Новый рассвет Браун Сандра

Он пришпорил Бурана и присоединился к каравану.

– Кажется, все, – подытожила Ма, складывая посудное полотенце и аккуратно вешая его на сушилку.

Глаза Джейка блуждали по кухне.

– Замечательно. Уверен, Бэннер благодарна тебе за помощь.

– Я начала готовить ужин. – Ма кивнула на блестящую черную металлическую плиту в углу.

– Пахнет хорошо.

Ма проницательно оглядела своего первенца. На самом деле он ничего вокруг не замечал, его просто привлек запах бобов и ветчины. Что-то у него на уме. Она-то знает: когда Джейк не в себе, то начинает ерзать, суетиться, как будто у него заноза внутри сидит. Сейчас вот теребит перчатку.

Мальчишкой он, бывало, бродил вокруг нее, пока не привлечет к себе внимания. А уж тогда ей стоило лишь подтолкнуть его немного – и он выкладывал, что стряслось. Чаще всего ему надо было исповедаться в только что совершенном грешке.

Но один случай Ма запомнила особенно хорошо. Джейк вернулся из второй своей поездки в Канзас и приехал домой навестить ее. После ужина он замешкался за столом. Она поняла намек и, под разными предлогами выслав всех из комнаты, осталась наедине с сыном.

Она расспрашивала его о ковбойской жизни. Он что-то бессвязно бормотал в ответ. Наконец она прямо спросила:

– Ты сделал что-то, чего должен стыдиться?

И, встретившись с ним глазами, она поняла, что Бубба ее вырос. Он – мужчина и несет тяжелую ношу на своих плечах.

– Я сделал то, что необходимо было сделать, Ма.

Она прижала его к груди, и он заплакал, как ребенок. Она так и не спросила его, что было «необходимо». Лучше не знать. Но она оплакивала мальчугана, который превратился в мужчину и чье взросление оказалось столь болезненным.

И вот теперь то же самое. У него вид отчаявшегося человека. Он, верно, хочет с ней о чем-то поговорить, и ему нелегко заставить себя начать разговор.

Конечно, Ма знала, что Джейк любит Лидию Коулмэн. И страдала вместе с ним. Она полагала, что Лидия тоже знает. Женщины много лет поверяли друг другу тайны и сокровенные мысли, только эта тема никогда не обсуждалась. Как будто они боялись, что стоит хоть раз коснуться ее – и отношения между ними перестанут быть прежними. Боялись не зря.

Джейк поднял глаза от перчатки. Ма налила ему кофе, но Джейк не притронулся к нему.

– Я остаюсь здесь, а ты ничего не сказала об этом.

Ма опустилась на стул с другой стороны стола, наискось от Джейка.

– Ты не спрашивал.

– Теперь спрашиваю.

Ма глубоко вздохнула, ее внушительный бюст заколыхался.

– Я рада, что ты здесь прочно осядешь. Чего хорошего каждый день, ложась спать, гадать – где ты. Я знаю, это эгоизм, но мне хотелось бы, чтоб все вы всегда были рядом.

Он печально улыбнулся.

– Ты многих потеряла.

Она поморщилась.

– Не одной мне пришлось схоронить мужа и детей.

Джейк отбросил в сторону перчатку и принялся возить по столу кружку с кофе, будто чертил какой-то бесконечный узор. Ма знала, что разговор еще не окончен. Что бы ни мучило сына, он еще не высказался.

– Ты думаешь, что-нибудь из этого выйдет путное, из нашей с Бэннер совместной работы?

Насторожившаяся Ма ловила каждое слово – так стальной капкан захлопывается за попавшимся на приманку зверем. Бэннер? Возможно ли это? Она незаметно, но внимательно изучала Джейка. Он корчился на стуле, будто ему муравей в штаны заполз. Все симптомы налицо. Да, она угадала. Что-то имеющее отношение к Бэннер.

