Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?! Соколов-Митрич Дмитрий

Дмитрий Соколов-Митрич

Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?!

Что все это значит

Академии художеств, как правило, выпускают посредственных художников. Литературные институты плодят энергичных эпигонов. Факультеты журналистики дают хорошее образование, но они не могут, да и не должны, научить главному – работать журналистом.

Невозможно научить профессионализму. Но можно рассказать, как достичь его самостоятельно.

Исходя именно из таких соображений, 24 июня 2008 года я сделал в своем ЖЖ-блоге такую запись:

...

«С сегодняшнего дня начинаю вести здесь что-то вроде вялотекущего мастер-класса на тему "Что такое репортаж: и кто такое репортер?"

Буду делать это по мере возникновения в голове тех или иных профессиональных соображений, поскольку никакой стройной теории на этот счет у меня в голове нет и никогда не было.

Соображения будут появляться хаотично. Они могут касаться самых разных профессиональных аспектов – от стилистических и технических до моральных и аморальных. Они могут местами повторяться, а иногда даже друг другу противоречить. Ничего страшного.

Прошу не воспринимать эти соображения как образец для подражания.

Все это лишь результат моего опыта – в том виде, в каком он сложился в соответствии с моими личными данными. У кого-то и данные и опыт могут быть другими, а значит, – и по-другому сложится путь.

Чтение этих соображений может лишь способствовать тому, чтобы этот собственный путь скорее обрел какие-то очертания».

С тех пор уже четыре года под тэгом «Мастер-класс» я пишу свои профессиональные заметки и соображения. Сначала это занятие казалось мне легкомысленной забавой, но с каждым новым постом реакция аудитории становилось все более живой и заинтересованной. В конце концов, идея этой книги родилась самым естественным образом. Читатели в своих комментариях стали требовать, чтобы я объединил разрозненные заметки под обложкой книги и дал им возможность ее купить.

Одни аргументировали это так: «Ну почему всему этому не учат на журфаках?! Ваш мастер-класс возбуждает во мне профессиональные амбиции и в то же время лишает многих подростковых иллюзий. Если бы эта книга вышла, я бы выдавал ее выпускникам нашего факультета вместе с дипломом».

Другие объясняли свой интерес так: «Вообще-то, к журналистике я не имею никакого отношения, я по профессии художник, у меня собственное дизайнерское бюро. Но если бы такая книга вышла, я бы ее купил и поставил на видное место. Многие ваши «соображения» я даю читать своим подчиненным. Даже когда вы пишете о сугубо репортерских делах, эти слова актуальны для любой творческой профессии».

Были и такие комментарии: «Я мать двоих детей, вообще нигде не работаю и не собираюсь. Но мне почему-то все равно интересно следить за этой рубрикой».

В результате я постарался сделать «Реального репортера» таким, чтобы в нем переплетались три начала:

1. Педагогическое. Пусть для кого-то из студентов факультета журналистики эта книга будет просто «учебником будущей жизни».

2. Профессиональное. Настоящим специалистам всегда интересно слушать друг друга, даже если они специалисты в разных областях. Путь репортера мало чем отличается от других профессиональных ПУТЕЙ.

3. Литературное. Профессиональные соображения переплетаются в этой книге с репортажами, написанными мною на протяжении первого десятилетия двадцать первого века. Конечно, я это сделал для того, чтобы показать, как работают те или иные приемы, изложенные в моем «Мастер-классе». Но это не единственная причина. Так получилось, что я стал свидетелем почти всех важнейший событий и явлений нулевых годов – от «Курска» до Кущевки, от исламского терроризма до государственного монополизма. И репортажи, опубликованные в этой книге, – это краткое содержание эпохи. Тем, кто постарше, будет невредно вспомнить все это, а кто помладше – узнать.

Ну что, начнем?

1 2000 год, август Страстная неделя

Вместе с подлодкой «Курск» утонула не честь армии и государства, а совесть нации

Мы приехали в Видяево в понедельник, вместе со ста тремя родственниками членов экипажа. Они прилетели в Мурманск спецрейсом. Тогда еще в них была жива надежда. Целую неделю мы видели, как эта надежда умирает. Мы чувствовали, что не имеем права здесь находиться, но и уехать не могли. Первые несколько дней нас ненавидели все, кто был в Видяево, – и родственники, и моряки, и просто жители поселка. За то, что их горе – это не наше горе. Отношение изменилось, когда мы стали, как они, когда профессионализм уступил настоящей скорби.

Тем тяжелее было для нас возвращение из Видяево в Мурманск. Вот таксисты спрашивают, не нужно ли нам в Североморск. За гарантированный проезд через КПП – второй счетчик. Вот уличный музыкант голосом Высоцкого гоняет «Спасите наши души!». Вот зарабатывают себе очки два немецких журналиста: выступая по НТВ, они врут на весь мир, что, кроме них и представителей государственного телевидения, на встрече родственников экипажа «Курска» с президентом России никого из журналистов не было. А вот уже наши журналисты наперебой говорят, что вместе с «Курском» утонули Путин, армия, совесть нации. Побывав там, в эпицентре трагедии, мы можем согласиться только с последним. С совестью нации в эти дни действительно были большие проблемы.

Они улыбаются

В Видяево мы попали самым естественным путем – официально, с разрешения начальника штаба Северного флота адмирала Моцака. Почему-то мало кому из журналистов пришло в голову такое простое решение их проблемы, большинство искало какие-то шпионские пути. В мурманском аэропорту, откуда мы должны были отправиться в гарнизон вместе с прилетевшими родственниками, нас посадили в микроавтобус. На заднем сиденье, плотно закрыв окно занавеской, сидела француженка из «Le Nouvel Observateur» («Нувель обсерватер»). На КПП ее прикрыл капитан второго ранга, ответственный за встречу родственников, но уже через час пребывания в Видяево ее замели фээсбэшники. Пробашляла француженка или не пробашляла, не знаю. Хочется верить, что капитан сделал это из бескорыстной любви к женщинам.

