Некроманты (сборник) Кликин Михаил

Вот и прошёлся по заброшенному флигелю, называется!

Солдатики так и манили вытащить из тесного и тёмного сундука, выстроить в ряды, со знамёнами и барабанщиками, пустить вперёд офицеров с саблями и револьверами – и в атаку, прямо на турецкие редуты у Баязета!

И я уже почти стал их вытаскивать. Почти.

Потому что в спину мне вдруг осуждающе посмотрели синие глаза куклы, что я достал первой, достал – да там и оставил сидеть на откинутой крышке девчоночьего сундука.

Кукла была с косой, с румяными щеками, в лазоревом платье с серебром – красивая кукла. И она смотрела на меня строго, словно живая.

– Ладно-ладно, – вдруг виновато сказал я вслух. – Не сердись, а? Не буду ничего трогать. Сейчас всё уберу…

И я убрал. Аккуратно, словно Гусиные Лапки должен был самолично проверить тут всё, как частенько он проверял у нас ранцы. Синеглазую куклу я положил последней.

Мне показалось – она смотрит на меня с одобрением. И – с каким-то странным нетерпением; но это всё были, конечно же, одни лишь мои фантазии.

Что-то подсказывало мне, что делиться с тётей известиями об этой моей находке никак не стоит.

«Происшедшее так взволновало меня, что я не спал всю ночь, прижимая к себе свой верный мушкет».

Я закрыл книгу. Глаза болели, в них как песка насыпали. На дворе стояла глухая ночь, а сна не было, как говорит нянюшка, ни в одном глазу. Эх, где мой верный мушкет?

За дверьми, через коридор, похрапывал Иван; за стенкой ворочалась Стёша, а я сидел в кровати, натянув одеяло до подбородка, и не отрываясь глядел на фитилёк керосиновой лампы.

Здесь когда-то жили дети. Мальчик и девочка. Едва ли тётя вот так вот, ни с того ни с сего, поставила в собственном флигеле сундуки с чужими игрушками. Два овала на обоях – тут висели их портреты. Их сняли, совсем недавно – не хотели, чтобы я видел, и убрали их вещи.

Но почему? Что тут плохого?

Когда-то с тётей приключилось очень большое несчастье, вспоминал я. Какое именно – нам с Таней не говорили. Именно «нам», потому что язык у моей старшей сестрёнки без костей, тайны она хранить не умеет, сколь бы ни божилась.

Эркюль Пуаро насмешливо усмехнулся. «Ну, всё же очевидно, – сказал он мне. – Тётя была замужем. Дядя Андрей – не мой настоящий дядя, просто её супруг, он умер сколько-то лет назад, я не помню, когда именно, был ещё маленьким. У них, конечно же, были дети. Это их портреты висели в моей комнате, это их игрушки спрятаны в сундуках.

И… наверное, это с ними случилось какое-то несчастье».

Мне стало ещё больше не по себе. Прошлым летом от скарлатины умер один мальчик из моего класса – потом ходили слухи, что тень его видели возле учительской.

«Наверное, – подумал я, – меня не хотели тревожить. Хотя… да, очень-очень грустно, что моя кузина, девочка, игравшая куклой с синими глазами, умерла. Очень. Но всё в руке Божьей, и дети, как говорил отец Никодим, наш законоучитель, не повинные в грехах, «имеют души легче легчайшего пуха, ничто не гнетёт их, к черноте не клонит». Они уже на небесах, конечно же, не знают ни горя, ни боли, ни печали…»

Тут мне совсем некстати на глаза навернулись постыдные слёзы.

– Девчонка! – шёпотом заорал я сам на себя.

Подействовало.

Так или иначе, решил я, шмыгая носом, будем играть в ту же игру. Не хочет тётя, чтобы я знал, что здесь жили когда-то её дети, – притворюсь, что не знаю. И, коль уж я догадался, что здесь случилось – постараюсь тётю не огорчать и ей не перечить. У меня эвон какая библиотека, и за сто лет не перечитаешь, есть чем заняться. Скучно не будет.

