Одна минута и вся жизнь Полянская Алла

Ветер бесстыдно залез под юбку женщине с каштановыми волосами, она берет такси. Ее сердце сжимается, когда они едут по улицам. Она соскучилась по этому городу, по холодной осени так, что и сама не ожидала.

Но ей надо думать о насущном. Она останавливает такси. Ветер опять решил заняться с ней любовью, но женщине это ни к чему. Она идет в большой торговый центр, который битком набит отделами с одеждой, обувью и прочим товаром. Вот знакомый бутик, на стеклах его витрин желтеет надпись: «Новая осенняя коллекция». Это именно то, что ей и нужно.

Она обводит скучающим взглядом вешалки с одеждой. Ей смешны глупые претензии владельца магазина, который представил весь этот хлам эксклюзивным товаром. В это может поверить только абсолютная деревенщина. Вещи лежали где-то в Европе несколько лет, пока их не спустили по минимальной стоимости предприимчивым ребятам, и теперь ими торгуют здесь — по ценам выше разумных пределов. Она жестко усмехается.

— Вам помочь?

Молоденькая продавщица разрисована как ирокез, ступивший на тропу войны, улыбается заученной улыбкой. Она не верит, что кто-то купит хоть что-нибудь, она не понимает, зачем нужен магазин, где никто ничего не покупает, но ей платят не за то, что она думает. Поэтому она улыбается.

— Вот эту куртку.

Вещь вполне практичная, цена покупательницу не интересует. Продавщица мысленно присвистнула, но бойко выбила чек.

— Спасибо за покупку.

Женщина берет сверток и направляется в туалет, где отрывает ярлыки и надевает куртку, которая сидит отлично, меховая отделка смотрится элегантно, и покупательница довольно щурится. Ей будет тепло, все остальное приложится.

Ветер, поджидавший ее на улице, разочарованно вздохнул и полетел искать себе другую партнершу. Женщина избавилась от его холодных настойчивых объятий. Она идет в «Макдоналдс». Когда-то давно ей нравился этот ресторан. Он тоже из сна о счастье.

Она знает, куда пойдет потом. Где-то в этом городе живет уродливая адвокатесса в синем платье. Женщина помнит раздражение, которое вызывала у нее эта девка.

«Даже не знаю, что в ней так меня напрягало. Ничего, это поправимо. И исправлю я это уже сегодня».

Она доедает картошку и чизбургер и направляется к телефону. Парни, сидящие за высокими столиками, провожают ее взглядами, думая об одном и том же: неплохо бы переспать с ней. Но женщине совсем нет дела до их красноречивых взглядов.

— Адвокатская контора «Эгида».

— Добрый день. Мне нужна госпожа Иванова. К ней можно записаться на прием?

— Конечно. — Голос на том конце провода профессионально доброжелательный. — Когда вы хотите прийти?

— Если можно, то сегодня вечером. До которого часа вы работаете?

— Дарья Андреевна примет вас в любое удобное вам время.

— Тогда я приду где-то в половине десятого.

— Хорошо. Как вас записать?

— Никак. Просто передайте ей, что у меня срочное дело.

Женщина кладет трубку и идет дальше. Она поднимается к Исаакиевскому собору, кружит по улицам, осень танцует в обнимку с ветром, и женщине одиноко и страшно. Ей хочется остановиться, присесть, но пустота внутри гонит ее вперед, и она кружит по городу, чтобы немного унять ноющую боль в груди. Боль, не покидавшую ее давно.

Этот город был когда-то ее домом. После рождения Аннушки дни, наполненные хлопотами и радостями, стали похожи друг на друга. Как и раньше, Стас приносил домой работу, и все чаще Дана делала ее за него, пока он сидел с малышкой. Тогда же Стас разбил сад, чтобы дочка могла рвать яблоки с веток. И качели, и горка — все делалось для нее.

