо стягивающейся внизу нечисти в ему одному видимую даль, парня поджидал только тяжело дышавший Тимьян. Остальные уже спускались по ступеням с другой стороны и бежали прямо к острому каменному краю, которым холм резко обрывался. Дальше не было ничего, кроме крутого откоса, поросшего ершистой травой, и только далеко внизу снова начинались Улицы.

– Он куда нас завёл? – с яростью завопил Василёк, не увидев ни укрытия, ни пути спасения.

– Идём, идём, – торопил его ведун, с трудом переводя дух.

У самого края холма прямо на каменном полу обнаружилась ржавая металлическая плита, которую, когда Василёк, наконец, нагнал остальных, тщетно силились открыть Зверобой и Дягиль. Тимьян немедленно присоединился к ним; Василёк, нервно оглянувшись, спросил только:

– Зачем?

Зверобой полоснул по нему яростным взглядом.

– Там убежище, – процедил он. – Хочешь выжить – помогай.

Тяжёлые металлически ставни, хоть и изрядно проржавевшие, поддаваться не собирались. От страшного усилия на шее вздувались вены, к голове приливала кровь, но лесничие тянули и тянули, и даже Василёк забыл прожигать злым взглядом осунувшегося Дягиля.

В ногах Зоркого бога появились первые моделли, углядели беглецов, и, тонко заверещав высокими голосами, принялись спускаться к ним по ступеням.

– И как же их… раньше…. открывали? – через слово переводя дух, выдохнул Тимьян. – Тут… захочешь спрятаться… и не сможешь…

– Там засов изнутри, – с натугой отозвался Зверобой. – Если деревянный, то должен был прогнить…

– А если нет? – заорал Василёк. Сердце бухало в груди кузнечным молотом, в голове колотилась только одна мысль: «Не хочу умирать».

Глухой деревянный треск, донесшийся из-под железных створок, казалось, удесятерил силы. Лесничие принялись тянуть ещё рьянее, и тяжёлая металлическая ставня начала со скрипом поддаваться. В образовавшуюся щель первой проскользнула Резеда, миг спустя она уже подавала наружу обломок прогнившего засова. Зверобой подпёр им приоткрытую ставню и жестом приказал Тимьяну лезть следом за девушкой.

Ведун не успел скрыться. Первые моделли, уже почти спустившиеся с лестницы, увидели, что добыча вот-вот ускользнёт, жутко зарычали и понеслись к лесничим. Самая проворная прыгнула вперёд, целясь в Зверобоя растопыренными тонкими пальцами с острыми когтями. Ходок отскочил и закружился; моделля, получившая от него ощутимый удар посохом, взвыла – осину нечисть переносила плохо. И тут же напала снова, немедленно, с полуоборота, в этот раз метя когтями в Дягиля. Парень не успел увернуться и только закрылся от нечисти выставленным вперёд себя посохом. Соприкосновение с рябиной моделле не понравилось почти так же, как с осиной. Она зашипела и подалась назад.

Тут подоспели ещё четыре моделли; сверху по лестнице спешило с полдюжины. Они наскакивали с пронзительным воем, щёлкали острыми зубами, силились достать когтями, визжали от боли, причиняемой священной древесиной, отскакивали назад и вновь бросались на лесничих. У Дягиля уже было располосовано плечо, у Тимьяна набухала красным рубаха с правого бока; у Василька тонкой струйкой стекала с виска кровь. Зверобой пока казался цел и невредим.

– Внутрь, – скомандовал он, отбрасывая на каменные плиты очередную зеленокожую тварь. – Быстрее.

Тимьян первым скрылся в тёмном проходе. Василёк полез вслед. Он уже почти полностью скрылся под тяжёлой ставней, когда заметил моделлю, подбирающуюся со спины к отбивающимся сразу от четырёх бестий Зверобою и Дягилю. Открыл было рот крикнуть, предупредить, увидел, что моделля целит когтями прямо в шею стоящему чуть позади ходока Дягилю, – и промолчал.

Они прыгнули одновременно – моделля с низким утробным рыком и Резеда – из-под приподнятой ржавой ставни укрытия, с отчаянным криком. И хоть нечисть была сильна и проворна, девушка успела первой. Когти моделли рассекли ей шею, самую малость не дотянувшись до Дягиля.

Парень обернулся и на миг застыл, силясь вобрать в себя случившееся. Затем взвыл и бросился на довольно урчавшую моделлю, которая, забыв о нападении, уселась на остывающие каменные плиты и принялась облизывать окровавленную руку…

Зверобою пришлось приложить изрядное усилие, чтобы зашвырнуть Дягиля внутрь убежища. Миг спустя он и сам нырнул в тёмный проём и выбил из-под приподнятой ставни обломок засова. Снаружи по ржавому металлу немедленно заскребли когти.

– Пусти, – бросился к железным дверям Дягиль. Упёрся руками в холодный металл, принялся изо всех сил давить. – Пусти!

Тимьян, пропустивший случившееся, был невидим в плотной темноте. Василёк, споткнувшись обо что-то хрусткое под ногами, с размаху шлёпнулся на пол.