Еще вместе с нами ехали несколько молодых моряков и три человека, похожих на родственников. Две женщины и один мужчина. Сомневаться в их причастности к трагедии заставляло лишь одно обстоятельство – они улыбались. А когда нам пришлось толкать забарахливший автобус, женщины даже смеялись и радовались, как колхозницы в советских фильмах, возвращающиеся с битвы за урожай.

– Вы из Комитета солдатских матерей? – спросил я.

– Нет, мы родственники.

Вечером того же дня я познакомился с военными психологами из Санкт-Петербургской военно-медицинской академии. Профессор Вячеслав Шамрей, который работал с родными погибших еще на «Комсомольце», сказал мне, что эта искренняя улыбка на лице убитого горем человека называется неосознанной психологической защитой. В самолете, на котором родственники летели в Мурманск, был дядечка, который, войдя в салон, радовался как ребенок:

– Ну вот, хоть в самолете полетаю. А то сижу всю жизнь в своем Серпуховском районе, света белого не вижу!

Это значит, что дядечке было очень плохо.

– К Рузлеву Саше едем… Старшему мичману… Двадцать четыре года. Второй отсек.

После слова «отсек» женщины зарыдали.

– А это отец его, он здесь живет, тоже подводник, всю жизнь проплавал. Как зовут? Владимир Николаевич. Только вы его не спрашивайте ни о чем, пожалуйста.

Романтики, педанты, фанатики

Женщины едут из города Сасово Рязанской области. Услышав знакомое слово, к ним оборачивается молодой лейтенант:

– Я тоже из Рязани.

Но уже через несколько минут разговор земляков принимает другой оборот. Славе, так зовут молодого человека, приходится обороняться от потока жестоких обвинений, которыми родственницы напитались из телевизора. Женщины успокаиваются лишь минут через тридцать и даже извиняются. Судя по всему, на них подействовали не столько слова Славы, сколько его лицо. На нем можно было прочитать все признаки незаслуженно оскорбленного достоинства офицера – дергающийся подбородок, напряженные скулы, горящие глаза.

Слава – настоящий подводник. Романтик, педант, фанатик. Бледный лицом и волосом. Одетый с иголочки, несмотря на то что новую форму в срок уже давно не выдают. У него в казарме над кроватью строчки: «Пусть корабли не умирают никогда, / а лишь меняют облик свой. / Но в превращеньи забирают / привязанность сердец с собой». Ему тоже 24 года, как и погибшему Рузлеву. Высшее военно-морское училище в Питере он закончил с отличием, у него было право выбора, и он сознательно пришел именно в этот гарнизон, где зарплата тысяча двести рублей, полярная ночь и беспредельное равнодушие защищаемой страны. Пока он был в училище, его в лицо и на страницах газет называли иждивенцем. А сейчас – фактически убийцей.

– В этот поход пошли лучшие. Я тоже рвался на «Курск», но меня не взяли…

Наш разговор со Славой оборвался, едва начавшись, потому что его настойчиво подозвали товарищи. Он возвращается и уже не отвечает на вопросы.

– Извините, но говорить с вами я не имею права. У нас таких, как вы, называют шакалами.

Бухта благополучия

У Дома офицеров уже ждала толпа – это те из родственников, кто добрался до Видяево своим ходом раньше. Ими уже полностью заселена скромная местная гостиница. Из сотни вновь прибывших 75 человек разместили у себя в квартирах жители гарнизона, остальных повезли на госпитальное судно «Свирь», пришвартовавшееся в бухте Арагуба, на том самом месте, где стояла лодка «Курск». Арагуба в переводе с финно-угорского означает «бухта благополучия».

Там же, на «Свири», поселились сотрудники Центра медицины катастроф, мурманской «скорой помощи» и семеро военных психологов. Всего же в Видяево психологов было столько, что на каждого приходилось семеро родственников, а родственников собралось около четырехсот.

Это было в восьмом часу вечера, и очень многие уже слышали заявление адмирала Моцака о том, что на «Курске» все погибли. Начгарнизона Дубовой как мог утешал людей:

– Не говорил начштаба ничего подобного. Только что пресс-служба дала опровержение.

Люди готовы были сойти с ума от непонимания.

Ужинать на «Свири» почти никто не пошел, все собрались в кают-компании, чтобы посмотреть новости на ОРТ. Другие каналы на судне не ловились. Ольга Троян из Питера, у которой в пятом отсеке остался двадцатидевятилетний брат Олег, старший мичман, разговаривала со стариком Майнагашевым. У Маинагашева погиб внук, срочник, за несколько дней до дембеля.

– Я буду здесь до тех пор, пока мне его не дадут – живого или мертвого, – сказал Ольге старик. – Как я приеду к бабке без внука? Что я ей скажу? Буду ждать. Месяц, два – сколько надо.

Стрелки в телевизоре показали 2i: oo. Через несколько минут надежда умерла. Командующий флотом Попов сделал свое честное заявление. Как только телевизор сменил тему и начал про выборы в Чечне, все медленно встали и ушли. Как-то так просто встали и ушли, как будто фильм интересный посмотрели. Только Ольга Троян сидела со своей дочерью. Долго сидела и ни на что не реагировала. Очнулась только тогда, когда телевизор снова сказал слово «погибший». Но на этот раз речь шла о том, что опознан последний погибший от взрыва в переходе на Пушкинской площади.

С этой минуты отец Аристарх, священник гарнизонной церкви Святителя Николая, стал молиться не о спасении, а за упокой.