Дана не понимала, как это раньше не было Аннушки. Не было ее смеха. И этого запаха волосиков — запаха воробушка. И лукавого взгляда голубых, как у Стаса, глаз. Девочка постоянно находила губную помаду и обмазывалась ею с ног до головы. Она чувствует себя маленькой дамой, важно выступая в своих кружевных и бархатных платьицах. Все, чего у Даны не было в детстве, было у Аннушки.

Дана сама справлялась с домом и хозяйством. Можно было кого-нибудь нанять, но она не могла даже помыслить, чтобы впустить в свой дом чужого человека. Ребенок должен есть пищу, приготовленную матерью. Дана успевала все.

Работы у Стаса прибавилось. Его взяли в совет директоров компании, Дана с интересом слушала его, готовила для него отчеты, составляла сводки и проверяла бухгалтерию. Стаса считали невероятно работоспособным, и она радовалась его успехам.

— Смотри, вот здесь и здесь, — Дана показывает Стасу несколько договоров. — Что это за тип — Градский С.И.? Кто он?

— Ну, ты сама понимаешь. При наших налогах честно работать нельзя. — Стас обеспокоенно оглядывается, словно боится, что его могут услышать. — Этот мужик — наша «крыша» в мэрии. Он сейчас как раз на взлете, мы его поддерживаем.

— Он очень неосторожен, если расписывается в платежной ведомости.

— Все на законных основаниях. А вот когда он зай-мет кресло, на которое нацелился, тогда уже другое дело. Почему тебя это беспокоит?

— Меня ничего не беспокоит. Просто, глядя на все это, я теряю веру в человечество.

— Господин Градский — отнюдь не все человечество.

— Я хочу тебе кое-что сказать.

— И что?

— У нас опять будет ребенок. Если мы решим его оставить.

— Что значит — решим оставить?

— Я так и думала. Он появится на свет в апреле.

— Он? Откуда ты знаешь, что будет мальчик?

— Потому что девочка у нас уже есть.

— Женская логика — вещь непредсказуемая.

— Только для мужчин. Я всегда получаю то, чего хочу.

— Значит, тогда ты захотела меня?

— Точно. И ты пошел за мной, стряхнув Вику с плеча.

Вика. Стас почти забыл ее, он совсем не помнил, какая она — Вика. Он был счастлив настолько, что никакие воспоминания, в которых не было Даны или Аннушки, не волновали его. Они сдружились с Вадиком Цыбиным. Стас видел его слепую преданность Дане, но не понимал ее природы. Когда он пытался расспрашивать Дану, она отмалчивалась. Прошлой жизни не было места в ее сне о счастье. То совсем другой сон. И другое счастье. Кошкины зрачки настороженно смотрели в глаза Стасу, и в эти минуты ему казалось, что он видит Дану впервые.

Иногда Стас пытался расспрашивать Вадика, но тот тоже молчал. Верный Цыба приезжал навестить крестницу практически каждый месяц. Он привозил Аннушке игрушки и книжки, платьица и сладости. Аннушка обожала его и не слезала с его коленей. Ни о Витальке, ни о Тане Цыба не рассказывал, а Дана не спрашивала.

Это было счастливое время. Зима, старый Новый год, в камине горел огонь, Дана сидела в кресле, наблюдая, как мужчины играют с Аннушкой. В углу сверкала елка. Дана всегда наряжала елку. Ее не интересовали модные веяния в дизайне новогодних украшений. Она наряжала такую елку, какая была когда-то у них дома. Много-много игрушек и дождика. И обязательно — подарки. Даже когда жили в общежитии, родители устраивали для Даны елочку, а наутро она находила под ней подарки. И Виталька с Танькой тоже приходили к ним и находили для себя сюрпризы. Вячеслав Петрович считал немыслимым оставить детей на Новый год без подарка от Деда Мороза. В том, что не хватает денег, дети не виноваты.

Стас унес Аннушку спать, а Дана и Вадик остались одни.

— Ты счастлива?

— А что, не видно? Рассказывай, что у тебя нового.

— Почти ничего. Вот жениться собираюсь.

— Это здорово! — Дана искренне радуется. — Давно пора, честно говоря. И на ком ты женишься?