Я накрылся с головой одеялом. Надо спать, в конце концов…

На следующий день я твёрдо решил добраться до маленького погоста за оградой. Я уже почти не сомневался, что там увижу, но… отчего-то мне очень, очень было нужно это последнее подтверждение. Правда, когда я вспоминал покрытую ржавчиной решётку и покосившиеся кресты, заросшие буйным репейником и крапивой, уверенность моя давала трещину.

Если там похоронены мои двоюродные брат и сестра, то почему тётя Аглая не заботится об их могилах? Конечно, лопухи могли вымахать за весну, она выдалась ранней, дождливой и тёплой, а вот почти исчезнувшая тропинка… Такое за несколько недель не случится. А накренившиеся могильные камни? Так ведь тоже не бывает.

И вот, ярким и солнечным утром, «прихватив с собой мой верный мушкет», я отправился за овраг. Мушкета, увы, у меня с собой не было, но вот крепким ножом я запасся, позаимствовав его в каретном сарае. Тётушка, Иван и Стёша опять все дружно отправились «в город», оставив меня «на хозяйстве».

У ручья снова начало мутить, и куда сильнее, чем раньше. Завтрак настойчиво просился наружу, в глазах плыли красные круги.

Задыхаясь, я ухватился за сосну, сделал несколько шагов прочь от ручья – стало легче. Отдышавшись, стал спускаться опять – дурнота вернулась. Меня словно кто-то не пускал за ручей, к старому кладбищу.

– Ничего, – прошипел я сквозь зубы, ну точно как Иван Белояр из «Каракорумского пленника», выбираясь из подземной тюрьмы, – нас так просто не возьмёшь!

Недолго думая, я двинулся вверх по течению. «Ручеёк узкий и мелкий, где-то невдалеке, – думал я, – наверняка бьёт ключ. Обойду его, и все дела. Овраг неглубокий, улица, где стоит дом тётушки, в двух шагах. Не заблудишься, да и идти долго не придётся».

Держа ручей по левую руку и сохраняя известную до него дистанцию, чтобы не кружилась голова и не подступала тошнота, я бодро зашагал вперёд. Сколько тут идти? Несколько минут, не больше.

Однако ручей весело журчал себе неподалёку, булькал и переливался через мшистые коряги и камни, нырял в гущу папоротников и появлялся вновь, а исток его и не думал появляться.

Что за ерунда? Овраг не мог тянуться так далеко, через пять домов от тётушкиного он должен был упереться в улицу, что шла наперекрест; или это мне стало совсем плохо и начала мерещиться всякая ерунда?

Я осторожно огляделся – нет, я точно не в себе. По правую руку отчётливо виднелась тропинка, уходящая вверх, к задней калитке тётушкиного двора. Вот и приметная сосна с развилкой, и ещё более приметный камень с ушами, словно у зайца, – ошибки быть не может.

Я не сдвинулся ни на шаг.

Тут меня прошиб холодный пот, а на ум явилось, конечно же, гоголевское «Заколдованное место».

Тут бы повернуть назад, по гостеприимно явившейся дорожке к дому, однако…

Разве отступил бы Коннах? Разве бросил бы дело великий Пуаро? Разве испугался бы и побежал мой папа?

Я повернулся и шагнул к ручью. Со стороны, наверное, я сделался совсем зелёным, как та большая крокодила из всем известной песенки. Горло сдавило – но я всё-таки перебрался через ручей, ухитрившись даже не плюхнуться в него и не замочить ног.

Сразу стало легче. Я поднимался по склону оврага, направляясь прямо к кладбищенской ограде, когда вновь услыхал голоса, как в первое моё появление. Только на сей раз они звучали куда громче и отчётливее и раздавались совсем рядом.