В три ночи на «Свирь» приехали еще двадцать шесть родственников из Севастополя. Они уже все знали.

День Путина

Утром двадцать второго по громкой связи гоняли очень грустную песню начальника химической защиты Вячеслава Константинова, спетую им однажды на смотре гарнизонной самодеятельности. Запись была плохая, слов и даже голоса нельзя было разобрать, но все равно многие плакали. В кают-компании стали появляться люди с поминальными стопками. Владимир Коровяков и Иветта Смогтий, муж и жена, рассказали мне, что о гибели «Курска» узнали по радио. Их Андрей служил на подлодке «Нижний Новгород», но вроде бы он недавно говорил, что его куда-то перевели. Позвонили его жене Любе и узнали, что на «Курск» и что он в третьем отсеке.

Это было второе плавание Андрея, ему двадцать четыре года, и он только в прошлом году закончил учиться. Стать подводником решил, наслушавшись рассказов дяди, тоже подводника, у которого (роковое совпадение) в 89-м году на «Комсомольце» погиб друг. Владимир, отец Андрея, тоже военный – майор в отставке, служил двадцать пять лет на Северном Кавказе. В 1992-м был сокращен. Ни квартиры, ни прописки, ни даже прошлого: военный городок, где он служил, теперь разрушен. Вся надежда была на сына. Теперь нет надежды.

В этот день все ждали Путина. Хотя никто Путина не обещал, но все почему-то все равно его ждали. В Видяево царила какая-то мистическая уверенность, что он не может сегодня не приехать. Вернувшийся с утренней литургии отец Аристарх сказал мне, что да, приедет, и даже с патриархом. И что его, отца Аристарха, просят перед встречей поговорить с людьми, а то они разорвут президента на куски. Были отменены молебны на четырнадцать и восемнадцать часов, время шло, а президента все не было. После обеда на скромной белой «Волге», чтобы не раздражать людей, приехал вице-премьер Клебанов с главкомом ВМФ Куроедовым. Их сопровождали мурманский губернатор и несколько адмиралов. Клебанов был бледен как смерть и кое-как пролепетал, что спасательные работы никто не отменял, что всех достанем, что врут все телеканалы, кроме РТР, и пошел совещаться на второй этаж Дома офицеров. Куроедов и сопровождавшие его адмиралы задержались. Им приходилось прижимать к мундиру то одну, то другую рыдающую женщину.

Пока шло совещание, на площади перед Домом офицеров появилась депутат Госдумы с очень уместными именем и фамилией – ВераЛекарева. Вера Александровна попыталась направить эмоции в нужное русло и предложила джентльменский набор депутатских услуг: создать комиссию по контролю за всем, что происходит вокруг подлодки, и направить (не помню куда) депутатский запрос. Родственники долго не могли понять, о чем идет речь, а только выплескивали свои эмоции:

– Их надо спасать! Они там! Мы видим их! Они подают нам знаки!

Потом одно за другим стали появляться требования, с которыми депутата делегировали на второй этаж к совещающимся: отменить траур, поднять лодку, передавать новости из Баренцева моря каждые полчаса и в круглосуточном режиме, чтобы ночью не было страшно. Депутат возвращалась с одним и тем же ответом: сейчас они придут в зал и все вопросы решат. Мужчины в этом процессе не участвовали, они депутату не верили:

– Приехала зарабатывать политический капитал!

Наконец высокопоставленные гости спустились в зал. На вопросы отвечал в основном Куроедов, Клебанов проронил всего несколько слов. Но ненависть в зале накапливалась почему-то именно в его адрес. Одна женщина несколько раз пыталась прорваться к вице-премьеру, кричала, что задушит. У меня нет сомнений, что если бы не своевременные действия психологов, высокопоставленные гости пострадали бы физически. К середине встречи их называли сволочами каждые пять минут. От Клебанова с Куроедовым хотели только одного – чуда. Сделать так, чтобы лодка сама всплыла и на ней все были живы. Все доводы, почему невозможно проникнуть в седьмой и восьмой отсеки, почему нельзя сегодня же поднять лодку, почему нельзя хотя бы в течение недели достать трупы, убитый горем рассудок отказывался воспринимать.

– Скажите, кто решил, что все на лодке погибли? Фамилия, звание, должность! Мы подадим на него в суд за убийство наших сыновей!» – кричал один из отцов.

Он же знает из вчерашних новостей, что фамилия этого человека – Попов, что он командующий Северным флотом и один из немногих, кто нашел в себе мужество сказать людям правду. Но чтобы понять этих людей, надо слушать только их эмоции. Когда человеку больно, нет места логике. Куроедов пытался ее искать, поэтому зал заводился все больше и больше.

– Скажите нам правду, есть там еще кто живой или нет?! – взревел зал.

– А вы командующему флотом не поверили?

– Нет!

– Тогда я вам отвечу так: я до сих пор верю, что мой отец, который умер в 1991 году, жив.

Клебанов уехал. В машине его откачивали. После пяти часов в Доме офицеров появились работники ФСО со спаниелем, и к крыльцу начали приходить люди. Постепенно собрался весь поселок. К восьми часам, когда показался президентский кортеж, фээсошники успели сдружиться с толпой и по мере возможности выполняли функции сестер милосердия. Кортеж почему-то проследовал мимо. Пошел дождь. Еще почти час люди ждали под дождем. Многие не выдерживали и уходили:

– Бессовестный человек! Надо было сразу сюда приезжать, а не отдыхать в Сочи. А теперь он нам не нужен.

Путин приехал в 21:15. Он вышел из микроавтобуса с тонированными стеклами вместе с женой командира экипажа Геннадия Лячина. Оказывается, этот час он провел у нее.