— На Таньке.

Этого Дана не ожидала. Но разговор закончился. Цыба просто хотел сказать Дане то, что, по его мнению, она должна знать, но не более того. Вадик Цыбин неплохо изучил мир, хоть и на ощупь. Он не стал рассказывать Дане, как Виталька поступил с Таней и как он, Вадик, долго-долго выхаживал ее, почти умершую от горя. Танька пустилась во все тяжкие, и Вадику многое пришлось стерпеть и увидеть, пока она хоть немного оттаяла. Единственное, что угнетало Таню сейчас, это мысль о том, что она разлучила Витальку и Дану, разбив этим их компанию.

И теперь они с Вадиком решили пожениться. Он понимал, что ему нужна обычная, земная женщина, а не фея, постоянно ищущая непонятно чего. Ему хотелось внятного мужского счастья, разговоры на сложные темы — не для него. И Дана — это Дана. Виталька понимал ее, а вот Вадик так и не понял. Даже не пытался.

— Я рада за вас обоих.

— Спасибо. Я ей передам. Стас у тебя — золотой мужик.

— Я знаю, Вадик. Я отлично это знаю и люблю его.

— Тебе идет быть беременной.

— Шуточки у тебя, однако. Это никому не идет, но куда же денешься?

За окном завывала метель.

— Она уже спит. — Стас вносит в комнату поднос с напитками. — Вадик, пивка?

— Давай, кум, за наследника. Чтоб был здоров.

Мужчины чокаются открытыми бутылками, Дана прислушивается к себе. Малыш устроил настоящий дебош, пинает под ребра ногами, и ей хочется, чтобы это поскорее закончилось. Она тяжело переносит свою неуклюжесть, а проклятая изжога просто замучила. Но у девочки должна быть родная душа. Никто не должен оставаться один. Аннушке пять лет, прекрасная разница в возрасте. Так они сидели, думая каждый о своем, а в камине уютно потрескивали дрова!

Это был последний их вечер. На следующий день Стас проводил проверку на предприятии. Он вышел из машины, водитель подал ему портфель с документами. Стас пошел к административному зданию. Он улыбался, вспоминая сонную Дану и ощущение толчков в ее животе, когда он крепко прижимал ладонь к нему.

«А толчки типично мужские, крепкие. Бедная Дана, ей приходится это терпеть. Женщинам не позавидуешь. Надо бы матери позвонить. Аннушка просила ананасов. Водителя пошлю, пусть купит и отвезет, чтобы Дана не ехала по такой дороге…» — это было последнее, о чем подумал Стас. Под тяжестью налипшего снега оборвались оледеневшие провода. Стас услышал предостерегающий крик водителя — и его оглушило и окунуло в темноту. Он умер до того, как упал.

«Какая нелепая, бессмысленная смерть!» — так говорили все. Дана молчала. Она ушла в себя, в свою боль, глядя на мир золотистым взглядом раненой Кошки. Его нет. Его нет. Его больше нет. Это стучало в ее мыслях, а крик обезумевшей от горя Лидии Петровны рвал нервы.

Она просто ушла в себя. Какие-то люди суетились вокруг, чьи-то холодные пальцы щупали пульс, а маленькая жизнь внутри, словно что-то чувствуя, затихла. Только редкие толчки выводили Дану из состояния оцепенения. Мама заперлась с Аннушкой. И только Вадик был неотлучно при Дане, ходил следом как тень. Но ей все равно. Пусть они уедут и оставят ее в покое.

«За все в мире надо платить. Я была слишком счастлива, — думает Дана. — Мы все были счастливы. И вот теперь…».

— Мы ничего не приносим в этот мир и ничего не забираем с собой. — Голос священника звучит где-то за гранью боли. Четкий профиль Стаса, светлые волосы, чуть улыбающиеся губы. В похоронной конторе знают свое дело. Но там, в гробу, — не Стас. Это… Дана не знает. Крик Лидии Петровны режет на куски ее мозг. Она вглядывается в его лицо. Нет. Не таким она запомнит его. Он был веселый и добрый, он так любил ее. И она его любила — как умела. А теперь всему конец, и какие-то люди, чьих лиц она не видит, идут мимо нее, прощаясь. И бормочут какие-то слова. А это не нужно никому. Она дотрагивается до его волос. Они все такие же светлые и совсем живые. Нет. Этого не может быть.