Девочка во многом похожа на мать. Привлекательна той здоровой красотой, мимо которой мужчины не могут пройти. Но Джейк и Бэннер? Вряд ли. Хотя разница в возрасте… семнадцать, восемнадцать лет. Он всегда обходился с ней как с младшей сестренкой. Однако чего не случается. Странные вещи творятся на свете.

– Думаю, да, – тут же отозвалась она. – Но не обольщайся, хлопот с ней будет много. – Ма, кряхтя, поднялась помешать кипевшие на плите бобы. – Девчонку баловали всей семьей, включая меня. Она получила щелчок, первый настоящий щелчок в жизни. Мне не особо по душе тот парень, Шелдон. Если меня спросят, я скажу: все к лучшему. Ей не вредно усвоить – не все в жизни зависит от желаний мисс Бэннер Коулмэн, мир не для ее услаждения создан. Может, я слишком резка, но ты знаешь, я люблю девчушку как дочь. Но она своевольна и упряма. Она – как готовый взорваться бочонок с порохом. И мужу ее либо сокрушаться до конца дней своих, что поджег запал, либо же… чертовски хорошо ему будет. Это уж какой мужчина попадется.

Она увидела, как судорожно задергался кадык Джейка. Точно, дело в Бэннер. Ма повернулась к плите и посолила бобы.

– Почем ты знаешь, ну, что именно мужчина… взорвет ее?

Ма рассмеялась.

– Она дочь своей матери. И отца. Вот именно. Она всю жизнь поджаривалась на их огне. Отношения мужчины и женщины не секрет для нее. Знаешь что?

– Что? – не своим голосом спросил Джейк.

– Думается, ей не столько хотелось за этого Грейди Шелдона, сколько вообще замуж приспичило. Без всяких «но» и «если».

– Ничего я об этом не знаю. – Джейк внезапно поднялся, отнес чашку в раковину, налил воды и прополоскал. Глянул в окно. Бэннер прощалась с родными. Вот Ли нагнулся, поцеловал сестру. Она потрепала его по щеке. Он шутливо ткнул ее в живот. Вот они засмеялись. Лидия и Росс стоят обнявшись, ласково улыбаются. – Одно скажу тебе. – Джейк обернулся. Ма удивилась – с такой страстью он заговорил. – Росс дал мне работу. Это чертовски хорошее место. Я рад получить его, но работы будет по горло, и трудной работы. Мне будет не до выходок Бэннер, и я не намерен терпеть их. Чем скорее она усвоит это, тем лучше. – Джейк нахлобучил шляпу и вышел через черный ход, хлопнув дверью.

– Ну и ну, – обиделась было Ма, но потом, улыбаясь, присоединилась к собравшимся во дворе. Пора было ехать.

– Как лепешки?

– Ничего. Нормальные.

– Тогда мог бы сказать что-нибудь.

– А я что делаю! Я же сказал – все хорошо.

– Спасибо. – Бэннер почти вырвала у Джейка тарелку и отшвырнула в сторону.

Кулаки Джейка, лежавшие на краю стола, сжались, он медленно сосчитал до десяти, крепко зажмурил глаза, пытаясь сдержаться. Это их первая совместная вечерняя трапеза. Первая из многих предстоящих. Ма и Коулмэны уехали. Ковбои вскоре последовали за ними. Они не вернутся раньше завтрашнего рассвета. До тех пор они с Бэннер будут вдвоем.

Первая ночь определит их будущее. Если они выдержат сегодня, может, у них есть шанс справиться.

Джейк открыл глаза. Бэннер стояла у раковины спиной к нему и мыла посуду. Она успела сменить костюм. Вместо юбки для верховой езды и блузы на ней теперь было набивное ситцевое платьице. Оно скрадывало формы, но в нем она казалась более хрупкой, трогательной, незащищенной.

Но он не должен касаться ее. Лучше выкинуть эти мысли из головы. Джейк отпихнул стул и отнес грязную посуду в раковину.