От толпы президента встретил старик, один из тех немногих родственников, которые пытались спиртным заглушить свое горе. Охрана, от которой он нервно отмахнулся, не посмела его задержать. «Как хотелось познакомиться с хорошим человеком», – отчаянно улыбнулся старик. Путин явно смутился. Он только кивал головой и не мог ничего ответить.

Когда толпа пронесла меня мимо охраны в зал, Путин уже был на сцене. Он сидел за столом с красным сукном. Потом к нему присоединились секретарь Совбеза Сергей Иванов, главком Куроедов и адмирал Попов. За три часа (а не шесть, как доложила кремлевская пресс-служба) они не проронили ни слова. Ответы на все вопросы брал на себя Путин.

Немецкие журналисты, которые выступали по НТВ, имели полное право утверждать, что на этот раз с Путиным говорили далеко не как с отцом родным. Немецкие журналисты сравнивали эту встречу с победоносными выступлениями президента перед выборами. Если бы они присутствовали в этом зале, когда здесь выступали Клебанов и Куроедов, они бы поняли, что разговор зала с Путиным на самом деле прошел в «теплой, дружеской» обстановке. Люди спрашивали о том же, но, в отличие от своих предшественников на сцене Дома офицеров, президент не шел против эмоций. Он терпеливо отвечал на все вопросы, даже самые нелепые, даже когда они повторялись по третьему и четвертому разу. Охранники покорно носили из зала записки, и только раз, когда одна женщина завелась не на шутку, один из них попытался силой усадить ее в кресло, за что тут же получил публичный нагоняй от президента. На многие вопросы Путин отвечал: «Я об этом не знал» или: «Я понятия не имею, но специалисты, которым я доверяю, считают, что…» Сначала такие формулировки вызывали в зале ропот: ведь этот человек обещал отвечать за все. Но потом люди стали реагировать так: «По крайней мере, не врет».

Психологи, с которыми я этим вечером снова разговорился, посчитали выступление президента очень грамотным.

– Людей подкупила искренность – это во-первых, – сказал профессор Шамрей. – А во-вторых, главный удар взяли на себя Клебанов с Куроедовым. Я не знаю, было ли это запланировано, но, если бы встречи поменялись местами, могло бы быть и по-другому.

Еще сыграло свою роль то, что президент приехал не с пустыми руками, а с мешком материальных компенсаций. Семье каждого погибшего – среднюю зарплату офицера за десять лет вперед и квартиру в Москве или Петербурге. Разговор о компенсациях отвлек людей от беды. Все стали внимательно слушать. Только подвыпивший старик, который встречал президента, время от времени вскакивал с места и кричал: «Непонятный разговор!» Но на него шикали. Некоторые вопросы были даже откровенно меркантильными. Родственники, которые были друг с другом в плохих отношениях, просили не одну квартиру, а две. Их президент остудил:

– Мы не можем на основании этой трагедии расселить весь гарнизон.

Разговор о деньгах прервал женский крик:

– Мы забыли о наших мальчиках! Люди, вы что, какие деньги! Мне не нужна квартира, мне нужен мой брат! Он там, я его во сне вижу!

Люди очнулись:

– Вы доверяете своим подчиненным?! Они же вам врут! Они специально убили наших мужчин, чтобы скрыть следы своего преступления!

Такой разговор шел еще долго, президент терпеливо выслушивал, потом сказал:

– Я верю академику Спасскому. Он говорит, что все погибли. Есть люди, которые не хотят слушать специалистов. Потому что сердце не дает.

День Путина был кульминацией трагедии в Видяево. Это был кризис. Уже вечером людям стало легче. Психологи мне сказали, что в ночь на двадцать третье спали все.

Призрак «Курска»

Утром по громкой связи родственников пригласили на экскурсию по подлодке «Воронеж». Эта лодка – один в один «Курск». Экскурсию провел лично заместитель командующего флотом по воспитательной работе Александр Дьяконов. Родных провели по всем отсекам, с первого по девятый. Они посидели в спасательной камере, в которой не удалось спастись подводникам, посидели каждый на том месте, где сидел их родственник, вылезли из злополучного люка девятого отсека. Лодка, которая по размерам равна многоподъездному девятиэтажному дому, поразила людей. В ней есть сауна, бассейн, циркулярный душ, большая кают-компания с рыбками и попугайчиками. Родным погибших объяснили, почему взрыв не мог произойти оттого, что торпеда якобы застряла при выстреле, почему не так просто проникнуть в восьмой отсек и выбраться из девятого. Покинув «Воронеж», Мария Яковлевна Байгарина попросила у меня листок бумаги из блокнота и написала для музея подлодки:

«Убедились, что работают на лодках умные, влюбленные в свою работу люди, романтики.

Храни вас Бог, родные.

Желаю вам быть здоровыми, обласканными солнцем и правительством.

Мать своего сыночка Байгарина Мурата, капитана 3-го ранга, который с первого класса мечтал о море. И оно его не отпустило от себя».

Эта неделя – страстная, поистине самая страшная, потому что страна не была готова подписаться под этими словами.

На последнюю пресс-конференцию, которую я застал в Мурманске, пресс-секретарь Владимир Навроцкий привел капитана второго ранга, офицера штаба Северного флота Владимира Гелетина. У него на «Курске» остался сын, капитан-лейтенант Борис Гелетин. А незадолго до этого у Бориса Гелетина умер двухлетний сын, внук Владимира Ивановича. Офицер пришел к журналистам по своей инициативе. Он всю неделю провел в Баренцевом море, участвовал в спасательных работах. Он сказал, что готов поклясться памятью сына, что было сделано все возможное. Он говорил об этом долго, с трудом сдерживая слезы. В ответ он услышал гневное:

– Скажите, почему телевизионщикам не обеспечили картинку с места события?