– Резеда… – беззвучно шептал он. – Как же это… Резеда…

Зверобой деловито высек огонь и поджёг извлечённую из котомки лучину. Устроил её меж обломков камней и костей, которыми был покрыт пол убежища, затем, не пытаясь оттащить упирающегося спиной в ставни Дягиля, деловито вбил второй обломок засова в пазы на дверях. И только потом, когда выдохшийся парень обмяк, отвёл его в сторону и усадил на пол, среди серого крошева.

– Это убежище выстроили наши предки перед тем, как Улицы изгнали их прочь. Оно соединено с другими укрытиями подземными ходами. Я не знаю, куда ведёт именно это, но куда бы оно ни вело, оно приведёт нас в другую часть Улиц, подальше от моделлей.

Едва ли всё ещё ошеломлённые случившимся лесничие слышали его. Зверобой вздохнул, поднял лучину с земли и скомандовал:

– За мной.

Предки, жившие у Улицах, знали толк в подземных ходах. Казалось, под землёй они выстроили целый город – просторные коридоры с высокими потолками и каменными стенами тянулись во все стороны, насколько хватало скудного света мигающей лучины.

Зверобой мерно шагал впереди. Лесничие следовали за ним, мрачно глядя на его сутулые плечи и не говоря ни слова.

Уже глубокой ночью они выбрались на поверхность, где-то на самой окраине Улиц, и до рассвета безмолвно следовали за ходоком, всё больше углубляясь в знакомые леса и всё дальше оставляя позади злые земли.

Когда путники получили благословение последней светофорницы, Зверобой нарушил тягостное молчание.

– Всё, Улицы позади, – сказал он. – До рощи своей сами доберётесь или вас проводить?

– Доберёмся, – тяжело отозвался Тимьян. В слабых лучах рассвета было видно, как состарился за эту ночь ещё вчера крепкий седобородый ведун. – Бывай, ходок, – попрощался он, отвернулся и, всем весом опираясь на посох, зашагал по дороге. Василёк, повесив голову, молча последовал за ним.

Но стоило только Дягилю сделать шаг вслед лесничим, как ведун немедленно повернулся. Встретился взглядом с осунувшимся от усталости и горя парнем и сказал – как выплюнул:

– Тебе, сорняк, в нашей роще больше места нет, – тут лицо Тимьяна, изображавшее суровую маску, задрожало и сморщилось в жалобной гримасе: – Если бы не ты… Это из-за тебя… Если бы Резеда с тобой не пошла, она бы сейчас… живая…

Дягиль пошатнулся.

– Да если бы ты, ведун, её замуж за племянника своего насильно не сговорил…

– Хватит, – резко прервал его Тимьян. Лицо ведуна снова посуровело, и только левое веко нервно дергалось. – Сказано тебе, сгинь, сорняк поганый, – повторил он и круто развернулся.

– А вздумаешь в нашу рощу заглянуть, – высоким тряским голосом продолжил за ведуна Василёк, – клянусь Деревом, я тебя…

Тимьян резко дёрнул парня за рукав, и тот так и не закончил свою угрозу. Бросил на Дягиля на прощание злобный взгляд и зашагал вслед за тяжело опирающимся о посох ведуном.

Дягиль равнодушно опустился на землю, положил руки на колени, откинул голову назад и закрыл глаза.

Зверобой постоял над парнем, рассматривая измождённое лицо, на котором сегодня ночью появились первые морщины, а затем спросил:

– Что теперь делать станешь?

– Всё одно, – нехотя отозвался Дягиль.

Зверобой кивнул, будто решив что-то для себя, и сказал:

– Ну, раз всё равно, так, может, со мной пойдёшь?

Дягиль равнодушно пожал плечами:

– Может, и пойду.

– Тогда вставай.

Парень послушно поднялся. Рассвет занимался всё сильнее, и сквозь прорехи деревьев стали видны вздымающиеся вдалеке громады мёртвых Улиц. Дягиль нашел глазами Храм-на-холме с Зорким богом с протянутой рукой и сглотнул.

Зверобой, незаметно наблюдавший за парнем, положил руку ему на плечо и тихо сказал:

– Зато он успел вас благословить…

Дягиль вздрогнул и, кажется, впервые встретился взглядом с тёмными, прищуренными глазами Зверобоя.

– Так ты тоже?…

Незаконченный вопрос умер у него на губах. Зачем спрашивать, если уже видишь ответ в глазах стоящего напротив?

– Зачем я тебе? – спросил он вместо оборванного вопроса. И обнаружил, что высокий сутулый Зверобой уже шагал по дороге в сторону Улиц. Торопливо проверил, на месте ли рябиновый посох, и бросился догонять.

И потому не расслышал тихого ответа:

– А откуда, как ты думаешь, берутся ходоки?

Кристина Каримова

Ничего особенного

День не задался с самого утра.