— Я подойду к нему, можно?

Это голос извне. Дана поднимает глаза. Вика. Вика пришла.

— Можно.

Морозова склоняется над открытым гробом. Кто знает, каких сил стоило ей не закричать, не застонать на весь свет. Она лишь осторожно коснулась ледяных губ того, кого любила так долго и безнадежно. Она почувствовала холод и поняла, что здесь и сейчас закончилась и ее собственная жизнь, потому что у Данки остаются дети и воспоминания, а у нее — только этот момент прощания.

Звучит музыка, и гроб уходит в землю. Лидия Петровна бьется в руках Вячеслава Петровича, а Дана молчит. Ей хочется, чтобы все ушли и дали ей побыть одной. Но они все идут и соболезнуют, как будто это может помочь делу. Они все делают так, как принято, а Дане этого не надо, потому что Стаса больше нет, и ей не дают опомниться и оплакать его. Ну почему они все не уходят?!

— Дана, папа уладил дела Стасика, и ты можешь ехать с нами. — Мама уже все решила.

— Я никуда не поеду.

— Но Дана!

— Я остаюсь здесь.

Это было сказано так, что Екатерина Сидоровна поняла: спорить бесполезно. Дочь уперлась.

— Тогда я останусь с тобой.

— Не надо. Заберите Аннушку, я хочу побыть одна.

— Мама, я не хочу уезжать. Папа вернется, а мы где? — говорит ее девочка.

Родители скрепя сердце уехали в Белгород. Уехал Вадик, подгоняемый Даной. Они с Аннушкой остались вдвоем. Или, точнее сказать, втроем. С беснующейся за окном метелью.

— Мама, папа умер? — Аннушка смотрит на Дану выжидающе.

— Да, умер.

— И не вернется?

— Никто не возвращается оттуда.

— А я умру?

— Это будет очень не скоро. Через сто лет.

— Я хочу спать с тобой.

— Хорошо, моя птичка.

Дана выключает свет. Она слышит, как засыпает Аннушка, как бьется за окном вьюга, тикают часы. Она никогда не замечала, что часы тикают так громко. Дом опустел. Только сейчас Дана явственно осознала, что осталась совсем одна, что из ее жизни ушел свет, который дарил ей Стас. Каждую минуту она чувствовала себя счастливой и защищенной — с ним. А теперь это ощущение исчезло. Свет погас.

Дана выскользнула из-под одеяла и спустилась вниз, в гостиную. Потом снова поднялась по лестнице. Она металась по дому, пытаясь сдержать крик, который рвался из ее груди, она боялась, что если выпустит его, то не сможет остановиться. Стас. Его больше нет. Она осталась совсем одна и теперь не знает, как жить дальше. Тысячи бытовых мелочей делал Стас. Покупал продукты, возился в саду, что-то чинил в доме, играл с Аннушкой, какие-то секреты у них водились… Теперь ничего этого нет. Они с дочкой одни. Дана снова вернулась в спальню и легла рядом с Аннушкой, уткнувшись лицом в ее спинку. Девочка мерно дышала, всхлипывая во сне. У Даны болело в низу живота, но крик отступил. Она уткнулась в макушку Аннушки. В светлые, пшеничного цвета волосы, пахнущие воробышком и немного — духами.

«Ничего, моя птичка. Прорвемся». — Дана попыталась заснуть, но не могла. Она просто лежала, слушая звуки дома. Большого дома, построенного для счастливых людей.

Он родился в конце марта. Дана лежала и смотрела в потолок, обессиленная и опустошенная. Она знала: ее сын пришел в этот мир сиротой. У него никогда не будет отца.