– Не знаю… – отчаянно улыбнулся Владимир Гелетин. Упокой, Господи, души рабов твоих и спаси нас, грешных.

Профессиональные соображения

...

Первое соображение очень простое.

Писать репортажи нужно по утрам.

Да-да, я тоже типа сова, но все равно – по утрам. С вечера можно написать начало – знаков тысячу-полторы, а основное усилие лучше совершить с утра пораньше.

Написанные ночью репортажи получаются тяжелыми и вымученными. Кроме того, в это время суток человек подвержен излишней сентиментальности и склонен принимать за «особенности авторского стиля» много всякого такого, что на самом деле является банальной отсебятиной.

Так что будильник – лучший друг репортера.

* * *
...

Не надо никого жалеть.

Точнее, так – не надо пытаться сделать приятное кому бы то ни было из героев темы. Соображения типа: «Об этом я не буду писать, потому что человек может обидеться» или, наоборот: «Напишу-ка я вот так, потому что человеку это может понравиться», очень сильно портят репортажи.

Это, конечно, не самоцель. Если что-то естественно ложится в ткань сюжета – пусть ложится. Но выворачивать самому себе руки, желая кому-то показаться добрым волшебником, – нив коем разе.

Причем это «не жалеть» относится не столько к отрицательным персонажам (тут и так все понятно), сколько к положительным. Большинство из «замечательных людей», про которых мне довелось писать, были страшно недовольны тем, какими они в этих репортажах получились. Они ожидали прочитать что-нибудь типа: «Особенно хочется отметить заслуги такого-то». А в тексте получился настоящий человек. Со всеми его морщинами, прыщами и бородавками. Но – человек положительный. Без прыщей и бородавок эта авторская оценка была бы неубедительной. Герою кажется, что он опозорен, а в редакцию идут отклики и звонки – «побольше пишите про таких героев».

Как правило, разгневанные хорошие люди первые два дня после публикации обрывают мне телефон. А я не беру трубку. Потому что знаю – будут обзываться. А вот на третий день беру. Потому что знаю – этим хорошим людям уже обзвонились друзья и родственники и выразили свое восхищение тем, какой он в этом тексте супермен. И хороший человек уже не будет обзываться. Ну разве что повздыхает для порядка.

* * *
...

Все думают, что искусство репортера – правильно отображать действительность.

На самом деле искусство репортера – правильно искажать действительность.

Реальность, которую вы видите на месте события, – это стихотворение на иностранном языке. Если вы его просто дословно переведете – получится подстрочник, который никто не будет читать.

Получится тупой снимок мыльницей, который будет представлять интерес только для семейного альбома.

Чтобы в точности передать читателю то, что вы видели и чувствовали, надо владеть «искусством косого взгляда». Видеть все не так. Лишь в этом случае реальность отобразится в точности.

Например, там, где читатель ждет от вас охов и ахов, потому что вы описываете нечто ужасное, надо подавить его подчеркнутой нейтральностью изложения – и тогда ужас действительно будет ужасом. Если же читатель ждет от вас последовательного изложения событий, можно выстроить эту последовательность в обратном порядке – от последнего дня к первому (см. «Возвращение в август»). Пусть у читателя закружится голова.

И так во всем.

Читатель – это вообще такая сволочь, которой надо все время ставить подножку и бить морду, чтобы он хоть что-нибудь понял. Репортаж – это драка с читателем. С первых же строк – в табло и не давать опомниться ни на секунду. Как только он опомнится – тут же перестанет читать ваш текст.

* * *
...

Эмоция в репортаже должна быть предательской.

Вот что я имею в виду. Вы с читателем бежите вместе в одном направлении. Вы точно знаете, что впереди обрыв, а он не знает. Перед пропастью вы прибавляете скорость – читатель думает, что, раз вы ускоряетесь, значит, вам известно, что впереди хорошая прямая дорога. Но вот вы тормозите, а читатель с ходу летит в бездну. У него захватывает дух. Получилось! Это и есть правильная работа с эмоцией.

Никаких фраз типа «у меня зашевелились волосы на голове!», никаких «это было нечто невероятное!», никаких ахов и охов, как бы красиво они ни были выписаны. Все это – воровство эмоций у читателя. Авторский эксгибиционизм. Кричать должен он, а не вы. Потому что это читатель летит в бездну, а вы всего лишь стоите на краю.

Когда работаешь с эмоцией, читательские ожидания нужно самым наглым образом обманывать. Выражать эмоцию через контрэмоцию. Если читателю кажется, что сейчас автор начнет хихикать, надо сделать подчеркнуто серьезное выражение лица – получится еще смешнее. Если же он ждет, что сейчас автор будет плакать и ужасаться, надо выразить этот ужас через безразличие, как будто ничего ужасного и не случилось вовсе. Это пробьет его сильнее, чем заламывание рук и прочие дешевые жесты.

Пример из личного опыта. В моем репортаже о гибели «Курска» была сцена с родственниками погибших подводников. Они ехали в автобусе в гарнизон Видяево и почему-то не плакали, а смеялись. Военные психологи объяснили мне, что это называется неосознанной психологической защитой. Если человек в такой ситуации смеется, значит, он дошел до крайней степени своего горя. Я постарался в одном абзаце передать этот ужас через этот смех. Надеюсь, получилось.

* * *
...

Для того чтобы писать хорошие репортажи, не обязательно хорошо уметь писать.

Репортаж – это прежде всего искусство композиции. Тут важно уметь выстраивать текст, а не писать его.