– Ты не обязан это делать, – объявила Бэннер, когда он поставил посуду на сушильную доску.

– Знаю, что не обязан. Ты тоже не обязана готовить мне ужин, но так мы договорились. Я хочу помочь, и давай не будем спорить.

Джейк перешел на примирительный тон, так он говорил с Бэннер, когда она была маленькой девочкой. Раньше это действовало безотказно – она тут же переставала дуться. Но теперь к нему повернулось вовсе не детское лицо, а лицо женщины, освещенное светом лампы, влажное от горячей воды, которой она мыла посуду. Порозовевшее и покрывшееся веснушками после проведенного на воздухе дня.

Поразительные глаза. Он всегда думал, что у Лидии глаза необыкновенного цвета. Но у Бэннер они еще более редкого оттенка. Он видел свое отражение в их золотистой, с прозеленью, глубине. Выглядел он, по правде сказать, довольно глупо. Как ошеломленный человек, налетевший на невидимую стену. И ему было не до смеха. Максимум, на что он оказался способен, – титаническим усилием воли отвести взгляд.

Казалось, они зажаты в стенах дома, как в мягком кулаке. Домик был небольшой – только гостиная и с одной стороны от нее спальня, а с другой – кухня. Позже предполагалось расширить его, но сейчас скудость пространства и полная тишина кругом будто толкали их друг к другу.

– Ты шипишь, как гремучая змея, – прошептал Джейк. Может, он боялся громким голосом нарушить интимность обстановки?

– Ты тоже.

– Наверное.

– Обижаешься на каждое мое слово.

– Теперь нам лучше обойтись без шуток.

– Да.

– Я не могу относиться к тебе как раньше.

Бэннер вздохнула.

– Знаю. Время нельзя повернуть вспять.

– Ты жалеешь об этом?

– Да, а ты?

Джейк кивнул.

– Глупый вопрос. Я сама могла догадаться. – Бэннер помолчала, прикусив нижнюю губу, потом продолжила: – Та ночь навсегда останется преградой между нами. Мы ее не забудем.

О Боже, он помнил. Помнила каждая клеточка его тела. Его глаза, отказываясь повиноваться рассудку, задержались на ее безупречной формы губах. Если бы забыть, как очаровательно ахнула Бэннер, когда он первый раз коснулся их языком, как она очнулась, как стала отвечать на его поцелуй.

Он наклонился к ней, не нарочно, это вышло совершенно случайно, но дыхания их слились. На ее шее, у самого основания, билась голубая жилка. Тогда ночью он снова и снова впивался губами в эту нежную ямку. На языке еще оставался вкус ее кожи. Взгляд Джейка скользнул дальше, вниз. На груди платье морщило. Его тянуло разгладить складки материи, нащупать соски. Стон рвался из груди. Низ живота стал твердым, как гранит. Он разглядывал ее лицо в черном облачке непослушных кудрей. Он безумно хотел ее.

– Бэннер?..

– Да?

Джейк вдруг осознал, что чуть было не поцеловал ее. А тогда… Тогда он не остановился бы. Он целовал бы сквозь платье ее груди, сжимал бы губами их кончики, такие сладкие, притянул бы ее к себе, приподнял за бедра, прижал к своей набухшей плоти. Он снова совершил бы немыслимое, невозможное.

Но он не поддался соблазну, отступил на шаг.

– Ничего. Увидимся утром. Позови, если что понадобится.

– Куда ты?

Спать было еще рано.

– Пойду проверю загон, что мы сегодня построили. Это, конечно, на время, потом построим покрепче. Рэнди гвоздя забить не умеет.

– А мне показалось, для начала он неплохо поработал.

Не хватало еще, чтобы она заступалась за этого молокососа. Джейк взорвался, вымещая на Бэннер свое раздражение.