Малыш ничего этого еще не знал. Он активно вошел в весну, глядя на всех голубыми, как летнее небо, глазами. Лидия Петровна взяла его на руки, и лицо ее осветила улыбка.

— Стасик вернулся.

— Сваха, не говорите глупостей. — Вячеслав Петрович рассердился. Кто знает, как Дана сейчас расстроится! — Но малыш и вправду — вылитый отец.

— Как мы назовем его? — Екатерина Сидоровна боится ссор.

— Я уже назвала сына. — Дана смотрит на всех. — Его зовут Алексей. Родился в Алексеев день, значит, быть ему Алешей.

— Это ласковое имя. — Лидия Петровна не сводит глаз с малыша. — Ты права.

На этот раз случилось так, что Лидия Петровна осталась. Никто это не обсуждал, но Дана не смогла указать на дверь сломленной горем женщине. Свекровь поселилась в комнате для гостей, и Вячеслав Петрович ничего не стал говорить дочери. Пусть решает сама.

А Лидия Петровна жила в постоянном страхе. Она боялась, что в один прекрасный день Дана скажет ей: все, погостила — пора и честь знать, а она всей душой привязалась к внукам. Казалось, при Стасике она так не любила Аннушку, как теперь. А маленький Лека вызывал в ее душе такую щемящую нежность, что она слышала каждый вздох ребенка, вскакивала к нему ежечасно, чтобы проверить — жив ли, дышит?

Лидия Петровна попыталась взять на себя всю работу по дому, чтобы не быть в тягость невестке. Как ни странно, она привязалась к Дане, и эту перемену в ней Вячеслав Петрович сразу заметил и как-то успокоился. Дана не одна, это хорошо. А соберется замуж — что ж, там будет видно.

Дана не понимала происходящего. Замкнувшись в себе, она общалась только с детьми, по телефону — с родителями, а больше никто ей был не нужен, и попытки свекрови взять на себя хозяйство она пресекала сразу. Это ее дом. Ее дети будут есть то, что она сама им приготовит. Лучшая еде та, что приготовила мать.

— Я отлично справляюсь сама. — Дана смотрит в окно. — Лидия Петровна, вам совершенно незачем все это делать.

Губы Лидии Петровны задрожали, и она обессиленно опустилась в кресло. За последние полгода она постарела и осунулась, седина густо укрыла ей голову. Весь смысл ее жизни теперь был во внуках, и она панически боялась, что Дана разлучит ее с ними.

— Даночка, я просто хотела тебе помочь.

— Мне неудобно пользоваться вашей добротой. Я все могу сделать сама.

— Значит, мне надо уехать? — Лидия Петровна почувствовала страшную пустоту внутри себя. Вот сейчас, сейчас это случится.

Но Дана удивленно подняла на нее глаза, и в них впервые промелькнула эмоция:

— Я не понимаю… Что вы имеете в виду?

— Я не нужна здесь и должна уехать? Я могу иногда приезжать к детям?

— Что вы такое говорите?

Дана словно очнулась. Она все поняла. Но Лидия Петровна истолковала ее слова по-своему.

— Ты не можешь запретить мне видеться с ними, — зашептала она. — Это жестоко, Дана, пожалуйста, я не буду останавливаться здесь, я найду гостиницу, чтобы видеть их, иногда, нечасто, хоть раз в месяц…

— Лидия Петровна, о чем вы? — Дана садится рядом с ней и обнимает ее за плечи. — Что вы говорите, вы сами себя слышите? Я вас вовсе не прогоняю, живите с нами, переезжайте насовсем. Да мне и в голову не приходило, что вы думаете такое!

— Ты… ты правду говоришь? — Лидия Петровна подняла на невестку глаза. — Я могу остаться?

— Господи, твоя воля! Конечно, можете. Да с чего вы взяли, что я стану выгонять вас? Ведь, кроме детей, у вас других родственников нет, как же я могу?

— И кроме тебя. — Лидия Петровна берет ладонь Даны. — Ты — жена моего сына, мать моих внуков. Ты — моя дочь тоже, как Стасик был сыном твоим родителям. Ты прости меня, я была виновата, но это все не со зла, я…

— Я понимаю. Не надо извинений.