Для начала Яська, навалившись на хлипкий заборчик палисадника, прорвалась в огород. И с удовольствием принялась за поедание сладких корней. Пока Лис выбегал во двор, Яська успела потоптать полгрядки. Получив по загривку толстой суковатой палкой, обиженно зафыркала, затопотала лапами, попятилась. Однако в последний момент извернулась, вытянула хобот и сорвала с окна занавеску. Держа её на весу, будто поверженное знамя противника, ломанулась в поле, и топот её тумбообразных ног ещё долго отдавался в ушах.

Вернувшись в дом, Лис обнаружил, что хитрая Марыська забралась на стол и употребила по прямому назначению почти полную крынку сметаны. Естественно, преступница делала вид, что она тут ни при чём, и мирно сидела на скамье, чистя и вылизывая шёрстку. Однако художественно расположенные белые шестипалые следы выдавали её с головой.

Не успел Лис разобраться с наглой зверюгой, пришла делегация женщин жаловаться на комбайн. Комбайн – это серьёзно. Не успеешь вовремя собрать урожай колосистки, она осыплется, покроет поле жёсткой хитиновой коркой, а спустя несколько дней из-под корки вместо полезных колосьев выберутся усатые мясистые сорняки, заглушая всё вокруг. Потому ремонтом Лис решил заняться в первую очередь. И этим привёл в подавленное состояние крупного, почти взрослого щенка овчарки, названного в память о прошлой собаке Шариком. Прежний Шарик исчез в лесу, то ли был задран вульфами, то ли добровольно присоединился к дикой стае. И упорные поиски Лиса результатов не дали – ни положительных, ни отрицательных. Молодой Шарик, обнаружив Лиса, вооружённого набором инструментов вместо охотничьего самострела, понял, что веселье откладывается на неопределённый срок, завздыхал и побрёл к своему лежбищу под крыльцом.

– Ничего, сходим вечером, – примирительно пообещал ему Лис.

Шарик приостановился, навострил уши: «Правда, хозяин?»

– Правда, правда, – проворчал Лис.

«Договорились!» – пёс обрадованно махнул кисточкой хвоста и устроился в тени раскидистого дуба, прикрыв два глаза, а третий вытянул на стебельке, чтобы наблюдать. Лис покачал головой и отправился встречать комбайн.

Дом Лиса стоял на пригорке, потому прямо от калитки можно было видеть весь Посёлок. Невысокие домики, похожие на приземистые грибы-подорожники, рассыпались по долине, окружённой частоколом. Кое-где вился дымок. Лис нашёл взглядом Алишину хатку. Чистенькая крыша красовалась свежим мхом, который они вместе собрали, потом тщательно высушили, переворачивая каждый час, чтобы не завелись ползуны. А потом Лис красиво выложил его, да не ровными привычными рядами, как у всех, а так, что сложился узор. Крыше девушка радовалась, а вот узору – не очень. Не любила она новшеств, впрочем, как и большинство в Посёлке. И потому Лиса за чудачества и странные выдумки, вроде Алишиной крыши, считали странным, но за добрый нрав и умелые руки прощали. Как когда-то прощали и его деда Данила Лукича, чьи повадки и нрав, видимо, и перенял Лис.

Дед Лиса вырастил и воспитал. Да и научил всему, что знал сам. Человеком он был крепким и, может, был бы жив и поныне, да пропал на лесной охоте. А родители Лиса умерли в тот год, когда шёл по миру Великий Мор и Посёлок опустел наполовину. Вот и остался Лис один. Впрочем, разве ж он один? Полон двор живности, да поселковые в расчёте на помощь в ремонте частенько наведываются. Да вот Алиша забегает по нескольку раз на дню. Когда по делу, а когда и просто так, посумерничать.

Хорошая девушка Алиша, и стряпает, и рукодельничает. Ну чем не жена? Давно пора попросить у неё фенечку из кос да сказать заветные слова. Но Лис все тянет и тянет, ждёт чего-то. А чего? Лучше девушки в Посёлке нет.

Размышления Лиса прервал далёкий гул неспешно подъезжающего комбайна. Дядька Михей, бессменный водитель Посёлка, подрулил вплотную к ограде, заглушил двигатель. Быстро, будто паучок-тутовник, скатился по скобам на землю и остановился перед Лисом, суетливо потирая руки.

– Ну вот… Пригнал, – сообщил он.

Лис кивнул и пошёл вокруг, осматривая технику. Надо же какая махина! Каждый раз сложный механизм приводил парня в восхищение. Детали прилегали одна к другой так плотно и точно, что можно только было диву даваться, как люди смогли придумать и соединить всё это вместе. Комбайн казался Лису живым существом, приболевшим какими-то своими странными болячками. И задача его, Лиса, найти эти болячки и излечить. И Лис оглаживал, успокаивал машину, будто живое существо, шептал ей ласковые слова, искал больное место. Парень осмотрел стояк, проверил работу желваков, накрутки, вертела, а Михей всё ещё почему-то топтался рядом.

– Что? – в конце концов, не выдержал Лис. Лечение капризного механизма требовало сосредоточенности, а дядька Михей своими вздохами отвлекал и мешал поймать поломку.