У меня, наверное, должны были подкоситься ноги, когда я понял, что слышу два голоса – мальчишеский и девчоночий. Однако почему-то ничего не подкосилось, а, напротив, силы словно удесятерились, и я одним прыжком вылетел из оврага, едва не вмазавшись носом прямо в железную ограду.

Я увидел их сразу же, и они сразу же увидели меня. Мальчишка лет восьми, наверное, и девчонка моих годов, с синими глазами, русой косой и…

И в платье точь-вточь, как на той самой кукле.

– Ой, мамочка, – сказал я, потому что ноги таки подогнулись.

– Ого! Новенький! – завопил мальчишка. Он безо всякого почтения к усопшим сидел на вершине самого высокого креста. – Новенький, привет!

«Какой я тебе «новенький»?» – хотел я ответить, и не получилось, потому что язык присох к нёбу.

Девочка, что сидела на полусгнившей скамейке, невесть как её выдерживавшей, встала, аккуратно расправив складки подола, поправила волосы, сложила руки замочком на животе, являя собой ну просто идеал гимназистки, не хватало только коричневого форменного платья с чёрным фартуком.

– Саша, манеры, – она недовольно сощурилась, глядя на мальчишку. – Очень рада, господин…

– Гнёздовский, – машинально ответил я. – Артемий Гнездовский… то есть можно просто – Тёма.

– Восхищена знакомством, господин Гнёздовский, – чопорно сказала девочка. – Я Кораблёва, Алевтина Кораблёва…

– Но можно просто – Алька! – захихикал мальчик Саша, не слезая с креста.

– Саша! – Алевтина метнула на него негодующий взгляд. – Чем обязана радости вашего визита, господин Гнёздовский?

Ой. Ой. Ой. Так изъяснялись Танькины подруги, когда приходили к нам на свои девичьи праздники и представлялись моим родителям.

– Я… собственно… гулял… – чувствуя себя полным идиотом, выдавил я, «весьма невежливо», как сказала бы мама, пялясь в синие Алевтинины глаза.

– И как вам наши места, господин Гнёздовский?

– Э-э… давайте просто Тёма… – промямлил я.

Ненавижу, ненавижу, ненавижу разговаривать с девчонками! Особенно с красивыми. От одного их вида почему-то безнадёжно глупеешь. А они словно всё время над тобой насмехаются…

– Очень хорошо. Тёма, – с важным видом кивнула Алевтина. – Можете звать меня Алей. А этот невежда, там, на кресте, – мой младший брат Саша. Не обращайте на него внимания, Тёма, он ещё глуповат.

– Хватит обзываться! – возмутился Саша. – Сама ты глуповатая! Я когда ещё тебе сказал, что новенький придёт! А ты не верила!

– Верила, верила, только помолчи, – с хорошо знакомыми мне интонациями «я-старшая-сестра-и-потому-всё-знаю» отозвалась Аля. – Я так понимаю, вы к нам надолго, Тёма?

– Надолго? – растерялся я.

Аля… Саша… Обычные, живые ребята, ветер колышет Але рукава платья, треплет вихры её брату. Они не прозрачные, они не плывут по воздуху, они отбрасывают тени… Нет, нет, я ошибаюсь, они живые, совершенно живые, такие же, как я!

– Вы… где живёте? – вырвался у меня вопрос вместо ответа.

– Мы-то? Да так… поблизости, – неотя ответила Аля. – Но вообще-то отвечать вопросом на вопрос невежливо, Тёма. Не говорите только, что мне теперь ещё и вас воспитывать, в придачу к моему собственному братцу!

Я покраснел. Нет, положительно, положительно ненавижу девчонок!

– Я… нет, я ненадолго. И живу я тут, сразу за оврагом, дом госпожи… Гнёздовской.

Только тут я сообразил, что назвал тётю моей собственной фамилией, фамилией моего папы, а кем она стала, выйдя замуж, я, как оказалось, никогда и не знал.