Жизнь понемногу текла. Вадик приезжал уже к двум крестникам, и Лека восторженно визжал, катаясь на его могучих плечах. Лека рос веселым и смышленым мальчиком, но иногда его голубые глазки смотрели так знакомо — словно внутрь себя. И тогда он мог просто сидеть и рассматривать какую-нибудь картинку. О чем он думал? Кто знает, о чем думает двухлетний ребенок, глядя на рисунки в книжке…

Аннушка уже умела читать и ходила в школу. Лидия Петровна возила ее туда и забирала домой. Она очень гордилась внучкой, умницей и красавицей, настоящей маленькой дамой. Дана все-таки сорвиголова, это Лидия Петровна всегда чувствовала в невестке, а вот в Аннушке текла кровь Ярошей, а в этом роду все женщины были настоящими дамами.

Быт как-то налаживался. Денег хватало, все были здоровы, Дана научилась жить сегодняшними радостями, но свет в ее жизнь так и не вернулся. Иногда она вставала ночью и бродила по дому. Тоска гнала ее, и она металась по комнатам, а Лидия Петровна со страхом прислушивалась к ее шагам и не засыпала, пока не убеждалась, что Дана тоже спит. Она боялась, что невестка что-нибудь сделает с собой в одну из таких ночей.

— Тебе нужно доктору показаться.

Вячеслав Петрович, взволнованный рассказом свахи, приехал сразу же. Хорошо еще, что у нее хватило ума рассказать ему, ведь это с дочкой, похоже, уже давно происходит.

— Если ты боишься, что я покончу с собой, то напрасно. Пока у меня есть дети, я буду жить.

Дана терпеть не может обсуждать подобное. Это ее мир. Никто не должен в него лезть.

— Ты уверена? — спрашивает отец.

— Я тебе обещаю. Пока у меня есть дети, я функционирую как биологическая единица. Все, точка.

Вячеслав Петрович вздрогнул. В голосе Даны не слышно живых ноток. Так мог говорить робот — тихо, без интонаций, без эмоций. Но он знал, что настаивать здесь бессмысленно, поэтому уехал домой с тяжелым сердцем. А жизнь продолжалась, и Дана не могла этого изменить.

Они уезжали и гостили в Белгороде, иногда — по несколько недель. Или Лидия Петровна уезжала с детьми, а Дана оставалась в доме, чтобы слушать тишину или бродить по саду. Сад, посаженный Стасом, буйно разросся. Дана ухаживала за ним. Иногда приезжал Вадик, которому Таня уже подарила сына, но сама она к Дане не приезжала. Таня представить себе не могла, как посмотрит подруге в глаза. Она вынесла себе приговор и сама привела его в исполнение.

Осенью Аннушка пошла во второй класс. Они все поехали в школу, чтобы посмотреть, как она, наряженная в розовое атласное платьице, с букетом белых роз, войдет на школьный двор — и все глаза обратятся к ней. Дана видела, как разглядывают Аннушку высокие старшеклассники.

— Наша девочка приковывает все взгляды. — Лидия Петровна сияет от счастья.

— Да, я вижу. — Дана встревоженно озирается. — И мне это не нравится. Лидия Петровна, надо вам приезжать за десять минут до конца последнего урока, чтобы уже в дверях класса взять ее за руку.

— Ты что думаешь, я этого не понимаю? Я именно так и делаю. Даночка, ты посмотри на нее, она просто королева!

— Я знаю.

— Все будет хорошо.

— Скромнее надо девочку одевать. — Голос из-за спины показался Дане знакомым. — Вырядили, как на бал.

— Мама, ты не права.

Дана обернулась. За спиной стояла Вика. Их глаза встретились, и обе вздрогнули. Пустота столкнулась с пустотой.

— Здравствуй, Дана.

— Привет.

Лека, сидящий у Даны на руках, уронил игрушку, Вика подняла и протянула ему.

— Как его зовут?

— Алеша.