– Ну, мне он понравился значительно меньше. Если не возьмется за дело как следует, я его выгоню. – Он хлопнул дверью.

7

Наступила ночь, невероятно темная ночь, и только тогда Бэннер осознала, как уединенно стоит ее ранчо. Со дня своего рождения Бэннер жила в окружении людей. Сегодня первый раз в жизни ей пришлось спать совсем одной, в пустом доме.

Спасительный сон не приходил, не избавлял от одиночества. Она прислушивалась к каждому звуку. В родительском доме ничто не тревожило ее по ночам. В Излучине, в ее спаленке наверху, с ларями под окнами и полупрозрачными занавесками, все звуки, все мелькавшие за окном тени были знакомыми и успокаивающими.

Но сегодня даже шелест листьев звучал зловеще, скрип новых бревен походил на стон, а тени казались враждебными.

Не совершила ли она ошибку, покинув семью? Она никогда не понимала, как могла Ма Лэнгстон жить одна в своей хижине. Много раз Лидия и Росс убеждали ее переселиться к ним, занять одну из комнат наверху, но Ма неизменно отказывалась. Бэннер не представляла, как можно предпочесть одиночество обществу любимых и любящих тебя людей.

Нет, одиночество – это ужасно. Может, она поступила опрометчиво, перебравшись за реку. А что, если ей до скончания дней своих предстоит прожить здесь одной и не к кому будет прижаться ночью? Что, если она состарится в одиночестве? Стоит ли трудиться, превращать эту землю в доходное ранчо, если не с кем разделить его?

Бэннер рассердилась. Какие мрачные мысли лезут в голову! Она сбросила одеяло и подошла к окну. От луны, по крайней мере, стало чуть светлее. Бэннер посмотрела в сторону конюшни. Новенькая, она выглядела какой-то ненатуральной, как декорация, – ничего общего с той, самой старой в Излучине, конюшней, в которой они с Ли играли в детстве в прятки, с ее особым, терпким запахом. Эта казалась чужой.

Но одно из окон тускло светилось – фонарь, наверное, был повернут вниз, в пол. Джейк недалеко, он услышит ее крик, если окутавшая ее тьма и полное одиночество станут невыносимыми.

Присутствие его успокоило Бэннер, она вернулась в постель и заснула. На рассвете она проснулась, вскочила и облачилась в рабочую одежду.

Солнце играло в кухонных стеклах. Бэннер принялась готовить завтрак. Солнечный свет придавал комнате более уютный вид – никакого сравнения с ночной темнотой и унынием. Настроение ее поднялось. Она даже начала напевать себе под нос, нарезая толстыми ломтями грудинку и кладя ее на сковородку.

Но, увидев появившегося в дверях конюшни Джейка, Бэннер притихла. Кусок грудинки выскользнул из ее ослабевших пальцев, губы слегка приоткрылись.

Джейк остановился недалеко от входа в кухню, почесал в затылке, взъерошил светлую шевелюру. Луч солнца упал на нее – и в волосах засверкала словно бы запутавшаяся там золотая нить. Джейк широко зевнул, мелькнули ровные белые зубы. Нижний ряд, положим, чуточку кривой, подумала Бэннер, но изъян почти незаметен.

Он сцепил кисти рук и, подняв их над головой, сладко, с кошачьей гибкостью потянулся.

Джейк уже натянул сапоги, но… не совсем еще застегнул брюки. Бэннер заинтриговало не столько то, что было видно, сколько то, чего она видеть не могла.

Пока Джейк потягивался с безотчетным наслаждением, широко расставив ноги и выгнув спину, Бэннер предавалась упоенному созерцанию его мускулистого торса. Во рту у нее пересохло, зато другая часть тела отреагировала прямо противоположно. Не то чтоб Бэннер никогда раньше не видала мужчину без рубашки. Видала, и не раз. Отца, Ли, Мику. Но не Джейка. Даже стараясь сохранить полное беспристрастие, трудно было не признать – тут есть на что посмотреть.