Можно написать репортаж подчеркнуто вымороженным языком, без всякой эквилибристики; это даже лучше – главное, чтобы текстом рулила осмысленная, сбалансированная композиция, отвечающая внутренней логике и скрытому ходу мысли. Если есть этот «маршрут текста», тогда все остальное может быть выстроено каким угодно парадоксальным образом – даже лучше, если парадоксальным. Подбор фактов, эпизодов, деталей, их притяжение, а еще лучше отталкивание – сами по себе должны производить такой искрящий эффект, чтобы не нужно было никакого «искусство письма».

Репортаж должен скорее быть похожим на киносценарий, чем на роман в миниатюре. Репортаж – это вообще не литература, как бы вам этого ни хотелось.

2 2001 год, январь Робинзоны

Что общего у Сталина, Косыгина и Марселя из Камеруна

В ста километрах от Твери, посреди огромного болота, протяженность берегов которого достигает трехсот километров, есть озеро Великое, а на нем – два острова. Здесь, в полной недосягаемости для внешнего мира, без дорог, без баб и электричества живут пятеро мужиков. Их жизнь – это реалити-шоу, которое пропадает вдали от глаз большой публики. «Известия» решили хотя бы отчасти исправить эту несправедливость. Накануне Рождества мы заказали вертолет, взяли с собой всё для праздничного стола и живой сюрприз, о котором – чуть позже.

Появление героев

Как были сюда заброшены предки этих людей, теперь уже точно не скажет никто. Мне пришлось услышать две версии, которые сходятся только в одном – случилось это около трехсот лет назад и главную роль в этом эпизоде сыграл император Петр Первый.

– Он хотел основать здесь что-то типа секретной военной базы для постройке кораблей, – рассказал мне сотрудник внешней разведки Владислав К., который иногда охотится в этих местах. – Место идеальное: ни один шпион не проберется, зато поблизости протекает Волга, а из озера Великое в нее течет речка Созь. Чтобы строить корабли, Петр и завез сюда людей, в основном каторжан. Но потом передумал и решил строить базу под Воронежем. А люди остались. Еще тридцать лет назад, когда я там впервые побывал, это были три деревни, в которых жило двести душ.

Владислав открывает карту:

– Вот, видите, они до сих пор обозначены: Петровское, Заречье и деревня Остров. Все вместе это называлось Петроозерье. У них там даже колхоз был, «Ильич» назывался.

– Вы будете смеяться, но эти мужики – шведы, – сразил меня своей версией Евгений Желязков, главный специалист авиапредприятия, чьими вертолетами добираются на эти острова не самые бедные охотники и рыболовы (другого пути без риска для жизни туда нет).

– Кто-кто эти мужики?

– Потомки пленных шведов. Их селил сюда Петр Первый. Разумеется, шведского в них уже не осталось ничего – ни внешности, ни характера. Хотя… Когда прилетите, обратите внимание на Минея – Виктора Минеева. В нем что-то скандинавское есть – голубые глаза, рыжеватые волосы.

– А мы тут им негра везем, – попытались мы, в свою очередь, шокировать Евгения Петровича и показали ему нашего Деда Мороза. Звали его Тафен Ванджи Марсель Клебер. Марсель, учащийся ординатуры Тверской медицинской академии, известен в регионе как человек, который полтора года назад пытался баллотироваться в мэры Твери. Попытка не удалась, но прецедент на российской политической арене был создан. Мы попросили его исполнить на островах роль Деда Мороза, и он любезно согласился.

– Негр – это нормально. Главное, баб не везите! Говорят, они от одного их присутствия дичают.

Перед самым взлетом Марсель показал пилоту горящую на табло надпись: «Отказ левого генератора». Пилот махнул рукой – дескать, фигня. Марсель одобрительно расхохотался. Мы взлетели. Надпись пропала.

Пейзаж за бортом вертолета достоин Чукотского полуострова: натуральная тундра. В то, что до Москвы всего лишь двести с небольшим километров, верилось с трудом. Петроозерье с высоты птичьего полета показалось большой деревней: по островам были разбросаны несколько десятков домов, как потом оказалось, брошенных. На одном острове на фоне снега нарисовались четыре человеческих фигурки, на другом – еще одна. Это потом мы узнали, что мужиков осталось пять. Летчики рассказывали, что в последний раз, когда они сюда летали, их было семеро. Поэтому первым делом мы спросили, где еще двое? Доложил человек, по описанию похожий на Минея:

– Это Зеловы, что ли? Генка сгорел в прошлом году. Печку перетопил. Говорил же я ему: «Ставь бревна вертикально: и тепла больше будет, и не угоришь». А он горизонтально ставил, вот и угорел. А Сашка замерз. На лодке его нашли. Поехал в деревню Спас за самогонкой, а тут мороз ударил, он и не доехал. У нас ведь жизнь тут какая? То дорога длинная, то работа тяжелая.

– Значит, пятеро?

– Да нет. Тошка Корюшкин с Нового года заспиртованный лежит – считай, не человек уже. Юрка Кузьмин ему каждое утро только голову от подушки за волосы поднимает, вливает сто грамм и обратно кладет. Какой из него герой.

Ну что ж, четверо так четверо.

Миней, почтальон с вилами

По паспорту – Виктор Васильевич Минеев. Кличку «Печкин» не получил лишь потому, что на островах ни у кого никогда не было телевизора и, похоже, уже не будет: два года назад приказала долго жить трансформаторная подстанция. Миней действительно похож на шведа, особенно если побрить, снять с головы строительный подшлемник и отнять вилы, с которыми он никогда не расстается, даже зимой.

Насчет небритости Миней ответил нам так:

– Когда праздник, то уж какое тут бритье. А праздник – всегда.