— Он похож на… — Вика не смогла произнести имя «Стас», горло перехватило.

— Да. Похож. А ты почему здесь?

— Моя дочь учится в параллельном классе с твоей.

Они обе молчат. Вике многое хочется сказать сопернице, но она натыкается на пустой взгляд Даны и молчит.

— А-а, так это наша Даночка! Явилась сюда! — Голос напоминает змеиное шипение. — Вика, не смей стоять рядом с этой…

Дана поворачивает голову. Ирина Степановна совсем постарела, и ее черты исказила злоба. Говорят, женщина в старости имеет то лицо, какое заслужила. Лицо Ирины Степановны потемнело, и она стала напоминать злую колдунью. Эта еще нестарая женщина возненавидела весь мир. Когда-то она была уважаемым человеком, а теперь кто? Книг везде навалом, магазины все битком, без дефицита она превратилась из королевы в прислугу. Никто не завоевывал ее расположения, никто не искал с ней знакомства.

Разрыв Вики и Стаса Ирина Степановна восприняла как личное оскорбление. Она сразу поняла, что Стас — редкая удача для любой женщины, тот самый принц, которого ждет каждая, но не каждая получает. И Ирина Степановна всячески поощряла роман дочери. И вдруг в одну секунду все рухнуло. Появилась эта потаскушка — и конец. Ирине Степановне и в голову не приходило, что если все вот так быстро разрушилось, то, возможно, ничего серьезного и не было. Нет. Она из тех людей, которые постоянно ищут виновного во всех своих бедах. И вот теперь — эта встреча.

Ирина Степановна сразу поняла, чья дочь эта девочка в розовом атласном платье, красивая, как принцесса из сказки. А ее внучка похожа на это нич-тожество, Юрку. Почему такая несправедливость? Одним — все, другим — шиш с маком?

— Что, угробила мужика? И много тебе досталось? Видать, не очень. Так тебе и надо, шлюха общежитская, и место тебе на помойке, ишь, вырядилась…

Увесистая оплеуха прервала излияния мегеры. Лидия Петровна, в белом костюме и шляпке, брезгливо стянула с руки белую ажурную перчатку, которую измазала в крови, хлынувшей из носа злобной бабы.

— Видишь, дорогая, как надо учить хамов? — Лидия Петровна высокомерно оглядывает Вику и Ирину Степановну. — Именно так я всю жизнь учила не в меру возомнивших о себе плебеев. Умой свою мамашу, девочка, и сделай ей прививку от бешенства. Идем, Дана, там уже строят деток, поглядим на нашу куколку.

Лидия Петровна взяла у Даны Леку и проплыла сквозь толпу расступающихся родителей. Дана шла за ней, а в голове звенело. Слова ранят больно, Дана никогда не прощала такое. Но сейчас у нее нет сил. Она идет вслед за свекровью и понимает, что Лидия Петровна сделала единственное, что стоило сделать.

— Дана! — Вика стоит за ее спиной.

— Что?

— Извини.

— Ничего, бывает.

— Можно, я приду к тебе? — Голос Вики дрожит от напряжения.

— Зачем?

— Я хочу поговорить.

— Не надо, Вика. Я не считаю себя виноватой перед тобой. О чем нам говорить? Я не могу. Я не хочу ни с кем говорить, понимаешь?

— Прошло уже два года.

— Больше.

Пока они ведут этот странный диалог, дети входят парами в школу. Аннушка смеется, машет маме рукой. Дана ей отвечает, и вдруг в ее груди словно сжимается что-то в предчувствии беды.

— Она у тебя очень красивая. — Вика все еще стоит рядом.

— Я знаю. Мои дети похожи на своего отца.

Лидия Петровна поворачивается к ним.

— Вика, пожалуйста. Не надо дергать Дану.

— Я не…

— Послушай, Вика, ничего уже не изменишь. Жизнь так сложилась. Я ничего не имею против тебя до тех пор, пока ты не трогаешь мою дочь. Пожалуйста, пойми меня правильно.

— Простите.