– За оврагом? – подняла брови Аля. – С… с той стороны?

– З-за оврагом, – кивнул я, и почему-то мне стало жутковато.

– Гм… – задумалась она, но тут её довольно-таки бесцеремонно отпихнул в сторону спустившийся наконец с креста Сашка.

– Будем знакомы! – он сунул мне пятерню, перепачканную смолой.

Я пожал ему руку – совершенно нормальную, тёплую, жилистую, хоть и худую. Сашка глядел на меня и ухмылялся во весь рот. Веснушки так и разъезжались к ушам.

– Хорошо как, что ты пришёл, Тёмка! Идем, я тут шалаш на дереве затеял строить, но одному мне туда толстый сук не затащить, а иначе ничего держаться не будет!

Аля вздохнула, с прежним старшесестринским выражением.

– Саш. Погоди. Тёма, так всё-таки… вы к нам надолго?

– На лето, – беспомощно ответил я. – Тётя уехала, я тут один… Ну и пошёл, через ручей…

Они оба замерли.

– Как через ручей? – побледнев, спросила Аля. – Через ручей? Тот, что в овраге?

– Ну да, – сказал я, не понимая, в чём дело. – В овраге. У меня за спиной. Тут разве ещё другие ручьи есть?

– Есть, но другие, – процедила Аля сквозь зубы и как-то нехорошо сощурилась. – А туда мы не ходим, нечего нам там делать, там народ, говорят, дурной…

– Никакой он там не дурной! – обиделся я. – Я сам там живу! Там мой дом! А ваш где?

Аля неопределённо махнула рукой себе за спину.

Сашка всё это время нетерпеливо прыгал рядом с ней.

– Хватит уже болтать, пошли шалаш строить! Ну, Аль, ну, пожалуйста?

– Сейчас пойдём, – Аля не спускала с меня пристального взгляда. – Тёма, вы точно там живёте? За ручьём? В доме?

– Ага, – кивнул я. – А что ж тут странного? Вы-то сами что, в лесу ночуете? Как индейцы?

– Н-нет, – неуверенно сказала Аля. – Н-не в лесу. В-в доме… в дому… – она поднесла пальцы к вискам. Я видел розовые ногти, шрамики, следы заживших царапин – самые обычные девчоночьи руки и самые обычные пальцы.

Она не помнит, где живёт? Не хочет отвечать? Или думает, что я с другой, враждебной улицы?

Сашку все эти вещи, похоже, совершенно не занимали. Он потянул меня за рукав.

– Тём, пошли, а? А то сук тяжёлый, никак мне его не поднять…

– А хотите ко мне в гости? – вдруг решился я. – Дома всё равно никого нету.

– Н-не, – выдавила Аля, лицо её вдруг словно окаменело. – М-мы туда не ходим.

– Почему?

– Н-не ходим, – она отчего-то стала заикаться. – Просто не ходим, и всё.

– Да не бойтесь! У нас на улице никого, кроме меня, нету. Никто не обидит, а тётя у меня добрая.

Однако Аля лишь покачала головой, и даже Сашка не пришёл мне на помощь (на что я, честно говоря, рассчитывал).

– Лучше вы к нам, Тёма, – бледно улыбнулась Аля.

– А… далеко идти? – вспомнив о вдруг оказавшемся бесконечным ручье, сказал я.

– Недалеко, – ответила Аля и вдруг обернулась, резко, словно что-то услыхав. Замер и Сашка, веснушки его вдруг побелели.

– Что… что такое?

– Тёма. Уходите. Немедля, – голос Али сделался ну точь-вточь, как у моей мамы. – Скорее! Уходите… через ручей.

– З-зачем? – не понял я.

– Уходите! – она топнула ногой. – Сюда идут… идёт… Да скорее же вы, бегите, говорю вам!