А насчет вил объяснил подробнее:

– Без вил я не почтальон, а название одно. Ближайшее почтовое отделение – в селе Сутоки. Туда пять часов идти на веслах по озеру и еще двенадцать километров по болотам, а там такой путь, что недавно, говорят, спортсмены из Твери пробовали идти, но повернули назад. И волки и медведи встречаются. Волков я не боюсь, им тут и без людей дичи хватает. А вот медведь – зверь мерзопакостный, от него нигде не спрятаться, одно спасение – вилы. Иной раз и нечисть попадается. Иду я тут на веслах мимо вон того мыса, из Сутоки возвращаюсь. И вижу: на мысу стоит лось не лось, антилопа не антилопа, а что-то такое с рожками на четырех ногах, красивое такое и чувствую – женщина. Формы такие, женские. Я прохожу, ее не трогаю, а она как поскачет за мной, прямо по воде. Я – ходу, но вижу: догоняет. Ну, думаю, если лодку перевернет – все, разделает меня в воде как котенка. Схватился за вилы – в лоб ей целюсь. И тут она испугалась, отстала. Я отплыл подальше, а когда домой пришел, посмотрел на часы – час ночи. То есть это все ровно в полночь происходило…

Такие походы Виктор совершает каждый уик-энд и получает за это 400 рублей в месяц. Письма на остров приходят редко, постоянный груз – это хлеб, водка и три газеты: районная «Родная земля» – для Юрки Кузьмина, «Тверские ведомости» – для себя и «СПИД-инфо» – для Косыгина. Впрочем, про Косыгина я узнал не от Минея. На Косыгина лишнего здесь никто не скажет – боятся его.

Косыгин. Шериф и любовник

В отличие от Толи Кузьмина по кличке Сталин у Косыгина фамилия Косыгин настоящая. А с Минеем Александра Александровича объединяет лишь одно – он тоже «непьющий». Здесь так называют не того человека, который вообще не пьет алкоголя, а для которого водка – не главное. Косыгин, как и все в Петроозерье, – холостяк, но в отличие от остальных интерес для женщин еще представляет и поэтому отличается донжуанскими наклонностями. Миней как наиболее мобильный из жителей островов слышал о любовных похождениях Косыгина и в Сутоках, и в Спасе-на-Сози, и в Васильевских Мхах. Время от времени к Косыгину из Твери даже приезжает подруга. Еще Косыгин выполняет на островах роль шерифа. Со всеми конфликтными ситуациями идут к нему. Но, как это бывает свойственно гарантам законности и правопорядка, характер имеет тяжелый и в поведении непредсказуем.

– К нему в ближайшие дни лучше не идти, – посоветовал Миней. – Сан Саныч не в духе.

– А Сталин в духе?

– Сталин всегда не в духе. Но к нему идти можно.

Сталин. Директор гостиницы

Кличка приклеилась к Анатолию Петровичу Кузьмину после того, как его назвал Сталиным Миней при губернаторе Платове, когда последний прилетал на острова во время предвыборной кампании. Слово «Сталин» не несет для островитян никакого положительного заряда, и Кузьмин его полностью оправдывает своим скверным характером. Ведет он себя как Косыгин в квадрате, но если косыгинские заносы можно понять и простить за ту общественную нагрузку, которую он несет в качестве «разводящего», то Сталин никакой полезной роли в петроозерском социуме не играет, а любит лишь командовать по каждому поводу. Впрочем, вру: Кузьмин в своей пустой деревне по документам числится директором несуществующей гостиницы еще существующего охотхозяйства.

Мерзкому характеру Сталина в деревне склонны приписывать мистическое происхождение.

– Тут у нас церква раньше стояла, – рассказал Миней. – Ее разрушили в шестьдесят первом году, и не по указке сверху, а хулиганье по глупости разломало. С тех пор все, кто в этом участвовал, умерли не своей смертью. Один Сталин остался. Но ему тогда двенадцать лет было, видимо, потому ему от Бога послабление вышло – не смерть, а всего лишь самодурство. Может, оно и к лучшему, что он живет на отдельном острове. Мы тот остров Сталинградом зовем. Будь Кузьмин поближе к обществу, еще довел бы кого-нибудь до греха.

В нашем присутствии сталинская сущность Анатолия Петровича проявлялась лишь тогда, когда паузы между стопками затягивались. После каждых пятидесяти грамм он удовлетворенно замолкал и улыбался. А на прощание даже попытался сделать Марселю комплимент:

– Брат. Ну вылитый Юрка. Как пришли – все мучаюсь, на кого же он похож. А теперь понял – на брата Юрку.

Тут Марсель понял страшную вещь. Какую – чуть позже. Сначала о Юрке.

Юрка-Налей и фиолетовая лошадь

Юрка – это тот самый, который каждое утро вливает бесчувственному Толику Корюшкину в рот сто грамм. Нежное отношение к потерявшему человеческий облик собрату продиктовано, наверное, потребностью видеть перед собой того, кто еще хуже тебя. Для людей сторонних Юрка – самая большая загадка этих островов. Сторонним непонятно, как человек, который не имеет никаких финансовых источников существования, пьет так, как будто водку из озера черпает. На самом деле все просто. Юрке просто феноменально везет. Благодаря его везению, между прочим, на островах и Новый год-то состоялся.

– Это за неделю случилось. Приехало семь «Буранов» из Москвы. Как они доползли-то, не знаю: до того один пытался сюда на «Буране» прийти, так утопил его и сам еле жив остался. А эти пришли. Миней в тот момент на рыбе был, а я клюкву перебирал – не все же пьем-то. А они – прямо к тому месту, где церква была. Прибегаю, гляжу – среди них поп. Он прямо на колени упал перед фундаментом и ну снег целовать. А его друзья мне говорят: «Козлы вы, что церковь разрушили». Но на «Буране» прокатиться дали. А на прощание, честное слово, тысячу рублей отвалили. Просто так. Я пошел в Сутоки, шестнадцать бутылок купил и Новый год ребятам устроил. Вчера последнюю допили.