Вика поворачивается и уходит. Дана прижимает к себе Леку, тот почти спит, устав от толчеи.

— Дана, езжай с ним домой, а я подожду Аннушку. — Лидия Петровна встревоженно вглядывается в лицо невестки. Черт, где только берутся такие негодяйки, как эта отвратительная баба? — Возьми машину, мы вернемся на такси.

— Хорошо.

Лидия Петровна нежно целует теплый выпуклый лобик Леки. Как чудесно пахнет мальчик, немножко взмокший и сонный! Совсем так, как когда-то Стасик. И глазки точно такие, и волосы. Дана подарила ей это чудо, спасла ее от смерти, родив его. Их обоих. Тоска по Стасику теперь не бьет насмерть.

— Я позвоню, когда мы будем выезжать.

— Хорошо.

Они много раз так делали. Дана загнала машину в гараж, взяла Леку и отнесла его наверх в спальню. Она уложила сына в постель, сняв с него сандалики, а велюровый костюмчик мягкий, в нем можно поспать. Вот и пусть спит, набегается еще.

Дана спустилась вниз и пошла на кухню. Надо приготовить что-нибудь вкусное, Аннушка скоро вернется из школы. Дана достала посуду, продукты, но все валилось у нее из рук. Вот, просыпалась мука. Упала ложка. Разлилось масло.

— Да что же это такое?!

Дана выскакивает на улицу и смотрит на дорогу. Вроде бы рано еще. Тяжелая тоска заползла в ее душу. Она возвращается в дом, листает альбом. Вот Лидия Петровна с Аннушкой. Одинаковые голубые глаза, веселые улыбки. Дана так и не научилась смеяться с тех пор, как не стало Стаса.

Часы тикают очень громко. Вот наверху проснулся Лека и, деловито кряхтя, спускается по ступенькам. Он выломал несколько прутьев в своей кроватке, и теперь свободно перемещается по дому. Так птенец взламывает скорлупу яйца. Лека растет парнем свободолюбивым и теперь сам может вылезать из кроватки, когда ему этого хочется.

Дана вывела малыша в сад, он тут же влез в песочницу и принялся там ковыряться. Она снова вышла на дорогу. Такси не было видно. Стоял тихий день, совсем летний, и небо глядело на Дану синими глазами Стаса. Кошка, живущая в ней, встревоженно била хвостом.

«Может, они пошли в кафе? Аннушка любит бывать в разных забегаловках, ей там вкуснее».

Дана заводит Леку в дом, кормит обедом.

Сын возится на ковре, а Дана стоит у окна. По дорожке к дому идет человек. Пожилой мужчина в сером костюме-тройке. Что ему надо? Наверное, ошибся адресом. Вот, звонит в дверь.

— Госпожа Ярош? — Он не смотрит на Дану. — Мне очень жаль, но случилось несчастье. Я должен вам сказать…

Она не понимает, кто так кричит в ее доме. Кричит громко и отчаянно, чтобы не слышать того, что сейчас скажет этот человек.

10

Вадик с Даной молча сидят на кухне. Цыба думает о том, что надо бы позвонить Витальке, остановить Дану, которая, похоже, все-таки спятила, но его решимость разбивается вдребезги, когда он поднимает глаза и наталкивается на пустой взгляд подруги. И тогда он думает о том, что поступил бы на ее месте точно так же. Но только Дана — женщина. А это совсем другое дело.

— Ты мыслишь стереотипами. — Дана знает, о чем он сейчас думает. — Впрочем, как и большинство мужчин. И убийца Аннушки тоже мыслит стереотипами. Поэтому у меня все получится.

— Может быть. — Вадим обреченно вздыхает. Он никогда не умел спорить с ней. — Ладно, ложись спать, а завтра я приеду опять. Что привезти?

— Результаты переговоров. И спроси у Витальки, как он договорился с моими.

— Ты сумасшедшая.

— Это мы уже выяснили, и что? Все сумасшедшие. Норма — понятие расплывчатое.

Страницы: «« « 345678910 » ... »»