Широкие плечи. Плавно переливающиеся под кожей мускулы. Под мышками мягкие коричневые кустики волос. Грудь покрыта золотистой порослью, светлой на фоне медной кожи, на ней почти незаметны плоские темные, затвердевшие от прохладного утреннего воздуха соски.

Бэннер сглотнула и теснее сжала колени.

Торс Джейка был достоин резца скульптора – на нем четко выделялась каждая мышца, каждая извилистая линия. Сужаясь, грудь переходила в твердый плоский живот. Гладкая полоска волос соединяла поросль на груди с курчавившимися вокруг пупка более густыми и темными волосками. Глаза Бэннер опустились к расстегнутой пряжке пояса. Любопытство ее было возбуждено до предела.

Странно, подумала она, я спала с ним, но ни разу не видела его иначе, как полностью одетым. Ее переполняла гордость. Джейк великолепен. Он такой красивый, стройный, золотистый. Ей, по крайней мере, не придется стыдиться своего первого, а может, и единственного любовника. Да, он способен вызвать желание.

Джейк опустил руки, помахал ими, восстанавливая кровообращение. Подошел к насосу во дворе между домом и конюшней, нагнулся и принялся качать воду, обливая себе голову и шею. Выпрямившись, он закрыл лицо руками и встряхнулся, потряс головой, выливая воду из ушей. Сверкавшие на солнце брызги разлетелись вокруг него, как бриллиантовый дождик.

Он ненадолго вернулся в конюшню за рубашкой, вышел, на ходу натягивая ее, и скрылся за углом.

Несколько секунд Бэннер неотрывно смотрела на то место, где он только что стоял. Потом, как бы выходя из транса, моргнула, глубоко вздохнула. Мышцы ее постепенно расслабились, напряжение схлынуло. Она с изумлением обнаружила, что грудинка валяется на полу. Надо же, какая расточительность.

Достигнутое Бэннер равновесие было весьма непрочным, но она заставила себя покончить с готовкой: в любой момент мог войти Джейк и потребовать горячий кофе и завтрак.

Интересно, щеки в самом деле так пылают или ей только кажется?

Не догадается ли Джейк, что она шпионила за ним?

Ну и пусть догадается, вдруг разозлившись, подумала Бэннер. Ему-то заботы нет! Расхаживает тут полуголым! Ясное дело, она не хотела наблюдать за ним, это вышло случайно. И вовсе не томилась страстным желанием потрогать… неважно что. И вовсе ей не жаль, что той ночью на нем была рубашка. Конечно же, нет. И не больно приятно, наверное, ощущать все эти твердые мускулы и жесткую шерсть на своей груди.

Она кашлянула – в горле вдруг запершило.

Раздался стук в дверь. Бэннер подскочила, как испуганный кролик, повернулась. Он вошел и сразу же заметил ее волнение.

– Что случилось?

– Ничего, – поспешно, стараясь не задыхаться, ответила она.

– Ты уверена?

– Конечно. А что могло случиться?

– Не знаю, потому и спрашиваю.

Бэннер отвернулась.

– Садись. Завтрак готов.

Джейк бросил на нее странный взгляд, но послушался, пододвинул стул, опустился на него. Бэннер с кофейником быстро подошла к столу и потянулась через плечо Джейка налить ему кофе.

– Хорошо спала?

Она повернула голову, взглянула на него. Оба оцепенели.

Когда Бэннер наклонилась и протянула руки, грудь ее оказалась на уровне лица Джейка. Ему стоило лишь вытянуть губы, чтобы коснуться ее. Она чувствовала его дыхание, соски ее затвердели, и виной тому была не прохлада на кухне. Напротив, Бэннер никогда еще не чувствовала себя такой разгоряченной. Просто несносно. Она плеснула кофе в кружку и поспешила отойти.

– Да, я спала прекрасно. А ты?