И она пихнула меня в грудь так, что я, вдруг оказавшись по ту сторону кладбищенской ограды, покатился вниз по склону – прямо к ручью.

Там, наверху, засвистел ветер, солнце закрыли невесть откуда взявшиеся тучи. Меня словно окатило ледяной волной – невидимой, будто там, за гребнем оврага, в бассейн рухнуло что-то очень тяжёлое.

Но там не было, конечно, никакого бассейна. Только старый, заброшенный погост на восемь могил.

Я вдруг сообразил, что так и не прочитал имена на надгробиях.

Что-то глухо взвыло там, за гребнем, взвыло, словно волк холодной зимой – или волки зимой не воют? Ледяной ветер сёк мне щёки, и тут я, не выдержав, побежал.

Ну да, струсил, струсил.

Возле самого ручья голова уже привычно закружилась, но я успел набрать ход, оттолкнулся, прыгнул – и растянулся на мху уже на «своей» стороне.

Голова кружилась, но, как оказалось, если быстро сделать несколько шагов прочь от воды, сразу становится легче. Главное – не обращать внимания на дурноту.

Я кое-как поднялся, осмотрелся. Всё тихо, ручеёк журчит себе, мирно так, бестревожно… Всё в порядке. Солнышко светит, на небе – ни облачка. И никаких голосов.

«Но… они ж должны быть рядом, – подумал я. – До Али и Сашки – рукой подать».

– Эге-гей!

Молчание.

– Эй-гой! Как вы там? – крикнул я погромче, складывая ладони рупором.

Никакого ответа.

Я подождал, подождал – ничего. Стал спускаться к воде – тошнота враз навалилась так, что пришлось отползать на карачках. «Не-ет, – подумал я, – так дело не пойдёт. Нужно только с разбега, одним прыжком, а у меня сейчас едва ноги ходят».

В общем, я выбрался из оврага, оказавшись на нашем заднем дворе. Иван возился возле каретного сарая с лошадьми; я помахал ему рукой.

– Что, барчук, в лес ходили?

– Ага, ходил, Иван. Ты не знаешь… что там за кладбище?

Иван отвёл взгляд, почесал густую бороду.

– Э-э, барчук, не моего ума это дело. Погост и погост. Старый, на него никто уж и не ходит.

– Да, там всё заросло уже, – добавил я задумчиво.

– Я по чужим домовинам не лазю, – Иван по-прежнему чесал бороду и глядел вбок. – На родительницы моей могилку, на батюшкину – это да, это дело святое. Крест поправить, оградку, чтобы всё чин чинарём. А по чужим… недоброугодное то дело. Не наше. Так я мыслю, барчук. Ведь верно?

– Верно, Иван. Конечно, верно, – поспешил я.

Отделавшись от Ивана и вернувшись к себе, я по-думал, что великий Пуаро, наверное, не взял бы меня даже выносить корзину для бумаг из его кабинета. Зря я читал и перечитывал все его приключения, что ли?

Дано: старый погост на задах дома, за ручьём. Две улицы, что под прямым углом друг ко другу. Задача – найти исток ручья и другие подходы к погосту. Выполняйте, кадет Гнёздовский.

Немного поболтав о пустяках с тётей, – она снова убиралась в прадедушкиной библиотеке, – я отправился на улицу. Для верности прихватив с собой внушительный дрын, как бы собак отгонять, я двинулся от нашего дома, как ехать к вокзалу.

Один дом, два, три. Все вроде как жилые, но людей почему-то я никаких не вижу. Что за чепуха? Ни собак нигде не видно, ни кошек бродячих.

Я не успел это как следует обдумать, потому что оказался на перекрёстке. Всё правильно: от нашей улицы, Полевой, отходила другая, Родительская.