– И что теперь делать будешь?

– А я перед Новым годом брагу заварил. Получится брага.

– Да, на этот раз получится, – кивнул Миней. – Было что пить, так что он ее не трогал. А то он обычно заведет брагу, а терпения выдержать не хватает. Чуть забродит – он ее и выпивает. Прямо стоит и ждет, когда пузыри первые пойдут, тут же – хрясь!

– Точно, – рассмеялся Юрка. – Хрясь!

– А когда брага кончится, он вспомнит страшное слово – «налей». Мы этого слова как огня боимся, когда Юрка его произносит. А ты знаешь, что у него корова есть? Ты спроси у этой коровы, как она жива-то еще. Она тебе ответит: «Дядя Миней меня спасает». Юрка пьет, а я его корову спасаю. Вот быка он недавно зарезал, бык отмучился. А еще у него Башмак есть, лошадь фиолетовой масти. Ее так прозвали, потому что скачет она, как-то пришлепывая. Но на нее у меня времени уже не всегда хватает. Удивительно, как у такого человека столько скотины. Ни у кого столько скотины нет.

Впрочем, побывав у Юрки в гостях, мы поняли, что Башмак и корова живут не в пример лучше хозяина. Их хоть Миней кормит, а Юрка последний раз закусывал в Новый год и печь топил тогда же. И дело даже не в том, что дров ему не хватает или лень:

– Понимаешь, если я истоплю печь, запах дома противный становится, вся грязь расцветает. А так морозцем придавит – и вроде ничего.

Описывать Юркино жилище не представляется возможным. Единственный элемент убранства, который не нарушает норм антисанитарии, – это портрет Ленина. В тот момент на дворе было минус три. Сейчас, когда я пишу эти строки, ударили морозы до двадцати. Я понимаю, что Юрка все-таки затопил печь, и мне страшно представить, какая же там сейчас вонь.

Что понял Марсель

Марсель не обиделся, когда Сталин обозвал его братом. Даже когда познакомился поближе со Сталиным-младшим. Но с того момента он как-то напрягся. По всему было видно, что его терзает какая-то догадка.

– Слушай, Дим, мне кажется, они не секут насчет цвета кожи.

– В смысле?

– Они не замечают, что я черный.

– Из вежливости, наверное.

– Не-е. Здесь не то. Ты слышал, он же меня братом назвал.

Мы решили провести следственный эксперимент. Марсель достал из паспорта фотографию своей камерунской семьи и показал ее Юрке:

– Вот это моя мать. Она сама с Украины, но вышла замуж и уехала жить к отцу в Оренбург. Это моя сестра, она уже десять лет в Твери живет. А это дедушка, он из оренбургских казаков.

Юрка послушно кивал головой. А вот дядя Миней напрягся:

– Ты, брат, что-то заливаешь! Я же в Сутоках все же телевизор иногда смотрю, про Африку знаю.

Пришлось ему рассказать про суть нашего эксперимента. Миней рассмеялся:

– С Юркой это бесполезно. Он и людей-то, кроме нас, не видел. Он думает, что так и надо: у кого-то черные волосы, у кого-то – лицо. А когда напьется, он и розовых видит, и голубых, и в желтый крестик. А ты сам-то из каких африканских казаков будешь?

– Из камерунских.

– А, знаю. Там футболисты хорошие. А ты вот скажи мне, там, в Камеруне, хуже нашего живут?

– Бывает, и хуже. У нас есть такое племя – пигмеи, так они не то что за бутылку, а за коробок соли полслона отдадут.

– А пьют они больше Юрки?

– Они вообще не пьют.

– А почему же плохо живут?

– Потому что не работают. Фигней страдают.

– И не работают, и не пьют? Что-то я этого не понимаю. У нас человек либо пьет, либо работает. Другого не бывает.

– А у нас бывает. Камерунские казаки – люди загадочные. Я этим летом ездил туда после десяти лет разлуки. У меня двоюродная сестра замуж выходила, с регистратором договорились на час дня. Денег ему заплатили. А он пришел в шесть вечера. Не пьяный, ничего – просто опоздал на пять часов. И никто не обиделся. Это нормально.

– Человек не пить и не работать не может, – поддержал Минея Юрка. – Он тогда деградирует.

– Ну иногда бывает, и у нас выпивают. Вот в Твери одно время продавали «русские йогурты» – сто грамм в упаковке. В Камеруне есть почти то же самое, только называется не йогурт, a condom (Марсель употребил более понятное островитянам слово). Это дешевый виски, ну самогон, в такой маленькой упаковочке, как шампунь одноразовый. У нас их водители маршрутных такси очень любят. Два кондома засадил – и баранка сама крутится.

– А у вас там Бог есть? – поинтересовался Миней.

– У нас там духи есть. И им приписывают все, что происходит. Вот, например, почему у вас в деревне плохо живется? У нас сказали бы так: «Это все ваш Сталин виноват. Сталин – это злой дух, и от него на островах жизни нету».

Страницы: 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Любое оружие нуждается в доведении до совершенства.Живое оружие – тем более.Виктор Савельев едет в Я...
Не по своей воле Виктор стал бандитом. Бандиты вынудили его к этому. Не по своей воле он стал убийце...
Племянница русского императора Александра Николаевича Ольга недолго томилась в родительском доме в о...
Максиму Одинцову, майору ГРУ, и его товарищам, больше подготовленным к сугубо земным делам: спецопер...
Новая книга Екатерины Миримановой, автора системы «Минус 60», одной из самых популярных систем похуд...
Этот период в истории России можно датировать предельно точно: с 28 января 1725 года, когда умер Пет...