– Превосходно, превосходно.

Джейк изо всех сил стиснул зубы и слегка покачивался на стуле. Смотрел он теперь прямо перед собой и, казалось, намерен был вечно оставаться в этом положении. Урок номер один. Никогда, никогда не поворачивай головы, когда Бэннер обслуживает тебя. Он прочистил горло.

– Комнатка довольно уютная.

Лжец. Он спал только урывками. Беспрестанно ворочался, думал, как она там, беспокоился, не забыла ли запереть двери, не холодно ли ей, не жарко ли, не голодна ли она, не испугалась ли чего. Тысячу раз Джейк пытался уверить себя, что обязан охранять Бэннер, но, черт возьми, он прекрасно знал: нет, не обязан.

– Не будет ли слишком жарко летом? – спросила Бэннер, накрывая на стол. Она чувствовала: чтобы скрыть нервозность, необходимо поддерживать пустой разговор.

– Будет жарко, стану спать на улице. Мне частенько приходилось ночевать под открытым небом.

О своих ночевках он говорил ей той ночью в конюшне. Какого черта, зачем он повторил эту фразу сейчас, зачем напомнил ей? Но может, она не помнит? Встретившись с Бэннер взглядом, Джейк понял – помнит. Румянец на ее щеках вспыхнул ярче, она отвернулась.

И тут он заметил ее брюки.

Бэннер нарядилась в штаны. Наверное, они ей достались от Ли. Их как-то переделали, ушили в талии, чтоб они пришлись точно впору. Во всяком случае, они сидели на ее маленькой попке совершенно бесподобно.

Дьявольщина! До яичницы ли тут, даже приготовленной по его вкусу, когда Бэннер снует взад и вперед по кухне в туго обтягивающих штанишках?

Это уж игра не по правилам. Раньше он гадал, какой формы ее бедра. Что ж, вот и разгадка. Джейку случалось видеть шоу с танцовщицами в скандально прозрачных, облегающих костюмах, но ни одна из них не возбуждала его так, как Бэннер в ушитых выцветших джинсах. Всего несколько дней назад он, поддразнивая, шлепнул ее и ничего при этом не почувствовал. Зато чувствовал теперь. Если рука его еще когда-либо ляжет на эту соблазнительную округлость, то не для шутливого похлопывания, а для ласки.

Бэннер кончила подавать на стол и села напротив Джейка. Он вздохнул свободнее. Но облегчение оказалось кратковременным. Анфас Бэннер была не менее притягательна. Простая хлопковая рубаха, ничего особенного, такие носят ковбои, смотрелась на ней совсем иначе. В карманы даже при всем желании ничего не запихнешь. Они и без того заполнены до отказа.

– Подливки?

– Что? – Джейк с трудом перевел глаза с груди Бэннер на вопросительно поднятые брови.

– Ты еще не попробовал моей подливки. Боишься? – Бэннер склонила голову набок.

Она не зря подпустила эту шпильку: то была доблестная попытка вернуться к прежним отношениям, установить равновесие. Джейк вел себя очень странно. Как и она, впрочем. Он, верно, еще расстроен из-за вчерашней перепалки и потому так чудно, напряженно поджимает губы.

Бэннер с тоской вспоминала дни, когда они были добрыми друзьями и наперсниками. Не у него ли на груди она однажды оплакивала потерю котенка? Тогда она не чувствовала этой теплоты, этого перекурочивающего внутренности волнения в животе. Почему бы им снова не стать хорошими приятелями?

Дурацкий вопрос. Она знала почему. Никогда их отношения не станут прежними. Но, может быть, удастся притвориться , что той ночи в конюшне не было. Она, по крайней мере, попытается.

– Ты что, думаешь, я плохая повариха?

Джейк усмехнулся, зачерпнул щедрую порцию густой, дымящейся подливки и вылил на лепешки.