Я свернул на неё, рассчитывая быстро попасть к истоку ручья – но не тут-то было. Высоченные глухие заборы, ворота на кованых петлях, что впору замку какого-нибудь Лорда Думсбери, владыки Кровавого Тракта из «Приключений Донована, пажа, а впоследствии – оруженосца». Не протиснешься – нигде ни прохода, ни щёлки.

«Ничего не понимаю», – подумал я. Позади осталось уже полдюжины дворов – и ничего. Мне, само собой, не пришло в голову лезть средь бела дня через чужие заборы; я упрямо шёл вперёд, однако пришлось возвращаться домой, несолоно хлебавши.

Странный какой-то город Гнёздов. Словно вымерло всё. Редко когда мелькнёт за занавесками чья-то тень; ну, и ещё цветы в палисадниках и на подоконниках говорят, что в этих дворах кто-то всё-таки живёт. Но почему собак совсем не слышно?

Так, в раздумьях, я и вернулся домой. «Словно какая-то сила решила не допускать нашего странника к предмету его разысканий», как выразился бы чародей Мерлин из «Странствия сэра Галахада».

Тётя позвала меня обедать, а потом – в библиотеку.

– Раз уж ты так любишь читать, Тёмушка, то поможешь мне составить пись, правда ведь, дорогой? Любому другому это в тягость, но не тебе, ведь верно?

Я только кивнул.

Конечно, составлять опись книг совсем не так весело, как строить древесные шалаши, разыгрывать исторические битвы с сотнями солдатиков или хотя бы просто играть в пятнашки; но если знать, какие фолианты приходится заносить на карточки…

– Как вы себя чувствуете, тётя? То лекарство, что папа передавал…

– Спасибо, мой дорогой, что беспокоишься, – голос тёти потеплел. – Мне лучше, гораздо лучше. И не смотри, что я по-прежнему бледная, в это время года я обычно почти всё время лежу из-за мигреней, а теперь вот, сам видишь.

Я видел.

– Тёть, а почему тут, в Гнёздове, так пусто? Прошёлся вчера по улице туда-сюда – ни души, ровно все поумирали!

Мне показалось – или тётя слегка вздрогнула?

– Что ты, что ты, Тёмушка. Городок у нас и вправду тихий совсем, старики всё больше, ну или вот старухи-вдовы, как я. Молодые-то по большей части в столицы подались иль на железной дороге работают, там прямо свой собственный город построили, Гнёздов-новый.

Я молча кивнул. Ответов на свои вопросы мне тут не получить – ну, и рассказывать о собственных приключениях тоже смысла не имеет.

Через день, собравшись с силами, я вновь отправился за овраг. Наученный горьким опытом, разбежался как следует, оттолкнулся, перемахнул русло. Тошнота ударила в виски, но я, не поддаваясь, рванул изо всех сил прочь от ручья – и дурнота послушно отступила.

– Аля! Сашка!

– Ого-го! – откликнулся мне мальчишеский голос.

…Они вновь сидели на старом погосте. Сашка – на своём, похоже, любимом кресте. Я невольно поёжился – всё-таки лазать вот так на могилы… пусть старые и заброшенные…

– Тёма пришёл! – обрадованно заорал Сашка, спрыгивая с креста. Спрыгнул – примял траву. Нет, не походил он на невесомого и бестелесного призрака, никак не походил…

– Здравствуйте, Тёма. – Аля чопорно кивнула. – Рада, что вы нас вновь посетили…

Она говорила так, словно я явился к ней на пятичасовой чай и наши матушки оживлённо беседуют рядом, за «взрослым» столом.

Но заговорить себя я не дал.

– Аля, что тут случилось позавчера? Почему мне надо было бежать?

Аля нахмурила брови.

– Иногда здесь у нас бывает… нехорошо.

– Что значит «нехорошо»? – настаивал я.

– А она не знает! – жизнерадостно сообщил Сашка.

– Можно подумать, ты знаешь! – огрызнулась Аля. – Простите, Тёма, моего младшего брата. Он бывает совершенно… невыносим.

– Всё в порядке, – машинально ответил я. – Но… я не понимаю…

– А никто не понимает, Тёма! – ещё более весело отозвался Алин брат.

Аля поджала губы, точь-вточь как моя мама, когда недовольна.

– Тёма… тут столько всего странного, – сказала она донельзя взрослым голосом.

– Угу, – согласился я. – Пытался я тут ваш ручей обойти, да никак. На соседней улице, Родительской, дом к дому, забор к забору, комар носа не просунет! Шёл-шёл, а никуда и не пришёл.

– Вдоль ручья? – вздрогнула Аля.

– Ну да. Вон того, что в овраге, – я ткнул пальцем.

– И ты… его не обошёл? Ты через него перепрыгнул? И тогда, и теперь?

– Ага. Я ж говорил вроде. Аля, а что…

Только тут я понял, что уже и Сашка глядит на меня, не улыбаясь, а с ужасом.

– Т-ты за нами, д-да? – едва выдавил он. Глаза у него сделались круглые, руки тряслись. Аля осторожно стала отступать, шажок за шажком, не сводя с меня пристального, какого-то сверлящего взгляда.

– За вами? – не понял я. – Ну да, за вами. Пови…

«Повидать вас», – хотел я сказать, но тут Сашка дико взвизгнул и опрометью кинулся наутёк, через приоткрытую ржавую калитку кладбища, в один миг скрывшись в кажущихся непроходимыми зарослях.

Аля тоже пятилась. Лицо у неё сделалось «белее снега, на котором жили только огромные глаза», как не преминул бы отметить благородный Донован, тот самый, книжный, ещё в ипостаси пажа.

– Что это с ним? – я развёл руками, ничего не понимая.

– Кто ты? – сквозь зубы вдруг спросила она.

– Тёма. Артемий, – ошарашенно пробормотал я. – Гнёздовский… А ты это к чему?

– Кто ты? – прошипела она, пригибаясь и выставляя руки, словно собравшись драться.

Я только и мог, что молча открывать и закрывать рот.

– В третий раз спрошу тебя, – проговорила она нараспев, явно собрав последние силы, потому что на лбу её я видел капельки пота. – Кто ты? Зачем явился? Что тебе нужно?

– Да ничего мне не нужно! – рассердившись на весь этот спектакль, бросил я. – Хотел вас найти, вот и всё! Ручей обойти не смог, перепрыгнул! Что вы тут оба, с ума посходили, что ли?

Аля остановилась.

– Он не смог бы врать… – пробормотала она, не глядя на меня. – Проводник не может… Не в силах…

– Да не вру я!

Она беспомощно огляделась, словно вновь ожидая пришествия какой-то неведомой опасности.

– Тёма. Расскажи мне всё.

Голос у неё сделался низкий и торжественный.

– Да чего ж рассказывать-то? – не выдержал я. – Уж сто раз всё сказал. Артемий я. Гнёздовский. Приехал к своей тётке, Аглае, погостить. Вокруг никого нет, играть не с кем. Пошёл вот в овраг за домом, поглядеть, что там да как. Ну и… вас вот увидел.

– И всё? – подозрительно спросила она.

– И всё.

– Клянёшься?

– Побожиться могу и крест поцеловать! – Я полез за пазуху.

Она вдруг взвизгнула, упала на колени, марая и пачкая платье.

– Нет… нет… – Рука умоляюще протянулась к мне, Аля хрипела, словно её душили.

– Алька! – Я кинулся к ней, но она уже сама вставала.

– Хррр… ой… Прости меня, Тёма…

– Н-ничего. – Я стоял дурак дураком. – Аля, что это было? Я полез за крестом, и…

– И, – призналась она, опуская голову. – Не могу… видеть. Не дано. Сразу… плохо. Очень. Как и возле того ручья…

– Тебе там тоже плохо? – Я сразу забыл обо всём.