– У меня луженый желудок, а то мне бы нипочем не выдержать ковбойских походных кухонь. Думаю, я в состоянии проглотить и твою стряпню. – Он откусил кусочек, зажмурился и, преувеличенно забавно смакуя, разжевал и проглотил его. Потом открыл глаза, облизнулся. – Восхитительно.

Бэннер улыбнулась, ей полегчало.

– Я все думаю, как назвать ранчо.

– А я думал, у него уже есть название.

Она отхлебнула кофе, покачала головой.

– Не хочу, чтоб оно было просто придатком к Излучине, хочу, чтоб у него было собственное имя. Есть предложения?

– Гм… Я как-то не задумывался.

Бэннер положила вилку на тарелку, поставила локти на стол, скрестила пальцы и наклонилась вперед.

– Сливовый Ручей – нравится?

– Сливовый Ручей?

– Так называется ручей, который течет через лес на краю участка и впадает в реку.

– Ранчо Сливовый Ручей? – вслух размышлял Джейк, хмуря брови. – Звучит слишком… – он подыскивал подходящее слово, – по-женски.

Бэннер была разочарована: ей хотелось, чтоб лицо его просияло, чтоб он вместе с ней восхитился названием.

– Да. Но я женщина.

Взгляды их скрестились. Затем Джейк вновь уставился на ее груди. Сейчас они трепетали от возмущения. У Джейка руки чесались добраться до них. Да уж, черт возьми, спорить не приходится, она действительно женщина.

Возбужденный до крайности, он поднял глаза и резко сказал:

– Ранчо твое, называй как хочешь.

– Спасибо за разрешение. – Голос Бэннер сочился медом и сарказмом. Она отодвинула стул и принялась с грохотом собирать посуду.

Джейк тоже поднялся.

– Не думаю, что ковбоям понравится работать на ранчо с таким слащавым названием.

– Ну, я еще не решила.

Она понесла посуду в раковину. С одной тарелки упал нож. Бэннер наклонилась поднять его. Джейк охнул: опять этот обтянутый джинсами зад. Она меня с ума сведет, мелькнуло у него в голове. Он повернулся к двери.

– Ребята скоро приедут. Пора за работу.

– Что ты собираешься делать сегодня?

– Начну строить настоящий загон.

– Я попозже приду посмотреть, как идут дела.

Черт, в таких штанцах, с распущенными волосами – и евнух не выдержит. Не было печали. Да уж, закипит работа. Похотливым парням только и дела будет, что пялить на нее глаза.

– Хорошо, но прежде переоденься. В штанах не приходи.

– Что?

– Что слышала.

– Почему?

– Чтоб мне легче было выполнять наш договор и охранять тебя. Нечего шляться по ранчо с обтянутым задом.

– Шляться!

– Это… это неприлично.

Бэннер с грохотом опустила тарелку на сушилку.

– Неприлично! – в ярости воскликнула она.

Но Джейк уже шагал по двору.

– О Присцилла… милая…

Желание затуманило глаза Даба Эбернези. Лоб покрылся испариной. Редкие седые волосы, каждым из которых он так дорожил, прилипли к влажному черепу. Он торопливо расстегивал жилет. Пиджак Даб сбросил сразу, при входе, как обычно, прежде чем принять из рук мадам стакан ее лучшего виски.

Женщина и виски – эти запретные удовольствия он позволял себе каждые вторник и четверг, днем, а иногда и утром в субботу, если Присцилла была не против, а ему удавалось выкроить свободный часок.

– О-о-о, – стонал Даб. Он освободился от жилета, бросил его на пол, схватил стоявший под рукой на маленьком столике с тремя ножками стакан и залпом осушил его. – Давай, золотко, продолжай.

Присцилла стояла перед ним в корсете, нарядном лифчике, чулках и туфлях на высоком каблуке. Корсет приподнимал груди, стягивал талию, делая ее неправдоподобно тонкой, а бедра широкими. Подвязки поддерживали прозрачные черные чулки, составляющие ошеломляющий контраст со светлой, как слоновая кость, кожей.

Присцилле нравилось разжигать Даба. Его желание, стремление к ней было таким очевидным, таким острым. В постели он становился бесстыдным, распущенным, забывал о морали. Вот почему он нравился ей. Он не стыдился своей чувственности, давным-давно усвоив, что она не имеет ничего общего с любовью. Его не обманешь пустым идеализмом. Люди способны любить только самих себя. Но они могут доставлять друг другу удовольствие. Этим они с Дабом и занимались. Неторопливое раздевание – одна из их игр, одно из развлечений.

Последние несколько лет Даб Эбернези был постоянным клиентом Присциллы, одним из немногих, кого она обслуживала сама. Ни разу они не отменили назначенного свидания. Даб не был эгоистом, он давал насладиться и ей. Кроме того, для Даба в их связи был привкус приключения, риска. Присцилла ценила его дружбу по нескольким причинам, не последнее место в их ряду занимало его положение в обществе.

Эбернези, пламенный поклонник «Райских кущ», был также и уважаемым в Форт-Уэрте дельцом. Он возглавлял совет директоров одного из городских банков, он был главным певчим Первой баптистской церкви, деятельным членом Городского совета.

Он всех обманывал.

И это тоже привлекало Присциллу. Он вел жизнь добропорядочного гражданина, но был циником и развратником в душе. А развращенность столпов общества всегда восхищала Присциллу.

Она медленно подняла руки, вытащила шпильки из волос. Блестящий локон, как будто специально выдрессированный, игриво заструился по груди.

С тех же губ, что по воскресеньям возносили хвалу Господу, кощунственно сорвалось имя Всевышнего. Присцилла по-кошачьи, самодовольно ухмыльнулась. Откинув голову, замотала ею из стороны в сторону. Она знала, что Даб любит смотреть на ее разметавшуюся по обнаженной спине гриву.

– Погладь себя, – срывающимся голосом велел он.

Руки Присциллы легко коснулись шеи, заскользили вниз, все ниже, к грудям, пока ладони не накрыли полные округлости.

– Боже, боже мой, – пыхтел Даб.

Он расстегнул брюки. Набухшая плоть неудержимо рвалась прочь из консервативного, в узкую серую полоску костюма банкира. Присцилла ликовала.

Она сжимала груди в ладонях, поглаживала их круговыми движениями, прикрыв глаза и чувственно покачиваясь. Даб начал задыхаться. Такое неистовое желание заслуживало вознаграждения. Присцилла сняла лифчик.

– Пусть они станут твердыми, – осипшим голосом попросил Даб.

Это тоже было не ново, но никогда не надоедало Присцилле. Он в ее руках, она может довести его до судорог, до кондрашки. Пусть заседает себе в Городском совете, пусть разоряется об ужасах ада в воскресной школе, где преподает, но, когда он приходит в эту комнату, он в ее власти. А ничто не возбуждает сильнее, чем власть.

Присцилла принялась теребить соски, сперва медленно, потом быстрее, в одном ритме с прерывистым дыханием Даба. Снова сжала груди, наслаждаясь его стонами. Наконец он сказал:

– Теперь дай их мне.

Покачивающейся, завораживающей походкой Присцилла приблизилась к Дабу. Он не вытерпел, вскочил со стула, схватил ее за талию, упал на спину, увлекая за собой, впился ртом в ее грудь. Присцилла сомкнула руки у него на затылке. Она знала, как угодить Дабу. Погладила его виски. Широко раздвинула ноги и опустилась на него.

Она трудилась со знанием дела, в то время как его губы лихорадочно перебегали с одной ее пышной груди на другую, целовали соски, прикусывая их до боли. Рука Присциллы скользнула под его воротник, ногти вонзились в шею, она скакала на нем все быстрей и быстрей.